В ней смешалось все. Любовь. Страсть. Ненависть. Мечта о светлом будущем. Настоящая, не на словах. Товарищ Кристо отличался от многих болтунов из Комитета, которые только и могли, что трепать языком о пользе для трудящихся масс и правах человека. Кристобаль понимал, что без передела всей системы, как в отдельной стране, так и во всем мире, ничего путного из бумажек и говорильни не получится. А значит – надо что-то делать. Руками, не гнушаясь грязи и крови. Потому что революцию в перчатках не совершишь.
И Бруно делал. В его организации состояло более сотни человек. Очень многих товарищ Кристо знал лично. Не все из них, правда, об этом догадывались. Максимум, что мог знать член группы из пяти человек, это имя своего секретаря, а тот, в свою очередь, имя связного из другой группы. Каждый за себя, один Бруно за всех. Колоссальная работа, которая возможна, только когда полностью посвящаешь себя борьбе. Нет женщин, нет детей.
Люди Кристобаля были раскиданы по всей Аргентине. Они собирали информацию, работали почти во всех представительствах различных гуманитарных фондов, вели агитационную работу в армии, полиции и даже среди многочисленных банд. Иногда Бруно нравилось представлять себя головой осьминога, чьи щупальца расходились в разные стороны, проникая повсюду. В детстве он любил смотреть, как рыбаки-пескадоры ловят этих существ, от одного вида которых по телу прокатывается дрожь, а потом слушать истории про гигантских спрутов, утягивающих лодки под воду.
Теперь Кристобаль чувствовал, что крепко держит Аргентину в своих щупальцах. И не один. Множество организаций охватили страну, уставшую от вялой власти жены мертвого президента, от бедности и бесцельности существования.
Благодатная почва, в которую когда-то упали зерна марксистской идеологии, дала щедрые всходы. Но народ… Народ, за счастье которого боролись монтонерос, не был готов поддержать восстание. Это понимали все. Пример соседних государств был показателен. И значит, народ надо было подтолкнуть.
Для этого годились все средства.
Эту мысль неоднократно повторял сам Кристобаль.
10
Когда десяток человек, одетых в форму национальной гвардии, ворвались на рынок в квартале Бальванера, никто не заподозрил ничего дурного. В последнее время в городе часто можно было увидеть солдат. После взрыва в парке Колон правительство ввело в городе чрезвычайное положение и вытащило армию из казарм.
«Хватит пролеживать бока, пусть поработают», – решили простые аргентинцы и махнули на мундиры рукой.
Солдатам эта затея тоже пришлась по нутру. Сменить скупой казарменный быт на прогулки по городу… чем же плохо? Патрулирование, если правильно подойти к этому вопросу, может доставлять удовольствие. К тому же благодаря активным действиям агентов влияния большая часть солдат относилась к марксистам с сочувствием. А значит, всегда была вероятность того, что патруль закроет в нужный момент глаза, и, с другой стороны, была гарантия, что никто не станет нападать на таких замечательных парней, несущих трудную службу.
Одним словом, военных никто не боялся. И когда десять человек, вооруженных винтовками «FARA», влетели через главные ворота, внимание на них обратила только ленивая дворняга, дремавшая в пыли.
– Марксисты! Монтонерос! – неожиданно громко заорали солдаты. – Выходите, подонки!
Рынок примолк в удивлении. Солдаты неуверенно топтались около входа. Первый порыв прошел, и теперь они не знали, что делать.
– Марксисты! – снова закричал одетый капралом.
– Что они делают? – поинтересовался торговец рыбой у соседа.
– Ловят монтонерос, – ответил тот.
– На рынке?
Его сосед, пожилой рыбак с длинными, как у сома, усами, только пожал плечами и обратился к капралу:
– Простите, сеньор… Вы ищете кого-то?
– Конечно, ищу, идиот! – рявкнул капрал. – Вы тут прячете революционеров! Выдайте их нам, и никто не пострадает!
