Страница:
– Во мне слишком много жира. А жир – это вода. Я не могу… вот так… в песок… – пробормотал Кумий заплетающимся языком. – И потом, ты неправильно говоришь, что совсем не больно. Мне было очень больно там, в карцере.
И он вновь наполнил вином их чаши.
– Так что же делать, Кумий? – спросила Ариетта потускневшим голосом. – Что нам делать?
– Да, Бенит нас всех хорошо обфекалил. А делать я буду то, что всегда. Буду писать библион, – сказал Кумий. – Ничего другого я делать не умею.
– Зачем?
– Когда-нибудь власть Бенита кончится, и мои книги прочтут…
– Нет, – Ариетта затрясла головой. – Мы живём здесь и сейчас. Мы не можем жить в будущем. В будущем будут другие писатели и поэты, и нам среди них уже не будет места.
– К чему ты клонишь? – спросил Кумий. – Я слушаю тебя, и меня охватывает такая безнадёга, что хочется выть на луну.
– Есть два выхода – уехать или убить Бенита.
Кумий окончательно протрезвел.
– Убить Бенита я не могу, – продолжала Ариетта. – К сожалению.
Она вышла из триклиния, но вскоре вернулась, неся с собой шкатулку из слоновой кости. Вещица была дорогая. Открыла крышку и достала какие-то бумаги.
– Это поддельные документы и билеты на теплоход, идущий в Новую Атлантиду.
– А Гимп? – зачем-то спросил Кумий.
– Гимп ехать не хочет. Он не может расстаться с Империей. Он ей не нужен, но все равно торчит здесь. Зачем? Кто мне ответит – зачем?! Ты поедешь со мной?
– Я пишу поэму, – сказал Кумий. – Поэму об Элии.
«Это та самая поэма, которую хвалила Великая Дева. Поэмы ещё не было, но она её похвалила. Теперь я её напишу», – подумал Кумий.
– Кто тебе мешает писать поэму в Новой Пренесте? Или тебя мало поили касторкой с бензином?
– Про бензин не надо! – Кумий вскочил. – Да, бензин! Да, дерьмо… Но не надо…
Он шагнул к двери.
– Стой! – крикнула ему вслед Ариетта и будто пригвоздила к полу. – Послушай… Знаешь… если честно… Мне страшно.
– Не уезжай… – попросил Кумий жалобно. – Ведь можно не уезжать.
И тут раздался стук в дверь. Ариетта испуганно вскрикнула.
– Открыть? – спросил Кумий. У него клацнули зубы. Он тоже безумно трусил.
Ариетта кивнула. Кумий вышел в атрий. Ариетта ждала, с кем он вернётся. И Кумий вернулся. Жалкий, съёжившийся. А за ним, улыбаясь одновременно и дружелюбно, и нагло, в триклиний вступил Бенит.
– А вы, друзья мои, не ожидали такого гостя, – ухмыльнулся диктатор. – Так ведь?
– Так… – промямлил Кумий.
– А мне нравятся твои стихи, – пол-оборота в сторону Кумия, – и твои, – полупоклон в сторону Ариетты.
Ариетта не отвечала и в ужасе смотрела на него. Ей вдруг почудилось, что этот человек давным-давно стоял в атрии и слышал весь разговор. Может такое быть или нет? Так и не дождавшись ответа, Бенит продолжал:
– А ведь мы должны быть друзьями. Ради Империи, не так ли? Как там у Саллюстия… «Большие государства в смутах разрушаются…» – точно не помню. А сейчас как раз такое время, когда всем нам надо помогать друг другу ради Рима.
Ариетта хотела встать, но не смогла. Ноги её подкашивались.
«Ну вот и все… Бензин, касторка… насилие…» – Фантазия услужливо рисовала самые мерзкие картины. А ведь она ждала этого, ждала… И сбылось… сбылось… Хаос был в голове, сердце колотилось. Это страх?..
– А касторка с бензином?! – Ариетта почти кричала, пытаясь преодолеть позорную слабость. И в самом деле, стало немного легче.
– Тебя поили касторкой с бензином? Я не знал. Когда? Я разберусь с этими мерзавцами.
– Не меня, но…
– Так мы говорим о тебе. Только о тебе. Другие нас не касаются. Я прошу твоей помощи, – Бенит по-прежнему улыбался.
– Но вот Кумий… – Слишком поздно Ариетта заметила, что поэт протестующе машет руками.
– А, Кумий! С Кумием я тоже давно хотел поговорить! – Бенит повернулся к поэту. – У меня к тебе предложение. Я знаю, ты парень с придурью, но кое-что можешь. Не говорю, что особенно здорово. Но средне – можешь. – От этой похвалы у Кумия в животе противно заворочался желудок. – Приходи-ка завтра ко мне. Поболтаем обо всем, что есть интересненького в Римском мире, и напишешь библион обо мне. Уж и название готово: «Я без тоги». Нравится?..
– Не могу… – пролепетал Кумий. Ноги его подгибались. – Не моё… не смогу…
– Неужели боишься? Боишься обо мне писать? – Бенит искренне рассмеялся. И как обычно, лицо его в тот миг сделалось обаятельным, невозможно представить, что человек, умеющий так улыбаться, может творить подлости.
Кумий не ответил – лишь судорожно глотнул воздух.
– Тогда иди домой баиньки, – посоветовал ему Бенит. – Я велю центуриону тебя проводить. А то ты пьян и можешь упасть в клоаку.
Кумий, пятясь задом, выполз из триклиния.
– Ты его убьёшь? – спросила Ариетта печально и вздохнула. И как-то даже украсилась этой печалью, похорошела.
– Ну что ты!
– Но ты пришёл…
– Поговорить с Гимпом. Только и всего. Вот Гимп, в отличие от вас, людей, прекрасно понимает ситуацию. Ну и с тобой, конечно, мне нужно поговорить. Скажу честно, я очень рад тебя видеть. Кстати, а почему тебя не было на пиру у Сервилии?
– Меня не приглашали. – Ей хотелось ответить надменно, но голос почему-то прозвучал заискивающе.
– Не приглашали, – проговорил он задумчиво. – Это явное упущение. Зато я хочу сделать тебе предложение, очень заманчивое.
– Какое? – пролепетала Ариетта.
