Страница:
– Ты отправишься с нами в Эсквилинскую больницу, и тебя осмотрит гинеколог.
– Ч-ч-что? – прошипела Валерия, изображая праведный гнев, а может, и не изображая вовсе, – краска хлынула ей в лицо, глаза загорелись. Центурион невольно попятился.
– Ты нарушила древний закон. Ты… ты потеряла невинность… – центурион сбился и оглянулся по сторонам, будто искал поддержки. Но его люди старались держаться поближе к двери – так, чтобы Великая Дева их даже не видела. – Изволь следовать за мной! – выкрикнул гвардеец.
– Это ложь! – вскипела Фабия. – Я была все время с ней. Не бойся, милая! – Матрона сжала руку Валерии. – Эта подлость им не удастся. – Казалось, она готова была сразиться с центурионом. И сжала кулаки. Ей бы меч в руки! Наивная Фабия!
– А как же Марк Габиний? – спросил центурион.
– Его здесь нет! Или ты слепой? Или Марк украл шлем у Плутона и явился сюда невидимым?! – кинулась в атаку Фабия. – Что ты мелешь, центурион? Оглядись! Или старой женщине, и к тому же родственнице, нельзя поговорить с весталкой наедине?
– Марк Габиний там, наверху, в спальне. – Центурион и сам понимал, что все обвинения выглядят по-идиотски. Но у него был приказ. Приказ задержать Марка Габиния и весталку Валерию, где бы они ни находились, и отправить Габиния в тюрьму, а весталку – в больницу на обследование. Личный приказ диктатора. И центурион не смел ослушаться.
– А мы здесь! Внизу, в перистиле! – Фабия, кажется, окончательно вышла из себя. – Что тебе надо, в конце концов?!
– Но у него там женщина. Верма. Охранница Дома весталок.
– Охранница – не весталка, – отвечала Валерия почти весело и улыбнулась. – Или ты не знаешь об этом?
– А-а… – только выдохнула Фабия. – Так вот что ты подстроила! Ты…
Лицо Фабии сморщилось. И что-то проступило в её чертах детское, беззащитное. Будто она надеялась, что дорогую игрушку оставят ей навсегда, а её отняли, да ещё посмеялись.
– Ты же сама сказала, что Марку нужна молодая женщина. Верма молода, – отвечала Валерия и попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось. Она только сейчас поняла, что Верма в самом деле молода. Как будто прежде не понимала этого слова, а теперь осознала его смысл и наконец сообразила, что может выйти из затеянной игры.
– Изволь следовать за мной, Валерия Амата, – повторил центурион. – У меня приказ отвезти тебя в больницу.
– Я поеду с ней. – Фабия шагнула вперёд. – Великая Дева не может находиться одна в обществе мужчин. Это запрещено!
– Конечно. Я и сам хотел тебя попросить. – Преторианец демонстративно отступил к двери, дабы ненароком не коснуться весталки. И пусть нет теперь тех прежних строгих запретов, к весталкам римляне по-прежнему относились с пиететом.
– Спасибо, Фабия. – Валерия хотела взять её за руку, но Фабия отступила.
– Да не ради тебя это делаю, – прошипела та, – а ради Марка. Чтобы с него сняли все нелепые обвинения. Чтоб его не убили.
И когда они выходили из перистиля, Валерия отчётливо услышала, как Фабия шепчет:
– Ну что ж, так даже лучше… пусть с молодой…
У Валерии бешено заколотилось сердце. В этот миг она поняла, что потеряла Марка навсегда, независимо от того, сумеет актёр вырваться из лап Бенита или нет.
IX
X
XI
XII
– Ч-ч-что? – прошипела Валерия, изображая праведный гнев, а может, и не изображая вовсе, – краска хлынула ей в лицо, глаза загорелись. Центурион невольно попятился.
– Ты нарушила древний закон. Ты… ты потеряла невинность… – центурион сбился и оглянулся по сторонам, будто искал поддержки. Но его люди старались держаться поближе к двери – так, чтобы Великая Дева их даже не видела. – Изволь следовать за мной! – выкрикнул гвардеец.
– Это ложь! – вскипела Фабия. – Я была все время с ней. Не бойся, милая! – Матрона сжала руку Валерии. – Эта подлость им не удастся. – Казалось, она готова была сразиться с центурионом. И сжала кулаки. Ей бы меч в руки! Наивная Фабия!
– А как же Марк Габиний? – спросил центурион.
– Его здесь нет! Или ты слепой? Или Марк украл шлем у Плутона и явился сюда невидимым?! – кинулась в атаку Фабия. – Что ты мелешь, центурион? Оглядись! Или старой женщине, и к тому же родственнице, нельзя поговорить с весталкой наедине?
– Марк Габиний там, наверху, в спальне. – Центурион и сам понимал, что все обвинения выглядят по-идиотски. Но у него был приказ. Приказ задержать Марка Габиния и весталку Валерию, где бы они ни находились, и отправить Габиния в тюрьму, а весталку – в больницу на обследование. Личный приказ диктатора. И центурион не смел ослушаться.
– А мы здесь! Внизу, в перистиле! – Фабия, кажется, окончательно вышла из себя. – Что тебе надо, в конце концов?!
– Но у него там женщина. Верма. Охранница Дома весталок.
– Охранница – не весталка, – отвечала Валерия почти весело и улыбнулась. – Или ты не знаешь об этом?
– А-а… – только выдохнула Фабия. – Так вот что ты подстроила! Ты…
Лицо Фабии сморщилось. И что-то проступило в её чертах детское, беззащитное. Будто она надеялась, что дорогую игрушку оставят ей навсегда, а её отняли, да ещё посмеялись.
– Ты же сама сказала, что Марку нужна молодая женщина. Верма молода, – отвечала Валерия и попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось. Она только сейчас поняла, что Верма в самом деле молода. Как будто прежде не понимала этого слова, а теперь осознала его смысл и наконец сообразила, что может выйти из затеянной игры.
– Изволь следовать за мной, Валерия Амата, – повторил центурион. – У меня приказ отвезти тебя в больницу.
– Я поеду с ней. – Фабия шагнула вперёд. – Великая Дева не может находиться одна в обществе мужчин. Это запрещено!
– Конечно. Я и сам хотел тебя попросить. – Преторианец демонстративно отступил к двери, дабы ненароком не коснуться весталки. И пусть нет теперь тех прежних строгих запретов, к весталкам римляне по-прежнему относились с пиететом.
– Спасибо, Фабия. – Валерия хотела взять её за руку, но Фабия отступила.
– Да не ради тебя это делаю, – прошипела та, – а ради Марка. Чтобы с него сняли все нелепые обвинения. Чтоб его не убили.
