Буревой Роман. Северная Пальмира

   «Надо отослать статью Флакку, – решила она. – Сегодня. Немедленно. Я ещё успею… Может быть».

ГЛАВА IX
Игры в Северной Пальмире

   «Император даровал амнистию осуждённым за оскорбление Величия. В Риме растёт мудрый и милостивый правитель».
 
   «Как и предсказывали все опросы общественного мнения, на выборах в итальянских трибах победили сторонники Бенита. Теперь очередь Галлии и Испании поддержать спасителя Отечества».
 
   «Все вестники сообщают об исчезновении Августы…»
 
   «Сообщение о военном конфликте между Винландом и Новой Атлантидой оказалось ложным».

«Акта диурна», 6-й день до Нон октября^[23]

I

   Элий ходил по просторным комнатам огромного дома. Останавливался у окон, смотрел на парк с облетающими жёлтыми деревьями и неработающими фонтанами, на серое, низко висящее небо и пытался представить, что он живёт в окрестностях Рима. Но не представлялось. Рим остался в другой жизни. А он, Элий, в изгнании.
   Виллу эту называли «Виллой Аполлона», потому что у входа стояла мраморная скульптура покровителя муз. Для бога Света уже привезли деревянные щиты – не сегодня-завтра мраморного красавца упрячут в деревянный саркофаг. Комнаты пустовали, каждый шаг отдавался в покоях гулким эхом. Но было тепло: дом наконец стали отапливать и подключили воду. Отремонтировали атрий, таблин, экседру. В спальнях работали маляры. В этом поместье много лет никто не жил. И вот теперь это дом Элия. Возможно, на долгие годы. И он будет жить в этом доме один. Он подумал об одиночестве как о страшном и неистребимом враге. Ведь Элий не философ и никогда не стремился к уединению. И все же… да, все же… Раз за разом одиночество его настигало, с каждой победой зверь набирал силу. И в очередном поединке все тяжелее его одолеть.
   В давние времена, в эпоху Камилла, Сципионов и даже Цезаря римляне не знали, что это за божество. А если и догадывались порой, как Гай Гракх, – кольнуло в сердце, сдавило виски, – то не говорили об этом вслух и не поклонялись ему никогда. Недаром так страдали изгнанные из Рима. Они отрывались не только от базилик, храмов, терм, но и от друзей, от всех родных и близких душ, всех, кто приходил поздравить сына с совершеннолетием или посидеть вместе с обвиняемым на скамье подсудимых и поддержать своими кивками и пожатиями рук, от всех, кто утром теснился в атрии на салютациях, а вечером в триклинии возлежал с ними за столом. Житель Рима – частица живого организма. И вдруг – удар ножа, и ты – отсечённый кусок живой плоти, истекаешь кровью на берегах Понта.
   А теперь одиночество так же заурядно, как авто, винтовки и кинофильмы.
   Элий прошёл в триклиний. Здесь от прежнего хозяина сохранились дубовый стол и резные ложа. Хорошая добротная работа. Пришлось только заказать новые матрасы и подушки. Обивка цвета листвы кленов в начале октября. Элий присел на крайнее ложе. На столе – чашка кофе и на тарелке несколько пирогов с дичью. Квинт постарался. Незаменимый Квинт. Элий взял пирог, отломил кусок и положил на край стола в дар покровителям дома, чтобы ненароком не съесть все до конца. Старая привычка. Ненужная. Ларов больше нет.
   – Хороший дом, – сказал Элий вслух. – И почти не разрушился. Как будто у него есть Лары.