– Каких революционеров, сеньор?
– Самых обычных! Тех, что взрывают людей! – Капрал рыскал взглядом по прилавкам, стараясь не вглядываться в лица. Его солдаты чувствовали себя неуверенно, жались за его спиной, словно собираясь убежать. – Выдавайте революционеров, или я начну обыск!
– Это незаконно! – вдруг воскликнула сидевшая неподалеку старуха в цветастом платке. Она торговала мелкой сушеной рыбешкой, которая подобно серебристым тонким макаронинам была раскидана по ее лотку. – Кто вы такие?
Эта фраза словно послужила спусковым механизмом для капрала, который только и искал повод.
– Мы солдаты правительства! – визгливо закричал он и ударом ноги перевернул старухин прилавок. Рыбешка разлетелась в стороны. – Мы выполняем приказ!
Солдаты кинулись вперед, расталкивая продавцов, переворачивая лотки и топча товар. Поднялся невероятный шум. Все кричали, размахивали руками. Редкие покупатели спешили убраться подальше. Старики и старухи сбежались со всех сторон рынка и повисли на капрале с криками.
Кто-то из мужчин пытался сопротивляться, но сильные руки оттолкнули его. Солдаты в ярости разнесли прилавок смутьяна.
Крики и вопли продолжались до тех пор, пока капрал не выхватил из кобуры пистолет и дважды не выстрелил в воздух. Все замерло: перекошенное лицо военного, испуганные фигуры продавцов, кто-то с фотоаппаратом… А потом, в этом застывшем мгновенье, та самая старушка, что торговала мелкой сушеной рыбешкой, вдруг сдвинулась со своего места. Приблизилась к капралу и ударила его ладонью по лицу.
В тишине, наступившей после выстрелов, пощечина прозвучала оглушающе громко.
– Старая ведьма… – процедил капрал сквозь зубы. – Я солдат правительства!..
– А мне плевать, хоть сам президент, упокой господь его душу, – и старушка плюнула. Точно на блестящий армейский ботинок.
Капрал обезумел. И сделал то, о чем впоследствии сильно жалел.
Он ударил торговку рукой, в которой все еще была зажата рукоять пистолета.
Много ли ей было надо, той старушке? Может быть, она умерла бы сама, в тот же день. Прямо за своим прилавком, упав лицом в сушеную рыбешку, которую покупали и тихонько воровали мальчишки…
Может быть, ей подошел срок?
Возможно.
Но вышло так, что умерла она от удара капрала, одетого в форму национальной гвардии. Умерла сразу. Просто осела мешком на пыльный камень Серебряного Города.
Толпа отшатнулась от солдат. За какую-то секунду они оказались в центре огромного круга испуганных глаз. Чужие и лишние.
– Ладно… – прошептал капрал, вытирая пот. – Ладно… Я солдат. Я выполняю приказ…
И они быстрым шагом покинули рынок.
Чтобы появиться во всех газетах, на первой странице под крупным заголовком: «Гвардейцы убивают горожан!»
11
Тем же вечером одна из этих газет, «Buenos Aires de la tarde», легла на стол атташе по культуре посольства Советского Союза в Аргентине.
– Читали, Антон Яковлевич? – поинтересовался атташе у посольского водителя.
Водителем Антон Яковлевич Ракушкин был действительно хорошим, хотя основной род его деятельности лежал в несколько иной области. Точно так же, впрочем, как и у атташе. Оба они были офицерами одной и той же организации, и пословица «Есть такая профессия – Родину защищать» была для них не пустым звуком.
– Читал, Юрий Алексеевич, – ответил Ракушкин.
– Что думаете на этот счет?
Капитан Ракушкин пожал плечами.
– Может быть, провокация, Юрий Алексеевич. На местных солдат непохоже. Они сами из тех же слоев…
– Согласен. – Яковлев, атташе по культуре, кивнул. – Может быть, и провокация. Только как-то уж очень топорно, не находите?
