– Из того, что вы перечислили, только кока. Применительно к кока-коле.
– Это кокаин, Тамански. Кокаин! Главная составляющая экспорта Колумбии. Белый порошок.
– Тогда я не знаю, сколько стоит у нас кокаин и вообще… где его берут. – Таманский обернулся к Джобсу. – Мы с вами из очень разных систем, Билл.
Американец долго молчал, а потом спросил:
– Что у вас считается незаконным?
– Ну, спекуляция. Убийства, воровство. Не хотите же вы, чтобы я цитировал вам Уголовный кодекс. То же, что и у всех…
– Хорошо. Вернемся к вопросу о черном квартале. Что бы вы предпочли – торговать краденым или работать на заводе?
– Глупый вопрос, я бы предпочел работать на заводе.
– И большинство ваших сограждан тоже?
– Видимо, да. – Таманский рассмеялся.
– Вот-вот, Тамански, вы никогда не жили в черном квартале. И, поверьте мне, безработица тут ни при чем.
Таманский перепрыгнул через яму, едва не упал, но удержался. Лямки рюкзака больно врезались в плечи. Костя остановился на той стороне, чтобы подстраховать Джобса, но американец перемахнул яму легко.
– Вы сгущаете краски, Джобс. Я не могу поверить, что все обстоит так плохо.
Билл перевел дыхание. Потом указал на проводника. Индеец махал им рукой. Парень ушел довольно далеко.
– Чертов дикарь, у него не ноги, а ходули. Пойдемте, Тамански. И знаете, что я вам скажу, я верю, что вы не можете мне поверить. После кокса я уже ни в чем не уверен.
– Нет, ну кокаин я знаю. Я слышал, что есть такой наркотик. Но откуда ж мне знать, как его называют… ну… потребители?
– А как называют свою тайную квартиру уголовники, вы знаете? Притон?
– Малина.
– Как?
Таманский перевел.
– Хорошо. Понимаете разницу?
– Не совсем.
– Все просто. – Джобс споткнулся о корень. – Чертов индеец! Эй, амиго!
Проводник остановился.
– Когда привал?
Индеец посмотрел на небо, потом на Таманского и помотал головой.
– Значит, рано, – вздохнул Джобс и потопал вслед за Костей. – О чем я говорил?
– О криминальном сленге.
– Аха! Так вот, Тамански, вы знаете в общих чертах те явления, которые есть у вас в обществе. Язык – это такое уникальное явление, которое является одновременно индикатором состояния общества и, вместе с тем, рычагом воздействия на него. Это очень интересно. Вы знаете, как уголовники называют притон, хотя сами вы не бандит. Но не знаете, как наркоманы называют кокаин. Улавливаете разницу?
– Кажется… – Таманский почувствовал, что начинает задыхаться.
Джобс замолчал и теперь только сипло дышал за спиной. Костя обернулся через плечо.
– Так я не понял, Билл… Как у вас с сумасшедшими?
– Как, как… Хорошо. Чем больше псих, тем более высоки его шансы поиметь парочку-другую нормальных американцев. Неплохо?
– Да уж…
– А почему вы спросили?
– Иногда я думаю, что я двинутый…
– А… Это заразно. – Джобс понимающе кивнул и врезался в спину Таманского. – Дьявол! Что такое?
– Привал…
Под деревом сидел индеец. Глаза его были закрыты.
– Помер? – поинтересовался Джобс.
– Нет. Спит…
– Еще переход, и надо устраиваться на ночевку… – Американец хлопнул себя по лбу, прибив какую-то мелкую мошку. – Вы репеллент взяли? Мой кончился…
60
На ночлег они устроились под большим высоким деревом. Разожгли костер. Индеец молча нарезал каких-то веток и периодически подбрасывал их в пламя, отчего все вокруг окутывалось едким дымом. Джобс и Таманский чихали, кашляли, но возмущаться перестали после того, как выяснилось, что дым отгоняет местный гнус. Самому проводнику на мошек было наплевать. Он сидел на подстилке из листьев, молчал и, казалось, спал.
