Страница:
– Я именно так и живу, – отвечал Постум. – Только так. Всю жизнь, сколько себя помню. И без условного наклонения.
– Прости, выразился неудачно.
– Нет, как раз удачно! И не будем об этом спорить.
Постум вновь посмотрел на свои ладони. Ему казалось, они до сих пор в крови. А ведь он долго мыл их под краном. И хлопья розовой пены пузырились у его ног. Аллегория власти. Все руки в крови, кровавая пена у ног. Если бы правитель въяве мог увидеть пролитую им кровь. И что? Что бы он сделал? Отказался от власти? Нет, конечно. Ведь не откажется же от неё Постум. Элий отказался. А он, Постум, – нет. Но что-то пролитая кровь должна менять. И неважно – чья это кровь, гения или человека.
Странно, когда Элий рядом, мысли Постума текут иначе. В одиночестве он бы подумал о чем-то другом. Ему вдруг показалось, что мысли о крови и власти внушил ему именно отец.
– Скоро будет война. Это ты знаешь? – Элий кивнул. – Ты будешь воевать?
– Я все время воюю.
– Доклады «Целия» сообщают, что монголы вот-вот двинутся на Готское царство. Поэтому Бенит отказывается заключить союз с Готией. Он отдаёт её монголам. А может быть, и нет. Может быть, он пошлёт пару легионов. Но я не знаю, что лучше, что хуже.
– У Готии союз с Киевом, – напомнил Философ.
– Значит, Киеву не повезло. Книва знает о предстоящей войне. Но это не имеет значения. Потому что он ничего не может сделать. Он так же беспомощен, как я.
– Ты не беспомощен.
– Да, многие ожидают, что я начну действовать и оправдаю их надежды. А я не действую. И поэтому меня ненавидят. Но на самом деле я ничего не могу. А ты что-то можешь сделать, Философ?
– Я всегда пытался сделать больше, чем мог.
– Советуешь мне поступать так же?
– Трудно тебе советовать. Ты умнее меня.
– У нас с тобой разный ум. Вероятно… Я смотрю на жизнь трезвым взглядом, в отличие от тебя и Нормы Галликан. Ты умный человек, отец. Скажи, на кого в Риме я могу опереться? Кто поддержит меня в моем выступлении против Бенита? Сенат? Он продажен и труслив – кроме нескольких человек, все усердно лижут анус Бениту. Я оберегаю этих нескольких, как могу, ежеминутно рискуя выдать себя. Но десять человек среди шестисот – это слишком мало. Есть ещё интеллектуалы: актёры вроде Марка Габиния или писатели вроде Кумия – но их слава в прошлом, и они почти что бессильны. К тому же опальные интеллектуалы рассеяны по островам или подались в Лондиний и Северную Пальмиру. Я отсылаю им деньги – те, что якобы проигрываю по ночам в алеаториуме у этого слепца, который на самом деле вовсе не слеп. Но это мелочь. Что мне делать? Как нанести удар по колоссу, которого Рим сам и создал? Как сокрушить Бенита?
Элий ожидал этого разговора. Быть может, он рисовался ему совсем в другой обстановке. Где-нибудь в тиши таблина, заваленного книгами, а не в больнице, в термах.
– Тебе нужны две вещи, Постум. Заслужить любовь столицы и любовь легионов. Когда ты вырвешь власть из рук Бенита, Рим должен поддержать тебя. И легионы тоже. У них Бенит и его люди не должны найти поддержки.
– Прекрасный план! – засмеялся Постум. – Без изъяна. Весь вопрос в том, как его осуществить.
– Он не так сложен, как кажется на первый взгляд. Ты должен показать людям, что любишь их… нет, не так – ты должен их любить. Вот в чем дело. Ценить их жизнь и их победы. Они почему-то сразу чувствуют, когда их любят, а когда играют в любовь.
– Значит, Бенит их тоже любит?
– Возможно. – Элий помолчал. – Я никогда не думал об этом…
– Я не знаю, как это сделать, – признался Постум.
– Здесь ничем не могу помочь. Я и сам никогда не пользовался любовью людей военных. В том смысле, что они никогда не признавали во мне вожака. Но в Нисибисе они готовы были умереть за меня.
– Ты расскажешь мне про Нисибис?
Элий покачал головой:
– Не сейчас. Как-нибудь в другой раз. И тут вряд ли помогут чужие рассказы. А вот про столицу я кое-что тебе могу рассказать. Ты должен унизить Бенита. Унизить так, чтобы римляне сочли себя униженными, подчиняясь этому ничтожеству. А потом ты их возвеличишь – вместе с собою.
Постум на мгновение задумался:
– А ты не так наивен, как я думал.
Пора было уже выходить из лаконика, окунуться в прохладной воде и…
Постум медлил. Что если в атрии их уже ждёт медик, чтобы сказать: «Гет умер»? Как он будет с этим жить? Как?..
Элий первый покинул парилку. Волей-неволей Постуму пришлось последовать за ним.
IX
ГЛАВА VIII
I
II
III
ГЛАВА IX
I
– Прости, выразился неудачно.
– Нет, как раз удачно! И не будем об этом спорить.
Постум вновь посмотрел на свои ладони. Ему казалось, они до сих пор в крови. А ведь он долго мыл их под краном. И хлопья розовой пены пузырились у его ног. Аллегория власти. Все руки в крови, кровавая пена у ног. Если бы правитель въяве мог увидеть пролитую им кровь. И что? Что бы он сделал? Отказался от власти? Нет, конечно. Ведь не откажется же от неё Постум. Элий отказался. А он, Постум, – нет. Но что-то пролитая кровь должна менять. И неважно – чья это кровь, гения или человека.
Странно, когда Элий рядом, мысли Постума текут иначе. В одиночестве он бы подумал о чем-то другом. Ему вдруг показалось, что мысли о крови и власти внушил ему именно отец.
– Скоро будет война. Это ты знаешь? – Элий кивнул. – Ты будешь воевать?
– Я все время воюю.
– Доклады «Целия» сообщают, что монголы вот-вот двинутся на Готское царство. Поэтому Бенит отказывается заключить союз с Готией. Он отдаёт её монголам. А может быть, и нет. Может быть, он пошлёт пару легионов. Но я не знаю, что лучше, что хуже.
– У Готии союз с Киевом, – напомнил Философ.
– Значит, Киеву не повезло. Книва знает о предстоящей войне. Но это не имеет значения. Потому что он ничего не может сделать. Он так же беспомощен, как я.
– Ты не беспомощен.