– Хочу предложить тебе и твоему любовнику Гимпу поездку на теплоходе в Северную Пальмиру.
Ариетта открыла рот, но ничего не смогла сказать.
– Я знаю, что ты приобрела билеты в Новую Атлантиду. Но поверь, путешествие в Северную Пальмиру куда интереснее. Прекрасный город. Ты удивлена, что я предлагаю тебе то, чего ты сама желала? Но ведь я исполнитель желаний всей Империи. Единственный исполнитель. И твои желания не могут оставить меня равнодушным.
Он уселся на ложе, на котором прежде возлежал Кумий, налил в чашу поэта вина и выпил. Бенит был таким дружелюбным, нестрашным. Может, она в нем ошибалась? Может, в ней говорило высокомерное предубеждение?
– И… что я должна делать? – наконец выдавила Ариетта.
– Я же сказал – сесть на теплоход и плыть в Северную Пальмиру. Тебя и твоего приятеля снабдят подлинными документами. И приличной суммой денег.
– Значит, что-то должен сделать Гимп?
– Ты угадала. А что именно, я скажу ему лично, договорились? Но мне нужно прежде всего, чтобы дала согласие ты. Так ты согласна?
Она глубоко вздохнула. Этот вздох Бенит истолковал как «да». Истолковать его как вето было невозможно.
XIII
XIV
XV
ГЛАВА VII
I
II
III
IV
И он вновь наполнил вином их чаши.
– Так что же делать, Кумий? – спросила Ариетта потускневшим голосом. – Что нам делать?
– Да, Бенит нас всех хорошо обфекалил. А делать я буду то, что всегда. Буду писать библион, – сказал Кумий. – Ничего другого я делать не умею.
– Зачем?
– Когда-нибудь власть Бенита кончится, и мои книги прочтут…
– Нет, – Ариетта затрясла головой. – Мы живём здесь и сейчас. Мы не можем жить в будущем. В будущем будут другие писатели и поэты, и нам среди них уже не будет места.
– К чему ты клонишь? – спросил Кумий. – Я слушаю тебя, и меня охватывает такая безнадёга, что хочется выть на луну.
– Есть два выхода – уехать или убить Бенита.
Кумий окончательно протрезвел.
– Убить Бенита я не могу, – продолжала Ариетта. – К сожалению.
Она вышла из триклиния, но вскоре вернулась, неся с собой шкатулку из слоновой кости. Вещица была дорогая. Открыла крышку и достала какие-то бумаги.
– Это поддельные документы и билеты на теплоход, идущий в Новую Атлантиду.
– А Гимп? – зачем-то спросил Кумий.
– Гимп ехать не хочет. Он не может расстаться с Империей. Он ей не нужен, но все равно торчит здесь. Зачем? Кто мне ответит – зачем?! Ты поедешь со мной?
– Я пишу поэму, – сказал Кумий. – Поэму об Элии.
«Это та самая поэма, которую хвалила Великая Дева. Поэмы ещё не было, но она её похвалила. Теперь я её напишу», – подумал Кумий.
– Кто тебе мешает писать поэму в Новой Пренесте? Или тебя мало поили касторкой с бензином?
– Про бензин не надо! – Кумий вскочил. – Да, бензин! Да, дерьмо… Но не надо…
Он шагнул к двери.
– Стой! – крикнула ему вслед Ариетта и будто пригвоздила к полу. – Послушай… Знаешь… если честно… Мне страшно.
– Не уезжай… – попросил Кумий жалобно. – Ведь можно не уезжать.
И тут раздался стук в дверь. Ариетта испуганно вскрикнула.
– Открыть? – спросил Кумий. У него клацнули зубы. Он тоже безумно трусил.
Ариетта кивнула. Кумий вышел в атрий. Ариетта ждала, с кем он вернётся. И Кумий вернулся. Жалкий, съёжившийся. А за ним, улыбаясь одновременно и дружелюбно, и нагло, в триклиний вступил Бенит.
– А вы, друзья мои, не ожидали такого гостя, – ухмыльнулся диктатор. – Так ведь?
– Так… – промямлил Кумий.
– А мне нравятся твои стихи, – пол-оборота в сторону Кумия, – и твои, – полупоклон в сторону Ариетты.
Ариетта не отвечала и в ужасе смотрела на него. Ей вдруг почудилось, что этот человек давным-давно стоял в атрии и слышал весь разговор. Может такое быть или нет? Так и не дождавшись ответа, Бенит продолжал:
– А ведь мы должны быть друзьями. Ради Империи, не так ли? Как там у Саллюстия… «Большие государства в смутах разрушаются…» – точно не помню. А сейчас как раз такое время, когда всем нам надо помогать друг другу ради Рима.
Ариетта хотела встать, но не смогла. Ноги её подкашивались.
«Ну вот и все… Бензин, касторка… насилие…» – Фантазия услужливо рисовала самые мерзкие картины. А ведь она ждала этого, ждала… И сбылось… сбылось… Хаос был в голове, сердце колотилось. Это страх?..
– А касторка с бензином?! – Ариетта почти кричала, пытаясь преодолеть позорную слабость. И в самом деле, стало немного легче.
– Тебя поили касторкой с бензином? Я не знал. Когда? Я разберусь с этими мерзавцами.
– Не меня, но…
– Так мы говорим о тебе. Только о тебе. Другие нас не касаются. Я прошу твоей помощи, – Бенит по-прежнему улыбался.
– Но вот Кумий… – Слишком поздно Ариетта заметила, что поэт протестующе машет руками.
– А, Кумий! С Кумием я тоже давно хотел поговорить! – Бенит повернулся к поэту. – У меня к тебе предложение. Я знаю, ты парень с придурью, но кое-что можешь. Не говорю, что особенно здорово. Но средне – можешь. – От этой похвалы у Кумия в животе противно заворочался желудок. – Приходи-ка завтра ко мне. Поболтаем обо всем, что есть интересненького в Римском мире, и напишешь библион обо мне. Уж и название готово: «Я без тоги». Нравится?..
– Не могу… – пролепетал Кумий. Ноги его подгибались. – Не моё… не смогу…
– Неужели боишься? Боишься обо мне писать? – Бенит искренне рассмеялся. И как обычно, лицо его в тот миг сделалось обаятельным, невозможно представить, что человек, умеющий так улыбаться, может творить подлости.
