Страница:
– Не торопись, – сказал Элий. – Ты слишком молод. Хорошо, что иногда ты ведёшь себя как мальчишка. Это нравится. Но нельзя все время вести себя так. Это будет смешно. – Он поймал себя на том, что опять воспитывает. Воспитывает, когда уже поздно. И замолчал.
Слова отца задели Постума больше, чем он думал. Он едва не заплакал от обиды. Вот ещё не хватало – разрыдаться. Он думал, что он может легче переносить боль, более стоек, более вынослив, более смел. А он всего лишь мальчишка. Жалкий мальчишка. Нет, никто не будет пылать к такому любовью. Легионы провозгласят Рутилия императором, если тот захочет, а он, Постум, будет униженно просить нового главнокомандующего сохранить ему жизнь. С кем-то из императоров такое уже было. Или это враньё? И убийца придумал все потом – и униженные просьбы, и собственное избрание?
Что за бред? Почему он решил, что Рутилий отважится на такое? Рутилий, которого он сам же и возвысил.
Рутилий явился – распахнул полог императорской палатки и вступил внутрь.
– Приветствую тебя, Август!
Постуму показалось, что теперь приветствие звучит куда почтительнее, чем до сражения.
– Явился узнать о наших дальнейших планах. Как ты себя чувствуешь, Август?
Постум бросил выразительный взгляд на медика. Тот молчал. О ранах императора Кассий Лентул разговаривает только с императором.
– Неплохо. Голова у меня ясная. – Постум коснулся повязки на груди. Хорошо быть раненым в грудь, а не в спину. Да, он все видит слишком ясно. Порой плывёт туман перед глазами, но это пустяк. – Наши войска изрядно потрёпаны. Так что это большая удача, что монголы ушли и не скоро вернутся.
– Они вернутся гораздо быстрее, чем мы думаем, – заметил Рутилий.
– Надо, чтобы они вообще не вернулись. Гиперборейские княжества собираются провести этой зимой кампанию против монголов. Надо договориться с ними о совместных действиях, – сказал Постум. Мысль эта принадлежала Гету. Но император выдал её за свою. Как и положено императору.
– Разделить с кем-то нашу победу? – Рутилию предложение не понравилось.
– И наши потери. Тем более, Великий князь успел заявить, что это он одержал победу над варварами. Он уложил шесть легионов на границе. Видимо, эти смерти дают ему такое право.
– Мы могли бы все сделать сами, если бы Мазурин не потерял свою армию.
– Неважно, чьи легионы сражались. Главное – Рим победил. Теперь у нас другая цель. Мы должны идти на столицу.
– И кто поведёт войска на Рим?
– Ты. – Постум кашлянул, и боль отдалась в спине. Но пришлось сделать вид, что болит грудь.
Рутилию оказанная честь, кажется, пришлась не по душе.
– Нам надо расплатиться с войсками, – сказал легат. И заявление это прозвучало как ультиматум. – С начала кампании им ещё ни разу не выдавали жалованье.
– Не волнуйся. Им заплатят.
– У тебя есть пятьдесят миллионов сестерциев? – не поверил Рутилий.
– Я заплачу из личных средств. – Взгляд Постума сделался ледяным: префект явно лез не в своё дело. – Надеюсь, ты не будешь меня спрашивать, где я взял деньги?
Рутилий стиснул зубы. Понял.
– Это меня не касается, Август.
– Странно, а мне казалось, тебя касается все.
– Меня это совершенно не касается, – лицо Рутилия окаменело. – Я могу объявить о том, что жалованье будет выплачено в ближайшее время?
– Можешь сказать, что все легионеры получат деньги завтра. А теперь иди.
Когда префект вышел, все несколько минут сидели молча.
– Он мне завидует, или мне это только показалось? – спросил Постум.
– Завидует, – подтвердил Элий.
– И я могу на него положиться?
– Можешь.
II
III
ГЛАВА VI
I
II
III
ГЛАВА VII
I
II
Слова отца задели Постума больше, чем он думал. Он едва не заплакал от обиды. Вот ещё не хватало – разрыдаться. Он думал, что он может легче переносить боль, более стоек, более вынослив, более смел. А он всего лишь мальчишка. Жалкий мальчишка. Нет, никто не будет пылать к такому любовью. Легионы провозгласят Рутилия императором, если тот захочет, а он, Постум, будет униженно просить нового главнокомандующего сохранить ему жизнь. С кем-то из императоров такое уже было. Или это враньё? И убийца придумал все потом – и униженные просьбы, и собственное избрание?
