немного лишь то, что голос служащего в "Интуристе" несколько напоминал голос
самого Коровьева. Но не думая, конечно, много о таких пустяках, Босой вызвал
к себе секретаря Бордасова и казначея Шпичкина, сообщил им о долларах и о
клопе и заставил Бордасова, который был пограмотнее, составить в трех
экземплярах контракт и с бумагами вернулся в квартиру покойника с некоторой
неуверенностью в душе - он боялся, что Коровьев воскликнет: "Однако, и
аппетиты же у вас, товарищи драгоценные" - и вообще начнет торговаться.
Но ничего этого не сбылось. Коровьев тут же воскликнул: "Об чем
разговор, Господи!" - поразив Босого, и выложил перед ним пачку в 350
долларов.
Босой аккуратнейше спрятал деньги в портфель, а Коровьев сбегал на
половину Степы и вернулся с контрактом, во всех экземплярах подписанным
иностранным артистом.
Тут Никанор Иванович не удержался и попросил контрамарочку. Коровьев
ему не только конрамарочку посулил, но проделал нечто, что было интереснее
всякой контрамарочки. Именно: одной рукой нежно обхвативши председателя за
довольно полную талию, другой вложил ему нечто в руку, причем председатель
услышал приятный хруст и, глянув в кулак, убедился, что в этом кулаке триста
рублей советскими.
- Я извиняюсь, - сказал ошеломленный Босой, - этого не полагается. - И
тут же стал отпихивать от себя деньги.
- И слушать не стану, - зашептал в самое ухо Босому Коровьев, -
обидите. У нас не полагается, а у иностранцев полагается.
- Строго преследуется, - сказал почему-то тихо Босой и оглянулся.
- А мы одни, - шепнул в ухо Босому Коровьев, - вы трудились...
И тут, сам не понимая, как это случилось, Босой засунул три сотенных в
карман. И не успел он осмыслить случившееся, как уж оказался в передней, а
там за ним захлопнулась дверь.
Товарищ Кавунов, оказавшийся рыжим, кривым и одетым не по-нашему, уже
дожидался в правлении. Тщательно проверив документы товарища Кавунова, Босой
в присутствии Шпичкина сдал ему под расписку доллары и копию контракта, и
все разошлись.
В квартире же покойного произошло следующее.
Тяжелый бас сказал в спальне ювелирши:
- Однако, этот Босой - гусь! Он мне надоел. Я вообще не люблю хамов в
квартире.
- Он не придет больше, мессир, уверяю вас, - отозвался Коровьев. И. тут
же вышел в переднюю, навертел на телефоне номер и, добившись требуемого,
сказал в трубку почему-то плаксивым голосом следующее:
- Алло! Говорит секретарь Жакта э 197 по Садовой Бордасов Петр.
Движимый чувством долга члена профсоюза, товарищ, сообщаю, что у
председателя нашего Жакта, Босого Никанора Ивановича, имеется валюта, в
уборной.
И повесил трубку.
- Этот вульгарный человек больше не придет, мессир, - нежно сказал
назвавший себя Коровьевым в дверь спальни.
- Да уж за это можно ручаться, - раздался вдруг гнусавый голос, и в
гостиной появился человек, при виде которого Босой ужаснулся бы, конечно,
ибо это был не кто иной, как назвавший себя Кавуновым. Кривой глаз, рыжие
волосы, широк в плечах, ну, словом, он. К несчастью, Никанор Иванович не
видел его.
- Идем завтракать, Азазелло, - обратился Коровьев к тому, который
именовал себя Кавуновым.
Что далее происходило в квартире, где поселился иностранный артист,
точно неизвестно. Но зато хорошо известно, что произошло в квартире Никанора
Ивановича.
Никанор Иванович, сплавив с плеч обузу с долларами, вернулся к себе,
первым долгом заперся, а в три часа отправился к себе обедать. В доме была
общественная столовая, но Никанор Иванович, хоть сам и был инициатором
основания столовки, но испытывал какое-то болезненное отвращение к
общественному питанию, предпочитая ему индивидуальное, домашнее. И поэтому,
ссылаясь на то, что доктор ему прописал особую диету, в столовке нипочем не
обедал.
В этот странный день для Никанора Ивановича в его диетический обед
вошли приготовленная собственными руками супруги его селедочка с луком,
коробка осетрины в томате, битки, малосольные огурчики и борщ с сосисками.
Но прежде чем обедать, Никанор Иванович прошел в уборную и заперся там на
несколько минут. Вернувшись, он окинул приятным взором приготовленные яства,
не теряя времени, заглянул под кровать, спросил у супруги, закрыта ли
входная дверь, велел никого не пускать, потому что у Никанора Ивановича
обеденный перерыв, вытащил из-под кровати из чемодана запечатанную
поллитровку, откупорил, налил стопку, закусил селедкой, налил вторую, хотел
закусить огурчиком, но это уже не удалось. Позвонили.
- Гони ты их! - раздраженно сказал Босой супруге. - Что я им в самом
деле - собака? Скажи, чтоб насчет квартиры больше не трепались. Сдана
иностранцу.
И спрятал поллитровку в буфет. В передней послышался чужой голос.
Супруга впустила кого-то.
- Что она, дура, я же сказал! - рассердился Босой и устремил грозный
взор на дверь в переднюю. Из этой двери появилась супруга с выражением ужаса
на лице, а следом за нею - двое незнакомых Босому. Первый в форме с
темно-малиновой нашивкой, а второй - в белой косоворотке. Босой почему-то
побледнел и поднялся.
- Где сортир? - спросил озабоченно первый.
- Здесь, - шепнул Босой, бледнея, - а в чем дело, товарищи?
Ему не объяснили, в чем дело, а прямо проследовали к уборной.
- У вас мандаты, товарищи, есть? - тихо-претихо вымолвил Босой, идя
следом за пришедшими.
На это тот, что был в косоворотке, показал Босому маленькую книжечку и
белый ордерок. Тут Босой утих, но стал еще бледнее. Первый вошел в уборную,
оглядел ее, тотчас же взял из коридора табуретку, встал на нее и с наличника
над дверью под пыльным окошком снял белый пакетик. Пока этот пакетик
раскрывали, Босой придумал объяснение тремстам рублям - прислал брат из
Казани. Однако объяснение не понадобилось. Быстрые белые пальцы первого
вскрыли пакетик, и в нем обнаружились несколько денежных, по-видимому,
бумажек непривычного для человеческого взгляда вида. Они были зеленоватого
цвета, с портретами каких-то вдохновенных растрепанных стариков. Тут глаза
Босого вылезли из орбит, шея налилась темной кровью.
- Триста долларов, - деловым тоном сказал первый. - Ваш пакетик?
- Никак нет, - ответил Босой.
- А чей же?
- Не могу знать, - ответил Босой и вдруг возопил: - Подбросили враги!
- Бывает, - миролюбиво сказал второй в косоворотке и прибавил: - Ну,
гражданин Босой, подавай остальные.
