Бульвер-Литтон Эдвард Джордж. Кенелм Чилингли, его приключения и взгляды на жизнь

   - Да, это опасный поклонник. Он человек остроумный, живой и смелый. Гордон может влюбиться в большое состояние и разговаривать с обладательницей его с жаром, редко выказываемым людьми из рода Чиллингли. Впрочем, это не мое дело.
   - А должно быть вашим!
   - Увы, увы! Должно быть! Какие глубины заключены в этой простой фразе! Как счастлива была бы наша жизнь, как благородны наши поступки, как чисты души, если бы все происходило так, как это должно быть.
   ГЛАВА VIII
   Мы часто завязываем дружбу в тесном кругу загородного дома, или тихого курорта, или городка где-нибудь на континенте, а потом в бурном водовороте лондонской жизни эта дружба переходит в самое отдаленное знакомство, и ни ту, ни другую сторону нельзя винить в таком отчуждении.
   Так было с Леопольдом Трэверсом и Кенелмом Чиллиигли. Трэверс, как мы видели, черпал много удовольствия в беседе с молодым человеком, составлявшим такой контраст с обычными сельскими знакомствами, которыми живой ум сквайра ограничивался в течение многих лет. Но, появившись в лондонском обществе за один сезон до того, как Кенелм опять встретился с ним, он возобновил старую дружбу с людьми своего круга - офицерами того полка, украшением которого когда-то был. Одни из них все еще не были женаты, другие - такие же вдовцы, как он сам. Кое-кто из тех, что были его соперниками в светском обществе, оставались праздными людьми. В столице редко завязываются дружеские отношения с людьми другого поколения, разве что между ними возникают общие интересы в области искусства, литературы или политической борьбы.
   Поэтому Трэверс и Кенелм после того, как встретились у Бомануаров, мало видели друг друга. Время от времени они сталкивались в многолюдных собраниях и обменивались поклонами и приветствиями. Но привычки у них были разные. Да и дома, и даже клубы, которые они запросто посещали, были не одни и те же. Кенелм ради моциона любил бродить рано утром по лондонским предместьям. Леопольд же среди дня предпочитал ездить верхом в парке. Трэверс вообще больше, чем Чиллингли, любил развлечения. Вернувшись к столичной жизни, с характером по природе живым и общительным, он пылко предался, как и в ранней юности, всевозможным развлечениям.
   Будь отношения Леопольда с Кенелмом так же искренни и близки, как в Нисдейл-парке, Кенелм, вероятно, чаще виделся бы с Сесилией в ее доме, и тогда восхищение и уважение, которые она уже внушала ему, может быть, перешли бы в более теплое чувство, ибо он лучше понял бы это мягкое и женственное сердце и его нежную склонность к нему.
   В своем письме к сэру Питеру Кенелм несколько туманно говорил о том, что, "как ему кажется, равнодушие к любви и честолюбию происходит от неосуществимости идеала, который он себе составил". При такой точке зрения он не мог по совести убедить себя, что его идеал женщины и жены не подходит к Сесилии Трэверс. Напротив, чем больше он думал об отличительных чертах Сесилии, тем более казались они соответствующими тому идеалу, который витал перед ним в минуты мечтательной задумчивости; однако он знал, что не влюблен в нее, что его сердце несогласно с рассудком. Печально покорился он убеждению, что нигде на нашей планете, от обитателей которой со всеми их стремлениями он был так отчужден, не ждет его улыбающаяся подруга и усердная помощница. И по мере того как это убеждение усиливалось, все возраставшая скука от пустой столичной жизни, от всех ее целей и увеселений вновь возбуждала в нем упорное желание уйти на свободу, опять пуститься в скитания пешком. Он часто с завистью вспоминал о странствующем певце и думал, что, если отправится в те края, возможно, опять встретится с бродячим менестрелем.
   ГЛАВА IX
   Прошло около недели после встречи Кенелма с Сесилией. Он сидел с лордом Тэтфордом в своей маленькой квартире. Было три часа - время, которое труднее всего убивать праздным светским людям.
