Страница:
Валерия поджидала протестующих у Аппиевых ворот. Она надеялась возглавить процессию. Но идущий впереди Гай Флакк, сын сенатора и главы оптиматов, отстранил её:
– Валерия Амата, тебе лучше не присоединяться к нам.
Он был самолюбив и одновременно не уверен в себе – потому и говорил слишком громко и слишком много жестикулировал. Римлянин всегда должен держаться с достоинством. Но не хватало, катастрофически не хватало щуплому и низкорослому Гаю Флакку степенности.
– Почему? Ты боишься за меня? – Валерия снисходительно улыбнулась юноше. – А я не боюсь.
– Да, боюсь. Но не за тебя. А за наше дело. – И Гай Флакк протянул ей номер «Акты диурны» с отмеченным красным заметкой.
Валерия пробежала глазами по строкам…
– Что ж это такое? Не понимаю. Получается, я во всем виновата? Может, ещё скажут, что и легионы под Нисибисом погибли из-за меня? И Руфин умер из-за меня? Из-за того, что я была наполовину сиротой, когда пришла в храм Весты?
– Получается, что так. Тебя не имели права принимать в весталки. Но приняли. Был нарушен обычай. А этого боги не терпят. И они обрушили свой гнев на Рим.
– Боги или люди? – Валерия скомкала вестник.
Флакк не ответил и ускорил шаги.
– Неужели боги так мелочны?! – крикнула весталка в спину молодому Флакку.
Ей никто не ответил. Люди, проходящие мимо, старались смотреть в сторону или себе под ноги. Знают… И самое противное, что верят. Неужели почти тридцать лет жизни зря? Все зря?! «Идиоты!» – хотелось ей крикнуть идущим. Но нет, нет, она не должна никого винить. Это всего лишь очень точный, очень подлый удар Бенита. Сокрушительный удар. Или все-таки так и есть? И все в мире зависит лишь от формы? От соблюдения обычая… Форма определяет все. Добро и зло, лишённые формы, перестают быть добром и злом.
Процессия растянулась. Валерия приметила, что кое-кто начал отставать, пробираясь в хвост колонны. Многие потихоньку поворачивали назад. И колонна лишь поначалу выглядела внушительной. Когда через несколько минут Валерия увидела её хвост, то поняла: не получилось демонстративного исхода. Не большинство, и даже не значительная часть, а всего несколько тысяч человек покидали Вечный город. И хотя репортёры альбионских и винландских вестников старательно щёлкали фотоаппаратами, выбирая ракурсы так, чтобы колонна протестующих казалось бесконечной, эти фото ничего не могли изменить. Уверенные в недолговечности Бенитовой власти, в Альбионе и Винланде будут ждать, когда разъярённые поклонники Закона и Свободы вытащат Бенита из курии. Они будут ждать день за днём, год за годом, пока не устанут. А жителям Рима ясно уже, что противники Бенита проиграли, не начав бой.
Роксана Флакк остановилась подле Валерии. Вернувшись из плена, Роксана коротко постриглась и стала носить мальчишеские туники. Сейчас на ней была короткая туника со шнуровкой на груди и кожаные брюки до колен.
– Мы напрасно затеяли эту демонстрацию, правда? – спросила Роксана. – Римлянам нравится Бенит. А Флакк – нет. Так что топать дальше нет смысла. Только натрём ноги и устанем. Пойдём-ка лучше домой и тяпнем фалерна.
Тут только Валерия почувствовала, что от девушки изрядно пахнет вином.
Роксана вдруг захохотала.
– Знаешь, что мне это напоминает? – спросила Роксана, давясь от смеха. – Вся эта нелепая ходьба? Ползание под рабским ярмом. Да, да, мы все ползём под рабским ярмом, а воображаем, что протестуем. – Жаль, что тебя не зарыли в могилу, Валерия Амата. В этом был бы какой-то смысл. Да, в этом был бы смысл… А вот в этом… – Она махнула вслед уходящим, – никакого смысла нет. Только т-с-с… Я никому не имею права говорить про ярмо. Меня убьют. Кассий Лентул меня убьёт, если узнает, что я проболталась. Мы все дали клятву. Я и Лентул. Но тебе можно… Тебе, сестрица, можно…
И Роксана двинулась назад нетвёрдой походкой.
А к Валерии подошёл хмурый центурион и сказал:
– Валерия Амата, позволь проводить тебя в Дом весталок!..
Не сразу она узнала в нем человека, который сопровождал её в Эсквилинскую больницу, и вся вспыхнула.
– Ты… как ты осмелился?
– Я выполняю приказ. Мне велено проводить тебя в Дом весталок и следить за тем, чтобы ты его не покидала.
– Это что, домашний арест? – Валерия гневно нахмурила брови. – Меня должен сопровождать ликтор, а не центурион.
– Это забота о твоей безопасности, Валерия Амата. Ликтор пойдёт впереди. Я – сзади.
– Тебе самому не противно, центурион, делать то, что тебе приказывают? – Она повысила голос.
– Не надо оскорблять меня, – отвечал он.
И она смягчилась. Палач ведь никогда не виноват. В древности ликторы служили и почётной стражей, и палачами.
– А ты не можешь достать для меня бутылку фалерна? – спросила она. – Я дам тебе тройную цену.
Центурион едва заметно кивнул. И по дороге на деньги Валерии купил три бутылки фалерна. Себе он не взял ни сестерция.
А Дом бурлил и гудел, как растревоженный улей. В атрии Валерию ожидал Великий понтифик. Отныне Великая Дева должна передать свой титул другой весталке. Оставшиеся два года Валерии запрещено было покидать Дом. А также раз в месяц Великий понтифик будет стегать её плетьми до кровавых следов – её, раздетую, в одной полотняной тунике. Такова была епитимья за нарушение древнего обычая.
«Лучше бы я согрешила с Марком и меня закопали у Коллинских ворот, – подумала Валерия. – Ты бы, Веста, меня простила…»
ГЛАВА VIII
I
II
III
IV
V
– Валерия Амата, тебе лучше не присоединяться к нам.
Он был самолюбив и одновременно не уверен в себе – потому и говорил слишком громко и слишком много жестикулировал. Римлянин всегда должен держаться с достоинством. Но не хватало, катастрофически не хватало щуплому и низкорослому Гаю Флакку степенности.
– Почему? Ты боишься за меня? – Валерия снисходительно улыбнулась юноше. – А я не боюсь.