Кумий не ответил – лишь судорожно глотнул воздух.
– Тогда иди домой баиньки, – посоветовал ему Бенит. – Я велю центуриону тебя проводить. А то ты пьян и можешь упасть в клоаку.
Кумий, пятясь задом, выполз из триклиния.
– Ты его убьёшь? – спросила Ариетта печально и вздохнула. И как-то даже украсилась этой печалью, похорошела.
– Ну что ты!
– Но ты пришёл…
– Поговорить с Гимпом. Только и всего. Вот Гимп, в отличие от вас, людей, прекрасно понимает ситуацию. Ну и с тобой, конечно, мне нужно поговорить. Скажу честно, я очень рад тебя видеть. Кстати, а почему тебя не было на пиру у Сервилии?
– Меня не приглашали. – Ей хотелось ответить надменно, но голос почему-то прозвучал заискивающе.
– Не приглашали, – проговорил он задумчиво. – Это явное упущение. Зато я хочу сделать тебе предложение, очень заманчивое.
– Какое? – пролепетала Ариетта.
– Хочу предложить тебе и твоему любовнику Гимпу поездку на теплоходе в Северную Пальмиру.
Ариетта открыла рот, но ничего не смогла сказать.
– Я знаю, что ты приобрела билеты в Новую Атлантиду. Но поверь, путешествие в Северную Пальмиру куда интереснее. Прекрасный город. Ты удивлена, что я предлагаю тебе то, чего ты сама желала? Но ведь я исполнитель желаний всей Империи. Единственный исполнитель. И твои желания не могут оставить меня равнодушным.
Он уселся на ложе, на котором прежде возлежал Кумий, налил в чашу поэта вина и выпил. Бенит был таким дружелюбным, нестрашным. Может, она в нем ошибалась? Может, в ней говорило высокомерное предубеждение?
– И… что я должна делать? – наконец выдавила Ариетта.
– Я же сказал – сесть на теплоход и плыть в Северную Пальмиру. Тебя и твоего приятеля снабдят подлинными документами. И приличной суммой денег.
– Значит, что-то должен сделать Гимп?
– Ты угадала. А что именно, я скажу ему лично, договорились? Но мне нужно прежде всего, чтобы дала согласие ты. Так ты согласна?
Она глубоко вздохнула. Этот вздох Бенит истолковал как «да». Истолковать его как вето было невозможно.
XIII
В своих снах бывший гений Империи всегда был зрячим и всегда – гением, как прежде. Он не ходил по земле – он летал, озирая с высоты владения, и мир, открывавшийся перед ним, был весел и неприхотлив и не обременён ни смертью, ни ложью. Гимп обожал сны и спал порой сутками – такая у гения была способность, в придачу к способности регенерировать и не умирать. Но время от времени и ему приходилось пробуждаться, поднимать веки и оглядывать реальный мир с нижины своего нынешнего положения.
Проснувшись ночью, он увидел Ариетту, сидящую рядом с кроватью.
– Ари… – выдохнул он.
– Гимп, он тебя зовёт… – Голос у неё был такой, будто она говорила минимум о Плутоне.
– Кто?
– Бенит.
Гимп усмехнулся. Предчувствие его не обмануло.
– И что ему от меня надо, ты случайно не в курсе?
– Знаю только, он хочет, чтобы мы с тобой поехали в Северную Пальмиру.
– М-да. – Гимп взъерошил пальцами волосы. – Чтоб его посвятили подземным богам! Э-эх, тяжко жить гению на земле! И он думает, что стану ему помогать?
– Он уверен, что будешь. Ради Империи.
Проснувшись ночью, он увидел Ариетту, сидящую рядом с кроватью.
– Ари… – выдохнул он.
– Гимп, он тебя зовёт… – Голос у неё был такой, будто она говорила минимум о Плутоне.
– Кто?
– Бенит.
Гимп усмехнулся. Предчувствие его не обмануло.
– И что ему от меня надо, ты случайно не в курсе?
– Знаю только, он хочет, чтобы мы с тобой поехали в Северную Пальмиру.
– М-да. – Гимп взъерошил пальцами волосы. – Чтоб его посвятили подземным богам! Э-эх, тяжко жить гению на земле! И он думает, что стану ему помогать?
– Он уверен, что будешь. Ради Империи.
XIV
Гимп вышел в таблин, внутренне приняв решение, что пошлёт Бенита к Орку в пасть. Что Бенит может с ним сделать? Угрожать? Но ничего страшнее взрыва в Нисибисе гению уже не пережить. Отнять Ариетту – но даже такой наглец как Бенит не посмеет тронуть дочь своего первого подручного. А больше у Гимпа ничего нет. Была, правда, Империя. Но не во власти Бенита вернуть Империю Гимпу.
– Если ты пришёл, чтобы узнать имя гения Рима, то ошибся. Я его забыл. В тот момент, когда я сгорел заживо вместе с базиликой, все забылось. Так что зря надеешься, что сможешь узнать…
– Я пришёл не за этим, – сказал Бенит.
Гимп на мгновение сбился. Одеваясь, он придумал загодя несколько гордых и дерзких фраз. И не угадал. Он, гений, не угадал. Досадный промах его смутил. Гимп вопросительно глянул на диктатора.
– Я пришёл поговорить с тобой о судьбе Империи. Надеюсь, она тебе по-прежнему небезразлична.
– Может быть, – нехотя согласился Гимп. – Но что я могу?
– Ты – гений. Странно слышать от тебя подобные фразы.
Гимп присел. Это было небольшой уступкой. И Гимп понимал, что уступать придётся ещё.
– Сейчас Империя живёт в страшнейшем напряжении. И мне нужна помощь всех. И твоя в том числе.
Гимп пытался найти изъян в его словах – и не мог.
– Мои исполнители порой действуют грубо и наносят нашему делу непоправимый вред. Но ведь ты гений, ты должен отличать мелкие ошибки исполнителей от целей Империи.
Как только Гимп слышал слово «Империя», его охватывала внутренняя дрожь. Как будто кто-то произносил заклинание. И он не мог этому заклинанию противиться.
– Итак, – выдавил он через силу, уже не думая о сопротивлении.
– Итак, ты поедешь в Северную Пальмиру. Будешь жить там невидимкой. Наблюдать.
– Я же слеп.