Мы не знаем, что спасло Никанора Ивановича от удара. Но он был к нему
близок. Шатаясь, с мертвыми глазами, налитыми темной кровью, Никанор
Иванович Босой, член кружка "Безбожник", положил на себя крестное знамение и
прохрипел:
- Никогда валюты в руках не держал, товарищи, Богом клянусь!
И тут супруга Босого, что уж ей попритчилось, кто ее знает, вдруг
воскликнула:
- Покайся, Иваныч!
Чаша страдания ни в чем неповинного Босого (он, действительно, никогда
в руках не держал иностранной валюты) переполнилась, и он внезапно ударил
свою супругу кулаком по лицу, отчего та разроняла битки по полу и взревела.
- Ну, это ты брось, - холодно сказал тот, что был в косоворотке, и
мигом отделил Босого от жены.
Тогда Босой заломил руки, и слезы покатились по его багровому лицу.
Минут через десять примерно видели некоторые обитатели громадного дома
на Садовой, как председатель правления в сопровождении двух людей быстро
проследовал в ворота дома и якобы шатался, как пьяный, и будто бы лицо у
него было, как у покойника.
Что проследовал, это верно, ну а насчет лица, может быть, и приврали
добрые люди.
В то время как происходили все эти события, в громадном доме на
Садовой, невдалеке от него, в кабинете дирекции "Кабаре" сидели и занимались
делами двое ближайших сотрудников Степы Лиходеева - финансовый директор
"Кабаре" Римский и администратор Варенуха. В кабинете "Кабаре", похожем как
две капли воды на всякий другой театральный кабинет, то есть с
разнокалиберной мягкой мебелью, с запачканным дрянным ковром на полу, с
пачкой старых афиш, с телефоном на письменном столе, - происходило все то,
что происходит во всяком другом кабинете.
Римский сидел за письменным столом и подписывал какие-то бумаги. В
дверь часто входили: побывал бухгалтер с ведомостью, как всякий бухгалтер,
старый, больной, подозрительный, хмурый, в очках. Приходил дирижер в грязном
воротничке, и с дирижером Римский поругался из-за какой-то новой кожи на
барабане. Какой-то лысый и бедный человек принес скетч. Автор скетча держал
себя униженно, а Римский обошелся с ним грубо, но скетч оставил, сказав, что
покажет его Степану Богдановичу Лиходееву. И автор ушел, кланяясь и говоря:
"Очень хорошо... мерси..." - глядя слезящимися глазами на директора.
Словом, все было, как обычно, кроме одного: час прошел, нет Степана
Богдановича, другой час прошел - нет его.
Приезжали из РКИ, звонили из Наркомпроса, звали на заседание
директоров, на столе накопилась громаднейшая пачка бумаг. Римский стал
нервничать, и Варенуха стал звонить по телефону на Садовую, в квартиру
Степы.
- Ну, это уж безобразие, - стал ворчать Римский, каждый раз, как
Варенуха говорил: "Не отвечают".
В три часа дня в кабинет вошла женщина в форменной куртке, в тапочках и
в мужской фуражке, вынула из маленькой сумки на поясе конвертик и сказала:
- Где тут "Кабаре"? Распишитесь, "молния".
Варенуха черкнул какую-то закорючку в тетради у женщины и, когда та
ушла, вскрыл пакетик.
Вскрыв и прочитав, он перекосил лицо, пожал плечами и подал телеграмму
Римскому.
В телеграмме было напечатано следующее:
"Владикавказа Москву Кабаре Молнируйте Владикавказ помощнику начальника
Масловскому точно ли субъект ночной сорочке брюках блондин без сапог
документами директора Кабаре Лиходеева явившийся сегодня отделение
Владикавказе признаками психоза есть директор Лиходеев Масловский".
- Это здорово! - сказал Римский, прочитав телеграмму. Варенуха, моргая,
долго изучал листок.
- Самозванец, - решил Римский. И тут же взяв телефонную трубку,
позвонил и продиктовал по телефону "молнию": "Владикавказ Помощнику
Начальника Маcловскому Лиходеев Москве Римский".
Независимо от странной "молнии" принялись разыскивать Лиходеева.
Квартира упорно не отвечала. Мучились очень долго, звоня в служебное время
решительно во все места, где могла разыскаться хотя бы тень Степы. Успели
проверить сбор и убедились, что выпущенная афиша с именем иностранца резко
повысила сегодняшний кассовый приток.
Минут через тридцать после первой "молнии" пришла вторая. Содержание ее
было еще страннее:
"Молнируйте Масловскому что я действительно Лиходеев брошенный Воландом
Владикавказ Задержите Воланда Лиходеев".
В течение минуты и Римский, и Варенуха, касаясь друг друга лбами,
перечитывали телеграмму.
- Ты же с ним утром разговаривал по телефону, - недоуменно сказал лысый
Варенуха.
- Какие глупости - разговаривал, не разговаривал! - рассердился нервный
Римский, - не может он быть во Владикавказе! Это смешно!
- Он пьян! - сообразил Варенуха, а может, это трактир "Владикавказ"? Он
из Москвы...
- Граждане! - вскричала раздраженно телеграмщица, - расписывайтесь, а
потом уж митинг устраивайте!
- Телеграмма-то из Владикавказа? - спросил Римский.
- Ничего я не знаю. Не мое дело, - ответила женщина и удалилась ворча.
Римский уставился сквозь очки в "молнию". Как ни прерывал его каждую минуту
Варенуха восклицаниями, что все это глупо, отмахнуться от телеграммы никак
нельзя было, и именно благодаря слову "Воланд". Откуда же, спрашивается,
владикавказскому самозванцу известно имя иностранца? Но с другой стороны,
человек, который в час дня был в Москве, ни в каком аэроплане, ни при каких
условиях к трем дня во Владикавказе быть не может. С третьей стороны, зачем
же, хотя бы и такой неожиданный человек, как Степа, которого не раз Римский
мысленно ругал "балбесом", сорвется в служебный день с места и ринется из
Москвы вон? С ума можно сойти!
"Задер-жи-те Воланда, - бормотал, мычал Варенуха. - Зачем?
Мистификация". Решили ничего не молнировать в ответ.
Через тридцать минут появилась та же самая женщина, и Римский, и
Варенуха даже с мест не поднялись. Она вынула темный листок.
- Интересненько... - шепнул Варенуха. На фотографической бумаге
отчетливо чернели писаные строчки. Тут Варенуха без чинов навалился на плечо
Римскому. Оба жадно бегали глазами по строчкам.
"Вот доказательство мой почерк Немедленно молнируйте подтверждение моей
личности Немедленно обследуйте мою квартиру Примите все меры наблюдения за
Воландом и задержания в случае попытки выехать из Москвы Лиходеев".