– Ну, во-первых, журналист мог сгустить краски. А во-вторых, есть же и человеческий фактор.
– Что, переволновался человек и старушку кокнул? Тоже мне Раскольников. А скандал-то крупный получился! На бульваре Конституции была попытка нападения на патруль. Солдаты стреляли в воздух. Кому, вы думаете, выгодно такое положение дел?
Ракушкин кашлянул.
– Я знаю многих представителей местного… э-э-э… подполья, для них это… как бы вам сказать – слишком. Хотя играет на руку именно им.
– Странно это, Антон Яковлевич. – Юрий Алексеевич еще раз пробежал глазами передовицу и отбросил газету. – И надо бы разобраться. Попробуете?
– Есть! – Капитан выпрямился в кресле.
– Я не приказываю, – мягко поправил его Яковлев. – Я прошу. Мы с вами сейчас не в Москве. Тут своя специфика. Так что вы попробуйте разобраться. Дело, в общем-то, не сложное. Просто необходимо получить информацию, не более того. Попробуете?
– Попробую.
– И поймите, хотя вопрос и невелик, но значение ему придается большое.
12
1853 год. Санкт-Петербург.
Нехитрая процедура.
В небольшую медную трубочку наливается два миллилитра нитроглицерина, и помещается все это в небольшой тигель, наполненный песком. Обрывок воспламенительной нити… Взрывом разносит и сам тигель, и толстую каменную плиту, служащую подставкой. В пыль.
Удивление и восторг зрителей, среди которых Эммануил Нобель и его сын Альфред. Оба поражены.
Профессор Зинин удовлетворенно кланяется.
1862 год. Хеленборг. Городок под Стокгольмом.
Эммануил и Альфред Нобели основали кустарное производство нитроглицерина.
Через год Альфред изобретает инжектор-смеситель, который делает процедуру производства более безопасной. Однако в сентябре 1864 года лаборатории в Хеленборге взлетают на воздух! Сто килограммов нитроглицерина сносят с лица земли производственный и складские корпуса. При взрыве гибнут люди, среди которых брат Альфреда, Эмиль. От пережитого горя Нобеля-старшего разбивает паралич.
Катастрофа не останавливает Альфреда. Он берет дело в собственные руки и продолжает опыты. Нитроглицерин производят по всей Европе, в том числе и в России.
В это же время многие ученые относятся к практическому применению нитроглицерина со скепсисом, указывая на его нестабильность и опасность.
Нобель ищет решение.
И находит его в 1867 году, смешивая нитроглицерин с кремнистой горной породой.
Новое вещество, безопасный взрывчатый порошок Нобеля, он называет динамитом.
В этом не было никакой случайности. Никакого случая. Протечки нитроглицерина и так далее… Нет. Только работа, долгие и опасные исследования.
А через десяток лет, в 1887 году, Нобель делает мощный бездымный порох, превосходящий взрывчатыми свойствами черный.
Эти два вещества, бездымный порох и динамит, собрали и собирают по сей день кровавую жатву по всему миру. Никто и никогда не считал людей, убитых пулями и разорванных динамитом. Атомная бомба, газовые камеры, бактерии, все эти ужасы и кошмары войны – всего лишь шалости перед человеком с динамитной шашкой в руке.
Атомная бомба слишком страшна, чтобы быть примененной. Газы не подчиняются ничему, кроме переменчивого ветра. А бактерии не знают границ и пределов.
И только изобретение Альфреда Нобеля несет смерть и разрушение по всему миру, одинаково легко уничтожая и революционеров, и угнетателей, и мирных людей.
Говорят, что открытие было случайным. Говорят, что все, чего добивался Альфред, это облегчение горных работ.
Нет, нет. Взрывать горы и строить туннели прибыльно, но не настолько. Больше всего денег приносит война.
Говорят, что булыжник – оружие пролетариата. Не верно! Динамит – настоящее оружие пролетариата.
