Страница:
Аллах, великий и милосердный! Ты все видишь!..
…Бута Малик тоскливо смотрел то на костер, то на жавшихся друг к другу овец, проклиная тот день, когда он, не иначе наущаемый самим Иблисом, согласился пойти в пастухи. Но что было делать?.. Жить на что-то надобно, вон сколько ртов в его доме, целый десяток детишек мал-мала меньше да жена-красавица. Еще ведь совсем нестарая женщина, а такой и принарядиться нужно и какие-никакие украшения надеть.
Ох, спаси Аллах! Ну какие там украшения у жены пастуха? Тут бы на кусок сыра да мешок муки денег собрать. А дрова! Зимы в горах лютые, морозные, чтобы обогреть дом, мало одного кизяка, только чад и вонь от него. Нужен сушняк, а еще лучше уголь. Но уголь в этих местах баснословно дорог. О Аллах! Почему простой пастух не может себе позволить отапливать свое жилище углем? А как горит от него очаг! Весело, долго, не перегорая. И еда варится гораздо быстрее…
Бута Малик не выдержал – зажмурился, чтобы представить себе, просто представить… Над очагом булькает старый дедовский котел, аромат плова разносится по всему дому. Хороший плов, жирный, с огромными кусками баранины прямо на кости, с изюмом и кари – как еще его дед, Ахмед Малик, учил готовить. Да, настоящий кашмирский плов может приготовить лишь мужчина. Старики говаривали, что особо вкусным он получается у пастуха, потому что пастух в горах – главный мужчина. Не просто козопас (или что там он еще может пасти), а в первую голову воин. Мало ли какая зверюга в любой момент напасть может? Голодные волки или даже сам снежный барс…
Бута Малик опасливо огляделся по сторонам. Упаси Аллах накликать в горах беду! Стоит помянуть, даже в мыслях, даже мельком… Пастух быстро сотворил молитву, отгоняющую злых духов, невесело вздохнул.
Эх, что-то брюхо подводит у этого самого «главного мужчины»! Бута Малик уже и не помнил, когда последний раз ел плов. Сейчас бы хоть краюху свежего хлеба с куском овечьего сыра, а к ним стаканчик доброго ячменного пива «чанг»! Хорошо сваренный чанг не сравнить ни с каким другим напитком. Слегка, самую чуточку пьянит и очень питателен. И похмелья на следующий день не бывает, сколько ты его ни выпей…
– Эй, косматые! – прикрикнул пастух на всполошившихся отчего-то овец. – А ну, не балуй!
Чего это они? Никак и правда беду накликал? Чуют серого разбойника или дикую кошку, а всего хуже – человека…
«Бисмиллаги уррахмон рагим», – начал читать Бута первую суру Корана. Знакомые с детства чеканные арабские слова священной Книги привели в хорошее расположение духа. Вот ведь как сказано: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного. Хвала Аллаху, Господу миров, милостивому, милосердному царю в день суда!» Хорошо, красиво!
…Вот бы старшенького, Мусу, отдать в медресе, чтобы на муллу выучился. Денег будет! И на сыр, и на хлеб, и на плов, и на чанг хватит. Хотя, конечно, мулле пить чанг как-то не с руки, соблазн все-таки. Но ведь пророк ничего не говорил о том, что нельзя пить ячменное пиво. Это виноградное вино нельзя, но где он, этот виноград, в горах-то? А чанг в этих местах – милое дело.
Бута Малику стало совсем весело и вроде уже и не так холодно.
…Он у него вообще молодец, Муса. Умный парень! И такой ловкий. Хоть и всего десятый год, а как помогает отцу и матери! Нет, точно стоит отдать его учиться на муллу. Но вот где взять денег? Учение недешево стоит…
Пастух помотал головой. Снова деньги! Всюду нужны эти проклятые кругляши. Дать бы обет не прикасаться к презренному металлу, да только что толку? Хотя… Хотя как сказать! Везет же этим бродячим йогам, факирам, буддийским монахам! Приняли обеты бедности и нестяжательства – и свободны. Ни жены, ни детей, знай себе совершенствуют силу духа. Им бы в шкуре пастуха хоть месяц походить, поглядел бы тогда на этих нестяжателей! А может быть, все дело в их богах? Да каких там богах – порождениях шайтана! Посмотришь на их жуткие образины, так с души воротит. Ну как можно поклоняться многоруким или трехголовым дэвам, а то и вовсе слоноголовому страшилищу? Завещали ведь Аллах и Мухаммед, пророк его, мир им обоим, чтоб не ставили себе идолов, не повергались перед ними во прах…
Костер медленно гас, и Бута Малик протянул руки к умирающим углям.
Вот если (да не услышит Аллах!), если бы какой-нибудь из этих жуткорылых посулил мешок угля да кусок мяса, да пару золотых… Ох и поклонился бы Бута Малик ему в самые ноженьки. А грех? Что грех? Ведь Аллах милостив, милосерден. Грех и отмолить недолго, лишь бы детишки не вопили. Сил нет уже слышать их бесконечное: «Папа, холодно. Папочка, кушать хочется!» Ну где же они, эти страхолюдины? А нету их! Не торопятся соблазнять правоверного мусульманина…
– И что же это с животиной делается, люди добрые? – очнулся от невеселых размышлений пастух. – Угомонитесь, угомонитесь, говорю я вам!
Бута Малик прислушался и тут же понял в чем дело. Издалека, перекрывая свист ветра, донесся жалобный звон колокольчика. Еще пару минут, и пастух услышал громкое заливистое «Бам-бам були!».
– О, несет шайтан кого-то! – скривился он. – Как будто чужой. Эй, ты кто? Тебе чего нужно?
Из-за близлежащего горного уступа появился худой долговязый человек с большим деревянным посохом в руке. Гость бодро шествовал прямо к костерку Бута Малика. Пастух всмотрелся – и лишь головой помотал. Принесло же!
…Старик, тощий, жилистый, как овца в конце зимы. Седые волосы давно уже не соприкасались с зубцами гребня, густая, такая же седая борода заплетена в несколько косичек, на лбу – изображение трезубца, такой же точно «тришуль» украшал посох. Несмотря на холод, старец был почти обнажен, лишь какое-то жалкое хламье прикрывало его сутулые плечи…
Бута Малика передернуло. Все ясно – садху, странствующий шиваит! Неужто другой дороги не мог найти? И пригласить грех и прогнать нельзя. Мало ли… Вон каков герой, голым по морозу бродит!
Пастух от знающих людей слыхивал, что некоторые аскеты учатся преодолевать холод – и небезуспешно. Мало того! Поговаривали, что аскета в промозглую погоду специально оборачивали в мокрое одеяло, а когда приходили через некоторое время, одеяло оказывалось сухим – подвижник высушивал его жаром собственного тела.
…Спаси Аллах! Не от Иблиса ли такие чудеса?
