Буревой Роман. Северная Пальмира

   Квинт выбежал на дорогу, прямо под колёса какому-то авто. Новенькое «нево» затормозило ткнувшись ему бампером в ногу, как осерчавший пёс. Хромая, кинулся Квинт к машине.
   – До центра Гиппократа. Быстрее!
   – Мне в другую сторону, – запротестовал водитель.
   – Держи! – Квинт швырнул ему на колени сотню. – И жми на газ!

III

   Всеслав и Эпикур вышли на арену. Их встретил гул голосов – сегодня трибуны были полны. О гладиаторе Сенеке в Северной Пальмире многие уже были наслышаны. Слышали и о Перегрине. Говорили, будто он римлянин, бывший легионер, сильно покалеченный в боях. На Эпикура никто не обращал внимания.
   – Лучше бы Эпикуру быть тертиарием, – сказал Элий ланисте.
   – Пусть Сенека немного устанет. Тогда у тебя появится шанс…
   – Не так. Наоборот. Я же просил…
   – О чем ты просил? Сойтись с Сенекой? Пожалуйста. Ты с ним и дерёшься сегодня. Думаю, это последний твой бой. Уж больно Сенека оказался хорош, я даже и не ожидал. Меч его так и летает. Хотя не так хорош, как бойцы в прежние времена. Эх, уходит искусство настоящего боя, Марк Аврелий. Уходит. То, что показывают Эмпедокл или Сократ, – это не искусство..Это так – махание ветряных мельниц. Сократ иногда может удивить. Если захочет. Но он ленится. А Эпикур… Он наверняка проиграет. Хорошо, если останется жив. Парень-то способный, но ленивый. Ты бы его подучил… А впрочем, теперь уже все равно.
   Сенека заметил Элия на трибуне.
   – Эй, Марк Аврелий! – крикнул Всеслав весело. – Пощадить Эпикура, как ты считаешь? Пощадить или нет?
   – Пощади, – одними губами произнёс Элий, но Всеслав его понял.
   – А ты потом убьёшь меня, так ведь…
   – Убью, – по-прежнему одними губами ответил Элий.
   Всеслав обнажил клинок, махнул раз, другой. Сделал выпад, поразил невидимого противника и отскочил. Эпикур стоял, не двигаясь, видя, что это пока игра.
   Во влажном прохладном воздухе амфитеатра от гладиаторских тел поднимался пар. Когда Эпикур проиграет, Элий займёт его место. Рядом ожидал тертиарий Всеслава – Эмпедокл, розовощёкий красавчик с нагловатыми глазами уличного воришки.
   Эпикур, не дожидаясь, пока Всеслав встанет в стойку, кинулся в атаку. Сенека удар отбил, но все же недостаточно ловко – острие меча прочертило на левом плече алую полосу. Кровь слабо брызнула. Эпикур отскочил и торжествующе поднял меч. Всеслав растерянно смотрел на карминовые капли на коже. Кажется, Эпикур и сам не ожидал, что сможет достать противника.
   – Эпикур плохо дерётся, – сказал Эмпедокл. – И эта кровь не в счёт. Все равно поединок он проиграет.
   Элию очень хотелось поспорить. Но он промолчал – спорить было бесполезно. Против Сенеки Эпикуру не сдюжить. Взмах меча Всеслава, запоздалая попытка поставить блок… И вот уже Эпикур на песке, и к нему бегут медики с носилками.
   – Не повезло, – вздохнул Платон.
   – Причём здесь везение? – жёстко оборвал его Диоген. – Реакция у парня плохая. Мне бы трех-четырех ребят оставить здесь после гладиаторской школы. Э-эх… Вот Сократ закончил школу – так он боец. Не говоря о тебе, Марк Аврелий. А остальные… – Диоген безнадёжно махнул рукой.
   Элий побежал вниз, в куникул. Эпикура уже принесли туда на носилках. Медик был спокоен и деловит. Это обнадёживало. Лицо раненого влажно блестело от пота. Дыхание частило. Скорее всего, шок. А вот насколько серьёзна рана…
   – Ничего страшного, – буркнул медик. – По сравнению с сумасшествием, царящим на арене.
   Раненый повернул голову. Глаза смотрели не на Элия, а как будто сквозь него.
   – Убей его, – прошептал Эпикур. – Он зверь. Или он нас всех… Всех… загрызёт…