И когда они выходили из перистиля, Валерия отчётливо услышала, как Фабия шепчет:
– Ну что ж, так даже лучше… пусть с молодой…
У Валерии бешено заколотилось сердце. В этот миг она поняла, что потеряла Марка навсегда, независимо от того, сумеет актёр вырваться из лап Бенита или нет.
IX
На листке, который Бенит протянул Асперу, была одна-единственная запись:
«Казнь надо провести по древним законам».
– Чью казнь? – осмелился спросить Аспер, обычно всегда все понимавший с полуслова. Бывший помощник адвоката сделал головокружительную карьеру и стал правой рукой Бенита. Правой рукой, которая всегда и во всем покорна.
– Казнь Валерии. Или ты не знаешь, что она согрешила?
– Ещё нет, – признался Аспер. И ничего больше не добавил. Ждал, что скажет Бенит. Обрадуется или… Аспер почти не изменился, перейдя из адвокатской конторы на службу Бениту. Как был мелким чиновником с осторожными манерами, так и остался. Чуть располнел, чуть облысел. Но даже наглости в нем не прибавилось, несмотря на то что теперь он начальствовал над канцелярией диктатора. Или прибавилось? Только наглость эта хоронилась за осторожностью и была почти неразличима.
– Ты знаешь, как все нужно сделать? – спросил Бенит.
– Да, конечно, – отвечал Аспер поспешно. – У Коллинских ворот[18] надо вырыть маленький погреб с одним отверстием наверху, в погреб положить постель, хлеб, масло, молоко, поставить светильник. Виновную на закрытых носилках, обмотанных ремнями, доставят к этому погребу. Здесь ликторы развяжут ремни, великий понтифик выведет весталку из носилок и поможет ей спуститься вниз. Потом лестницу уберут и вход замуруют.
– Какой печальный обряд! – вздохнул Бенит. – Мне даже стало жаль Валерию. В конце концов она красивая женщина, и за то, что перепихнулась разок с каким-то актёришкой, её приговорят к смерти. Жаль, жаль… Она мне всегда немного нравилась. Я бы и сам к ней подкатился, не будь это так опасно. Увы, ни одна женщина не может устоять. Как говаривал Овидий, целомудренна лишь та, которой никто не домогался. Надо будет велеть поставить в этот погребок побольше жратвы. И положить пару кислородных баллонов. Пусть поживёт чуть подольше. И что она нашла в этом Марке Габинии?! По мне так он урод уродом.
Зазвонил телефон. Аспер снял трубку и, вытянувшись, как преторианец перед центурионом, отдал её Бениту.
– Ну наконец-то! Сейчас сообщат, что нашу престарелую красавицу заключили в карцер. – Бенит вздохнул. – Столько лет бедняжка терпела, осталось-то год или два… Эх, так всегда с людьми. Столько лет ждут, стараются, а потом возьмут и все испортят, уже у самой цели. Кстати, ты знаешь, радио уже сообщило об аресте. Какая оперативность! Молодцы, ребята, хорошо работают! – Он слушал с минуту. – Что значит – «по-прежнему девственна»?! – нахмурился Бенит. – Такого быть не может! Ты ошибся! Да вы там все с ума сошли?! Может, они оральным сексом занимались! Проверьте одежду. Уж я не знаю, что там проверьте. Но доказательства чтоб были. Немедленно! Габиний был с другой? Так зачем тогда его арестовали?! Приказ? Какой приказ? Арестовать? Так велено было арестовать за нарушение обета, а не просто так! Не нарушала?.. Валерия была с Фабией? Ну и что? Старушки занимались лесбийской любовью? Нет? Болтали? – Бенит швырнул трубку. – Идиоты…
Аспер, почуяв неладное, отступил к стене.
– Оказывается, Марк не клюнул на пожилую весталку и решил повеселиться с её молоденькой охранницей. Дурак! Выбрал телку, когда ему предлагали богиню. Старый импотент! А этот идиот центурион арестовал его за то, что он резвился с охранницей Вермой. Что теперь прикажешь делать?
Аспер включил радио:
«…Как нам передали только что, Великую Деву доставили в Эсквилинскую больницу. Сейчас гинеколог ответит на вопросы репортёров…» – скорбным тоном сообщил диктор.
«Это правда, что Великая Дева лишилась целомудрия?» – спросила репортёрша.
Асперу показалось, что он узнал голос Вилды.
«Нет, вышло недоразумение, – отвечал медик больницы, опять же голос был женский. Ни один мужчина не может осматривать весталку. – Охранница Великой Девы предавалась Венериным удовольствиям с мужчиной, и кто-то решил, что таким образом Великая Дева может лишиться девственности».
В ответ послышался смех.
Дожили! Рим смеётся над весталкой. И ещё Рим смеётся над…
– Выключи! – приказал Бенит, однако без крика и даже без злости.
Аспера этот почти миролюбивый тон испугал больше проклятий. Он-то знал прекрасно: когда Бенит орёт, это только выпуск лишнего пара. А вот когда так спокойно говорит – это он думает о чем-то очень серьёзном.
– Этого недоумка центуриона сюда! – приказал диктатор.
Пока дожидались прибытия центуриона, Бенит молчал. Сидел за столом и чиркал что-то на бумаге. Аспер видел, что Бенит ничего не пишет – просто рисует фигурки сатиров и нимф, заставляя их на бумаге трахаться самым причудливым образом.
Наконец центурион прибыл.
– Иди сюда, скотина! – приказал Бенит. – Ты можешь объяснить, что произошло? Зачем же ты арестовал Марка Габиния и задержал Валерию, если актёришка резвился с охранницей?
– У меня был приказ.
Бенит несколько мгновений смотрел на центуриона, потом расхохотался:
– Ну ты и идиот! Валерия здорово нас поимела. Дешёвый спектакль. Дешёвый актёришка! Неужели ты не понял, что тебя разыграли? Все подстроено, идиот! Но уверен, они рассчитывали на один акт. Что все закончится в спальне. Когда репортёры сфотографируют Верму с Габинием, после того как ты обещал им Великую Деву. Но второй акт они не написали. Это точно!
– У меня был приказ, – мрачно отвечал центурион. – В суть приказов я не вдаюсь. Я их выполняю.
– А почему ты не вдаёшься в суть приказов, а? – Бенит откинулся на своём курульном стуле и смерил центуриона взглядом. – А?
– Чтобы не сойти с ума.
– Да? И у тебя есть, с чего сходить? Так… старая шутка. А старые шутки привязчивы. Ладно, ладно, пусть Валерия забавляется. – Бенит рассмеялся. – И я позабавлюсь. Так вот, Марка Габиния не отпускать. Обвинить в оскорблении Величия императора и передать исполнителям. Ну а Валерию немедленно освободить. Перед ней извиниться, ясно? Ползать на коленях, умолять слёзно. Ни единого обидного слов. Ясно?