Вот и этот, видать, из таковских. Вон глаза горят, что твои угли. Ох, угли!..
– Мир тебе, путник, – поприветствовал гостя Бута.
– И к тебе да будет милостив Шива, – поклонился в ответ садху.
Бута чуть было не поморщился при звуке этого имени, но все-таки сдержался. Гость! Гость послан Аллахом!..
– Присаживайся, отец. Погрейся, отдохни с дороги. Вижу, долог был твой путь.
Аскет поблагодарил Малика легким кивком головы, словно он был всесильным раджей, а не нищим бродягой. Сел, протянул руки к гаснущему огню. Внезапно пламя вспыхнуло, словно от ладоней старика прямо на угли посыпалась угольная крошка. Пастух завороженно уставился на костерок, с трудом сглотнул.
…Знаем, знаем от кого эти чудеса!
– Извини, отец, но угостить тебя нечем. Завтра возвращаюсь в деревню, так что харчи все вышли. Горько у меня на душе…
– Ничего, сын мой, – аскет внезапно улыбнулся, – я не голоден.
«Сын мой!» – возмутилась правоверная душа Бута Малика. – Какой я тебе сын, язычник зловредный?"
Однако же вслух ничего не сказал. Гость!
Тем временем старик из откуда-то взявшейся котомки извлек две черствые лепешки, небольшой кусок сыра, коробочку с чаем и кулечек ячменной муки.
– Вода у тебя найдется, пастух?
– Да вон ее сколько кругом. – Бута ткнул пальцем в кучи снега, покрытые следами овечьих копыт.
– Так чего же ты сидишь? – удивился гость. – Давай чай готовить.
Чай получился отличным – наваристым, ароматным. Хорошо было бы в него кинуть еще и кусочек масла, как и положено, но масла у аскета не оказалось – не ел он масла. И даже от сыра отказался, отдав весь кусок пастуху.
«И правда, отец родной», – рассудил умиротворенный Бута Малик, поражаясь такой щедрости. Хорошо! Вон и овцы совсем успокоились, видать, признали старика за своего. Вроде как за пастыря овечьего.
И – понесло пастуха! Сам того не желая, раскрыл он перед странствующим аскетом душу, выложил все про скудное свое житье-бытье. Рассказал и о разумном Мусе, и о заветном желании сделать сына богатым и ученым человеком и, конечно, о мешке угля…
Старец слушал да кивал, со всем соглашаясь и сочувствуя. Добрая душа у язычника, даром что Шиве своему многорукому поклоны бьет! Когда же пастух, совсем разоткровенничавшись да язык развязав, поведал страннику о своих мыслях богохульных, тряхнул садху волосами седыми, блеснул глазами-угольями.
– Боги милостивы, сын мой! Надейся и терпи.
– Сказано в Коране: «Терпи терпением хорошим», – привычно отозвался Бута.
Аскет поморщился.
– Ты же индиец, сын мой. Так чего ж цитируешь Коран, а не святые Веды?
Почесал пастух в затылке.
– Отец и дед мусульманами были. Да тут у нас все мусульмане.
– Вот то-то и оно, – помрачнел садху. – Забыли веру предков, поддались соблазну чужеземному. Не стало древнего благочестия! Отчего же сетуешь, сын мой, что беден и несчастен? И ты и забывшие веру предков земляки твои? Отвернулись боги от этих мест, не глядят, вас не слышат…
Взгрустнулось Буте от таких речей, ибо почуял он, что правду изрек старик. Пригорюнился он, сгорбился, стал все свои беды вспоминать – да и не заметил, как его сморил сон.
…Вроде бы только смежил веки, а уже и утро. Ветер приутих, солнце ласково улыбалось из-за нечастых туч. На душе было тихо и спокойно. Встал Бута, прикрикнул на овец, волю почуявших. Пора и домой.
Старик тоже дремал у тлеющего, прогоревшего костерка. Удивился пастух, ибо решил уже, что приснился ему гость. Надо же, и вправду все было!
– Эй, отец, утро проспишь! – позвал он.
– Не сплю я, сын мой. Думаю, – отозвался садху.
«Да уж вижу, что не спишь, – хмыкнул Малик. – Вон храпом совсем распугал скотину! Вылитый барс снежный!»
– Пора мне, отец. Будем прощаться.
Встал садху. Совершил приветственный жест «намастэ».
– Спасибо тебе, пастух. За тепло, за компанию, за беседу. Надо бы одарить тебя, да ничего у меня нет… Кроме вот этого мешка угля.
Вынес он из-за уступа мешок, немалый, хоть и невеликий, и поставил его у ног Бута Малика. Тот опешил слегка. Как же так? Вроде бы вчера никакого мешка у старика и не было? Никак с самим шайтаном знаком язычник!
– Что ты, что ты, отец! – воскликнул он. – Куда мне такое богатство? Оставь себе, твой путь далек и труден. Самому пригодится – чаю сготовить там, погреться.
– Бери, – властно проговорил садху, да так, что и спорить пастуху расхотелось. – Мне виднее. И славь со мной милостивого бога Шиву, благого, приносящего счастье!
– Ом на'ма Шива! – с трудом выговорил растерявшийся Бута.
…Эхом разнеслось над белыми снегами: «Ом на'ма Шива! Ом на'ма Шива! Ом!..»
Садху удовлетворенно кивнул и побрел своей дорогой, что известна только ему да его многорукому богу-аскету…
Из хижины вышла женщина с орущим младенцем на руках.
– Гляди, ежели не веришь! – потряс мешком пастух. – Целый мешок угля! И нам хватит, и чуток продать можно. Купим съестного, до весны дотянем…
Бута развязал веревку на мешке, запустил туда руку.
Зачерпнул.
Поднес поближе, дабы женщина получше разглядела.
– Вот!
Разжал руку…
Блеснули на ладони золотые кругляши. Ахнул Бута, в мешок заглянул.
…Полон был мешок золота.
Возопил от восторга Бута Малик, уронил сокровище прямо на порог – и назад бросился, в горы, чтобы упасть в ноги удивительному старику, оросить их слезами благодарности. Да не просто так, ибо не был Бута скуп и сердцем черств. Решил он привести путника домой, накормить, напоить, оставить жить вместе с ними.
С большим трудом разыскал он место своей последней стоянки. Вот и след от костра, вот и следы овечьи. Но отчего вокруг все иным стало? Что-то не то, да и не так…
«О Аллах! О Шива! Что же это?»
…Посреди ближайшего горного склона зияла пасть огромной пещеры. Не поверил Малик своим глазам, ибо еще несколько часов назад – и в этом он был готов поклясться всеми святыми, поклясться здоровьем детей – никакой пещеры здесь не было. Откуда же? Каким чудом?
Протер глаза. Всмотрелся.
