Страница:
Высшее искусство революционера на то и высшее, что им овладели далеко не все.
Кристобаль Бруно никогда не задумывался о таких вопросах. Но глубоко внутри, каким-то нутряным звериным чувством, он понимал, что найдутся силы, которые попытаются остановить его, когда придет время. И если не позаботиться о том, чтобы уничтожить эти силы, его могут лишить самого главного удовольствия в жизни – борьбы.
Такие, как он, когда-то давно покинули Кубу, чтобы нести пожар революции в другие страны. Кто-то ехидно назвал это экспортом революции. Такие, как он, полегли в лесах Боливии вместе с тем, кто их туда увел. Увел ради будущего кубинского народа.
Но Кристобаль не ушел тогда с Че.
Он ушел раньше.
Потому что была у Бруно еще одна страсть. Которую в свое время разглядели две кубинские живые легенды.
Страсть к Власти.
Эту страсть разглядели и другие люди…
Человек в черных очках, с бледной, даже прозрачной кожей сидел за столом напротив Кристобаля. Его длинные руки лежали на столе, как усталые змеи. Бруно иногда казалось, что у этого человека рука имеет множество суставов. Мерзкое чувство тошнотой подкатывало к горлу, когда тот шевелился, брал рюмку хереса и прикладывал ее к бледным тонким губам.
Человек ничего не ел. Никогда.
И еще не имел имени.
То есть имя было. Но Кристобаль не мог его вспомнить. Никак. А спрашивать…
«Кто он такой? Что я тут делаю?» – Бруно похолодел от мысли, что не может ответить на эти вопросы.
– Мы встретились с вами, чтобы обговорить детали вашей деятельности, – словно прочитав его мысли, сказал человек в очках.
– Да-да. – Кристобаль разложил на столе какие-то бумаги. – Детали… Кажется, мы говорили…
– Об ответной реакции армии.
– Да.
– Генералы обязательно нанесут ответный удар. Будут репрессии. Политическое давление.
– Да.
– И если подполье хочет сохранить себя, ни в коем случае нельзя прятаться. Нельзя давать властям повод думать, что они могут с помощью силы остановить революцию. Нельзя ослаблять напор.
– Мы уже дали указания газетам и нашим людям в парламенте… И профсоюзам…
– Хорошо. Хорошо.
Кристобаль вздрогнул. Человек в очках снова отпил из рюмки. Рука бессильной змеей упала на стол.
– Но мало. – Свет люстры на мгновение отразился в черных очках и погас, будто стекла поглотили его без остатка. – Мало. Нужна активная война. Нужны активные действия. Ведь на стороне армии ресурсы. Людские, материальные. У них больше возможностей. А значит, подполье ни на минуту не может сбавлять накал борьбы.
– Да.
– Борьба! Нужна активная борьба! Вот там, в бумагах, у вас есть хорошие заготовки для будущих акций.
– Да. – Кристобаль посмотрел на стол перед собой и обнаружил, что бумаги, которые он раскладывал перед собой, пусты.
«Глупость какая-то, зачем же я все это сюда притащил?.. И главное, где мы с ним встретились?»
– Мы встретились на кладбище. Помните? В день похорон Леоноры. И там же договорились о встрече. У меня большой опыт революционной борьбы. По всей Европе. Нас представили еще на первом заседании Комитета. Я уезжал. Но теперь вернулся. Я снова с вами. Чтобы помогать. Бороться. За власть. Именно вам должна принадлежать власть в новой Аргентине. Иначе все будет напрасно. Иначе все будет впустую. Вся борьба. Жертвы. Лишения. Иначе болтуны из Комитета превратят все в прах. Бюрократы.
– Да-да! Я помню! Конечно, я помню! – Бруно раздраженно пожал плечами.
«Странная манера повторять то, что я и так знаю…»
– Я, кстати, опасаюсь, что будут проблемы с активными действиями. Наш Марксистский актив, конечно, самая крупная и наиболее агрессивная часть подполья, но Комитет – это не только мы. Это еще и другие группы. Которые, может быть, не так уж заинтересованы в том…
– Это плохо. Плохо, что другие не заинтересованы. С этим придется что-то делать. Вы понимаете?
Постучали.
Кристобаль повернулся, собираясь крикнуть, чтобы пришли позже, но дверь распахнулась. В глаза ударил яркий свет.
– Кристо! Там к тебе пришли! – Парень, Бруно с трудом вспомнил, как его зовут, Мендес, Карл Мендес, хотел уйти, но обернулся. – А что ты тут сидишь? Один, в темноте?..
– Пишу… – Кристобаль взял со стола бумаги. Исписанные плотным, убористым почерком. Его собственным.
Что-то бухнуло, покатилось, стуча гранями по доскам пола.
Бруно вздрогнул, обернулся.
Просто рюмка с остатками хереса, которую он неуклюже толкнул, упала со стола.
30
31
32
Кристобаль Бруно никогда не задумывался о таких вопросах. Но глубоко внутри, каким-то нутряным звериным чувством, он понимал, что найдутся силы, которые попытаются остановить его, когда придет время. И если не позаботиться о том, чтобы уничтожить эти силы, его могут лишить самого главного удовольствия в жизни – борьбы.
Такие, как он, когда-то давно покинули Кубу, чтобы нести пожар революции в другие страны. Кто-то ехидно назвал это экспортом революции. Такие, как он, полегли в лесах Боливии вместе с тем, кто их туда увел. Увел ради будущего кубинского народа.
Но Кристобаль не ушел тогда с Че.
Он ушел раньше.
Потому что была у Бруно еще одна страсть. Которую в свое время разглядели две кубинские живые легенды.
Страсть к Власти.
Эту страсть разглядели и другие люди…
Человек в черных очках, с бледной, даже прозрачной кожей сидел за столом напротив Кристобаля. Его длинные руки лежали на столе, как усталые змеи. Бруно иногда казалось, что у этого человека рука имеет множество суставов. Мерзкое чувство тошнотой подкатывало к горлу, когда тот шевелился, брал рюмку хереса и прикладывал ее к бледным тонким губам.
Человек ничего не ел. Никогда.
И еще не имел имени.
То есть имя было. Но Кристобаль не мог его вспомнить. Никак. А спрашивать…
«Кто он такой? Что я тут делаю?» – Бруно похолодел от мысли, что не может ответить на эти вопросы.