Варенуха был известен в Москве как опытнейший театральный
администратор, видавший всякие виды, и кроме того, смышленый человек. Но тут
Варенуха почувствовал, что ум его застилается пеленою, и он ничего не
придумал, кроме житейской нелепой фразы:
- Этого не может быть...
Римский поступил не так. Он поднялся с места, резко крикнул в дверь:
"Никого!" - и тотчас запер дверь кабинета на ключ. Затем, сразу постарев лет
на пять и нахмурившись, достал из письменного стола пачку документов и
извлек из них все те, на которых были резолюции и подписи Лиходеева. Он
тщательно сличал букву за буквой. Извлек три залихватских подписи на
ведомостях и одну на чеке. Варенуха, навалившись, жарко дышал в щеку
Римскому.
- Без сомнения, почерк Лиходеева, - наконец выговорил Римский очень
хмуро. Варенуха проделал все знаки изумления, которые свойственны людям. То
есть по кабинету прошелся, руки вздымал, как распятый, плечи вздергивал,
восклицал: "Не понимаю!"
Задача Римского была трудна. Нужно было тут же, сейчас же обыкновенные
объяснения представить для совершенно необыкновенного события. И Римский
сделал все, что в силах человеческих. Он сверился по справочнику и узнал,
что от Москвы до Владикавказа... километров. Злобно от напряжения
усмехнувшись, Римский представил себе Степу в ночной сорочке, торопливо
влезающего в самый-самый, делающий, скажем, триста километров в час
аэроплан, и тут же сокрушил эту мысль, как явно гнилую. На таком далеко не
улетишь. Он представил другой самолет, военный, сверхбоевой, шестьсот
километров в час, и тут же сосчитал, что, ввалившись в него непосредственно
тотчас же после телефонного разговора в час дня, Степа за два часа не
дотянул до Владикавказа восемьсот километров. Аэропланы разлетелись как дым.
В висках Римского закололо. Варенуха же, выпив целый стакан желтой воды из
графина, весь в испарине, рылся в справочнике "Вся Москва". Он искал трактир
"Владикавказ".
Мелькнула дикая мысль, что, может, не Степа говорил в час дня по
телефону с Садовой. Отпала. Степин голос был слишком хорошо известен
Римскому. Затем всякая надежда построить логическое здание рухнула. В голове
у финансового директора остались только черепки. Штампы на телеграммах
фальшивые? Нет, подлинные. В носках, среди бела дня, во Владикавказе?
Смешно. Трактир. Пьяные шутки?
В дверь снаружи стучали, ручку дергали. Слышно было, как курьерша
кричала: "Нельзя!" Варенуха, воспаленными глазами глядя в справочник, тоже
рявкнул: "Нельзя! Заседание!"
Когда за дверью стихло, Варенуха захлопнул толстую книгу и молвил:
- Не может он быть во Владикавказе. - Он поглядывал на Римского и
увидел в своем патроне перемену.
Колючие глаза Римского в знакомой всем роговой оправе утратили как
будто бы эту колючесть, и в них появилась темная печаль и очень большая
тревога.
- Не может он быть во Владикавказе, - повторил Варенуха. Помолчали.
- Да, он не может быть во Владикавказе, - отозвался Римский, и даже,
как показалось Варенухе, изменившимся голосом, - но тем не менее это писано
из Владикавказа.
- Так что же это такое?! - вопросил Варенуха.
- Это непонятное дело, - очень серьезно ответил Римский, - и дело это
надо выяснить. - Помолчав, еще добавил: - Но лучше всего, это вторая часть.
- О Воланде?
- Да, о Воланде, - ответил Римский. За спиной его висела афиша. На
зеленом фоне ясно виднелась эта фамилия. Афиша сулила.......................
Двое взрослых и очень деловых людей должны были ответить на дикие
телеграммы. Это было им неприятно, но тем не менее отвечать нужно было.
Римский взял трубку телефона и сказал:
- Междугородная? Дайте сверхсрочный разговор с Владикавказом.
"Умно", - подумал Варенуха.
- А, черт, - сказал Римский, вешая трубку.
- Что?
- Испорчен телефон во Владикавказе. Римский позвонил на телеграф и,
щурясь, продиктовал:
- Примите "молнию". "Владикавказ Помощнику Масловскому Ответ фотограмму
803 Двенадцать дня сегодня Лиходеев был Москве От двух до четырех он
неизвестно где Почерк безусловно подтверждаю Меры наблюдения за указанным
фотограмме артистом принимаю Римский".
"Умно", - подумал Варенуха, - тут же додумал: "Глупо! Ведь его не может
быть во Владикавказе!"
Но Римский показал, что он еще умнее, чем о нем думали. Именно: обе
телеграммы и фотограмму он тщательно запаковал в конверт, конверт заклеил,
протянул его Варенухе и сказал значительно:
- Свези, Василий Васильевич, немедленно. Пусть они разбирают.
"Умно", - в третий раз подумал Варенуха и принял пакет.
- Звони на квартиру.
Варенуха взял трубку, и ему посчастливилось.
- Алло! - сказал бас в трубке.
- Мосье Воланд? - ласково спросил Варенуха.
- Я.
- Добрый день. Говорит администратор "Кабаре" Варенуха.
- Очень приятно. Как ваше здоровье?
- Мерси, - несколько удивляясь иностранной вежливости, ответил
Варенуха.
Римский, сморщившись, очень тревожно прислушивался.
- Мне показалось, что вы плохо выглядели вчера. Вы берегите себя, -
продолжал излишне вежливый иностранец в ухо изумленному администратору, - я
не советую вам никуда сегодня ходить. Пусть Римский ходит.
Варенуха вздрогнул от удивления.
- Алло?
- Простите, - оправившись, начал Варенуха, - я побеспокоил вас вот
почему... Вы не знаете ли, где товарищ Лиходеев?
- Его нет дома.
- А, простите, он не говорил, куда он пошел?
- Говорил. За ним приехала какая-то дама в автомобиле, и он сказал, что
на один час уедет за город, - продолжала трубка.
Варенуха чуть не прыгнул у телефона и замигал Римскому.
- А куда за город? Куда, простите?
- Кататься.
- Благодарю вас, мерси, мерси, - заговорил и закланялся Варенуха, -
сегодня вечером, значит, ваше выступление?
- О да. Я помню.
- Всего добренького, всего, - нежно сказал Варенуха и стукнул трубкой.
- Он за городом, - победоносно воскликнул Варенуха. - Уехал в машине, и,
понятно, машина сломалась.
- Черт знает что такое! - вскричал, бледнея, Римский.
- Да я теперь все понимаю, - радовался Варенуха, - он застрял на шоссе.
- В служебный день, - злобно заговорил Римский, - впрочем, это на него
похоже.
- И зря ты молнировал! - сказал Варенуха.
- Но, позволь, - отозвался Римский...
- Мистификация! Мистификация.
- Я бы этого сукиного сына...
- Ну что ж, нести?
- Непременно, непременно, - настойчиво заговорил Римский.