   – А с чего ты решил, что нет? – спросил косматый, весь поросший серой шёрсткой старичок, выходя из дальнего угла триклиния и взбираясь на ложе напротив Элия. – Это у вас там, в Риме, всякие неурядицы, а у нас все как положено: домовой, леший, овинник, банник. Все при деле. Берегут, охраняют. – Старичок взял отложенный для него кусочек и стал жевать. Даже ладошка у него поросла серыми волосками. Нестерпимо хотелось погладить такую ладошку. Элий невольно улыбнулся. – Мне тут, между прочим, без хозяев голодно было. Одно удерживало: думал, сбегу – так дом в три года сгниёт и порушится. Вот и берег изо всех сил, знал, что приедете. И мне спасибо скажете. Дом-то хорошо сработан, на годы, жалко такой разорять. Только отопление мне ваше не нравится – воздух горячий по полу и стенам снизу идёт. По мне так лучше печку сложить да изразцами украсить. И в атрии всегда зимой холодно, и со стеклянного потолка снег сгребать несподручно. А сгребать приходится, иначе в снежную зиму стекла полопаться могут. И вниз капает часто. Бр-р…
   – Так ты Лар? – спросил Элий, разглядывая старичка.
   – Ну, по-вашему – Лар, а по-здешнему – домовой.
   – Спасибо тебе, что дом сберёг. – У Элия перехватило горло. У него есть настоящий дом и собственный маленький домашний божок. Дом для римлянина всегда больше чем жилище. Это его убежище и храм.
   – Я-то сберёг, да ты, гляди, не разори. Дом хороший. Гарпоний Кар строил его сразу после войны. В те года много было мерзких коробок понаделано, потому как Руфин, учитывая обстановку в Империи, провёл в сенате закон против роскоши и обложил налогом каждую колонну. Таких уродских зданий полно в Северной Пальмире.
   – В Риме их тоже хватает.
   – Но Гарпоний Кар был достаточно богат, чтобы построить красивый дом и не подсчитывать, сколько придётся заплатить за колонны. А хозяйка твоя скоро прибудет? Ты не бойся, я над ней шутковать не стану.
   – Нету хозяйки. – Элий опустил голову.
   – Э, так не пойдёт. Без хозяйки дому нельзя. «Дом холостяка несовершенен» – это ваша римекая поговорка. Я не для того дом берег, чтобы несовершенство терпеть.
   Слова домового вызвали боль. «Несовершенство» прозвучало как «уродство». В древности уродство и несчастье считалось карой богов. Тот, кто несчастен, не угоден небожителям. Горе надо прятать, от горя – очищаться. Потом люди стали терпимее, и боги смягчились. И все же в несчастьях всегда видишь кару и в первый момент непременно воскликнешь: «За что?»
   – Ты – мужчина ещё не старый, женись. Неужто никого нет на примете?
   – Есть…
   – Так в чем дело?
   – Она меня не любит.
   – Вот так удивил! Не любит – так влюби. Что она любит больше всего? Конфеты, сладости, наряды? Что?
   Элий на секунду задумался.
   – Больше всего она любит игры. Театральные представления и гладиаторские бои.
   – Так устрой ей игры. Или спектакль. Постарайся для любимой, хозяин. А уж я постараюсь, чтобы у тебя в дому всегда был уют.
   – Элий, тебе прислали письмо, – сказал Квинт, заходя в триклиний и оглядываясь – проходя через атрий, он слышал голоса, а вошёл и увидел только Элия. Не рехнулся ли хозяин окончательно? Сидит один в триклинии и разговаривает сам с собой.
   Элий разорвал конверт.
   «Лета просит тебя прибыть в гостиницу „Европа“, в номер „L“.»
   Ему казалось, что сердце его сейчас разорвётся.
   Лета… Так Летиция назвалась при их первой встрече.