Что за бред? Почему он решил, что Рутилий отважится на такое? Рутилий, которого он сам же и возвысил.
Рутилий явился – распахнул полог императорской палатки и вступил внутрь.
– Приветствую тебя, Август!
Постуму показалось, что теперь приветствие звучит куда почтительнее, чем до сражения.
– Явился узнать о наших дальнейших планах. Как ты себя чувствуешь, Август?
Постум бросил выразительный взгляд на медика. Тот молчал. О ранах императора Кассий Лентул разговаривает только с императором.
– Неплохо. Голова у меня ясная. – Постум коснулся повязки на груди. Хорошо быть раненым в грудь, а не в спину. Да, он все видит слишком ясно. Порой плывёт туман перед глазами, но это пустяк. – Наши войска изрядно потрёпаны. Так что это большая удача, что монголы ушли и не скоро вернутся.
– Они вернутся гораздо быстрее, чем мы думаем, – заметил Рутилий.
– Надо, чтобы они вообще не вернулись. Гиперборейские княжества собираются провести этой зимой кампанию против монголов. Надо договориться с ними о совместных действиях, – сказал Постум. Мысль эта принадлежала Гету. Но император выдал её за свою. Как и положено императору.
– Разделить с кем-то нашу победу? – Рутилию предложение не понравилось.
– И наши потери. Тем более, Великий князь успел заявить, что это он одержал победу над варварами. Он уложил шесть легионов на границе. Видимо, эти смерти дают ему такое право.
– Мы могли бы все сделать сами, если бы Мазурин не потерял свою армию.
– Неважно, чьи легионы сражались. Главное – Рим победил. Теперь у нас другая цель. Мы должны идти на столицу.
– И кто поведёт войска на Рим?
– Ты. – Постум кашлянул, и боль отдалась в спине. Но пришлось сделать вид, что болит грудь.
Рутилию оказанная честь, кажется, пришлась не по душе.
– Нам надо расплатиться с войсками, – сказал легат. И заявление это прозвучало как ультиматум. – С начала кампании им ещё ни разу не выдавали жалованье.
– Не волнуйся. Им заплатят.
– У тебя есть пятьдесят миллионов сестерциев? – не поверил Рутилий.
– Я заплачу из личных средств. – Взгляд Постума сделался ледяным: префект явно лез не в своё дело. – Надеюсь, ты не будешь меня спрашивать, где я взял деньги?
Рутилий стиснул зубы. Понял.
– Это меня не касается, Август.
– Странно, а мне казалось, тебя касается все.
– Меня это совершенно не касается, – лицо Рутилия окаменело. – Я могу объявить о том, что жалованье будет выплачено в ближайшее время?
– Можешь сказать, что все легионеры получат деньги завтра. А теперь иди.
Когда префект вышел, все несколько минут сидели молча.
– Он мне завидует, или мне это только показалось? – спросил Постум.
– Завидует, – подтвердил Элий.
– И я могу на него положиться?
– Можешь.
II
Толстяк с мягким округлым лицом поклонился и разложил перед императором бумаги. При этом из-под тяжёлых век он продолжал следить за Постумом.
Император внимательно просматривал бумаги. Он всегда считал себя богачом. Но теперь, когда ему понадобились деньги, оказалось, что все его счета пусты. Есть лишь сундук, что оставила ему Марция. Император не хотел открывать его – мысленно он обещал себе не брать этих денег без крайней надобности. Выходит, этот крайний случай наступил. Постум позвал Крота и велел принести ключ. Подошёл к сундуку. Молча смотрел на узорную чёрную крышку. Змеи, сплетясь гибкими телами, разевали пасть, охватывая замочную скважину. Ещё одна ловушка? Постум устал их считать. Он отпер сундук и откинул крышку. Сундук был полон. Золотые ауреи – все новенькие, выпущенные национальным банком Рима, а не из Новой Атлантиды. Недаром сундук было и десятерым носильщикам не поднять. Крот за спиной императора тихо ахнул. Август погрузил пальцы в россыпь монет. Вот аурей с изображением самого Постума. Вот золотой, отчеканенный во времена Руфина. А вот – большая редкость – монета с профилем Элия.