…Следы босых ног старика садху вели прямо к пещере. Малик бросился вслед, но пуста была пещера. Только два сталагмита – один побольше, другой поменьше – гордо вздымались вверх, напоминая своими очертаниями что-то памятное, хорошо знакомое. Присмотрелся Малик повнимательнее – понял. Видел он уже такое в языческих капищах, где чтят многоруких и зверолицых. Лингамы – символы мужской силы, что стоят в храмах Разрушителя. И понял пастух, что не просто гость подошел к его костру.
Потрясенный, наполненный до глубин души светом истинной веры, воздел Бута Малик руки к небу и воскликнул:
– Ом на'ма Шива!
В этот день был явлен миру Амарнатх…
…Так рассказывают. А правда ли это, ложь – кто знает?
– …С тех пор и повелось, что определенная часть пожертвований, собранных здесь, передается потомкам Бута Малика, – закончил свой рассказ полицейский, прихлебывая густой коричневый чай. – Кстати, я тоже происхожу из этой семьи. Напомню, мисс, что меня зовут Ахмед. Ахмед Малик.
И потомок пастуха церемонно поклонился любознательной англичанке.
Ахмед Малик казался полной противоположностью своему коллеге господину Лал Сингху. Он был молод, красив, крайне вежлив, а его английский – бесподобен.
– А скажите, – поинтересовалась Бетси, – тот таинственный садху так больше и не объявлялся?
– Нет, мисс. Но люди говорили, что это был сам Дурвасас.
– Вот как? – усмехнулась девушка. – Одно из воплощений Шивы? Вашему предку здорово повезло! Из преданий известно, что Дурвасас имел скверный характер. А уж милосердным его никто даже не называл. Послушал бы, разгневался…
– …И наложил бы проклятие на весь наш род до сорокового колена, – согласно кивнул индиец. – Я не знаток мифологии, но, мисс, полностью с вами согласен. Остается вспомнить учение о карме…
– Ну тут и я не знаток. – Элизабет покачала головой. – Но вы знаете, господин Малик, Дурвасас мог пожалеть вашего предка, чтобы через него люди узнали об Амарнатхе.
– Логично, мисс. Абсолютно логично! Логично – и очень приятно, что можно побеседовать со столь образованной девушкой о теологии. Еще чаю?
– Нет, благодарю. Ваш чай великолепен, особенно в такой прохладный вечер. – Девушка вытерла платком вспотевшее лицо. – Давно уже не приходилось пробовать такого отменного даржилинга. Но уже очень поздно…
– Да, конечно, – вновь поклонился Ахмед Малик. – Я сам изрядно устаю за день от этой сутолоки. Вам еще повезло, что вы не попали сюда в полнолуние, когда лингам Шивы растет и посмотреть на это чудо съезжаются десятки тысяч паломников.
– А он что, действительно… растет? – поразилась Бетси.
Полицейский лишь развел руками. Понять этот жест можно было как угодно. Например: «Сам не измерял, но говорят», а то и – «Мы же с вами современные люди, мисс!».
Бетси поднялась. Встал и полицейский, привычно одергивая светлый мундир. Девушка догадывалась, что он не прочь продолжить их знакомство, но время было действительно позднее…
…И не обсуждать же растущие лунными ночами лингамы с полузнакомым мужчиной в темное время суток!
– Вы уезжаете завтра?
– Еще не решила, – честно ответила девушка. – Вдруг придется задержаться? У меня появилось желание подождать до полнолуния…
Девушка огляделась по сторонам и легко взбежала вверх по лестнице прямиком ко входу в пещеру. Конечно, блюститель порядка был на месте, но как и все вокруг он клевал своим мясистым носом у гаснущего костерка. Сидел он, конечно, больше для вида, чем для реальной охраны святилища. И вправду, кто сюда сунется среди ночи? Разве что обезумевший фанатик, из тех, что путают даже солнце с луной, а паломникам в такое время тут делать нечего. Дня мало что ли? Днем и видно все получше, ведь в пещере нет электрического освещения, и, само собой, быть не может. Потому как заморская выдумка в таком месте – святотатство. Кощунство!
Осторожно, почти на цыпочках, Бетси продвигалась к чернеющему в полумраке провалу. Внезапно полицейский пошевелился. Девушка, прижавшись спиной к скале, затаила дыхание, но сонный страж всего лишь подпер щеку ладонью – и вновь счастливо засопел.
Подойдя к пропускной системе, девушка, стараясь ничего не задеть, пробралась между двух бессильно висевших металлических лап-хваталок. Ничего не зазвенело. Ну и прекрасно, чего зря звенеть? Всего пистолет да полторы обоймы!..
…В который раз Бетси пожалела об оружии, оставшемся в Перте. Увы, ее сразу предупредили, что с индийской таможней лучше не шутить. А искать обходные пути просто не было времени…
У самого входа девушка едва не наткнулась на какой-то странный столб. Хорошо еще, что она сразу же надела очки, оборудованные системой ночного видения. Впрочем, очки очками, а в столб Бетси чуть было не врезалась, еле успев выставить вперед ладонь. Присмотревшись, она сообразила, что столб – вовсе не столб, а тот самый лингам Шивы. Огромный, из гладкого камня, покоящийся на гранитной йони – символе женского начала.
В очках темное пространство пещеры светилось ровным зеленоватым огнем. Бетси отошла чуть назад, вгляделась…
«Да-а, ну и скульптурка! – констатировала она. – Ее бы в лондонский музей эротического искусства! С руками оторвали бы. Гм-м… Лингам – оторвали с руками. Неувязочка!»
Осмотревшись, она обнаружила, что неподалеку находятся резные изображения Шивы, уже в целом виде, и его супруги Парвати. Бог и богиня горделиво улыбались, глядя куда-то в пространство пустыми глазницами. Повинуясь внезапному порыву, девушка сложила руки в «намастэ». На долю секунды почудилось, что полная каменная грудь Парвати колыхнулась, а взгляд пустых глазниц…
Фу ты!
На щеку Элизабет что-то капнуло – прохладное, липкое. Она быстро оглянулась. Ну конечно, голуби! Примостились прямо на плечах божественных супругов, того и гляди нагадят и на бессмертных. А еще говорят, что в Индии недоедают! Раз коров есть нельзя, голубей ловили, что ли?
…Голубей она ненавидела с детства. Ее отец называет их не иначе как летающие крысы. Как-то, еще восьмилетней девочкой, Бетси нашла в старом номере журнала «Атлантик лайф» репродукцию известной картины Пикассо с жирным и наглым Голубем Мира, взяла карандаши… Мама чуть не упала в обморок, отцу же весьма понравилось.
Что ж, с голубями все ясно, пора двигаться дальше…
Мягко ступая подошвами надетых ради такого случая тяжелых горных ботинок, мисс МакДугал прошла чуть дальше и удовлетворенно кивнула. Есть! Вот она, главная святыня Амарнатха, почти такая же, как на фотографиях. Фаллический Символ № 2, он же Ледяной Лингам Шивы.