– Да, боюсь. Но не за тебя. А за наше дело. – И Гай Флакк протянул ей номер «Акты диурны» с отмеченным красным заметкой.
Валерия пробежала глазами по строкам…
– Что ж это такое? Не понимаю. Получается, я во всем виновата? Может, ещё скажут, что и легионы под Нисибисом погибли из-за меня? И Руфин умер из-за меня? Из-за того, что я была наполовину сиротой, когда пришла в храм Весты?
– Получается, что так. Тебя не имели права принимать в весталки. Но приняли. Был нарушен обычай. А этого боги не терпят. И они обрушили свой гнев на Рим.
– Боги или люди? – Валерия скомкала вестник.
Флакк не ответил и ускорил шаги.
– Неужели боги так мелочны?! – крикнула весталка в спину молодому Флакку.
Ей никто не ответил. Люди, проходящие мимо, старались смотреть в сторону или себе под ноги. Знают… И самое противное, что верят. Неужели почти тридцать лет жизни зря? Все зря?! «Идиоты!» – хотелось ей крикнуть идущим. Но нет, нет, она не должна никого винить. Это всего лишь очень точный, очень подлый удар Бенита. Сокрушительный удар. Или все-таки так и есть? И все в мире зависит лишь от формы? От соблюдения обычая… Форма определяет все. Добро и зло, лишённые формы, перестают быть добром и злом.
Процессия растянулась. Валерия приметила, что кое-кто начал отставать, пробираясь в хвост колонны. Многие потихоньку поворачивали назад. И колонна лишь поначалу выглядела внушительной. Когда через несколько минут Валерия увидела её хвост, то поняла: не получилось демонстративного исхода. Не большинство, и даже не значительная часть, а всего несколько тысяч человек покидали Вечный город. И хотя репортёры альбионских и винландских вестников старательно щёлкали фотоаппаратами, выбирая ракурсы так, чтобы колонна протестующих казалось бесконечной, эти фото ничего не могли изменить. Уверенные в недолговечности Бенитовой власти, в Альбионе и Винланде будут ждать, когда разъярённые поклонники Закона и Свободы вытащат Бенита из курии. Они будут ждать день за днём, год за годом, пока не устанут. А жителям Рима ясно уже, что противники Бенита проиграли, не начав бой.
Роксана Флакк остановилась подле Валерии. Вернувшись из плена, Роксана коротко постриглась и стала носить мальчишеские туники. Сейчас на ней была короткая туника со шнуровкой на груди и кожаные брюки до колен.
– Мы напрасно затеяли эту демонстрацию, правда? – спросила Роксана. – Римлянам нравится Бенит. А Флакк – нет. Так что топать дальше нет смысла. Только натрём ноги и устанем. Пойдём-ка лучше домой и тяпнем фалерна.
Тут только Валерия почувствовала, что от девушки изрядно пахнет вином.
Роксана вдруг захохотала.
– Знаешь, что мне это напоминает? – спросила Роксана, давясь от смеха. – Вся эта нелепая ходьба? Ползание под рабским ярмом. Да, да, мы все ползём под рабским ярмом, а воображаем, что протестуем. – Жаль, что тебя не зарыли в могилу, Валерия Амата. В этом был бы какой-то смысл. Да, в этом был бы смысл… А вот в этом… – Она махнула вслед уходящим, – никакого смысла нет. Только т-с-с… Я никому не имею права говорить про ярмо. Меня убьют. Кассий Лентул меня убьёт, если узнает, что я проболталась. Мы все дали клятву. Я и Лентул. Но тебе можно… Тебе, сестрица, можно…
И Роксана двинулась назад нетвёрдой походкой.
А к Валерии подошёл хмурый центурион и сказал:
– Валерия Амата, позволь проводить тебя в Дом весталок!..
Не сразу она узнала в нем человека, который сопровождал её в Эсквилинскую больницу, и вся вспыхнула.
– Ты… как ты осмелился?
– Я выполняю приказ. Мне велено проводить тебя в Дом весталок и следить за тем, чтобы ты его не покидала.
– Это что, домашний арест? – Валерия гневно нахмурила брови. – Меня должен сопровождать ликтор, а не центурион.
– Это забота о твоей безопасности, Валерия Амата. Ликтор пойдёт впереди. Я – сзади.
– Тебе самому не противно, центурион, делать то, что тебе приказывают? – Она повысила голос.
– Не надо оскорблять меня, – отвечал он.
И она смягчилась. Палач ведь никогда не виноват. В древности ликторы служили и почётной стражей, и палачами.
– А ты не можешь достать для меня бутылку фалерна? – спросила она. – Я дам тебе тройную цену.
Центурион едва заметно кивнул. И по дороге на деньги Валерии купил три бутылки фалерна. Себе он не взял ни сестерция.
А Дом бурлил и гудел, как растревоженный улей. В атрии Валерию ожидал Великий понтифик. Отныне Великая Дева должна передать свой титул другой весталке. Оставшиеся два года Валерии запрещено было покидать Дом. А также раз в месяц Великий понтифик будет стегать её плетьми до кровавых следов – её, раздетую, в одной полотняной тунике. Такова была епитимья за нарушение древнего обычая.
«Лучше бы я согрешила с Марком и меня закопали у Коллинских ворот, – подумала Валерия. – Ты бы, Веста, меня простила…»
ГЛАВА VIII
Игры в Риме
(продолжение)
«Почти все демонстранты, покинувшие Город в канун Ид октября, вернулись обратно. Напрасно сенатор Флакк грозится возглавить второй поход. Ну что ж, он может прогуляться пешочком по Аппиевой дороге хоть до самого Брундизия. Возможно даже, к нему присоединится десяток сумасшедших.
Пожелаем им счастливого пути. А заседания сената пойдут куда эффективнее».
«Бирка отказывается от своих требований к Полонии благодаря мудрой внешней политике Бенита. Да здравствует ВОЖДЬ!»
«Акта диурна», канун Календ октября[20]
I
Марка Габиния без всяких объяснений выпустили из карцера. Щурясь от яркого света, он медленно шёл по улице. День был чудный. Не жаркий, но тёплый. В лавках продавались розы и венки. Он купил венок и надел на голову.
– Марк! – К нему спешила девушка в белой коротенькой тунике и сандалиях с пёстрыми ремешками.
Он не сразу её узнал. Верма? Что она тут делает?!
– Как я рада! – Она обхватила его руками за шею и прильнула губами к его губам. – Тебя били, бедняжка?! – Она коснулась пальцами его покрасневшего века. Он поморщился. – Поедем скорее.