– Мы встретились с вами, чтобы обговорить детали вашей деятельности, – словно прочитав его мысли, сказал человек в очках.
– Да-да. – Кристобаль разложил на столе какие-то бумаги. – Детали… Кажется, мы говорили…
– Об ответной реакции армии.
– Да.
– Генералы обязательно нанесут ответный удар. Будут репрессии. Политическое давление.
– Да.
– И если подполье хочет сохранить себя, ни в коем случае нельзя прятаться. Нельзя давать властям повод думать, что они могут с помощью силы остановить революцию. Нельзя ослаблять напор.
– Мы уже дали указания газетам и нашим людям в парламенте… И профсоюзам…
– Хорошо. Хорошо.
Кристобаль вздрогнул. Человек в очках снова отпил из рюмки. Рука бессильной змеей упала на стол.
– Но мало. – Свет люстры на мгновение отразился в черных очках и погас, будто стекла поглотили его без остатка. – Мало. Нужна активная война. Нужны активные действия. Ведь на стороне армии ресурсы. Людские, материальные. У них больше возможностей. А значит, подполье ни на минуту не может сбавлять накал борьбы.
– Да.
– Борьба! Нужна активная борьба! Вот там, в бумагах, у вас есть хорошие заготовки для будущих акций.
– Да. – Кристобаль посмотрел на стол перед собой и обнаружил, что бумаги, которые он раскладывал перед собой, пусты.
«Глупость какая-то, зачем же я все это сюда притащил?.. И главное, где мы с ним встретились?»
– Мы встретились на кладбище. Помните? В день похорон Леоноры. И там же договорились о встрече. У меня большой опыт революционной борьбы. По всей Европе. Нас представили еще на первом заседании Комитета. Я уезжал. Но теперь вернулся. Я снова с вами. Чтобы помогать. Бороться. За власть. Именно вам должна принадлежать власть в новой Аргентине. Иначе все будет напрасно. Иначе все будет впустую. Вся борьба. Жертвы. Лишения. Иначе болтуны из Комитета превратят все в прах. Бюрократы.
– Да-да! Я помню! Конечно, я помню! – Бруно раздраженно пожал плечами.
«Странная манера повторять то, что я и так знаю…»
– Я, кстати, опасаюсь, что будут проблемы с активными действиями. Наш Марксистский актив, конечно, самая крупная и наиболее агрессивная часть подполья, но Комитет – это не только мы. Это еще и другие группы. Которые, может быть, не так уж заинтересованы в том…
– Это плохо. Плохо, что другие не заинтересованы. С этим придется что-то делать. Вы понимаете?
Постучали.
Кристобаль повернулся, собираясь крикнуть, чтобы пришли позже, но дверь распахнулась. В глаза ударил яркий свет.
– Кристо! Там к тебе пришли! – Парень, Бруно с трудом вспомнил, как его зовут, Мендес, Карл Мендес, хотел уйти, но обернулся. – А что ты тут сидишь? Один, в темноте?..
– Пишу… – Кристобаль взял со стола бумаги. Исписанные плотным, убористым почерком. Его собственным.
Что-то бухнуло, покатилось, стуча гранями по доскам пола.
Бруно вздрогнул, обернулся.
Просто рюмка с остатками хереса, которую он неуклюже толкнул, упала со стола.
30
После того как Генрих согласился сотрудничать, к числу его свобод добавилась еще и свобода перемещения. Неожиданно выяснилось, что те двери, которые обычно были закрыты, теперь не запираются вовсе. С окон пропали плотные жалюзи, а молчаливые аргентинцы с остановившимся взглядом стали попадаться все реже и реже. Но не исчезли совсем. Собственно, такое положение самого Генриха вполне устраивало. Если ты потерял из виду свой «хвост» – все плохо. Либо ты настолько далек от цели, что с тебя сняли наружку, либо тебя перевели на более высокий уровень, и теперь своих наблюдателей ты уже не видишь, а это нехорошо.
Оказавшись в числе «своих», Генрих быстро понял, что внешний фасад ленивого пьяницы фон Лооса совершенно не соответствует его начинке. Это был деятельный, активный и жесткий человек. Недаром в машине Третьего рейха он добрался до самых высот и стоял рядом с Самим. Такой действительно мог бы возглавить правительство какой-нибудь страны вроде Аргентины, вывести ее из экономического коллапса, заставить фабрики работать не на карман капиталиста, а на благо народа. Но власть над миром?.. Тут Генрих крепко сомневался.
Чтобы править миром, нужно быть безумным. Люди, склонные к порядку, пропитанные логикой, понятными, естественными решениями, никогда не станут владыками мира. Такая идея может зародиться только в голове у безумца! Более того, только такой человек, как фюрер, окончательно и безоговорочно сумасшедший, мог бы добиться успеха и действительно управлять всей Землей.
Что делают умные, честные и нормальные люди – организуют ООН, с правом вето, с Советом Безопасности. Они делают этот логичный, естественный шаг и попадают в тупик. Потому что никому и в голову не придет прислушиваться к мнению такой организации, где достаточно обладать правом вето, чтобы просто саботировать ее работу. Целый ряд конфликтов на Ближнем Востоке убедительно доказал несостоятельность ООН с ее марионеточным Совбезом. Когда Генрих читал в вечерних газетах о том, что по поводу того или иного конфликта принята резолюция Организации Объединенных Наций, он смеялся. Страны, участвовавшие в конфликте, обычно подтирались этой резолюцией и продолжали увлеченно резать друг другу глотки.
Генрих, наверное, не слишком бы удивился, узнай он, что роль ООН нисколько не изменится и через тридцать лет.
Только люди порядка могут надеяться на то, что подобная организация сможет как-то помочь им в будущем. Или позволит эффективно управлять всей огромной Землей.
Наивно. Как наивно.
Нет. Владеть миром может только сумасшедший. Просто потому, что только он не побоится!
Но фон Лоос был обыкновенным порядочным немцем. Без всяких выкрутасов. И потому Генрих хорошо понимал, что у Зеботтендорфа есть особые планы насчет мирового господства. В лучшем случае – марионеточное правительство, в худшем… В худшем доктор, который как раз был изрядно не в себе, планировал занять пост диктатора самолично. На плечах своих тонтон-макутов.