Сталагмит действительно очень напоминал то, в честь чего и был назван. Как поведал Бетси вежливый господин Ахмед Малик, перед началом очередного паломнического сезона – шаравана, специальный мастер-скульптор убирает со сталагмита с помощью молотка и резца все лишнее, придавая тому лингамообразное подобие.
«Вроде как обрезание», – подумала тогда злоязыкая Бетси.
Дабы не соблазнять верующих, лингам был прикрыт полупрозрачным пластиковым щитом и окружен массивной металлической решеткой, не позволяющей приблизиться к святыне более чем на десять метров. Вся ограда оказалась буквально увешана пластиковыми пропусками-карточками, которыми паломники отмечались у цели ятры, дабы Разрушитель не забыл своих верных адептов.
Обойдя Ледяной Лингам слева, Бетси оказалась у еще одного сталагмита, на этот раз не окруженного оградой и даже ничем не прикрытого. Еще один символ – Лингам Ганеши, сына Шивы и Парвати, хозяина того, за чем она сюда явилась.
Бетси почувствовала знакомый азарт. Она уже близко, совсем близко! Бивень где-то рядом, в небольшом, спрятанном от чужих глаз святилище, так по крайней мере рассказывал мистер Джункоффски…
Но где искать вход в этот запретный храм? Хоть пещера и велика, но все в ней на виду. Ни тебе расщелины, ни ниши, ни облицовки, за которой может находиться тайник. И ничего, что бы хоть отдаленно напоминало дверь.
Девушка начала медленно обходить пещеру вдоль стены, ощупывая каждый камешек, каждый выступ. Тщетно! Вскоре ладони заледенели, а зубы принялись выбивать замысловатую дробь.
«Ну где же он? – Девушка чуть не приплясывала от нетерпения. – Где?»
Ради таких минут она жила. Все было забыто: и мысль о том, что святыню похищать поистине грешно, и опасения нарваться на безумных фанатиков, и даже Амода…
…То есть об Амоде она еще как-то помнила. Но совсем, совсем немного…
Снова и снова кружила Бетси между двух лингамов. На всякий случай она даже попробовала сдвинуть с места столбы ограждения – да так энергично, что едва не вырвала из камня один из них. Десяток идентификационных карточек с негромким шелестом упали на пол пещеры. Девушка наклонилась, чтобы подобрать одну из них, и вдруг рука ее наткнулась на что-то металлическое.
Есть? Есть!
Разгребя руками кучку гравия, Бетси, все еще не веря в удачу, разглядела крышку люка, отлитую не из привычного чугуна, а почему-то из бронзы. Металл позеленел от времени и сырости, но можно было разобрать, что на нем была вырезана фигура танцующего Винайаки. Одной рукой божество делало приветственный жест, в другой держало что-то непонятное, как почудилось девушке, то ли редис, то ли банан. Она присмотрелась внимательнее. Банан? Да нет, скорее бивень. Большой, покрытый какими-то узорами…
Бивень?!
Бетси протерла изображение, пытаясь лучше его рассмотреть, но тут люк медленно пополз в сторону, открывая пятно лаза, достаточно большого, чтобы туда можно было протиснуться.
«Так просто? – разочарованно вздохнула девушка. – То есть это мне сейчас кажется, что просто…»
Достав пистолет, мисс МакДугал осторожно осмотрела лаз. Зеленые лучи ноктовизора высветили уходящие вниз ступеньки. Не скобы, вделанные в стены колодца, как это обычно бывает в городских канализациях, а именно лестничные ступени. Узкие, неровные, но идти в общем-то можно. Что ж, посмотрим, куда ведет эта лестница…
Девушка начала осторожно спускаться. Как только она скрылась под камнем люка, крышка плавно стала на свое место. Бетси уперлась в бронзу рукой… Тщетно! Ладно, потом разберемся…
На душе было тревожно и одновременно – радостно, как и всегда перед встречей с неведомым и загадочным. Да, это и есть ее жизнь, настоящая, непридуманная!..
Ступеньки вывели в узкий, шириной метра полтора, подземный коридор. Бетси сделала несколько шагов и поморщилась. Видеть все в зловеще зеленом освещении надоело, и девушка включила мощный электрический фонарь, поставив тумблер на ближний свет. Теперь можно и осмотреться…
Стены коридора покрывали причудливые рельефы, как не без некоторого смущения убедилась Бетси, преимущественно эротического характера. «Прямо Камасутра какая-то!» – Девушка поежилась. Сцены любви как-то слабо соотносились с каменным подземельем. Хотя… Если отвлечься…
…Вот Шива слился с Парвати в долгом сладком поцелуе. Одна рука бога ласкает пышную грудь подруги, другая лежит на ее луноподобной ягодице. Богиня же, обвив руками шею супруга, томно смотрит на Разрушителя.
…Снова та же целующаяся пара небожителей. Но теперь Парвати осмелела и, опустив одну из рук, ласкает огромный лингам мужа. А Шива положил обе руки на тонкую талию супруги.
…Стан Парвати откинут назад. Одна нога закинута на бедро мужа, нежно, но крепко поддерживающего женщину. Ее руки легонько щипают мощную грудь бога…
Бетси весь этот древнеиндийский «Хастлер» уже начал надоедать, но, к ее радости, изображения божественных любовников сменились рельефами их отпрыска Ганеши. Девушка не выдержала – остановилась. Ну, каков ты, носатый?
…Молодой, прекрасно сложенный бог с головой слона, так не похожий на свои многочисленные статуи, где он показан неуклюжим, с огромным животом. Нет, здесь Ганеша был скорее атлетом – с осиной талией, широкими плечами, хорошо развитой мускулатурой. Как и у Винайаки на крышке люка, у него было две руки. Одной он делал приветственный жест (девушке показалось, что персонально ей), вторая, опущенная вниз, служила постаментом для возбужденного фаллоса. Причем грандиозный лингам не был вырезан на стене, а рельефно выступал из нее сантиметров на двадцать.
Девушка перевела дух. Ну отчего на Востоке все вертится вокруг этого… рельефа?
Слоноглавец танцевал на спине огромной крысы-вакхацы, своего ездового животного. Крыса казалась толстой и очень веселой.
…Совсем не такой, как ее серая мерзкая подружка, выбежавшая невесть откуда и с противным писком кинувшаяся под ноги нарушительницы покоя древнего храма.
– Ай-й-й!
Девушка пронзительно вскрикнула и выхватила из висевшей под мышкой кобуры пистолет. Крыса угрожающе зашипела, глазки-бусинки зло сверкнули, шерсть на загривке вздыбилась, огромный облезший хвост стал трубой.
…Бута Малик тоскливо смотрел то на костер, то на жавшихся друг к другу овец, проклиная тот день, когда он, не иначе наущаемый самим Иблисом, согласился пойти в пастухи. Но что было делать?.. Жить на что-то надобно, вон сколько ртов в его доме, целый десяток детишек мал-мала меньше да жена-красавица. Еще ведь совсем нестарая женщина, а такой и принарядиться нужно и какие-никакие украшения надеть.