Затем друзья условились так.
Варенуха немедленно отвезет куда следует странные телеграммы, а Римский
отправляется обедать. К началу спектакля оба будут на месте.
Варенуха прошел по всему зданию "Кабаре", оглянул все опытным глазом и
решил нырнуть на минутку в контору в нижнем этаже. Навести там порядок. Он
вошел и увидел, что наводить порядок нельзя. В конторе не было никого. И тут
же загремел телефон на клеенчатом столе.
- Да! - рявкнул Варенуха, как обычно рявкают в телефон.
- Товарищ Варенуха? - сказал тенор-голос в телефоне. - Вот что. Вы
никуда сейчас телеграммы не носите. А спрячьте их. Вообще никуда не ходите.
- Кто это говорит? - закричал Варенуха. - Товарищи, прекратите ваши
штуки! Мы вас обнаружим! Я вас отдам моментально куда следует!
- Товарищ Варенуха, - сказал все тот же препротивный голос, - русский
язык вы понимаете? Не носите никуда телеграммы и Римскому ничего не
говорите.
- Вот я сейчас узнаю, по какому вы номеру говорите, и...
Здесь Варенухе пришлось повесить трубку, так как он ясно понял, что
собеседник его ушел от аппарата.
- Римский вышел? - спросил Варенуха у курьерши, выходя из конторы.
- Обедать вышли, - ответила курьерша.
- Ах, жаль! - буркнул Варенуха.
Дело в том, что у Варенухи в голове вдруг возникла мысль, что он очень
выиграет на этом деле с мистификацией. Вот он сейчас пойдет куда следует,
там, конечно, крайне заинтересуются, зазвучит фамилия Варенухи. "Садитесь,
товарищ Варенуха... Так вы полагаете, товарищ Варенуха?.." Интересно
(по-человечески говоря) возбудить дело и быть участником в его
расследовании. "Варенуха свой парень", "Варенуху знаем".
Администратор, из которого перла энергия, побывал и в кассе и узнал,
что вечер будет боевой, - только что кассирша продала два последних места и
вывесила аншлаг.
Обойдя, как полководец перед боем поле сражения, все здание, Варенуха
вышел из него, но не через главный подъезд, а через боковой, выводящий в
летний сад. Варенухе понадобилось проверить, провели ли, согласно его
распоряжению накануне, свет в мужскую и женскую уборные. Вот Варенуха и
устремился мимо тира, мимо нарзанной будки, жадно вдыхая садовый воздух
после душного и испорченного воздуха "Кабаре". Возле выкрашенной в серую
краску обычного типа уборной с надписями "мужская" и "женская" было
пустынно. Варенуха вошел в мужское отделение и прежде всего поразился тем,
что недавно покрашенная заново стена сплошь сверху донизу покрыта
непристойными четверостишиями и совершенно дикими рисунками. Словом, нужно
было красить заново.
"Ах, какая сволочь, народ", - подумал администратор и заглянул внутрь.
Он поднял глаза к потолку и стал соображать, горит ли лампочка, правильно ли
сделана проводка. Тут за спиной его послышался голос:
- Товарищ Варенуха?
Администратор почему-то вздрогнул, оглянулся и увидел перед собой
какого-то толстяка, как показалось Варенухе, с кошачьей мордой и усами и
одетого в клетчатое.
- Ну, я, - ответил Варенуха неприязненно, решив, что этот неизвестно
откуда взявшийся толстяк тут же попросит у него контрамарку.
- Ах, вы? Очень приятно, - сказал толстяк и, вдруг развернувшись,
трахнул Варенуху по уху так, что тот слетел с ног и с размаху сел на
загаженное сиденье. И тут же в уборной появился второй, маленького роста, но
необыкновенно плечистый, летом - в зимней шапке с ушами, как опять-таки
показалось Варенухе.
Этот второй, будучи, очевидно, левшой, с левой руки развернулся и
съездил сидящего администратора по другому уху. Крик "караул!" не вышел у
Варенухи, потому что у него перехватило дух.
- Что вы, товарищи?.. - прошептал совершенно ополоумевший
администратор, но, тут же сообразив, что слово "товарищи" никак не подходит
к двум бандитам, избивающим человека в сортире среди бела дня в центре
Москвы, прохрипел: "Граждане!" - сообразил, что название "граждане" они не
заслуживают, и тут же получил тяжкий удар уже не по уху, а по середине, так
что кровь из носу потекла по толстовке. Тогда темный ужас охватил его. Ему
показалось, что его убьют. Но его больше не ударили.
- У тебя что в портфеле, паразит? - спросил тот, который был похож на
кота, - телеграмма? Отвечай!
- Те... телеграмма, - ответил администратор.
- А тебя дважды предупреждали по телефону, чтобы ты не смел никуда с
ними ходить? Отвечай!
- Предупреждали, - ответил приведенный к одному знаменателю
администратор, чувствуя новую волну ужаса.
- А ты все-таки потопал? Дай сюда портфель, гад! - прохрипел гнусаво
второй и вырвал у Варенухи портфель из рук.
- Степу разыскиваете? Ябедник паршивый! - воскликнул возмущенный,
похожий на кота, - ну, ты его сейчас повидаешь.
И тут безумный администратор почувствовал, что стены уборной
завертелись, и тут же исчезли и первый злодей, и второй.
* * *
Высоко приподнятая над партером сцена "Кабаре" пылала всеми лампами, и,
кроме того, с боков на помост прожекторы изливали резкий свет. Зал, в
котором партер окаймлялся ложами, похожими на лошадиные стойла, был освещен
скупее, и в шести проходах отчетливо светились зеленые надписи "Выход".
На сцене же, пылающей, как в солнечный летний полдень, происходило то,
что можно увидеть только во сне.
Человек маленького роста в дырявом котелке, с грушевидным пьяным носом,
в клетчатых штанишках, в лакированных сапожках удивительно ездил на
велосипеде.
Выкатившись на обыкновенном двухколесном, он издал победоносный крик, и
велосипед его сделал круг, а затем совсем отвинтил на ходу заднее колесо и
покатился на одном переднем, причем зал ответил ему коротким аплодисментом.
Затем человек, приветливо улыбнувшись партеру, перевернулся кверху
ногами и поехал, вертя педали руками, причем казалось, что он разобьет себе
вдребезги лицо. Тут же из-за кулис выехала торжественно блондинка-толстуха,
сидящая на высочайшей блестящей мачте, над которой имелось маленькое колесо,
и тоже заездила взад и вперед. Встречаясь с ней, человек издавал
приветственный крик и снимал ногой котелок.