II

   Хитросплетения металлических ветвей и цветов, покрытые тончайшей позолотой. Элий остановился возле решётки подъёмника. Для изгнанника в Северной Пальмире слишком много золота, мозаик, дорогих ковров, тепла, света. И времени… Но времени в любом изгнании более чем достаточно. Только время это отравленное, оно бесконечное и одновременно мгновенно проходящее. Здесь ничего не дождаться: ни подъёмника, который почему-то не желает спускаться с верхнего этажа, ни новостей, ни перемен – ничего. Элий вновь глянул на золочёную стрелку. Она упорно стояла на цифре «III». Элий открыл дверь на лестницу и стал подниматься. Квинт тащился следом.
   «Я жесток с Квинтом, – подумал Элий. – Я со всеми жесток».
   Мелкий марш очень удобен для его искалеченных ног.
   Элий отыскал дверь с номером «L» и постучал. Никто не отозвался. Он вновь постучал. Тишина. Пришлось идти вниз за администратором. Тот выслушал Элия и удивился. Вполне искренне: пятидесятый номер давно уже пустует. Да, номер снят и оплачен до октябрьских Ид, но домна Лета – под таким именем записалась молодая особа в книге регистрации – не появляется несколько дней. И не распоряжалась кого-либо пускать к себе в номер. Элий протянул служителю письмо. Двести сестерциев довершили дело. Служитель уступил. Вновь поднялись наверх. Служитель открыл своим ключом номер. Элий обошёл комнаты. Вещей почти не было. Он с благоговением коснулся оставленной на кровати туники. В шкафу на полке лежало аккуратно сложенное платье. Что-то знакомое и незнакомое. Элий даже не мог сказать – принадлежат эти вещи Летиции или нет… В комнатах стоял терпкий возбуждающий запах.
   – Чем это пахнет? – спросил Элий.
   – «Вененум». Очень модные нынче духи, – отозвался Квинт. – Кто-то вылил здесь целый флакон.
   Однако на столике нашлось письмо, и на сложенном вчетверо листе было написано «Элию». Её почерк он не мог не узнать. Взял бумагу. Медлил. Потом развернул лист. Ему часто снилось такое: он получает от Летиции письмо, распечатывает, силится прочесть – и не может. Видит буквы, но они расплываются, и смысл ускользает. И тогда во сне, сделав усилие, Элий начинал шептать слова, сознавая, что на самом деле в письме написано другое. Но что написано на самом деле, он прочесть не мог.
   Вот и сейчас он смотрел, а букв не видел.
   – Читай, – сказал Квинту и протянул листок.
   – «Я не была. Я была. Нет меня. Нет у меня желаний. Лета», – прочёл Квинт.
   Элий не мог понять, зачем Летиция привела в записке текст старинной эпитафии. Зачем подписалась именем «Лета»?
   – Все? – спросил Элий. Квинт кивнул. – Не может быть! Там вовсе не то написано! – Он вырвал лист бумаги и прочёл сам:
   «Я не была. Я была. Нет меня. Нет у меня желаний. Лета».
   Она как будто оплакивала себя.

III

   Элий медленно спустился по лестнице, вновь почему-то не воспользовавшись подъёмником, и в атрии столкнулся со Всеславом. Молодой гладиатор, видимо, возвращался из амфитеатра. Да, кажется, сегодня имя Сенеки было в списках. Гладиаторы боялись его, как чумы. Коли Всеслав на арене, наверняка будет кровь. И смерть – очень вероятно. За глаза Сенеку прозвали Фобосом^[24]. Всеслав об этом прозвище знал, и оно ему нравилось.
   –  Ты ко мне? – В голосе Всеслава послышалась мольба. Он почти заискивал. – Я не знал… Но сейчас все устрою… Эй… сюда! – кликнул он служителя.
   – Я не к тебе.
   – Нет? – В глазах Всеслава была такая тоска.
   – Ты сегодня сражался? – спросил Элий.
   – Ну да, с Эпиктетом. Его увезли в больницу. Зайдём ко мне, отметим победу.
   – Эпиктет сильно пострадал?
   – Какое мне дело? Я выиграл… Мы все знаем, на что идём. Это ты стараешься никого не убить. Публике такое не нравится. Твоя популярность падает.
   – Не стоит думать лишь о том, как угодить публике.
   – Зачем же тогда я пошёл в гладиаторы? И ты – зачем?
   – Я уже говорил – исполнить желание.
   Слова Элия разозлили Всеслава. Он их не понимал.
   – Ты врёшь! – закричал юноша. Несколько человек, сидевших в углу атрия на скамьях, обернулись. – Ты нагло врёшь! Тебе нужна слава! Такая слава, какую не удавалось стяжать никому до тебя!
   – Послушай, я знаю, в чем дело. – Элий положил ему руку на плечо. – И хочу тебе помочь. Это очень трудно, почти невозможно, но пока ещё ты…
   – Отвяжись! – Всеслав стряхнул его руку. – Отвяжись, паппусик… И молись, чтобы нам не сойтись друг с другом на арене.
   В этот момент открылись двери подъёмника, и Всеслав кинулся в кабину бегом, как в нору, как в убежище.
   – Сульде! – крикнул Элий.
   И тут произошло что-то невероятное. Всеслав будто прянул вверх. Плечи его раздались, а лицо исказилось. И вместо юных черт уроженца севера проглянуло совсем иное – смуглое, плоское, скуластое, с косо прорезанными глазами. Тонкие губы оскалились, обнажая жёлтые зубы. Но так длилось лишь мгновение. А потом видение исчезло. Лицо Всеслава сделалось прежним, только очень бледным, гладиатор держался рукой за ворот туники и часто-часто дышал. Элий попятился.
   Всеслав опомнился и нажал кнопку подъёмника. Какая-то женщина хотела войти в кабину, но Всеслав отшвырнул её, и двери закрылись. Подъёмник тронулся. Всеслав опустился на пол, обхватил руками колени и заплакал. Потом нажал кнопку остановки. Раздвинул створки – силы хватило, выскочил и помчался по лестнице вниз.
   Но Элия уже не было в атрии.

