Антон посмотрел на часы.
   – Да-да, – тут же отреагировал Генрих. – Времени у нас маловато. Вы хотели…
   – Порошок.
   Мюллер кивнул.
   – Около памятника, с обратной стороны пакет. Поднимете, когда я уйду.
   – Спасибо. Информации о лабораториях нет?
   Генрих покачал головой.
   – Нет. Вам придется самому. Я знаю только, что это недалеко от Буэнос-Айреса. Недалеко. И знаете…
   На какой-то момент Ракушкину показалось, что старик хочет что-то сказать, но тот сдержался.
   – Нет. Ничего. Вы ведь, наверное, материалист? – непонятно зачем спросил Мюллер.
   – В общем и целом.
   Мюллер некоторое время молчал, а потом взял Антона за руку. Ракушкин почувствовал, как волоски на шее встали дыбом. Будто сама История прикоснулась к нему…
   – Я помогу вам, – прошептал старик. – Как смогу. Я не уверен, что смогу. Но поскольку вы явились из страны победившего атеизма, то у вас выйдет еще меньше моего. Скорее всего вы даже не будете знать, получилось у меня или нет. В любом случае… это наша последняя встреча. Я стар. И я устал. Если хотите меня о чем-то попросить, у нас есть еще немного времени.
   – Да. – Антон чувствовал, как немеет рука. Он смотрел в эти голубые, по-старчески водянистые глаза и ничего больше не мог произнести.
   – Мало времени.
   – Хорошо. – Ракушкин с трудом стряхнул с себя оцепенение и вытащил из кармана бумажку с адресом. – Вот тут сидит Бруно. Мне наплевать, что с ним будет. Но постарайтесь донести эту информацию до вашего… руководства. Если он им нужен. Будет очень хорошо, если за ним придут люди в серых плащах. Ведь их обиталище – лаборатория?
   Мюллер замер, а потом медленно кивнул.
   – Я так понимаю, вы любите рискнуть?
   – Не люблю. Но надо. Я уже достаточно глубоко увяз в этом деле. Мое руководство… мягко говоря, недовольно. Еще чуть-чуть, и меня вышлют обратно. Но пока я… я еще пользуюсь доверием. Так что если я не дам результат в самое ближайшее время…
   – Понимаю. – Генрих поднес руку к голове, словно салютуя. – Мне пора.
   – Удачи…
   Вместо ответа старик вздохнул.
   Генрих пошел прочь от памятника, где стоял молодой и борзый русский. Ему, старику, уже не тягаться с такими… Хотя кое-что он все-таки еще может. Недаром у него две могилы. И обе свои.
   Генрих ушел с площади и довольно долго кружил по улочкам, пока не вышел на бульвар Кордоба. Тут, на одной из самых крупных магистралей города, даже сейчас было многолюдно. Но атмосфера нервозности, подступающей истерии никуда не исчезла. Люди двигались или стремительно, словно бежали от кого-то, или ползли, как полумертвые, придавленные к земле огромным неподъемным грузом. Некоторые стояли, прислонившись к стене, будто пьяные, рассматривая прохожих мутными, злыми глазами.
   – Это даже не сорок четвертый, – прошептал Генрих. – Это хуже…
   И он сморщился, словно от зубной боли.
   Через два квартала Генрих свернул на Монтевидео. Потом в подворотню, где и была припаркована машина. Внезапно из-под ног что-то шарахнулось, взвизгнуло и кинулось в подвал. Мелькнула на свету цветастая юбка.
   Генрих замер. Позади него от стены неслышно отлепилась тень и заступила дорогу. Впереди поднялся с колен человек. По виду индеец, из тех, кто сохранил в себе гены поклонявшихся Кецалькоатлю. Высокий скошенный лоб, горбатый острый нос, губы полные, чуть вывернутые.
   Страшное лицо.
   Картину усугубляла неровно наложенная на губы помада. Индеец провел ладонью по лицу, и Генрих понял, что это не помада.
   Кровь!