– Куда?.. – спросил он обалдело.
– Как куда? Ко мне домой.
– А Валерия?.. – Он был почему-то уверен, что у дверей карцера его встретит Валерия.
– Она в Доме весталок. Где же ей ещё быть?
Она взяла его за руку и повела к авто.
– Мы уедем в Альбион. В Риме нам делать больше нечего. Достаточно, что по делу Кумия меня допрашивали несколько дней подряд. А теперь ты… Нет, так больше нельзя. – Она уже распахнула дверцу новенького ярко-синего «кентавра».
– Но я не хочу ехать! – попытался протестовать Марк Габиний.
– Не хочешь ехать?! А чего хочешь? Чтобы тебя вновь посадили в карцер?
– Ты думаешь, меня вновь посадят? – Он болезненно передёрнул плечами.
– Что ж ты думаешь? Бенит ни за что не оставит тебя в покое. Ты же у нас знаменитость. Почти что гений.
Он послушно уселся в авто рядом с Вермой. Она взяла его руку в свою. Её ладонь была немного меньше, но куда сильнее. Если она сожмёт пальцы, ему не вырваться.
– Не бойся, Марк, я спасу тебя, – пообещала Верма, прижимаясь к нему. – Я уже все подготовила, даже домик в пригороде Лондиния арендован.
– Если я уеду, меня могут лишить гражданства.
– Ерунда! Валерия не позволит! Хотя после того как она заставила нас с тобой сыграть этот спектакль, от неё можно ждать всего чего угодно.
– Зачем она это сделала? – Этот вопрос Марк задавал себе в карцере постоянно. Но ответа так и не нашёл.
– Ей надо было защитить себя от Бенита. Теперь любые обвинения в её адрес прозвучат грубой клеветой. Ну а во-вторых… – Верма сделала значительную паузу. – Она отпустила тебя на свободу. Ты можешь более её не ждать: она от тебя отреклась.
Марк и сам подозревал нечто такое. Подозревал, но не верил. И сейчас – тоже нет. Отпустила? Но зачем? Разлюбила? Ему не хотелось в это верить. Но, с другой стороны, так, как поступила с ним она, можно поступить только с нелюбимым человеком. Марк глубоко вздохнул.
И Верма улыбнулась. Этот вздох был ответом: он согласен ехать в Альбион.
– Марк! – К нему спешила девушка в белой коротенькой тунике и сандалиях с пёстрыми ремешками.
Он не сразу её узнал. Верма? Что она тут делает?!
– Как я рада! – Она обхватила его руками за шею и прильнула губами к его губам. – Тебя били, бедняжка?! – Она коснулась пальцами его покрасневшего века. Он поморщился. – Поедем скорее.
– Куда?.. – спросил он обалдело.
– Как куда? Ко мне домой.
– А Валерия?.. – Он был почему-то уверен, что у дверей карцера его встретит Валерия.
– Она в Доме весталок. Где же ей ещё быть?
Она взяла его за руку и повела к авто.
– Мы уедем в Альбион. В Риме нам делать больше нечего. Достаточно, что по делу Кумия меня допрашивали несколько дней подряд. А теперь ты… Нет, так больше нельзя. – Она уже распахнула дверцу новенького ярко-синего «кентавра».
– Но я не хочу ехать! – попытался протестовать Марк Габиний.
– Не хочешь ехать?! А чего хочешь? Чтобы тебя вновь посадили в карцер?
– Ты думаешь, меня вновь посадят? – Он болезненно передёрнул плечами.
– Что ж ты думаешь? Бенит ни за что не оставит тебя в покое. Ты же у нас знаменитость. Почти что гений.
Он послушно уселся в авто рядом с Вермой. Она взяла его руку в свою. Её ладонь была немного меньше, но куда сильнее. Если она сожмёт пальцы, ему не вырваться.
– Не бойся, Марк, я спасу тебя, – пообещала Верма, прижимаясь к нему. – Я уже все подготовила, даже домик в пригороде Лондиния арендован.
– Если я уеду, меня могут лишить гражданства.
– Ерунда! Валерия не позволит! Хотя после того как она заставила нас с тобой сыграть этот спектакль, от неё можно ждать всего чего угодно.
– Зачем она это сделала? – Этот вопрос Марк задавал себе в карцере постоянно. Но ответа так и не нашёл.
– Ей надо было защитить себя от Бенита. Теперь любые обвинения в её адрес прозвучат грубой клеветой. Ну а во-вторых… – Верма сделала значительную паузу. – Она отпустила тебя на свободу. Ты можешь более её не ждать: она от тебя отреклась.
Марк и сам подозревал нечто такое. Подозревал, но не верил. И сейчас – тоже нет. Отпустила? Но зачем? Разлюбила? Ему не хотелось в это верить. Но, с другой стороны, так, как поступила с ним она, можно поступить только с нелюбимым человеком. Марк глубоко вздохнул.
И Верма улыбнулась. Этот вздох был ответом: он согласен ехать в Альбион.
II
С утра на салютации к сенатору Флакку никто не пришёл. Ни клиентов, ни сторонников – никого. Атрий был пуст. Напрасно сенатор выглядывал за дверь, ожидая. И далее слуг в доме сделалось меньше. Секретарь исчез без объяснений, а служанка оставила письмецо – якобы она тяжело больна и будет болеть ещё долго. К письму прилагалась справка от городского архиятера. Сенатор Флакк выкинул и письмо, и справку в корзину.
– Выборы мы проиграем, – сказал сенатор сыну. Тот вчера вернулся домой из «похода за демократией» грязный, злой и голодный, с огромным синяком на спине – демонстранты жили в палатках, и вигилы несколько раз пытались их согнать с насиженного места. – Банкиры и промышленники разом потеряли интерес и к популярам, и к оптиматам.
– А к авентинцам? – зачем-то спросил Гай, хотя авентинцы были всегда заядлыми врагами всех банкиров.
– Ты идиот, Гай! – вздохнул сенатор. – Теперь все денежные мешки толпятся вокруг Бенита. Это их новый гений. А римляне не могут жить без гениев – вот в чем дело. Все в один час поглупели. Неужели они не видят, куда заведёт их Бенит!