IV

   Она не сразу поняла, что любовь её к Элию умерла. Встреча после долгой разлуки и невозможность свидеться с Постумом буквально свели с ума. Летиция жила как в бреду. Близость Элия утешала. Потом… постепенно… исподволь… она не сразу заметила… появилось нечто… какая-то тень… какой-то мерзкий налёт на всем, что было меж ними. Элий стал её раздражать. Ей больше не хотелось его видеть, она не скучала, когда его не было рядом, не ждала, не прислушивалась, не слыхать ли его шагов, не готовила мелких подарков к его приходу. И место в доме она искала такое, чтобы быть подальше от всех, чтобы быть одной. Да и дома у них не было как такового – гостиницы, чужие загородные виллы, где зачастую не находилось самого необходимого. Она устала считать переезды. И вновь и вновь повторяла фразу Сервилии: «Когда-нибудь он предаст тебя и твоих детей ради блага Рима». Сервилия как будто требовала из своего далека признать её правоту и раскаяться в опрометчивом выборе. Но это была та правота, с которой невозможно было согласиться. Истина, признание которой требует саморазрушения. Такие истины нельзя произносить, а в произнесённые – нельзя верить. От них можно только защищаться. Но защититься Летиция не умела. Да и как защищаться от истины? Летиция назвала эту ловушку «Парадоксом Сервилии». Летиция порой развлекалась, облекая свою жизнь, как жизнь постороннего, в красивые фразы.
   Она понимала, что иначе Элий поступить не мог. Но это понимание ничего не меняло. Любовь исчезла. Наверное, она исчезла мгновенно – в тот миг, когда Элий сказал, что должен оставить Постума в лапах Бенита. Но отблеск любви оставался, он ещё долго освещал их жизнь холодным светом умершей звезды. Но время истекло, и свет погас вслед за звездой.
   Её стало раздражать, как он улыбается или как хмурится. Злила его хромота. Глядя на его неровную походку, Летиция всякий раз думала: «Я на всю жизнь привязана к калеке».
   Но вслух говорить такое не решалась. Ещё не решалась причинить ему боль. Но старалась целовать не в губы, а подставлять щеку, и стала избегать близости. Правда, близость по-прежнему доставляла ей наслаждение. Но в первую минуту, когда он начинал её ласкать, она испытывала лишь неприязнь. И первые минуты всякий раз доставляли боль. Будто он всякий раз лишал её невинности. А потом все было, как в прежние дни, самые нежные ласки и взрывы наслаждения. Но путь к ним лежал через барьер неприязни и боли. И всякий раз преодолевать барьер становилось все труднее. И наступил день, когда…
   Она сбежала от Элия. Села на теплоход и покинула Альбион. Она побывала в Винланде, потом отправилась в Новую Атлантиду. Была уверена, что после её бегства Элий вернётся к Марции и здесь, у ворот этого дома, она подкараулит его и обвинит. Но дни проходили за днями, а Элий не появлялся. По ночам, отрываясь от земли, Летиция поднималась к крыше великолепной виллы – ведь она могла летать, только зачем ей этот дар, к чему? – и заглядывала в окна. Порой сквозь щёлку меж занавесок она видела каких-то людей, стоящих навытяжку перед маленькой пухленькой женщиной, небрежно развалившейся на ложе. Женщина что-то говорила, грозила изящным пальчиком обступившим её громилам, и те послушно склоняли головы, выслушивая её наставления. Летиция видела коробки с белым порошком на столе и пухлые пачки денег – все «аврельки», эти пачки потом прятали в металлические ларцы. Но её не интересовали ни порошки, ни деньги. Она ждала, когда появится Элий. Но Элий не приходил.
   В другой раз в спальне на втором этаже она видела Марцию в объятиях смуглого красавца-атлета. Глядя на любовные упражнения этих двоих, Летиция изнывала от Венериного томления, ей хотелось немедленно мчаться через моря к Элию – потому что себя она могла представить в объятиях только одного человека. Но покинув сад Марции и вернувшись в душную грязную гостиницу, Летиция вспоминала, что больше не любит Элия.
   Так и не дождавшись появления бывшего супруга, Летиция вернулась в Европу. Нигде ей не было покоя. Все больше ощущала она в себе родство с гениями, все меньше – с людьми.