   Мюллер прищурился и разглядел, что под ногами у краснокожего валяется какой-то мешок, огромная тряпичная кукла. Или… Нет. Человек. На свету лежала бледная рука, кажется женская. Другой руки… не было. Только темная лужа под рукавом… С лицом жертвы, а Генрих уже не сомневался, что женщина, лежащая на асфальте, именно жертва, тоже что-то было не так. В полумраке переулка Мюллеру показалось, что он видит… кости черепа?
   Индеец неслышно сделал шаг вперед. Попавшие на свет руки были по локоть в крови.
   Неслышная черная тень сзади медленными шагами направилась к Генриху. У того моментально взмокли ладони, участилось дыхание…
   – Не шути, амиго, – прохрипел Генрих.
   Индеец не ответил. Замер. И только глаза с дикими расширившимися зрачками смотрели буквально в душу Генриха.
   В душу…
   Черная тень подходила все ближе и ближе… Шаг, другой! Совсем рядом!!!
   Старик в смешном плаще крутанулся на месте, присел, и револьвер, неведомо как оказавшийся в его руке, оглушительно грохнул.
   Ба-бах!!!
   И еще раз!
   После первого выстрела фигура словно бы сломалась, сложилась пополам, как будто это был не человек, а кукла из ветоши и медной проволоки. Вторым выстрелом его отбросило назад, в темноту…
   А там, за спиной Генриха, рос, приближаясь, страшный индейский бог с окровавленной пастью!!!
   И, чувствуя всем телом это холодное, обжигающее как лед приближение, Генрих развернулся, понимая, что опаздывает. Что старые колени уже не могут повторить заученного движения… Но все же!
   Ствол револьвера ткнулся в пустоту…
   В переулке никого не было. Только изломанная пулями кукла ростом с человека да труп женщины со страшно обглоданным лицом…
   – Нет, – прошептал Генрих. – Не сорок четвертый.
   В груди медленно разгорался пожар.
   Мюллер сел на асфальт, тяжело дыша и расстегивая непослушными пальцами ворот рубашки.
   «Только бы не подохнуть… Только бы не подохнуть…»

82

   – Вы удивительно мрачно настроены, Генрих. – Фон Лоос закинул ногу на ногу. – К тому же выглядите весьма неважно. Что случилось?
   – Вся моя жизнь, – ответил Мюллер.
   Он сидел в кресле, пододвинув его к окну, и глядел в сад. Деревья, желтая песчаная дорожка, искусственный прудик с небольшим фонтанчиком. Фон Лооса тревожило то, что Генрих не вылезал из своей комнаты со вчерашнего вечера. Всегда общительный, обычно он приходил к барону выпить вечерком чая или чего покрепче. Однако…
   – Я вас не понимаю…
   – Вы поинтересовались у меня, что случилось, – ответил Генрих, не отрываясь от пейзажа за окном. – Я ответил: вся моя жизнь. – Наконец он встал, тяжело опираясь на подлокотники. – Вся моя жизнь случилась со мной. – Генрих обернулся к фон Лоосу. – Не обращайте внимания. Я просто внезапно ощутил свой возраст. Весь свой возраст! Это, оказывается, очень тяжелый груз. Как-то раньше я не замечал.
   – Генрих…
   Мюллер поднял руку.
   – Только не надо советовать мне, чтобы я обратился к нашему Доктору. Ощущать возраст – это естественно. Пока нет острой необходимости, я бы не хотел идти против матери-природы. Я просто стар. От этого умирают, но я пока не собираюсь.
   Фон Лоос внимательно рассматривал Мюллера.
   – Но что-то случилось. Просто так груз прожитых лет не обрушивается на плечи человека. Старость приходит тогда, когда ей открываешь двери.
   – Нет. – Генрих вздохнул. – Старость, как любовь, сама выбирает время. Вы когда-нибудь любили, барон?
   Фон Лоос округлил глаза.
   – Вам положительно не по себе…
   Генрих кивнул и ответил:
   – Ничего, ничего… Это пройдет. Чем меньше мы обращаем внимания на эту слабость, тем легче мне будет от нее избавиться. Скажите мне лучше другое: наш Доктор… проводил эксперименты на индейцах?