Джобс щурился от дыма и все вертел головой.
– Что вас беспокоит, Билл? – поинтересовался Таманский.
– Звезд не видно, – неожиданно ответил Джобс.
– Не подозревал, что вы такой романтик.
– К черту романтику, Тамански. Если я сплю под открытым небом, то должен видеть звезды. Если их нет, я начинаю нервничать. Черт его знает, куда нас ведет этот дикарь.
– Вы умеете ориентироваться по ночному небу?
Американец развел руками.
– Если бы мы были севернее, то есть в Штатах, я бы вас вывел куда угодно. Но тут, если честно, мне неуютно.
– Иными словами, Билл, звезды вам нужны исключительно для душевного спокойствия.
– Можно и так сказать.
Джобс пристроился спиной к стволу дерева и вытащил из-за пазухи фляжку. Отвинтил крышечку, хотел уже было глотнуть, но остановился. Протянул флягу Таманскому.
– Хотите?
Костя кивнул. Принюхался. Пахло сивухой.
– Что там?
– Конечно, виски…
Таманский закрыл флягу и вернул ее назад.
– На голодный желудок не буду. Погодите, разогреются консервы.
Джобс согласился и подбросил в костер сухую палку.
Огонь плевался искрами в темноту. Где-то там, за гранью светлого круга, что-то шевелилось, шуршало. Громко заорала птица. Может, с перепугу, а может, перед смертью…
– Выползет сейчас какая-нибудь чертова анаконда… – прошептал Джобс.
– Не переживайте. Я где-то читал, что самая большая неприятность в джунглях – это не тигры, не анаконды и не кровожадные пигмеи, а всякая мелюзга с крылышками и без. Все, что ползает, летает, кусается и заползает под кожу. Червяки там, знаете… все такое. И не лечится.
– Черт бы вас побрал, Тамански! – Американец вскочил. – Успокоили…
Костя улыбнулся.
– Ладно. Я пошутил. Анаконда страшнее. У меня создается впечатление, Билл, что вы в этих лесах в первый раз.
– Не в первый! – Джобс сердито плюхнулся на свое место. – Совсем не в первый. Потому и волнуюсь. Это вам, новичкам, все с рук сходит… Что там с консервами, черт бы их сожрал?!
Таманский осторожно, двумя палочками выволок из костра две банки. Понюхал.
– У нас проблема, Билл.
– Какая? – Джобс заглядывал Косте через плечо.
– Даже две. Во-первых, у вас так громко урчит в брюхе, что это полностью нас демаскирует для ночных хищников. А во-вторых, на этот запах они сползутся и без вашего урчания. Есть, правда, и хорошая новость, нас они не тронут.
– Почему?
– Сожрут всю тушенку… – Костя достал хлеб.
– Черта с два! – Джобс подтянул к себе свою жестянку. – Черта с два! Сейчас я сожру даже тигра! Питона проглочу!
– Вот что делает с человеком еда. – Таманский посмотрел на индейца. – Эй, амиго…
– Оставьте, – буркнул американец. – Насчет того, чтобы его кормить, у меня договора с Вождем не было.
– Все равно нехорошо… – нерешительно ответил Костя и дотронулся до индейца. – Амиго, есть будешь?
Но тот молчал с закрытыми глазами.
– Спит… – махнул рукой Джобс. – И черт с ним, пусть спит. Дитя природы.
Где-то в темноте снова всполошилась птица. На этот раз ближе. Совсем близко. Американец не обратил на шум никакого внимания. Таманский порылся в мешке и вытащил пистолет, добытый перед путешествием предприимчивым коллегой.
– Нервничаете? – спросил Джобс с набитым ртом. – А зря.
– Зато вы будто бы успокоились…
– Я когда ем, всегда успокаиваюсь, – ответил американец. – Поэтому стараюсь не нервничать. Представляете, с таким антидепрессантом в какого толстяка я превращусь. Когда брюхо сыто, мир кажется мне средоточием прекрасного! Вот так-то. К тому же дикие звери боятся огня.