– Ясно, – хмуро отозвался центурион. – Можно идти?
– Туда, куда тебя отправлю я. Ну а теперь проваливай.
Центурион вышел из таблина диктатора. А хотелось выйти из жизни. В груди такая пустота, что впору всадить туда меч, чтоб хоть чем-то пустоту заполнить. Но дома ждут жена и дочка. И послезавтра у него выходной. Собирались взять с друзьями амфору фалерна да поехать за Тибр отдохнуть. Да, жизнь крепко держит. Так зачем же тогда все эти подлости?! Неужели ради жизни?.. Умом центуриона все это не понять. Тут нужен иной ум. Может, не человечий даже, а божественный.
Отставить все вопросы! Или ему захочется вернуться и всадить меч совсем в другую грудь… Но послезавтра выходной. И никаких вопросов. И Габиния – под арест… И Бенит – мерзавец. Но без него Империя бы развалилась. К тому же есть приказ. Это все, о чем должен знать центурион.
«Казнь надо провести по древним законам».
– Чью казнь? – осмелился спросить Аспер, обычно всегда все понимавший с полуслова. Бывший помощник адвоката сделал головокружительную карьеру и стал правой рукой Бенита. Правой рукой, которая всегда и во всем покорна.
– Казнь Валерии. Или ты не знаешь, что она согрешила?
– Ещё нет, – признался Аспер. И ничего больше не добавил. Ждал, что скажет Бенит. Обрадуется или… Аспер почти не изменился, перейдя из адвокатской конторы на службу Бениту. Как был мелким чиновником с осторожными манерами, так и остался. Чуть располнел, чуть облысел. Но даже наглости в нем не прибавилось, несмотря на то что теперь он начальствовал над канцелярией диктатора. Или прибавилось? Только наглость эта хоронилась за осторожностью и была почти неразличима.
– Ты знаешь, как все нужно сделать? – спросил Бенит.
– Да, конечно, – отвечал Аспер поспешно. – У Коллинских ворот[18] надо вырыть маленький погреб с одним отверстием наверху, в погреб положить постель, хлеб, масло, молоко, поставить светильник. Виновную на закрытых носилках, обмотанных ремнями, доставят к этому погребу. Здесь ликторы развяжут ремни, великий понтифик выведет весталку из носилок и поможет ей спуститься вниз. Потом лестницу уберут и вход замуруют.
– Какой печальный обряд! – вздохнул Бенит. – Мне даже стало жаль Валерию. В конце концов она красивая женщина, и за то, что перепихнулась разок с каким-то актёришкой, её приговорят к смерти. Жаль, жаль… Она мне всегда немного нравилась. Я бы и сам к ней подкатился, не будь это так опасно. Увы, ни одна женщина не может устоять. Как говаривал Овидий, целомудренна лишь та, которой никто не домогался. Надо будет велеть поставить в этот погребок побольше жратвы. И положить пару кислородных баллонов. Пусть поживёт чуть подольше. И что она нашла в этом Марке Габинии?! По мне так он урод уродом.
Зазвонил телефон. Аспер снял трубку и, вытянувшись, как преторианец перед центурионом, отдал её Бениту.
– Ну наконец-то! Сейчас сообщат, что нашу престарелую красавицу заключили в карцер. – Бенит вздохнул. – Столько лет бедняжка терпела, осталось-то год или два… Эх, так всегда с людьми. Столько лет ждут, стараются, а потом возьмут и все испортят, уже у самой цели. Кстати, ты знаешь, радио уже сообщило об аресте. Какая оперативность! Молодцы, ребята, хорошо работают! – Он слушал с минуту. – Что значит – «по-прежнему девственна»?! – нахмурился Бенит. – Такого быть не может! Ты ошибся! Да вы там все с ума сошли?! Может, они оральным сексом занимались! Проверьте одежду. Уж я не знаю, что там проверьте. Но доказательства чтоб были. Немедленно! Габиний был с другой? Так зачем тогда его арестовали?! Приказ? Какой приказ? Арестовать? Так велено было арестовать за нарушение обета, а не просто так! Не нарушала?.. Валерия была с Фабией? Ну и что? Старушки занимались лесбийской любовью? Нет? Болтали? – Бенит швырнул трубку. – Идиоты…
Аспер, почуяв неладное, отступил к стене.
– Оказывается, Марк не клюнул на пожилую весталку и решил повеселиться с её молоденькой охранницей. Дурак! Выбрал телку, когда ему предлагали богиню. Старый импотент! А этот идиот центурион арестовал его за то, что он резвился с охранницей Вермой. Что теперь прикажешь делать?
Аспер включил радио:
«…Как нам передали только что, Великую Деву доставили в Эсквилинскую больницу. Сейчас гинеколог ответит на вопросы репортёров…» – скорбным тоном сообщил диктор.
«Это правда, что Великая Дева лишилась целомудрия?» – спросила репортёрша.
Асперу показалось, что он узнал голос Вилды.
«Нет, вышло недоразумение, – отвечал медик больницы, опять же голос был женский. Ни один мужчина не может осматривать весталку. – Охранница Великой Девы предавалась Венериным удовольствиям с мужчиной, и кто-то решил, что таким образом Великая Дева может лишиться девственности».
В ответ послышался смех.
Дожили! Рим смеётся над весталкой. И ещё Рим смеётся над…
– Выключи! – приказал Бенит, однако без крика и даже без злости.
Аспера этот почти миролюбивый тон испугал больше проклятий. Он-то знал прекрасно: когда Бенит орёт, это только выпуск лишнего пара. А вот когда так спокойно говорит – это он думает о чем-то очень серьёзном.
– Этого недоумка центуриона сюда! – приказал диктатор.
Пока дожидались прибытия центуриона, Бенит молчал. Сидел за столом и чиркал что-то на бумаге. Аспер видел, что Бенит ничего не пишет – просто рисует фигурки сатиров и нимф, заставляя их на бумаге трахаться самым причудливым образом.
Наконец центурион прибыл.
– Иди сюда, скотина! – приказал Бенит. – Ты можешь объяснить, что произошло? Зачем же ты арестовал Марка Габиния и задержал Валерию, если актёришка резвился с охранницей?
– У меня был приказ.
Бенит несколько мгновений смотрел на центуриона, потом расхохотался:
– Ну ты и идиот! Валерия здорово нас поимела. Дешёвый спектакль. Дешёвый актёришка! Неужели ты не понял, что тебя разыграли? Все подстроено, идиот! Но уверен, они рассчитывали на один акт. Что все закончится в спальне. Когда репортёры сфотографируют Верму с Габинием, после того как ты обещал им Великую Деву. Но второй акт они не написали. Это точно!