Затем из-за кулис выехал еще один молодой человек - в блестках по
красному шелку, тоже на высокой мачте, наконец, вертя со страшной быстротой
педали, выскочил малютка на крошечном велосипедике и зашнырял между
взрослыми, вызвав взрыв смеха на галерее и рукоплескания. В заключение вся
компания, известная под названием "велосипедная семья Рибби", выстроилась в
самого Коровьева. Но не думая, конечно, много о таких пустяках, Босой вызвал
к себе секретаря Бордасова и казначея Шпичкина, сообщил им о долларах и о
клопе и заставил Бордасова, который был пограмотнее, составить в трех
экземплярах контракт и с бумагами вернулся в квартиру покойника с некоторой
неуверенностью в душе - он боялся, что Коровьев воскликнет: "Однако, и
аппетиты же у вас, товарищи драгоценные" - и вообще начнет торговаться.
Но ничего этого не сбылось. Коровьев тут же воскликнул: "Об чем
разговор, Господи!" - поразив Босого, и выложил перед ним пачку в 350
долларов.
Босой аккуратнейше спрятал деньги в портфель, а Коровьев сбегал на
половину Степы и вернулся с контрактом, во всех экземплярах подписанным
иностранным артистом.
Тут Никанор Иванович не удержался и попросил контрамарочку. Коровьев
ему не только конрамарочку посулил, но проделал нечто, что было интереснее
всякой контрамарочки. Именно: одной рукой нежно обхвативши председателя за
довольно полную талию, другой вложил ему нечто в руку, причем председатель
услышал приятный хруст и, глянув в кулак, убедился, что в этом кулаке триста
рублей советскими.
- Я извиняюсь, - сказал ошеломленный Босой, - этого не полагается. - И
тут же стал отпихивать от себя деньги.
- И слушать не стану, - зашептал в самое ухо Босому Коровьев, -
обидите. У нас не полагается, а у иностранцев полагается.
- Строго преследуется, - сказал почему-то тихо Босой и оглянулся.
- А мы одни, - шепнул в ухо Босому Коровьев, - вы трудились...
И тут, сам не понимая, как это случилось, Босой засунул три сотенных в
карман. И не успел он осмыслить случившееся, как уж оказался в передней, а
там за ним захлопнулась дверь.
Товарищ Кавунов, оказавшийся рыжим, кривым и одетым не по-нашему, уже
дожидался в правлении. Тщательно проверив документы товарища Кавунова, Босой
в присутствии Шпичкина сдал ему под расписку доллары и копию контракта, и
все разошлись.
В квартире же покойного произошло следующее.
Тяжелый бас сказал в спальне ювелирши:
- Однако, этот Босой - гусь! Он мне надоел. Я вообще не люблю хамов в
квартире.
- Он не придет больше, мессир, уверяю вас, - отозвался Коровьев. И. тут
же вышел в переднюю, навертел на телефоне номер и, добившись требуемого,
сказал в трубку почему-то плаксивым голосом следующее:
- Алло! Говорит секретарь Жакта э 197 по Садовой Бордасов Петр.
Движимый чувством долга члена профсоюза, товарищ, сообщаю, что у
председателя нашего Жакта, Босого Никанора Ивановича, имеется валюта, в
уборной.
И повесил трубку.
- Этот вульгарный человек больше не придет, мессир, - нежно сказал
назвавший себя Коровьевым в дверь спальни.
- Да уж за это можно ручаться, - раздался вдруг гнусавый голос, и в
гостиной появился человек, при виде которого Босой ужаснулся бы, конечно,
ибо это был не кто иной, как назвавший себя Кавуновым. Кривой глаз, рыжие
волосы, широк в плечах, ну, словом, он. К несчастью, Никанор Иванович не
видел его.
- Идем завтракать, Азазелло, - обратился Коровьев к тому, который
именовал себя Кавуновым.
Что далее происходило в квартире, где поселился иностранный артист,
точно неизвестно. Но зато хорошо известно, что произошло в квартире Никанора
Ивановича.
Никанор Иванович, сплавив с плеч обузу с долларами, вернулся к себе,
первым долгом заперся, а в три часа отправился к себе обедать. В доме была
общественная столовая, но Никанор Иванович, хоть сам и был инициатором
основания столовки, но испытывал какое-то болезненное отвращение к
общественному питанию, предпочитая ему индивидуальное, домашнее. И поэтому,
ссылаясь на то, что доктор ему прописал особую диету, в столовке нипочем не
обедал.
В этот странный день для Никанора Ивановича в его диетический обед
вошли приготовленная собственными руками супруги его селедочка с луком,
коробка осетрины в томате, битки, малосольные огурчики и борщ с сосисками.
Но прежде чем обедать, Никанор Иванович прошел в уборную и заперся там на
несколько минут. Вернувшись, он окинул приятным взором приготовленные яства,
не теряя времени, заглянул под кровать, спросил у супруги, закрыта ли
входная дверь, велел никого не пускать, потому что у Никанора Ивановича
обеденный перерыв, вытащил из-под кровати из чемодана запечатанную
поллитровку, откупорил, налил стопку, закусил селедкой, налил вторую, хотел
закусить огурчиком, но это уже не удалось. Позвонили.
- Гони ты их! - раздраженно сказал Босой супруге. - Что я им в самом
деле - собака? Скажи, чтоб насчет квартиры больше не трепались. Сдана
иностранцу.
И спрятал поллитровку в буфет. В передней послышался чужой голос.
Супруга впустила кого-то.
- Что она, дура, я же сказал! - рассердился Босой и устремил грозный
взор на дверь в переднюю. Из этой двери появилась супруга с выражением ужаса
на лице, а следом за нею - двое незнакомых Босому. Первый в форме с
темно-малиновой нашивкой, а второй - в белой косоворотке. Босой почему-то
побледнел и поднялся.
- Где сортир? - спросил озабоченно первый.
- Здесь, - шепнул Босой, бледнея, - а в чем дело, товарищи?
Ему не объяснили, в чем дело, а прямо проследовали к уборной.
- У вас мандаты, товарищи, есть? - тихо-претихо вымолвил Босой, идя
следом за пришедшими.
На это тот, что был в косоворотке, показал Босому маленькую книжечку и
белый ордерок. Тут Босой утих, но стал еще бледнее. Первый вошел в уборную,
оглядел ее, тотчас же взял из коридора табуретку, встал на нее и с наличника
над дверью под пыльным окошком снял белый пакетик. Пока этот пакетик
раскрывали, Босой придумал объяснение тремстам рублям - прислал брат из
Казани. Однако объяснение не понадобилось. Быстрые белые пальцы первого
вскрыли пакетик, и в нем обнаружились несколько денежных, по-видимому,
бумажек непривычного для человеческого взгляда вида. Они были зеленоватого
цвета, с портретами каких-то вдохновенных растрепанных стариков. Тут глаза
Босого вылезли из орбит, шея налилась темной кровью.
- Триста долларов, - деловым тоном сказал первый. - Ваш пакетик?
- Никак нет, - ответил Босой.
- А чей же?
- Не могу знать, - ответил Босой и вдруг возопил: - Подбросили враги!
- Бывает, - миролюбиво сказал второй в косоворотке и прибавил: - Ну,
гражданин Босой, подавай остальные.