Последние особенно тревожили Генриха, который как-то спросил фон Лооса:
– А эти парни… Алеф, Бет и остальные выкормыши нашего доктора, вы их не боитесь? Ну… Вот мы с вами тут сидим, а один из них стоит где-нибудь в углу…
– Кстати, – непонятно ответил Лоос, – мы упустили этот момент.
В тот же день Генриха вывезли в тайную лабораторию Зеботтендорфа, которая внушала ему ужас. И сделали небольшую операцию на глазном яблоке, больше смахивающую на шаманское заклинание. По крайней мере, от порошка, который ему подсунули, попахивало гнилью и могилой.
– Вы некромант, Рудольф! – чихая, ругался Генрих. – Я всегда это знал. Русская пропаганда не врет!
– Вы большой специалист по русской пропаганде, как я посмотрю…
– Что мне это дает? – поинтересовался Генрих, вставая с операционного стола.
– А вы посмотрите вокруг…
Генрих огляделся. Светлые стены, шкафы с инструментами…
– Ничего особенного не вижу.
– Верно. Потому что ничего особенного тут нет. А теперь пойдемте…
Рудольф взял Генриха под руку и вывел в основное помещение лаборатории, туда, где стояли клетки.
И Генрих увидел…
Алеф, Бет, Гимел… Тени, плотные тени с черными провалами вместо глаз. Там, в переплетении серых и черных нитей, можно было увидеть, или нет, скорее угадать черты лица, рук, ног… Кто-то из них взмахнул рукой, поняв, что Генрих теперь видит их.
– Добро пожаловать в наш мир, – прошептал Рудольф. – В мир будущего.
Генрих осмотрелся.
Теперь лаборатория выглядела совершенно иначе. То есть клетки, улицы, переходы, живые люди – все осталось прежним. Но добавилось нечто… Нечто неуловимое, то, что обычно угадывается угловым зрением, какое-то движение, шевеление на той волшебной грани, когда в темной комнате зажигают освещение. Будто страхи ночи за миг до обжигающей волны света стремительно прячутся по углам. И только краешком глаза можно увидеть их неясное шевеление там, где тьма наиболее густа. Теперь Генрих мог видеть то, что раньше только угадывалось. Серые, быстрые тени. Кто-то прячется в углах, выглядывает из темноты…
– Чертовщина… – прошептал он.
– Это пройдет, – будничным тоном откомментировал Зеботтендорф. – Скоро глаз привыкнет. Только одно условие: вы должны периодически употреблять этот волшебный порошочек. Его можно найти на вилле в неограниченном количестве и в свободном доступе. Никакого привыкания, просто он позволяет вашему сознанию снять те границы, которые раньше обуславливались физической особенностью вашего глаза.
– Не понимаю.
– Ну, представьте себе, что вы были инвалидом с детства. У вас не было… руки. А я пришил вам полнофункциональную конечность. Ваше сознание знает, как ею пользоваться, но границы, которые установлены вашей увечностью, не позволяют вам в полной мере овладеть новой рукой. Поэтому вы принимаете лекарство, которое расширяет границы вашего сознания, позволяя ему расширить и возможности тела. Через некоторое время надобность в порошке пройдет. И вы начнете видеть… как я. Как фон Лоос. Как все люди будущего.
– А если этот порошок примет человек… не прооперированный вами?
– Сочтет все увиденное галлюцинацией, – с улыбкой развел руками Рудольф. – Только галлюцинации. Очень непродолжительные.
Но Генрих уже не слышал его. Он увидел, чтосидит в клетках.
Ночь прошла без сна. А под утро к нему завалился фон Лоос, понимающе кивнул и звякнул стаканами.
– Моя печень уже слишком стара для этого, – ответил Генрих.
– Ерунда, – махнул рукой тот, – скоро вы будете молоды. Как я. Тем более что сегодня мы с вами посетим одно интересное место.
– Очередной концлагерь?
– Нет-нет. Кое-какая частная собственность в джунглях.
– Вы что, занялись постройкой бунгало?
Фон Лоос засмеялся.
– Туда можно добраться только самолетом. Как вы переносите полеты?
– Отвратительно.
– Тогда выпейте еще.
Оказавшись в числе «своих», Генрих быстро понял, что внешний фасад ленивого пьяницы фон Лооса совершенно не соответствует его начинке. Это был деятельный, активный и жесткий человек. Недаром в машине Третьего рейха он добрался до самых высот и стоял рядом с Самим. Такой действительно мог бы возглавить правительство какой-нибудь страны вроде Аргентины, вывести ее из экономического коллапса, заставить фабрики работать не на карман капиталиста, а на благо народа. Но власть над миром?.. Тут Генрих крепко сомневался.
Чтобы править миром, нужно быть безумным. Люди, склонные к порядку, пропитанные логикой, понятными, естественными решениями, никогда не станут владыками мира. Такая идея может зародиться только в голове у безумца! Более того, только такой человек, как фюрер, окончательно и безоговорочно сумасшедший, мог бы добиться успеха и действительно управлять всей Землей.
Что делают умные, честные и нормальные люди – организуют ООН, с правом вето, с Советом Безопасности. Они делают этот логичный, естественный шаг и попадают в тупик. Потому что никому и в голову не придет прислушиваться к мнению такой организации, где достаточно обладать правом вето, чтобы просто саботировать ее работу. Целый ряд конфликтов на Ближнем Востоке убедительно доказал несостоятельность ООН с ее марионеточным Совбезом. Когда Генрих читал в вечерних газетах о том, что по поводу того или иного конфликта принята резолюция Организации Объединенных Наций, он смеялся. Страны, участвовавшие в конфликте, обычно подтирались этой резолюцией и продолжали увлеченно резать друг другу глотки.
Генрих, наверное, не слишком бы удивился, узнай он, что роль ООН нисколько не изменится и через тридцать лет.
Только люди порядка могут надеяться на то, что подобная организация сможет как-то помочь им в будущем. Или позволит эффективно управлять всей огромной Землей.
Наивно. Как наивно.
Нет. Владеть миром может только сумасшедший. Просто потому, что только он не побоится!
Но фон Лоос был обыкновенным порядочным немцем. Без всяких выкрутасов. И потому Генрих хорошо понимал, что у Зеботтендорфа есть особые планы насчет мирового господства. В лучшем случае – марионеточное правительство, в худшем… В худшем доктор, который как раз был изрядно не в себе, планировал занять пост диктатора самолично. На плечах своих тонтон-макутов.