– У меня был приказ, – мрачно отвечал центурион. – В суть приказов я не вдаюсь. Я их выполняю.
– А почему ты не вдаёшься в суть приказов, а? – Бенит откинулся на своём курульном стуле и смерил центуриона взглядом. – А?
– Чтобы не сойти с ума.
– Да? И у тебя есть, с чего сходить? Так… старая шутка. А старые шутки привязчивы. Ладно, ладно, пусть Валерия забавляется. – Бенит рассмеялся. – И я позабавлюсь. Так вот, Марка Габиния не отпускать. Обвинить в оскорблении Величия императора и передать исполнителям. Ну а Валерию немедленно освободить. Перед ней извиниться, ясно? Ползать на коленях, умолять слёзно. Ни единого обидного слов. Ясно?
– Ясно, – хмуро отозвался центурион. – Можно идти?
– Туда, куда тебя отправлю я. Ну а теперь проваливай.
Центурион вышел из таблина диктатора. А хотелось выйти из жизни. В груди такая пустота, что впору всадить туда меч, чтоб хоть чем-то пустоту заполнить. Но дома ждут жена и дочка. И послезавтра у него выходной. Собирались взять с друзьями амфору фалерна да поехать за Тибр отдохнуть. Да, жизнь крепко держит. Так зачем же тогда все эти подлости?! Неужели ради жизни?.. Умом центуриона все это не понять. Тут нужен иной ум. Может, не человечий даже, а божественный.
Отставить все вопросы! Или ему захочется вернуться и всадить меч совсем в другую грудь… Но послезавтра выходной. И никаких вопросов. И Габиния – под арест… И Бенит – мерзавец. Но без него Империя бы развалилась. К тому же есть приказ. Это все, о чем должен знать центурион.
X
– Ну что ж, – вздохнул Бенит, разговаривая как бы сам с собой, но зная, что Аспер его слышит. – Кучка слюнявых идиотов решила, что мне больше нечего делать, кроме как распутывать их интриги. У меня на плечах груз всей Империи, а они, видишь ли, решили надо мной подшутить! Как будто, очутившись на моем месте, они могли бы что-то сделать! Только благодаря мне Империя ещё существует! После всех землетрясений, наводнений, пожаров и войн! После того как, лишившись гениев, природа сошла с ума, а люди обленились и ожирели. После вспышки отчаяния, после разочарования во всем – Рим существует. И лишь потому, что я, как Атлант, держу его тушу на плечах…
– Может быть… – начал Аспер.
– Макрина ко мне!
А Макрин был уже здесь – он всегда чуял, когда пахнет палёным, будто божок, которому в жертву принесли внутренности ягнёнка.
– Ах, сиятельный, почему ты не поручил это дело мне с самого начала? Уж мои бы гении разобрались и с весталкой, и с её любовничком.
Бенит брезгливо поморщился.
– Никакого насилия, – одёрнул он. – Тем более над весталкой. И с Марком Габинием обращаться вежливо. Стращать только на словах. Нет, можно, конечно, влепить пару пощёчин. Но без выбивания зубов. Он, бедняга, игрушка в руках женщин. Мы, мужчины, должны ему сочувствовать.
– Как актёр он дрянь. В молодости физиономия была смазливая. Вот он и угождал – и мужчинам, и женщинам – без разбора. Потому и пробился.
– Главное – рассчитаться с Валерией.
Макрин так и просиял:
– Мне все под силу, раз я руковожу гениями.
– Сейчас речь не о гениях, – огрызнулся Бенит – не любил он, когда Макрин поминал природу своих подчинённых. – Речь о весталке, которую мы и пальцем тронуть не смеем.
– Великий понтифик мог бы отхлестать её плетьми.
– Это можно устроить, – согласился Бенит. – Но лучше бы что-нибудь потоньше. Пусть твои ребята перероют все – документы, доносы, подшивки старых вестников. Все-все.
– Что искать?
– Что угодно. Все, что можно использовать против неё.
– Может…
– Я же сказал: нет! И пальцем её не смей коснуться. Если узнаю, оторву тебе все, что можно и что нельзя оторвать. И твоим гениям – тоже. Кстати, я все хотел спросить, у них есть что отрывать?
– Есть… – хихикнул Макрин.
– Так действуй. И молись богам, чтобы наш замысел удался. Чтоб какую-нибудь гадость тебе удалось найти.
– Может, придумать? Можно было бы… – Фантазия сочинителя тут же включилась в работу.
Бенит отрицательно покачал головой:
– Только правду. И ничего кроме. Тем страшнее будет удар. Старайся, Макрин. А то я приищу кого-нибудь другого.
– Может быть… – начал Аспер.
– Макрина ко мне!
А Макрин был уже здесь – он всегда чуял, когда пахнет палёным, будто божок, которому в жертву принесли внутренности ягнёнка.
– Ах, сиятельный, почему ты не поручил это дело мне с самого начала? Уж мои бы гении разобрались и с весталкой, и с её любовничком.
Бенит брезгливо поморщился.
– Никакого насилия, – одёрнул он. – Тем более над весталкой. И с Марком Габинием обращаться вежливо. Стращать только на словах. Нет, можно, конечно, влепить пару пощёчин. Но без выбивания зубов. Он, бедняга, игрушка в руках женщин. Мы, мужчины, должны ему сочувствовать.
– Как актёр он дрянь. В молодости физиономия была смазливая. Вот он и угождал – и мужчинам, и женщинам – без разбора. Потому и пробился.
– Главное – рассчитаться с Валерией.
Макрин так и просиял:
– Мне все под силу, раз я руковожу гениями.
– Сейчас речь не о гениях, – огрызнулся Бенит – не любил он, когда Макрин поминал природу своих подчинённых. – Речь о весталке, которую мы и пальцем тронуть не смеем.
– Великий понтифик мог бы отхлестать её плетьми.
– Это можно устроить, – согласился Бенит. – Но лучше бы что-нибудь потоньше. Пусть твои ребята перероют все – документы, доносы, подшивки старых вестников. Все-все.
– Что искать?
– Что угодно. Все, что можно использовать против неё.
– Может…
– Я же сказал: нет! И пальцем её не смей коснуться. Если узнаю, оторву тебе все, что можно и что нельзя оторвать. И твоим гениям – тоже. Кстати, я все хотел спросить, у них есть что отрывать?
– Есть… – хихикнул Макрин.
– Так действуй. И молись богам, чтобы наш замысел удался. Чтоб какую-нибудь гадость тебе удалось найти.
