действительно первоклассное.
- Прошу обратить внимание, - говорил хозяин, - каков продукт. А ломтик
сала, - хозяин потыкал кончиком шпаги в тарелку, - тонкий ломтик! Он нежен в
такой степени, что исчезнет немедленно, лишь только вы положите его в рот.
Он оставляет ощущение мимолетного наслаждения, желания лимона, вина. Стакан
вина?
- Покорнейше... Я не пью...
- Напрасно, - сурово сказал хозяин, - а в карты играете? Быть может,
партию в кости?
Буфетчик, мыча, отказался от игр и, поражаясь тому, какие чудные эти
иностранцы, дожевал баранину.
- Я, изволите ли видеть, хотел вот что сказать, - заговорил он,
чувствуя себя неловко под пристальным взглядом хозяина.
- Я - весь внимание, - поощрил тот гостя.
- Вчера двое молодых людей являются в буфет во время вашего сеанса и
спрашивают два бутерброда. Дают червонец. Я разменял. Потом еще один.
- Молодой человек?
- Нет, пожилой. У того трехчервонная бумажка. Опять-таки я разменял.
Потом еще двое. Всего дали 110 рублей. Сегодня утром считаю кассу, а вместо
денег разная газета!
- Скажите! - воскликнул хозяин, - как же это так!
- А вы, изволите ли видеть, фокус вчера показывали, - стыдливо
улыбаясь, объяснил буфетчик, - а они, стало быть, в буфет... и менять.
- Да неужели же они думали, что это бумажки настоящие? Какая наивность!
Ведь я не допускаю мысли, чтобы они сделали это сознательно.
Буфетчик грустно улыбнулся, но ничего не сказал.
- Да неужели же они мошенники? Нет, скажите, ваше мнение, - тревожно
пристал хозяин к гостю, - мошенники? В Москве есть мошенники? Это мне
чрезвычайно интересно!
В ответ буфетчик так криво и горько улыбнулся, что всякие сомнения
отлетели - в Москве есть мошенники.
- Это низко! - возмущенно воскликнул хозяин. - И я понимаю вас. Вы
человек бедный... ведь вы человек бедный? А?
Буфетчик втянул голову в плечи, так что сразу стало видно, что он
человек бедный.
- Сейчас мы это поправим, - заявил хозяин и позвал, - Фагот!
На зов появился уже известный всем Коровьев. В одежде его были
некоторые изменения: под пиджачок он надел белый жилет с громадным желтым
пятном от пролитого соуса, а кроме того, нацепил на рваные ботинки белые
грязные гетры, от чего стал еще гаже, чем был.
- Фагот, ты с какими бумажками вчера работал?
- Мессир! - взволнованно заговорил Фагот-Коровьев, - землю буду есть,
что бумажки настоящие.
- Но позволь: вот гражданин буфетчик утверждает...
- Позвольте глянуть, - ласково заговорил Фагот и надел пенсне.
Буфетчик вынул из кармана пакет белой бумаги, развернул его и
остолбенело уставился на Коровьева. В пакете лежало пять червонных купюр...
Буфетчик выпучил глаза.
- Настоящие, - сказал Коровьев.
- Якобы настоящие, - чуть слышно отозвался буфетчик.
Выражение необыкновенного благородства показалось на лице у Коровьева.
- Изволите видеть, мессир.
- Странно, странно, - сказал Воланд, - я надеюсь, вы не хотели
подшутить над...
- Это было бы горько, - добавил Коровьев.
Буфетчик совершенно не помнил, как он попрощался и попрощался ли, и
очнулся он только на лестнице.
Тут же на лестнице ухватился за лысую голову и убедился в том, что она
без шляпы. Мучительно почему-то не хотелось возвращаться. Тем не менее
буфетчик повернул и, чувствуя какой-то озноб, позвонил в странную квартиру.
Дверь на цепочке приоткрылась, и опять показалось лицо обнаженной
бесстыдницы.
- Вам что? - хрипло спросила она.
- Шляпочку я... - сказал буфетчик и потыкал себе пальцем в лысину.
Голая хихикнула, исчезла в тьме передней, через несколько секунд полная
голая рука просунула в щель мятую рыжую шляпочку.
- Покорнейше благо... - пискнул буфетчик, но его не слушали, дверь
закрылась, и тотчас за нею грянула музыка.
"Тьфу, окаянная квартира!" - подумал буфетчик и пошел вниз.
Он вынул бумажник, заглянул, вытащил сложенные червонцы и зашатался. В
руках у него вновь оказались газетные куски. Тут буфетчик перекрестился. А
перекрестившись, взвизгнул тихонько и присел. Шляпа на его голове мяукнула,
вцепилась чем-то похожим на острые когти в лысину, затем прыгнула с головы,
превратилась в рыжего кота и выскочила в форточку на площадке.
Даже самый храбрый не вынес бы такой штуки - буфетчик ударился бежать.
Он ничего не помнил, ничего не видел, ничего не соображал и отдышался
только в переулке, в который попал неизвестно зачем и неизвестно как.
Потом он увидел себя в церковном дворе, немножко полегчало, решил
кинуться в церковь. Так и сделал. В церкви получил облегчение. Осмотрелся и
увидел на амвоне стоящего знакомого, отца Аркадия Элладова. "Молебен
отслужить!" - подумал буфетчик и двинулся к отцу Аркадию. Но сделал только
один шаг.
Отец Аркадий вдруг привычным профессиональным жестом поправил длинные
волосы......................................................................
Лишь только в Москве растаял и исчез снег, лиши только потянуло в
форточки гниловатым ветром весны лишь только пронеслась первая гроза,
Маргарита Николаевна затосковала. По ночам ей стали сниться грозные мутные
воды, затопляющие рощи. Ей стали сниться оголенные березы и беззвучная стая
черных грачей.
Но, что бы ей ни снилось: шипящий ли вал воды, бегущий в удивительные
голые рощи или печальные луга, холмы, меж которыми тонуло багровое солнце,
один и тот же человек являлся ей в сновидениях. При виде его Маргарита
Николаевна начинала задыхаться от радости или бежала к нему навстречу по
полю или же в легкой лодочке из дубовой коры без весел, без усилий, без
двигателя неслась к нему навстречу по волне, которая поднималась от моря и
постепенно заливала рощу.
Вода не растекалась. И это было удивительно приятно. Рядом лежало сухое
пространство, усеянное большими камнями, и можно было выскочить в любой
момент из лодки и прыгать с камня на камень, а затем опять броситься в лодку
и по желанию, то ускоряя, то замедляя волшебный ход, нестись к нему.
Он же всегда находился на сухом месте и никогда в воде. Лицо его
слишком хорошо знала Маргарита Николаевна, потому что сотни раз целовала его
и знала, что не забудет его, что бы ни случилось в ее жизни. Глаза его
горели ненавистью, рот кривился усмешкой. Но в том одеянии, в каком он
появлялся между волн и валунов, устремляясь навстречу ей в роще, она не
видела его никогда.
Он был в черной от грязи и рваной ночной рубахе с засученными рукавами.