– Ну почему – никто? А первое послание Нормы Галликан в «Вестнике старины»? По-моему – здорово сказано…
– Ну и что? Уж если я, сенатор Флакк, не могу никого убедить, то смешно надеяться на какую-то там Норму Галликан. Ну да, она хорошо пишет. Но легковесно. И к тому же отказалась дать разрешение на печать новой статьи. Но главное – она не видит сути. Нужно умение драться. Но это не умение гладиатора. Нет, только не гладиатора! Но все известно давно! «Это – Рим», «Государство, образованное от стечения племён, в котором много козней, много обмана, множество разного рода пороков»[21].
Гай Флакк украдкой вздохнул. Ну вот, опять отец его принялся произносить речь. Старик и в сенате говорит, и дома – повсюду.
– Марк Габиний отказался выставить свою кандидатуру, – продолжал сенатор Флакк, не замечая, что единственный слушатель болезненно морщится. – Я сегодня говорил с ним. Его выпустили, ты знаешь? А Марк постоянно повторяет: «Я устал!» Как будто другие не устали! Нелепо! Все хотят быть чистыми, когда кругом одна грязь. Спору нет, послание Нормы Галликан очень и очень неплохое, но её участие в разработках Триона римляне не забудут никогда. Хотя… на следующих выборах её можно было протолкнуть в сенат при хорошей организации предвыборной кампании.
– Зачем тебе Норма Галликан?
– Она не думает о карьере. Среди своих сторонников выгодно иметь парочку поклонников чистой идеи. Они на вес золота. Или урана. Тяжело… – Флакк хлебнул из кубка. – Тяжело и на грудь давит. Думаю, мне придётся в конце концов вскрыть вены. Ещё несколько дней, может быть, месяц… – Он прикрыл глаза ладонью – жест явно на публику. Когда сенатор будет вскрывать вены, лёжа в тёплой ванне, он тоже созовёт зрители. И Гаю придётся присутствовать.
Гай поморщился. И почему-то подумал: «Скорее бы…» Ему смертельно надоели затеи отца.
– Выборы мы проиграем, – сказал сенатор сыну. Тот вчера вернулся домой из «похода за демократией» грязный, злой и голодный, с огромным синяком на спине – демонстранты жили в палатках, и вигилы несколько раз пытались их согнать с насиженного места. – Банкиры и промышленники разом потеряли интерес и к популярам, и к оптиматам.
– А к авентинцам? – зачем-то спросил Гай, хотя авентинцы были всегда заядлыми врагами всех банкиров.
– Ты идиот, Гай! – вздохнул сенатор. – Теперь все денежные мешки толпятся вокруг Бенита. Это их новый гений. А римляне не могут жить без гениев – вот в чем дело. Все в один час поглупели. Неужели они не видят, куда заведёт их Бенит!
– Ну почему – никто? А первое послание Нормы Галликан в «Вестнике старины»? По-моему – здорово сказано…
– Ну и что? Уж если я, сенатор Флакк, не могу никого убедить, то смешно надеяться на какую-то там Норму Галликан. Ну да, она хорошо пишет. Но легковесно. И к тому же отказалась дать разрешение на печать новой статьи. Но главное – она не видит сути. Нужно умение драться. Но это не умение гладиатора. Нет, только не гладиатора! Но все известно давно! «Это – Рим», «Государство, образованное от стечения племён, в котором много козней, много обмана, множество разного рода пороков»[21].
Гай Флакк украдкой вздохнул. Ну вот, опять отец его принялся произносить речь. Старик и в сенате говорит, и дома – повсюду.
– Марк Габиний отказался выставить свою кандидатуру, – продолжал сенатор Флакк, не замечая, что единственный слушатель болезненно морщится. – Я сегодня говорил с ним. Его выпустили, ты знаешь? А Марк постоянно повторяет: «Я устал!» Как будто другие не устали! Нелепо! Все хотят быть чистыми, когда кругом одна грязь. Спору нет, послание Нормы Галликан очень и очень неплохое, но её участие в разработках Триона римляне не забудут никогда. Хотя… на следующих выборах её можно было протолкнуть в сенат при хорошей организации предвыборной кампании.
– Зачем тебе Норма Галликан?
– Она не думает о карьере. Среди своих сторонников выгодно иметь парочку поклонников чистой идеи. Они на вес золота. Или урана. Тяжело… – Флакк хлебнул из кубка. – Тяжело и на грудь давит. Думаю, мне придётся в конце концов вскрыть вены. Ещё несколько дней, может быть, месяц… – Он прикрыл глаза ладонью – жест явно на публику. Когда сенатор будет вскрывать вены, лёжа в тёплой ванне, он тоже созовёт зрители. И Гаю придётся присутствовать.
Гай поморщился. И почему-то подумал: «Скорее бы…» Ему смертельно надоели затеи отца.
III
Валерия не видела Верму несколько дней. И вот та явилась: без броненагрудника, в коротенькой тунике, ярко накрашенная. Охранница зашла в комнату весталки и без приглашения опустилась на стул.
– Я подала в отставку, – сказала Верма. – И уезжаю. Завтра. В Альбион.
– Одна? – спросила зачем-то Валерия.
Верма помолчала. Потом ответила:
– С Марком Габинием. Мы сегодня обручились.
Валерия открыла рот, но ничего не сказала. Не могла. Одна мысль билась в мозгу: «А ведь мне осталось служить Весте меньше двух лет…»
– Пришла попрощаться, – сказала Верма, так и не дождавшись ответа.
От Вермы исходила такая уверенность! Она знала, что делать и как делать. Она смотрела на Валерию снизу вверх, но Валерии чудилась в её взгляде снисходительность.
На щеках Валерии вспыхнули красные пятна. Она не могла поверить: Марк оставил её. Ждал столько лет и… Но почему?! Неужели из-за этого розыгрыша с Вермой? Но ведь и раньше у него были другие женщины. Десятки женщин. И это ничего не значило. И вдруг… Что делать? Написать ему… надо объясниться. Выйти из Дома она не может…
– Ты передашь от меня письмо Марку?
– Разумеется нет. – Верма позволила себе улыбнуться уголком рта. И в этой улыбке было нескрываемое торжество. Неужели Валерия надеялась, что Верма сделает подобную глупость?!
– Ты – умница, а я – дура, – сказала Валерия.
– Ну что ты, – Верма улыбнулась в этот раз в открытую, как можно доброжелательнее. – Просто Фортуна решила так, а не иначе.
Валерия собрала все своё мужество и всю гордость. И, будто переступая через себя, ломая что-то в себе, выдавила:
– Желаю тебе счастья с Марком.