IV

   Шёлк был нежен, как может быть нежен только шёлк. Струился, ласкался к пальцам. Возбуждал…
   – Красивое платье. Хочешь купить? – спросила стоящая рядом женщина.
   Летиция невольно отшатнулась. Она не любила, когда с ней разговаривали на улице.
   Незнакомка была красива, но какой-то странной, будто прозрачной красотой. Очень бледное лицо без намёка на краску, светлые ресницы. И глаза совершенно прозрачные, в их глубине зловеще чернели зрачки. Волосы тоже были совершенно белые – именно белые, а не седые, без намёка на серый или желтоватый оттенок. И одета женщина была необычно: прозрачное платье, а поверх плащ из белой пушистой шерсти, отороченный белоснежным мехом. На шее сверкало жемчужное ожерелье.
   – Хочу, – ответила Летиция. Будто против воли. Или в самом деле против воли? – Я каждый день покупаю новое платье. – Уж этого она точно говорить не хотела. – Чтобы один день отличить от другого.
   – Зайдём ко мне, выпьем кофе, поговорим, – предложила незнакомка.
   – Ты – сводня?
   – А хоть бы и так? Тебя это пугает?
   – Почти нет.
   – Я – Иэра, – сказала матрона. – Одна из Нереид.
   Дом её был недалеко от рынка – миновать сад, где резвились дети (только не смотреть на детей, зажмурить глаза и не смотреть, и криков их не слышать, и плача…). А вот и дом – почти что дворец, отделанный белым мрамором, прозрачный, бесцветный, как струи дождя, как и сама хозяйка.
   В малый триклиний (опять же белые стены без росписей и мозаик – лишь лепные барельефы, причудливые фризы – и только) слуга, молчаливый, седой, наряжённый в белое, принёс серебряный поднос, а на нем – серебряный кофейник, серебряные чашки изумительной работы, ложечки, тарелочки, все из серебра. В ажурной вазочке, опять же сплетённой из серебряных нитей в тончайшее кружево, обсыпанное сахарной пудрой, лежало печенье. Лишь кофе был чёрным. Чёрным, как земля. А Летиция уже была готова увидеть белый кофе.
   В триклиний по очереди заглянули трое молодых людей. Все трое белобрысые, с плоскими, будто приплюснутыми, лицами, маленькими глазками навыкате, слюнявыми полуоткрытыми ртами. Столь схожие и ростом и выражением лица, что Летиция приняла бы их за одну и ту же личность, трижды промелькнувшую в проёме, если бы они неожиданно не явились в дверях все трое, явно ожидая приглашения к столу.
   – Вас покормят в большом триклинии, – пообещала матрона.
   Двое тут же заулыбались, закивали согласно и ушли, а третий озлился, стал брызгать слюною, заорал: «Скотина!» Но тут же пара сильных рук ухватила его под локти. И этот третий был уведён, хотя и не без труда.
   – Мои сыновья, – сказала матрона. – Все трое – близнецы. И все – идиоты. Двое добрых, а третий – злой. Ты его сторонись. У него манера щипать за руку выше локтя, и пребольно. – Она сказала об этом легко и без жалости. – Я здесь как бы в изгнании. Слишком много времени провела в колодце. Надо было окунуться и уйти, но меня держали там годы и годы. И вот теперь мне не мил Небесный дворец, хочется взлететь выше, в Недосягаемое. Но не могу. И вместо того чтобы рваться вверх, бегу вниз на землю. Так всегда бывает, когда желаешь недостижимого. Растёшь до своего желания, и никак не можешь дорасти. Рвёшься изо всех сил, и все равно чувствуешь – мелочи, все мелочи.
   – Мелочи, – повторила Летиция вслух. Слово было знакомое.
   – И тогда кидаешься вниз – в эти самые мелочи, – продолжала Иэра. – Это не спасение, это обман, поражение. Так и с тобой случилось. Твоя любовь больше тебя.
   – Я уже не люблю, – отвечала Летиция спешно.