– Может, придумать? Можно было бы… – Фантазия сочинителя тут же включилась в работу.
Бенит отрицательно покачал головой:
– Только правду. И ничего кроме. Тем страшнее будет удар. Старайся, Макрин. А то я приищу кого-нибудь другого.
XI
Была уже полночь. Часы, установленные на старинном здании Регии, отбили положенное число ударов.
Валерия лежала на кровати, сцепив пальцы в замок, и смотрела в стену. За эти годы она привыкла к своей комнате, к узору на потолке, к столику с бронзовой фигуркой Минервы и к удобному плетёному креслу. Теперь её комната казалась ей карцером. Хотелось немедленно уйти. Но уйти было нельзя. Ещё два года никуда нельзя уйти.
В большом таблине слышались шаги, голоса – никто из весталок и их служанок не ложился. Весь Дом напоминал растревоженный улей. Heсколько часов назад весталки мысленно уже похоронили свою Великую Деву. Может быть, кто-то даже начал спешно готовиться к обряду у Коллинских ворот. И – не сбылось. Она вернулась. И теперь они обсуждают, спорят и никак не могут наговориться. В их маленьком тесном мирке, полном мелких и яростных склок и подозрений, вдруг разразилась настоящая буря. Разумеется, многие не верят в её невиновность. И очень бы хотели, чтобы она была виновата и…
Валерия на них даже не злится. Жизнь в Доме сытна и однообразна. Здесь процветают зависть и шпионство. Каждая новая тряпка обсуждается, как улика в суде. Каждое слово переиначивают и придают ему иной смысл. Здесь комплимент становится обидой, жалоба – оскорблением, и дружба всегда заканчивается враждой. И все прикрыто панцирем благочестия. С каким удовольствием Валерия покинет этот Дом! Вот только Веста… Ведь она ей служила. Служила, забывая себя, но не смогла забыть.
Верма расхаживала по комнатке взад и вперёд. В четвёртый или пятый раз охранница предложила Валерии вина. Но весталка лишь отрицательно покачала головой. Лихорадочные пятна горели у неё на щеках.
– Все-таки мы его обхитрили, – рассмеялась Верма. – Представляешь, как он сейчас бесится? Радио уже сообщило о несправедливом аресте и о твоей невинности. Просто так дело не замажешь. Все будут судачить. Мы выставили Бенита идиотом. Причём мстительным идиотом. Завтра же надо обратиться в «Акту диурну» и рассказать о подлых интригах Бенита. Тебе не могут отказать…
Валерия механически кивнула.
– Представляю, что сейчас творится в «Акте диурне».
– Думаю, скоро люди поймут, кто он такой, – предрекла Верма. – Бот тогда мы повеселимся. – Она взяла чашу с вином и, решив, что Валерия пить не будет, сделала большой глоток. – А может быть, и не поймут. Самое слабое место в человеческом организме – это Капитолий. – Она постучала себя по лбу. – Говорят, бог Логос когда-нибудь будет править миром. Но я думаю, что это очередная басня, очередной обман, что-то вроде исполнения желаний Бенитом. «Пишите мне, друзья мои, и я все исполню, – довольно точно подражала Верма голосу Бенита. – А пуще всего желайте, чтобы вашего соседа посадили в карцер, да ещё сообщите, за что. Уж это-то желание я исполню с радостью!»
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула девочка лет пятнадцати:
– Верма, тебя к телефону.
– Сейчас мы узнаем, что некто умер от злости, – фыркнула Верма и вышла.
Девочка задержалась на мгновение, бросила на Валерию взгляд украдкой и уже хотела выйти, как Верма влетела вновь в комнату.
– Марк Габиний только что передан в руки исполнителей! – выкрикнула охранница.
– Как… – У Валерии задрожал подбородок.
– Бенит все-таки победил, – констатировала Верма и налила себе ещё вина. – Но это можно было предположить. Всем нам пришлось чем-то пожертвовать… Гм… так сказать.
– А чем жертвовала ты? – с неожиданной яростью воскликнула Валерия. – Предавалась Венериным удовольствиям с Марком? И это-то жертва?! Да любая женщина отдаст полжизни, лишь бы очутиться у него в постели!
– Да?.. А я и не знала… – Только теперь Валерия заметила, какой наглый у охранницы взгляд. У шлюх в лупанариях такие глаза… наверное. Верма только что была в постели с Марком. Валерия содрогнулась от непреодолимого чувства гадливости. Верма вдруг сделалась ей отвратительна. Оттраханная самка…
– Неужто ты думала, что Бенит не попытается отыграться? – Верма пожала плечами. – Я полагала, что ты готова пожертвовать Марком…
– Нет! – закричала Валерия. – Никогда! – Солгала, конечно. Ведь с самого начала она понимала, что Бенит будет мстить. Но надеялась… На что она надеялась? Ни на что. Просто закрыла глаза и запретила себе думать о том, что будет дальше, после розыгрыша.
После унижения Бенита.
Но ведь она с самого начала знала, что это – жертвоприношение.
– Думаю, Марку особая опасность не грозит. Ну посидит месяцок-другой, отведает касторки с бензином… – рассуждала тем временем Верма.
Как легко она об этом говорила! Она, которая делила ложе с Марком. Он обнимал её, а она…
– Мы должны отнять у него Марка, – прошептала Валерия. – Мы должны придумать, как это сделать.
– Отнять Марка, – повторила Верма. – Отнять Марка у диктатора может лишь один человек в Риме. Но я не уверена, что у него это получится. Может быть… лучше оставить все как есть? Если мы будем продолжать драку, это только раздражит Бенита. Будем благоразумны, и он отпустит Марка. Мы дали ему понять, что нас, – она едва заметно сделала ударение на слове «нас», – трогать не стоит. Он же умный человек. Он поймёт наш урок. Над Марком он, конечно, поиздевается. Но не убьёт.
Валерия слушала её и с каждым её словом чувствовала все отчётливее свою ненужность, старость и свою вину – перед Марком, перед Вестой. И ещё почему-то – перед Вермой.
Валерия ненавидела себя за совершённую глупость. И, главное, за то, что глупость не доставила ей радости. Верма была с Марком. А ей, Валерии, досталось лишь раскаяние. И ещё досталась боль утраты. Независимо от того, спасётся Марк или нет, – только боль утраты.
Валерия лежала на кровати, сцепив пальцы в замок, и смотрела в стену. За эти годы она привыкла к своей комнате, к узору на потолке, к столику с бронзовой фигуркой Минервы и к удобному плетёному креслу. Теперь её комната казалась ей карцером. Хотелось немедленно уйти. Но уйти было нельзя. Ещё два года никуда нельзя уйти.