Мы не знаем, что спасло Никанора Ивановича от удара. Но он был к нему
близок. Шатаясь, с мертвыми глазами, налитыми темной кровью, Никанор
Иванович Босой, член кружка "Безбожник", положил на себя крестное знамение и
прохрипел:
- Никогда валюты в руках не держал, товарищи, Богом клянусь!
И тут супруга Босого, что уж ей попритчилось, кто ее знает, вдруг
воскликнула:
- Покайся, Иваныч!
Чаша страдания ни в чем неповинного Босого (он, действительно, никогда
в руках не держал иностранной валюты) переполнилась, и он внезапно ударил
свою супругу кулаком по лицу, отчего та разроняла битки по полу и взревела.
- Ну, это ты брось, - холодно сказал тот, что был в косоворотке, и
мигом отделил Босого от жены.
Тогда Босой заломил руки, и слезы покатились по его багровому лицу.
Минут через десять примерно видели некоторые обитатели громадного дома
на Садовой, как председатель правления в сопровождении двух людей быстро
проследовал в ворота дома и якобы шатался, как пьяный, и будто бы лицо у
него было, как у покойника.
Что проследовал, это верно, ну а насчет лица, может быть, и приврали
добрые люди.
В то время как происходили все эти события, в громадном доме на
Садовой, невдалеке от него, в кабинете дирекции "Кабаре" сидели и занимались
делами двое ближайших сотрудников Степы Лиходеева - финансовый директор
"Кабаре" Римский и администратор Варенуха. В кабинете "Кабаре", похожем как
две капли воды на всякий другой театральный кабинет, то есть с
разнокалиберной мягкой мебелью, с запачканным дрянным ковром на полу, с
пачкой старых афиш, с телефоном на письменном столе, - происходило все то,
что происходит во всяком другом кабинете.
Римский сидел за письменным столом и подписывал какие-то бумаги. В
дверь часто входили: побывал бухгалтер с ведомостью, как всякий бухгалтер,
старый, больной, подозрительный, хмурый, в очках. Приходил дирижер в грязном
воротничке, и с дирижером Римский поругался из-за какой-то новой кожи на
барабане. Какой-то лысый и бедный человек принес скетч. Автор скетча держал
себя униженно, а Римский обошелся с ним грубо, но скетч оставил, сказав, что
покажет его Степану Богдановичу Лиходееву. И автор ушел, кланяясь и говоря:
"Очень хорошо... мерси..." - глядя слезящимися глазами на директора.
Словом, все было, как обычно, кроме одного: час прошел, нет Степана
Богдановича, другой час прошел - нет его.
Приезжали из РКИ, звонили из Наркомпроса, звали на заседание
директоров, на столе накопилась громаднейшая пачка бумаг. Римский стал
нервничать, и Варенуха стал звонить по телефону на Садовую, в квартиру
Степы.
- Ну, это уж безобразие, - стал ворчать Римский, каждый раз, как
Варенуха говорил: "Не отвечают".
В три часа дня в кабинет вошла женщина в форменной куртке, в тапочках и
в мужской фуражке, вынула из маленькой сумки на поясе конвертик и сказала:
- Где тут "Кабаре"? Распишитесь, "молния".
Варенуха черкнул какую-то закорючку в тетради у женщины и, когда та
ушла, вскрыл пакетик.
Вскрыв и прочитав, он перекосил лицо, пожал плечами и подал телеграмму
Римскому.
В телеграмме было напечатано следующее:
"Владикавказа Москву Кабаре Молнируйте Владикавказ помощнику начальника
Масловскому точно ли субъект ночной сорочке брюках блондин без сапог
документами директора Кабаре Лиходеева явившийся сегодня отделение
Владикавказе признаками психоза есть директор Лиходеев Масловский".
- Это здорово! - сказал Римский, прочитав телеграмму. Варенуха, моргая,
долго изучал листок.
- Самозванец, - решил Римский. И тут же взяв телефонную трубку,
позвонил и продиктовал по телефону "молнию": "Владикавказ Помощнику
Начальника Маcловскому Лиходеев Москве Римский".
Независимо от странной "молнии" принялись разыскивать Лиходеева.
Квартира упорно не отвечала. Мучились очень долго, звоня в служебное время
решительно во все места, где могла разыскаться хотя бы тень Степы. Успели
проверить сбор и убедились, что выпущенная афиша с именем иностранца резко
повысила сегодняшний кассовый приток.
Минут через тридцать после первой "молнии" пришла вторая. Содержание ее
было еще страннее:
"Молнируйте Масловскому что я действительно Лиходеев брошенный Воландом
Владикавказ Задержите Воланда Лиходеев".
В течение минуты и Римский, и Варенуха, касаясь друг друга лбами,
перечитывали телеграмму.
- Ты же с ним утром разговаривал по телефону, - недоуменно сказал лысый
Варенуха.
- Какие глупости - разговаривал, не разговаривал! - рассердился нервный
Римский, - не может он быть во Владикавказе! Это смешно!
- Он пьян! - сообразил Варенуха, а может, это трактир "Владикавказ"? Он
из Москвы...
- Граждане! - вскричала раздраженно телеграмщица, - расписывайтесь, а
потом уж митинг устраивайте!
- Телеграмма-то из Владикавказа? - спросил Римский.
- Ничего я не знаю. Не мое дело, - ответила женщина и удалилась ворча.
Римский уставился сквозь очки в "молнию". Как ни прерывал его каждую минуту
Варенуха восклицаниями, что все это глупо, отмахнуться от телеграммы никак
нельзя было, и именно благодаря слову "Воланд". Откуда же, спрашивается,
владикавказскому самозванцу известно имя иностранца? Но с другой стороны,
человек, который в час дня был в Москве, ни в каком аэроплане, ни при каких
условиях к трем дня во Владикавказе быть не может. С третьей стороны, зачем
же, хотя бы и такой неожиданный человек, как Степа, которого не раз Римский
мысленно ругал "балбесом", сорвется в служебный день с места и ринется из
Москвы вон? С ума можно сойти!
"Задер-жи-те Воланда, - бормотал, мычал Варенуха. - Зачем?
Мистификация". Решили ничего не молнировать в ответ.
Через тридцать минут появилась та же самая женщина, и Римский, и
Варенуха даже с мест не поднялись. Она вынула темный листок.
- Интересненько... - шепнул Варенуха. На фотографической бумаге
отчетливо чернели писаные строчки. Тут Варенуха без чинов навалился на плечо
Римскому. Оба жадно бегали глазами по строчкам.
"Вот доказательство мой почерк Немедленно молнируйте подтверждение моей
личности Немедленно обследуйте мою квартиру Примите все меры наблюдения за
Воландом и задержания в случае попытки выехать из Москвы Лиходеев".