В разорванных брюках, непременно босой и с окровавленными руками, с головой
непокрытой.
От этого сердце Маргариты Николаевны падало, она начинала всхлипывать,
гнала во весь мах лодку, не поднимая ни гребня, ни пены, и подлетала к нему.
Она просыпалась разбитой, осунувшейся и, как ей казалось, старой.
Поступала одинаково: спускала ноги с кровати в туфли с красными помпонами,
руки запускала в стриженные волосы и ногтями царапала кожу, чтобы изгнать
боль из сердца.
Сотни тысяч женщин в Москве, за это можно ручаться здоровьем, жизнью,
если бы им предложили занять то положение, которое занимала Маргарита
Николаевна, в одну минуту, не размышляя, не задумываясь, задыхаясь от
волнения, бросились бы в особняк на........и поселились, и сочли бы себя
счастливейшими в мире.
............................................................................
.....лепестки и фотографию с печатью безжалостно сжечь в плите в кухне,
листки также, никогда не узнать, что было с Пилатом во время грозы.
И не надо! Не надо! Если она не отречется от него, то погибнет, без
сомнений, засохнет ее жизнь. А ей только тридцать лет.
Вот солнце опять вырезалось из облака и залило мосты, и засветились
крыши в Замоскворечье, и заиграли металлические гости. Надо жить и слушать
музыку хотя бы и такую противную, как похоронная.
- О, нет, - прошептала Маргарита, - я не мерзавка, я лишь бессильна.
Поэтому буду ненавидеть исподтишка весь мир, обману всех, но кончу жизнь в
наслаждении. Итак, послушаем музыку.
Музыка эта приближалась со стороны Москворецкого моста. С каждой
секундой она становилась яснее. Играли марш Шопена. Первыми из-за обнаженных
деревьев показались мальчишки, идущие задом, за ними конный милиционер,
затем пешие милиционеры, затем чело: век пять с обнаженными головами и с
венками в руках, затем большой оркестр и медленно ползущее сооружение
красного цвета. Это был грузовик, зашитый окрашенными щитами. На нем стоял
гроб, а по углам его четыре человека. Зоркая Маргарита Николаевна
разглядела, что один из этих четырех был женщиной, и толстой при этом. За
печальной колесницей, широко разлившись до самого парапета, медленно текла и
довольно большая толпа.
"Кого это хоронят? Торжественно так?" - подумала Маргарита Николаевна,
когда процессия продвинулась мимо нее и сзади потащились медленно около
десятка автомобилей.
- Берлиоза Михаила Александровича, - раздался голос рядом.
Удивленная Маргарита Николаевна повернулась и увидела на той же
скамейке гражданина. Трудно было сказать, откуда он взялся, только что
никого не было.
Очевидно, бесшумно подсел в то время, когда Маргарита Николаевна
засмотрелась на покойника.
- Да, - продолжал гражданин, - много возни с покойником. И я бы сказал,
совершенно излишней. Подумать только: голову ему пришлось пришивать.
Протоколы составлять. А теперь по городу его, стало быть, будут возить!
Сейчас, это значит, его в крематорий везут жечь. А из крематория опять тащи
его к Новодевичьему монастырю. И к чему бы это? И веселого ничего нету, и
сколько народу от дела отрывают! Клянусь отрезанной головой покойника, - без
всякого перехода продолжал сосед, - у меня нет никакого желания приставать к
вам. Так что вы уж не покидайте меня, пожалуйста, Маргарита Николаевна!
Изумленная Маргарита Николаевна, которая действительно поднималась уже,
чтобы уйти от разговорчивого соседа, села и поглядела на него.
Тот оказался рыжим, маленького, роста, с лицом безобразным, одетым
хорошо, в крахмальном белье.
- Вы меня знаете? - надменно прищуриваясь, спросила Маргарита
Николаевна.
Вместо ответа рыжий вежливо поклонился, сняв шляпу.
"Глаза умные, рыжих люблю", - подумала Маргарита Николаевна и сказала:
- А я вас не знаю!
- А вы меня не знаете, - подтвердил рыжий и сверкнул зелеными глазами.
Опытная Маргарита Николаевна, к которой из-за ее красоты нередко
приставали на улице, промолчала, не стала спрашивать и сделала вид, что
смотрит в хвост процессии, уходящей на Каменный мост.
- Я не позволил бы себе заговорить с вами, Маргарита Николаевна, если
бы у меня не было дела к вам.
Маргарита Николаевна неприятно вздрогнула и отшатнулась.
- Ах, нет, нет, - поспешил успокоить собеседник, - вам не угрожает
никакой арест, я не агент, я и не уличный ловелас. Зовут меня Фиелло,
фамилия эта вам ничего не скажет, ваше имя я узнал случайно, слышал, как вас
назвали в партере Большого театра. Поговорить же нам необходимо, и,
поверьте, уважаемая Маргарита Николаевна, если бы вы не поговорили со мной,
вы впоследствии раскаивались бы очень горько.
- Вы в этом уверены? - спросила Маргарита Николаевна.
- Совершенно уверен. Никакие мечтания об аэропланах не помогут,
Маргарита Николаевна, а предчувствия нужно уважать.
Маргарита вновь вздрогнула и во все глаза поглядела на Фиелло.
- Итак, - сказал называющий себя Фиелло, - позвольте приступить к делу,
но условимся ничему не удивляться, что бы я ни сказал.
- Хорошо, пожалуйста, - но уже без надменности ответила Маргарита
Николаевна, растерялась, подумала о том, что, садясь на скамейку, забыла
подмазать губы.
- Я прошу вас сегодня пожаловать в гости.
- В гости?.. Куда?
- К одному иностранцу.
Краска бросилась в лицо Маргарите Николаевне.
- Покорнейше вас благодарю, - заговорила она, - вы меня за кого
принимаете?
- Принимал за умную женщину, - ответил Фиелло, - условились ведь...
- Новая порода: уличный сводник, - поднимаясь, сказала Маргарита
Николаевна.
- Спасибо, покорнейше благодарю, - печально отозвался Фиелло, - и
всегда мне такие поручения достаются. - И добавил раздраженно: - Дура!
- Мерзавец! - ответила Маргарита Николаевна, повернулась и пошла.
И тотчас услышала за собой голос Фиелло, но несколько изменившийся: -
"И вот, когда туча накрыла половину Ершалаима и
пальмы тревожно закачали..." Так пропадите же вы пропадом в кладовке
над вашими обгоревшими листками и засохшей розой. Мечтайте о том, как вы его
унесете на аэроплане. Пропадайте пропадом.
Совершенно побелев лицом, Маргарита Николаевна повернулась к скамейке.
Сверкая глазами, на нее со скамейки глядел Фиелло.
- Я ничего не понимаю, - хрипло, удушенно заговорила она, - про листки
еще можно узнать... но аэроплан... - И страдальчески добавила: - Вы из ГПУ?
- Вот скука-то, - отозвался Фиелло, - все по нескольку раз нужно
повторять. Сказал ведь раз: не агент. Ну, позвольте еще раз: не агент! Не
агент! Достаточно? Сядьте!