Последние особенно тревожили Генриха, который как-то спросил фон Лооса:
– А эти парни… Алеф, Бет и остальные выкормыши нашего доктора, вы их не боитесь? Ну… Вот мы с вами тут сидим, а один из них стоит где-нибудь в углу…
– Кстати, – непонятно ответил Лоос, – мы упустили этот момент.
В тот же день Генриха вывезли в тайную лабораторию Зеботтендорфа, которая внушала ему ужас. И сделали небольшую операцию на глазном яблоке, больше смахивающую на шаманское заклинание. По крайней мере, от порошка, который ему подсунули, попахивало гнилью и могилой.
– Вы некромант, Рудольф! – чихая, ругался Генрих. – Я всегда это знал. Русская пропаганда не врет!
– Вы большой специалист по русской пропаганде, как я посмотрю…
– Что мне это дает? – поинтересовался Генрих, вставая с операционного стола.
– А вы посмотрите вокруг…
Генрих огляделся. Светлые стены, шкафы с инструментами…
– Ничего особенного не вижу.
– Верно. Потому что ничего особенного тут нет. А теперь пойдемте…
Рудольф взял Генриха под руку и вывел в основное помещение лаборатории, туда, где стояли клетки.
И Генрих увидел…
Алеф, Бет, Гимел… Тени, плотные тени с черными провалами вместо глаз. Там, в переплетении серых и черных нитей, можно было увидеть, или нет, скорее угадать черты лица, рук, ног… Кто-то из них взмахнул рукой, поняв, что Генрих теперь видит их.
– Добро пожаловать в наш мир, – прошептал Рудольф. – В мир будущего.
Генрих осмотрелся.
Теперь лаборатория выглядела совершенно иначе. То есть клетки, улицы, переходы, живые люди – все осталось прежним. Но добавилось нечто… Нечто неуловимое, то, что обычно угадывается угловым зрением, какое-то движение, шевеление на той волшебной грани, когда в темной комнате зажигают освещение. Будто страхи ночи за миг до обжигающей волны света стремительно прячутся по углам. И только краешком глаза можно увидеть их неясное шевеление там, где тьма наиболее густа. Теперь Генрих мог видеть то, что раньше только угадывалось. Серые, быстрые тени. Кто-то прячется в углах, выглядывает из темноты…
– Чертовщина… – прошептал он.
– Это пройдет, – будничным тоном откомментировал Зеботтендорф. – Скоро глаз привыкнет. Только одно условие: вы должны периодически употреблять этот волшебный порошочек. Его можно найти на вилле в неограниченном количестве и в свободном доступе. Никакого привыкания, просто он позволяет вашему сознанию снять те границы, которые раньше обуславливались физической особенностью вашего глаза.
– Не понимаю.
– Ну, представьте себе, что вы были инвалидом с детства. У вас не было… руки. А я пришил вам полнофункциональную конечность. Ваше сознание знает, как ею пользоваться, но границы, которые установлены вашей увечностью, не позволяют вам в полной мере овладеть новой рукой. Поэтому вы принимаете лекарство, которое расширяет границы вашего сознания, позволяя ему расширить и возможности тела. Через некоторое время надобность в порошке пройдет. И вы начнете видеть… как я. Как фон Лоос. Как все люди будущего.
– А если этот порошок примет человек… не прооперированный вами?
– Сочтет все увиденное галлюцинацией, – с улыбкой развел руками Рудольф. – Только галлюцинации. Очень непродолжительные.
Но Генрих уже не слышал его. Он увидел, чтосидит в клетках.
Ночь прошла без сна. А под утро к нему завалился фон Лоос, понимающе кивнул и звякнул стаканами.
– Моя печень уже слишком стара для этого, – ответил Генрих.
– Ерунда, – махнул рукой тот, – скоро вы будете молоды. Как я. Тем более что сегодня мы с вами посетим одно интересное место.
– Очередной концлагерь?
– Нет-нет. Кое-какая частная собственность в джунглях.
– Вы что, занялись постройкой бунгало?
Фон Лоос засмеялся.
– Туда можно добраться только самолетом. Как вы переносите полеты?
– Отвратительно.
– Тогда выпейте еще.
31
Маленький двухмоторный самолет вылетел с частного аэродрома в пригороде Буэнос-Айреса. Генрих заметил, что, кроме их самолетика, на полосе стояли еще несколько машин покрупнее.
– Все ваше? – поинтересовался он у фон Лооса, показывая в иллюминатор.
– Не все, – уклончиво ответил тот. – Но кое-что…
– А доктор?..
– Организует теплую встречу. Он вылетел еще вчера. Вы пристегнитесь, Генрих, сейчас начнутся воздушные ямы. Исключительно мерзкий процесс… Все время боюсь, что меня вырвет. Мерзость ситуации в том, что туда, куда мы летим, невозможно добраться как-либо иначе.
– Совсем?
– Нет, ну пешком, на каких-нибудь мулах… Но это дни пути. А время, как вы знаете, деньги. Просто более тяжелая и более устойчивая машина там не приземлится.
Тут самолет ухнул вниз, как показалось самому Генриху, чуть ли не на сотню метров.
– Ого!
– Вот! То, что я говорил! – Фон Лоос вынул откуда-то из-за сиденья бумажный пакет и насторожился. – Нет, кажется, не сейчас… – Он вытер обильную испарину. – Это еще маленькая, ближе к цели начнет так трясти…
Тут опора снова ушла вниз, моторы надсадно взвыли. Фон Лоос уткнулся носом в пакет.
Так летели долго. Казалось, этой кошмарной карусели не будет конца. Но вдруг гудение двигателей изменило тон, нос самолета начал заваливаться куда-то вниз. Тучи исчезли, а за толстыми стеклами иллюминаторов побежало зеленое море джунглей.
– Мы падаем? – озабоченно поинтересовался Генрих.
– Хуже… – простонал фон Лоос. – Мы садимся…
Генрих уперся ногами в пол и ухватился за подлокотники. Казалось, что пилот собирается посадить двухмоторную лоханку прямо на деревья, настолько узкой была взлетно-посадочная полоса. Но в какой-то момент деревья вдруг расступились и встали стеной вокруг, понеслись назад сплошной зеленой полосой.