Ох, спаси Аллах! Ну какие там украшения у жены пастуха? Тут бы на кусок сыра да мешок муки денег собрать. А дрова! Зимы в горах лютые, морозные, чтобы обогреть дом, мало одного кизяка, только чад и вонь от него. Нужен сушняк, а еще лучше уголь. Но уголь в этих местах баснословно дорог. О Аллах! Почему простой пастух не может себе позволить отапливать свое жилище углем? А как горит от него очаг! Весело, долго, не перегорая. И еда варится гораздо быстрее…
Бута Малик не выдержал – зажмурился, чтобы представить себе, просто представить… Над очагом булькает старый дедовский котел, аромат плова разносится по всему дому. Хороший плов, жирный, с огромными кусками баранины прямо на кости, с изюмом и кари – как еще его дед, Ахмед Малик, учил готовить. Да, настоящий кашмирский плов может приготовить лишь мужчина. Старики говаривали, что особо вкусным он получается у пастуха, потому что пастух в горах – главный мужчина. Не просто козопас (или что там он еще может пасти), а в первую голову воин. Мало ли какая зверюга в любой момент напасть может? Голодные волки или даже сам снежный барс…
Бута Малик опасливо огляделся по сторонам. Упаси Аллах накликать в горах беду! Стоит помянуть, даже в мыслях, даже мельком… Пастух быстро сотворил молитву, отгоняющую злых духов, невесело вздохнул.
Эх, что-то брюхо подводит у этого самого «главного мужчины»! Бута Малик уже и не помнил, когда последний раз ел плов. Сейчас бы хоть краюху свежего хлеба с куском овечьего сыра, а к ним стаканчик доброго ячменного пива «чанг»! Хорошо сваренный чанг не сравнить ни с каким другим напитком. Слегка, самую чуточку пьянит и очень питателен. И похмелья на следующий день не бывает, сколько ты его ни выпей…
– Эй, косматые! – прикрикнул пастух на всполошившихся отчего-то овец. – А ну, не балуй!
Чего это они? Никак и правда беду накликал? Чуют серого разбойника или дикую кошку, а всего хуже – человека…
«Бисмиллаги уррахмон рагим», – начал читать Бута первую суру Корана. Знакомые с детства чеканные арабские слова священной Книги привели в хорошее расположение духа. Вот ведь как сказано: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного. Хвала Аллаху, Господу миров, милостивому, милосердному царю в день суда!» Хорошо, красиво!
…Вот бы старшенького, Мусу, отдать в медресе, чтобы на муллу выучился. Денег будет! И на сыр, и на хлеб, и на плов, и на чанг хватит. Хотя, конечно, мулле пить чанг как-то не с руки, соблазн все-таки. Но ведь пророк ничего не говорил о том, что нельзя пить ячменное пиво. Это виноградное вино нельзя, но где он, этот виноград, в горах-то? А чанг в этих местах – милое дело.
Бута Малику стало совсем весело и вроде уже и не так холодно.
…Он у него вообще молодец, Муса. Умный парень! И такой ловкий. Хоть и всего десятый год, а как помогает отцу и матери! Нет, точно стоит отдать его учиться на муллу. Но вот где взять денег? Учение недешево стоит…
Пастух помотал головой. Снова деньги! Всюду нужны эти проклятые кругляши. Дать бы обет не прикасаться к презренному металлу, да только что толку? Хотя… Хотя как сказать! Везет же этим бродячим йогам, факирам, буддийским монахам! Приняли обеты бедности и нестяжательства – и свободны. Ни жены, ни детей, знай себе совершенствуют силу духа. Им бы в шкуре пастуха хоть месяц походить, поглядел бы тогда на этих нестяжателей! А может быть, все дело в их богах? Да каких там богах – порождениях шайтана! Посмотришь на их жуткие образины, так с души воротит. Ну как можно поклоняться многоруким или трехголовым дэвам, а то и вовсе слоноголовому страшилищу? Завещали ведь Аллах и Мухаммед, пророк его, мир им обоим, чтоб не ставили себе идолов, не повергались перед ними во прах…
Костер медленно гас, и Бута Малик протянул руки к умирающим углям.
Вот если (да не услышит Аллах!), если бы какой-нибудь из этих жуткорылых посулил мешок угля да кусок мяса, да пару золотых… Ох и поклонился бы Бута Малик ему в самые ноженьки. А грех? Что грех? Ведь Аллах милостив, милосерден. Грех и отмолить недолго, лишь бы детишки не вопили. Сил нет уже слышать их бесконечное: «Папа, холодно. Папочка, кушать хочется!» Ну где же они, эти страхолюдины? А нету их! Не торопятся соблазнять правоверного мусульманина…
– И что же это с животиной делается, люди добрые? – очнулся от невеселых размышлений пастух. – Угомонитесь, угомонитесь, говорю я вам!
Бута Малик прислушался и тут же понял в чем дело. Издалека, перекрывая свист ветра, донесся жалобный звон колокольчика. Еще пару минут, и пастух услышал громкое заливистое «Бам-бам були!».
– О, несет шайтан кого-то! – скривился он. – Как будто чужой. Эй, ты кто? Тебе чего нужно?
Из-за близлежащего горного уступа появился худой долговязый человек с большим деревянным посохом в руке. Гость бодро шествовал прямо к костерку Бута Малика. Пастух всмотрелся – и лишь головой помотал. Принесло же!
…Старик, тощий, жилистый, как овца в конце зимы. Седые волосы давно уже не соприкасались с зубцами гребня, густая, такая же седая борода заплетена в несколько косичек, на лбу – изображение трезубца, такой же точно «тришуль» украшал посох. Несмотря на холод, старец был почти обнажен, лишь какое-то жалкое хламье прикрывало его сутулые плечи…
Бута Малика передернуло. Все ясно – садху, странствующий шиваит! Неужто другой дороги не мог найти? И пригласить грех и прогнать нельзя. Мало ли… Вон каков герой, голым по морозу бродит!
Пастух от знающих людей слыхивал, что некоторые аскеты учатся преодолевать холод – и небезуспешно. Мало того! Поговаривали, что аскета в промозглую погоду специально оборачивали в мокрое одеяло, а когда приходили через некоторое время, одеяло оказывалось сухим – подвижник высушивал его жаром собственного тела.
…Спаси Аллах! Не от Иблиса ли такие чудеса?
Вот и этот, видать, из таковских. Вон глаза горят, что твои угли. Ох, угли!..
– Мир тебе, путник, – поприветствовал гостя Бута.
– И к тебе да будет милостив Шива, – поклонился в ответ садху.
Бута чуть было не поморщился при звуке этого имени, но все-таки сдержался. Гость! Гость послан Аллахом!..