   – Он на всех проводил. Хотя, насколько я помню, с чистокровными индейцами были какие-то трудности.
   – А из лабораторий у него не сбегал… Никто не сбегал?
   – Оттуда невозможно убежать. – Фон Лоос ухмыльнулся. – Исключено. А почему вы спрашиваете?
   Мюллер поморщился. Его рука дернулась было к груди, словно там, под ребрами, что-то болезненно сжалось. Но Генрих удержался, однако спрятать этот жест от фон Лооса не удалось.
   – Вы когда последний раз были в Буэнос-Айресе, барон? – недовольно спросил Мюллер.
   – Периодически.
   – Вы гуляете по улицам?
   – Нет. Сижу на заднем сиденье автомобиля.
   – Значит, вы давно не были в городе…
   – Что же там такого интересного? – удивился фон Лоос.
   – Страшный городок стал. Страшный. На его улицах стало возможно повстречать чудовищ. Монстров! – Мюллер вздохнул. – А когда я прибыл сюда, это было самое чистое и светлое место на земле.
   – Бросьте хандрить! Друг мой! – Фон Лоос подошел к Генриху и обнял его за плечи. Встряхнул. – Бросьте! Это борьба! Неужели вы не помните, как она пьянит? Как дрожит каждая жилка внутри?! Мы возьмем эту страну, а следом и весь мир! Понимаете, друг мой? И совершенно не важно, что происходит сейчас, потому что впереди у нас великое будущее. Победителей не судят! Кто сейчас помнит Дрезден? Да никто! Зато каждый знает о Праге, которую мы так и не уничтожили. Чего же вы хотите от Буэнос-Айреса? Этот город пережил только один военный переворот, а то ли еще будет. Ничего! Потомки испанских колонизаторов – крепкие ребята.
   Генрих пожал плечами.
   – Может быть, вы и правы. А я просто расклеился. – Он задернул шторы. – Давайте лучше о делах.
   – Вот это я понимаю! Давайте! Что у вас?
   Фон Лоос подошел к столу, за которым обычно работал Мюллер, и уселся в кресло. Генрих едва заметно поморщился.
   – У меня есть данные о том, где содержится Кристобаль Бруно.
   Лоос выпучил глаза.
   – И вы молчали?
   – Я получил эту информацию совсем недавно. Если быть точным, вчера вечером.
   – Черт побери! – Барон вскочил, бросился к двери. Остановился. – А я в вас не ошибся! Вы все тот же… Тот же…
   – И даже лучше, – улыбнулся Генрих. – Но не спешите. Я бы хотел обсудить с вами план операции. Там есть некоторые тонкости.
   – Какие же?
   – Ну, например, правительство, безусловно, пожелает заполучить этого деятеля в свои руки. А я почти уверен в том, что слухи о том, что Кристобаль в столице, уже просочились наверх. Вряд ли вы хотите, чтобы Бруно попал в руки властей. Вытащить его оттуда будет посложнее, чем из рук…
   – А кстати, у кого он? – перебил Генриха фон Лоос.
   – Чем из рук его же собственных соратников. Ну, скажем так, бывших соратников.
   – Хм… – Барон нахмурился. – Я изучал местных оппозиционеров очень долго. Более того, некоторые из них – это плод нашей с Зеботтендорфом работы. Совершенно невозможно, чтобы мы упустили людей… способных… на какие-то решительные действия. Невозможно!
   – А старик Ловега?
   – Он в коме…
   – Был.
   Фон Лоос провел ладонью по лицу.
   – Знаете, Генрих, мне кажется, что стареете не вы, а я. Становлюсь мягкосердечным, что ли. Совсем разучился добивать врага. Мне казалось, что кома – достаточное основание, чтобы снять пешку с доски.
   – К сожалению, она осталась на доске, и, судя по всему, ей нужно совсем немного, чтобы прыгнуть в ферзи. – Генрих незаметно выудил из кармана пузырек с таблетками и проглотил парочку. После вчерашних приключений сердце давило все сильнее и сильнее.