«Золото, добытое на наркотиках, на смерти, на чьём-то безумии. Скоро я научусь не обращать на подобные мелочи внимание», – подумал Постум.
Элий бы не взял этих денег. Или взял? Спросить или нет? А если Элий скажет «нет» – что тогда? Император нарушит слово и не заплатит легионам? Нелепо, конечно. А если Элий скажет «да», то будет ещё хуже.
И Постум вдруг понял, что должен делать. Он схватил лист бумаги и сел к столу.
«Дорогая Норма!
Это письмо личное. Очень личное. Не показывай его никому, даже Маргарите. Особенно Маргарите. Так вот: деньги в казне иссякли. Как вульгарно! Но нас угнетают именно мелочи и вульгарные вещи. Я должен заплатить легионам и заплатить немедленно. И представь, источник нашёлся. Это грязные деньги. Деньги, нажитые на торговле наркотиками. Я долго раздумывал, что делать. Хотел спросить Элия, но не посмел. И решил расплатиться грязным золотом…»
Он перестал писать, откинулся в кресле и рассмеялся. Разумеется, Норма ответит: «Нельзя». Разумеется, она скажет: «Ты поступил плохо». И её голос не позволит ему забыть, что золото в сундуке добыто кровью и безумием.
Он вновь схватил стило и приписал:
«Даю обет пожертвовать такую же сумму на обновление храма Эскулапа»[50].
Император внимательно просматривал бумаги. Он всегда считал себя богачом. Но теперь, когда ему понадобились деньги, оказалось, что все его счета пусты. Есть лишь сундук, что оставила ему Марция. Император не хотел открывать его – мысленно он обещал себе не брать этих денег без крайней надобности. Выходит, этот крайний случай наступил. Постум позвал Крота и велел принести ключ. Подошёл к сундуку. Молча смотрел на узорную чёрную крышку. Змеи, сплетясь гибкими телами, разевали пасть, охватывая замочную скважину. Ещё одна ловушка? Постум устал их считать. Он отпер сундук и откинул крышку. Сундук был полон. Золотые ауреи – все новенькие, выпущенные национальным банком Рима, а не из Новой Атлантиды. Недаром сундук было и десятерым носильщикам не поднять. Крот за спиной императора тихо ахнул. Август погрузил пальцы в россыпь монет. Вот аурей с изображением самого Постума. Вот золотой, отчеканенный во времена Руфина. А вот – большая редкость – монета с профилем Элия.
«Золото, добытое на наркотиках, на смерти, на чьём-то безумии. Скоро я научусь не обращать на подобные мелочи внимание», – подумал Постум.
Элий бы не взял этих денег. Или взял? Спросить или нет? А если Элий скажет «нет» – что тогда? Император нарушит слово и не заплатит легионам? Нелепо, конечно. А если Элий скажет «да», то будет ещё хуже.
И Постум вдруг понял, что должен делать. Он схватил лист бумаги и сел к столу.
«Дорогая Норма!
Это письмо личное. Очень личное. Не показывай его никому, даже Маргарите. Особенно Маргарите. Так вот: деньги в казне иссякли. Как вульгарно! Но нас угнетают именно мелочи и вульгарные вещи. Я должен заплатить легионам и заплатить немедленно. И представь, источник нашёлся. Это грязные деньги. Деньги, нажитые на торговле наркотиками. Я долго раздумывал, что делать. Хотел спросить Элия, но не посмел. И решил расплатиться грязным золотом…»
Он перестал писать, откинулся в кресле и рассмеялся. Разумеется, Норма ответит: «Нельзя». Разумеется, она скажет: «Ты поступил плохо». И её голос не позволит ему забыть, что золото в сундуке добыто кровью и безумием.
Он вновь схватил стило и приписал:
«Даю обет пожертвовать такую же сумму на обновление храма Эскулапа»[50].
III
Последним Летицию видел Корд. Она появилась утром в ангаре. Самолёт был подготовлен для вылета, проверен, и не однажды. У механика не было никаких подозрений. Корд всего лишь перемолвился с Летицией парой слов перед вылетом – был слишком занят. А механик… Механик мало что мог объяснить – ночью, занимаясь ремонтом, он приподнял самолёт спиною, да видно переоценил свои силы – теперь спина у него болела нестерпимо, но механик держался и не шёл к медику на осмотр, надеялся, что боль как-нибудь переможется.