Таким тоном она могла произнести: «Вон!» Верма поднялась.
– Ты не обижайся. – Сколько снисхождения в её голосе! – Просто я не гожусь в весталки.
«Ненавижу!» – хотелось крикнуть Валерии. А она лишь сказала:
– Прощай.
Верма ушла. А Валерия стояла неподвижно. Ей не приснилось все это только что? Неужели правда?
«Это подло! – хотелось выкрикнуть ей. – Марк мой! Осталось меньше двух лет, и Марк стал бы моим! Но почему, почему?!»
Молодая подлая дрянь! Она получит Марка. Она родит ему ребёнка. Она… Валерия завидует Верме? Да что ж тут обманывать себя – конечно завидует. Потому что та родилась на пятнадцать лет позже, потому что не пошла в весталки, не потеряла тридцать лет жизни. И теперь легко и как будто между прочим получит то, о чем так долго мечтала Валерия, чего ждала столько лет, к чему стремилась изо всех сил. Получит Марка, который для Валерии столько лет был единственным и неповторимым, а для этой самки – подходящий временный приз. И уже ничего не изменить, не обуздать время, не нагнать. Вокруг глаз морщины, складки вокруг рта, в волосах седина, проступили жилы на шее, грудь обвисла, на боках появились складки, на бёдрах синим узором проступили веточки сосудов. Ни притирания, ни ванны с молоком не поставят предела Кроносу. Валерия думала, что сражается со временем для Марка. Она мечтала – скоро. А оказалось – никогда.
О, Веста, прости, я плохо тебе служила. Отныне не буду думать о нем – только о тебе. Я останусь здесь навсегда – мне некуда идти. Какая-нибудь девочка, уже выбранная родителями, не войдёт в этот храм. И успеет повзрослеть, и выйдет замуж. Опять я все думаю не о том, Веста. Прости. Я все о людях, о свадьбах, о детях. А надо думать о тебе, богиня. Тебе посвящён порог, его невеста не смеет коснуться ногой…
Прости, Веста…
А ведь осталось меньше двух лет…
Прости, Веста…
Ей почудилось, что она вновь вступает в Храм. Вновь девочкой, испуганной и жалкой, и будет ближайшие десять лет учиться соблюдать ритуалы. Она ощутила ту же робость и ту же стылую безнадёжность раз и навсегда принятого бесповоротного решения. И одновременно она чувствовала себя такой старой. Девочка и старуха в одном лице. А женщина – никогда…
– Я подала в отставку, – сказала Верма. – И уезжаю. Завтра. В Альбион.
– Одна? – спросила зачем-то Валерия.
Верма помолчала. Потом ответила:
– С Марком Габинием. Мы сегодня обручились.
Валерия открыла рот, но ничего не сказала. Не могла. Одна мысль билась в мозгу: «А ведь мне осталось служить Весте меньше двух лет…»
– Пришла попрощаться, – сказала Верма, так и не дождавшись ответа.
От Вермы исходила такая уверенность! Она знала, что делать и как делать. Она смотрела на Валерию снизу вверх, но Валерии чудилась в её взгляде снисходительность.
На щеках Валерии вспыхнули красные пятна. Она не могла поверить: Марк оставил её. Ждал столько лет и… Но почему?! Неужели из-за этого розыгрыша с Вермой? Но ведь и раньше у него были другие женщины. Десятки женщин. И это ничего не значило. И вдруг… Что делать? Написать ему… надо объясниться. Выйти из Дома она не может…
– Ты передашь от меня письмо Марку?
– Разумеется нет. – Верма позволила себе улыбнуться уголком рта. И в этой улыбке было нескрываемое торжество. Неужели Валерия надеялась, что Верма сделает подобную глупость?!
– Ты – умница, а я – дура, – сказала Валерия.
– Ну что ты, – Верма улыбнулась в этот раз в открытую, как можно доброжелательнее. – Просто Фортуна решила так, а не иначе.
Валерия собрала все своё мужество и всю гордость. И, будто переступая через себя, ломая что-то в себе, выдавила:
– Желаю тебе счастья с Марком.
Таким тоном она могла произнести: «Вон!» Верма поднялась.
– Ты не обижайся. – Сколько снисхождения в её голосе! – Просто я не гожусь в весталки.
«Ненавижу!» – хотелось крикнуть Валерии. А она лишь сказала:
– Прощай.
Верма ушла. А Валерия стояла неподвижно. Ей не приснилось все это только что? Неужели правда?
«Это подло! – хотелось выкрикнуть ей. – Марк мой! Осталось меньше двух лет, и Марк стал бы моим! Но почему, почему?!»
Молодая подлая дрянь! Она получит Марка. Она родит ему ребёнка. Она… Валерия завидует Верме? Да что ж тут обманывать себя – конечно завидует. Потому что та родилась на пятнадцать лет позже, потому что не пошла в весталки, не потеряла тридцать лет жизни. И теперь легко и как будто между прочим получит то, о чем так долго мечтала Валерия, чего ждала столько лет, к чему стремилась изо всех сил. Получит Марка, который для Валерии столько лет был единственным и неповторимым, а для этой самки – подходящий временный приз. И уже ничего не изменить, не обуздать время, не нагнать. Вокруг глаз морщины, складки вокруг рта, в волосах седина, проступили жилы на шее, грудь обвисла, на боках появились складки, на бёдрах синим узором проступили веточки сосудов. Ни притирания, ни ванны с молоком не поставят предела Кроносу. Валерия думала, что сражается со временем для Марка. Она мечтала – скоро. А оказалось – никогда.
О, Веста, прости, я плохо тебе служила. Отныне не буду думать о нем – только о тебе. Я останусь здесь навсегда – мне некуда идти. Какая-нибудь девочка, уже выбранная родителями, не войдёт в этот храм. И успеет повзрослеть, и выйдет замуж. Опять я все думаю не о том, Веста. Прости. Я все о людях, о свадьбах, о детях. А надо думать о тебе, богиня. Тебе посвящён порог, его невеста не смеет коснуться ногой…
Прости, Веста…
А ведь осталось меньше двух лет…
Прости, Веста…
Ей почудилось, что она вновь вступает в Храм. Вновь девочкой, испуганной и жалкой, и будет ближайшие десять лет учиться соблюдать ритуалы. Она ощутила ту же робость и ту же стылую безнадёжность раз и навсегда принятого бесповоротного решения. И одновременно она чувствовала себя такой старой. Девочка и старуха в одном лице. А женщина – никогда…
IV
Став матерью, Норма Галликан не стала отдавать меньше времени работе. Иногда она таскала сына с собой, иногда оставляла маленького Марка с нянькой. Ребёнок присутствовал в её жизни, становясь соучастником во всем. Порой Норме казалось, что когда малютка Марк рядом, ей лучше все удаётся. С появлением Марка в её клинике стали вдруг выздоравливать безнадёжные больные с тяжёлой формой лучевой болезни. Когда он что-то лепетал, сидя рядом с её столом на своём детском стульчике, ей в голову приходили неожиданные яркие идеи. Она даже стала подозревать какую-то связь между его присутствием и своими неожиданными открытиями.