– Тем лучше. Ты увидишь именно то, что нужно. А потом тебе скажут, что делать.
– Если ты пришёл, чтобы узнать имя гения Рима, то ошибся. Я его забыл. В тот момент, когда я сгорел заживо вместе с базиликой, все забылось. Так что зря надеешься, что сможешь узнать…
– Я пришёл не за этим, – сказал Бенит.
Гимп на мгновение сбился. Одеваясь, он придумал загодя несколько гордых и дерзких фраз. И не угадал. Он, гений, не угадал. Досадный промах его смутил. Гимп вопросительно глянул на диктатора.
– Я пришёл поговорить с тобой о судьбе Империи. Надеюсь, она тебе по-прежнему небезразлична.
– Может быть, – нехотя согласился Гимп. – Но что я могу?
– Ты – гений. Странно слышать от тебя подобные фразы.
Гимп присел. Это было небольшой уступкой. И Гимп понимал, что уступать придётся ещё.
– Сейчас Империя живёт в страшнейшем напряжении. И мне нужна помощь всех. И твоя в том числе.
Гимп пытался найти изъян в его словах – и не мог.
– Мои исполнители порой действуют грубо и наносят нашему делу непоправимый вред. Но ведь ты гений, ты должен отличать мелкие ошибки исполнителей от целей Империи.
Как только Гимп слышал слово «Империя», его охватывала внутренняя дрожь. Как будто кто-то произносил заклинание. И он не мог этому заклинанию противиться.
– Итак, – выдавил он через силу, уже не думая о сопротивлении.
– Итак, ты поедешь в Северную Пальмиру. Будешь жить там невидимкой. Наблюдать.
– Я же слеп.
– Тем лучше. Ты увидишь именно то, что нужно. А потом тебе скажут, что делать.
XV
Центурион не провожал Кумия до дома – то ли приказа не получил, то ли уж слишком мелок показался этот потеющий от страха толстячок, молодой и жалкий, обряженный в какие-то обноски с подхалимской надписью на груди.
Кумий отбежал от дома Ариетты шагов на двадцать и присел на корточки у стока канализации. Его вырвало. Он стонал от унижения и отвращения. Но когда спазмы кончились, Кумий распрямился и вдруг погрозил кому-то кулаком.
Рим уже просыпался, кое-где в окнах загорался свет.
– Он хотел меня поиметь… хотел поиметь… – бормотал Кумий, спотыкаясь при каждом шаге. – «Я без тоги»… тьфу… тьфу… – Он остановился и принялся плеваться, хотя рот пересох и слюны не было. Он плевался чисто символически. Он выплёвывал тот кусок дерьма, который так любезно предложил ему проглотить Бенит.
Кумий отбежал от дома Ариетты шагов на двадцать и присел на корточки у стока канализации. Его вырвало. Он стонал от унижения и отвращения. Но когда спазмы кончились, Кумий распрямился и вдруг погрозил кому-то кулаком.
Рим уже просыпался, кое-где в окнах загорался свет.
– Он хотел меня поиметь… хотел поиметь… – бормотал Кумий, спотыкаясь при каждом шаге. – «Я без тоги»… тьфу… тьфу… – Он остановился и принялся плеваться, хотя рот пересох и слюны не было. Он плевался чисто символически. Он выплёвывал тот кусок дерьма, который так любезно предложил ему проглотить Бенит.
ГЛАВА VII
Игры в Риме
(продолжение)
«Гинеколог Эсквилинской больницы заявил, что Великая Дева не нарушала обета сохранения девственности».
«Марк Габиний арестован по обвинению в оскорблении Величия».
«Удалось отыскать причину всех бед Рима в последние годы. Оказывается, Валерия была принята в весталки с нарушением старинного обычая. Как известно каждому, весталкой может стать только девочка, не имеющая физических изъянов и у которой живы оба родителя. У Валерии умерла мать, её отец женился вторично. Но поскольку Валерия была родственницей императора, для неё сделали исключение».
«Акта диурна», канун Ид сентября[19]
I
Валерия едва дождалась того времени, когда не слишком рано будет явиться во дворец. Она боялась, что её не допустят к племяннику. Но никто не препятствовал Великой Деве, и Валерия вошла в детскую. Нянька смотрела на неё подозрительно: мол, зачем пришла. И в самом деле, зачем? Пока император не был нужен Валерии, она не навещала малыша. Один раз только и была – поздравляла с днём рождения. А ведь малыш наверняка смертельно одинок в этом огромном дворце.
Постум, наряжённый в пурпурную тунику, ползал по ковру и складывал игрушки в две кучки. Валерия попыталась угадать, по какому принципу малыш сортирует игрушки, но не угадала. Валерии показалось, что эта комната мало походит на другие детские. В чем отличие, она точно сказать не могла – нечасто приходилось ей бывать с детьми. Но эта была странной несомненно. Среди игрушек – взрослые вещи. Меч, пусть явно не настоящий, но все же для ребёнка куда старше императора. Приставная лестница в углу, почти до потолка. Рядом с меховыми зверушками – множество толстых кодексов. Из них маленький Постум построил крепостную стену. Воротами служили две наклеенные на картон карты. Карты Палатина и Капитолия, отметила про себя Валерия.
– Здравствуй, Постум Август, – сказала она, будто к взрослому обращалась.
И услышала в ответ:
– Приветствую тебя, Валерия Амата.
У неё подкосились ноги, и она опустилась в кресло. Малыш внимательно смотрел на неё. Серьёзный строгий взгляд серых огромных глаз, в уголках пухлых детских губ ни намёка на улыбку. Она вытащила из-под белой столы купленную в лавке игрушку – сшитого из шерсти серого слонёнка – и протянула малышу.
Тот взял, повертел в руках и отбросил подальше – игрушка его не впечатлила.
– У тебя ко мне дело? – Постум насупил тёмные брови.
Она откашлялась и с трудом выдавила:
– Да.
– Уйди, – приказал Постум няньке.
Нянька пробормотала что-то неодобрительное и вышла.
– Смотри, какая у меня дорога, – сказал малыш и пополз в угол – к макету железной дороги с настоящим паровозом и крошечными станциями. Крошечные виллы прятались в тени таких же крошечных деревьев. Малыш включил паровозик, и тот с громким тарахтеньем побежал по кольцу игрушечного полотна.