– Звери, да… Боятся… – пробормотал Таманский, вглядываясь в темноту. – А люди?
Джоб отмахнулся.
– А люди вообще ночью по лесу не ходят. Только разве что психи какие-нибудь… – Билл перестал жевать и задумался. – Черт вас возьми, Тамански. Вы законченный параноик! Можно у вас попросить еще хлеба?
Костя молча протянул американцу горбушку. Тот разломал ее на кусочки и принялся собирать ими жир, что остался на дне консервной банки.
– Даже психи, Тамански, не станут шляться ночью по лесу, – бормотал он. – Даже психи! Все психи сидят под деревьями и жрут из банок тушенку. И запивают ее виски!
Он протянул флягу Косте. Тот принял, не отводя глаз от темноты, что притаилась где-то там, за светлым кругом, отхлебнул. Пойло было крепким и совсем не похожим на ту бормотуху, которой они упились в первый день путешествия. Дыхание перехватило разом. Таманский закашлялся и вернул фляжку Джобсу.
– Ага! – Американец был удовлетворен произведенным эффектом. – Как? Дерет? Настоящий! У меня дядюшка гонит! Старик в свое время таскал виски из Мексики в Техас. Настоящий бутлегер. А потом таскал то же самое виски из Техаса в Мексику. Теперь сидит на ранчо, варит эту отраву и продает. Предприниматель!
Джобс хихикнул и запрокинул донышко фляги. Таманский краем глаза видел, как ходит его кадык.
– Специально берег. – Джобс припрятал ополовиненную флягу. – Таманский, подежурите пока? Растолкайте меня, когда надоест… Годится?
– Вполне.
– Только постарайтесь не палить без повода, еще напугаете нашего краснокожего друга… – Американец натянул на себя одеяло.
Таманский еще долго всматривался в темноту. Но лес хранил молчание.
Наконец Костя уложил пистолет рядом с собой, подкинул в костер дров с особыми веточками и устроился поудобнее. Он ждал. От дыма слезились глаза. Ночь становилась прохладней, от земли потянуло сыростью. Кто-то маленький, наподобие ежа, шуршал в листве. Таманский пару раз видел острую любопытную мордочку и две бусинки глаз. Костя тщательно прислушивался, стараясь за обычными ночными звуками различить что-то особое, другое. Шаги, неосторожный хруст веток под сапогом. Зверей он не боялся. С чего бы животному, пусть оно тридцать три раза хищное, лезть к костру и нападать на трех человек? Это не Россия и не зима, где медведь-шатун может запросто порвать человека, джунгли большие – места на всех хватит. Но человек… Человека Таманский боялся.
Слева хрустнуло, Костя дернулся, схватил пистолет. Но… тишина. А когда он обернулся, у костра сидел он.
Точно такой, каким изображали его на плакатах. Черные кудри. Бородка. Звездочка на берете. Только чуть постарше…
Че, сощурившись, посмотрел на пистолет. Улыбнулся.
– Знаете, Константин, Аргентина для меня значит гораздо больше, чем все остальные страны. Исключение составляет разве что Куба. Но там меня слишком любят. А здесь… Здесь я просто чувствую себя дома.
– Но вы же тут родились…
– Не поэтому. Просто это особая страна.
– Чем же?
Че пожал плечами.
– Я присматривался к ней, когда искал выход для континентальной герильи. Излазил здешние леса вдоль и поперек. Был в разных городах, разговаривал с людьми. Я посещал многие местные храмы. Старые, еще со времен ацтеков.
– И выбрали Боливию? Почему?
Но Че будто не слышал.