Но сегодня она оставила сынишку дома – Марк капризничал, цеплялся за одежду и ни за что не хотел оставаться один. Быть может, он предчувствовал?
Явившись в клинику, Норма не застала привратника у входа и секретаршу в своём кабинете. Она вообще никого не встретила, пока шла в свой таблин – ни единой души. Более того, ей показалось, что сотрудники где-то рядом, но прячутся от неё и наблюдают из-за колонн или из ниш, скорчившись за мраморными статуями.
Нелепая детская фантазия.
Норма Галликан вошла в свой таблин и… В её кресле за столом сидел исполнитель. Два других бесцеремонно рылись в шкафу.
– Что это значит? – спросила Норма, упирая руки в бока и мгновенно закипая от гнева.
Сидящий за столом неспешно поднялся. Она не могла отвести от него взгляда. Правильные черты, гладкая кожа. Коротко постриженные светлые волосы. А в глазах какое-то мельтешение, что-то похожее на суету вирусов под микроскопом. Откуда только берутся такие глаза? Ей всегда становилось обидно за Рим, когда она видела такие глаза и такие лица. Она тряхнула головой – да, в глаза исполнителям лучше не смотреть. Даже в глаза больным легче смотреть, чем в эти…
– В чем дело, мальчики? У вас проблемы со здоровьем? Тогда запишитесь на приём. – Дыхание её прерывалось – не от быстрой ходьбы, от гнева.
– Мы пришли привести к присяге работников клиники, – объявил один из исполнителей. Второй взял бумагу со стола и принялся читать, как будто мог что-то понять.
– К присяге? О чем ты? Разве наша центурия военная, чтобы давать присягу? Медики давали клятву Гиппократа. «Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигеей и Панакеей»… Остальные трудятся по мере сил за весьма умеренную плату.
– Клятву верности диктатору Бениту, – пояснил исполнитель.
Она сделал вид, что слышит о подобном впервые.
– Плацидиан? – она упорно именовала диктатора оскорбительным именем усыновлённого. – Он нынче новое светило в медицине? Что-то не слышала.
– Бенит Пизон – диктатор, и все учёные, писатели и репортёры клянутся ему в верности, – вполне серьёзно, приняв неведение Нормы Галликан за чистую монету, принялся втолковывать ей исполнитель.
– А как же Декларация прав человека? Свобода слова и распространения информации? Там ничего не сказано, что надо давать клятвы диктаторам, особенно когда они чувствуют неустойчивость своего положения. Кажется, Большой Совет уже не раз обсуждал ситуацию в Империи и не доволен нововведениями Бенита. Особенно после того как вернулся Элий.
– Этот человек самозванец! – воскликнул исполнитель.
– А я слышала, что этот человек – подлинный Элий, и Большой Совет признал его таковым.
– Враньё! – безапелляционно воскликнул исполнитель.
– Ты – гений? – спросила Норма.
– Нет, я – человек. И хватит болтать, пора присягать диктатору Бениту.
– Давать клятву Бениту – все равно что сношаться с козлом.
– Ты хочешь, чтобы к тебе применили закон об оскорблении Величия? – взъярился исполнитель.
– Что ты, глупышка. Разве я хоть как-то оскорбила императора Постума, или римский народ, или сенат?
– Вели пригласить своих людей, пусть присягнут диктатору, – настаивал исполнитель.
– Ну нет! Я не буду присягать. И мои люди тоже. Я им запрещаю! – Её тёмные глаза приобрели совершенно невозможный, какой-то стальной оттенок. Рыжие волосы рассыпались по плечам. Она походила на разъярённую тигрицу. Исполнитель невольно попятился.
– Ты об этом пожалеешь! – все, что мог он пообещать.
– Да я всю жизнь жалею диктатора Бенита, – задорно, по-девчоночьи крикнула Норма. – За его ничтожность.
Исполнитель повернулся и смахнул с подставки мраморный бюст Элия. Голова рухнула на мозаичный пол, и нос, разумеется, откололся. Норма медленно подошла к громиле и влепила ему пощёчину.
– Вот моя клятва Бениту!
– Ах ты сука! – Исполнитель уже замахнулся, но товарищ перехватил его руку. Тот попытался вырваться.
– Ради Ромула-основателя, не надо! Не хочет – как хочет. У нас нет приказа принуждать силой.
– Так будет! Предатели за все получат! – вопил оскорблённый исполнитель, пока товарищ волок его из таблина. – Мы все здесь разнесём в пыль!
Третий направился к двери молча. И уже у самого выхода воровато оглянулся, пнул поверженный бюст и торопливо выскочил за дверь.
Норма кинулась за ним и вдогонку выкрикнула все ругательства, какие только знала. А знала она их немало. Она всерьёз собиралась пустить в ход кулаки. Но исполнители попались резвые.
Она вернулась в таблин, подняла мраморную голову и поставила на прежнее место. Сделала несколько кругов по таблину. Выпила из кувшина воды – прямо из горлышка. Это не успокоило – вряд ли что-то могло её сейчас успокоить. Она вышла к секретарше в приёмную. Девушка сидела за столом с перекошенным белым лицом. На стуле в уголке, дожидаясь приёма, сидел немолодой человек в зеленой тунике медика. Когда Норма шла в таблин, в приёмной никого не было… Теперь выползли.
– Ливилла, позвони в реставрационную мастерскую, – приказала Норма. – Пусть пришлют лучшего реставратора склеить бюст.
– Домна Норма, а что если нам присягнуть диктатору? – спросил медик, поднимаясь. – Я лично не против. Что в этом плохого? Невеликая плата за возможность спокойно работать.
– Пока я возглавляю клинику, никто, ты слышишь, никто не будет присягать Бениту! – воскликнула Норма Галликан. – Ни за что!
– Если мы не присягнём, присягнут другие и займут наши места.