– Теперь можно поговорить, – сказал Постум. – Что хочешь?
– Отмени закон об оскорблении Величия. Так ты спасёшь Марка Габиния. Иначе его казнят.
– А он меня в самом деле оскорбил?
– Нет, конечно. Это оговор.
– И я должен тебе верить? Почему?
– Потому что я не лгу.
– А ты любишь этого Марка Габиния?
Весталке показалось, что маленький император знает тайну её сердца. И она против воли кивнула.
– А это разве не запрещено? – допытывался Постум.
– Нет. Запрещено выходить замуж…
– А… – задумчиво протянул Постум, как будто что-то понял. – И что я должен делать?
– Выступить на заседании сената и предложить отменить закон об оскорблении Величия. Ты имеешь на это право.
– Я попробую.
Она обняла его и расцеловала в обе щеки.
– Осторожно, – сказал он, – а то тебя обвинят в недостойном поведении. И вот ещё что. Валерия Амата, а просто так ты не могла прийти ко мне во дворец? Без всякой просьбы. Или ты меня не любишь?
Она смутилась.
– Я знаю, меня никто не любит, – вздохнул Постум. – Только Гет. Но он – бывший гений и к тому же змей, растолстевший, как паразит на даровых харчах. У него нет рук, чтобы погладить меня по голове.
– Отец тебя любит. И мама тоже, – попыталась протестовать Валерия, но не слишком убедительно.
– Нет, – сказал Постум. – Они забыли обо мне. И ты забыла. А вспомнила, когда я тебе понадобился. Но так всегда бывает с императорами. О них вспоминают только тогда, когда в них нужда.
– Я люблю тебя, Постум, и могу… – Слова звучали неубедительно, и Валерия замолкла. Потому что малыш правильно рассудил – не любит она его. Не любит, потому что не умеет. И Весту не любит – служит, да, но не любит. И Марка, наверное, тоже… Кажется, прежде любила. Но теперь, сейчас… Она порывисто прижала к себе Постума, поцеловала в темя и ощутила губами сквозь мягкие детские волосы тепло его кожи.
– Нет, – малыш оттолкнул её. – Не надо приходить. Ты права. Иначе Бенит заподозрит тебя в какой-нибудь интриге. И к тому же императору нелепо обижаться на людей за то, что они его не любят. Он должен следить, чтобы Риму было хорошо и людям тоже хорошо жилось. А любят его или нет – значения не имеет. Это все равно что бог обижался бы на смертных.
– Ты считаешь себя богом? – Валерия не удержалась от улыбки.
Постум смутился:
– Нет, конечно нет. Но я не обижаюсь.
Когда она вышла, Постум взял алюминиевый игрушечный меч с рукоятью из слоновой кости, вскарабкался по лесенке в углу и постучал по решётке вентиляционного отверстия. Тотчас хрупкая преграда отлетела в сторону, и из отверстия вывесилась голова Гета. Оплетя толстенным телом ближайшую колонну, змей спустился вниз.
– Уже обед? – спросил бывший гений Тибура, поселившийся на Палатине. – Я, признаться, заснул и едва не пропустил твою трапезу.
Во время обеда он непременно забирался под стол и ловил обронённые кусочки. Постум всегда что-нибудь ронял под стол. Прежде из-за неловкости, свойственной малышам, теперь уже больше намеренно, для Гета. Особенно если какое-нибудь полезное для здоровья блюдо ему не нравилось. Прислуга к бывшему гению относилась уважительно: было известно, что змей, рискуя жизнью, спас когда-то маленького императора, и теперь никто не препятствовал ему находиться подле. А змей все рос и рос. И толстел. Объедками со стола его давно уже было не прокормить. Даже если это стол императорский.
– Обед не скоро, – сообщил Постум. – Мне нужна твоя помощь не в поедании капусты с оливковым маслом.
– Что плохого в капусте? – буркнул змей. – Отличная профилактика против рака.
– Я хочу отменить закон об оскорблении Величия.
– Очень удобный закон. Можно пользоваться как угодно. Убирать беспокойных людей.
– Я хочу отменить этот закон.
Змей почесал голову хвостом.
– Видишь ли, ты можешь его в любой момент поставить на голосование в сенате. Но тебя не поддержат. Даже если ты дашь каждому по миллиону и наградишь каждого дубовым венком. Этот закон нужен Бениту. Тут так просто не решишь. Особенно на голодный желудок. Но когда я перекушу, то что-нибудь непременно придумаю. Ведь я старый гений. Только не надо перед другими говорить обо мне в таком насмешливом и непочтительном тоне. И сравнивать меня с паразитом да ещё попрекать даровыми харчами.
Постум залился краской:
– Это же в шутку.
– Ничего себе шутка. «Разжирел, как паразит на даровых харчах», – передразнил Гет. – И это сказано о гении!
– Ты же спал! – напомнил император.
– Все равно все слышал. Я же гений.
Постум обнял его и поцеловал огромную голову. А потом почесал меж глазами. Гет зажмурился. Перед этой лаской он не мог устоять. На самом деле гения легко купить. Надо любить его – и только.
– Не выйдет! Так просто ты не отделаешься! – Змей сделал вид, что все ещё сердится. Но сразу было видно, что бывший гений Тибура смягчился.
– А как насчёт яичницы? – спросил Постум.
– Из пятидесяти яиц, – уточнил Гет. На секунду он задумался. – Пожалуй, я найду решение. Человек бы ни за что не нашёл. Но ведь я – гений! – Змей подмигнул императору и улыбнулся. Да, змей умел улыбаться, только чужаку было не понять, что змей именно улыбается. А Постум знал – это улыбка. – Нельзя трогать закон. Но можно сделать кое-что другое.
Постум, наряжённый в пурпурную тунику, ползал по ковру и складывал игрушки в две кучки. Валерия попыталась угадать, по какому принципу малыш сортирует игрушки, но не угадала. Валерии показалось, что эта комната мало походит на другие детские. В чем отличие, она точно сказать не могла – нечасто приходилось ей бывать с детьми. Но эта была странной несомненно. Среди игрушек – взрослые вещи. Меч, пусть явно не настоящий, но все же для ребёнка куда старше императора. Приставная лестница в углу, почти до потолка. Рядом с меховыми зверушками – множество толстых кодексов. Из них маленький Постум построил крепостную стену. Воротами служили две наклеенные на картон карты. Карты Палатина и Капитолия, отметила про себя Валерия.