   – Жаль, что ты не глотнула из того колодца, – задумчиво проговорила Иэра. – Вода из него даёт знание и сокращает жизнь. Невеликая плата, не так ли?
   – Я уже не люблю, – повторила Летиция упрямо.
   – Опасно так обманывать себя. Ты видела эту троицу? Я тоже себя обманула. Решила, что убью их своей ненавистью. Но пока они росли во мне, ненависть моя уменьшалась, и аборта не вышло. А вышли из чрева три идиота. Три полубога-идиота. Что-то случилось с нашим миром, если возможно такое. Смертные женщины так иногда поступают: пьют какую-нибудь гадость, пытаясь убить новую жизнь, но останавливаются на полдороге, не убивают, а рожают больных ублюдков. К счастью, эти трое смертны. Я буду с ними до конца, им не придётся заканчивать дни в одном из тех ужасных приютов, что построили люди. Так что пока у меня есть причина жить среди людей. Хорошо, когда есть причина заниматься мелочами и не рваться в небо. Поэтому женщиной на земле жить проще. Можно спрятаться за мелочи. У мужчин это не получается. Они лезут куда не надо. Как Элий полез в мой колодец и взял то, что ему не принадлежало.
   – Чего ты от меня хочешь?
   – Хочу, чтобы ты не повторила моей ошибки. Вернись в Рим к своему сыну. И выходи замуж за Бенита. Ради Постума.
   Иэра говорила об этом так просто, будто речь шла о финансовой сделке.
   – Что?.. – Летиция задохнулась от отвращения. Мерзостнее всего было то, что она и сама иногда так думала. Думала, но не могла решиться. Уж лучше умереть.
   – Ради своего ребёнка надо быть готовой на все. Выйти замуж за Бенита – самый лучший шаг. Если будешь достаточно ловка, Бенит разведётся с твоей матерью и женится на тебе. Поначалу придётся побыть лишь его конкубиной. Но это временно. Ради ребёнка можно сделать и не такое.
   – А Эл-лий… – Летиция задохнулась. Она вся дрожала. Ей казалось, что Иэра объявляет ей приговор. Смертный. Бенит когда-то волочился за нею и даже пытался тогда в саду… Неужели не ускользнуть? Фатум, рок. То, к чему тебя приговорила судьба, исполнится, как ни ускользай. Но прежде Летицию приговорили к жертвоприношению. Быть может, оно ещё состоится…
   – Ты же сказала, что не любишь его, – напомнила Иэра.
   – Да… – едва слышно выдохнула Летиция.
   – Так о чем речь? Возвращайся в Рим. И думай о Постуме. Не думай ни о ком другом. Элий – всего лишь бывший муж. Его можно не принимать в расчёт.
   – Он… он был всем для меня. Он сделал меня Августой, а Постума – императором.
   – Меня трахал сам царь богов – что из того? Сейчас главное для тебя – Постум. Подумай над этим, девочка. Многие разучились думать, уж не знаю почему. Мир глупеет и глупеет. Но ты все же постарайся, ведь ты наполовину гений, и это ко многому обязывает. Бенит молод, красив, он у власти. Что ещё надо? Девяносто девять женщин из ста согласились бы не думая. Так о чем думаешь ты?
   – Я хочу уйти, – сказала Летиция, вставая.
   – Тебя никто не держит. Но помни: если ты оставишь Постума в руках Бенита, он превратится в чудовище. Только ты можешь спасти его. Ты должна говорить со своим сыном каждый день.
   – Почему ты уговариваешь меня? Кто тебе это поручил? Зачем?
   – Я – богиня. А боги наставляют людей. Вот и я наставляю тебя, глупую. Напрямую. Без посредничества гения. Или ты не веришь богине?
   – Я хочу уйти, – повторила Летиция и попятилась к двери.
   – Сколько платьев ты купила? – поинтересовалась Иэра будто между прочим.
   – Мне хватит, – отвечала Летиция. – На все дни.
   – Я видела четырнадцать платьев. Или я ошиблась?
   Летиция бросилась вон из триклиния.