– Да, многие ожидают, что я начну действовать и оправдаю их надежды. А я не действую. И поэтому меня ненавидят. Но на самом деле я ничего не могу. А ты что-то можешь сделать, Философ?
– Я всегда пытался сделать больше, чем мог.
– Советуешь мне поступать так же?
– Трудно тебе советовать. Ты умнее меня.
– У нас с тобой разный ум. Вероятно… Я смотрю на жизнь трезвым взглядом, в отличие от тебя и Нормы Галликан. Ты умный человек, отец. Скажи, на кого в Риме я могу опереться? Кто поддержит меня в моем выступлении против Бенита? Сенат? Он продажен и труслив – кроме нескольких человек, все усердно лижут анус Бениту. Я оберегаю этих нескольких, как могу, ежеминутно рискуя выдать себя. Но десять человек среди шестисот – это слишком мало. Есть ещё интеллектуалы: актёры вроде Марка Габиния или писатели вроде Кумия – но их слава в прошлом, и они почти что бессильны. К тому же опальные интеллектуалы рассеяны по островам или подались в Лондиний и Северную Пальмиру. Я отсылаю им деньги – те, что якобы проигрываю по ночам в алеаториуме у этого слепца, который на самом деле вовсе не слеп. Но это мелочь. Что мне делать? Как нанести удар по колоссу, которого Рим сам и создал? Как сокрушить Бенита?
Элий ожидал этого разговора. Быть может, он рисовался ему совсем в другой обстановке. Где-нибудь в тиши таблина, заваленного книгами, а не в больнице, в термах.
– Тебе нужны две вещи, Постум. Заслужить любовь столицы и любовь легионов. Когда ты вырвешь власть из рук Бенита, Рим должен поддержать тебя. И легионы тоже. У них Бенит и его люди не должны найти поддержки.
– Прекрасный план! – засмеялся Постум. – Без изъяна. Весь вопрос в том, как его осуществить.
– Он не так сложен, как кажется на первый взгляд. Ты должен показать людям, что любишь их… нет, не так – ты должен их любить. Вот в чем дело. Ценить их жизнь и их победы. Они почему-то сразу чувствуют, когда их любят, а когда играют в любовь.
– Значит, Бенит их тоже любит?
– Возможно. – Элий помолчал. – Я никогда не думал об этом…
– Я не знаю, как это сделать, – признался Постум.
– Здесь ничем не могу помочь. Я и сам никогда не пользовался любовью людей военных. В том смысле, что они никогда не признавали во мне вожака. Но в Нисибисе они готовы были умереть за меня.
– Ты расскажешь мне про Нисибис?
Элий покачал головой:
– Не сейчас. Как-нибудь в другой раз. И тут вряд ли помогут чужие рассказы. А вот про столицу я кое-что тебе могу рассказать. Ты должен унизить Бенита. Унизить так, чтобы римляне сочли себя униженными, подчиняясь этому ничтожеству. А потом ты их возвеличишь – вместе с собою.
Постум на мгновение задумался:
– А ты не так наивен, как я думал.
Пора было уже выходить из лаконика, окунуться в прохладной воде и…
Постум медлил. Что если в атрии их уже ждёт медик, чтобы сказать: «Гет умер»? Как он будет с этим жить? Как?..
Элий первый покинул парилку. Волей-неволей Постуму пришлось последовать за ним.
IX
– У тебя есть несколько минут, Август, – сообщил медик. – Мы сделали все, что могли.
Постум судорожно вздохнул и шагнул в стеклянные двери. Ему казалось, что он входит в ледяные воды Стикса. Медики посторонились, открывая проход к кровати. Огромная голова Гета на фоне зеленой простыни казалось почти человеческой. Жёлтые глаза уже затянуло плёнкой. Постум встал на колени рядом с ложем и обнял змея. Один глаз Гета открылся.
– Меня тошнит, – простонал Гет. – И мне нельзя будет есть четыре дня. Кошмар. Я же похудею…
Постум не сразу сообразил, что Гет говорит о жизни. Так что ж, значит – не умрёт? Август поглядел на стоящего рядом медика, и тот едва приметно кивнул и улыбнулся.
– Конечно, похудеешь! – Постум смеялся, а из глаз его текли слезы. – Ничего страшного. Тунику ты не носишь, новое платье шить не придётся.
Все вокруг тоже стали смеяться. Кто громко, кто тихонько – в кулак.
– Когда я могу перевезти его на Палатин? – спросил император, поднимаясь.
– Завтра к вечеру, не раньше, – отвечал медик. – Он, разумеется, змей-гений и очень живуч. Но все же…
– Значит, завтра. Я без него не могу долго обходиться.
Крот и Гепом остались охранять своего приятеля, а Постум с отцом должен был вернуться на Палатин. Уже садясь в машину, вспомнили о Маргарите. Где же она? Кинулись искать. Девушка спала в малом атрии, свернувшись клубочком на диване. Её не стали будить. Квинт на руках перенёс её в машину. Постум уже почти не злился на неё.
Постум судорожно вздохнул и шагнул в стеклянные двери. Ему казалось, что он входит в ледяные воды Стикса. Медики посторонились, открывая проход к кровати. Огромная голова Гета на фоне зеленой простыни казалось почти человеческой. Жёлтые глаза уже затянуло плёнкой. Постум встал на колени рядом с ложем и обнял змея. Один глаз Гета открылся.
– Меня тошнит, – простонал Гет. – И мне нельзя будет есть четыре дня. Кошмар. Я же похудею…
Постум не сразу сообразил, что Гет говорит о жизни. Так что ж, значит – не умрёт? Август поглядел на стоящего рядом медика, и тот едва приметно кивнул и улыбнулся.
– Конечно, похудеешь! – Постум смеялся, а из глаз его текли слезы. – Ничего страшного. Тунику ты не носишь, новое платье шить не придётся.
Все вокруг тоже стали смеяться. Кто громко, кто тихонько – в кулак.
– Когда я могу перевезти его на Палатин? – спросил император, поднимаясь.
– Завтра к вечеру, не раньше, – отвечал медик. – Он, разумеется, змей-гений и очень живуч. Но все же…
– Значит, завтра. Я без него не могу долго обходиться.
Крот и Гепом остались охранять своего приятеля, а Постум с отцом должен был вернуться на Палатин. Уже садясь в машину, вспомнили о Маргарите. Где же она? Кинулись искать. Девушка спала в малом атрии, свернувшись клубочком на диване. Её не стали будить. Квинт на руках перенёс её в машину. Постум уже почти не злился на неё.