Летиция улетела.
Самолёт обнаружили через три часа. Он вонзился носом в землю и обгорел. Но тела Летиции не нашли – ни среди обломков, ни рядом. Опросили всех жителей, осмотрели соседние поля и деревни – безрезультатно. Правда, трое мальчишек видели, как самолёт падал и даже заметили – они, во всяком случае, утверждали, как пилот катапультировался. Один говорил, что видел парашют. Другой – что никакого парашюта не было. Тёмная точка в небе была и пропала.
– Парашют не раскрылся? – предположил Элий. Ему показалось, что сердце его камнем летит вниз.
– Нет, – замотали все трое головами. Ребята были схожи друг с другом – все трое с льняными волосами, круглолицые, розовощёкие. – Пилот не падал. Он исчез.
– Превратился в птицу, – предположил самый младший.
Преторианцы и механики «Аквилы» облазали все овраги вокруг, все поля и огороды. Никаких следов. Летиция исчезла.
Элий подошёл к остову самолёта, вдохнул запах гари и содрогнулся. Нет, он не думал, что Летиция погибла. Она… ушла. Ушла, не желая (или не в силах) присутствовать при том, что должно случиться. Значит – скоро.
Элий уселся на землю спиной к самолёту, сорвал травинку, принялся жевать. Смотрел на зеленую степь и белые стены домов. На поле, засаженное подсолнечником. Он смотрел, пытаясь насмотреться, – и не мог. Пытался смотреть так, как советовал Всеслав, – сначала обнять весь мир, а потом присмотреться и разглядеть каждую травинку и каждый камешек. И он распахнул глаза так, что по щекам потекли слезы. Ну вот, теперь эти травинки будут с ним до конца.
– Значит, скоро, – повторил он вслух.
Летиция могла бы предупредить. Но правильно сделала, что не предупредила. Лишь подала знак и ушла. Куда? В другой мир, который начнётся с неё, как планировали много лет назад гении? Или в другую жизнь? Или… С Постумом они так и не свиделись, не поговорили. Впрочем, она наговорилась с ним раньше, в своих снах. А наяву испугалась, не посмела. Или думала, что так ему будет легче расстаться?
– Прощай, – сказал Элий опрокинутому над ним небу, в котором исчезла Летиция.
Она вспомнила наконец, что умеет летать. И улетела. И они уже не встретятся. Никогда.
Летиция улетела.
Самолёт обнаружили через три часа. Он вонзился носом в землю и обгорел. Но тела Летиции не нашли – ни среди обломков, ни рядом. Опросили всех жителей, осмотрели соседние поля и деревни – безрезультатно. Правда, трое мальчишек видели, как самолёт падал и даже заметили – они, во всяком случае, утверждали, как пилот катапультировался. Один говорил, что видел парашют. Другой – что никакого парашюта не было. Тёмная точка в небе была и пропала.
– Парашют не раскрылся? – предположил Элий. Ему показалось, что сердце его камнем летит вниз.
– Нет, – замотали все трое головами. Ребята были схожи друг с другом – все трое с льняными волосами, круглолицые, розовощёкие. – Пилот не падал. Он исчез.
– Превратился в птицу, – предположил самый младший.
Преторианцы и механики «Аквилы» облазали все овраги вокруг, все поля и огороды. Никаких следов. Летиция исчезла.
Элий подошёл к остову самолёта, вдохнул запах гари и содрогнулся. Нет, он не думал, что Летиция погибла. Она… ушла. Ушла, не желая (или не в силах) присутствовать при том, что должно случиться. Значит – скоро.
Элий уселся на землю спиной к самолёту, сорвал травинку, принялся жевать. Смотрел на зеленую степь и белые стены домов. На поле, засаженное подсолнечником. Он смотрел, пытаясь насмотреться, – и не мог. Пытался смотреть так, как советовал Всеслав, – сначала обнять весь мир, а потом присмотреться и разглядеть каждую травинку и каждый камешек. И он распахнул глаза так, что по щекам потекли слезы. Ну вот, теперь эти травинки будут с ним до конца.