   – Так. – Фон Лоос встряхнулся, и Мюллер почувствовал, что завидует этому молодому старику. Зеботтендорф с его проклятыми богом исследованиями знал, что предложить стареющим бонзам. – Что вы думаете по этому поводу? Вы провели серьезную работу, и я полагаю, что будет справедливо, если вы доведете ее до конца.

83

   Большая часть посольских работников была эвакуирована, а само посольство перешло на чрезвычайный режим. То есть в любой момент в устье Ла Платы могла войти подводная лодка, забрать пассажиров и исчезнуть в океане. Впрочем, все надеялись, что до такого экстремального способа эвакуации не дойдет и все ограничится обыкновенным самолетом. Сначала на Кубу, а потом домой.
   Из всех вещей у Яковлева на столе лежала только одна папка, а рядом со столом всего один «дипломат», где находились кое-какие личные вещи. Все остальное было упаковано и отправлено в Союз.
   В дверь постучали.
   – Входите, Антон, входите, – устало пробормотал Яковлев.
   – Здравствуйте. Вызывали?
   – Как вам сказать. – Яковлев снял очки и потер уставшие глаза. – Вызывать, я надеюсь, мне вас не придется никогда. Но приглашал, это да.
   – Я вас слушаю.
   – Нет, Антон Яковлевич, это я вас слушаю. Что у вас там за история? Меня уже спрашивали… Сами знаете откуда. Интересовались. Я, конечно, как мог, объяснил. В меру своего понимания вопроса. Однако боюсь, что моих пояснений надолго не хватит. И наше с вами горячо любимое руководство начнет сердиться. Сами понимаете, что сердиться будут не на вас, а на меня. Вот так-то. А вы мне совсем не помогаете. Нехорошо.
   – Виноват.
   – Оставьте это, Антон Яковлевич… Оставьте. Лучше помогите мне разобраться в ситуации. Что за игру вы затеяли? Страну сейчас, мягко говоря, лихорадит. Вот-вот всех иностранных специалистов нашего профиля попросят со сцены… Сами видите, к чему все идет. Так что рассказывайте… У работника вашего уровня есть большая, очень большая свобода действий, но… Теперь я слушаю.
   – Мною взяты в разработку люди, имеющие отношение к марксистскому подполью. И у меня есть веские основания считать, что весь военный переворот был заранее спланирован в плотной связке с местным подпольем. Более того, над некоторыми членами марксистской оппозиции проводились опыты с применением психотропных веществ, вызывающих подчинение условному «хозяину». Есть основания полагать, что… – И тут Антон запнулся. Не то чтобы он не любил врать. Нет. Правда в его профессии – понятие очень относительное. Просто Ракушкин не торопился в сумасшедший дом. – Что следы этих веществ тянутся к иностранным разведывательным управлениям. Таким образом, Аргентина является всего лишь испытательным полигоном.
   В кабинете стало тихо. Только муха остервенело билась в стекло.
   – А насколько вескими доказательствами вы обладаете по этому вопросу? Сами понимаете, что сказать можно что угодно. Пока разговор очень беспредметный.
   – Пока вещественных улик у меня нет. Свидетельства очевидцев. Однако доказательства будут. Я уверен.
   Яковлев побарабанил пальцами по столу.
   – Это очень плохо, что нет доказательств. Безусловно, ваше слово тоже кое-чего стоит. Но все-таки хотелось бы получить какие-то конкретные материалы, если дело так серьезно, как вы утверждаете. Психотропное воздействие на человека – это очень серьезно, вы понимаете? Да еще в таких масштабах…
   – Да, конечно.
   – И у вас очень мало времени, вы понимаете?
   – Так точно.
   Яковлев поморщился.
   – И еще один момент. Что у тебя там… с этим журналистом. Что за странная история?
   – Константин Таманский?
   – Он самый.