Снизу крепко ударило. Генрих клацнул зубами и чуть не прикусил язык. Самолет бешено трясся, как паралитик, громыхала какая-то штуковина в хвосте. Когда пол перестал подпрыгивать, двигатели смолкли, из кабины выбрался пилот.
– Все, сеньоры, мы приземлились. Летели, кажется, хорошо. Мягко.
Он посмотрел на бледные лица пассажиров, пожал плечами и открыл люк.
– Эй! – донесся снаружи голос Зеботтендорфа. – Мягкой посадки!
Фон Лоос застонал и принялся распутывать ремень безопасности.
Когда они оба вылезли из самолета, вокруг было удивительно солнечно, зелено и радостно. Какие-то пичуги восторженно верещали в кронах деревьев.
– Самолет все-таки разбился… – констатировал Генрих.
– С чего вы решили? – спросил Зеботтендорф, протягивая им обоим большие бокалы с апельсиновым соком.
– Местечко похоже на рай. Непонятно только, что делаете тут вы?
– Ну! – Доктор засмеялся. – Какой же рай без змея?
– Ваша правда.
Они двинулись в сторону большого зеленого ангара, что располагался в самом конце выкошенного поля, отвоеванного у джунглей. Чуть в стороне стоял еще один самолетик. Пилоты что-то радостно обсуждали, размахивая руками.
– Неужели сюда никак иначе нельзя попасть? – Генрих содрогнулся, вспомнив полет.
– Никак! – радостно ответил Зеботтендорф. – Место уникально по своей оторванности от цивилизации. Тут только в лесах живут какие-то… дикие парни, я думаю, даже не известные науке. Если захотите написать диссертацию по антропологии, то пошарьте по кустам, обязательно отыщется племя пигмеев или еще каких-нибудь троглодитов. Признание научной общественности гарантировано. Если, конечно, дикари вас не сожрут…
Перед ними распахнулись двери. Внутри это было что-то среднее между музеем, лабораторией и просто ангаром для самолетов. Повсюду стояли какие-то каменные статуи, висели фотографии, столы были заставлены колбами и реактивами. Не хватало только ребят в белых халатах.
– Вы тут работаете в одиночку? – спросил Генрих у Зеботтендорфа.
– Нет! Что вы! Тут постоянно находится группа ученых, – откликнулся тот. – Фанаты своего дела. И, самое главное, не имеют никакого понятия об истинной цели своих работ.
– Вы что, утопили их в кислоте к моему визиту?
– У вас на редкость странное чувство юмора, Генрих. Почему же в кислоте? Они все на объекте. Рабочий все-таки день. Мы с вами тоже сейчас туда направимся. – Он провел их к высоким стеллажам. – Прошу. Переодевайтесь. Тут все по размерам… Рюкзаки со всем необходимым я подготовил заранее.
– Это что – поход?
– Да! – обрадовался Зеботтендорф. – Вы ведь ходили в походы в школе?
– Случалось… – пробурчал Генрих, рассматривая объемистый американский рюкзак и тяжелые горные ботинки.
Вскоре они вышли с противоположной стороны ангара, сразу попав в джунгли.
– Мы нашли ее… – чуть задыхаясь во влажном воздухе, рассказывал Зеботтендорф. – Мы нашли ее по старым картам, обнаруженным нашей экспедицией еще в тридцать третьем. Пока их расшифровали, пока разобрались с топографией… Дело в том, что сами карты были черт знает где, этого места уже не существует. Майя жили на очень большой территории. И никто так и не разобрался в их социальной организации до сих пор. Карты находятся в одном месте, а указывают на другое, за тысячи километров. Адская работенка. Да еще джунгли сжирают все, даже камни. Эта чертова зелень способна за несколько месяцев превратить в труху любой современный… трактор! Знали бы вы, Генрих, какими потерями и средствами мы отвоевывали у леса взлетно-посадочную полосу!
Тропа, по которой они шли, была хорошо утоптана. Генриху даже показалось, что она специально обрабатывалась чем-то, чтобы не зарастала травой. После оранжа во Вьетнаме это не удивляло.
– Но надо отметить, что усилия не пропали даром. Столь не любимый вами Зиверс сумел провести огромную работу по расшифровке.
– Прямо сам и расшифровывал? – не удержался и съязвил Генрих.
– Не сам, но сумел организовать работу, а это, согласитесь, многого стоит.
– Безусловно…
– Буквально первые результаты оказались… ну… открытием! Я не побоюсь этого слова. Если бы не война…
– Так я и не понял, что же вы нашли?
– Пирамиду, конечно! Неразграбленную древнюю пирамиду. Более того, пирамиду-хранилище! Именно тут были сложены плиты с предсказаниями.
– А! – Генрих вспомнил. – Вы мне говорили…
– Именно. Сейчас все сами увидите.
Тропа резко завернула, и…
И они вышли на огромную поляну, над которой возвышалась титаническая каменная глыба. Она ушла в землю так плотно, что казалось, это гора прорастает из джунглей исполинским клыком.
– Почему ее незаметно с воздуха? – поразился Генрих.
– Сейчас – заметно. Но это джунгли… Тут все меняется ежедневно. Поднимемся…
Через десять минут они, взмокшие и задыхающиеся, оказались внутри огромной пирамиды. Вокруг сновали люди.
– Кто это? – спросил Генрих.
– Ученые, – отозвался Зеботтендорф. – А мы для них – финансисты. Так будет спокойней и им, и нам. Им хорошо, потому что они считают, что трудятся для науки, а нам удобно. Нет нужды разрабатывать проект самим, все сделают эти энтузиасты.
Они находились на верхнем этаже колоссального сооружения, в своеобразном пентхаусе, обнесенном колоннами.
– Сейчас мы спустимся внутрь. Тут множество залов, но есть один, на который вам точно стоит взглянуть. Вот там, – Зеботтендорф махнул рукой куда-то в угол, – мы нашли лестницу, скрытую лестницу внутрь.
По узкому, вырубленному в камне проходу с высоченными ступенями спускаться можно было только гуськом, крепко держась за натянутые с двух сторон веревки. Над головой болтались тусклые электрические лампы. Надсадно пыхтел снаружи генератор.
– Отличная слышимость, – прошептал Генрих, стараясь разглядеть, куда же ступает его нога.