ГЛАВА X
Игры в Северной Пальмире
(продолжение)

   «Шестой флот викингов в Атлантике обстрелял линкор Империи. Есть погибшие. Рим выражает свой протест Бирке».
 
   «Вчера умерла Криспина Пизон, вдова императора Руфина».
 
   «Сегодня после состязаний вновь будет совершено жертвоприношение, как в древние времена. Правому коню квадриги, победившей на скачках, отрубят голову и хвост».
 
   «Послание Нормы Галликан оскорбляет римлян. Доколе мы будем терпеть такое? Доколе?!.»

«Акта диурна», Иды октября^[25]

I

   Этот день должен был когда-нибудь наступить. И он наступил. Элий был уверен, что ланиста нарочно тянет, откладывая поединок, не желая сводить вместе двух лучших бойцов. Но больше тянуть было нельзя: публика требовала крови. Публика хотела, чтобы хромой гладиатор и юный Сенека сошлись наконец на арене.
   Элий ещё накануне знал, что будет драться со Славом.
   «Если бы я встретился с ним в самом первом поединке! – размышлял Элий по дороге в амфитеатр. – Тогда он ещё не вошёл в силу, и я бы мог его победить… а теперь он насытился кровью. Нет, я не смогу… Даже моих сил не хватит».
   Первым, кого встретил Элий в куникуле, был Эпикур. Тёзка великого философа был взволнован и возбуждён. Слишком возбуждён, чтобы хорошо драться.
   – Мы с тобой в паре, – сказал Эпикур. – Ты знаешь?
   – Знаю. Ты дерёшься первым. А я – твой тертиарий^[26].
   Элию чудилось, что ледяной ветерок гуляет по подвальным помещениям – вот коснулся лопаток, и спина похолодела. Сократ попался им навстречу. И как-то нехорошо усмехнулся. Опустил глаза и прошёл мимо. Элий повернулся и проводил его взглядом.
   – Сенека против нас, – сказал Эпикур. – А Эмпедокл у него тертиарий.
   Надо было раньше свести Элия с Сенекой. Но спорить с Диогеном бесполезно: он раб хозяев амфитеатра, раб толпы, орущей на трибунах, раб ещё кого-то, о чьём существовании Элий даже не догадывается.
   Всеслав, ещё без доспехов, в кожаной в куртке, отороченной волчьим мехом, вошёл в куникул. Эмпедокл следовал за ним. Увидев Элия, Всеслав остановился, будто споткнулся. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Всеслав чего-то ждал. Быть может, думал, что Элий вновь крикнет: «Сульде»? Но Элий молчал. Стоит ли вообще говорить накануне боя? Теперь уже ничего не изменишь…
   – Эй, паппусик, ты небось рад, что сегодня мы наконец дерёмся! – нагло усмехаясь, сделал выпад Всеслав.
   – Отвяжись от него! – неожиданно вмешался в разговор Эпикур и даже подался вперёд, будто хотел заслонить собой напарника. После ссоры в Летнем саду Эпикур Сенеку возненавидел. И хотел, чтоб Марк Аврелий ненавидел тоже. Но седой гладиатор почему-то не выказывал к жестокому новичку неприязни. Напротив – как будто жалел и сочувствовал. Эпикура это злило.
   – Эпикурчик, я сделаю из тебя пульпу^[27], – пообещал Сенека. – И из тебя, паппусик, тоже. Много-много пульпы.
   Элий не ответил.
   – Наконец-то мы с тобой сегодня сойдёмся на арене, Перегрин! Пожелай мне удачи, Марк Аврелий! – рассмеялся Всеслав. – И веселья. Как можно больше веселья на арене.
   В куникуле брякнул звонок.
   – Продолжим на арене, – пообещал Всеслав. – А ты фекальный боец, Эпикур. Как есть фекальный.
   – Главное – не какой ты боец, а какой у тебя тертиарий, – заявил юноша и покраснел.
   И Сенека ничего ему не ответил. Не смог. И спешно ушёл в свою раздевалку.
   Элий проводил его взглядом.
   Сенека убил Зенона, искалечил Питтака и серьёзно ранил Эпиктета. Эпикуру с Сенекой сражаться первому. Так решил Диоген. Бедный Эпикур!