– Здравствуй, Постум Август, – сказала она, будто к взрослому обращалась.
И услышала в ответ:
– Приветствую тебя, Валерия Амата.
У неё подкосились ноги, и она опустилась в кресло. Малыш внимательно смотрел на неё. Серьёзный строгий взгляд серых огромных глаз, в уголках пухлых детских губ ни намёка на улыбку. Она вытащила из-под белой столы купленную в лавке игрушку – сшитого из шерсти серого слонёнка – и протянула малышу.
Тот взял, повертел в руках и отбросил подальше – игрушка его не впечатлила.
– У тебя ко мне дело? – Постум насупил тёмные брови.
Она откашлялась и с трудом выдавила:
– Да.
– Уйди, – приказал Постум няньке.
Нянька пробормотала что-то неодобрительное и вышла.
– Смотри, какая у меня дорога, – сказал малыш и пополз в угол – к макету железной дороги с настоящим паровозом и крошечными станциями. Крошечные виллы прятались в тени таких же крошечных деревьев. Малыш включил паровозик, и тот с громким тарахтеньем побежал по кольцу игрушечного полотна.
– Теперь можно поговорить, – сказал Постум. – Что хочешь?
– Отмени закон об оскорблении Величия. Так ты спасёшь Марка Габиния. Иначе его казнят.
– А он меня в самом деле оскорбил?
– Нет, конечно. Это оговор.
– И я должен тебе верить? Почему?
– Потому что я не лгу.
– А ты любишь этого Марка Габиния?
Весталке показалось, что маленький император знает тайну её сердца. И она против воли кивнула.
– А это разве не запрещено? – допытывался Постум.
– Нет. Запрещено выходить замуж…
– А… – задумчиво протянул Постум, как будто что-то понял. – И что я должен делать?
– Выступить на заседании сената и предложить отменить закон об оскорблении Величия. Ты имеешь на это право.
– Я попробую.
Она обняла его и расцеловала в обе щеки.
– Осторожно, – сказал он, – а то тебя обвинят в недостойном поведении. И вот ещё что. Валерия Амата, а просто так ты не могла прийти ко мне во дворец? Без всякой просьбы. Или ты меня не любишь?
Она смутилась.
– Я знаю, меня никто не любит, – вздохнул Постум. – Только Гет. Но он – бывший гений и к тому же змей, растолстевший, как паразит на даровых харчах. У него нет рук, чтобы погладить меня по голове.
– Отец тебя любит. И мама тоже, – попыталась протестовать Валерия, но не слишком убедительно.
– Нет, – сказал Постум. – Они забыли обо мне. И ты забыла. А вспомнила, когда я тебе понадобился. Но так всегда бывает с императорами. О них вспоминают только тогда, когда в них нужда.
– Я люблю тебя, Постум, и могу… – Слова звучали неубедительно, и Валерия замолкла. Потому что малыш правильно рассудил – не любит она его. Не любит, потому что не умеет. И Весту не любит – служит, да, но не любит. И Марка, наверное, тоже… Кажется, прежде любила. Но теперь, сейчас… Она порывисто прижала к себе Постума, поцеловала в темя и ощутила губами сквозь мягкие детские волосы тепло его кожи.
– Нет, – малыш оттолкнул её. – Не надо приходить. Ты права. Иначе Бенит заподозрит тебя в какой-нибудь интриге. И к тому же императору нелепо обижаться на людей за то, что они его не любят. Он должен следить, чтобы Риму было хорошо и людям тоже хорошо жилось. А любят его или нет – значения не имеет. Это все равно что бог обижался бы на смертных.
– Ты считаешь себя богом? – Валерия не удержалась от улыбки.
Постум смутился:
– Нет, конечно нет. Но я не обижаюсь.
Когда она вышла, Постум взял алюминиевый игрушечный меч с рукоятью из слоновой кости, вскарабкался по лесенке в углу и постучал по решётке вентиляционного отверстия. Тотчас хрупкая преграда отлетела в сторону, и из отверстия вывесилась голова Гета. Оплетя толстенным телом ближайшую колонну, змей спустился вниз.
– Уже обед? – спросил бывший гений Тибура, поселившийся на Палатине. – Я, признаться, заснул и едва не пропустил твою трапезу.
Во время обеда он непременно забирался под стол и ловил обронённые кусочки. Постум всегда что-нибудь ронял под стол. Прежде из-за неловкости, свойственной малышам, теперь уже больше намеренно, для Гета. Особенно если какое-нибудь полезное для здоровья блюдо ему не нравилось. Прислуга к бывшему гению относилась уважительно: было известно, что змей, рискуя жизнью, спас когда-то маленького императора, и теперь никто не препятствовал ему находиться подле. А змей все рос и рос. И толстел. Объедками со стола его давно уже было не прокормить. Даже если это стол императорский.
– Обед не скоро, – сообщил Постум. – Мне нужна твоя помощь не в поедании капусты с оливковым маслом.
– Что плохого в капусте? – буркнул змей. – Отличная профилактика против рака.
– Я хочу отменить закон об оскорблении Величия.
– Очень удобный закон. Можно пользоваться как угодно. Убирать беспокойных людей.
– Я хочу отменить этот закон.
Змей почесал голову хвостом.
– Видишь ли, ты можешь его в любой момент поставить на голосование в сенате. Но тебя не поддержат. Даже если ты дашь каждому по миллиону и наградишь каждого дубовым венком. Этот закон нужен Бениту. Тут так просто не решишь. Особенно на голодный желудок. Но когда я перекушу, то что-нибудь непременно придумаю. Ведь я старый гений. Только не надо перед другими говорить обо мне в таком насмешливом и непочтительном тоне. И сравнивать меня с паразитом да ещё попрекать даровыми харчами.
Постум залился краской:
– Это же в шутку.
– Ничего себе шутка. «Разжирел, как паразит на даровых харчах», – передразнил Гет. – И это сказано о гении!
– Ты же спал! – напомнил император.
– Все равно все слышал. Я же гений.
Постум обнял его и поцеловал огромную голову. А потом почесал меж глазами. Гет зажмурился. Перед этой лаской он не мог устоять. На самом деле гения легко купить. Надо любить его – и только.