   – Он… – На языке у Антона завертелось слово «погиб». Яковлев поднял взгляд от стола и посмотрел Ракушкину прямо в глаза. Пауза тянулась долго. – Он… мне еще нужен. Человек активный. Полезный. Участвовал в деле…
   – Я ведь предлагал тебе помощь.
   – Таманский имеет личную заинтересованность. У меня на него есть определенные планы.
   Яковлев вздохнул.
   – В общем, так, Антон, поймите меня правильно. Я многое в жизни видел. Я подозреваю, что это моя последняя командировка. И я вам скажу так: если журналист не вернется домой…
   Юрий Алексеевич снова внимательно посмотрел в глаза Антону.
   – Можете идти. На всякий случай вот вам расписание самолетов… —Яковлев протянул Ракушкину листик с несколькими строчками. – Не потеряйте. Может понадобиться.
   Антон кивнул и вышел.

84

   – Совсем плох наш узник. – Антон закрыл дверь, ведущую в комнату, где сидел Кристобаль, и повесил ключ на гвоздь. – На вопросы не отвечает. Трясется и бормочет что-то непонятное. Я такое один раз уже видел, правда, в более яркой форме.
   – Когда? – поинтересовался Костя. Он с утра чувствовал себя неважно. Странное, неприятное предчувствие тревожило его. Ощущение чего-то непоправимого, неумолимо приближающегося.
   – Совсем в другом месте, – соврал Ракушкин. – И в другое время.
   – Скажите, Антон, а вам бывает страшно?
   Ракушкин внимательно посмотрел на Костю.
   – Конечно, бывает. Всем бывает страшно.
   – А чего вы боитесь?
   – Того же, что и все остальные.
   – Тюрьмы? Смерти?
   – Нет. С чего мне бояться тюрьмы? Тюрьма – это лишение свободы, точнее, какой-то ее части. Строгое подчинение режиму и внутренним законам. Все на зоне делится между двумя полюсами: охрана и лагерные авторитеты. Во всех тюрьмах мира… все одно и то же. Не скажу, что это приятно, но бояться тут нечего. То же самое и со смертью. То, чего не избежать.
   – Тогда чего же вы боитесь?
   – Меня пугает неопределенность. Когда неизвестно, чего ждать, я начинаю нервничать.
   – А сейчас?
   – Сейчас? – Ракушкин улыбнулся. – Я знаю, что будет, и, следовательно, не нервничаю.
   – Хорошо вам.
   – А вы о чем думаете, Константин?
   – О Маризе. Аргентине. Обо всем…
   – Мариза – это та девушка, про которую вы мне говорили?
   – Да. Я думаю, что самое трудное в жизни – это проблема выбора. – Таманский вздохнул и потер ладони. – Надо же… руки взмокли. Никогда такого не было.
   – Не волнуйтесь, Костя. – Ракушкин выглянул в окно. – Никакой проблемы выбора не существует.
   – Почему?
   – Потому что всегда найдется человек, который решит за вас. Возможность выбирать самому – настолько большая редкость в нашем мире, что бояться ее нельзя. Ею надо наслаждаться. Помните, я говорил, что знаю, что будет?
   – Да… Но…
   – Так вот, – Антон засунул за пояс пистолет. – Сейчас будет штурм. – Ракушкин кинулся к двери, ведущей на лестницу. – На нас вышла одна из поисковых команд! – крикнул он следующему за ним Косте. – Они точно еще не знают, что он тут…
   – Может, обойдется?
   – Вряд ли! Ребята Моралеса за эти дни напряглись дальше некуда.
   – Я не понимаю…
   В этот миг внизу оглушительно грохнуло. Дом тряхнуло. С потолка тонкими струйками посыпалась побелка.
   – Ого! – Антон подскочил к узкому окошку, выходящему на улицу. Внизу за машинами прятались какие-то люди. Штурмовые винтовки, зеленая форма. Армия.
   Снизу раздался еще один взрыв.
   Ракушкин выбил стекло и несколько раз выстрелил. Какой-то резвый мальчик в зеленой форме упал, раскинув руки. Через несколько секунд по окну ударила автоматная очередь. Антон отскочил за стену.