Эту нехитрую истину понимал и Кристобаль Бруно.
В Буэнос-Айресе было несколько мастерских, которые производили взрывчатку. Все они были хорошо законспирированы и размещались в помещениях совершенно безобидных производств. Одно, где работал Аркадио Мигель, на складах типографии. Другое в портовых доках, где даже днем появляться было небезопасно, а полиция была куплена и перекуплена. И еще одно в пригороде, на заднем дворе скобяной лавки. Последняя лаборатория была самой мелкой, там просто готовили сырье и ремонтировали оружие.
Ответом на рыночный погром стали развешенные по всему городу листовки, в которых говорилось все то, что обычно пишут революционеры. «Угнетатели». «Преступный режим». «Грядущая свобода». «Не останется без отмщения».
Заявление для прессы ушло в газеты, но ни одна редакция не отважилась напечатать этот текст. Поэтому «Открытое письмо» было развешено на всех столбах сразу же после того, как патрули прошли по городу и сорвали первую листовку.
Революционерам не нужно искать повод, чтобы кинуть бомбу. Но вдвойне приятно делать это, когда повод имеется.
Через сутки после того, как солдаты ворвались в ворота рынка, у КПП казармы, где располагалась национальная гвардия, на воздух взлетела начиненная взрывчаткой машина. Взрывной волной был уничтожен блокпост с часовыми и грузовик с провиантом. Осколками посекло автобус. Среди пассажиров были раненые – в основном рабочие, оттрубившие смену на заводе.
Еще один взрыв прозвучал через несколько минут после первого. Разлетелась в клочья патрульная машина с солдатами.
Все время, пока гигантская шестеренка двигалась, перемалывая людей, Кристобаль Бруно сидел в баре и пил виски. Акцию со взрывом машины у казарм можно было назвать его победой. Самому Кристо не пришлось делать ничего, он только подтолкнул механизм, и огромный маховик сдвинулся со своего места. Маленькие винтики революции, люди, пришли в движение.
Но почему-то Кристо не ощущал триумфа.
Он пил дешевый, пахнущий сивухой виски. Морщился от удушливого запаха пота, казалось насквозь пропитавшего эту забегаловку. Какие-то матросы шумно кутили в углу, кто-то спал, упав на стол возле недопитой рюмки.
Неожиданно Кристо подумал, что его самого ждет такое же будущее. Допьет эту бутылку, начнет следующую, а потом сознание отключится, и он упадет. А очнется где-нибудь в подворотне с вывернутыми карманами. Чудная перспектива для революционера.
Он опрокинул еще стакан.
На душе было мутно.
Вообще запои случались с Кристобалем Бруно редко. Борьба не давала времени для таких слабостей. Но у каждого, даже самого сильного человека должна быть какая-то отдушина. Обычно это или наркотики, или алкоголь, или женщины.
Наркотики Бруно презирал. Они делали из человека раба, а именно рабство было главным врагом Кристобаля. От женщин тоже веяло опасностью. Они делали человека слабым. Например, Аркадио Мигеля, который из-за любви не мог взорвать трибуны. Оставался только алкоголь. Редко, но, как говорится, метко.
Бруно сидел лицом к двери, когда она распахнулась и в душное помещение вошла девушка. Она отмахнулась от матросов, приглашавших ее к столу, поморщилась и нашла взглядом Кристобаля.
– Только не начинай, – простонал Бруно, когда девушка решительно села напротив.
– Чего не начинать, Кристо?
– Того, что я пьян, что я… Ты знаешь, Леонора, я не пью просто так. И не пью часто. Сейчас я никому не нужен, все дела двигаются без меня. И от моего пьянства нет никакого вреда.
– Мне плевать на то, что ты пьешь. Мне это не мешает. Но мне не наплевать на то, что ты делаешь.