ГЛАВА VIII
Игры Туллии против Маргариты
«Вчера на улицах Города вновь появились отвратительные листовки с посланием Нормы Галликан. Все честные римляне возмущены».
«Акта диурна», 4-й день до Ид апреля[21]
I
Маргарита проснулась и сразу вспомнила вчерашнее. Гет погиб из-за неё. Император её ненавидит. И все ненавидят и презирают. И она себя ненавидит. Она потрогала дверь. Все забыли о ней. Как хорошо! Пусть не вспоминают подольше. Пусть никто не приходит. И тут она услышала, как открывают замок. Явилась смуглая красотка Туллия с подносом. Маргарита невольно заглянула в соседнюю комнату. Прежде, когда открывалась дверь, непременно высовывалась голова Гета. Сейчас там никого не было.
Маргарита невольно сжалась. Не знала, что и сказать.
– Вечером змей будет здесь. Но пока жрать ему запрещено, так что в ближайшие дни уменьшение пайка не предвидится, – усмехнулась Туллия, странно поглядывая на пленницу. Сочувствия, во всяком случае, в её глазах не было.
Получается, Гет жив? А она столько времени себя винила!
Туллия поставила поднос на круглый столик – это Гет его притащил, чтобы Маргарите было удобнее. И кресло принёс в хвосте. И ковёр расстелил на полу. Заботливый.
Маргарита всхлипнула.
– Из-за меня все… – прошептала она.
– Разумеется, – усмехнулась Туллия. – Если воображаешь, что Постум тебя простит, то здесь, куколка, ты сильно ошибаешься. Император – злопамятный.
В последнее время Маргарите уже не хотелось злить Постума – наоборот, хотелось как-то перед ним выслужиться. И вдруг по её вине чуть не погиб Гет. Теперь точно все кончено.
– Но ведь я не знала… А что сделала бы ты, если бы нашла такой список?
Туллия схватила её за волосы и выхватила из ножен кинжал. Маргарита даже не закричала. Лишь молча смотрела на сверкающую сталь.
– Ты не наша. Поняла? И делать тебе здесь нечего. Уж не знаю, зачем Постум тебя приволок во дворец, но сейчас тебе лучше убраться. И чем скорее, тем лучше.
Туллия пинком перевернула поднос и вышла. Чашка с молоком опрокинулась на ковёр Гета. Марго была уверена, что может ударить в ответ. То есть она всегда была прежде уверена, что может постоять за себя. И вдруг поняла – не под силу ей это. Не может – и все. Оказывается, она – ничтожество, плесень. А Туллия и Постум, не говоря уже о Философе, – все они в тысячу раз лучше неё. А она ничтожество. Из-за неё чуть не погиб Гет. И ударить Туллию по лицу Марго не может. Ничего не может. Только хныкать. Ей в самом деле лучше уйти. Куда? Да куда глаза глядят. Спрятаться на помойке, к примеру. Гет рассказывал, что бывший гений империи Гимп долго прятался на помойке. Нет, исполнители там её найдут.
Счастливица Туллия. Почему Марго не такая? А какая она? Даже сама не знает. Она дёрнула дверь. В этот раз она оказалась открыта. Туллия намеренно её не заперла: пусть Марго бежит. Бежит на верную смерть.
Маргарита постояла в нерешительности. Что выбрать – укрытие на помойке или дворец? Нет уж, Туллия, не тебе за меня решать. Маргарита стиснула зубы и шагнула в коридор. Она пойдёт и поговорит обо всем с Философом. Да, тот непременно скажет, что делать. И Маргарита направилась в комнату Философа: она уже неплохо ориентировалась в этой части Палатина. Дверь оказалась запертой изнутри на задвижку. Но неплотно — стоило толкнуть посильнее, и задвижка отскочила. Маргарита вошла и очутилась в маленькой прихожей: плотно задёрнутые занавеси отделяли её от остальной комнаты. Она вдруг оробела. Стоило ли приходить? Ей послышался невнятный шёпот… голоса… прерывистое дыхание. Она отодвинула край занавески и заглянула в щёлку. Щель была узкая, но как раз можно было разглядеть стоящее напротив ложе. И на ложе двое. Женщина сидела на бёдрах мужчины и плавно двигалась вверх-вниз. Руки мужчины лежали на её талии. Сразу видно – очень сильные руки.
Маргарита почувствовала, как краска хлынула ей в лицо. Она стояла не двигаясь, не в силах пошевелиться.
Голова женщины запрокинулась. Хлоя. Лицо её было искажено гримасой. В следующую секунду она бессильно уронила голову, волосы волной хлынули на лицо. А мужчина приподнял её обмякшее тело. И тогда она увидела его возбуждённую плоть – клинок, извлечённый из женских ножен.
Маргарита едва не закричала. А женщина ластилась к мужчине, волна её волос плескалась из стороны в сторону. Мужчина привлёк её и стал целовать – лицо, шею, грудь. Хло затрепетала. И тут только Маргарита поняла, что мужчина, ласкающий Хло, – это Философ…
Не чувствуя под собой ног, Марго вышла из комнаты, прикрыла дверь и остановилась.
Философ с Хло. Постум с Туллией. А для неё, Марго, нет никого. Она – одна. Подло, подло, все – мерзость. И она сама – похотливая глупая дрянь. Но почему дрянь? Разве она хуже других? И разве глупа? Просто она – другая.
Она забилась в какую-то нишу и там сидела. Долго. Пока не поняла, что делать. Она уедет туда, где её никто не достанет. И никто не посмеет таскать её больше за волосы и грозить кинжалом. Никто. Вот только нужны деньги на дорогу. А где их взять? У кого одолжить?
Она вспомнила о Туллии. Та хочет, чтобы Mapго исчезла. Отлично. Пусть раскошеливается. А не то… Под сенью золотой Фортуны наверняка сладко предаваться Венериным усладам.
Маргарита невольно сжалась. Не знала, что и сказать.
– Вечером змей будет здесь. Но пока жрать ему запрещено, так что в ближайшие дни уменьшение пайка не предвидится, – усмехнулась Туллия, странно поглядывая на пленницу. Сочувствия, во всяком случае, в её глазах не было.
Получается, Гет жив? А она столько времени себя винила!
Туллия поставила поднос на круглый столик – это Гет его притащил, чтобы Маргарите было удобнее. И кресло принёс в хвосте. И ковёр расстелил на полу. Заботливый.
Маргарита всхлипнула.
– Из-за меня все… – прошептала она.