– Значит, скоро, – повторил он вслух.
Летиция могла бы предупредить. Но правильно сделала, что не предупредила. Лишь подала знак и ушла. Куда? В другой мир, который начнётся с неё, как планировали много лет назад гении? Или в другую жизнь? Или… С Постумом они так и не свиделись, не поговорили. Впрочем, она наговорилась с ним раньше, в своих снах. А наяву испугалась, не посмела. Или думала, что так ему будет легче расстаться?
– Прощай, – сказал Элий опрокинутому над ним небу, в котором исчезла Летиция.
Она вспомнила наконец, что умеет летать. И улетела. И они уже не встретятся. Никогда.
ГЛАВА VI
Игры Рутилия против лемуров
«Скоро безобразия, творимые так называемыми патронами в Вечном городе, закончатся».
«Акта диурна», канун Ид сентября[51].Выпуск подготовлен в Медиолане
I
Обитатели столицы чувствовали себя ограбленными. У них украли победу! А римляне обожают побеждать. Они всегда в конце концов побеждают, даже если вначале терпят страшные поражения. А тут… Вечный город оказался вроде как неучастник в дальнем сражении в Гиперборее, как по старой привычке именовали земли на востоке жители Империи. Патроны, как могли, старались замолчать победу Постума. Но где там! Весть распространилась мгновенно. Все – от пятилетнего мальчишки до древней старухи – обсуждали битву на Жёлтых водах. О патронах вдруг стали слагать язвительные песенки, стены домов пестрели от эпиграмм.
«Постум победил!» – Люди выкрикивали эту фразу вместо приветствия.
Наиболее дерзкие собирались на улице Триумфаторов и орали «Постум победил!» под окнами дворца. Известие, что император идёт на Рим со своими легионами, пришло неожиданно. А казалось – должны были ожидать. Вмиг римские вестники, служащие патронам, нарекли Постума новым Суллой. Другое дело сам Город. Одни проклинали, другие ждали с надеждой. По ночам все слушали передачи станции «Либерта» из Лондиния – напрасно патроны пытались эти передачи глушить. Чёрный рынок процветал – с ним устали бороться. На тессеры почти ничего не выдавали, иногда можно было получить горсть заплесневелых сухарей – и то если повезёт. Патроны винили Второй Парфянский легион, блокировавший Рим. Народ бежал из столицы толпами. Город будто вымер.
Выяснилось, что и войск у патронов никаких нет, – ни одной когорты. Есть малолетки, собранные для грядущего воспитания. Но пятилетним малышам не дашь в руки винтовки. Добровольцы из беженцев и пролетариев, что шли на штурм дворца и курии, теперь куда-то подевались. На клич Гюна никто не явился. Из Остии исчезли почти все рыбацкие шхуны. Лишь три «пассажира» стояли у причала.
Гюн метался по разорённому Палатину, звонил в Лютецию, в Лондиний и орал:
– Мне нужны добровольцы! – Потом позвонил самому Бениту.
Наверное, Бенит ответил что-то язвительное, потому что Гюн в ярости швырнул трубку.
– Не надо было захватывать один Рим, – пробормотал Гюн и что-то чиркнул в своём блокнотике. – Одним кусочком управлять невозможно. Если бы мы получили целый мир, – вздохнул мечтательно. – И где Береника, я спрашиваю? Где Береника?
– Она тыкает иглой в пустые глазницы Гимпу, – с усмешкой сообщил Понтий.
Отрубленную голову Гимпа Береника держала у себя на столе и забавлялась, протыкая то щеку, то скулу, потому что языка и глаз у полуразложившейся головы не было.
Гимпа нашли несколько дней назад, ещё полуживого, в комнатёнке на Квиринале и вместе с ним – безумную поэтессу. Их выволокли на улицу, накинув верёвки на шеи, тащили по улицам Города под гиканье и насмешки, били, плевали, швыряли фекалиями и, наконец, на форуме приступили к расправе. Первым был черёд Гимпа. Каждый из исполнителей принял участие: один вырвал крылья носа, другой – уши. Отрубили пальцы, вырезали язык, и под конец Береника голыми руками вырвала глаза. Тело Гимпа ещё билось, и глаза ещё жили. Береника точно знала, как можно убить неуничтожимого гения Империи. Чтобы убить – его надо разъять на части. Береника показывала изуродованное тело ещё видящим глазам и смеялась. Смотри, Гимп, как позабавятся патроны твоей шлюхой!