   Среди молодежи своего возраста и положения, с которой Кенелм общался в модном свете, больше всех нравился ему молодой наследник Бомануаров, и он виделся с ним чаще, чем с другими. Что касается лорда Тэтфорда, то, хотя он и не имеет прямого отношения к нашему рассказу, на нем стоит остановиться, чтобы набросать портрет одного из лучших молодых людей, порожденных прежним поколением для роли, которую по милости происхождения и состояния им суждено играть на сцене, где еще не поднят занавес. Призванный судьбой стать главой рода, соединявшего с огромным богатством и историческим именем сильное, но честное стремление к политической власти, лорд Тэтфорд получил тщательное воспитание, особенно по части "новых идей". Его отец, человек незаурядных способностей, все же никогда не играл видной роли в общественной жизни. Он мечтал об этом для своего старшего сына.
   Бомануары со времен Вильгельма III были вигами. Они разделяли все превратности судьбы партии, которой ни один политик, опасающийся в правлении государством крайностей, способных нарушить необходимое равновесие, не может желать крушения или ослабления, пока в Англии существует конституционная монархия.
   Со времен воцарения Георга I и до смерти Георга IV Бомануары были на подъеме. Осмотрите их семейную галерею, и вы подивитесь возвышению рода, который в течение одного столетия поставлял столько своих членов на службу государства, или на украшения двора министров, послов, генералов, камергеров и шталмейстеров. Когда Питт-младший отстранил от кормила правления знатные вигские дома, Бомануары стушевались. Но после вступления на престол Вильгельма IV они постепенно выдвигаются и вновь служат оплотом государства и украшением короны.
   Нынешний лорд Бомануар, хотя был росо curante {Мало старающийся (лат.).} в политике, по крайней мере занимал высокие должности при дворе и, разумеется, получил звания лорда-наместника своего графства и кавалера ордена Подвязки. Лидеры его партии привыкли советоваться с ним по самым важным вопросам. Он высказывает свое мнение конфиденциально и скромно и, если его не принимают, никогда не обижается. Лорд думает, что недалеко то время, когда глава Бомануаров станет в ряды и схватится врукопашную с каким-нибудь Хеджем или Хобсоном за родину и на благо вигам. Слишком ленивый или слишком старый, чтобы сделать это самому, он говорит сыну:
   - Ты должен бороться: благополучие без усилий с моей стороны может продолжаться всю мою жизнь. Но, чтобы оно продолжалось всю твою жизнь, тебе нужно будет приложить усилия.
   Лорд Тэтфорд охотно откликается на уговоры отца. Он преодолевает свои природные склонности, о которых нельзя сказать, что они грубы или недостойны мужчины, потому что очень любит и хорошо знает музыку и живопись. В то же время молодой лорд сохраняет страсть ко всякому виду спорта, особенно к охоте. Но он не позволяет себе из-за этих развлечений пренебрегать делами нижней палаты. Работает в комитетах, председательствует на публичных собраниях по санитарным вопросам или проектам общественных улучшений и выполняет эти обязанности хорошо. Он еще не произносит речей, но ведь он заседает в парламенте только два года и, слушаясь мудрого совета отца, не станет выступать до третьего года. Но он не лишен влияния на знатную молодежь своей партии и заключает в себе тот материал, из которого со временем легко может быть вырезана одна из коринфских капителей кабинета. В глубине души он убежден, что его партия шагает слишком далеко и слишком быстро, но с этой партией он охотно пойдет хотя бы до самого Эреба, хотя сам Тэтфорд предпочел бы, чтобы она пошла в другом направлении. В остальном это приятный молодой человек с блестящими глазами, живым, веселым характером, и в часы отдыха от общественных обязанностей вносит солнечный свет в усталую охотничью компанию и свежий ветерок в жаркие бальные комнаты.