Маргарита повиновалась и села.
- Кто вы такой? - шепнула она, с ужасом глядя на Фиелло.
- Фиелло, и кончено, - ответил тот. - Фиелло! Теперь слушайте...
Приглашаю я вас к иностранцу...
- Вы мне не скажете, откуда вы узнали про листки и про мои мысли об
аэроплане? - уже робко спросила Маргарита Николаевна.
- Не скажу, - ответил Фиелло, - но вы сами узнаете вскоре.
- А вы знаете о нем? - шепнула Маргарита.
- Знаю, - важно ответил Фиелло.
- Но поймите, поймите, - опять взволновалась Маргарита Николаевна, - я
же должна знать, зачем вы меня влечете куда-то? Ведь согласитесь... вы не
сердитесь... но когда на улице приглашают женщину... неизвестный человек...
Хочу вам сказать... У меня нет предрассудков... поверьте... Но я никогда не
вижу иностранцев, терпеть их не могу... и мой муж... то есть я своего мужа
не люблю, но я не желаю портить ему карьеру. Он не сделал мне ничего
злого...
Фиелло с видимым отвращением выслушал эту бессвязную речь и сказал
сурово:
- Попрошу вас помолчать.
- Молчу, - робко отозвалась Маргарита Николаевна.
- Я вас приглашаю к иностранцу, во-первых, совершенно безопасному. Это
раз. Два: никто решительно не будет знать, что вы у него были. Стало быть,
на эту тему и разговаривать больше нечего.
- А зачем я ему понадобилась? - вкрадчиво вставила Маргарита
Николаевна.
- Ну, уж этим я не интересовался.
- Понимаю... я должна ему отдаться, - сказала догадливая Маргарита
Николаевна. Фиелло надменно хмыкнул.
- Могу вас уверить, что любая женщина в мире мечтала бы о том, чтобы
вступить с ним в связь, но я разочарую вас - этого не будет. Он совершенно
не нуждается в вас.
- Ничего не понимаю, - прошептала Маргарита Николаевна и дрожащей рукой
вынула футлярчик с губной помадой и лизнула губы. - А какой же мне интерес
идти к нему? - спросила она.
Фиелло наклонился к ней и, сверля зелеными глазами, тихо сказал:
- Воспользуйтесь случаем... Гм... вы хотите что-нибудь узнать о нем?
- Хочу! - сильно ответила Маргарита Николаевна.
- А повидать его? - еще тише и искушающе шепнул Фиелло.
- Как! Но как? - зашептала Маргарита и вдруг вцепилась в рукав пальто
Фиелло.
- Попросите: может, чего и выйдет, - сквозь зубы многозначительно
сказал Фиелло.
- Еду! - сказала Маргарита.
Фиелло с удовлетворением откинулся на скамейке.
- Трудный народ эти женщины, - заговорил он иронически, - и потом, что
это за мода поваров посылать. Пусть бы Бегемот и ездил, он обаятельный.
"Час от часу не легче", - подумала Маргарита Николаевна и спросила,
криво усмехаясь:
- Перестаньте меня мистифицировать и мучить... Я ведь несчастный
человек, а вы меня поразили. Вы - повар?
- Без драм, - сухо сказал Фиелло, - повар там, не повар. Внучате
надавать по роже в уборной это просто, но с дамами разговаривать, покорный
слуга. Еще раз попрошу внимания и без удивлений, а то меня тоска охватывает.
Но приведенная к повиновению Маргарита и не собиралась выражать
изумление, противоречить, лишь во все глаза смотрела на Фиелло.
- Первым долгом о помаде, - заговорил Фиелло и вдруг вынул из кармана
золотой футлярчик, - получайте, - затем вынул золотую же плоскую и круглую
коробку и тоже вручил Маргарите. - Это крем. Вы порядочно постарели за
последнее время, Маргарита Николаевна...
"О, рыжая сволочь!" - про себя сказала Маргарита, но вслух ничего не
осмелилась произнести.
- Ровно в десять с половиной вечера, - строго глядя, заговорил Фиелло,
- благоволите намазать губы помадой, а тело этим кремом. Кожа у вас станет
белой, нежной, как девическая, вы не узнаете себя, затем одевайтесь, как вам
нравится - это все равно, - и ждите у себя. За вами приедут, вас отправят,
вас доставят. Ни о чем не думайте.
"В какую это я историю лезу?" - с ужасом думала. Маргарита.
- Ба! Гляньте! Ах, какой город оригинальный, - вдруг воскликнул Фиелло
и пальцем указал на Каменный мост.
Маргарита Николаевна глянула туда и рот раскрыла! По набережной,
стыдливо припадая к парапету, впритруску бежал исступленный человек,
совершенно голый, а за ним, тревожно посвистывая, шла милиция. Потом
сбежалась оживленная толпа и скрыла голого.
Когда она повернулась к Фиелло, того не было. Можно было поклясться,
что он растаял в сиянии весеннего дня.
Маргарита поднесла руки к голове, как человек, который от изумления
сходит с ума. В руках у нее были золотые коробки...
С наступлением весны по вечерам один и тот же вальс стал взмывать в
переулке. Где-то, как казалось Маргарите Николаевне, на четвертом этаже, его
играл какой-то хороший пианист. От этого вальса то тревожно вспухало сердце,
то съеживалось и вздрагивало, и Маргарита Николаевна назвала его вальсом
предчувствий. Чтобы впустить его в комнаты, Маргарита начала открывать
форточки. Но очень скоро потеплело, и окно открылось настежь.
Сейчас время подходило к назначенной половине одиннадцатого. Комната
Маргариты сияла. В раскрытом настежь трехстворчатом зеркале туалета миллионы
раз отражались огни трехсвечий. Под потолком горел яркий фонарь, у постели
лампочка в колпачке. Паркет лоснился, на туалете сверкал каждый излом на
флаконах. Сладкий ветер задувал чуть-чуть из лунного сада, шевелил шелковую
шторку.
Полнейший беспорядок был в комнате. Маргарита Николаевна выгрузила из
шкафа груды сорочек и разбросала их, стараясь выбрать наилучшую. Снятое с
себя белье она бросила на пол. В пепельнице дымил непотушенный окурок. В
окне гремел вальс.
Голова Маргариты круто завита широкими волнами, потому что, несмотря на
удивление и ужас, вызванный встречей с загадочным Фиелло, Маргарита
Николаевна от Каменного моста немедленно бросилась в центр города и побывала
у парикмахера.
Маргарита Николаевна сидела обнаженная, набросив на себя лишь косматый
купальный халат, на ноги надев черные замшевые туфли со стальными блестящими
четырехугольными пряжками.
Она смотрела на раскрытые маленькие часы, лежащие на туалете, а с них
переводила взор на две золотые коробки.
Самая длинная из стрелок наконец подошла и упала на нижнюю цифру "6". И
тут же секунда в секунду Маргарита Николаевна взялась за первую коробку
поменьше и открыла ее. Там оказалась красная как кровь густая помада.