– Я тебя не понимаю, Лео…
– Отлично понимаешь! – Леонора стукнула кулачком по столу. – То, что ты делаешь, настолько безнравственно… Что я даже не знаю, зачем я пришла сюда.
– О чем ты?
– Ты уничтожаешь все. Уничтожаешь нашу мечту! Нашу борьбу! Идею! Как ты не понимаешь, что так… так нельзя?!
– Я по-прежнему тебя не понимаю. – Кристо налил себе еще виски.
Леонора вышибла стакан из его рук. Бруно поморщился и пододвинул к себе бутылку.
– Номер на рынке – твоих рук дело?!
Кристобаль вздохнул.
– Это были солдаты национальной гвардии…
– Вздор! Бруно, солдаты были в казарме. Не было никакого налета! Ты знаешь это не хуже моего! Солдат не было на рынке. Не могло быть!
– А с чего ты взяла, что я имею к этому отношение? Солдаты – нет, а я – да. Кто из нас пьян?
– Ты сам признавал, что народ надо подхлестнуть! Ты говорил, что провокации имеют право на существование! Ты приветствуешь террор! Ты к нему стремишься только потому, что хочешь отодвинуть Комитет! Тебе только повод нужен!
– Иди домой, Лео. Ты не в себе. И не понимаешь, что говоришь…
– Я отлично понимаю! – Леонора вскочила. Хотела еще что-то сказать, но только возмущенно фыркнула и метнулась к двери.
– Лео! – вдруг крикнул Кристобаль.
Она обернулась на мгновение.
– Я этого не делал… – сказал Бруно.
Хлопнула дверь. Девушка исчезла.
13
Конечно, Буэнос-Айрес – не самое безопасное место на земле, особенно ночью. Но для того, кто вырос в этих кварталах, нет ничего необычного или страшного. Словно сам город хранит своих обитателей. Да и любой грабитель знает, что с местного пешехода взять, собственно, нечего. Другое дело турист. Вот желанная добыча.
Леонора решительно свернула в неосвещенный переулок, который вел к берегу Ла-Платы. Это был короткий путь к дому. Хотя на самом деле она не знала, куда идет. Ноги сами несли ее.
Леонора плакала. Поэтому тени, вставшей поперек дороги, сразу и не заметила.
– Остановитесь. – Крепкое мужское плечо выросло на ее пути. Лео едва успела затормозить.
Сзади отлепились от стен еще двое.
– Не нужно спешить. – Голос говорившего был низким, тяжелым и будто бы с легким, неизвестным Леоноре акцентом.
– Что вам нужно? – Девушка отступила назад, потом сообразила, что таким образом движется точно в руки мужчин, подошедших сзади, и отпрыгнула к стене.
– Просто поговорить.
В руках одного из незнакомцев вспыхнул фонарик. Осветил лицо говорившего.
Обыкновенный мужчина. Усы. Морщины. Европеец. Приезжий?
– Я знаю про вас достаточно. Вы активистка Марксистского Комитета. Одна из немногих, кто входит в круг руководителей движения. Доказательств у меня хватит. Фотографии, записи, протоколы. Если хотите, я могу прямо сейчас отконвоировать вас в канцелярию тайной полиции. Они будут только счастливы. Поверьте мне, там сейчас примут любую помощь. Два взрыва подряд. Террористов не слишком жалуют все государственные службы. Желаете?
В тусклом свете фонарика было видно, как он издевательски изогнул руку, словно предлагая Леоноре прогулку.
– Подите к черту! Я не имею никакого отношения к тому, что вы говорите! – крикнула девушка. – Я буду кричать!
– И позовете полицию? – удивился незнакомец. – Тогда наша встреча, безусловно, закончится в тайной канцелярии. Выбирать, конечно, вам, но я бы не стал так рисковать. К тому же я не имею к вышеназванным организациям никакого отношения и скорее сочувствую вашим действиям. Мне просто нужен ваш ответ на вопрос.