– Очередная здешняя загадка, – отозвался откуда-то снизу Зеботтендорф. – Причем мы ее до сих пор не разгадали. Есть множество гипотез вроде специальных усиливающих лакун в стенах, но пока мы их не обнаружили. Я могу даже представить, для чего это было нужно всезнающим жрецам майя.
Они спускались ниже, проходили какие-то комнаты, залитые ярким светом, где с ними здоровались люди в белых халатах. Потом снова коридоры, снова лестницы. Снова залы. Из бесконечных комнат запомнился зал с живым водопадом внутри. Ручей изливался из скалы и уходил куда-то вниз.
– Нам еще ниже, еще… – звал Зеботтендорф.
Это не было дном. По словам доктора, до самых нижних и неисследованных ярусов они еще не добрались. Это был огромный зал, со стен которого на них смотрели рыла, страшные хари, ощетинившиеся клыками и злобой. Тут пахло кровью. До сих пор пахло кровью.
Посреди зала стоял алтарь. То, что это именно алтарь, а не стол или просто камень, было ясно сразу. По выдолбленной фигуре человека, разложенной на поверхности. От рук и ног этой фигуры вели вниз, к подножию, маленькие канальцы.
– Сюда ставили чаши. – Зеботтендорф указал на специальные ниши. – Чтобы собирать кровь.
– Чаши, конечно, не сохранились…
Доктор удивленно посмотрел на Генриха.
– Странно, что вы задали этот вопрос. Чаши как раз сохранились. Они в надежном месте. А вот тут, – он обвел плиты, окружающие алтарь, – как раз и есть самое интересное!
Он неловко встал около алтаря, Генрих успел заметить выдавленные в камне следы ступней, и принялся нараспев читать странные строки, указывая при этом на камни:
А Зеботтендорф все читал! Читал!
Он закрыл глаза. Зажмурился изо всех сил! Заткнул ладонями уши! Чтобы не слышать, не видеть близкой этой смерти, более страшной даже, чем сама смерть. Но шипение, шуршание и жуткие слова прорывались через ладони!
Когда Рудольф замолчал, вместе с эхом его слов рассеялся и морок.
Генрих на негнущихся ногах подошел к алтарю. Провел ладонью по очертаниям человеческого тела. Прошелся кругом.
Подойдя к месту, где только что стоял Зеботтендорф, он почувствовал неясную тревогу.
Генрих доверял своему чутью. Прислушался. Внимательно огляделся.
И только сейчас вдруг сообразил, почему Рудольф так неловко стоял около алтаря.
Следы жреца, выдавленные в камне, были… не человеческими! Они скорее напоминали след динозавра. Вытянутые и трехпалые, с явными следами когтей. Длинных когтей.
– Вы заметили, Генрих?.. – чуть ехидно спросил Зеботтендорф.
В ответе не было нужды.
– Все ваше? – поинтересовался он у фон Лооса, показывая в иллюминатор.
– Не все, – уклончиво ответил тот. – Но кое-что…
– А доктор?..
– Организует теплую встречу. Он вылетел еще вчера. Вы пристегнитесь, Генрих, сейчас начнутся воздушные ямы. Исключительно мерзкий процесс… Все время боюсь, что меня вырвет. Мерзость ситуации в том, что туда, куда мы летим, невозможно добраться как-либо иначе.
– Совсем?
– Нет, ну пешком, на каких-нибудь мулах… Но это дни пути. А время, как вы знаете, деньги. Просто более тяжелая и более устойчивая машина там не приземлится.
Тут самолет ухнул вниз, как показалось самому Генриху, чуть ли не на сотню метров.
– Ого!
– Вот! То, что я говорил! – Фон Лоос вынул откуда-то из-за сиденья бумажный пакет и насторожился. – Нет, кажется, не сейчас… – Он вытер обильную испарину. – Это еще маленькая, ближе к цели начнет так трясти…
Тут опора снова ушла вниз, моторы надсадно взвыли. Фон Лоос уткнулся носом в пакет.
Так летели долго. Казалось, этой кошмарной карусели не будет конца. Но вдруг гудение двигателей изменило тон, нос самолета начал заваливаться куда-то вниз. Тучи исчезли, а за толстыми стеклами иллюминаторов побежало зеленое море джунглей.
– Мы падаем? – озабоченно поинтересовался Генрих.
– Хуже… – простонал фон Лоос. – Мы садимся…
Генрих уперся ногами в пол и ухватился за подлокотники. Казалось, что пилот собирается посадить двухмоторную лоханку прямо на деревья, настолько узкой была взлетно-посадочная полоса. Но в какой-то момент деревья вдруг расступились и встали стеной вокруг, понеслись назад сплошной зеленой полосой.
Снизу крепко ударило. Генрих клацнул зубами и чуть не прикусил язык. Самолет бешено трясся, как паралитик, громыхала какая-то штуковина в хвосте. Когда пол перестал подпрыгивать, двигатели смолкли, из кабины выбрался пилот.
– Все, сеньоры, мы приземлились. Летели, кажется, хорошо. Мягко.
Он посмотрел на бледные лица пассажиров, пожал плечами и открыл люк.
– Эй! – донесся снаружи голос Зеботтендорфа. – Мягкой посадки!
Фон Лоос застонал и принялся распутывать ремень безопасности.
Когда они оба вылезли из самолета, вокруг было удивительно солнечно, зелено и радостно. Какие-то пичуги восторженно верещали в кронах деревьев.
– Самолет все-таки разбился… – констатировал Генрих.
– С чего вы решили? – спросил Зеботтендорф, протягивая им обоим большие бокалы с апельсиновым соком.
– Местечко похоже на рай. Непонятно только, что делаете тут вы?
– Ну! – Доктор засмеялся. – Какой же рай без змея?
– Ваша правда.
Они двинулись в сторону большого зеленого ангара, что располагался в самом конце выкошенного поля, отвоеванного у джунглей. Чуть в стороне стоял еще один самолетик. Пилоты что-то радостно обсуждали, размахивая руками.
– Неужели сюда никак иначе нельзя попасть? – Генрих содрогнулся, вспомнив полет.