Маргарита понюхала ее - помада не пахла ничем. Маргарита пальцем взяла мазок
из коробочки и смазала губы, взглянула в зеркало. Величайшее изменение ее
лица тотчас же показало зеркало среди бесчисленных отраженных огней. Тонкая
морщинка, перерезавшая лоб с тех пор, как он покинул Москву, и отравляющая
жизнь Маргарите, исчезла. Пропали и желтенькие тени у висков, позеленели
глаза, а кожа на щеках налилась ровным розоватым цветом.
Увидев все это, Маргарита прежде всего буйно захохотала, как бы
отозвавшись ей, ударил по клавишам там, в четвертом этаже, музыкант, дунул
ветер, вспузырил желтую штору. Тут Маргарите показалось, что она закипела
внутри от радости, она сбросила халат, ей захотелось выкинуть какую-нибудь
штуку... "И чтоб небу жарко стало!" - воскликнула она.
Отбросив штору в сторону, она легла грудью на подоконник, и тотчас луна
осветила ее. Ей повезло в смысле шутки. Немедленно хлопнула дверь, ведущая в
сад особняка, и на кирпичной дорожке появился добрый знакомый Николай
Иванович, проживающий в верхнем этаже. Он возвращался с портфелем под
мышкой. Чувствуя, что продолжает кипеть, Маргарита Николаевна окликнула его:
- Здравствуйте, Николай Иванович!
Николай Иванович ничего не ответил, прикипев на дорожке к месту.
- Вы болван, Николай Иванович, - продолжала Маргарита, - скучный тип. И
портфель у вас какой-то истасканный, и вообще вы мне все в такой степени
надоели, что видеть вас больше не могу. Улетаю от вас. Ну, чего вы
вытаращили глаза?
И Маргарита скрылась за занавеской, чувствуя, что шутка удалась на
славу. Она, лихорадочно смеясь, приступила к крему. Жирный, желтоватый,
обольстительный, пахнущий болотом, крем легко втирался в кожу. Маргарита
начала с лица, затем втерла крем в живот, спину, руки и приступила к ногам.
Кожа ее загорелась, стало тепло, как в меху, и тело вдруг потеряло вес.
Маргарита вдруг прыгнула и легко переместилась на аршин над паркетом через
всю комнату. Это ей понравилось, и опять она рассмеялась. Тут зазвенел
аппарат на столике. Маргарита подлетела к нему и, вися в воздухе, подхватила
трубку.
- Я - Фиелло! - радостно, празднично сказал голос, - вылетайте - и
прямо на реку. Вас ждут!
- Да, да, - вскричала Маргарита и швырнула трубку не на рычаг, а на
кровать, захлопала в ладоши.
В дверь тут кто-то стал ломиться. Маргарита открыла, и желтая половая
щетка, пританцовывая, вкатила в спальню.
- На реку! - вскричала Маргарита и, оседлав щетку, вцепившись в густой
волос, как в гриву, сделала для пробы круг по комнате.
- Батюшки! - бормотала Маргарита, - одежонку надо хоть какую-нибудь
захватить!
Но щетка рвалась, лягаясь, в окно, и Маргарита успела вцепиться только
в панталоны, которые и увлекла за собой на подоконник.
Первое, что бросилось в глаза Маргарите, это фигура Николая Ивановича,
который так и не ушел и явно прислушивался к стуку и грохоту, доносящемуся
из спальни.
Щетка спрыгнула с окна и поднесла Маргариту к изумленному Николаю
Ивановичу. Маргарита свистнула весело и с размаху надела розовые панталоны
на голову Николаю Ивановичу. Тот тихо визгнул и сел наземь.
И Маргарита взвилась над городом, оставив сзади себя освещенный луной
сад, пылающее окно спальни с сорванной шторой, и вслед ей с грохотом полетел
буйный вальс.
Вынырнув из переулка, Маргарита пересекла Сивцев Вражек и устремилась в
другой переулок. Первое, что она осознала, это что полет представляет такое
наслаждение, которое ни с чем в мире сравнить нельзя. Второе, что нельзя
мечтать, потому что, влетев в переулок, она едва не разбилась о старый
газовый фонарь.
Охнув, Маргарита увернулась, но поняла, что нужно сдержать ход, и
полетела медленно, избегая электрических проводов, фонарей и опасных
вывесок.
Через мгновение она овладела пространством, а щетка слушалась малейшего
движения или окрика. Тогда Маргариту заняла мысль о том, видят ли ее в
городе. Но так как никто из прохожих не задирал головы и не поражался, она
поняла, что она невидима. Тут радость птицы окончательно овладела ею и ей
захотелось буйствовать.
Летела она медленно, аккуратно проскальзывая над проводами, и вылетела
на Арбат, который встретил ее воем машин, визгом трамваев, верчением
миллионов огней.
Первое, что сделала Маргарита на Арбате, это концом щетки разбила
светящийся семафор, показывающий предельную скорость - тридцать километров,
и с наслаждением захохотала, видя, как шарахнулись в разные стороны прохожие
на тротуарах. Уже на Арбате Маргарита сообразила, что этот город, в котором
она вынесла такие страдания в последние полтора года, по сути дела, в ее
власти теперь, что она может отомстить ему, как сумеет. Вернее, не город
приводил ее в состояние веселого бешенства, а люди. Они лезли отовсюду, из
всех щелей. Они высыпались из дверей поздних магазинов, витрины которых были
украшены деревянными разрисованными окороками и колбасами, они хлопали
дверьми, входя в кинематографы, толклись на мостовой, торчали во всех
раскрытых окнах, они зажигали примусы в кухнях, играли на разбитых
фортепиано, дрались на перекрестках, давили друг друга в трамваях.
Сверху Маргарите те, кто находились непосредственно под нею, казались
безногими. "У, саранча!" - прошипела Маргарита и пошла самым медленным
летом. Ей вдосталь хотелось насладиться ненавистью, и она влетела осторожно
в темную подворотню, а затем во двор и там поднялась к окнам четвертого
этажа. Окно смрадной кухни было открыто настежь, и Маргарита влетела в него,
согнув голову под сырой сорочкой, висевшей на веревке.
На плите ревели два примуса, и две женщины вели разговор между собой,
стоя у синих бешеных огней.
- Вы, Пелагея Павловна, - с грустью сказала одна, - при старом режиме
были такой же стервой, как и теперь.
- В суд подам на тебя, проститутка, - отвечала вторая, помешивая кашу в
кастрюле.
Маргарита Николаевна поднялась повыше и плюнула в кашу Пелагеи
Павловны.
В ту же секунду Пелагея Павловна вцепилась в волосы второй, и та
испустила веселый крик "Караул!".
В следующие мгновения в кухню вбежал мужчина в ночной рубашке с
болтающимися по штанам подтяжками.
- Жену бить! - вскричал он страдальчески, - жену, - повторил он так
страшно, что зазвенела посуда на полке.