– Какой, к дьяволу, вопрос?! – Леонора говорила громко, но все же не настолько, чтобы привлечь чье-то внимание. – Задавайте и убирайтесь!
– Кто устроил погром на рынке в Бальванера?
– Гвардейцы! – ответила Лео, но голос подвел ее.
– Каким, интересно, образом? – поинтересовался незнакомец. – Трудно устроить погром, находясь в это время в совершенно другом месте. Уж кто-кто, а вы должны были знать, что гвардейских патрулей не было даже близко от рынка. Давайте сделаем так: я забуду, что вы мне пытались соврать, а вы скажете правду.
– Кто вы такой? Я не могу говорить с кем попало.
– Если я назову имя, то что это изменит?
Его странный акцент не давал Леоноре покоя. Где же она слышала что-то подобное? Где?
– Вы немец?
– Не имеет значения… – начал было незнакомец, но Леонора опередила его:
– Русский! – И по тому, как дрогнуло на какое-то мгновение лицо человека, она поняла, что угадала. – Вы русский! Из СССР?!
– Даже если так, то что?
– Вы не отведете меня в полицию, вот что!
– Вот так номер! – Незнакомец развел руки в стороны. – Почему же? Из симпатии к вашим взглядам? Поверьте мне, я могу пойти и на большее…
– А если я вам расскажу… То… Мне может понадобиться помощь.
– Все, что смогу.
В переулке послышались шаги. Фонарик погас. Крепкие руки взяли Леонору под локти.
– Девушка, только не наделайте ошибок, – прошептал кто-то.
Прохожий приближался деловитым, уверенным шагом. Лео молчала, стараясь понять, что же ей делать дальше.
В нескольких шагах от Леоноры он остановился. Повертел головой. Его силуэт был хорошо виден на фоне освещенной улицы.
– Лео, – вдруг раздался голос, показавшийся девушке знакомым.
И она, сама от себя не ожидая этого, вдруг ответила:
– Я здесь!
Почувствовала, как напряглась чужая рука, как сдвинулись тени, окружавшие ее.
А потом прохожий вскинул руку, и что-то вспыхнуло в сумраке переулка. Грохота она уже не слышала. Просто в груди стало больно, и ноги сделались ватными.
– Держи суку! – крикнул кто-то.
Прохожий побежал. Две тени настигли его. Заваливаясь на бок, Лео видела, как жестко прохожий падает. Как ему крутят руки.
Внезапно стало светло-светло. Она ясно увидела все вокруг. Человека, который держал ее на руках, крича что-то своим подручным. Человека, который стрелял в нее. И так удивительно было видеть это лицо, знакомое и чужое. Потом свет стал уносить ее выше, выше… Было удивительно легко.
Над трупом девушки стояли трое. Еще один валялся в пыли, тоскливо скуля.
– Вот дерьмо, а! Делать-то что будем?
– С чем?
– Ну, с ней вот…
– Оставим. Местные позаботятся. Ей уже ничем помочь нельзя.
– А с этим? – Говоривший пнул скулящего.
– А с этим будет долгий разговор без свидетелей, – протянул тот, кто был, видимо, главным. – Так что взяли его под руки… И сделайте из него пьяного.
– Не проблема.
Двое подхватили прохожего, поставили прямо. Потом один из них резко ударил его в живот. Убийца захрипел и обмяк. Его подхватили и бодро потащили в сторону набережной. Ничего необычного – трое друзей волокут куда-то своего не в меру подвыпившего товарища.
14
– Ну, и что же мы будем со всем этим делать? – поинтересовался Яковлев, выйдя из подвала и выведя оттуда Ракушкина. – Двери тут, конечно, массивные и звуконепроницаемые. Старая постройка… Положим, с завхозом я переговорю. Подвал на некоторое время закроем, но это не какие-то там… застенки.