– Разумеется, – усмехнулась Туллия. – Если воображаешь, что Постум тебя простит, то здесь, куколка, ты сильно ошибаешься. Император – злопамятный.
В последнее время Маргарите уже не хотелось злить Постума – наоборот, хотелось как-то перед ним выслужиться. И вдруг по её вине чуть не погиб Гет. Теперь точно все кончено.
– Но ведь я не знала… А что сделала бы ты, если бы нашла такой список?
Туллия схватила её за волосы и выхватила из ножен кинжал. Маргарита даже не закричала. Лишь молча смотрела на сверкающую сталь.
– Ты не наша. Поняла? И делать тебе здесь нечего. Уж не знаю, зачем Постум тебя приволок во дворец, но сейчас тебе лучше убраться. И чем скорее, тем лучше.
Туллия пинком перевернула поднос и вышла. Чашка с молоком опрокинулась на ковёр Гета. Марго была уверена, что может ударить в ответ. То есть она всегда была прежде уверена, что может постоять за себя. И вдруг поняла – не под силу ей это. Не может – и все. Оказывается, она – ничтожество, плесень. А Туллия и Постум, не говоря уже о Философе, – все они в тысячу раз лучше неё. А она ничтожество. Из-за неё чуть не погиб Гет. И ударить Туллию по лицу Марго не может. Ничего не может. Только хныкать. Ей в самом деле лучше уйти. Куда? Да куда глаза глядят. Спрятаться на помойке, к примеру. Гет рассказывал, что бывший гений империи Гимп долго прятался на помойке. Нет, исполнители там её найдут.
Счастливица Туллия. Почему Марго не такая? А какая она? Даже сама не знает. Она дёрнула дверь. В этот раз она оказалась открыта. Туллия намеренно её не заперла: пусть Марго бежит. Бежит на верную смерть.
Маргарита постояла в нерешительности. Что выбрать – укрытие на помойке или дворец? Нет уж, Туллия, не тебе за меня решать. Маргарита стиснула зубы и шагнула в коридор. Она пойдёт и поговорит обо всем с Философом. Да, тот непременно скажет, что делать. И Маргарита направилась в комнату Философа: она уже неплохо ориентировалась в этой части Палатина. Дверь оказалась запертой изнутри на задвижку. Но неплотно — стоило толкнуть посильнее, и задвижка отскочила. Маргарита вошла и очутилась в маленькой прихожей: плотно задёрнутые занавеси отделяли её от остальной комнаты. Она вдруг оробела. Стоило ли приходить? Ей послышался невнятный шёпот… голоса… прерывистое дыхание. Она отодвинула край занавески и заглянула в щёлку. Щель была узкая, но как раз можно было разглядеть стоящее напротив ложе. И на ложе двое. Женщина сидела на бёдрах мужчины и плавно двигалась вверх-вниз. Руки мужчины лежали на её талии. Сразу видно – очень сильные руки.
Маргарита почувствовала, как краска хлынула ей в лицо. Она стояла не двигаясь, не в силах пошевелиться.
Голова женщины запрокинулась. Хлоя. Лицо её было искажено гримасой. В следующую секунду она бессильно уронила голову, волосы волной хлынули на лицо. А мужчина приподнял её обмякшее тело. И тогда она увидела его возбуждённую плоть – клинок, извлечённый из женских ножен.
Маргарита едва не закричала. А женщина ластилась к мужчине, волна её волос плескалась из стороны в сторону. Мужчина привлёк её и стал целовать – лицо, шею, грудь. Хло затрепетала. И тут только Маргарита поняла, что мужчина, ласкающий Хло, – это Философ…
Не чувствуя под собой ног, Марго вышла из комнаты, прикрыла дверь и остановилась.
Философ с Хло. Постум с Туллией. А для неё, Марго, нет никого. Она – одна. Подло, подло, все – мерзость. И она сама – похотливая глупая дрянь. Но почему дрянь? Разве она хуже других? И разве глупа? Просто она – другая.
Она забилась в какую-то нишу и там сидела. Долго. Пока не поняла, что делать. Она уедет туда, где её никто не достанет. И никто не посмеет таскать её больше за волосы и грозить кинжалом. Никто. Вот только нужны деньги на дорогу. А где их взять? У кого одолжить?
Она вспомнила о Туллии. Та хочет, чтобы Mapго исчезла. Отлично. Пусть раскошеливается. А не то… Под сенью золотой Фортуны наверняка сладко предаваться Венериным усладам.
II
Прежде это был его мир. Вернее, не так. Прежде он сам был частью этого мира. Все ненужное, выброшенное, использованное, все, питавшее жизнь и растратившее себя в жизни, собиралось здесь. Это слепок бытия – для тех, кто сумеет его разглядеть.
Помойка. Чайки над горами мусора. Убогие домики смотрителя на одной стороне, ещё более убогие строения безларников – на другом конце. Мусороперерабатывающий заводик в стороне – зверь, поглощающий прожитую жизнь без остатка. Гепом не любил это зданьице и людей, там работающих, – они перемалывают и без того конченную жизнь в челюстях своих машин. Чёрный гумус в тепловых барабанах – вот их цель. Для них прежняя жизнь – сырьё новой, для Гепома – памятник, который надо хранить.
Вот несколько безларников в драной одежде сгрудились вокруг костерка – жуют просроченные консервы, пьют из банок пиво. Широкоплечий парень с ярко-рыжими, почти красными волосами читает прошлогодний ежемесячник с оборванной обложкой. Где-то Гепом видел этого рыжего…
Но тут чья-то ладонь легла ему на плечо. Бывший покровитель помойки резко обернулся. Перед ним был парень с длинными светлыми волосами до плеч. Несколько секунд они смотрели друг на друга, оценивая, на что способен противник. Посланец Береники не внушал Гепому опасений. Кажется, и блондин облегчённо вздохнул, разглядев отнюдь не атлетическую фигуру присланного императором гонца. Правда, блондин не знал, что Гепом – гений. Но и гений помойки, возможно, тоже чего-то не учёл.
– Отойдём, – предложил посланец Береники и указал на ржавый контейнер, что высился посреди груды мусора. – Там нас не увидят.
Гепом послушался. Теперь из-за своего укрытия он видел только рыжего у костра. А вдруг этот человек здесь не случайно? Что если он служит Беренике?
– Деньги при тебе?
Вместо ответа Гепом встряхнул сумку.
– Письмо – сказал бывший гений, протягивая ладонь.