   – Ломают дверь. Насколько я понимаю, это поисковая команда. Вряд ли они попытаются взять нас своими силами. Скорее всего просто блокируют и будут ждать подмогу.
   Снизу доносилась разрозненная пальба.
   – А что же тогда делать? – крикнул Таманский.
   С внутренней площадки они держали подходы к лестнице.
   – Те, ради кого это все затевалось, не станут дожидаться… Если они не появятся в течение минут пятнадцати, надо будет уходить. И тащить с собой Бруно. А не хотелось бы… – Ракушкин отошел в глубину помещения, чтобы видеть через окно дальнюю сторону улицы. – Вы принимали сегодня тот порошок, Константин?
   – Да, – ответил Таманский. Его голос звучал как натянутая струна.
   – Очень хорошо, – похвалил его Ракушкин. – И очень вовремя…
   – Почему?
   Вместо ответа Антон поманил Таманского рукой.
   – Смотрите…
   За осадившими вход армейцами, не скрываясь, шли люди. Пара десятков вооруженных головорезов и… Таманский прищурился. Эти парни словно расплывались, терялись в воздухе. Пятеро в серых, развевающихся плащах.
   – Что это?
   – То, что нам нужно. – Ракушкин перегнулся вниз через перила лестницы. – Моралес! Приготовиться!
   Снизу что-то неразборчиво ответили.
   – Костя, я вниз! – Антон, пригибаясь, чтобы уйти под простреливаемым окошком, нырнул в провал лестницы.
   Таманский подошел к окну-бойнице и осторожно выглянул наружу. Армейцы вели себя более чем странно. Они словно бы не видели вооруженных бандитов, что приближались к ним. Сам не понимая, что делает, будто ощутив неслышимый зов, Костя пригнулся, миновал окно, двинулся вслед за ушедшим далеко вниз Антоном, но тут с улицы донеслись выстрелы. Таманский вздрогнул, обернулся… Армейскую поисковую команду расстреливали в упор, словно стайку слепых щенков.
   Внизу Антон вырывал автомат из рук Педро Моралеса.
   – Я сказал, не стрелять! Не стрелять, я сказал! – зло рычал Ракушкин в трясущееся лицо.
   – Они же их как котят!.. – Моралес, прежде невозмутимый, равнодушный и хладнокровный, сейчас покраснел, взмок и дрожал всем телом. Он цеплялся за оружие, как утопающий за соломинку. —Я сам, я видел!
   – Ты где должен быть?! Где должен быть?! – рявкнул Антон. – Отвечать!
   – В комнате, под лестницей…
   – И что ты должен делать?
   – Ждать!
   – Тогда какого черта ты тут делаешь?! – заорал Ракушкин, схватив аргентинца за шиворот. – Пошел на боевой пост, скотина!!!
   Удивительно, но на Моралеса это подействовало, и он исчез в темноте коридора, ведущего к лестнице.
   Остальных бойцов уже не было видно.
   – Идиот, решил посмотреть, с кем будет иметь дело, – проворчал Антон подошедшему Косте. – Так насмотрелся, что чуть все дело не завалил. – Ракушкин осторожно выглядывал в небольшую бойницу.
   Снаружи донеслось несколько хлопков.
   – Добили раненых, – прокомментировал Антон. – Сейчас сюда полезут. Давайте-ка, Константин, займем свое место. Зря вы спустились. – Он посмотрел Таманскому в лицо. – Что? Накрывает?
   Костя кивнул. Он чувствовал неладное, чувствовал, как дрожит каждая мышца, каждый нерв натянут как струна, и вот-вот зазвенит неслышным звоном паники.
   – Поймите, Константин, это всего лишь люди. Просто очень сильно изуродованные, но все-таки люди.
   – Я знаю, – выдавил Таманский. – Знаю.
   – А значит, их можно убить. Помните об этом. Можно убить! – Ракушкин прислушался. – Бегом!