   Мелькала даже мысль: вернуться в Рим. Бенит её примет, она вновь окажется рядом с Постумом. Но отвращение к Бениту не давало решиться на этот шаг. После нежеланных объятий Элия терпеть ещё отвратительные приставания Бенита – нет, это уж было выше её сил. Даже ради Постума она была на это неспособна. И когда Иэра – пусть и из младших, но богиня! – сказала: «Ступай к Бениту!», Летиция поняла: это меловая черта. Переступишь – и тебе, как коню, победителю скачек, отрубят голову.
   Круг замкнулся. Выхода не было. Тупик.
   Нет сил быть прежней. Ни дня, ни часа больше. Все, конец. Тяжело даже сделать шаг. Тяжело говорить. Дышать тяжело, не то что изображать, что любишь. Она должна уйти. В другую ипостась. Бежать. И там уже не помнить Элия, забыть. Даже памяти о нем не останется, ни лица, ни голоса – ничего. Не будет мучить проклятое чувство. Ненависть? Любовь? Ничего не будет. Покой, бесчувствие, почти что смерть. Какое блаженство!
   Она ждала этого утра, отсчитывала дни, потом часы. Почти не спала. Мечтала и страшилась. Все приготовлено – чистое бельё, деньги, в небольшую сумку упакованы вещи. Все новое, безликое, только что из магазина. Как для похорон. Ничто не должно напоминать о прежнем. Ни одной книжки, ни одного фото. Даже драгоценности – и те куплены заново. Так же, как и подложные документы на чужое имя. «Лета»… Отныне её будут звать Лета. Прошлое отрезано, выброшено, сожжено. Фабия сожгла рукопись своего библиона о Траяне Деции. Летиция сейчас сожжёт свою жизнь.
   На своём авто она доехала до форума Корнелия. Оставила «кентавр» на стоянке. До клиники наняла таксомотор. Мелькали дома за стёклами. Проплыл бронзовый Марк Аврелий перед Большой базиликой. Два белоколонных портика сводили пространство к Марку. Казалось, бронзовый император едет навстречу: погода стояла тёплая, и кусты роз, ещё не укрытые на зиму, осыпанные не цветами, но бутонами, скрывали низкий постамент. Голуби сидели на вытянутой руке Медного всадника^[28]. Через несколько часов она увидит все это вновь и не узнает. Казалось, что она едет на казнь. Казнь, которую избрала добровольно.
   В атрии клиники её уже ждали. Немолодая медичка в зеленой тунике повела пациентку наверх. Да, она пациентка, причём смертельно больная. Мелкий марш мраморных ступеней. Дорожка, прихваченная золочёными прутьями. Матовые светильники. Дорога в Аид. Спасите! Элий, спаси… Страшно. Но это всего лишь страх тела. Надо переступить порог, внушающий ужас, а за ним – блаженство беспамятства. Вот только бы тело так не боялось. Чтобы не закричать, она закусила губу. Белые двери. Блестящие и какие-то мёртвые. Запах лекарств. Двери распахнулись, закрылись. Назад пути нет. В маленькой комнатке можно оставить вещи и одежду. Ту, что на ней сейчас, унесут. Она уйдёт в новой, безликой. С сожалением повертела в руках подаренное Элием кольцо. Нестерпимо хотелось взять его в новую жизнь. Но нельзя. Элий увидит кольцо и узнает. И Квинт может узнать. Ни в коем случае нельзя. У неё будет другое лицо. Возможно, некрасивое. Но это не имеет значения.
   Она бросила кольцо под ложе. Пусть кто-нибудь его найдёт. Пусть кто-нибудь станет счастливее.
   Она осталась в одной коротенькой нижней тунике. Медленно вошла в просторный зал без окон. Голубые безузорные стены. Белый длинный стол. Блестящий, похожий на бассейн в саду. Элий гулял вдоль бассейна на вилле Адриана. Не помнить об Элии. Забыть. Сейчас она все забудет. Через несколько минут. Но эти минуты особенно невыносимы. Прибор гудел, как огромная кошка. Мурлыкал. И…
   Медик с закрытым маской лицом указал на стол. Она сняла тунику и послушно легла. Медик ушёл. Защёлкали кнопки. Как громко! И как долго… Неужели нельзя побыстрее? Тело горело, как от ледяной воды.
   – Я устала, – шептала она. – Я устала.