– Присаживайся, отец. Погрейся, отдохни с дороги. Вижу, долог был твой путь.
Аскет поблагодарил Малика легким кивком головы, словно он был всесильным раджей, а не нищим бродягой. Сел, протянул руки к гаснущему огню. Внезапно пламя вспыхнуло, словно от ладоней старика прямо на угли посыпалась угольная крошка. Пастух завороженно уставился на костерок, с трудом сглотнул.
…Знаем, знаем от кого эти чудеса!
– Извини, отец, но угостить тебя нечем. Завтра возвращаюсь в деревню, так что харчи все вышли. Горько у меня на душе…
– Ничего, сын мой, – аскет внезапно улыбнулся, – я не голоден.
«Сын мой!» – возмутилась правоверная душа Бута Малика. – Какой я тебе сын, язычник зловредный?"
Однако же вслух ничего не сказал. Гость!
Тем временем старик из откуда-то взявшейся котомки извлек две черствые лепешки, небольшой кусок сыра, коробочку с чаем и кулечек ячменной муки.
– Вода у тебя найдется, пастух?
– Да вон ее сколько кругом. – Бута ткнул пальцем в кучи снега, покрытые следами овечьих копыт.
– Так чего же ты сидишь? – удивился гость. – Давай чай готовить.
Чай получился отличным – наваристым, ароматным. Хорошо было бы в него кинуть еще и кусочек масла, как и положено, но масла у аскета не оказалось – не ел он масла. И даже от сыра отказался, отдав весь кусок пастуху.
«И правда, отец родной», – рассудил умиротворенный Бута Малик, поражаясь такой щедрости. Хорошо! Вон и овцы совсем успокоились, видать, признали старика за своего. Вроде как за пастыря овечьего.
И – понесло пастуха! Сам того не желая, раскрыл он перед странствующим аскетом душу, выложил все про скудное свое житье-бытье. Рассказал и о разумном Мусе, и о заветном желании сделать сына богатым и ученым человеком и, конечно, о мешке угля…
Старец слушал да кивал, со всем соглашаясь и сочувствуя. Добрая душа у язычника, даром что Шиве своему многорукому поклоны бьет! Когда же пастух, совсем разоткровенничавшись да язык развязав, поведал страннику о своих мыслях богохульных, тряхнул садху волосами седыми, блеснул глазами-угольями.
– Боги милостивы, сын мой! Надейся и терпи.
– Сказано в Коране: «Терпи терпением хорошим», – привычно отозвался Бута.
Аскет поморщился.
– Ты же индиец, сын мой. Так чего ж цитируешь Коран, а не святые Веды?
Почесал пастух в затылке.
– Отец и дед мусульманами были. Да тут у нас все мусульмане.
– Вот то-то и оно, – помрачнел садху. – Забыли веру предков, поддались соблазну чужеземному. Не стало древнего благочестия! Отчего же сетуешь, сын мой, что беден и несчастен? И ты и забывшие веру предков земляки твои? Отвернулись боги от этих мест, не глядят, вас не слышат…
Взгрустнулось Буте от таких речей, ибо почуял он, что правду изрек старик. Пригорюнился он, сгорбился, стал все свои беды вспоминать – да и не заметил, как его сморил сон.
…Вроде бы только смежил веки, а уже и утро. Ветер приутих, солнце ласково улыбалось из-за нечастых туч. На душе было тихо и спокойно. Встал Бута, прикрикнул на овец, волю почуявших. Пора и домой.
Старик тоже дремал у тлеющего, прогоревшего костерка. Удивился пастух, ибо решил уже, что приснился ему гость. Надо же, и вправду все было!
– Эй, отец, утро проспишь! – позвал он.
– Не сплю я, сын мой. Думаю, – отозвался садху.
«Да уж вижу, что не спишь, – хмыкнул Малик. – Вон храпом совсем распугал скотину! Вылитый барс снежный!»
– Пора мне, отец. Будем прощаться.
Встал садху. Совершил приветственный жест «намастэ».
– Спасибо тебе, пастух. За тепло, за компанию, за беседу. Надо бы одарить тебя, да ничего у меня нет… Кроме вот этого мешка угля.
Вынес он из-за уступа мешок, немалый, хоть и невеликий, и поставил его у ног Бута Малика. Тот опешил слегка. Как же так? Вроде бы вчера никакого мешка у старика и не было? Никак с самим шайтаном знаком язычник!
– Что ты, что ты, отец! – воскликнул он. – Куда мне такое богатство? Оставь себе, твой путь далек и труден. Самому пригодится – чаю сготовить там, погреться.
– Бери, – властно проговорил садху, да так, что и спорить пастуху расхотелось. – Мне виднее. И славь со мной милостивого бога Шиву, благого, приносящего счастье!
– Ом на'ма Шива! – с трудом выговорил растерявшийся Бута.
…Эхом разнеслось над белыми снегами: «Ом на'ма Шива! Ом на'ма Шива! Ом!..»
Садху удовлетворенно кивнул и побрел своей дорогой, что известна только ему да его многорукому богу-аскету…
* * *
– …Эй, Мириам, жена моя! – вскричал Бута Малик, входя во двор своего дома. – Встречай мужа. Встречай – и посмотри-ка, что я принес! Воду ставь, будем чай готовить.Из хижины вышла женщина с орущим младенцем на руках.
– Гляди, ежели не веришь! – потряс мешком пастух. – Целый мешок угля! И нам хватит, и чуток продать можно. Купим съестного, до весны дотянем…
Бута развязал веревку на мешке, запустил туда руку.
Зачерпнул.
Поднес поближе, дабы женщина получше разглядела.
– Вот!
Разжал руку…
Блеснули на ладони золотые кругляши. Ахнул Бута, в мешок заглянул.
…Полон был мешок золота.
Возопил от восторга Бута Малик, уронил сокровище прямо на порог – и назад бросился, в горы, чтобы упасть в ноги удивительному старику, оросить их слезами благодарности. Да не просто так, ибо не был Бута скуп и сердцем черств. Решил он привести путника домой, накормить, напоить, оставить жить вместе с ними.
С большим трудом разыскал он место своей последней стоянки. Вот и след от костра, вот и следы овечьи. Но отчего вокруг все иным стало? Что-то не то, да и не так…
«О Аллах! О Шива! Что же это?»
…Посреди ближайшего горного склона зияла пасть огромной пещеры. Не поверил Малик своим глазам, ибо еще несколько часов назад – и в этом он был готов поклясться всеми святыми, поклясться здоровьем детей – никакой пещеры здесь не было. Откуда же? Каким чудом?
Протер глаза. Всмотрелся.
…Следы босых ног старика садху вели прямо к пещере. Малик бросился вслед, но пуста была пещера. Только два сталагмита – один побольше, другой поменьше – гордо вздымались вверх, напоминая своими очертаниями что-то памятное, хорошо знакомое. Присмотрелся Малик повнимательнее – понял. Видел он уже такое в языческих капищах, где чтят многоруких и зверолицых. Лингамы – символы мужской силы, что стоят в храмах Разрушителя. И понял пастух, что не просто гость подошел к его костру.