   - Любезный друг, - сказал лорд Тэтфорд, бросая сигару, - я вполне понимаю, что вам скучно - вам нечего делать.
   - А что я мог бы делать?
   - Работать.
   - Работать?
   - Да, вы достаточно даровиты, чтобы ощущать, что у вас есть ум, а ум это неугомонный обитатель тела, он жаждет занятия, и притом регулярного. Он нуждается в ежедневном упражнении. Вы даете такое упражнение вашему уму?
   - Право, не знаю, но мой ум постоянно занят то тем, то другим.
   - Беспорядочно, без определенной цели.
   - Да, это так.
   - Садитесь писать книгу - это упражнение столь необходимое вашему уму.
   - Мой ум вечно пишет книгу, хотя и не издает ее, вечно отмечает впечатления, выдумывает происшествия или исследует характеры, и, между нами, я думаю, что теперь я скучаю меньше прежнего. А вот другие окружающие надоедают мне больше чем прежде.
   - Потому что у вас нет цели, общей с другими. Баллотируйтесь в парламент, присоединитесь к какой-либо партии, и у вас будет цель.
   - Неужели вы серьезно хотите уверить меня, что вам не скучно в нижней палате?
   - Мне часто надоедают ораторы, но не борьба между ними. Жизнь Нижней палаты имеет особую прелесть, которую трудно понять постороннему. Однако человек, который побыл в гуще этой жизни, чувствует себя одиноким и сданным в архив, если лишится места, и даже ропщет, если прихоти рождения перенесут его в более спокойную атмосферу верхней палаты. Испытайте эту жизнь, Чиллингли!
   - Я попробовал бы, если бы был ультрарадикалом, республиканцем, социалистом и решил ниспровергнуть существующий строй, потому что тогда борьба была бы действительно очень серьезной.
   - Но разве вы не могли бы так же серьезно выступать против революционно настроенных джентльменов?
   - А разве вы и ваши лидеры боретесь с ними? Я этого не нахожу.
   Тэтфорд помолчал.
   - Что ж, если вы сомневаетесь в принципах моей партии, присоединяйтесь к другой. Я и многие другие из нашей партии были бы рады видеть консерваторов более сильными.
   - Я уверен в этом. Ни одному благоразумному человеку не может быть приятно, чтобы его сбила с ног напирающая сзади толпа. Да и толпа действует не так опрометчиво, когда видит выставленный против нее сильный отряд. Но мне кажется, что в настоящее время консерватизм может быть только тем, что он есть, - партией, объединившейся для сопротивления, но не для созидания. Мы живем в такую эпоху, когда процесс уничтожения действует слепо, как бы побуждаемый Немезидою, такой же слепою, как он сам. Новые идеи, как шумный прилив, бьются о то, что прежние мыслители считали надежными берегами и волноломами, и эти новые идеи так непрочны, так изменчивы, что те, которые считались новыми десять лет назад, кажутся устарелыми ныне, а нынешние, в свою очередь, устареют завтра. И вы видите, как в приступе какого-то фатализма государственные люди поддаются этим настойчивым издевательствам над опытом и говорят друг другу, пожимая плечами: "Так должно быть; страна этого хочет, даже если бы она и полетела к черту". Мне кажется, что страна еще скорее отправится туда, если вы настолько укрепите консервативный элемент, что он станет у власти, а потом опять сбросите его. Ах, я слишком бесстрастный зритель, чтобы быть полезным той или другой стороне! Обратитесь с вашим предложением к моему кузену Гордону.
   - Да, Гордон Чиллингли - будущее светило; он обладает тем рвением, которого недостает и партии и вам.
   - Вы называете это рвением?
   - Огромным рвением на пути к одной цели - возвышению Гордона. Если он пройдет в нижнюю палату и добьется там успеха, я надеюсь, что он никогда не будет моим лидером, потому что если б он решил, что христианство мешает его возвышению, он внес бы билль о его уничтожении.
   - Остался бы он в таком случае вашим лидером?