   Элий будет её искать. Бедный Элий. Она помнит, что когда-то его любила. Только не помнит, как это – любить. В груди пустота. Ничего не хочется – ни близости, ни ласк. Все сгорело, и дым рассеялся. Она не была рядом с ним много дней, бездну дней. Она закрыла глаза. Сейчас включится прибор, и Z-лучи прошьют её тело насквозь. Долго будут прошивать… очень долго. Сотни секунд. Сотни секунд непрерывной смерти. Смерти без боли. И новая жизнь… Элий встретит её и не узнает. Она увидит его и не вспомнит, что любила когда-то. Элий пропадёт без неё. Это только кажется, что он сильный. А на самом деле он такой беззащитный. Но что делать, если больше нет сил…
   Она ждала нового существования, как когда-то ждала рождения Постума, потом возвращения Элия, теперь… Чего ждёт она теперь? Неужели всего лишь забвения? Или чего-то другого? Неужели она делает это ради того, чтобы забыть? Или есть что-то ещё? Какое-то предназначение? Но какое?
   – Не боишься ослепнуть? – спросил медик откуда-то из-за перегородки. – Со многими гениями такое бывает.
   – Это не имеет значения. Неважно. Я хочу измениться. Не могу быть прежней. Это выше моих сил. И кем там буду – неважно. Главное, буду другой.
   Белая вспышка света. А затем – тьма. Следом голубая вспышка. Нет, это не вспышка – это небо, огромное небо, а земля безумно далеко, крошечные домики, такие же крошечные сады. Людей не видно. Никого. Она одна… И кто она?.. Она пыталась вспомнить имя и не могла. Опять тьма. Потом свет серебристый. Бесконечные стены и узкий коридор. Тьма. Зелёный свет. Вода. Огромный бассейн. И солнце наверху. Далёкое, маленькое, злое, холодное. Как бывает зол на людей Юпитер, бог того, другого, запредельного мира. Не надо злить злых богов. Опять тьма… На этот раз не мгновенная, но длительная, обволакивающая, бархатистая, укутывающая, как дорогой мех. А затем вновь свет – будничный, жёлтый. Сиюсторонний.
   – Можешь встать!
   Она послушно сползла со странного ложа. Ноги подгибались – в них не было костей, одна студенистая плоть. Её била дрожь. Пол был так холоден, что по нему было больно ступать. Как она сюда попала? Что это? Больница? Что такое больница? Где дают жизнь? Или где её отнимают? Женщина в зеленой форменной тунике провела её в соседнюю комнату и усадила на кровать, положила на колени пакет. Она недоуменно на него посмотрела.
   – Твои вещи, – сказала медичка.
   Она развернула бумагу. Туника, трикотажные брючки, сапожки из мягкой кожи, плащ. Одежда. Кажется, её надо надеть на тело, чтобы не было холодно, чтобы прекратилась дрожь. Она оделась. Вытащила из пакета сумочку из кожи с витой длинной ручкой. Открыла. Там какие-то крошечные вещички, приятно пахнущие тюбики, пачка цветной бумаги, крошечная книжка с пустыми страницами. Ах нет, не пустыми, на первой странице что-то написано. Какие-то буквы. Что они значат? Она отложила книжечку и достала флакон из хрусталя. Терпкий дразнящий запах. Она уронила несколько капель на палец, тронула кожу.
   – Вот так! – сказала вслух, будто прошла посвящение.
   – «Вененум»! – воскликнула женщина в зеленом. – Обожаю этот запах. Можно мне тоже подушиться?
   – Дарю! – Летиция протянула ей флакон.
   – Ах, благодарю, домна, это же дорого, безумно дорого!
   – Мелочь! – прервала её излияния Летиция. – Все это мелочи.
   Она вышла из дверей клиники и остановилась. Куда идти? Зачем? Светило осеннее солнце. Она запрокинула голову и прищурилась – как хорошо!
   Какой-то человек мчался наверх по лестнице и едва не сбил её с ног. Вид у него был растерянный, чёрные волосы всклокочены. Приятное лицо. А взгляд несчастный.
   – Прости, – крикнул он, переводя дыхание. – Где радиологическая лаборатория?
   – Солнце… – она улыбнулась.
   Человек выругался и помчался дальше, к дверям, из которых только что вышла она. А она спустилась вниз.
   – Тебя подвезти? – спросил другой человек, постарше, сидящий в коробке с окошками.
   – Куда? – она по-прежнему улыбалась.
   – Не знаю.
   – А где сегодня весело?
   – В амфитеатре бои, – сообщил мужчина. – Марк Аврелий с Сенекой дерутся. Бой сезона.
   – Так отвези меня в амфитеатр.
   – А деньги есть?
   Деньги… Она порылась в сумочке, пытаясь определить, что такое деньги. Наверное, вот эти бумажки. Она достала одну.
   – Хватит? – спросила, вертя радужную купюру в руках.
   – «Аврельки»-то? Хватит, – ухмыльнулся шофёр.