– Революция – это огонь, который Прометей принес людям. Это пламя, горящее внутри человека, толкающее его вперед. Невозможно сопротивляться этому призыву в своей душе. Революция дается людям свыше. Странно слышать эти слова от меня? Но все же… Иначе никак не объяснить тот факт, что разутые и раздетые кубинцы опрокинули вооруженную армию Батисты, обломали рога американцам и до сих пор строят коммунизм под самым боком у США. Ничем иным нельзя объяснить то, почему русские свергли монархию и выстроили могучее государство. Не страшно, что мы когда-нибудь умрем. Не страшно, если кто-то гибнет на революционном пути. Главное, чтобы были руки, которые примут винтовку из ослабевших ладоней, чтобы нашлись голоса, которые подхватят крик, нашлись сердца… В которых горит огонь. Но если этого нет, если пламя погасло… Сколько найдется подлецов и мерзавцев, которые станут размахивать алым знаменем, лишь бы соблюсти свою выгоду. Лишь бы одурачить, надуть и загнать обратно в рабские колодки тех, кто еще что-то может. Вот чего я боюсь больше всего. Революция не может быть причесанной, глянцевой, плакатной.
Он замолчал. Протянул руки к костру, чтобы согреть ладони.
Таманский вспомнил, как когда-то видел фотографии этих рук. Отрубленных, ссохшихся, жутких…
– Я помогу вам, Константин.
– Разве я просил о помощи?
– Нет. – Че улыбнулся. – Не просили. Я помогу вам без всяких просьб. К тому же вы пишете книгу, это хорошо. Это будет настоящая, правдивая книга, а не очередной сборник мифов, приглаженных и облагороженных. Революция не терпит лжи, Константин, и я всегда служил ее делу честно. Многие будут говорить, что время для революций прошло, что ее больше не будет никогда. Не верьте им. Для настоящей борьбы нужно время. И когда оно придет, этот божественный огонь засияет с новой силой.
– Так почему же все-таки Боливия, Эрнесто?
Че Гевара обернулся, посмотрел на храпящего американца. Хмыкнул.
– Я всегда прихожу туда, где я нужен больше всего. Даже если там еще не готовы принять меня.
61
Проснувшись поутру, они обнаружили, что проводника нет. Таманский добросовестно разбудил Джобса, когда понял, что засыпает прямо во время письма. Американец честно заступил на вахту, сходил по малой нужде, дожевал остатки своих сухарей, попил из фляги и через некоторое время отключился.
Когда его разбудил утренний холод, Джобс обнаружил, что индейца нет на месте. Поначалу он не сильно беспокоился. Удостоверившись, что советский коллега по-прежнему спит, свернувшись калачиком под солдатским одеялом, американец подумал, что было бы неплохо еще вздремнуть. Утро только-только вступало в свои права, проводник, видимо, отправился по нужде, а вскакивать ни свет ни заря Джобс не любил.
Однако спать было холодно, и американец, пересилив лень, решил развести костер. Благо угли еще не окончательно остыли. Он набрал сухих прутьев, свалил их в кучу и принялся искать спички.
Спичек не было. И зажигалки тоже. Еще отсутствовал хороший широкий нож, компас в герметичном футляре, фляга с остатками виски и бумажник из выделанной воловьей кожи.
– Оп-па, – прошептал Джобс и сел на землю. – Чертов дикарь.
Компас вместе с пустой флягой и зажигалкой можно продать, бумажник, впрочем, тоже. Американец питал слабость к вещам качественным и дорогостоящим. Эти мелкие вещи составляли часть его быта, окружали уютом в любой точке земного шара. Зажигалка, которая никогда не подводит. Нож высококачественной стали. Фляга, обтянутая мягкой кожей. Все это мелочи, но обладание ими делало трудную жизнь журналиста пусть чуть-чуть, но все-таки не такой тягостной. К тому же это был своего рода неприкосновенный запас, который всегда можно было продать или выменять там, где деньги не имеют смысла.
Лишившись их, американец почувствовал себя голым.
Его часто грабили. Били. В рабочих кварталах Дублина вообще нагишом на улицу выкинули. Но эти вещи, по счастливому стечению событий, всегда оставались с ним.