   Таманский развернулся и на ватных ногах, оскальзываясь на битом стекле, побежал к лестнице. Там, в темноте, ухватившись за холодные металлические перила, Костя ощутил, как отпускает его непонятная сила, неслышный зов, тянувший его на улицу. Таманский встряхнулся и заторопился вверх.
 
   Бойцы вошли внутрь.
   Старое, разрушающееся здание. Где-то сквозь ряд обвалившихся перекрытий, через дырявую крышу можно было увидеть небо.
   Кажется, тут раньше, еще до Перона, располагались какие-то склады. У городских властей не дошли руки, чтобы разобрать эти руины. После того как при обвале крыши погибли какие-то подростки, дверь заколотили, а редкие на первом этаже окна заложили кирпичом. Со временем некачественная кладка обвалилась, открыв узкие полубойницы-полуокна. Свет проникал только через дыры в перекрытиях второго этажа.
   – Дерьмовое место, – сказал Второй.
   – Да. – Первый кивнул.
   Остальные промолчали.
   Когда эти парни потеряли свои имена и сделались просто номерами? По чьей воле? Никто из них не смог бы сказать точно. Просто Первый, просто Второй, Третий… Это воспринималось естественно.
   Имена? Какие? Зачем?
 
   Никто из них даже не задумывался над этим. Это состояние не было подавленной волей, потому что любое подавление подразумевает бунт. Это не было внушением, не было необходимостью их профессии. Нет. Первый, Второй, Третий… не просто слова, часть души. Суть.
   Просто за каждым из них следовала серая, не видимая никому фигура.
   Они продвинулись вперед. Рассредоточились вдоль коридора.
   Первый, Третий и Одиннадцатый обследовали две комнаты и остановились. Еще одна группа прошла дальше. Нырнула в комнату. Тихо.
   Следующая тройка вышла на первый перекресток. Один длинный коридор пересекал другой. Все замерли.
   Первый поднял руку, собираясь послать своих людей дальше, но не успел.
   Позади них с грохотом взметнулась в воздух пыль, осколки камня, штукатурка. Взрыв!!! Грозно дрогнуло здание.
   Осколками посекло двоих. Насмерть. Еще один, Пятый, оказался под завалом. Ему раздавило ноги, и теперь он тихо лежал, придавленный железобетонной плитой. Молча. Только пустые глаза смотрели на товарищей.
   Первым от взрыва отошел Первый. Он встал, отряхнулся. Подошел к завалу. Выход из здания был заблокирован полностью.
   – Сможешь вылезти? – спросил он у Пятого.
   Тот покачал головой, и Первый разрядил ему в лицо пистолет.
   – Выхода нет. Ты, ты и ты. – Первый ткнул пальцем. – Ищите выход. Окна, старые двери. Кладка не может быть прочной. Постарайтесь ничего не взрывать. Стены старые…
   Он проследил, как трое молча исчезли в коридоре, уходящем направо.
   – Остальные туда… – Первый кивнул в сторону левого коридора. – Там должна быть лестница.
   Номера двинулись в темный коридор. Ныряя во мрак тройками, останавливаясь в ключевых точках и проверяя каждую комнату. Серые тени на некоторое время задержались у входа. Наконец одна из теней двинулась за ушедшими в правый коридор. Они уходили все дальше и дальше. Комнаты были пусты. В одной поисковая группа натолкнулась на труп. Уже старый, разложившийся. Развалины пользовались в Буэнос-Айресе дурной славой, и, видимо, не зря. В другой комнатушке среди обвалившейся и полопавшейся штукатурки лежали детские игрушки. Мишки, куклы, кубики… Свалены в кучу, огромную, почти до потолка. Все гнилое, покрытое плесенью. Около входа стоял обглоданный временем маленький велосипед. Номерам не было страшно, хотя они понимали, что в любое другое время они бежали бы без оглядки из этих жутких корпусов. Но сейчас… сейчас страшно не было. Собственно, все страхи исчезли давным-давно. Когда к клетке, где они сидели долгую неделю после ареста, подошел человек в белом халате и еще парочка ребят в черных очках.