– Никак! – радостно ответил Зеботтендорф. – Место уникально по своей оторванности от цивилизации. Тут только в лесах живут какие-то… дикие парни, я думаю, даже не известные науке. Если захотите написать диссертацию по антропологии, то пошарьте по кустам, обязательно отыщется племя пигмеев или еще каких-нибудь троглодитов. Признание научной общественности гарантировано. Если, конечно, дикари вас не сожрут…
Перед ними распахнулись двери. Внутри это было что-то среднее между музеем, лабораторией и просто ангаром для самолетов. Повсюду стояли какие-то каменные статуи, висели фотографии, столы были заставлены колбами и реактивами. Не хватало только ребят в белых халатах.
– Вы тут работаете в одиночку? – спросил Генрих у Зеботтендорфа.
– Нет! Что вы! Тут постоянно находится группа ученых, – откликнулся тот. – Фанаты своего дела. И, самое главное, не имеют никакого понятия об истинной цели своих работ.
– Вы что, утопили их в кислоте к моему визиту?
– У вас на редкость странное чувство юмора, Генрих. Почему же в кислоте? Они все на объекте. Рабочий все-таки день. Мы с вами тоже сейчас туда направимся. – Он провел их к высоким стеллажам. – Прошу. Переодевайтесь. Тут все по размерам… Рюкзаки со всем необходимым я подготовил заранее.
– Это что – поход?
– Да! – обрадовался Зеботтендорф. – Вы ведь ходили в походы в школе?
– Случалось… – пробурчал Генрих, рассматривая объемистый американский рюкзак и тяжелые горные ботинки.
Вскоре они вышли с противоположной стороны ангара, сразу попав в джунгли.
– Мы нашли ее… – чуть задыхаясь во влажном воздухе, рассказывал Зеботтендорф. – Мы нашли ее по старым картам, обнаруженным нашей экспедицией еще в тридцать третьем. Пока их расшифровали, пока разобрались с топографией… Дело в том, что сами карты были черт знает где, этого места уже не существует. Майя жили на очень большой территории. И никто так и не разобрался в их социальной организации до сих пор. Карты находятся в одном месте, а указывают на другое, за тысячи километров. Адская работенка. Да еще джунгли сжирают все, даже камни. Эта чертова зелень способна за несколько месяцев превратить в труху любой современный… трактор! Знали бы вы, Генрих, какими потерями и средствами мы отвоевывали у леса взлетно-посадочную полосу!
Тропа, по которой они шли, была хорошо утоптана. Генриху даже показалось, что она специально обрабатывалась чем-то, чтобы не зарастала травой. После оранжа во Вьетнаме это не удивляло.
– Но надо отметить, что усилия не пропали даром. Столь не любимый вами Зиверс сумел провести огромную работу по расшифровке.
– Прямо сам и расшифровывал? – не удержался и съязвил Генрих.
– Не сам, но сумел организовать работу, а это, согласитесь, многого стоит.
– Безусловно…
– Буквально первые результаты оказались… ну… открытием! Я не побоюсь этого слова. Если бы не война…
– Так я и не понял, что же вы нашли?
– Пирамиду, конечно! Неразграбленную древнюю пирамиду. Более того, пирамиду-хранилище! Именно тут были сложены плиты с предсказаниями.
– А! – Генрих вспомнил. – Вы мне говорили…
– Именно. Сейчас все сами увидите.
Тропа резко завернула, и…
И они вышли на огромную поляну, над которой возвышалась титаническая каменная глыба. Она ушла в землю так плотно, что казалось, это гора прорастает из джунглей исполинским клыком.
– Почему ее незаметно с воздуха? – поразился Генрих.
– Сейчас – заметно. Но это джунгли… Тут все меняется ежедневно. Поднимемся…
Через десять минут они, взмокшие и задыхающиеся, оказались внутри огромной пирамиды. Вокруг сновали люди.
– Кто это? – спросил Генрих.
– Ученые, – отозвался Зеботтендорф. – А мы для них – финансисты. Так будет спокойней и им, и нам. Им хорошо, потому что они считают, что трудятся для науки, а нам удобно. Нет нужды разрабатывать проект самим, все сделают эти энтузиасты.
Они находились на верхнем этаже колоссального сооружения, в своеобразном пентхаусе, обнесенном колоннами.
– Сейчас мы спустимся внутрь. Тут множество залов, но есть один, на который вам точно стоит взглянуть. Вот там, – Зеботтендорф махнул рукой куда-то в угол, – мы нашли лестницу, скрытую лестницу внутрь.
По узкому, вырубленному в камне проходу с высоченными ступенями спускаться можно было только гуськом, крепко держась за натянутые с двух сторон веревки. Над головой болтались тусклые электрические лампы. Надсадно пыхтел снаружи генератор.
– Отличная слышимость, – прошептал Генрих, стараясь разглядеть, куда же ступает его нога.
– Очередная здешняя загадка, – отозвался откуда-то снизу Зеботтендорф. – Причем мы ее до сих пор не разгадали. Есть множество гипотез вроде специальных усиливающих лакун в стенах, но пока мы их не обнаружили. Я могу даже представить, для чего это было нужно всезнающим жрецам майя.
Они спускались ниже, проходили какие-то комнаты, залитые ярким светом, где с ними здоровались люди в белых халатах. Потом снова коридоры, снова лестницы. Снова залы. Из бесконечных комнат запомнился зал с живым водопадом внутри. Ручей изливался из скалы и уходил куда-то вниз.
– Нам еще ниже, еще… – звал Зеботтендорф.
Это не было дном. По словам доктора, до самых нижних и неисследованных ярусов они еще не добрались. Это был огромный зал, со стен которого на них смотрели рыла, страшные хари, ощетинившиеся клыками и злобой. Тут пахло кровью. До сих пор пахло кровью.
Посреди зала стоял алтарь. То, что это именно алтарь, а не стол или просто камень, было ясно сразу. По выдолбленной фигуре человека, разложенной на поверхности. От рук и ног этой фигуры вели вниз, к подножию, маленькие канальцы.
– Сюда ставили чаши. – Зеботтендорф указал на специальные ниши. – Чтобы собирать кровь.
– Чаши, конечно, не сохранились…
Доктор удивленно посмотрел на Генриха.
– Странно, что вы задали этот вопрос. Чаши как раз сохранились. Они в надежном месте. А вот тут, – он обвел плиты, окружающие алтарь, – как раз и есть самое интересное!