– Не выйдет! Так просто ты не отделаешься! – Змей сделал вид, что все ещё сердится. Но сразу было видно, что бывший гений Тибура смягчился.
– А как насчёт яичницы? – спросил Постум.
– Из пятидесяти яиц, – уточнил Гет. На секунду он задумался. – Пожалуй, я найду решение. Человек бы ни за что не нашёл. Но ведь я – гений! – Змей подмигнул императору и улыбнулся. Да, змей умел улыбаться, только чужаку было не понять, что змей именно улыбается. А Постум знал – это улыбка. – Нельзя трогать закон. Но можно сделать кое-что другое.
II
У входа в курию толпились человек двадцать с портретами Марка Габиния в руках. Портреты были в осовном давнишними, того времени, когда Марк был молод и ослепительно красив. Отцы-сенаторы, проходя мимо портретов, отворачивались.
Императора Постума принёс в курию на руках его воспитатель Местрий Плутарх, потомок знаменитого писателя и философа из Херонеи. Воспитатель усадил малыша в курульное кресло. Сенаторы привыкли, что присутствие Постума – пустая формальность, никто не обратил внимания на хитроватое выражение лица ребёнка. Постум поглядывал на отцов-сенаторов с таким видом, будто приготовил отличную шутку и сейчас готов сыграть её с почтёнными мужами.
Никто не ожидал подвоха от ребёнка, которому недавно исполнилось два года.
Но когда консуляр, ведущий заседание сената, провозгласил, как положено:
– Имеет ли император сделать внеочередной доклад?
Постум спрыгнул со своего курульного стула и объявил тонким срывающимся голоском:
– Имею.
В курии воцарилась тишина. Потом кто-то отчётливо ахнул: «О боги…» Ведь никто из отцов-сенаторов не ведал, что император может говорить.
– Имею, – повторил малыш. – Я хочу говорить о законе… Есть такой закон – об оскорблении Величия. Этот закон трактуют неправильно… то есть… – малыш запнулся, – с его помощью нарушают закон о свободе слова. Вот так.
– Что он говорит! – выкрикнул в растерянности Аспер и поглядел на сидящих подле сенаторов. – Его подучили.
Постум сбился. Он оглянулся в растерянности. Но тут сенатор Флакк пришёл ему на помощь:
– Ты, Август, считаешь, что закон об оскорблении Величия императора должен быть отменён?
Постум раздражённо тряхнул головой:
– Нет. Я считаю, что закон применяют неправильно… И я… я хочу вновь… как в древности. Завтра Иды сентября. Прежде в этот день миловали преступников. И я хочу вернуть этот древний обычай и помиловать всех, кто обвиняется в оскорблении Величия.
– Отцы-сенаторы! – воскликнул Луций Галл, сообразив, куда клонит мальчишка. – Неужели вы будете принимать закон по предложению младенца, который что-то там едва лепечет!..
Но тут же вскочил сенатор Флакк.
– Лепечет или нет, – сказал старик, – но он – наш император, и мы должны уважать его, как уважаем Рим. И ты, сиятельный, должен говорить о Постуме Августе почтительно, если не хочешь сам быть обвинён в оскорблении Величия.
Луций Галл зашипел от ненависти, но возразить не посмел.
– У кого-нибудь есть возражения? – спросил председательствующий консуляр. – Кто-нибудь желает высказаться по данному вопросу?
Бенит с усмешкой оглядывал сенаторов, но пока молчал.
– Я хочу! – заявил Луций Галл – ему показалось, что он уловил желание Бенита. – Августом движут самые благородные чувства. Но вспомните, отцы-сенаторы, почему мы приняли этот закон?! Мы хотели оградить нашего юного императора от насмешек и нападок людей нечестивых и подлых. Так почему же мы забыли эти причины и готовы поддаться первому порыву и принять нечто совершенно другое? Я думаю, Август вскоре поймёт, каким опрометчивым было его предложение.
– Кто-нибудь ещё хочет высказаться?
– Мы должны защитить нашего маленького Августа! – воскликнул сосед Луция Галла.
– Мне страшно, – прошептал Постум и заплакал. Свой первый маленький бой он проиграл. – Я хочу домой. – Он кинулся к выходу.
Но Бенит подхватил его и вновь усадил на курульный стул.
– Отцы-сенаторы, я предлагаю прислушаться к словам Постума Августа! – сказал диктатор. – О, разумеется, мы должны защищать нашего маленького императора. – Постум уже плакал навзрыд, захлёбываясь слезами. – Мы не можем отменить закон об оскорблении Величия. Но Август хочет объявить амнистию тем, кто осуждён по этому закону согласно древнему обычаю. Ты хочешь этого, Август? Я правильно понял?
– Х-х-хочу… – только и выдохнул между двумя всхлипами малыш.
– Тогда пусть немедленно подготовят бумагу, и император завтра её подпишет.
– Разве он умеет писать? – обалдело спросил Луций Галл.
– Ум-мею… – выдохнул сквозь всхлипы Постум.
– Вот и прекрасно! – сказал Бенит. – И я думаю, никто не смеет выступить против возобновления этого древнего обычая, как и других древних обычаев.
– Славься, император! – воскликнул Луций Галл, будто гладиатор на арене.
Императора Постума принёс в курию на руках его воспитатель Местрий Плутарх, потомок знаменитого писателя и философа из Херонеи. Воспитатель усадил малыша в курульное кресло. Сенаторы привыкли, что присутствие Постума – пустая формальность, никто не обратил внимания на хитроватое выражение лица ребёнка. Постум поглядывал на отцов-сенаторов с таким видом, будто приготовил отличную шутку и сейчас готов сыграть её с почтёнными мужами.
Никто не ожидал подвоха от ребёнка, которому недавно исполнилось два года.
Но когда консуляр, ведущий заседание сената, провозгласил, как положено:
– Имеет ли император сделать внеочередной доклад?
Постум спрыгнул со своего курульного стула и объявил тонким срывающимся голоском:
– Имею.
В курии воцарилась тишина. Потом кто-то отчётливо ахнул: «О боги…» Ведь никто из отцов-сенаторов не ведал, что император может говорить.