– Скотина… – прошептал Джобс.
Он вскочил. Кинулся куда-то очертя голову. И остановился, только когда гибкая ветка обжигающе больно хлестнула его по лицу.
– Дьявол! – Американец схватился за щеку. – Дьявол!
От боли он присел и застонал.
Когда же наконец кожу перестало жечь, он отдышался, огляделся и только тут понял, что не знает, где находится.
Нет, он не заблудился. Большое дерево, около которого они остановились на ночь, росло неподалеку. Его было хорошо видно в сером свете наступающего утра. Неторопливо поднимался вверх, к зеленым листьям, дымок от тлеющих сучьев. Но Джобс совершенно не знал, куда завел их проклятый индеец и в каком месте бескрайних джунглей бросил на смерть.
Они подохнут тут, Джобс не сомневался. Еды на неделю. А плутать по этому влажному аду, где на каждом шагу змеи, ядовитые ящерицы, какие-то ползучие твари, муравьи-убийцы и еще вся та гадкая мелюзга, которую господь выплеснул сюда из помойного ведра в самом начале творения мира, можно бесконечно.
– Дерьмо, – прошептал американец. – Дерьмо случается. Вот оно и случилось… Вот и случилось…
Он, осторожно пятясь, по своим же следам, вернулся к месту ночевки.
– Тамански! Тамански! – Джобс тряс спящего за плечо и шептал в панике: – Проснитесь, черт возьми, Тамански! Мы влипли! Влипли, влипли…
– Куда влипли? – Таманский никак не мог прийти в себя. Ему было холодно и совершенно не хотелось вылезать из-под одеяла.
– В дерьмо! – заорал американец. – В дерьмо мы влипли, Тамански!
Костя сел. Осмотрелся. Проверил, на месте ли пистолет, в обнимку с которым он ложился спать. За ночь металл нагрелся, теплая рукоять приятной тяжестью легла в ладонь.
– Говорите толком, Джобс, – проворчал Костя. – И где проводник?
– В том-то и дело! – Американец говорил громко, в его голосе послышались визгливые интонации. – Сбежал, ублюдок! Сбежал! Прихватил мое барахлишко и сбежал! Вы, кстати, проверьте свои вещи, черт побери, может, и у вас что-то пропало!
– У меня брать нечего, – поморщился Таманский. – У меня только рукопись, да и все… Ничего не брал. Фотоаппарат у вас на месте?
– На месте… Кажется… – Джобс порылся в рюкзаке. – Да, на месте. И диктофон.
– Странно… Почему он не взял технику?
– А на кой ему черт техника? Он же дикарь!
– Продать… Уж на пару бутылок местного пойла точно хватит. А что он взял?
– Нож, флягу, компас… Кошелек! Дикарь… – Джобс махнул рукой. Он прижал к себе свой фотоаппарат, словно близкого друга. Американец постепенно успокаивался. Теперь ему было до смерти гадко, что он проявил свой страх перед русским.
– Компас жаль…
Таманский встряхнулся. Известие о том, что проводника нет, встревожило его, но не сильно. Он мало спал и очень устал за прошлый переход, это сказывалось на его эмоциональном состоянии. Костя чувствовал апатию, равнодушие к происходящему вокруг.
– Карта осталась? – поинтересовался он у американца, выбираясь из-под одеяла.
Пока тот рылся в своих вещах, Таманский сполоснул лицо холодной водой из фляги. Прополоскал рот.
Вода, впитавшая в себя прохладу ночи, освежала. Закончив водные процедуры, Костя почувствовал себя чуть ли не заново рожденным.
– Карта осталась, – пробурчал Джобс, вытаскивая узенькую планшетку. – Только от нее проку чуть, без компаса.
– Вы плохо учились в этих ваших скаутах. Компас штука полезная, но и без него можно обойтись. В крайнем случае.