Он неловко встал около алтаря, Генрих успел заметить выдавленные в камне следы ступней, и принялся нараспев читать странные строки, указывая при этом на камни:
Зал, алтарь – все поплыло перед глазами Генриха. Стало трудно дышать. Сердце ахнуло куда-то вниз, в глубину. Ноги сделались ватными. Ему казалось, что по залу плывет белесый мертвый туман, стелется плотным ковром. И откуда-то снизу поднимается что-то страшное. Гигантское. Невероятное. Кишащее жизнью, как муравейник, как огромный клубок змей! Уже разлился по залу шелестящий звук трущихся друг о друга чешуек. Уже то тут, то там мелькают из тумана склизкие, мерзкие тела! И жуткие хари глядят с барельефов живыми глазами!!!
Кровью многих наполнены,
Одной жизнью не утолятся.
Если не хочешь быть погребенным
Под тяжестью власти,
Корми их. Не бойся, что перельется
Кровь через край.
Глотка бездонная у тех,
Кто пьет из чаши.
А Зеботтендорф все читал! Читал!
«Неужели только я… вижу все это?» – испугался Генрих.
Капает кровь,
В чашу струится.
Жизни поток мечется,
Тает.
Волю убьет,
К власти стремится,
Счастлив лишь тот,
Кто обладает.
Ткань жизни порви,
Нить перерезав,
Лей водопадом красные
Струи.
Радугой алой мир ты
Накроешь.
Все под тобой будут
Навечно [3].
Он закрыл глаза. Зажмурился изо всех сил! Заткнул ладонями уши! Чтобы не слышать, не видеть близкой этой смерти, более страшной даже, чем сама смерть. Но шипение, шуршание и жуткие слова прорывались через ладони!
Когда Рудольф замолчал, вместе с эхом его слов рассеялся и морок.
Генрих на негнущихся ногах подошел к алтарю. Провел ладонью по очертаниям человеческого тела. Прошелся кругом.
Подойдя к месту, где только что стоял Зеботтендорф, он почувствовал неясную тревогу.
Генрих доверял своему чутью. Прислушался. Внимательно огляделся.
И только сейчас вдруг сообразил, почему Рудольф так неловко стоял около алтаря.
Следы жреца, выдавленные в камне, были… не человеческими! Они скорее напоминали след динозавра. Вытянутые и трехпалые, с явными следами когтей. Длинных когтей.
– Вы заметили, Генрих?.. – чуть ехидно спросил Зеботтендорф.
В ответе не было нужды.
32
Общежитие на улице имени Мануэля Гарсия вообще было своеобразным пережитком пероновской диктатуры. Большие военные казармы, построенные еще в прошлом веке и тогда же заброшенные, были успешно реставрированы и отданы во владение медицинскому институту, который работал под покровительством главного национального госпиталя. Последний сильно нуждался в двух вещах – в финансировании и специалистах. Президент Перон решил, хотя бы на время, сразу две проблемы. Он выделил в бюджете специальную статью расходов на поддержание национальной медицины и закрепил за госпиталем институт, где готовились кадры и специалисты.
После того как президент окончательно запутался в реформах и был вынужден бежать из страны, национальная медицина пережила еще один подъем. Военные, пришедшие к власти, понимали, что лечить раненых солдат кому-то надо. Однако манна небесная падала с неба недолго. И медицина снова оказалась в узком финансовом загоне, а генералитет попросил президента Перона вернуться в страну. Тот вернулся, но из затяжного пике экономика уже не вышла. Хотя прежний правитель и пытался выровнять полет. После его смерти положение не особенно ухудшилось, но и лучше не стало. Дирекция госпиталя наконец сообразила, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, а чудо божье никогда не приходит к тому, кто сидит сложа руки. Про приставку «национальный», что должно было означать «финансируется из бюджета государства», все забыли. Всё, на что хватало денег из казны, это раз в неделю вести льготный прием для бедных и делать бесплатные операции в экстренных случаях. Госпиталь перешел на вольные хлеба. Тут и пригодились огромные и пустующие большую часть времени казармы, перестроенные под общежития для будущих эскулапов.
Институт начал сдавать комнаты и помещения под конторы и просто как недорогое жилье. Главным условием аренды была своевременная плата. Все остальное институт не интересовало. Кто живет, чем занимается…
По городу ходили легенды, что в дальнем крыле здания располагается подпольная кокаиновая фабрика, которой заправляют бароны из Колумбии. Дошло до того, что полиция устроила облаву, из которой не вышло ничего, кроме крупного скандала. Прежде всего потому, что все, кому следовало, знали об этой акции заранее и наблюдали за облавой снаружи полицейского кордона. Таким образом, что на самом деле творилось в трехэтажном длинном здании из красного кирпича, никто достоверно не знал. Да и не интересовался особо. Лишь бы деньги платились вовремя.
После того как президент окончательно запутался в реформах и был вынужден бежать из страны, национальная медицина пережила еще один подъем. Военные, пришедшие к власти, понимали, что лечить раненых солдат кому-то надо. Однако манна небесная падала с неба недолго. И медицина снова оказалась в узком финансовом загоне, а генералитет попросил президента Перона вернуться в страну. Тот вернулся, но из затяжного пике экономика уже не вышла. Хотя прежний правитель и пытался выровнять полет. После его смерти положение не особенно ухудшилось, но и лучше не стало. Дирекция госпиталя наконец сообразила, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, а чудо божье никогда не приходит к тому, кто сидит сложа руки. Про приставку «национальный», что должно было означать «финансируется из бюджета государства», все забыли. Всё, на что хватало денег из казны, это раз в неделю вести льготный прием для бедных и делать бесплатные операции в экстренных случаях. Госпиталь перешел на вольные хлеба. Тут и пригодились огромные и пустующие большую часть времени казармы, перестроенные под общежития для будущих эскулапов.
Институт начал сдавать комнаты и помещения под конторы и просто как недорогое жилье. Главным условием аренды была своевременная плата. Все остальное институт не интересовало. Кто живет, чем занимается…
По городу ходили легенды, что в дальнем крыле здания располагается подпольная кокаиновая фабрика, которой заправляют бароны из Колумбии. Дошло до того, что полиция устроила облаву, из которой не вышло ничего, кроме крупного скандала. Прежде всего потому, что все, кому следовало, знали об этой акции заранее и наблюдали за облавой снаружи полицейского кордона. Таким образом, что на самом деле творилось в трехэтажном длинном здании из красного кирпича, никто достоверно не знал. Да и не интересовался особо. Лишь бы деньги платились вовремя.