   - Любезный Кенелм, вы не знаете, что такое дух партии и как легко он позволяет оправдывать всякий поступок ее вождей. Разумеется, если б Гордон внес билль об уничтожении христианства, то лишь под предлогом, что это уничтожение было бы полезно для христиан, и его последователи даже превозносили бы такие высокие чувства.
   - Ах, - со вздохом произнес Кенелм, - я признаю себя тупоголовейшим идиотом, потому что вместо того, чтобы привлечь меня на арену политической деятельности, наш разговор с вами порождает во мне изумление, почему вы не спасаетесь бегством, если только этим можно спасти честь!
   - Полно, милый Чиллингли, нельзя бежать от века, в котором мы живем. Мы должны принимать его условия и делать что можем, А если нижняя палата не может быть иной, чем она есть, то все-таки это отличное место для дискуссий и великолепный клуб. Подумайте об этом. Теперь я должен оставить вас. Я еду на выставку посмотреть картину, которую разругали в "Лондонце". Знатоки говорят, что это замечательное произведение. Я не могу допустить, чтобы человека унижали завистливые соперники, имеющие влияние на газеты, поэтому сам хочу судить о картине. Если она действительно так хороша, как меня уверяли, я буду говорить о ней всем и каждому, а в искусстве мое слово что-нибудь да значит. Изучайте искусство, любезный Кенелм! Образование джентльмена неполно, если он не умеет отличить хорошую картину от плохой. После выставки я еще успею прокатиться в парке до прений, которые начинаются сегодня.
   Легкой поступью молодой человек вышел из комнаты и спустился по лестнице, напевая арию из "Фигаро". Кенелм увидел в окно, как он с беспечным видом вскочил в седло и быстро поехал вдоль улицы, по фигуре, лицу и осанке являя собою блестящий образец молодого, знатного, образованного джентльмена.
   - Венецианцы, - пробормотал Кенелм, - обезглавили Марино Фальери за то, что он составил заговор против своего сословия - нобилей. Венецианцы любили свои правительственные учреждения и верили в них. Существуют ли такая любовь и такая вера у англичан?
   Рассуждая таким образом, он услышал пронзительный писк. Балаганщик устроил под его окном представление: Панч высмеивал законы и прописную мораль. Он убивал церковного сторожа и вызывал на бой черта.
   ГЛАВА X
   Кенелм смотрел на Панча и его друга пса. В эту минуту вошел слуга и доложил:
   - Какой-то человек из деревни желает вас видеть. Он не захотел назвать себя.
   Предполагая, что это посланный от его отца, Кенелм приказал впустить посетителя, и в комнату вошел молодой человек мощного сложения, с красивым лицом; Всмотревшись в него, Кенелм, к великому своему изумлению, узнал Тома Боулза. Действительно, невнимательному зрителю трудно было бы его узнать: не осталось и следа от угрюмого забияки. Выражение лица было спокойное и разумное, скорее застенчивое, чем смелое. Когда-то грубая, сильная фигура деревенского кузнеца перестала быть неуклюжей. Простая одежда была одеждой джентльмена. Если можно так выразиться, этот человек удивительно смягчился.
   - Я боюсь, что позволил себе некоторую вольность, - с волнением сказал Том, вертя в руках шляпу.
   - Я очень любил бы вольность, если бы ее всегда проявляли таким образом, - сказал Кенелм с оттенком своего несколько мрачного юмора. Но тут же, давая волю более страстному порыву, он взял своего бывшего противника за руку и воскликнул: - Любезный Том, вы мой дорогой гость. Я так рад вас видеть! Садитесь, дружок, садитесь, будьте как дома!
   - Я только несколько дней назад узнал, сэр, что вы вернулись в Англию. Вы ведь сказали, что, когда вернетесь, я или увижу вас или получу от вас весточку.
   В последних словах звучал упрек.