– Вы долбаный оптимист, Тамански. Мне, как и вам, наверное, втирали про мох на стволах деревьев, солнце, густорастущие ветки и прочую туфту. Так вот, я вас разочарую, но все это полное дерьмо. Ветки растут густо не на юге, а там, где им достаточно солнца. А мху наплевать на все стороны света, вместе взятые, его интересуют только сырые места. Все эти чертовы приметы годятся для каких-нибудь одиноких деревьев, а в лесу они не действуют. Разве вы этого не знали?
– Знал. Но солнце-то у нас еще остается?
– Остается, чтоб его черти сожрали. Одна беда, под листьями его практически не видно! Это не ваши лесочки! Это джунгли! Они шуток не понимают. Так-то.
– Ну и? – Таманский вытащил консервы, вскрыл их и поставил разогреваться на угли. – Предлагаете трагически погибнуть прямо тут?
– Нет, ну… – Джобс замялся. – А что вы предлагаете? Я думаю, надо искать дорогу назад.
– А сколько, по вашим прикидкам, осталось до лагеря?
– Черт его знает. – Американец посмотрел на огромное, поднимающееся из-за горизонта солнце. Место, определенное для стоянки, было выбрано на обрыве. Отсюда были видны бескрайние джунгли. Только деревья, деревья и больше ничего. – Наверное, еще день. Этот проклятый дикарь гнал нас очень быстро. Я даже думал, что свалюсь раньше. Еще неизвестно, куда он нас завел, краснокожий ублюдок.
– Не стоило все-таки называть его дикарем. – Таманский зевнул. Небольшой котелок, в котором они кипятили воду, уже начал булькать, а от тушенки поднимался ароматный пар. – Давайте поедим, а потом будем решать. К тому же вы вчера говорили, Билл, что еда вас успокаивает. – Костя пододвинул ему банку и положил сверху хлеб. – Вот и успокойтесь…
Они ели молча.
Над зеленым морем леса вставало солнце, Костя жмурился и улыбался. Положение, в которое они попали, сам Таманский оценивал как тяжелое. Реально выбраться из джунглей без специфических знаний можно было только по большой удаче. Джобс в этой ситуации явно был не помощник. Знаний у него было едва ли не меньше, чем у Таманского, а страха гораздо больше.
От осознания того, что они находятся в нескольких шагах от гибели, Таманский неожиданно ощутил радость. Почувствовал удовольствие от того, что еще живет. Что дышит. И воздух чист, сладок. От того, что ест. Простая армейская тушенка показалась ему изысканным блюдом. Костя понял, что действительно может потерять все это.
– Если вы поели, то я вас провожу, – раздался голос из-за левого плеча.
Таманский обернулся.
Че Гевара смотрел на солнце в упор и не жмурился при этом.
– В конце концов, я в этих лесах не в первый раз.
– Спасибо, – ответил Костя. – Я уже и не надеялся…
– А зря. – Че улыбнулся. – Надеяться всегда надо. Нет гибели страшнее, чем гибель без надежды. Никогда не отчаивайтесь, даже перед лицом смерти.
– Спасибо, – повторил Костя. – За надежду…
– Тамански, – подал голос Джобс. – А то, что вы меня спрашивали про сумасшедших, вчера, вы что имели в виду? Мне как-то не сильно улыбается остаться в джунглях с психически больным… Учтите, из меня дурной психоаналитик.
– Не переживайте, Билл. Я иногда разговариваю сам с собой. Это не заразно… – Таманский аккуратно сложил банки в центр догорающего костра. – Если вы поели, то предлагаю двигаться. Наше путешествие еще не закончилось.
62
Пошел дождь.
Таманский и Джобс торчали неподалеку от лагеря нацистов уже третий день. Они исползали на брюхе все окрестные кусты, им была знакома каждая кочка, каждый пень. Везде, где только мог спрятаться наблюдатель. Джобс наделал массу снимков, которые, как он утверждал, взорвут мир, но ему казалось мало.
– Чего вы от них ждете? – спросил его как-то вечером Таманский.