И тут дверца в боковине ржавого контейнера отворилась, из щели вырвалась чёрная пантера и всадила в протянутую ладонь гения кинжал. В следующую секунду пантера схватила сумку с деньгами и пустилась бежать. Блондин помчался за ней.
Уже падая, Гепом сообразил, что это была не пантера, а девушка в чёрной кожаной тунике и в чёрных брючках в обтяжку. Но двигалась она как пантера, и проворна была по-звериному. Гепом хотел подняться и кинуться за этими двумя, но перед глазами почему-то все расплылось, и где-то рядом пронзительный голос крикнул: «Убили!»
Очнулся Гепом у костра. Рыжий придерживал его руку, а второй бродяга бинтовал пробитую ладонь бинтом сомнительной чистоты.
– Они украли деньги… миллион… – сообщил Гепом безларникам.
Те отнеслись к потери миллиона стоически.
– У меня когда-то двести миллионов было, – признался тот, что бинтовал Гепому руку.
– Что ж ты явился на встречу без охраны? – спросил рыжий.
Гепом и сам не знал. Постум велел отнести деньги и забрать письмо. Ему, Гепому, велел. Может, понадеялся на его гениальную сущность? Крота надо было взять с собой. А ещё лучше – Меченого. Тогда бы так нелепо его не провели.
Теперь Гепом узнал рыжего. Это был тот самый гладиатор, что сражался вместе с императором на арене. Но гений решил не уточнять, что служит Постуму. А Рыжий ни о чем больше не спрашивал.
Помойка. Чайки над горами мусора. Убогие домики смотрителя на одной стороне, ещё более убогие строения безларников – на другом конце. Мусороперерабатывающий заводик в стороне – зверь, поглощающий прожитую жизнь без остатка. Гепом не любил это зданьице и людей, там работающих, – они перемалывают и без того конченную жизнь в челюстях своих машин. Чёрный гумус в тепловых барабанах – вот их цель. Для них прежняя жизнь – сырьё новой, для Гепома – памятник, который надо хранить.
Вот несколько безларников в драной одежде сгрудились вокруг костерка – жуют просроченные консервы, пьют из банок пиво. Широкоплечий парень с ярко-рыжими, почти красными волосами читает прошлогодний ежемесячник с оборванной обложкой. Где-то Гепом видел этого рыжего…
Но тут чья-то ладонь легла ему на плечо. Бывший покровитель помойки резко обернулся. Перед ним был парень с длинными светлыми волосами до плеч. Несколько секунд они смотрели друг на друга, оценивая, на что способен противник. Посланец Береники не внушал Гепому опасений. Кажется, и блондин облегчённо вздохнул, разглядев отнюдь не атлетическую фигуру присланного императором гонца. Правда, блондин не знал, что Гепом – гений. Но и гений помойки, возможно, тоже чего-то не учёл.
– Отойдём, – предложил посланец Береники и указал на ржавый контейнер, что высился посреди груды мусора. – Там нас не увидят.
Гепом послушался. Теперь из-за своего укрытия он видел только рыжего у костра. А вдруг этот человек здесь не случайно? Что если он служит Беренике?
– Деньги при тебе?
Вместо ответа Гепом встряхнул сумку.
– Письмо – сказал бывший гений, протягивая ладонь.
И тут дверца в боковине ржавого контейнера отворилась, из щели вырвалась чёрная пантера и всадила в протянутую ладонь гения кинжал. В следующую секунду пантера схватила сумку с деньгами и пустилась бежать. Блондин помчался за ней.
Уже падая, Гепом сообразил, что это была не пантера, а девушка в чёрной кожаной тунике и в чёрных брючках в обтяжку. Но двигалась она как пантера, и проворна была по-звериному. Гепом хотел подняться и кинуться за этими двумя, но перед глазами почему-то все расплылось, и где-то рядом пронзительный голос крикнул: «Убили!»
Очнулся Гепом у костра. Рыжий придерживал его руку, а второй бродяга бинтовал пробитую ладонь бинтом сомнительной чистоты.
– Они украли деньги… миллион… – сообщил Гепом безларникам.
Те отнеслись к потери миллиона стоически.
– У меня когда-то двести миллионов было, – признался тот, что бинтовал Гепому руку.
– Что ж ты явился на встречу без охраны? – спросил рыжий.
Гепом и сам не знал. Постум велел отнести деньги и забрать письмо. Ему, Гепому, велел. Может, понадеялся на его гениальную сущность? Крота надо было взять с собой. А ещё лучше – Меченого. Тогда бы так нелепо его не провели.
Теперь Гепом узнал рыжего. Это был тот самый гладиатор, что сражался вместе с императором на арене. Но гений решил не уточнять, что служит Постуму. А Рыжий ни о чем больше не спрашивал.
III
Известие о потере денег не особенно расстроило Постума. Нет письма? Ну и что из того? Неважно это. Неважно? Гепом изумился. Гениальные его мозги не могли проследить за ходом мыслей Постума. Неважно? Так зачем тогда он ходил на встречу? Чтобы передать проходимцам миллион?
– Вот именно, – усмехнулся Постум.
– Лучше медикам бы отдал…
– Медики своё получили.
А вот что на Гепома нападут – этого Постум не учёл. В следующий раз будет лучше рассчитывать. Гепом окончательно запутался и отправился в больницу: во-первых, рану обработать, а во-вторых – надо было привезти Гета во дворец.
О том, что Маргарита исчезла, Постум узнал только поздно вечером – от Хлои. До этого все были заняты – ездили в больницу за Гетом, с массой предосторожностей перевозили раненого на Палатин, укладывали в постель – разумеется, не в том предбаннике, где змей спал прежде, а в комнате рядом с покоями Постума. Гет, немного освоившись, первым делом захотел видеть «эту глупышку Марго». Хлоя побежала за пленницей. И что же? Карцер пуст, Маргарита исчезла. И не просто исчезла, но даже записку оставила: «Не ищите меня. Покидаю Город. Я в безопасности. Август, спасибо за Корва и Муция».
Постум в ярости смял записку. Наверняка девчонка решила перебраться к родителям в Альбион. Но как она это сделает без денег, без провожатых? Она же дурёха, тут же попадёт в лапы исполнителям.
Но теперь уже ничего нельзя изменить. Ничего.
– Эх, не уберегли девчонку, – вздохнул Гет. – Некому теперь развлекать меня обличительными речами.
– Тебе вредно смеяться, – напомнил Гепом. – Швы разойдутся.
– Мне теперь все вредно. Старый гений, как старый человек, ничего-то ему нельзя. Ни пить, ни курить, ни Венериным утехам предаваться. Только остаётся, что пожрать. А мне и жрать нельзя.