V

   Элий вышел на арену.
   – Небось рад, паппусик, что сегодня тебя убью? – спросил Всеслав.
   Толпа тысячезевно ахнула вместе с первой атакой Всеслава. И тут же покатился, нарастая, второй вопль вслед за ответным ударом Элия. И стих, сойдя на низкий тревожный рокот. Каждый выпад Сенеки сопровождался криком, но то были отдельные вопли, потому что мгновенно следовал ответный удар Марка Аврелия.
   Всеслав был прекрасным бойцом. Элий видел на своём веку многих. Этот был лучшим. Даже Вер не умел так драться. Сенека предугадывал движение, прежде чем противник наносил удар. Он будто мысли читал. Но все же у него был один недостаток. Это излишняя уверенность в себе. Отсюда небрежность. Разве так отбивают удары? Ага, тут подвох. Не проведёшь старого гладиатора, Сенека! Всеслав метнулся вперёд с резвостью рыси. Элий обрушился сверху. Клинки зазвенели. Свободной рукой Всеслав толкнул Элия и сбил с ног. Но не одолел. Удар римлянина был такой силы, что и Всеслав не устоял на ногах и упал, перекатившись через противника. А тот не растерялся – заехал свободной рукой по зубам. Всеслав проехал лицом по песку. Они вскочили на ноги одновременно. Невероятно! Юноша не сумел опередить калеку. Элий выставил вперёд меч, ожидая атаки, потому что был уверен: после зуботычины Всеслав взъярится и кинется атаковать. И не ошибся – тот рванулся вперёд, отбил меч Элия и… Тело Элия превратилось во взведённую пружину, а десница расслабилась и почти не удерживала меч. Клинок свободно повернулся, будто флюгер под напором ветра, сделал полный оборот и, набирая скорость, вошёл Всеславу в шею слева. Фонтан крови ударил из-под меча, а голова Всеслава свесилась набок, будто подрубленный стебель.
   Римлянин отскочил назад.
   Всеслав пошатнулся, беспорядочно дёрнул руками, выронил меч и повалился на песок.
   – Сюда! Сюда! – закричал медик, на ходу скидывая вымазанные в крови Эпикура латексные перчатки и натягивая новые.
   Элий склонился над раненым. Из страшной раны на шее хлестала кровь. Всеслав смотрел на победителя. Но то был не остекленевший взгляд умирающего. На дне зрачков побеждённого таилась жизнь. И звериная ненависть. Элий отшатнулся и закрыл глаза. Свои – не умирающего. Но и сквозь сомкнутые веки видел полные ненависти зрачки Всеслава.
   – Ты убил Сенеку! – крикнул Диоген, едва Элий вошёл в куникул.
   – Нет. Он не умрёт. Мы ещё не раз будем с ним драться. Я буду побеждать. А он – вновь кидаться в атаку.
   – Ты – сумасшедший… – Диоген повернулся к медику. – Вези в больницу.
   – У него же практически отрублена голова.
   – Вези в больницу, – повторил Диоген.