– Никто не будет присягать, – повторила Норма, – я запрещаю. – И бегом вернулась в свой таблин.
Ливилла скривила губы. Медик оглянулся на дверь, за которой только что скрылась Норма, подался вперёд и прошептал:
– Это она пытается искупить своё прошлое, искупить то, что они сотворили на пару с Трионом. Но я-то не создавал бомбу. Я – чист. И хочу работать. Почему я должен приносить свою работу в жертву её прихотям?
А Норма сидела в своём таблине и, отодвинув в сторону отчёт медицинской центурии, написала на листе крупными буквами: «Размышления о прогрессе, Риме и свободе».
Эпиграфом она взяла слова Тита Ливия:
«Не во власти царей, но во власти свободы находится римский народ»[22].
Она на секунду задумалась. Отложила стило. Можно, конечно, писать ярко, дерзко, но… ей почему-то казалось это вульгарным. Пожалуй, наоборот. Строгий изысканный стиль будет более уместен. Она вновь взялась за стило:
«Мне кажется, что моё мнение, сообщаемое здесь, может представлять интерес в силу моего научного и психологического опыта…»
Но сегодня она оставила сынишку дома – Марк капризничал, цеплялся за одежду и ни за что не хотел оставаться один. Быть может, он предчувствовал?
Явившись в клинику, Норма не застала привратника у входа и секретаршу в своём кабинете. Она вообще никого не встретила, пока шла в свой таблин – ни единой души. Более того, ей показалось, что сотрудники где-то рядом, но прячутся от неё и наблюдают из-за колонн или из ниш, скорчившись за мраморными статуями.
Нелепая детская фантазия.
Норма Галликан вошла в свой таблин и… В её кресле за столом сидел исполнитель. Два других бесцеремонно рылись в шкафу.
– Что это значит? – спросила Норма, упирая руки в бока и мгновенно закипая от гнева.
Сидящий за столом неспешно поднялся. Она не могла отвести от него взгляда. Правильные черты, гладкая кожа. Коротко постриженные светлые волосы. А в глазах какое-то мельтешение, что-то похожее на суету вирусов под микроскопом. Откуда только берутся такие глаза? Ей всегда становилось обидно за Рим, когда она видела такие глаза и такие лица. Она тряхнула головой – да, в глаза исполнителям лучше не смотреть. Даже в глаза больным легче смотреть, чем в эти…
– В чем дело, мальчики? У вас проблемы со здоровьем? Тогда запишитесь на приём. – Дыхание её прерывалось – не от быстрой ходьбы, от гнева.
– Мы пришли привести к присяге работников клиники, – объявил один из исполнителей. Второй взял бумагу со стола и принялся читать, как будто мог что-то понять.
– К присяге? О чем ты? Разве наша центурия военная, чтобы давать присягу? Медики давали клятву Гиппократа. «Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигеей и Панакеей»… Остальные трудятся по мере сил за весьма умеренную плату.
– Клятву верности диктатору Бениту, – пояснил исполнитель.
Она сделал вид, что слышит о подобном впервые.
– Плацидиан? – она упорно именовала диктатора оскорбительным именем усыновлённого. – Он нынче новое светило в медицине? Что-то не слышала.
– Бенит Пизон – диктатор, и все учёные, писатели и репортёры клянутся ему в верности, – вполне серьёзно, приняв неведение Нормы Галликан за чистую монету, принялся втолковывать ей исполнитель.
– А как же Декларация прав человека? Свобода слова и распространения информации? Там ничего не сказано, что надо давать клятвы диктаторам, особенно когда они чувствуют неустойчивость своего положения. Кажется, Большой Совет уже не раз обсуждал ситуацию в Империи и не доволен нововведениями Бенита. Особенно после того как вернулся Элий.
– Этот человек самозванец! – воскликнул исполнитель.
– А я слышала, что этот человек – подлинный Элий, и Большой Совет признал его таковым.
– Враньё! – безапелляционно воскликнул исполнитель.
– Ты – гений? – спросила Норма.
– Нет, я – человек. И хватит болтать, пора присягать диктатору Бениту.
– Давать клятву Бениту – все равно что сношаться с козлом.
– Ты хочешь, чтобы к тебе применили закон об оскорблении Величия? – взъярился исполнитель.
– Что ты, глупышка. Разве я хоть как-то оскорбила императора Постума, или римский народ, или сенат?
– Вели пригласить своих людей, пусть присягнут диктатору, – настаивал исполнитель.
– Ну нет! Я не буду присягать. И мои люди тоже. Я им запрещаю! – Её тёмные глаза приобрели совершенно невозможный, какой-то стальной оттенок. Рыжие волосы рассыпались по плечам. Она походила на разъярённую тигрицу. Исполнитель невольно попятился.
– Ты об этом пожалеешь! – все, что мог он пообещать.
– Да я всю жизнь жалею диктатора Бенита, – задорно, по-девчоночьи крикнула Норма. – За его ничтожность.
Исполнитель повернулся и смахнул с подставки мраморный бюст Элия. Голова рухнула на мозаичный пол, и нос, разумеется, откололся. Норма медленно подошла к громиле и влепила ему пощёчину.
– Вот моя клятва Бениту!
– Ах ты сука! – Исполнитель уже замахнулся, но товарищ перехватил его руку. Тот попытался вырваться.
– Ради Ромула-основателя, не надо! Не хочет – как хочет. У нас нет приказа принуждать силой.
– Так будет! Предатели за все получат! – вопил оскорблённый исполнитель, пока товарищ волок его из таблина. – Мы все здесь разнесём в пыль!
Третий направился к двери молча. И уже у самого выхода воровато оглянулся, пнул поверженный бюст и торопливо выскочил за дверь.
Норма кинулась за ним и вдогонку выкрикнула все ругательства, какие только знала. А знала она их немало. Она всерьёз собиралась пустить в ход кулаки. Но исполнители попались резвые.
Она вернулась в таблин, подняла мраморную голову и поставила на прежнее место. Сделала несколько кругов по таблину. Выпила из кувшина воды – прямо из горлышка. Это не успокоило – вряд ли что-то могло её сейчас успокоить. Она вышла к секретарше в приёмную. Девушка сидела за столом с перекошенным белым лицом. На стуле в уголке, дожидаясь приёма, сидел немолодой человек в зеленой тунике медика. Когда Норма шла в таблин, в приёмной никого не было… Теперь выползли.