Потрясенный, наполненный до глубин души светом истинной веры, воздел Бута Малик руки к небу и воскликнул:
– Ом на'ма Шива!
В этот день был явлен миру Амарнатх…
…Так рассказывают. А правда ли это, ложь – кто знает?
– …С тех пор и повелось, что определенная часть пожертвований, собранных здесь, передается потомкам Бута Малика, – закончил свой рассказ полицейский, прихлебывая густой коричневый чай. – Кстати, я тоже происхожу из этой семьи. Напомню, мисс, что меня зовут Ахмед. Ахмед Малик.
И потомок пастуха церемонно поклонился любознательной англичанке.
Ахмед Малик казался полной противоположностью своему коллеге господину Лал Сингху. Он был молод, красив, крайне вежлив, а его английский – бесподобен.
– А скажите, – поинтересовалась Бетси, – тот таинственный садху так больше и не объявлялся?
– Нет, мисс. Но люди говорили, что это был сам Дурвасас.
– Вот как? – усмехнулась девушка. – Одно из воплощений Шивы? Вашему предку здорово повезло! Из преданий известно, что Дурвасас имел скверный характер. А уж милосердным его никто даже не называл. Послушал бы, разгневался…
– …И наложил бы проклятие на весь наш род до сорокового колена, – согласно кивнул индиец. – Я не знаток мифологии, но, мисс, полностью с вами согласен. Остается вспомнить учение о карме…
– Ну тут и я не знаток. – Элизабет покачала головой. – Но вы знаете, господин Малик, Дурвасас мог пожалеть вашего предка, чтобы через него люди узнали об Амарнатхе.
– Логично, мисс. Абсолютно логично! Логично – и очень приятно, что можно побеседовать со столь образованной девушкой о теологии. Еще чаю?
– Нет, благодарю. Ваш чай великолепен, особенно в такой прохладный вечер. – Девушка вытерла платком вспотевшее лицо. – Давно уже не приходилось пробовать такого отменного даржилинга. Но уже очень поздно…
– Да, конечно, – вновь поклонился Ахмед Малик. – Я сам изрядно устаю за день от этой сутолоки. Вам еще повезло, что вы не попали сюда в полнолуние, когда лингам Шивы растет и посмотреть на это чудо съезжаются десятки тысяч паломников.
– А он что, действительно… растет? – поразилась Бетси.
Полицейский лишь развел руками. Понять этот жест можно было как угодно. Например: «Сам не измерял, но говорят», а то и – «Мы же с вами современные люди, мисс!».
Бетси поднялась. Встал и полицейский, привычно одергивая светлый мундир. Девушка догадывалась, что он не прочь продолжить их знакомство, но время было действительно позднее…
…И не обсуждать же растущие лунными ночами лингамы с полузнакомым мужчиной в темное время суток!
– Вы уезжаете завтра?
– Еще не решила, – честно ответила девушка. – Вдруг придется задержаться? У меня появилось желание подождать до полнолуния…
* * *
Было около двух ночи, когда Бетси МакДугал бесшумно выскользнула из палатки. Лагерь спал, лишь время от времени в каком-нибудь из шатров ворочался полусонный страж огня, которому дремать вообще-то не полагалось. Если вовремя не подбросить в костер пару веток, до утра можно замерзнуть. Что поделаешь, Гималаи! И это несмотря на конец августа, когда по всей низинной Индии свирепствует пекло…Девушка огляделась по сторонам и легко взбежала вверх по лестнице прямиком ко входу в пещеру. Конечно, блюститель порядка был на месте, но как и все вокруг он клевал своим мясистым носом у гаснущего костерка. Сидел он, конечно, больше для вида, чем для реальной охраны святилища. И вправду, кто сюда сунется среди ночи? Разве что обезумевший фанатик, из тех, что путают даже солнце с луной, а паломникам в такое время тут делать нечего. Дня мало что ли? Днем и видно все получше, ведь в пещере нет электрического освещения, и, само собой, быть не может. Потому как заморская выдумка в таком месте – святотатство. Кощунство!
Осторожно, почти на цыпочках, Бетси продвигалась к чернеющему в полумраке провалу. Внезапно полицейский пошевелился. Девушка, прижавшись спиной к скале, затаила дыхание, но сонный страж всего лишь подпер щеку ладонью – и вновь счастливо засопел.
Подойдя к пропускной системе, девушка, стараясь ничего не задеть, пробралась между двух бессильно висевших металлических лап-хваталок. Ничего не зазвенело. Ну и прекрасно, чего зря звенеть? Всего пистолет да полторы обоймы!..
…В который раз Бетси пожалела об оружии, оставшемся в Перте. Увы, ее сразу предупредили, что с индийской таможней лучше не шутить. А искать обходные пути просто не было времени…
У самого входа девушка едва не наткнулась на какой-то странный столб. Хорошо еще, что она сразу же надела очки, оборудованные системой ночного видения. Впрочем, очки очками, а в столб Бетси чуть было не врезалась, еле успев выставить вперед ладонь. Присмотревшись, она сообразила, что столб – вовсе не столб, а тот самый лингам Шивы. Огромный, из гладкого камня, покоящийся на гранитной йони – символе женского начала.
В очках темное пространство пещеры светилось ровным зеленоватым огнем. Бетси отошла чуть назад, вгляделась…
«Да-а, ну и скульптурка! – констатировала она. – Ее бы в лондонский музей эротического искусства! С руками оторвали бы. Гм-м… Лингам – оторвали с руками. Неувязочка!»
Осмотревшись, она обнаружила, что неподалеку находятся резные изображения Шивы, уже в целом виде, и его супруги Парвати. Бог и богиня горделиво улыбались, глядя куда-то в пространство пустыми глазницами. Повинуясь внезапному порыву, девушка сложила руки в «намастэ». На долю секунды почудилось, что полная каменная грудь Парвати колыхнулась, а взгляд пустых глазниц…
Фу ты!
На щеку Элизабет что-то капнуло – прохладное, липкое. Она быстро оглянулась. Ну конечно, голуби! Примостились прямо на плечах божественных супругов, того и гляди нагадят и на бессмертных. А еще говорят, что в Индии недоедают! Раз коров есть нельзя, голубей ловили, что ли?
…Голубей она ненавидела с детства. Ее отец называет их не иначе как летающие крысы. Как-то, еще восьмилетней девочкой, Бетси нашла в старом номере журнала «Атлантик лайф» репродукцию известной картины Пикассо с жирным и наглым Голубем Мира, взяла карандаши… Мама чуть не упала в обморок, отцу же весьма понравилось.