VI

   Арену засыпали чистым песком, а зрители на трибунах успокоились. Но не до конца. Внезапно в задних рядах начинали вопить: «Марк Аврелий!» И ещё: «Убей! Убей!» И тогда восторженный рёв катился по рядам к арене.
   – Продолжим? – спросил Элий тертиария, что вышел на замену Всеславу.
   Тот не ответил, медленно вытянул клинок, демонстративно отбросил ножны.
   – Два тертиария на арене: Марк Аврелий и Эмпедокл, – объявил комментатор.
   Трибуны дышали единым дыханием, изнывая от азарта, страха и любопытства. Ни жалости, ни отвращения – лишь жажда развлечений и крови. На скамьях амфитеатра человек исчезает, становясь частью огромного животного. А животных винить не принято. Но ведь были времена, когда вид крови на арене вызывал ужас. Совсем недавно. Элий помнит. Когда Хлор… Нет, о Хлоре вспоминать нельзя.
   Эмпедокл первым сделал выпад. Достойный противник – видно сразу. Элий парировал. И тут же атаковал. И вновь удар Эмпедокла. Опять отбит. Никто не совершал ошибок, ничто не нарушало равновесия поединка. Мечи то скрещивались, высекая снопы искр, то отскакивали друг от друга, каждый клинок был частью одного механизма, работа которого совершенна. И вдруг что-то сбилось. Эмпедокл стал не успевать за движениями Элия, и только чудом тертиарий Всеслава оставался невредим. Элий продолжал атаковать. Слева сверху, справа сверху, слева снизу, справа снизу, поворот – и снова справа снизу, круг над головой и снова справа сверху. И вот уже явно заметён у Эмпедокла неудачный наклон меча при защите, вот юноша запоздал, уклоняясь, и меч Элия едва не вспорол ему плечо. Следующий удар Эмпедокл уже не сможет отразить.
   Эмпедокл согнулся и секанул по ногам. Никто в гладиаторской центурии не применял против Элия такой приём. Эмпедокл отважился. Элий отпрыгнул невредимый, но потерял равновесие и упал. Эмпедокл кинулся к нему. Замахнулся, ударил, рассчитывая проткнуть Элия насквозь. Но клинок вошёл в песок – старый боец не только успел откатиться, но и сделал подсечку. Эмпедокл упал. Пока вскакивал одним рывком на ноги, краем глаза увидел – Элий тоже вскочил. Ах так? Ну, получишь сейчас, паппусик… Эмпедокл метил в грудь. Сейчас пронзит и… Элий подставил клинок под удар вертикально, а сам развернулся и очутился вплотную к противнику. С такого расстояния нельзя ни колоть, ни рубить. Но ударить можно. Рукоятью меча в челюсть. Под стальным навершием хрустнули зубы. Рот Эмпедокла тут же наполнился кровью. Эмпедокл зашатался. Второй удар Элий нанёс в висок. И противник без звука повалился ему в ноги.
   – Марк Аврелий! – выкрикнул чей-то голос и осёкся.
   – Император! Император! – взревели трибуны.
   Элий шагнул на крик. Лица расплывались жёлтыми пятнами. Амфитеатр ходил ходуном – вверх и вниз, и по белым гребням барьеров лица плыли беснующейся пеной. Он подошёл вплотную к ограде, запрокинул голову, не зная, чьё лицо ищет среди гримасничающих розовых и белых пятен. Надеялся, что она подбежит к барьеру и… Но её не было. Он не стал обходить арену. К чему? Пусть зрители орут, глядя на распростёртого Эмпедокла.
   Сегодня он исполнил своё желание. Но ему было тошно от этого исполнения.
   Как сказал Гесиод, «Людям не стало бы лучше, если бы исполнились все их желания».
   Так что же, лучше ничего не исполнять? Он закричал. Но это был не крик торжества, а вопль боли.
   – Летиция! – простонал он, хотя знал, что вряд ли она может его слышать, даже если находится здесь.
   – Император! – ревели тысячи голосов.
   Сократ выбежал на арену, взял Элия под руку и повёл в куникул.
   – Поздравляю с новой кличкой, – хмыкнул Сократ. – Она тебе нравится? Мы все здесь философы. Ты один Император. Зря Эмпедокл обрил голову, Марс не принял его жертвы^[29].