   - Я виноват, простите меня, - с раскаянием отозвался Кенелм. - Но как вы нашли меня? Кажется, тогда вы не знали даже моего имени. Впрочем, его легко было узнать. Но кто дал вам адрес моей квартиры?
   - Мисс Трэверс, сэр. Она велела мне пойти к вам. Ведь вы не давали мне знать о себе, а прийти без приглашения было как-то неловко.
   - Но, любезный Том, мне и не снилось, что вы в Лондоне. Нельзя же приглашать человека в гости, когда считаешь, что он живет за сто миль. Вы все еще проживаете у своего дяди, я полагаю? И нечего спрашивать, хорошо ли идут ваши дела, - у вас с головы до пят вид преуспевающего человека.
   - Да, - сказал Том, - очень благодарен, сэр, дела мои идут хорошо, и дядя на рождество передаст мне все свое дело.
   Пока Том рассказывал о себе, Кенелм позвал слугу и велел подать простую закуску, какую можно было быстро приготовить из запасов холостяка.
   - Что же привело вас в Лондон, Том?
   - Мисс Трэверс написала мне об одном небольшом деле, которое она по своей доброте устроила для меня, и сказала, что вы пожелаете узнать об этом. Поэтому я решил на несколько дней съездить в Лондон, да и вас хотелось повидать, - с чувством сказал Том.
   - Но вы говорите загадками. Каким это вашим делом, по мнению мисс Трэверс, я мог бы заинтересоваться?
   Том сильно покраснел и смутился. К счастью, слуга, войдя с подносом, дал ему время опомниться. Кенелм положил ему на тарелку большой кусок холодного пирога с голубями, угощал его вином и не возобновлял разговора до тех пор, пока не нашел, что язык у гостя развязался. Тогда, дружески положив руку на плечо Тома, Кенелм сказал:
   - Я вспомнил о моем разговоре с мисс Трэверс, Мне хотелось узнать новый адрес Уила Сомерса. Она обещала написать его благодетелю и попросить у него позволения дать этот адрес. Вы и есть этот благодетель?
   - Не называйте меня благодетелем, сэр. Если вы позволите, я расскажу вам, как все это случилось. Видите ли, я продал свой небольшой участок в Грейвли новому сквайру, и когда матушка переехала в Ласкомб, чтобы поселиться со мной, она рассказала, как капитан Стейверс не давал проходу бедной Джесси: он, кажется, думал, что в его покупку входили молодые женщины на этой земле вместе со строевым лесом. Я побаивался, что, быть может, она дала повод ее донимать. Вы же знаете, она так умеет строить глазки, что может свести с ума всякого разумного человека и сделать из него дурака.
   - Но, я надеюсь, после замужества она перестала отроить глазки.
   - Это верно. И она не заигрывала с капитаном Стейверсом. Я сам тайком съездил в Грейвли и остановился у одного фермера - он был мне кое-чем обязан. И видел, как капитан заглядывал через забор, что отделяет Холмвуд от церковной земли. Вы помните Холмвуд?
   - Пожалуй, что нет.
   - Тропинка из деревни в имение сквайра Трэверса идет через лес, который начинается в ста шагах за фруктовым садом Уила Сомерса. Капитан вдруг отскочил от забора и пропал между деревьями. Тогда я увидел Джесси. Она вышла из сада с корзинкой на руке и быстро пошла к лесу. Тут у меня замерло сердце. Неужто она идет на свидание с капитаном? Прокравшись вдоль изгороди, я вошел в лес почти в одно время с Джесси, только другой дорогой. Я стоял за кустами, пока капитан не вышел из чащи с другой стороны тропинки и не стал перед Джесси. Тут я понял, что зря подумал о ней дурно. Она не ожидала увидеть капитана, потому что быстро повернулась и побежала домой. Но он догнал ее и схватил за руку. Я не мог расслышать, что он говорил, но она так рассердилась и испугалась, что чуть не закричала. Потом вдруг он обнял ее, она вскрикнула, и я бросился вперед.
   - И отколотили капитана?