Маргарита Николаевна сверху ткнула его каблуком туфельки в зубы, от
- Прошу обратить внимание, - говорил хозяин, - каков продукт. А ломтик
сала, - хозяин потыкал кончиком шпаги в тарелку, - тонкий ломтик! Он нежен в
такой степени, что исчезнет немедленно, лишь только вы положите его в рот.
Он оставляет ощущение мимолетного наслаждения, желания лимона, вина. Стакан
вина?
- Покорнейше... Я не пью...
- Напрасно, - сурово сказал хозяин, - а в карты играете? Быть может,
партию в кости?
Буфетчик, мыча, отказался от игр и, поражаясь тому, какие чудные эти
иностранцы, дожевал баранину.
- Я, изволите ли видеть, хотел вот что сказать, - заговорил он,
чувствуя себя неловко под пристальным взглядом хозяина.
- Я - весь внимание, - поощрил тот гостя.
- Вчера двое молодых людей являются в буфет во время вашего сеанса и
спрашивают два бутерброда. Дают червонец. Я разменял. Потом еще один.
- Молодой человек?
- Нет, пожилой. У того трехчервонная бумажка. Опять-таки я разменял.
Потом еще двое. Всего дали 110 рублей. Сегодня утром считаю кассу, а вместо
денег разная газета!
- Скажите! - воскликнул хозяин, - как же это так!
- А вы, изволите ли видеть, фокус вчера показывали, - стыдливо
улыбаясь, объяснил буфетчик, - а они, стало быть, в буфет... и менять.
- Да неужели же они думали, что это бумажки настоящие? Какая наивность!
Ведь я не допускаю мысли, чтобы они сделали это сознательно.
Буфетчик грустно улыбнулся, но ничего не сказал.
- Да неужели же они мошенники? Нет, скажите, ваше мнение, - тревожно
пристал хозяин к гостю, - мошенники? В Москве есть мошенники? Это мне
чрезвычайно интересно!
В ответ буфетчик так криво и горько улыбнулся, что всякие сомнения
отлетели - в Москве есть мошенники.
- Это низко! - возмущенно воскликнул хозяин. - И я понимаю вас. Вы
человек бедный... ведь вы человек бедный? А?
Буфетчик втянул голову в плечи, так что сразу стало видно, что он
человек бедный.
- Сейчас мы это поправим, - заявил хозяин и позвал, - Фагот!
На зов появился уже известный всем Коровьев. В одежде его были
некоторые изменения: под пиджачок он надел белый жилет с громадным желтым
пятном от пролитого соуса, а кроме того, нацепил на рваные ботинки белые
грязные гетры, от чего стал еще гаже, чем был.
- Фагот, ты с какими бумажками вчера работал?
- Мессир! - взволнованно заговорил Фагот-Коровьев, - землю буду есть,
что бумажки настоящие.
- Но позволь: вот гражданин буфетчик утверждает...
- Позвольте глянуть, - ласково заговорил Фагот и надел пенсне.
Буфетчик вынул из кармана пакет белой бумаги, развернул его и
остолбенело уставился на Коровьева. В пакете лежало пять червонных купюр...
Буфетчик выпучил глаза.
- Настоящие, - сказал Коровьев.
- Якобы настоящие, - чуть слышно отозвался буфетчик.
Выражение необыкновенного благородства показалось на лице у Коровьева.
- Изволите видеть, мессир.
- Странно, странно, - сказал Воланд, - я надеюсь, вы не хотели
подшутить над...
- Это было бы горько, - добавил Коровьев.
Буфетчик совершенно не помнил, как он попрощался и попрощался ли, и
очнулся он только на лестнице.
Тут же на лестнице ухватился за лысую голову и убедился в том, что она
без шляпы. Мучительно почему-то не хотелось возвращаться. Тем не менее
буфетчик повернул и, чувствуя какой-то озноб, позвонил в странную квартиру.
Дверь на цепочке приоткрылась, и опять показалось лицо обнаженной
бесстыдницы.
- Вам что? - хрипло спросила она.
- Шляпочку я... - сказал буфетчик и потыкал себе пальцем в лысину.
Голая хихикнула, исчезла в тьме передней, через несколько секунд полная
голая рука просунула в щель мятую рыжую шляпочку.
- Покорнейше благо... - пискнул буфетчик, но его не слушали, дверь
закрылась, и тотчас за нею грянула музыка.
"Тьфу, окаянная квартира!" - подумал буфетчик и пошел вниз.
Он вынул бумажник, заглянул, вытащил сложенные червонцы и зашатался. В
руках у него вновь оказались газетные куски. Тут буфетчик перекрестился. А
перекрестившись, взвизгнул тихонько и присел. Шляпа на его голове мяукнула,
вцепилась чем-то похожим на острые когти в лысину, затем прыгнула с головы,
превратилась в рыжего кота и выскочила в форточку на площадке.
Даже самый храбрый не вынес бы такой штуки - буфетчик ударился бежать.
Он ничего не помнил, ничего не видел, ничего не соображал и отдышался
только в переулке, в который попал неизвестно зачем и неизвестно как.
Потом он увидел себя в церковном дворе, немножко полегчало, решил
кинуться в церковь. Так и сделал. В церкви получил облегчение. Осмотрелся и
увидел на амвоне стоящего знакомого, отца Аркадия Элладова. "Молебен
отслужить!" - подумал буфетчик и двинулся к отцу Аркадию. Но сделал только
один шаг.
Отец Аркадий вдруг привычным профессиональным жестом поправил длинные
волосы......................................................................
Лишь только в Москве растаял и исчез снег, лиши только потянуло в
форточки гниловатым ветром весны лишь только пронеслась первая гроза,
Маргарита Николаевна затосковала. По ночам ей стали сниться грозные мутные
воды, затопляющие рощи. Ей стали сниться оголенные березы и беззвучная стая
черных грачей.
Но, что бы ей ни снилось: шипящий ли вал воды, бегущий в удивительные
голые рощи или печальные луга, холмы, меж которыми тонуло багровое солнце,
один и тот же человек являлся ей в сновидениях. При виде его Маргарита
Николаевна начинала задыхаться от радости или бежала к нему навстречу по
полю или же в легкой лодочке из дубовой коры без весел, без усилий, без
двигателя неслась к нему навстречу по волне, которая поднималась от моря и
постепенно заливала рощу.
Вода не растекалась. И это было удивительно приятно. Рядом лежало сухое
пространство, усеянное большими камнями, и можно было выскочить в любой
момент из лодки и прыгать с камня на камень, а затем опять броситься в лодку
и по желанию, то ускоряя, то замедляя волшебный ход, нестись к нему.
Он же всегда находился на сухом месте и никогда в воде. Лицо его
слишком хорошо знала Маргарита Николаевна, потому что сотни раз целовала его
и знала, что не забудет его, что бы ни случилось в ее жизни. Глаза его
горели ненавистью, рот кривился усмешкой. Но в том одеянии, в каком он
появлялся между волн и валунов, устремляясь навстречу ей в роще, она не
видела его никогда.
Он был в черной от грязи и рваной ночной рубахе с засученными рукавами.