Что ж, с голубями все ясно, пора двигаться дальше…
Мягко ступая подошвами надетых ради такого случая тяжелых горных ботинок, мисс МакДугал прошла чуть дальше и удовлетворенно кивнула. Есть! Вот она, главная святыня Амарнатха, почти такая же, как на фотографиях. Фаллический Символ № 2, он же Ледяной Лингам Шивы.
Сталагмит действительно очень напоминал то, в честь чего и был назван. Как поведал Бетси вежливый господин Ахмед Малик, перед началом очередного паломнического сезона – шаравана, специальный мастер-скульптор убирает со сталагмита с помощью молотка и резца все лишнее, придавая тому лингамообразное подобие.
«Вроде как обрезание», – подумала тогда злоязыкая Бетси.
Дабы не соблазнять верующих, лингам был прикрыт полупрозрачным пластиковым щитом и окружен массивной металлической решеткой, не позволяющей приблизиться к святыне более чем на десять метров. Вся ограда оказалась буквально увешана пластиковыми пропусками-карточками, которыми паломники отмечались у цели ятры, дабы Разрушитель не забыл своих верных адептов.
Обойдя Ледяной Лингам слева, Бетси оказалась у еще одного сталагмита, на этот раз не окруженного оградой и даже ничем не прикрытого. Еще один символ – Лингам Ганеши, сына Шивы и Парвати, хозяина того, за чем она сюда явилась.
Бетси почувствовала знакомый азарт. Она уже близко, совсем близко! Бивень где-то рядом, в небольшом, спрятанном от чужих глаз святилище, так по крайней мере рассказывал мистер Джункоффски…
Но где искать вход в этот запретный храм? Хоть пещера и велика, но все в ней на виду. Ни тебе расщелины, ни ниши, ни облицовки, за которой может находиться тайник. И ничего, что бы хоть отдаленно напоминало дверь.
Девушка начала медленно обходить пещеру вдоль стены, ощупывая каждый камешек, каждый выступ. Тщетно! Вскоре ладони заледенели, а зубы принялись выбивать замысловатую дробь.
«Ну где же он? – Девушка чуть не приплясывала от нетерпения. – Где?»
Ради таких минут она жила. Все было забыто: и мысль о том, что святыню похищать поистине грешно, и опасения нарваться на безумных фанатиков, и даже Амода…
…То есть об Амоде она еще как-то помнила. Но совсем, совсем немного…
Снова и снова кружила Бетси между двух лингамов. На всякий случай она даже попробовала сдвинуть с места столбы ограждения – да так энергично, что едва не вырвала из камня один из них. Десяток идентификационных карточек с негромким шелестом упали на пол пещеры. Девушка наклонилась, чтобы подобрать одну из них, и вдруг рука ее наткнулась на что-то металлическое.
Есть? Есть!
Разгребя руками кучку гравия, Бетси, все еще не веря в удачу, разглядела крышку люка, отлитую не из привычного чугуна, а почему-то из бронзы. Металл позеленел от времени и сырости, но можно было разобрать, что на нем была вырезана фигура танцующего Винайаки. Одной рукой божество делало приветственный жест, в другой держало что-то непонятное, как почудилось девушке, то ли редис, то ли банан. Она присмотрелась внимательнее. Банан? Да нет, скорее бивень. Большой, покрытый какими-то узорами…
Бивень?!
Бетси протерла изображение, пытаясь лучше его рассмотреть, но тут люк медленно пополз в сторону, открывая пятно лаза, достаточно большого, чтобы туда можно было протиснуться.
«Так просто? – разочарованно вздохнула девушка. – То есть это мне сейчас кажется, что просто…»
Достав пистолет, мисс МакДугал осторожно осмотрела лаз. Зеленые лучи ноктовизора высветили уходящие вниз ступеньки. Не скобы, вделанные в стены колодца, как это обычно бывает в городских канализациях, а именно лестничные ступени. Узкие, неровные, но идти в общем-то можно. Что ж, посмотрим, куда ведет эта лестница…
Девушка начала осторожно спускаться. Как только она скрылась под камнем люка, крышка плавно стала на свое место. Бетси уперлась в бронзу рукой… Тщетно! Ладно, потом разберемся…
На душе было тревожно и одновременно – радостно, как и всегда перед встречей с неведомым и загадочным. Да, это и есть ее жизнь, настоящая, непридуманная!..
Ступеньки вывели в узкий, шириной метра полтора, подземный коридор. Бетси сделала несколько шагов и поморщилась. Видеть все в зловеще зеленом освещении надоело, и девушка включила мощный электрический фонарь, поставив тумблер на ближний свет. Теперь можно и осмотреться…
Стены коридора покрывали причудливые рельефы, как не без некоторого смущения убедилась Бетси, преимущественно эротического характера. «Прямо Камасутра какая-то!» – Девушка поежилась. Сцены любви как-то слабо соотносились с каменным подземельем. Хотя… Если отвлечься…
…Вот Шива слился с Парвати в долгом сладком поцелуе. Одна рука бога ласкает пышную грудь подруги, другая лежит на ее луноподобной ягодице. Богиня же, обвив руками шею супруга, томно смотрит на Разрушителя.
…Снова та же целующаяся пара небожителей. Но теперь Парвати осмелела и, опустив одну из рук, ласкает огромный лингам мужа. А Шива положил обе руки на тонкую талию супруги.
…Стан Парвати откинут назад. Одна нога закинута на бедро мужа, нежно, но крепко поддерживающего женщину. Ее руки легонько щипают мощную грудь бога…
Бетси весь этот древнеиндийский «Хастлер» уже начал надоедать, но, к ее радости, изображения божественных любовников сменились рельефами их отпрыска Ганеши. Девушка не выдержала – остановилась. Ну, каков ты, носатый?
…Молодой, прекрасно сложенный бог с головой слона, так не похожий на свои многочисленные статуи, где он показан неуклюжим, с огромным животом. Нет, здесь Ганеша был скорее атлетом – с осиной талией, широкими плечами, хорошо развитой мускулатурой. Как и у Винайаки на крышке люка, у него было две руки. Одной он делал приветственный жест (девушке показалось, что персонально ей), вторая, опущенная вниз, служила постаментом для возбужденного фаллоса. Причем грандиозный лингам не был вырезан на стене, а рельефно выступал из нее сантиметров на двадцать.
Девушка перевела дух. Ну отчего на Востоке все вертится вокруг этого… рельефа?
Слоноглавец танцевал на спине огромной крысы-вакхацы, своего ездового животного. Крыса казалась толстой и очень веселой.
…Совсем не такой, как ее серая мерзкая подружка, выбежавшая невесть откуда и с противным писком кинувшаяся под ноги нарушительницы покоя древнего храма.
– Ай-й-й!
Девушка пронзительно вскрикнула и выхватила из висевшей под мышкой кобуры пистолет. Крыса угрожающе зашипела, глазки-бусинки зло сверкнули, шерсть на загривке вздыбилась, огромный облезший хвост стал трубой.