– Ливилла, позвони в реставрационную мастерскую, – приказала Норма. – Пусть пришлют лучшего реставратора склеить бюст.
– Домна Норма, а что если нам присягнуть диктатору? – спросил медик, поднимаясь. – Я лично не против. Что в этом плохого? Невеликая плата за возможность спокойно работать.
– Пока я возглавляю клинику, никто, ты слышишь, никто не будет присягать Бениту! – воскликнула Норма Галликан. – Ни за что!
– Если мы не присягнём, присягнут другие и займут наши места.
– Никто не будет присягать, – повторила Норма, – я запрещаю. – И бегом вернулась в свой таблин.
Ливилла скривила губы. Медик оглянулся на дверь, за которой только что скрылась Норма, подался вперёд и прошептал:
– Это она пытается искупить своё прошлое, искупить то, что они сотворили на пару с Трионом. Но я-то не создавал бомбу. Я – чист. И хочу работать. Почему я должен приносить свою работу в жертву её прихотям?
А Норма сидела в своём таблине и, отодвинув в сторону отчёт медицинской центурии, написала на листе крупными буквами: «Размышления о прогрессе, Риме и свободе».
Эпиграфом она взяла слова Тита Ливия:
«Не во власти царей, но во власти свободы находится римский народ»[22].
Она на секунду задумалась. Отложила стило. Можно, конечно, писать ярко, дерзко, но… ей почему-то казалось это вульгарным. Пожалуй, наоборот. Строгий изысканный стиль будет более уместен. Она вновь взялась за стило:
«Мне кажется, что моё мнение, сообщаемое здесь, может представлять интерес в силу моего научного и психологического опыта…»
V
Наконец Марцелл явился.
Но почему-то не решился зайти в таблин Нормы. Она встретила его случайно на лестнице. Она поднималась, а он спускался вниз. То есть уходил. Она так растерялась, что остановилась и молча смотрела на него. Он тоже остановился. Казалось, он чего-то ждал. Но она продолжала стоять молча. Она просто ничего не могла сказать – сердце её колотилось, как сумасшедшее. Тогда он улыбнулся и сказал таким тоном, будто вообще не надеялся увидеть Норму в клинике:
– А, это ты.
– Я звонила тебе, – выдавила она – без упрёка, но с какою-то вымученной жалкой надеждой.
– Я знаю.
– Нам надо поговорить.
– Не стоит. – Опять на лице его мелькнула мучительная гримаса, опять он боролся с собою и изнывал от этой борьбы. – Все должно разрешиться само собой.
– А ты, ты… Ты сейчас…
– Я иду домой.
– Мы встретимся сегодня? – спросила она почти заискивающе.
– Ну нет! – неожиданно воскликнул он раздражённо.
Норма слышала это «нет» и не верила. Это было выше сил. Она стояла неподвижно, вцепившись в перила, и смотрела, как он спускается по лестнице. Она кинулась следом – невозможно просто так его отпустить! Он уже садился в таксомотор.
– Марцелл!!
Он оглянулся. На лице его выказалось почти непереносимое страдание. Будто он выкрикнул ей в лицо: «Но нельзя же так меня мучить!»
– Что случилось? – спросила она, подходя.
– Все встало на свои места, – сказал он очень тихо, не глядя на неё.
Захлопнул дверцу, и авто укатило. Она пошла следом. Будто надеялась, что он остановит таксомотор возле следующего перекрёстка, выскочит, кинется к ней. Нет, конечно, она не надеялась. Она просто шла куда-то. Ей казалось, что она умерла вместе с выкриком «Нет!» Марцелла. Но цочему-то она ещё могла двигаться, могла дышать, и это её удивляло. Сделала круг, вернулась к дверям клиники. Но прошла мимо вестибула и двинулась дальше. В таверне на углу выпила воды со льдом.
«Встало на свои места?» – Какие места? Чьи?
«Я поглупела», – сказала она себе.
Марцелл явно на что-то намекал, а она не могла догадаться. Ибо догадка была слишком чудовищна. И вновь она петляла по улицам, и вновь вернулась к дверям клиники. И только теперь вошла.
Но почему-то не решился зайти в таблин Нормы. Она встретила его случайно на лестнице. Она поднималась, а он спускался вниз. То есть уходил. Она так растерялась, что остановилась и молча смотрела на него. Он тоже остановился. Казалось, он чего-то ждал. Но она продолжала стоять молча. Она просто ничего не могла сказать – сердце её колотилось, как сумасшедшее. Тогда он улыбнулся и сказал таким тоном, будто вообще не надеялся увидеть Норму в клинике:
– А, это ты.
– Я звонила тебе, – выдавила она – без упрёка, но с какою-то вымученной жалкой надеждой.
– Я знаю.
– Нам надо поговорить.
– Не стоит. – Опять на лице его мелькнула мучительная гримаса, опять он боролся с собою и изнывал от этой борьбы. – Все должно разрешиться само собой.
– А ты, ты… Ты сейчас…
– Я иду домой.
– Мы встретимся сегодня? – спросила она почти заискивающе.
– Ну нет! – неожиданно воскликнул он раздражённо.
Норма слышала это «нет» и не верила. Это было выше сил. Она стояла неподвижно, вцепившись в перила, и смотрела, как он спускается по лестнице. Она кинулась следом – невозможно просто так его отпустить! Он уже садился в таксомотор.
– Марцелл!!
Он оглянулся. На лице его выказалось почти непереносимое страдание. Будто он выкрикнул ей в лицо: «Но нельзя же так меня мучить!»
– Что случилось? – спросила она, подходя.
– Все встало на свои места, – сказал он очень тихо, не глядя на неё.
Захлопнул дверцу, и авто укатило. Она пошла следом. Будто надеялась, что он остановит таксомотор возле следующего перекрёстка, выскочит, кинется к ней. Нет, конечно, она не надеялась. Она просто шла куда-то. Ей казалось, что она умерла вместе с выкриком «Нет!» Марцелла. Но цочему-то она ещё могла двигаться, могла дышать, и это её удивляло. Сделала круг, вернулась к дверям клиники. Но прошла мимо вестибула и двинулась дальше. В таверне на углу выпила воды со льдом.
«Встало на свои места?» – Какие места? Чьи?
«Я поглупела», – сказала она себе.
Марцелл явно на что-то намекал, а она не могла догадаться. Ибо догадка была слишком чудовищна. И вновь она петляла по улицам, и вновь вернулась к дверям клиники. И только теперь вошла.