– Имею, – повторил малыш. – Я хочу говорить о законе… Есть такой закон – об оскорблении Величия. Этот закон трактуют неправильно… то есть… – малыш запнулся, – с его помощью нарушают закон о свободе слова. Вот так.
– Что он говорит! – выкрикнул в растерянности Аспер и поглядел на сидящих подле сенаторов. – Его подучили.
Постум сбился. Он оглянулся в растерянности. Но тут сенатор Флакк пришёл ему на помощь:
– Ты, Август, считаешь, что закон об оскорблении Величия императора должен быть отменён?
Постум раздражённо тряхнул головой:
– Нет. Я считаю, что закон применяют неправильно… И я… я хочу вновь… как в древности. Завтра Иды сентября. Прежде в этот день миловали преступников. И я хочу вернуть этот древний обычай и помиловать всех, кто обвиняется в оскорблении Величия.
– Отцы-сенаторы! – воскликнул Луций Галл, сообразив, куда клонит мальчишка. – Неужели вы будете принимать закон по предложению младенца, который что-то там едва лепечет!..
Но тут же вскочил сенатор Флакк.
– Лепечет или нет, – сказал старик, – но он – наш император, и мы должны уважать его, как уважаем Рим. И ты, сиятельный, должен говорить о Постуме Августе почтительно, если не хочешь сам быть обвинён в оскорблении Величия.
Луций Галл зашипел от ненависти, но возразить не посмел.
– У кого-нибудь есть возражения? – спросил председательствующий консуляр. – Кто-нибудь желает высказаться по данному вопросу?
Бенит с усмешкой оглядывал сенаторов, но пока молчал.
– Я хочу! – заявил Луций Галл – ему показалось, что он уловил желание Бенита. – Августом движут самые благородные чувства. Но вспомните, отцы-сенаторы, почему мы приняли этот закон?! Мы хотели оградить нашего юного императора от насмешек и нападок людей нечестивых и подлых. Так почему же мы забыли эти причины и готовы поддаться первому порыву и принять нечто совершенно другое? Я думаю, Август вскоре поймёт, каким опрометчивым было его предложение.
– Кто-нибудь ещё хочет высказаться?
– Мы должны защитить нашего маленького Августа! – воскликнул сосед Луция Галла.
– Мне страшно, – прошептал Постум и заплакал. Свой первый маленький бой он проиграл. – Я хочу домой. – Он кинулся к выходу.
Но Бенит подхватил его и вновь усадил на курульный стул.
– Отцы-сенаторы, я предлагаю прислушаться к словам Постума Августа! – сказал диктатор. – О, разумеется, мы должны защищать нашего маленького императора. – Постум уже плакал навзрыд, захлёбываясь слезами. – Мы не можем отменить закон об оскорблении Величия. Но Август хочет объявить амнистию тем, кто осуждён по этому закону согласно древнему обычаю. Ты хочешь этого, Август? Я правильно понял?
– Х-х-хочу… – только и выдохнул между двумя всхлипами малыш.
– Тогда пусть немедленно подготовят бумагу, и император завтра её подпишет.
– Разве он умеет писать? – обалдело спросил Луций Галл.
– Ум-мею… – выдохнул сквозь всхлипы Постум.
– Вот и прекрасно! – сказал Бенит. – И я думаю, никто не смеет выступить против возобновления этого древнего обычая, как и других древних обычаев.
– Славься, император! – воскликнул Луций Галл, будто гладиатор на арене.
III
Марцелл не вернул на другой день рукопись, как обещал. Он не пришёл даже в клинику и никого не предупредил. Не появился и в это утро. Да был ли он вообще? Не пригрезился ли он Норме? Но почему, почему? Она вскакивала поминутно, подходила к окну. Потом кидалась к двери и спрашивала секретаршу: «Никто не звонил?» Ей было тошно. Ей хотелось кинуться к первому встречному и спросить: «Где Марцелл? Кто-нибудь видел Марцелла? Почему его нет рядом? Почему?»
А тут ещё Флакк, к которому Норма Галликан вчера поехала на дом, устроил дурацкий скандал. Узнав, что Норма просит пока не публиковать послание, вдруг закричал, что она трусиха, и что все вокруг трусы и подлецы, и все продались, и всем плевать на Рим. Один он, Флакк, переживает. Норма могла бы понять, что старик растерян и угнетён, но его крики и несправедливые выпады разозлили её. Без одобрения Марцелла она публиковать послание не могла. Она унизит Марцелла, если отдаст рукопись в печать, не дождавшись его замечаний. А она не могла его унизить. Ей хотелось на него молиться.
Её ждали сегодня на демонстрации, но она не пошла. Вдруг Марцелл явится в клинику и они с ним разминутся. Она будет ждать! Он должен прийти! Должен!
А тут ещё Флакк, к которому Норма Галликан вчера поехала на дом, устроил дурацкий скандал. Узнав, что Норма просит пока не публиковать послание, вдруг закричал, что она трусиха, и что все вокруг трусы и подлецы, и все продались, и всем плевать на Рим. Один он, Флакк, переживает. Норма могла бы понять, что старик растерян и угнетён, но его крики и несправедливые выпады разозлили её. Без одобрения Марцелла она публиковать послание не могла. Она унизит Марцелла, если отдаст рукопись в печать, не дождавшись его замечаний. А она не могла его унизить. Ей хотелось на него молиться.
Её ждали сегодня на демонстрации, но она не пошла. Вдруг Марцелл явится в клинику и они с ним разминутся. Она будет ждать! Он должен прийти! Должен!
IV
Ещё с раннего утра отдельные личности прохаживались у терм Каракаллы. Все больше молодёжь. Но и пожилые степенные люди встречались. Меж прочими можно было узнать фабию, поэта Кумия, молодого Гая Флакка, сына известного сенатора, и Роксану Флакк, его племянницу, и ещё многих и многих. Ждали Норму Галликан, но она не пришла. Женщины при встрече целовались, мужчины приветствовали друг друга более сдержанно. После полудня маленькие группки собрались в толпу, толпа превратилась в процессию и двинулась к Аппиевым воротам. Людская змея все росла. Большинство надели траур. А кто не надел, тот накинул на голову полу тоги, молчаливым жестом говоря: не согласен. Так много-много лет назад плебеи удалялись из Рима, протестуя против несправедливости, оставляя своим врагам право повелевать стенами и крышами.