Варенуха был известен в Москве как опытнейший театральный
администратор, видавший всякие виды, и кроме того, смышленый человек. Но тут
Варенуха почувствовал, что ум его застилается пеленою, и он ничего не
придумал, кроме житейской нелепой фразы:
- Этого не может быть...
Римский поступил не так. Он поднялся с места, резко крикнул в дверь:
"Никого!" - и тотчас запер дверь кабинета на ключ. Затем, сразу постарев лет
на пять и нахмурившись, достал из письменного стола пачку документов и
извлек из них все те, на которых были резолюции и подписи Лиходеева. Он
тщательно сличал букву за буквой. Извлек три залихватских подписи на
ведомостях и одну на чеке. Варенуха, навалившись, жарко дышал в щеку
Римскому.
- Без сомнения, почерк Лиходеева, - наконец выговорил Римский очень
хмуро. Варенуха проделал все знаки изумления, которые свойственны людям. То
есть по кабинету прошелся, руки вздымал, как распятый, плечи вздергивал,
восклицал: "Не понимаю!"
Задача Римского была трудна. Нужно было тут же, сейчас же обыкновенные
объяснения представить для совершенно необыкновенного события. И Римский
сделал все, что в силах человеческих. Он сверился по справочнику и узнал,
что от Москвы до Владикавказа... километров. Злобно от напряжения
усмехнувшись, Римский представил себе Степу в ночной сорочке, торопливо
влезающего в самый-самый, делающий, скажем, триста километров в час
аэроплан, и тут же сокрушил эту мысль, как явно гнилую. На таком далеко не
улетишь. Он представил другой самолет, военный, сверхбоевой, шестьсот
километров в час, и тут же сосчитал, что, ввалившись в него непосредственно
тотчас же после телефонного разговора в час дня, Степа за два часа не
дотянул до Владикавказа восемьсот километров. Аэропланы разлетелись как дым.
В висках Римского закололо. Варенуха же, выпив целый стакан желтой воды из
графина, весь в испарине, рылся в справочнике "Вся Москва". Он искал трактир
"Владикавказ".
Мелькнула дикая мысль, что, может, не Степа говорил в час дня по
телефону с Садовой. Отпала. Степин голос был слишком хорошо известен
Римскому. Затем всякая надежда построить логическое здание рухнула. В голове
у финансового директора остались только черепки. Штампы на телеграммах
фальшивые? Нет, подлинные. В носках, среди бела дня, во Владикавказе?
Смешно. Трактир. Пьяные шутки?
В дверь снаружи стучали, ручку дергали. Слышно было, как курьерша
кричала: "Нельзя!" Варенуха, воспаленными глазами глядя в справочник, тоже
рявкнул: "Нельзя! Заседание!"
Когда за дверью стихло, Варенуха захлопнул толстую книгу и молвил:
- Не может он быть во Владикавказе. - Он поглядывал на Римского и
увидел в своем патроне перемену.
Колючие глаза Римского в знакомой всем роговой оправе утратили как
будто бы эту колючесть, и в них появилась темная печаль и очень большая
тревога.
- Не может он быть во Владикавказе, - повторил Варенуха. Помолчали.
- Да, он не может быть во Владикавказе, - отозвался Римский, и даже,
как показалось Варенухе, изменившимся голосом, - но тем не менее это писано
из Владикавказа.
- Так что же это такое?! - вопросил Варенуха.
- Это непонятное дело, - очень серьезно ответил Римский, - и дело это
надо выяснить. - Помолчав, еще добавил: - Но лучше всего, это вторая часть.
- О Воланде?
- Да, о Воланде, - ответил Римский. За спиной его висела афиша. На
зеленом фоне ясно виднелась эта фамилия. Афиша сулила.......................
Двое взрослых и очень деловых людей должны были ответить на дикие
телеграммы. Это было им неприятно, но тем не менее отвечать нужно было.
Римский взял трубку телефона и сказал:
- Междугородная? Дайте сверхсрочный разговор с Владикавказом.
"Умно", - подумал Варенуха.
- А, черт, - сказал Римский, вешая трубку.
- Что?
- Испорчен телефон во Владикавказе. Римский позвонил на телеграф и,
щурясь, продиктовал:
- Примите "молнию". "Владикавказ Помощнику Масловскому Ответ фотограмму
803 Двенадцать дня сегодня Лиходеев был Москве От двух до четырех он
неизвестно где Почерк безусловно подтверждаю Меры наблюдения за указанным
фотограмме артистом принимаю Римский".
"Умно", - подумал Варенуха, - тут же додумал: "Глупо! Ведь его не может
быть во Владикавказе!"
Но Римский показал, что он еще умнее, чем о нем думали. Именно: обе
телеграммы и фотограмму он тщательно запаковал в конверт, конверт заклеил,
протянул его Варенухе и сказал значительно:
- Свези, Василий Васильевич, немедленно. Пусть они разбирают.
"Умно", - в третий раз подумал Варенуха и принял пакет.
- Звони на квартиру.
Варенуха взял трубку, и ему посчастливилось.
- Алло! - сказал бас в трубке.
- Мосье Воланд? - ласково спросил Варенуха.
- Я.
- Добрый день. Говорит администратор "Кабаре" Варенуха.
- Очень приятно. Как ваше здоровье?
- Мерси, - несколько удивляясь иностранной вежливости, ответил
Варенуха.
Римский, сморщившись, очень тревожно прислушивался.
- Мне показалось, что вы плохо выглядели вчера. Вы берегите себя, -
продолжал излишне вежливый иностранец в ухо изумленному администратору, - я
не советую вам никуда сегодня ходить. Пусть Римский ходит.
Варенуха вздрогнул от удивления.
- Алло?
- Простите, - оправившись, начал Варенуха, - я побеспокоил вас вот
почему... Вы не знаете ли, где товарищ Лиходеев?
- Его нет дома.
- А, простите, он не говорил, куда он пошел?
- Говорил. За ним приехала какая-то дама в автомобиле, и он сказал, что
на один час уедет за город, - продолжала трубка.
Варенуха чуть не прыгнул у телефона и замигал Римскому.
- А куда за город? Куда, простите?
- Кататься.
- Благодарю вас, мерси, мерси, - заговорил и закланялся Варенуха, -
сегодня вечером, значит, ваше выступление?
- О да. Я помню.
- Всего добренького, всего, - нежно сказал Варенуха и стукнул трубкой.
- Он за городом, - победоносно воскликнул Варенуха. - Уехал в машине, и,
понятно, машина сломалась.
- Черт знает что такое! - вскричал, бледнея, Римский.
- Да я теперь все понимаю, - радовался Варенуха, - он застрял на шоссе.
- В служебный день, - злобно заговорил Римский, - впрочем, это на него
похоже.
- И зря ты молнировал! - сказал Варенуха.
- Но, позволь, - отозвался Римский...
- Мистификация! Мистификация.
- Я бы этого сукиного сына...
- Ну что ж, нести?
- Непременно, непременно, - настойчиво заговорил Римский.
Затем друзья условились так.