   - Нет, не отколотил, - сказал Том, - я дал себе зарок никогда больше не пускать в ход силу без крайности. Я схватил его одной рукой за шиворот, а другой - за пояс и бросил на куст ежевики, этак легонько. Он быстро поднялся, потому что хотя мал ростом, но проворен, и начал шуметь и ругаться. Но я не выходил из себя и вежливо сказал:
   "Вот что, куцый джентльмен, брань на вороту не виснет, но если вы когда-нибудь еще станете приставать к миссис Сомерс, я снесу вас в ее сад, швырну в пруд и созову народ полюбоваться, как вы будете оттуда вылезать. Но я могу сделать это и теперь, если вы не уберетесь. Вы, наверно, слышали мое имя - я Том Боулз". Тут его рожа, очень красная, сразу побледнела. Он буркнул что-то и ушел. А Джесси - я хочу сказать миссис Сомерс, - увидев меня, сначала испугалась. Я предложил ей проводить ее к мисс Трэверс - она шла туда с корзиной, заказанной этой молодой леди. Но она вместо этого повернула домой. Мне стало обидно, и я в тот же вечер вернулся к дяде. Только несколько месяцев спустя я узнал, что у капитана хватило злости открыть в деревне вторую лавку, чтобы подорвать торговлю Сомерсов. Бедный Уил оказался в очень стесненных обстоятельствах, и они должны были продать лавку. Услыхав об этом, я подумал, что капитана рассердила моя грубость и я причина его злобы. Следовательно, я был обязан выручить бедного Уила и его жену. Но я не знал, как приступить к этому делу, и надумал поговорить с мисс Трэверс. Вот уж доброе сердце, второго такого не сыскать!
   - Я думаю, в этом вы правы. Что же вам сказала мисс Трэверс?
   - Уж не помню, что она сказала, только заставила меня пораскинуть мозгами, и мне пришло в голову, что Джесси - миссис Сомерс - следует переехать подальше от капитана, а Уилу тоже будет лучше выехать из этого захолустья. По счастью, случилось мне прочесть в газете, что в Молсвиче, неподалеку от Лондона, продается за умеренную цену лавка, торгующая рукоделием и письменными принадлежностями. При лавке - библиотека. Я сел на поезд, приехал туда и увидел, что лавка как раз подходит для этих молодых людей и работы в ней будет не много. Я поехал к мисс Трэверс, денег от продажи старой кузницы и усадьбы у меня было столько, что я не знал, куда их девать, так что... Одним словом, я купил эту лавку. Уил с женой поселились в Молсвиче, живут в достатке и, надеюсь, счастливо.
   Голос Тома при последних словах задрожал, и он отвернулся, проведя рукой по глазам. Кенелм был растроган.
   - И они не знают, что вы сделали это для них?
   - Конечно, нет. Я не думаю, чтобы Уил согласился быть мне обязанным; у этого малого тоже своя гордость, а Джесси - миссис Сомерс - огорчилась бы и считала себя униженной, если б и узнала, что я вздумал сделать что-либо подобное. Все уладила мисс Трэверс. Они взяли деньги как бы в долг и будут выплачивать их по частям. Они уже послали мисс Трэверс первые взносы, так что я знаю: они живут хорошо.
   - Значит, взаймы дала им мисс Трэверс?
   - Нет, мисс Трэверс хотела принять участие в покупке, но я отговорил ее. Мне было приятно сделать все одному. Мисс Трэверс поняла меня и не настаивала. Может быть, они думают, что это сделал сквайр Трэверс (хотя он не такой человек: он побоялся бы, что ему станут докучать подобными просьбами), или какой-нибудь другой богатый джентльмен, принимающий в них участие.
   - Я всегда говорил, что вы чудесный человек, Том, но вы еще лучше, чем я думал.
   - Если во мне есть что хорошее, этим я обязан вам. Подумайте, каким пьяницей и грубым скотом я был, когда встретился с вами! Наши прогулки и разговор того, другого джентльмена, потом длинное доброе письмо без подписи, которое я получил от вас из-за границы - все это изменило меня: так нянька меняет характер ребенка.