Но Венериными утехами никто не пожелал заниматься. Жажда крови охватила толпу, исполнители взбесились. И первый, вместо того чтобы сорвать с Ариетты тунику, всадил ей под ребра меч. И тут же ударил второй, потом третий…
– Уйдём, – попросил Серторий. Его тошнило.
– Гений Империи умер, – сказала Береника улыбаясь. – А ты как будто не рад.
Да, он был не рад. Он вернулся в мир, чтобы написать вновь ту удивительную книгу, которая исчезла. А что вместо этого? Смерти, убийства, разграбление Рима. Разве этого он хотел?
– Разве этого я хотел? – повторил Серторий вслух. Его охватила такая тоска, будто он умирал, но никак не мог умереть. И пусть это умирание не причиняло физической боли, сердце его разрывалось.
– Философы – самые жестокие тираны, – отвечала Береника, с улыбкой разглядывая свои окровавленные руки. Она вся дрожала от возбуждения. – Эй, не куксись, Серторий! Выше нос! Ведь ты – философ! Вспомни времена Суллы, когда Митридат истреблял италиков по всему Востоку. Тогда многие философы приняли участие в резне. Диодор велел душить своих сограждан, а Метродора из Скепсиса за проявленное рвение прозвали «Мизором»[52]. Может, в прежней жизни ты был этим Мизором? Хочешь, я буду называть тебя Мизором?
– Нет, – простонал Серторий и пошёл не разбирая дороги. Он боялся, что упадёт. А если упадёт, его убьют. Но он не упал.
Вечером того же дня его видели на Фламиниевой дороге. Он шёл пешком, обряженный в лохмотья, опираясь на суковатую палку. Как он миновал заставы Второго Парфянского легиона – неизвестно. Он шёл всю ночь. И весь следующий день, пока не упал от изнеможения и не уснул. Во сне он видел себя сидящим на вилле друга своего аристократа много лет назад. Они вновь сочиняли книгу. Только в этот раз их было пятеро. Почётное консульское место занимал гений Империи. Он тоже предложил свою фразу для их книги, процитировав Лукана: «Дело победителей угодно богам… » И всем эта фраза понравилась. Особенно Беренике. Она смотрела на гения Империи влюблёнными глазами. Но Серторий не ревновал её. И Марк, совершенно здоровый и молодой, в образе не солдата, а юного сына Нормы Галликан, держа на руке пурпурную бабочку, добавил:
– «Человек создан… чтобы любить себе подобных и находить счастье в общении с ближним»[53].
– А сами мы ничего не допишем от себя?
– Я добавлю, – сказал Марк и подбросил бабочку в воздух. Все молча следили, как лепесток огня порхает среди яркой зелени.
А потом пошёл дождь и смыл пирующих сочинителей. А от виллы аристократа остались одни руины.
Серторий проснулся. Он весь промок. Дождь был сильный, крупные капли били больно, как градины. Но в разрыве тёмных набухших туч уже мелькала ясная синева.
«Аристократ… » – подумал Серторий.
Аристократа они так и не нашли.
Возможно, его душа не воплотилась вновь. Он не пришёл. Или все-таки пришёл? Но так сильно изменился, что ни Береника, ни Серторий его не узнали? Марк умер, аристократ изменил… Может быть, поэтому они и проиграли?
Серторий поднялся, закутался в мокрый плащ и побрёл дальше. Тут только он заметил, что все ещё сжимает в руке затрёпанный кодекс Платона.
«Постум победил!» – Люди выкрикивали эту фразу вместо приветствия.
Наиболее дерзкие собирались на улице Триумфаторов и орали «Постум победил!» под окнами дворца. Известие, что император идёт на Рим со своими легионами, пришло неожиданно. А казалось – должны были ожидать. Вмиг римские вестники, служащие патронам, нарекли Постума новым Суллой. Другое дело сам Город. Одни проклинали, другие ждали с надеждой. По ночам все слушали передачи станции «Либерта» из Лондиния – напрасно патроны пытались эти передачи глушить. Чёрный рынок процветал – с ним устали бороться. На тессеры почти ничего не выдавали, иногда можно было получить горсть заплесневелых сухарей – и то если повезёт. Патроны винили Второй Парфянский легион, блокировавший Рим. Народ бежал из столицы толпами. Город будто вымер.