Варенуха немедленно отвезет куда следует странные телеграммы, а Римский
отправляется обедать. К началу спектакля оба будут на месте.
Варенуха прошел по всему зданию "Кабаре", оглянул все опытным глазом и
решил нырнуть на минутку в контору в нижнем этаже. Навести там порядок. Он
вошел и увидел, что наводить порядок нельзя. В конторе не было никого. И тут
же загремел телефон на клеенчатом столе.
- Да! - рявкнул Варенуха, как обычно рявкают в телефон.
- Товарищ Варенуха? - сказал тенор-голос в телефоне. - Вот что. Вы
никуда сейчас телеграммы не носите. А спрячьте их. Вообще никуда не ходите.
- Кто это говорит? - закричал Варенуха. - Товарищи, прекратите ваши
штуки! Мы вас обнаружим! Я вас отдам моментально куда следует!
- Товарищ Варенуха, - сказал все тот же препротивный голос, - русский
язык вы понимаете? Не носите никуда телеграммы и Римскому ничего не
говорите.
- Вот я сейчас узнаю, по какому вы номеру говорите, и...
Здесь Варенухе пришлось повесить трубку, так как он ясно понял, что
собеседник его ушел от аппарата.
- Римский вышел? - спросил Варенуха у курьерши, выходя из конторы.
- Обедать вышли, - ответила курьерша.
- Ах, жаль! - буркнул Варенуха.
Дело в том, что у Варенухи в голове вдруг возникла мысль, что он очень
выиграет на этом деле с мистификацией. Вот он сейчас пойдет куда следует,
там, конечно, крайне заинтересуются, зазвучит фамилия Варенухи. "Садитесь,
товарищ Варенуха... Так вы полагаете, товарищ Варенуха?.." Интересно
(по-человечески говоря) возбудить дело и быть участником в его
расследовании. "Варенуха свой парень", "Варенуху знаем".
Администратор, из которого перла энергия, побывал и в кассе и узнал,
что вечер будет боевой, - только что кассирша продала два последних места и
вывесила аншлаг.
Обойдя, как полководец перед боем поле сражения, все здание, Варенуха
вышел из него, но не через главный подъезд, а через боковой, выводящий в
летний сад. Варенухе понадобилось проверить, провели ли, согласно его
распоряжению накануне, свет в мужскую и женскую уборные. Вот Варенуха и
устремился мимо тира, мимо нарзанной будки, жадно вдыхая садовый воздух
после душного и испорченного воздуха "Кабаре". Возле выкрашенной в серую
краску обычного типа уборной с надписями "мужская" и "женская" было
пустынно. Варенуха вошел в мужское отделение и прежде всего поразился тем,
что недавно покрашенная заново стена сплошь сверху донизу покрыта
непристойными четверостишиями и совершенно дикими рисунками. Словом, нужно
было красить заново.
"Ах, какая сволочь, народ", - подумал администратор и заглянул внутрь.
Он поднял глаза к потолку и стал соображать, горит ли лампочка, правильно ли
сделана проводка. Тут за спиной его послышался голос:
- Товарищ Варенуха?
Администратор почему-то вздрогнул, оглянулся и увидел перед собой
какого-то толстяка, как показалось Варенухе, с кошачьей мордой и усами и
одетого в клетчатое.
- Ну, я, - ответил Варенуха неприязненно, решив, что этот неизвестно
откуда взявшийся толстяк тут же попросит у него контрамарку.
- Ах, вы? Очень приятно, - сказал толстяк и, вдруг развернувшись,
трахнул Варенуху по уху так, что тот слетел с ног и с размаху сел на
загаженное сиденье. И тут же в уборной появился второй, маленького роста, но
необыкновенно плечистый, летом - в зимней шапке с ушами, как опять-таки
показалось Варенухе.
Этот второй, будучи, очевидно, левшой, с левой руки развернулся и
съездил сидящего администратора по другому уху. Крик "караул!" не вышел у
Варенухи, потому что у него перехватило дух.
- Что вы, товарищи?.. - прошептал совершенно ополоумевший
администратор, но, тут же сообразив, что слово "товарищи" никак не подходит
к двум бандитам, избивающим человека в сортире среди бела дня в центре
Москвы, прохрипел: "Граждане!" - сообразил, что название "граждане" они не
заслуживают, и тут же получил тяжкий удар уже не по уху, а по середине, так
что кровь из носу потекла по толстовке. Тогда темный ужас охватил его. Ему
показалось, что его убьют. Но его больше не ударили.
- У тебя что в портфеле, паразит? - спросил тот, который был похож на
кота, - телеграмма? Отвечай!
- Те... телеграмма, - ответил администратор.
- А тебя дважды предупреждали по телефону, чтобы ты не смел никуда с
ними ходить? Отвечай!
- Предупреждали, - ответил приведенный к одному знаменателю
администратор, чувствуя новую волну ужаса.
- А ты все-таки потопал? Дай сюда портфель, гад! - прохрипел гнусаво
второй и вырвал у Варенухи портфель из рук.
- Степу разыскиваете? Ябедник паршивый! - воскликнул возмущенный,
похожий на кота, - ну, ты его сейчас повидаешь.
И тут безумный администратор почувствовал, что стены уборной
завертелись, и тут же исчезли и первый злодей, и второй.
* * *
Высоко приподнятая над партером сцена "Кабаре" пылала всеми лампами, и,
кроме того, с боков на помост прожекторы изливали резкий свет. Зал, в
котором партер окаймлялся ложами, похожими на лошадиные стойла, был освещен
скупее, и в шести проходах отчетливо светились зеленые надписи "Выход".
На сцене же, пылающей, как в солнечный летний полдень, происходило то,
что можно увидеть только во сне.
Человек маленького роста в дырявом котелке, с грушевидным пьяным носом,
в клетчатых штанишках, в лакированных сапожках удивительно ездил на
велосипеде.
Выкатившись на обыкновенном двухколесном, он издал победоносный крик, и
велосипед его сделал круг, а затем совсем отвинтил на ходу заднее колесо и
покатился на одном переднем, причем зал ответил ему коротким аплодисментом.
Затем человек, приветливо улыбнувшись партеру, перевернулся кверху
ногами и поехал, вертя педали руками, причем казалось, что он разобьет себе
вдребезги лицо. Тут же из-за кулис выехала торжественно блондинка-толстуха,
сидящая на высочайшей блестящей мачте, над которой имелось маленькое колесо,
и тоже заездила взад и вперед. Встречаясь с ней, человек издавал
приветственный крик и снимал ногой котелок.
Затем из-за кулис выехал еще один молодой человек - в блестках по
красному шелку, тоже на высокой мачте, наконец, вертя со страшной быстротой
педали, выскочил малютка на крошечном велосипедике и зашнырял между
взрослыми, вызвав взрыв смеха на галерее и рукоплескания. В заключение вся
компания, известная под названием "велосипедная семья Рибби", выстроилась в