В большом таблине слышались шаги, голоса – никто из весталок и их служанок не ложился. Весь Дом напоминал растревоженный улей. Heсколько часов назад весталки мысленно уже похоронили свою Великую Деву. Может быть, кто-то даже начал спешно готовиться к обряду у Коллинских ворот. И – не сбылось. Она вернулась. И теперь они обсуждают, спорят и никак не могут наговориться. В их маленьком тесном мирке, полном мелких и яростных склок и подозрений, вдруг разразилась настоящая буря. Разумеется, многие не верят в её невиновность. И очень бы хотели, чтобы она была виновата и…
Валерия на них даже не злится. Жизнь в Доме сытна и однообразна. Здесь процветают зависть и шпионство. Каждая новая тряпка обсуждается, как улика в суде. Каждое слово переиначивают и придают ему иной смысл. Здесь комплимент становится обидой, жалоба – оскорблением, и дружба всегда заканчивается враждой. И все прикрыто панцирем благочестия. С каким удовольствием Валерия покинет этот Дом! Вот только Веста… Ведь она ей служила. Служила, забывая себя, но не смогла забыть.
Верма расхаживала по комнатке взад и вперёд. В четвёртый или пятый раз охранница предложила Валерии вина. Но весталка лишь отрицательно покачала головой. Лихорадочные пятна горели у неё на щеках.
– Все-таки мы его обхитрили, – рассмеялась Верма. – Представляешь, как он сейчас бесится? Радио уже сообщило о несправедливом аресте и о твоей невинности. Просто так дело не замажешь. Все будут судачить. Мы выставили Бенита идиотом. Причём мстительным идиотом. Завтра же надо обратиться в «Акту диурну» и рассказать о подлых интригах Бенита. Тебе не могут отказать…
Валерия механически кивнула.
– Представляю, что сейчас творится в «Акте диурне».
– Думаю, скоро люди поймут, кто он такой, – предрекла Верма. – Бот тогда мы повеселимся. – Она взяла чашу с вином и, решив, что Валерия пить не будет, сделала большой глоток. – А может быть, и не поймут. Самое слабое место в человеческом организме – это Капитолий. – Она постучала себя по лбу. – Говорят, бог Логос когда-нибудь будет править миром. Но я думаю, что это очередная басня, очередной обман, что-то вроде исполнения желаний Бенитом. «Пишите мне, друзья мои, и я все исполню, – довольно точно подражала Верма голосу Бенита. – А пуще всего желайте, чтобы вашего соседа посадили в карцер, да ещё сообщите, за что. Уж это-то желание я исполню с радостью!»
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула девочка лет пятнадцати:
– Верма, тебя к телефону.
– Сейчас мы узнаем, что некто умер от злости, – фыркнула Верма и вышла.
Девочка задержалась на мгновение, бросила на Валерию взгляд украдкой и уже хотела выйти, как Верма влетела вновь в комнату.
– Марк Габиний только что передан в руки исполнителей! – выкрикнула охранница.
– Как… – У Валерии задрожал подбородок.
– Бенит все-таки победил, – констатировала Верма и налила себе ещё вина. – Но это можно было предположить. Всем нам пришлось чем-то пожертвовать… Гм… так сказать.
– А чем жертвовала ты? – с неожиданной яростью воскликнула Валерия. – Предавалась Венериным удовольствиям с Марком? И это-то жертва?! Да любая женщина отдаст полжизни, лишь бы очутиться у него в постели!
– Да?.. А я и не знала… – Только теперь Валерия заметила, какой наглый у охранницы взгляд. У шлюх в лупанариях такие глаза… наверное. Верма только что была в постели с Марком. Валерия содрогнулась от непреодолимого чувства гадливости. Верма вдруг сделалась ей отвратительна. Оттраханная самка…
– Неужто ты думала, что Бенит не попытается отыграться? – Верма пожала плечами. – Я полагала, что ты готова пожертвовать Марком…
– Нет! – закричала Валерия. – Никогда! – Солгала, конечно. Ведь с самого начала она понимала, что Бенит будет мстить. Но надеялась… На что она надеялась? Ни на что. Просто закрыла глаза и запретила себе думать о том, что будет дальше, после розыгрыша.
После унижения Бенита.
Но ведь она с самого начала знала, что это – жертвоприношение.
– Думаю, Марку особая опасность не грозит. Ну посидит месяцок-другой, отведает касторки с бензином… – рассуждала тем временем Верма.
Как легко она об этом говорила! Она, которая делила ложе с Марком. Он обнимал её, а она…
– Мы должны отнять у него Марка, – прошептала Валерия. – Мы должны придумать, как это сделать.
– Отнять Марка, – повторила Верма. – Отнять Марка у диктатора может лишь один человек в Риме. Но я не уверена, что у него это получится. Может быть… лучше оставить все как есть? Если мы будем продолжать драку, это только раздражит Бенита. Будем благоразумны, и он отпустит Марка. Мы дали ему понять, что нас, – она едва заметно сделала ударение на слове «нас», – трогать не стоит. Он же умный человек. Он поймёт наш урок. Над Марком он, конечно, поиздевается. Но не убьёт.
Валерия слушала её и с каждым её словом чувствовала все отчётливее свою ненужность, старость и свою вину – перед Марком, перед Вестой. И ещё почему-то – перед Вермой.
Валерия ненавидела себя за совершённую глупость. И, главное, за то, что глупость не доставила ей радости. Верма была с Марком. А ей, Валерии, досталось лишь раскаяние. И ещё досталась боль утраты. Независимо от того, спасётся Марк или нет, – только боль утраты.
XII
Кумий возвращался с пирушки Сервилии совершенно пьяный. При каждом шаге Кумий поминал Орка. Нога болела больше обычного. Он шёл и хромал. Он теперь почти постоянно хромал. И – главное – на правую ногу. Совсем как Элий. Многие противники Бенита демонстративно носят траур и хромают. Сандалии с неравными по высоте подошвами вошли в моду. Кумий скосил глаза на всякий случай, чтобы удостовериться – не тёмное ли на нем, не примут ли его лохмотья исполнители и вигилы за траур. Слава богам, на нем какая-то пёстрая тряпка, и на ней надпись «Я люблю Бенита».
– Отбросы ползут в свой мусорный ящик, – бормотал он, перебираясь от одной колонны к другой, от одного дома к соседнему, – орошая Вечный город блевотиной. Да здравствует блевотина. Все мы – блевотина. Изжёванные, заглоченные и извергнутые Бенитовым желудком на мостовые Золотого града.