– Чего-то экстраординарного. Понимаете?
– Не совсем.
– Ну… Расстрел, казнь, телесные наказания… Что вы так на меня смотрите?
Таманский молча уполз на свой наблюдательный пункт.
Ситуация осложнялась тем, что непосредственно к лагерю, то есть к сетке с колючками, растянутой на столбах, подобраться не удавалось. Хозяева не были заинтересованы в появлении неожиданных гостей. В радиусе пятисот метров вокруг лагеря все деревья были вырублены, а кустарник срезан. Расположенные по углам вышки с дозорными исключали и вариант проползти по траве.
Американца страшно бесил тот факт, что он не может делать крупные планы. Один раз он взобрался на дерево и с риском для жизни сделал несколько кадров сверху.
На самом деле Таманскому казалось, что нацисты ведут себя как-то странно.
Это был типичный лагерь по военной подготовке. Там постоянно тренировались, бегали, стреляли, маршировали около двухсот человек. Все были одеты в зеленую пятнистую форму и бритоголовы. От этого, когда какое-нибудь подразделение строем направлялось обедать, заходя под длинный зеленый навес, у Кости складывалось ощущение, что в большущий стручок заползают круглые сизые горошины. Тут были офицеры, инструкторы. Каждый час и минута жизни в лагере были расписаны. Имелся и карцер, куда пару раз, к великой радости Джобса, заталкивали провинившихся. Типичный лагерь, где есть все, что нужно. И даже небольшая палатка, исполнявшая, видимо, функции полевой церкви, где большую часть времени скучал, иногда делая подходы к турнику, одетый в униформу священник.
Тут было все. Кроме одного важного, как казалось Таманскому, атрибута. Не было нацистской символики. Ни тебе черных зловещих свастик. Ни тебе молний. И даже самого завалящего портрета Гитлера тоже не обнаружилось. Таманский потратил несколько часов, стараясь расположиться так, чтобы разглядеть, что же, собственно, расположено на полевом алтаре. Однако и там не нашлось никакого портрета «святого Адольфа».
Нацисты, а Костя уже начал сомневаться, что это они, не приветствовали друг друга известным во всем мире жестом. Они просто прикладывали руку к козырьку, как все военные всего мира. Более того, у Таманского создалось стойкое впечатление, что разговаривают они на испанском. Разобрать слова было трудно.
Джобс от всего происходящего был в полном восторге. Таманский же чувствовал себя неуютно.
– Нацисты, Тамански! – яростно шептал Джобс, раздирая ногтями грудь, где у него вздулись какие-то прыщи. – Нацисты. Это будет бомба, понимаете? У меня ведь есть еще кое-что, чуете?
– Пока не совсем, – ворчал Костя, жуя хлеб. Костер они по понятным причинам не разводили, поэтому консервы приходилось есть холодными. Джобс обнаружил неподалеку ручей, воду из которого он обеззараживал какими-то хитрыми таблетками. Ночь выдалась теплой, поэтому они просто лежали перед лагерем, глядя на немногочисленные огни.
– Я как-то раз копал эту тему. Так я получил точные данные, что у наших, американских, нацистов есть пункты подготовки и расположены они в Латинской Америке. Я нашел их! Понимаете, Тамански? Нашел! А какой для вас шанс! А?!
– Какой же?
– Ну как же, это же настоящий ку-клукс-клан! Они готовятся, видите? Для чего, вы думаете? Взять власть в свои руки, понятное дело!
– Но вам-то, Джобс, какая с того выгода? Ну, предположим, подниму я эту тему, будет скандал… Это же попортит имидж только вашей стране.
– Вы наивный человек, Тамански, – покачал головой Джобс. – Во-первых, я совершенно не желаю, чтобы какие-то ублюдки правили в моей стране. Мне там жить, в конце концов. А во-вторых, только страна с истинной демократией может позволить себе открыто говорить о своих недостатках. И исправлять их, Тамански, исправлять! Так что мы с вами делаем общее дело. Да…