– Это временно, – успокоила его Хлоя. – Зато мы поедим до отвала.
– Мне без Марго скучно, – хныкал Гет. – Не уберегли. А все потому, что меня не было рядом.
– Мы её найдём, – пообещала Хлоя, хотя знала: не найдут они Маргариту.
И хотя Гет вернулся, невесело как-то было во дворце. Впрочем, время для веселья прошло. Наступал черёд других дел.
– Вот именно, – усмехнулся Постум.
– Лучше медикам бы отдал…
– Медики своё получили.
А вот что на Гепома нападут – этого Постум не учёл. В следующий раз будет лучше рассчитывать. Гепом окончательно запутался и отправился в больницу: во-первых, рану обработать, а во-вторых – надо было привезти Гета во дворец.
О том, что Маргарита исчезла, Постум узнал только поздно вечером – от Хлои. До этого все были заняты – ездили в больницу за Гетом, с массой предосторожностей перевозили раненого на Палатин, укладывали в постель – разумеется, не в том предбаннике, где змей спал прежде, а в комнате рядом с покоями Постума. Гет, немного освоившись, первым делом захотел видеть «эту глупышку Марго». Хлоя побежала за пленницей. И что же? Карцер пуст, Маргарита исчезла. И не просто исчезла, но даже записку оставила: «Не ищите меня. Покидаю Город. Я в безопасности. Август, спасибо за Корва и Муция».
Постум в ярости смял записку. Наверняка девчонка решила перебраться к родителям в Альбион. Но как она это сделает без денег, без провожатых? Она же дурёха, тут же попадёт в лапы исполнителям.
Но теперь уже ничего нельзя изменить. Ничего.
– Эх, не уберегли девчонку, – вздохнул Гет. – Некому теперь развлекать меня обличительными речами.
– Тебе вредно смеяться, – напомнил Гепом. – Швы разойдутся.
– Мне теперь все вредно. Старый гений, как старый человек, ничего-то ему нельзя. Ни пить, ни курить, ни Венериным утехам предаваться. Только остаётся, что пожрать. А мне и жрать нельзя.
– Это временно, – успокоила его Хлоя. – Зато мы поедим до отвала.
– Мне без Марго скучно, – хныкал Гет. – Не уберегли. А все потому, что меня не было рядом.
– Мы её найдём, – пообещала Хлоя, хотя знала: не найдут они Маргариту.
И хотя Гет вернулся, невесело как-то было во дворце. Впрочем, время для веселья прошло. Наступал черёд других дел.
ГЛАВА IX
Игры Постума против Бенита
«Сегодня будет назначен новый префект претория».
«В ответ на оскорбительные выпады „Вестника Лондиния“ Рим напоминает, что обладает секретным оружием, о котором никому ничего не известно и которое держится в строжайшей тайне. Оружие это куда мощнее Трионовой бомбы».
«Акта диурш», 6-й день до Нон мая[22]
I
Бенит предложил назначить на пост первого префекта претория Макрина. Едва это имя было произнесено, как послушный прежде сенат возроптал. Но лишь на миг…
Диктатор поднялся и заговорил. Как всегда, с воодушевлением. Был у него несомненный талант. Он не убеждал, а гипнотизировал. Любую чепуху преподносил так, что слушатели приходили в восхищение. Потом, опомнившись, начинали плеваться, отпускали злые шуточки, порой даже рвали на себе волосы, проклиная себя за идиотизм. Но в первую минуту, очарованные Бенитовой речью, непременно вопили «О, премудрость!»
В этот раз задача оказалась не из простых. Бенит должен был убедить сенат, что главарь исполнителей Макрин, автор сомнительных библионов и ещё более сомнительных статей в «Акте диурне», может командовать легионами. Однако Бенит отыскал нужные слова. Макрин знает, что такое смерть. Он убивал, и убивал лично. Холодным оружием, не стреляя. Когда убиваешь издали, не чувствуешь дрожи умирающего противника. Не можешь понять, что такое смерть. Римляне, убивая, должны понимать, что такое смерть. И тогда они будут побеждать. Как во времена Гая Юлия Цезаря.
Сенаторы слушали и время от времени восклицали: «О, премудрость!» Но по их подлым рожам трудно понять, какого кто мнения. Лишь десяток строптивцев накрыли головы тогами в знак неодобрения. Но Бенит и прежде позволял этой десятке выказывать характер – это лишь придавало убедительности голосованию. Десять голосов из шестисот ничего не могут изменить. Зато вечером ребята в чёрных туниках закидают камнями окна в домах строптивцев. А может, даже и спалят чью-нибудь виллу. Бенит пока не решил, стоит ли это делать. Главное, чтобы ни у кого не появилось желания примкнуть к мятежной десятке.
– Прекрасный выбор! – воскликнул старик с одутловатым белым лицом – он всегда высказывался первым как самый старый и самый уважаемый, к тому же бывший консул. От заседания к заседанию его речи становились все безумнее, все восторженней.
«Неужели можно в старости так заискивать?! Зачем?» – дивился Постум.
– Более прекрасного выбора нельзя было и придумать, – кричал старик-консуляр и хлопал белыми прозрачными ладонями.
– Прекрасный! – эхом подхватил его сосед.
Император смотрел на этих двоих, как будто хотел испепелить их взглядом. Если бы он мог!.. Но эти двое не обращали внимания на Постума. Несколько дней назад он лично встречался приватно с каждым из двух, и они его клятвенно заверили, что ни при каких обстоятельствах, ни за что не одобрят кандидатуру Макрина. И вдруг…
Все шло по заведённому сценарию. Но сценарию не императора, а Бенита. Сенаторы подхалимничали, не понимая, что настал день, когда надо было проявить мужество. Сейчас они утвердят Макрина, и тот не задумываясь погубит ещё одну армию. Последнюю боеспособную армию Империи. Чингисхан сметёт Готское царство и двинется на Киев или Московию. А потом – на Дакию. Восточный фланг Империи будет открыт полчищам варваров. Катастрофу надо предотвратить. Но как? Постум лихорадочно искал решение. Но ничего дельного не приходило на ум. Кроме одного – выступить в открытую против Бенита. Но это означало при всех снять маску, которую он носил столько лет. А вместе с маской сбросить защитную броню и выйти сражаться без доспехов. С мечом против современной винтовки – как предлагал биться героическим легионерам Бенит. Безумие! Но если император промолчит, он погубит легионы, как их погубил когда-то Руфин, и будет виноват куда больше, чем покойный император, – тот не ведал об опасности, а он, Постум, понимает, что творится в мире.