VII

   Сняв шлем, он несколько секунд стоял на арене. Он был уже не молод, в отличие от своего противника. И почти совсем седой. Но ему шла седина. Она смотрела на него и не могла вдохнуть. Собственное лицо вдруг сделалось чужим – губы сами собой улыбнулись, щеки пылали. Она хотела крикнуть ему: «Император», но губы не слушались и пытались выговорить что-то другое, своё. Она подалась вперёд, будто невидимая нить протянулась меж ними, и он, удаляясь к воротам, ведущим в куникул, тянул за эту ниточку и звал за собой.
   Она вскочила. Проход был забит орущими в восторге людьми. Она стала прыгать по скамьям, она боялась, что он уйдёт и ниточка лопнет.
   – Я к Императору! – заявила она охраннику, стоящему у дверей куникула, и, не дожидаясь, пока тот её пропустит, оттолкнула здоровяка.
   От подобной наглости охранник так обалдел, что не стал препятствовать.
   Дверь в его раздевалку она нашла, не спрашивая. Невидимая нить по-прежнему вела её. Вошла. Он уже сбросил доспехи, сбросил и промокшую от пота тунику. В матовом свете лампы его кожа блестела. Если бы она была скульптором, она бы лепила с него Аполлона. Аполлона, покрытого шрамами. Но его шрамы не казались уродливыми. Нет, он не Аполлон, конечно. Торс безупречен. Но лицо отнюдь не совершенно. Слишком длинный нос, один глаз выше другого и волосы коротко острижены. И печально изломлены губы. Аполлону положено носить длинные кудри. Перед ней гладиатор. Это и хорошо. Потому что она не могла бы любить Аполлона.
   – Кто ты? – спросил он и осёкся.
   – Не знаю, – она тряхнула головой. Чёрные вьющиеся волосы волной рассыпались по плечам. Он смотрел на эти локоны и не мог оторвать взгляда. Помнится, когда-то он целовал такие кудри. Много лет назад он любил женщину, похожую на эту.
   Она обняла его, прижалась лицом к горячей влажной коже.
   Он коснулся её волос, ощутил запах духов. С силой привлёк её к себе и впился губами в губы. Она покачнулась.
   – Поедем домой, – шепнул он. – Мой дом пуст без тебя. Пуст и несовершенен.

VIII

   Аккуратно подстриженные кусты шиповника живой изгородью тянулись вдоль дороги. В тени жёлтых берёз и темно-зелёных елей мелькали низкие деревянные домики, украшенные кружевом резьбы. Время от времени у дороги попадался какой-нибудь трехсотлетний дуб удивительной толщины или стоящая отдельно ель, вся усыпанная гроздьями шишек. Перекрёсток сторожил вырезанный из цельного дерева лесовик, обвешанный разноцветными указателями. Вот и поворот. Мощёная разноцветными плитками дорога вела в поместье. В конце аллеи белел мраморный Аполлон. А за ним – двухэтажный дом с портиками, окружающими бассейн.