В разорванных брюках, непременно босой и с окровавленными руками, с головой
непокрытой.
От этого сердце Маргариты Николаевны падало, она начинала всхлипывать,
гнала во весь мах лодку, не поднимая ни гребня, ни пены, и подлетала к нему.
Она просыпалась разбитой, осунувшейся и, как ей казалось, старой.
Поступала одинаково: спускала ноги с кровати в туфли с красными помпонами,
руки запускала в стриженные волосы и ногтями царапала кожу, чтобы изгнать
боль из сердца.
Сотни тысяч женщин в Москве, за это можно ручаться здоровьем, жизнью,
если бы им предложили занять то положение, которое занимала Маргарита
Николаевна, в одну минуту, не размышляя, не задумываясь, задыхаясь от
волнения, бросились бы в особняк на........и поселились, и сочли бы себя
счастливейшими в мире.
............................................................................
.....лепестки и фотографию с печатью безжалостно сжечь в плите в кухне,
листки также, никогда не узнать, что было с Пилатом во время грозы.
И не надо! Не надо! Если она не отречется от него, то погибнет, без
сомнений, засохнет ее жизнь. А ей только тридцать лет.
Вот солнце опять вырезалось из облака и залило мосты, и засветились
крыши в Замоскворечье, и заиграли металлические гости. Надо жить и слушать
музыку хотя бы и такую противную, как похоронная.
- О, нет, - прошептала Маргарита, - я не мерзавка, я лишь бессильна.
Поэтому буду ненавидеть исподтишка весь мир, обману всех, но кончу жизнь в
наслаждении. Итак, послушаем музыку.
Музыка эта приближалась со стороны Москворецкого моста. С каждой
секундой она становилась яснее. Играли марш Шопена. Первыми из-за обнаженных
деревьев показались мальчишки, идущие задом, за ними конный милиционер,
затем пешие милиционеры, затем чело: век пять с обнаженными головами и с
венками в руках, затем большой оркестр и медленно ползущее сооружение
красного цвета. Это был грузовик, зашитый окрашенными щитами. На нем стоял
гроб, а по углам его четыре человека. Зоркая Маргарита Николаевна
разглядела, что один из этих четырех был женщиной, и толстой при этом. За
печальной колесницей, широко разлившись до самого парапета, медленно текла и
довольно большая толпа.
"Кого это хоронят? Торжественно так?" - подумала Маргарита Николаевна,
когда процессия продвинулась мимо нее и сзади потащились медленно около
десятка автомобилей.
- Берлиоза Михаила Александровича, - раздался голос рядом.
Удивленная Маргарита Николаевна повернулась и увидела на той же
скамейке гражданина. Трудно было сказать, откуда он взялся, только что
никого не было.
Очевидно, бесшумно подсел в то время, когда Маргарита Николаевна
засмотрелась на покойника.
- Да, - продолжал гражданин, - много возни с покойником. И я бы сказал,
совершенно излишней. Подумать только: голову ему пришлось пришивать.
Протоколы составлять. А теперь по городу его, стало быть, будут возить!
Сейчас, это значит, его в крематорий везут жечь. А из крематория опять тащи
его к Новодевичьему монастырю. И к чему бы это? И веселого ничего нету, и
сколько народу от дела отрывают! Клянусь отрезанной головой покойника, - без
всякого перехода продолжал сосед, - у меня нет никакого желания приставать к
вам. Так что вы уж не покидайте меня, пожалуйста, Маргарита Николаевна!
Изумленная Маргарита Николаевна, которая действительно поднималась уже,
чтобы уйти от разговорчивого соседа, села и поглядела на него.
Тот оказался рыжим, маленького, роста, с лицом безобразным, одетым
хорошо, в крахмальном белье.
- Вы меня знаете? - надменно прищуриваясь, спросила Маргарита
Николаевна.
Вместо ответа рыжий вежливо поклонился, сняв шляпу.
"Глаза умные, рыжих люблю", - подумала Маргарита Николаевна и сказала:
- А я вас не знаю!
- А вы меня не знаете, - подтвердил рыжий и сверкнул зелеными глазами.
Опытная Маргарита Николаевна, к которой из-за ее красоты нередко
приставали на улице, промолчала, не стала спрашивать и сделала вид, что
смотрит в хвост процессии, уходящей на Каменный мост.
- Я не позволил бы себе заговорить с вами, Маргарита Николаевна, если
бы у меня не было дела к вам.
Маргарита Николаевна неприятно вздрогнула и отшатнулась.
- Ах, нет, нет, - поспешил успокоить собеседник, - вам не угрожает
никакой арест, я не агент, я и не уличный ловелас. Зовут меня Фиелло,
фамилия эта вам ничего не скажет, ваше имя я узнал случайно, слышал, как вас
назвали в партере Большого театра. Поговорить же нам необходимо, и,
поверьте, уважаемая Маргарита Николаевна, если бы вы не поговорили со мной,
вы впоследствии раскаивались бы очень горько.
- Вы в этом уверены? - спросила Маргарита Николаевна.
- Совершенно уверен. Никакие мечтания об аэропланах не помогут,
Маргарита Николаевна, а предчувствия нужно уважать.
Маргарита вновь вздрогнула и во все глаза поглядела на Фиелло.
- Итак, - сказал называющий себя Фиелло, - позвольте приступить к делу,
но условимся ничему не удивляться, что бы я ни сказал.
- Хорошо, пожалуйста, - но уже без надменности ответила Маргарита
Николаевна, растерялась, подумала о том, что, садясь на скамейку, забыла
подмазать губы.
- Я прошу вас сегодня пожаловать в гости.
- В гости?.. Куда?
- К одному иностранцу.
Краска бросилась в лицо Маргарите Николаевне.
- Покорнейше вас благодарю, - заговорила она, - вы меня за кого
принимаете?
- Принимал за умную женщину, - ответил Фиелло, - условились ведь...
- Новая порода: уличный сводник, - поднимаясь, сказала Маргарита
Николаевна.
- Спасибо, покорнейше благодарю, - печально отозвался Фиелло, - и
всегда мне такие поручения достаются. - И добавил раздраженно: - Дура!
- Мерзавец! - ответила Маргарита Николаевна, повернулась и пошла.
И тотчас услышала за собой голос Фиелло, но несколько изменившийся: -
"И вот, когда туча накрыла половину Ершалаима и
пальмы тревожно закачали..." Так пропадите же вы пропадом в кладовке
над вашими обгоревшими листками и засохшей розой. Мечтайте о том, как вы его
унесете на аэроплане. Пропадайте пропадом.
Совершенно побелев лицом, Маргарита Николаевна повернулась к скамейке.
Сверкая глазами, на нее со скамейки глядел Фиелло.
- Я ничего не понимаю, - хрипло, удушенно заговорила она, - про листки
еще можно узнать... но аэроплан... - И страдальчески добавила: - Вы из ГПУ?
- Вот скука-то, - отозвался Фиелло, - все по нескольку раз нужно
повторять. Сказал ведь раз: не агент. Ну, позвольте еще раз: не агент! Не
агент! Достаточно? Сядьте!