– Макрин приведёт нас к победе! – в восторге заявил Луций Галл.
За двадцать лет он так вжился в роль, что произносил глупости искренне. Что ещё остаётся человеку для оправдания собственной подлости? Лишь доказывать, что можно искренне верить в абсурд и не быть при этом идиотом.
– Главное, что он предан нашему вождю! – поддакнул сосед Галла.
Для Бенита преданность ему лично – самое важное качество. Преданность Риму и компетентность уже не идут в счёт.
Так что же делать? Позволить им погубить армию или вступить в бой? Что бы сделал Элий? Он бы стал драться. И проиграл. Но Постум обязан выиграть.
– Я хочу высказаться! – неожиданно сказал Август, не дав открыть рот следующему оратору.
Все посмотрели на него. Никто не посмел возразить. Даже Бенит.
– Я не назначу Макрина. В военных делах он бездарен. Он – префект исполнителей, командир убийц и сам убийца – это весь его послужной список. Такой человек может лишь погубить армию. Как это только что сделал Блез. Я предлагаю сделать легата Гнея Рутилия первым префектом претория.
– Август познакомился с ним в Субуре! – хихикнул Луций Галл.
Постум посмотрел на сенатора с холодной яростью. Галл смутился и принялся суетливо оглядываться, ища поддержки. Но все молчали. Постум сознавал, что сейчас ему потребуется вся его выдержка. Он бросил кости. Блеф кончился. И начался бой на смерть, а не игра.
– Гней Рутилий прекрасный командир. Я – император. Имею право назначать префекта претория. – Голос Постума утратил обычные интонации, сделался твёрд и властен.
Похоже, сенаторы растерялись. Кое-кто готов был уже уступить.
– Лишь когда кончатся мои полномочия, – напомнил Бенит.
– Нигде в конституции этого не сказано. Власть императора не может ограничить временный диктатор. Он принимал решения лишь потому, что я из-за своей молодости был некомпетентен и полагался на мнение диктатора и решения сената. Я не покушаюсь на власть сената. И прошу отцов сенаторов соблюдать конституцию. Префекта претория назначает император и требует одобрения сената. Я предлагаю одобрить кандидатуру Гнея Рутилия.
– Мы не можем решить сейчас. Все это так неожиданно… – промямлил кто-то из стариков. – Мы должны обсудить…
Луций Галл взглянул на Бенита. Галл утверждал, что может читать мысли на расстоянии. Возможно, так и было – желание Бенита он угадал.
– Предлагаю объявить перерыв в заседании, – предложил Луций Галл.
Ропот одобрения пробежал по рядам. Да, да, перерыв. Ну конечно! Мы то же самое хотели предложить! А после перерыва сразу станет ясно, как голосовать. Бенит подскажет. Решение сделать перерыв приняли единогласно. Даже десять строптивцев высказались «за». Ничтожества! Седые комары! Император едва сдерживался, чтобы не ругаться вслух.
Постум поднялся. Двери курии были открыты, и на пороге, как всегда, толпились любопытные. На местах для прессы было полно репортёров. Как бы Бенит ни старался, ему не удастся скрыть спор с императором.
– Объявляется перерыв! – объявил дребезжащим голосом первый сенатор[23].
Бенит тут же подошёл к Августу.
– Ты что, вчера хватил лишнего в Субуре? Зачем тебе понадобился этот Гней Рутилий? Наглый заносчивый мальчишка не может стать префектом претория.
– Он – не мальчишка. А легат Десятого легиона. Его отец погиб в Нисибисе. У него свои счёты с монголами. Он несколько раз сталкивался с ними. Он знает их уловки, их тактику и стратегию. Макрин не может командовать армией. Он её погубит. Монголы на пороге Готии. Если мы хотим помочь Книве, то должны действовать быстро.
– Слушай, Постум, я ценю твой напор, твою агрессивность. Мне это нравится. Но оставь это дело. Я обещал пост префекта претория Макрину, и я назначу Макрина. Он справился с гениями, справится и с армией. Он заслужил. У нас лучшая конница в мире. Пусть монголы попробуют с нами тягаться.
Постум подошёл к толпящимся у входа любопытным. С сначала заседания толпа изрядно выросла. Все ступени курии были запружены народом. А с форума подходили все новые и новые. Кто-то из репортёров протиснулся к императору. Потом второй, третий. Целая гроздь микрофонов тянулась к лицу Августа. За последние дни репортёры осмелели. Они первыми чуют запах перемен. Раз они оживились, значит, что-то грядёт, что-то куда более интересное, чем гонки колесниц, запряжённых обнажёнными красотками, чем буйства в Субуре и кровавые бои на арене Колизея. К сожалению, сенаторы перемен не чувствуют и, как прежде, заискивают перед Бенитом.
Диктатор поднялся и заговорил. Как всегда, с воодушевлением. Был у него несомненный талант. Он не убеждал, а гипнотизировал. Любую чепуху преподносил так, что слушатели приходили в восхищение. Потом, опомнившись, начинали плеваться, отпускали злые шуточки, порой даже рвали на себе волосы, проклиная себя за идиотизм. Но в первую минуту, очарованные Бенитовой речью, непременно вопили «О, премудрость!»
В этот раз задача оказалась не из простых. Бенит должен был убедить сенат, что главарь исполнителей Макрин, автор сомнительных библионов и ещё более сомнительных статей в «Акте диурне», может командовать легионами. Однако Бенит отыскал нужные слова. Макрин знает, что такое смерть. Он убивал, и убивал лично. Холодным оружием, не стреляя. Когда убиваешь издали, не чувствуешь дрожи умирающего противника. Не можешь понять, что такое смерть. Римляне, убивая, должны понимать, что такое смерть. И тогда они будут побеждать. Как во времена Гая Юлия Цезаря.
Сенаторы слушали и время от времени восклицали: «О, премудрость!» Но по их подлым рожам трудно понять, какого кто мнения. Лишь десяток строптивцев накрыли головы тогами в знак неодобрения. Но Бенит и прежде позволял этой десятке выказывать характер – это лишь придавало убедительности голосованию. Десять голосов из шестисот ничего не могут изменить. Зато вечером ребята в чёрных туниках закидают камнями окна в домах строптивцев. А может, даже и спалят чью-нибудь виллу. Бенит пока не решил, стоит ли это делать. Главное, чтобы ни у кого не появилось желания примкнуть к мятежной десятке.