Он остановился возле дома с пальмами – на фасаде была мозаика с несколькими растрёпанными деревьями и прикорнувшим в их тени львом. Отсюда до дома Кумия была сотня шагов. Но Кумию не хотелось идти к себе. Зачем? Зачем ему вообще куда-то идти? Он повернулся и побрёл по улице куда глаза глядят. Вернее, не совсем так. Ноги сами принесли его к определённой двери. Кумий постучал. В доме никто не ответил. Он забарабанил сильнее. Наконец послышались шаги, и дверь приоткрылась.
– Привет, Ариетта, – пробормотал Кумий. – Я хочу выпить. И вот – зашёл к тебе… – Он весь дрожал – ночь выдалась холодная. – У меня с собой жареная курица. Я стянул её со стола Сервилии, – продолжал Кумий. – И ещё прихватил бутылку вина. Пока все орали про нарушение обета весталкой, я занимался мелкими кражами.
– Нарушение обета? Кем?
– Да враньё все это. Перепутали. Думали, Валерия трахается с актёром Габинием. А оказалось, в койке актёра – её охранница. Смешно, правда?
– Ты пьян, – заметила Ариетта.
– Ерунда. Чем пьянее, тем лучше. Ну так дашь мне войти?
Ариетта без особой охоты отворила дверь пошире.
– А как поживает твой папаша Макрин? – спросил Кумий, икая. – Что-то последнее время о нем ничего не слышно, и меня это беспокоит. Наверняка готовит для нас, бедных, какую-нибудь гадость.
– Можно не говорить о Макрине? – спросила Ариетта раздражённо.
– Хорошо, хорошо, золотая моя поэтесса, не буду поминать Макрина, особенно перед сном. А то вдруг приснится. Я хотел снять какую-нибудь красотку за пару ассов. В день, когда не согрешила весталка, все должны предаваться Венериным утехам, как бы вместо неё. Но потом я вспомнил, что у меня нет пары ассов.
– Неужели тебе не противно иметь дело с дешёвыми шлюхами? – спросила Ариетта. – Хотя бы по соображениям гигиены…
– А сам-то я каков? – усмехнулся Кумий. – После пребывания в карцере мучаюсь то поносом, то запорами, на щиколотке образовалась язва и не желает никак заживать. И не реже чем раз в два дня вспоминаю о пережитых унижениях и начинаю либо плакать, либо прихожу в ярость и молочу кулаками по кровати.
В комнате, нагретой за день лучами солнца, после ночной прохлады Кумия бросило в жар. Ариетта зажгла две толстые свечи золотистого воска и поставила их на стол.
Кумий разложил принесённые дары – курицу, горсть маринованных маслин, фаршированные финики, поставил бутылку вина. Ариетта отломила куринную ножку и принялась есть. С достоинством, без жадности. Ему нравилось, как она ест. Нравилось, как она облизывает губы. Он выпил, и сразу прошла боль в ноге.
– А где Гимп? – спросил Кумий, когда она сложила косточки на край тарелки и пригубила вино.
– Он прозрел сегодня утром, – криво улыбнулась Ариетта. – На радостях, что видит, схватил номер «Акты диурны» и прочёл. После чего два часа носился по улицам с проклятиями, даже бегал к курии с портретом Руфина – почему Руфина, а не Элия, я не поняла, после чего вернулся домой пьяный, как грек, и теперь валяется в спальне и блюёт.
– Забавно. Пьяный гений валяется у тебя в спальне, а пьяный человек сидит в триклинии и старается быть приятным собеседником.
– Посмотри мне в глаза, – потребовала Ариетта и подалась вперёд. – Что ты видишь?
Он ничего не видел – только чёрные кружочки зрачков.
– Нежность… – сказал наугад.
– Дурак ты, Кумий, ты видишь дочь Макрина. И от этого никуда не деться. Я его дочь. И буду такой же подлой, как он. Очень скоро.
– О чем ты, Ариетта… Я же помню, как ты ругалась из-за меня с Неофроном. Все отступили, а ты дралась. Ты – молодец!
– Я бываю смелой только по глупости. Значит – редко. Подлость легко растёт в душе. Как сорняк. И её ничем не заглушить. Мы все скоро станем подонками. Некоторые, правда, были такими изначально. Но много новопосвященных. Теперь жизнь посвящает римлян в таинства подлости. И они учат слова мистерий и охотно пускаются в пляски, рядом с которыми вакхическое исступление кажется мечтами наивной девчонки, не утратившей девственность.
– Ты красиво говоришь, – заметил Кумий.
– Как и положено поэтессе. Пока получается. Так вот, сегодня, Кумий, я вдруг поняла, что мои стихи никому не нужны. И твои библионы тоже. Их будет читать кучка преданных поклонников тайком – и только. А остальные будут читать сочинения Неофрона. «Пустыня № 32».
– По-моему, он написал ещё только вторую пустыню, – заметил Кумий.
– Не печалься, время летит быстро, и мы доживём до тридцать второй. Сегодня с утра я сижу и думаю: кто же живёт в этой пустыне № 32? Я пытаюсь представить, какая она – с горбушками дюн, с песчаными ветрами, с одинокими акациями, и понимаю, что представлять ничего не надо. Что Рим и есть эта пустыня. Что люди – это песчинки, их души превратились в сухой и колючий песок, который при каждом выдохе Бенита летит в лицо и заставляет задыхаться. И я хожу по этой пустыне и пытаюсь отыскать колодцы. А нахожу грандиозные развалины из мрамора и гранита. Они погребли под собою колодцы. И больше нигде нет воды. Нигде. Повсюду теперь пустыня.
– Ариетта, не надо, – прошептал Кумий и вдруг понял, что недопустимо трезвеет.
– И так повсюду, – продолжала она, и голос её делался все выше и выше. – Нет воды. Нигде. Но я-то знаю, что я не песчинка, я – человек. И мне нужна вода. И ты, Кумий, человек. И тебе тоже нужна вода. И Гимп… Он, конечно, не человек, но ему тоже нужна вода. Так что же нам делать, Кумий? Превратиться в песчинки? Но я не знаю как. Другие как-то превратились, потому что знали. А я не знаю. И вдруг меня поражает мысль… Что дело только в желании. Захочешь – и сделаешься песчинкой. Только желание. Исполнить желание. Сказать Бениту: «Бенит, я хочу стать песчинкой». Ведь он отныне исполнитель желаний. И он исполнит. И я стану песчинкой. Очень быстро. И мне будет легко летать над землёй и жалить чужие лица… Но лиц уже не будет. Ни одного. Буду жалить только развалины и превращать их в песок. Но камням не больно.
– Отбросы ползут в свой мусорный ящик, – бормотал он, перебираясь от одной колонны к другой, от одного дома к соседнему, – орошая Вечный город блевотиной. Да здравствует блевотина. Все мы – блевотина. Изжёванные, заглоченные и извергнутые Бенитовым желудком на мостовые Золотого града.