Маргарита повиновалась и села.
- Кто вы такой? - шепнула она, с ужасом глядя на Фиелло.
- Фиелло, и кончено, - ответил тот. - Фиелло! Теперь слушайте...
Приглашаю я вас к иностранцу...
- Вы мне не скажете, откуда вы узнали про листки и про мои мысли об
аэроплане? - уже робко спросила Маргарита Николаевна.
- Не скажу, - ответил Фиелло, - но вы сами узнаете вскоре.
- А вы знаете о нем? - шепнула Маргарита.
- Знаю, - важно ответил Фиелло.
- Но поймите, поймите, - опять взволновалась Маргарита Николаевна, - я
же должна знать, зачем вы меня влечете куда-то? Ведь согласитесь... вы не
сердитесь... но когда на улице приглашают женщину... неизвестный человек...
Хочу вам сказать... У меня нет предрассудков... поверьте... Но я никогда не
вижу иностранцев, терпеть их не могу... и мой муж... то есть я своего мужа
не люблю, но я не желаю портить ему карьеру. Он не сделал мне ничего
злого...
Фиелло с видимым отвращением выслушал эту бессвязную речь и сказал
сурово:
- Попрошу вас помолчать.
- Молчу, - робко отозвалась Маргарита Николаевна.
- Я вас приглашаю к иностранцу, во-первых, совершенно безопасному. Это
раз. Два: никто решительно не будет знать, что вы у него были. Стало быть,
на эту тему и разговаривать больше нечего.
- А зачем я ему понадобилась? - вкрадчиво вставила Маргарита
Николаевна.
- Ну, уж этим я не интересовался.
- Понимаю... я должна ему отдаться, - сказала догадливая Маргарита
Николаевна. Фиелло надменно хмыкнул.
- Могу вас уверить, что любая женщина в мире мечтала бы о том, чтобы
вступить с ним в связь, но я разочарую вас - этого не будет. Он совершенно
не нуждается в вас.
- Ничего не понимаю, - прошептала Маргарита Николаевна и дрожащей рукой
вынула футлярчик с губной помадой и лизнула губы. - А какой же мне интерес
идти к нему? - спросила она.
Фиелло наклонился к ней и, сверля зелеными глазами, тихо сказал:
- Воспользуйтесь случаем... Гм... вы хотите что-нибудь узнать о нем?
- Хочу! - сильно ответила Маргарита Николаевна.
- А повидать его? - еще тише и искушающе шепнул Фиелло.
- Как! Но как? - зашептала Маргарита и вдруг вцепилась в рукав пальто
Фиелло.
- Попросите: может, чего и выйдет, - сквозь зубы многозначительно
сказал Фиелло.
- Еду! - сказала Маргарита.
Фиелло с удовлетворением откинулся на скамейке.
- Трудный народ эти женщины, - заговорил он иронически, - и потом, что
это за мода поваров посылать. Пусть бы Бегемот и ездил, он обаятельный.
"Час от часу не легче", - подумала Маргарита Николаевна и спросила,
криво усмехаясь:
- Перестаньте меня мистифицировать и мучить... Я ведь несчастный
человек, а вы меня поразили. Вы - повар?
- Без драм, - сухо сказал Фиелло, - повар там, не повар. Внучате
надавать по роже в уборной это просто, но с дамами разговаривать, покорный
слуга. Еще раз попрошу внимания и без удивлений, а то меня тоска охватывает.
Но приведенная к повиновению Маргарита и не собиралась выражать
изумление, противоречить, лишь во все глаза смотрела на Фиелло.
- Первым долгом о помаде, - заговорил Фиелло и вдруг вынул из кармана
золотой футлярчик, - получайте, - затем вынул золотую же плоскую и круглую
коробку и тоже вручил Маргарите. - Это крем. Вы порядочно постарели за
последнее время, Маргарита Николаевна...
"О, рыжая сволочь!" - про себя сказала Маргарита, но вслух ничего не
осмелилась произнести.
- Ровно в десять с половиной вечера, - строго глядя, заговорил Фиелло,
- благоволите намазать губы помадой, а тело этим кремом. Кожа у вас станет
белой, нежной, как девическая, вы не узнаете себя, затем одевайтесь, как вам
нравится - это все равно, - и ждите у себя. За вами приедут, вас отправят,
вас доставят. Ни о чем не думайте.
"В какую это я историю лезу?" - с ужасом думала. Маргарита.
- Ба! Гляньте! Ах, какой город оригинальный, - вдруг воскликнул Фиелло
и пальцем указал на Каменный мост.
Маргарита Николаевна глянула туда и рот раскрыла! По набережной,
стыдливо припадая к парапету, впритруску бежал исступленный человек,
совершенно голый, а за ним, тревожно посвистывая, шла милиция. Потом
сбежалась оживленная толпа и скрыла голого.
Когда она повернулась к Фиелло, того не было. Можно было поклясться,
что он растаял в сиянии весеннего дня.
Маргарита поднесла руки к голове, как человек, который от изумления
сходит с ума. В руках у нее были золотые коробки...
С наступлением весны по вечерам один и тот же вальс стал взмывать в
переулке. Где-то, как казалось Маргарите Николаевне, на четвертом этаже, его
играл какой-то хороший пианист. От этого вальса то тревожно вспухало сердце,
то съеживалось и вздрагивало, и Маргарита Николаевна назвала его вальсом
предчувствий. Чтобы впустить его в комнаты, Маргарита начала открывать
форточки. Но очень скоро потеплело, и окно открылось настежь.
Сейчас время подходило к назначенной половине одиннадцатого. Комната
Маргариты сияла. В раскрытом настежь трехстворчатом зеркале туалета миллионы
раз отражались огни трехсвечий. Под потолком горел яркий фонарь, у постели
лампочка в колпачке. Паркет лоснился, на туалете сверкал каждый излом на
флаконах. Сладкий ветер задувал чуть-чуть из лунного сада, шевелил шелковую
шторку.
Полнейший беспорядок был в комнате. Маргарита Николаевна выгрузила из
шкафа груды сорочек и разбросала их, стараясь выбрать наилучшую. Снятое с
себя белье она бросила на пол. В пепельнице дымил непотушенный окурок. В
окне гремел вальс.
Голова Маргариты круто завита широкими волнами, потому что, несмотря на
удивление и ужас, вызванный встречей с загадочным Фиелло, Маргарита
Николаевна от Каменного моста немедленно бросилась в центр города и побывала
у парикмахера.
Маргарита Николаевна сидела обнаженная, набросив на себя лишь косматый
купальный халат, на ноги надев черные замшевые туфли со стальными блестящими
четырехугольными пряжками.
Она смотрела на раскрытые маленькие часы, лежащие на туалете, а с них
переводила взор на две золотые коробки.
Самая длинная из стрелок наконец подошла и упала на нижнюю цифру "6". И
тут же секунда в секунду Маргарита Николаевна взялась за первую коробку
поменьше и открыла ее. Там оказалась красная как кровь густая помада.