Выяснилось, что и войск у патронов никаких нет, – ни одной когорты. Есть малолетки, собранные для грядущего воспитания. Но пятилетним малышам не дашь в руки винтовки. Добровольцы из беженцев и пролетариев, что шли на штурм дворца и курии, теперь куда-то подевались. На клич Гюна никто не явился. Из Остии исчезли почти все рыбацкие шхуны. Лишь три «пассажира» стояли у причала.
Гюн метался по разорённому Палатину, звонил в Лютецию, в Лондиний и орал:
– Мне нужны добровольцы! – Потом позвонил самому Бениту.
Наверное, Бенит ответил что-то язвительное, потому что Гюн в ярости швырнул трубку.
– Не надо было захватывать один Рим, – пробормотал Гюн и что-то чиркнул в своём блокнотике. – Одним кусочком управлять невозможно. Если бы мы получили целый мир, – вздохнул мечтательно. – И где Береника, я спрашиваю? Где Береника?
– Она тыкает иглой в пустые глазницы Гимпу, – с усмешкой сообщил Понтий.
Отрубленную голову Гимпа Береника держала у себя на столе и забавлялась, протыкая то щеку, то скулу, потому что языка и глаз у полуразложившейся головы не было.
Гимпа нашли несколько дней назад, ещё полуживого, в комнатёнке на Квиринале и вместе с ним – безумную поэтессу. Их выволокли на улицу, накинув верёвки на шеи, тащили по улицам Города под гиканье и насмешки, били, плевали, швыряли фекалиями и, наконец, на форуме приступили к расправе. Первым был черёд Гимпа. Каждый из исполнителей принял участие: один вырвал крылья носа, другой – уши. Отрубили пальцы, вырезали язык, и под конец Береника голыми руками вырвала глаза. Тело Гимпа ещё билось, и глаза ещё жили. Береника точно знала, как можно убить неуничтожимого гения Империи. Чтобы убить – его надо разъять на части. Береника показывала изуродованное тело ещё видящим глазам и смеялась. Смотри, Гимп, как позабавятся патроны твоей шлюхой!
Но Венериными утехами никто не пожелал заниматься. Жажда крови охватила толпу, исполнители взбесились. И первый, вместо того чтобы сорвать с Ариетты тунику, всадил ей под ребра меч. И тут же ударил второй, потом третий…
– Уйдём, – попросил Серторий. Его тошнило.
– Гений Империи умер, – сказала Береника улыбаясь. – А ты как будто не рад.
Да, он был не рад. Он вернулся в мир, чтобы написать вновь ту удивительную книгу, которая исчезла. А что вместо этого? Смерти, убийства, разграбление Рима. Разве этого он хотел?
– Разве этого я хотел? – повторил Серторий вслух. Его охватила такая тоска, будто он умирал, но никак не мог умереть. И пусть это умирание не причиняло физической боли, сердце его разрывалось.
– Философы – самые жестокие тираны, – отвечала Береника, с улыбкой разглядывая свои окровавленные руки. Она вся дрожала от возбуждения. – Эй, не куксись, Серторий! Выше нос! Ведь ты – философ! Вспомни времена Суллы, когда Митридат истреблял италиков по всему Востоку. Тогда многие философы приняли участие в резне. Диодор велел душить своих сограждан, а Метродора из Скепсиса за проявленное рвение прозвали «Мизором»[52]. Может, в прежней жизни ты был этим Мизором? Хочешь, я буду называть тебя Мизором?
– Нет, – простонал Серторий и пошёл не разбирая дороги. Он боялся, что упадёт. А если упадёт, его убьют. Но он не упал.