– Я понимаю, – кивнул Ракушкин. – Простите, но ситуация требовала решительных действий. Все, что я могу придумать…
– Погорячились, прямо скажем. Вы ставите нас в сложное положение. Скандала, я, как вы понимаете, Антон Яковлевич, допустить не могу и не допущу.
– Я понимаю.
– Потому выходит так, что если к вечеру у вас не будет каких-то результатов, то вы должны будете на свой страх и риск… – Яковлев повторил с нажимом, – на свой страх и риск решить эту проблему. Как и куда деть этого… человека, вам решать. Но если появятся какие-то сведения о том, что он… Ну, вы понимаете.
– Я понимаю.
– Да что вы заладили?! – Яковлев в раздражении всплеснул руками. – Какого черта он вообще тут делает?
– Это была ближайшая к месту событий квартира.
– А вы разве не знаете, что ни для кого в Буэнос-Айресе не секрет, что это здание принадлежит нашему посольству? Впрочем, может быть, и не знаете.
Яковлев двинулся вверх по лестнице. Следом за ним, выдержав дистанцию, пошел Ракушкин.
– Что там было с девушкой? – спросил «атташе по культуре».
– Активистка местного подполья. Достоверно известно, что она входила в верхушку и имела определенное влияние. Есть данные, что она имела свой взгляд по поводу известных нам событий.
– Это точно?
Ракушкин замялся.
– Точно, что имела. Она была возмущена скорыми действиями монтонерос и, кажется, собиралась требовать расследования.
– Об этом кто-то знал?
– Да, конечно, она делилась своими мыслями, если можно так сказать. Была очень возмущена и взволнована…
– А конкретно говорила что-либо?
– Нет. Несмотря на общую нервозность, в словах была очень осторожна. Именно поэтому я и взял того, кто ее застрелил, живым.
Они поднялись на первый этаж. Яковлев выглянул за дверь. Длинный коридор был пуст.
– Пойдемте покурим.
До курилки дошли в молчании.
Яковлев достал «Опал», а Ракушкин, чуть смущаясь, «Мальборо».
– Я тоже поначалу их курил, – проворчал атташе. – Бурда она и есть… – Он чиркнул зажигалкой. – Тут можно говорить. – Яковлев покрутил сигаретой в воздухе. – Знаете что… Я думаю, что ничего вам не даст этот парнишка. По крайней мере, пока он тут, в подвале. Выглядит… как изрядный кретин. Может быть, косит, а может, такого нашли. Тут, знаете ли, и не такое увидишь. Для солидной медикаментозной обработки у вас нет времени. А без нее…
Он затянулся и сквозь облака дыма, прищурившись, посмотрел на Ракушкина.
– Вряд ли вы станете ему иголки под ногти загонять? Или, там, обрабатывать пальцы молотком?
– Ну, до определенной степени… – неуверенно ответил Ракушкин.
– До определенной степени это сработает только с адекватным клиентом. В нашем случае, уж извините, действенны только экстраординарные меры. А к ним, я так понимаю, вы не готовы. Морально. Это, знаете ли, очень сложно – уродовать психически нестабильного человека. Даже в застенках гестапо не все на это шли.
Ракушкин молчал, глядя в пол. Потом, затушив недокуренную сигарету, выпрямился.
– Если для дела требуется… – начал он решительно.
Но Яковлев замахал на него руками.
– Антон Яковлевич, хотите совет?
– Конечно, Юрий Алексеевич.
– Отпустите его.
– Как? Совсем?..
– Ну да, совсем. На хвост посадите кого-нибудь, и все. Да и то особенно не старайтесь. Вы опыту доверяете?
– Безусловно.
– Так вот, опыт мне подсказывает, что максимум, что у вас получится из него выжать, это имя какого-нибудь Педро-наводчика. А сам Педро сидит на рынке, около порта, и торгует безделушками для туристов. Трясти этого латиноамериканского старичка смысла нет. За его спиной мафия, а если и нет, то скорее всего с ним все кончится, как с этой вашей девочкой, как ее… Линора?