Маргарита понюхала ее - помада не пахла ничем. Маргарита пальцем взяла мазок
из коробочки и смазала губы, взглянула в зеркало. Величайшее изменение ее
лица тотчас же показало зеркало среди бесчисленных отраженных огней. Тонкая
морщинка, перерезавшая лоб с тех пор, как он покинул Москву, и отравляющая
жизнь Маргарите, исчезла. Пропали и желтенькие тени у висков, позеленели
глаза, а кожа на щеках налилась ровным розоватым цветом.
Увидев все это, Маргарита прежде всего буйно захохотала, как бы
отозвавшись ей, ударил по клавишам там, в четвертом этаже, музыкант, дунул
ветер, вспузырил желтую штору. Тут Маргарите показалось, что она закипела
внутри от радости, она сбросила халат, ей захотелось выкинуть какую-нибудь
штуку... "И чтоб небу жарко стало!" - воскликнула она.
Отбросив штору в сторону, она легла грудью на подоконник, и тотчас луна
осветила ее. Ей повезло в смысле шутки. Немедленно хлопнула дверь, ведущая в
сад особняка, и на кирпичной дорожке появился добрый знакомый Николай
Иванович, проживающий в верхнем этаже. Он возвращался с портфелем под
мышкой. Чувствуя, что продолжает кипеть, Маргарита Николаевна окликнула его:
- Здравствуйте, Николай Иванович!
Николай Иванович ничего не ответил, прикипев на дорожке к месту.
- Вы болван, Николай Иванович, - продолжала Маргарита, - скучный тип. И
портфель у вас какой-то истасканный, и вообще вы мне все в такой степени
надоели, что видеть вас больше не могу. Улетаю от вас. Ну, чего вы
вытаращили глаза?
И Маргарита скрылась за занавеской, чувствуя, что шутка удалась на
славу. Она, лихорадочно смеясь, приступила к крему. Жирный, желтоватый,
обольстительный, пахнущий болотом, крем легко втирался в кожу. Маргарита
начала с лица, затем втерла крем в живот, спину, руки и приступила к ногам.
Кожа ее загорелась, стало тепло, как в меху, и тело вдруг потеряло вес.
Маргарита вдруг прыгнула и легко переместилась на аршин над паркетом через
всю комнату. Это ей понравилось, и опять она рассмеялась. Тут зазвенел
аппарат на столике. Маргарита подлетела к нему и, вися в воздухе, подхватила
трубку.
- Я - Фиелло! - радостно, празднично сказал голос, - вылетайте - и
прямо на реку. Вас ждут!
- Да, да, - вскричала Маргарита и швырнула трубку не на рычаг, а на
кровать, захлопала в ладоши.
В дверь тут кто-то стал ломиться. Маргарита открыла, и желтая половая
щетка, пританцовывая, вкатила в спальню.
- На реку! - вскричала Маргарита и, оседлав щетку, вцепившись в густой
волос, как в гриву, сделала для пробы круг по комнате.
- Батюшки! - бормотала Маргарита, - одежонку надо хоть какую-нибудь
захватить!
Но щетка рвалась, лягаясь, в окно, и Маргарита успела вцепиться только
в панталоны, которые и увлекла за собой на подоконник.
Первое, что бросилось в глаза Маргарите, это фигура Николая Ивановича,
который так и не ушел и явно прислушивался к стуку и грохоту, доносящемуся
из спальни.
Щетка спрыгнула с окна и поднесла Маргариту к изумленному Николаю
Ивановичу. Маргарита свистнула весело и с размаху надела розовые панталоны
на голову Николаю Ивановичу. Тот тихо визгнул и сел наземь.
И Маргарита взвилась над городом, оставив сзади себя освещенный луной
сад, пылающее окно спальни с сорванной шторой, и вслед ей с грохотом полетел
буйный вальс.
Вынырнув из переулка, Маргарита пересекла Сивцев Вражек и устремилась в
другой переулок. Первое, что она осознала, это что полет представляет такое
наслаждение, которое ни с чем в мире сравнить нельзя. Второе, что нельзя
мечтать, потому что, влетев в переулок, она едва не разбилась о старый
газовый фонарь.
Охнув, Маргарита увернулась, но поняла, что нужно сдержать ход, и
полетела медленно, избегая электрических проводов, фонарей и опасных
вывесок.
Через мгновение она овладела пространством, а щетка слушалась малейшего
движения или окрика. Тогда Маргариту заняла мысль о том, видят ли ее в
городе. Но так как никто из прохожих не задирал головы и не поражался, она
поняла, что она невидима. Тут радость птицы окончательно овладела ею и ей
захотелось буйствовать.
Летела она медленно, аккуратно проскальзывая над проводами, и вылетела
на Арбат, который встретил ее воем машин, визгом трамваев, верчением
миллионов огней.
Первое, что сделала Маргарита на Арбате, это концом щетки разбила
светящийся семафор, показывающий предельную скорость - тридцать километров,
и с наслаждением захохотала, видя, как шарахнулись в разные стороны прохожие
на тротуарах. Уже на Арбате Маргарита сообразила, что этот город, в котором
она вынесла такие страдания в последние полтора года, по сути дела, в ее
власти теперь, что она может отомстить ему, как сумеет. Вернее, не город
приводил ее в состояние веселого бешенства, а люди. Они лезли отовсюду, из
всех щелей. Они высыпались из дверей поздних магазинов, витрины которых были
украшены деревянными разрисованными окороками и колбасами, они хлопали
дверьми, входя в кинематографы, толклись на мостовой, торчали во всех
раскрытых окнах, они зажигали примусы в кухнях, играли на разбитых
фортепиано, дрались на перекрестках, давили друг друга в трамваях.
Сверху Маргарите те, кто находились непосредственно под нею, казались
безногими. "У, саранча!" - прошипела Маргарита и пошла самым медленным
летом. Ей вдосталь хотелось насладиться ненавистью, и она влетела осторожно
в темную подворотню, а затем во двор и там поднялась к окнам четвертого
этажа. Окно смрадной кухни было открыто настежь, и Маргарита влетела в него,
согнув голову под сырой сорочкой, висевшей на веревке.
На плите ревели два примуса, и две женщины вели разговор между собой,
стоя у синих бешеных огней.
- Вы, Пелагея Павловна, - с грустью сказала одна, - при старом режиме
были такой же стервой, как и теперь.
- В суд подам на тебя, проститутка, - отвечала вторая, помешивая кашу в
кастрюле.
Маргарита Николаевна поднялась повыше и плюнула в кашу Пелагеи
Павловны.
В ту же секунду Пелагея Павловна вцепилась в волосы второй, и та
испустила веселый крик "Караул!".
В следующие мгновения в кухню вбежал мужчина в ночной рубашке с
болтающимися по штанам подтяжками.
- Жену бить! - вскричал он страдальчески, - жену, - повторил он так
страшно, что зазвенела посуда на полке.
Маргарита Николаевна сверху ткнула его каблуком туфельки в зубы, от