II

   Всеслав вошёл в свой закуток и плюхнулся на скамью. Зачем он пытался оскорбить Элия? Тот хороший боец. Нет, не просто хороший – замечательный… Он, Всеслав, хотел бы быть таким, как Элий. Хотел бы, но не может… Жаль.
   Кто-то заглянул в комнатушку. Всеслав поднял голову. Ну надо же, Квинт пожаловал! В руках всегдашний спутник Элия держал броненагрудник. Всеслав насторожился, десница невольно сжала рукоять меча.
   – Элий просил передать. Этот лучше твоего. Легче и прочнее. Ни один меч его не разрубит. – Квинт положил броненагрудник на скамью рядом с гладиатором.
   – Элий дарит мне броню? – Всеслав не поверил, взял подарок, осмотрел. В центре – клеймо Норика. Нагрудник выше всяких похвал. – Марк Аврелий хочет, чтобы я его убил?
   – Он просил передать тебе доспехи. А больше я тебе ничего не могу сказать, – отвечал Квинт скучным голосом. – Потому что и сам не знаю.
   Горячая волна совершенно невозможной, немыслимой благодарности залила Всеслава с головой. И вдруг сквозь эту жаркую согревающую пелену, сквозь стук крови в ушах прорвался мерзкий холод.
   И Всеслав услышал как бы со стороны свой глумливый голос:
   – Если Элий думает, что я после этого ему поддамся, то он ошибается.
   – Элий так не думает.
   Всеслав глотнул воды. Невыносимо хотелось бежать к Элию и во всем признаться… Только в чем? В чем он должен признаться? Он ведь и сам о своей тайне ничего не знал. Чувствовал: она мерзостная, постыдная… Но Элий простит. Элий, не зная, простит. В этом Всеслав был уверен.
   И поможет…
   – Хорошо бы это была вода Леты, дарующая забвение. – Голос Всеслава дрогнул. – Выпил – и все забыл. Лета тоже хотела все забыть.
   – Что?.. – переспросил Квинт. И вдруг переменился в лице. – Что ты сказал?
   – Хорошо хлебнуть воды из Леты и все забыть.
   «Я не была. Я была. Нет меня. Нет у меня желаний. Лета». Эпитафия. Номер был снят до Ид октября. Квинта прошиб холодный пот.
   – Какое сегодня число? – спросил дрожащим голосом Квинт.
   – Иды.
   Квинт выскочил из раздевалки.
   – Не опоздать, только бы не опоздать! О боги!
   Он забыл и о боях, и о том, что Элий сегодня дерётся с Всеславом. Главное – что сегодня Иды. День, когда Летиция должна все забыть. Она может… Летиция сама заключает в себе поток Леты. Ведь она наполовину гений. Где можно найти установку Z-лучей? Квинт на секунду остановился. Забежал в ближайшую телефонную будку, схватил справочник, перелистнул страницы. Палец его скользнул по номерам и замер. «Центр Гиппократа»…