Он остановился возле дома с пальмами – на фасаде была мозаика с несколькими растрёпанными деревьями и прикорнувшим в их тени львом. Отсюда до дома Кумия была сотня шагов. Но Кумию не хотелось идти к себе. Зачем? Зачем ему вообще куда-то идти? Он повернулся и побрёл по улице куда глаза глядят. Вернее, не совсем так. Ноги сами принесли его к определённой двери. Кумий постучал. В доме никто не ответил. Он забарабанил сильнее. Наконец послышались шаги, и дверь приоткрылась.
– Привет, Ариетта, – пробормотал Кумий. – Я хочу выпить. И вот – зашёл к тебе… – Он весь дрожал – ночь выдалась холодная. – У меня с собой жареная курица. Я стянул её со стола Сервилии, – продолжал Кумий. – И ещё прихватил бутылку вина. Пока все орали про нарушение обета весталкой, я занимался мелкими кражами.
– Нарушение обета? Кем?
– Да враньё все это. Перепутали. Думали, Валерия трахается с актёром Габинием. А оказалось, в койке актёра – её охранница. Смешно, правда?
– Ты пьян, – заметила Ариетта.
– Ерунда. Чем пьянее, тем лучше. Ну так дашь мне войти?
Ариетта без особой охоты отворила дверь пошире.
– А как поживает твой папаша Макрин? – спросил Кумий, икая. – Что-то последнее время о нем ничего не слышно, и меня это беспокоит. Наверняка готовит для нас, бедных, какую-нибудь гадость.
– Можно не говорить о Макрине? – спросила Ариетта раздражённо.
– Хорошо, хорошо, золотая моя поэтесса, не буду поминать Макрина, особенно перед сном. А то вдруг приснится. Я хотел снять какую-нибудь красотку за пару ассов. В день, когда не согрешила весталка, все должны предаваться Венериным утехам, как бы вместо неё. Но потом я вспомнил, что у меня нет пары ассов.
– Неужели тебе не противно иметь дело с дешёвыми шлюхами? – спросила Ариетта. – Хотя бы по соображениям гигиены…
– А сам-то я каков? – усмехнулся Кумий. – После пребывания в карцере мучаюсь то поносом, то запорами, на щиколотке образовалась язва и не желает никак заживать. И не реже чем раз в два дня вспоминаю о пережитых унижениях и начинаю либо плакать, либо прихожу в ярость и молочу кулаками по кровати.
В комнате, нагретой за день лучами солнца, после ночной прохлады Кумия бросило в жар. Ариетта зажгла две толстые свечи золотистого воска и поставила их на стол.
Кумий разложил принесённые дары – курицу, горсть маринованных маслин, фаршированные финики, поставил бутылку вина. Ариетта отломила куринную ножку и принялась есть. С достоинством, без жадности. Ему нравилось, как она ест. Нравилось, как она облизывает губы. Он выпил, и сразу прошла боль в ноге.
– А где Гимп? – спросил Кумий, когда она сложила косточки на край тарелки и пригубила вино.
– Он прозрел сегодня утром, – криво улыбнулась Ариетта. – На радостях, что видит, схватил номер «Акты диурны» и прочёл. После чего два часа носился по улицам с проклятиями, даже бегал к курии с портретом Руфина – почему Руфина, а не Элия, я не поняла, после чего вернулся домой пьяный, как грек, и теперь валяется в спальне и блюёт.
– Забавно. Пьяный гений валяется у тебя в спальне, а пьяный человек сидит в триклинии и старается быть приятным собеседником.
– Посмотри мне в глаза, – потребовала Ариетта и подалась вперёд. – Что ты видишь?
Он ничего не видел – только чёрные кружочки зрачков.
– Нежность… – сказал наугад.
– Дурак ты, Кумий, ты видишь дочь Макрина. И от этого никуда не деться. Я его дочь. И буду такой же подлой, как он. Очень скоро.
– О чем ты, Ариетта… Я же помню, как ты ругалась из-за меня с Неофроном. Все отступили, а ты дралась. Ты – молодец!
– Я бываю смелой только по глупости. Значит – редко. Подлость легко растёт в душе. Как сорняк. И её ничем не заглушить. Мы все скоро станем подонками. Некоторые, правда, были такими изначально. Но много новопосвященных. Теперь жизнь посвящает римлян в таинства подлости. И они учат слова мистерий и охотно пускаются в пляски, рядом с которыми вакхическое исступление кажется мечтами наивной девчонки, не утратившей девственность.
– Ты красиво говоришь, – заметил Кумий.
– Как и положено поэтессе. Пока получается. Так вот, сегодня, Кумий, я вдруг поняла, что мои стихи никому не нужны. И твои библионы тоже. Их будет читать кучка преданных поклонников тайком – и только. А остальные будут читать сочинения Неофрона. «Пустыня № 32».
– По-моему, он написал ещё только вторую пустыню, – заметил Кумий.
– Не печалься, время летит быстро, и мы доживём до тридцать второй. Сегодня с утра я сижу и думаю: кто же живёт в этой пустыне № 32? Я пытаюсь представить, какая она – с горбушками дюн, с песчаными ветрами, с одинокими акациями, и понимаю, что представлять ничего не надо. Что Рим и есть эта пустыня. Что люди – это песчинки, их души превратились в сухой и колючий песок, который при каждом выдохе Бенита летит в лицо и заставляет задыхаться. И я хожу по этой пустыне и пытаюсь отыскать колодцы. А нахожу грандиозные развалины из мрамора и гранита. Они погребли под собою колодцы. И больше нигде нет воды. Нигде. Повсюду теперь пустыня.
– Ариетта, не надо, – прошептал Кумий и вдруг понял, что недопустимо трезвеет.
– И так повсюду, – продолжала она, и голос её делался все выше и выше. – Нет воды. Нигде. Но я-то знаю, что я не песчинка, я – человек. И мне нужна вода. И ты, Кумий, человек. И тебе тоже нужна вода. И Гимп… Он, конечно, не человек, но ему тоже нужна вода. Так что же нам делать, Кумий? Превратиться в песчинки? Но я не знаю как. Другие как-то превратились, потому что знали. А я не знаю. И вдруг меня поражает мысль… Что дело только в желании. Захочешь – и сделаешься песчинкой. Только желание. Исполнить желание. Сказать Бениту: «Бенит, я хочу стать песчинкой». Ведь он отныне исполнитель желаний. И он исполнит. И я стану песчинкой. Очень быстро. И мне будет легко летать над землёй и жалить чужие лица… Но лиц уже не будет. Ни одного. Буду жалить только развалины и превращать их в песок. Но камням не больно.