   - После того как мы расстались, вы, очевидно, много читали?
   - Да, я записался в библиотеку, и, когда вечером достану книгу, особенно с какими-нибудь занимательными историями, мне не нужно другого общества.
   - Не повстречалась ли вам какая-нибудь другая девушка, на которой вы хотели бы жениться?
   - Ах, сэр, - ответил Том, - никто так не сходит с ума, как я сходил по Джесси Уайлз. Но когда все прошло и человек опомнился, ему не так легко вправить на место сердце, словно вывихнутую ногу. Я не говорю, что никогда не полюблю и не женюсь на другой, я сам бы этого хотел. Но я знаю, что Джесси буду любить до самой смерти, но не греховно, сэр, нет! Я не оскорблю ее даже мыслью.
   Наступило продолжительное молчание. Наконец Кенелм сказал:
   - Вы обещали мне обратить внимание на девочку с мячиком из цветов: что слышно о ней?
   - Она здорова, благодарю вас, сэр. Моя тетка очень к ней привязалась, так же как и моя мать. Она часто приходит к ним по вечерам и приносит с собой работу. Девочка такая живая, умненькая. По воскресеньям, когда погода хорошая, мы ходим гулять в поле.
   - Она служила вам утешением, Том?
   - О да!
   - И она любит вас?
   - Я уверен - это любящий, признательный ребенок.
   - Она скоро станет женщиной, Том, и, может быть, полюбит вас как женщина.
   При этом замечании на лице Тома выразилось недовольство и даже раздражение, и он поспешил перевести разговор на предмет, более близкий его сердцу:
   - Мисс Трэверс говорила, что вам было бы приятно съездить к Уилу Сомерсу и его жене; Молсвич ведь недалеко от Лондона.
   - Непременно поеду.
   - Надеюсь, вы найдете их счастливыми, и если так, то, может быть, будете добры и дадите мне знать, и... и я хотел бы знать, похож ли на Джесси ее ребенок. Это мальчик; но мне почему-то хотелось бы, чтобы была девочка.
   - Я напишу вам все подробно. Но почему вам самому не поехать со мной?
   - Нет, кажется, я не решусь, по крайней мере теперь. Уж очень я расстроился, когда увидал ее милое личико в Грейвли. И она все еще меня боится - вот что больно.
   - Она должна знать, что вы сделали для нее, и узнает.
   - Ни за что на свете, обещайте мне! Я счел бы себя подлецом, если бы унизил их таким образом.
   - Понимаю, но пока не даю окончательного обещания. Если вы еще останетесь в Лондоне, живите у меня; у моей хозяйки найдется для вас комната.
   - Искренне благодарю вас, сэр. Но я возвращаюсь вечерним поездом. Господи, как уже поздно! Я должен проститься с вами. Мне надо выполнить еще несколько поручений тетушки и купить новую куклу для Сюзи.
   - Сюзи - это девочка с мячиком из цветов?
   - Да. Теперь я должен бежать. У меня так легко стало на душе, когда я увидал вас опять и вы приняли меня так ласково, будто я вам ровня.
   - Ах, Том, желал бы я быть вам ровней или хоть вполовину таким благородным, каким небо создало вас.
   Том недоверчиво засмеялся и ушел.
   "Эта зловредная страсть, любовь, - сказал себе Кенелм, - имеет, по-видимому, и свою хорошую сторону. Если из такого славного малого она чуть не сделала дикого зверя, даже хуже, чем дикого зверя, - убийцу, обреченного на виселицу, то, с другой стороны, какая утонченная, нежная, рыцарская натура развилась из неистовых стихий прежнего безумства. Да, я поеду взглянуть на этих молодоженов. Наверно, они уже грызутся и фыркают друг на друга, как кошка с собакой. В Молсвич можно даже прогуляться пешком".