– Прекрасный выбор! – воскликнул старик с одутловатым белым лицом – он всегда высказывался первым как самый старый и самый уважаемый, к тому же бывший консул. От заседания к заседанию его речи становились все безумнее, все восторженней.
«Неужели можно в старости так заискивать?! Зачем?» – дивился Постум.
– Более прекрасного выбора нельзя было и придумать, – кричал старик-консуляр и хлопал белыми прозрачными ладонями.
– Прекрасный! – эхом подхватил его сосед.
Император смотрел на этих двоих, как будто хотел испепелить их взглядом. Если бы он мог!.. Но эти двое не обращали внимания на Постума. Несколько дней назад он лично встречался приватно с каждым из двух, и они его клятвенно заверили, что ни при каких обстоятельствах, ни за что не одобрят кандидатуру Макрина. И вдруг…
Все шло по заведённому сценарию. Но сценарию не императора, а Бенита. Сенаторы подхалимничали, не понимая, что настал день, когда надо было проявить мужество. Сейчас они утвердят Макрина, и тот не задумываясь погубит ещё одну армию. Последнюю боеспособную армию Империи. Чингисхан сметёт Готское царство и двинется на Киев или Московию. А потом – на Дакию. Восточный фланг Империи будет открыт полчищам варваров. Катастрофу надо предотвратить. Но как? Постум лихорадочно искал решение. Но ничего дельного не приходило на ум. Кроме одного – выступить в открытую против Бенита. Но это означало при всех снять маску, которую он носил столько лет. А вместе с маской сбросить защитную броню и выйти сражаться без доспехов. С мечом против современной винтовки – как предлагал биться героическим легионерам Бенит. Безумие! Но если император промолчит, он погубит легионы, как их погубил когда-то Руфин, и будет виноват куда больше, чем покойный император, – тот не ведал об опасности, а он, Постум, понимает, что творится в мире.
– Макрин приведёт нас к победе! – в восторге заявил Луций Галл.
За двадцать лет он так вжился в роль, что произносил глупости искренне. Что ещё остаётся человеку для оправдания собственной подлости? Лишь доказывать, что можно искренне верить в абсурд и не быть при этом идиотом.
– Главное, что он предан нашему вождю! – поддакнул сосед Галла.
Для Бенита преданность ему лично – самое важное качество. Преданность Риму и компетентность уже не идут в счёт.
Так что же делать? Позволить им погубить армию или вступить в бой? Что бы сделал Элий? Он бы стал драться. И проиграл. Но Постум обязан выиграть.
– Я хочу высказаться! – неожиданно сказал Август, не дав открыть рот следующему оратору.
Все посмотрели на него. Никто не посмел возразить. Даже Бенит.
– Я не назначу Макрина. В военных делах он бездарен. Он – префект исполнителей, командир убийц и сам убийца – это весь его послужной список. Такой человек может лишь погубить армию. Как это только что сделал Блез. Я предлагаю сделать легата Гнея Рутилия первым префектом претория.
– Август познакомился с ним в Субуре! – хихикнул Луций Галл.
Постум посмотрел на сенатора с холодной яростью. Галл смутился и принялся суетливо оглядываться, ища поддержки. Но все молчали. Постум сознавал, что сейчас ему потребуется вся его выдержка. Он бросил кости. Блеф кончился. И начался бой на смерть, а не игра.
– Гней Рутилий прекрасный командир. Я – император. Имею право назначать префекта претория. – Голос Постума утратил обычные интонации, сделался твёрд и властен.
Похоже, сенаторы растерялись. Кое-кто готов был уже уступить.
– Лишь когда кончатся мои полномочия, – напомнил Бенит.
– Нигде в конституции этого не сказано. Власть императора не может ограничить временный диктатор. Он принимал решения лишь потому, что я из-за своей молодости был некомпетентен и полагался на мнение диктатора и решения сената. Я не покушаюсь на власть сената. И прошу отцов сенаторов соблюдать конституцию. Префекта претория назначает император и требует одобрения сената. Я предлагаю одобрить кандидатуру Гнея Рутилия.
– Мы не можем решить сейчас. Все это так неожиданно… – промямлил кто-то из стариков. – Мы должны обсудить…
Луций Галл взглянул на Бенита. Галл утверждал, что может читать мысли на расстоянии. Возможно, так и было – желание Бенита он угадал.
– Предлагаю объявить перерыв в заседании, – предложил Луций Галл.
Ропот одобрения пробежал по рядам. Да, да, перерыв. Ну конечно! Мы то же самое хотели предложить! А после перерыва сразу станет ясно, как голосовать. Бенит подскажет. Решение сделать перерыв приняли единогласно. Даже десять строптивцев высказались «за». Ничтожества! Седые комары! Император едва сдерживался, чтобы не ругаться вслух.
Постум поднялся. Двери курии были открыты, и на пороге, как всегда, толпились любопытные. На местах для прессы было полно репортёров. Как бы Бенит ни старался, ему не удастся скрыть спор с императором.
– Объявляется перерыв! – объявил дребезжащим голосом первый сенатор[23].
Бенит тут же подошёл к Августу.
– Ты что, вчера хватил лишнего в Субуре? Зачем тебе понадобился этот Гней Рутилий? Наглый заносчивый мальчишка не может стать префектом претория.
– Он – не мальчишка. А легат Десятого легиона. Его отец погиб в Нисибисе. У него свои счёты с монголами. Он несколько раз сталкивался с ними. Он знает их уловки, их тактику и стратегию. Макрин не может командовать армией. Он её погубит. Монголы на пороге Готии. Если мы хотим помочь Книве, то должны действовать быстро.
– Слушай, Постум, я ценю твой напор, твою агрессивность. Мне это нравится. Но оставь это дело. Я обещал пост префекта претория Макрину, и я назначу Макрина. Он справился с гениями, справится и с армией. Он заслужил. У нас лучшая конница в мире. Пусть монголы попробуют с нами тягаться.
Постум подошёл к толпящимся у входа любопытным. С сначала заседания толпа изрядно выросла. Все ступени курии были запружены народом. А с форума подходили все новые и новые. Кто-то из репортёров протиснулся к императору. Потом второй, третий. Целая гроздь микрофонов тянулась к лицу Августа. За последние дни репортёры осмелели. Они первыми чуют запах перемен. Раз они оживились, значит, что-то грядёт, что-то куда более интересное, чем гонки колесниц, запряжённых обнажёнными красотками, чем буйства в Субуре и кровавые бои на арене Колизея. К сожалению, сенаторы перемен не чувствуют и, как прежде, заискивают перед Бенитом.