Вечером того же дня его видели на Фламиниевой дороге. Он шёл пешком, обряженный в лохмотья, опираясь на суковатую палку. Как он миновал заставы Второго Парфянского легиона – неизвестно. Он шёл всю ночь. И весь следующий день, пока не упал от изнеможения и не уснул. Во сне он видел себя сидящим на вилле друга своего аристократа много лет назад. Они вновь сочиняли книгу. Только в этот раз их было пятеро. Почётное консульское место занимал гений Империи. Он тоже предложил свою фразу для их книги, процитировав Лукана: «Дело победителей угодно богам… » И всем эта фраза понравилась. Особенно Беренике. Она смотрела на гения Империи влюблёнными глазами. Но Серторий не ревновал её. И Марк, совершенно здоровый и молодой, в образе не солдата, а юного сына Нормы Галликан, держа на руке пурпурную бабочку, добавил:
– «Человек создан… чтобы любить себе подобных и находить счастье в общении с ближним»[53].
– А сами мы ничего не допишем от себя?
– Я добавлю, – сказал Марк и подбросил бабочку в воздух. Все молча следили, как лепесток огня порхает среди яркой зелени.
А потом пошёл дождь и смыл пирующих сочинителей. А от виллы аристократа остались одни руины.
Серторий проснулся. Он весь промок. Дождь был сильный, крупные капли били больно, как градины. Но в разрыве тёмных набухших туч уже мелькала ясная синева.
«Аристократ… » – подумал Серторий.
Аристократа они так и не нашли.
Возможно, его душа не воплотилась вновь. Он не пришёл. Или все-таки пришёл? Но так сильно изменился, что ни Береника, ни Серторий его не узнали? Марк умер, аристократ изменил… Может быть, поэтому они и проиграли?
Серторий поднялся, закутался в мокрый плащ и побрёл дальше. Тут только он заметил, что все ещё сжимает в руке затрёпанный кодекс Платона.
II
Пак прятался в разграбленном доме префекта. Вино кончилось ещё вчера. Голова болела. Было тоскливо. И вдруг послышались шаги. Тяжкий звук подкованных солдатских калиг – такие шаги ни с какими другими не спутаешь. Они все ближе, ближе. Пак и Децим спрятались за опрокинутый стол. Ещё двое схоронились в шкафу. А уже рядом. Замерли. И даже свет померк. И тут раздался смешок. И сам Пак неожиданно затрясся от смеха.
– Выходи! – грянул зычный голос.
Пак медленно выполз из-за поваленного стола. Человек в пурпурной тунике стоял, упёршись руками в бока, спиной закрывая световой поток из окна. И потому в комнате стало темнее. У незнакомца было осунувшееся серое лицо сорокалетнего побитого жизнью человека и алые прыщи юнца на щеках.
– Остальные тоже, – приказал незнакомец.
Дружки Пака покорно выползли. Один – из-за стола. Двое – из шкафа.
– Жрать хотите? – спросил неизвестный.
– Хотим, – отвечали дружно хором. – Жрать всегда хочется, – поддакнул Пак. – Даже после обеда.
– Тогда поехали.
– Куда?
– Виллу Бенитову грабить. Там запасов на три года вперёд. Мне загрузить поможете. А сколько унесёте – все ваше.
– Так ты…
– Я – патрон. И зовут меня Понтий.
Наперебой, буквально кубарем кинулись они из префектуры. Только во дворе Пак обнаружил, что бос. Сандалии он где-то снял, но вот где – не помнил, хоть убей. Загрузились в авто благодетеля. Ехали, орали песни. Мимо проплывали виллы. Но все сожжённые и разграбленные. Чужого добра всегда не хватает на всех.
Наконец доехали до какой-то усадьбы. Огромные яблони столетнего сада нависали над древней постройкой. Вокруг – только что скошенное поле. Впереди чёрная траншея – будто огромным когтем прорытая в земле борозда. Авто остановилось у полуразрушенной каменной ограды. Из домика вышел заспанный человек в чёрной драной тунике. Зевая, оглядел вновь прибывших.
– Вчера продавщицы Траянова рынка рыли траншею. Я им запретил уходить, но они разбежались. Однако двух козочек я уговорил остаться. – Исполнитель вновь демонстративно зевнул.
– А я тебе пополнение доставил.
– Пополнение? – спросил исполнитель недоверчиво. – Где ты их только набрал, Понтий?
– А где вилла? – поинтересовался Пак.
Человек в чёрной тунике не ответил, сбросил ногой крышку с деревянного ящика. В ящике лежали винтовки.
– Каждый берет по винтовке, по сорок патронов, и в окопы. – Исполнитель вновь зевнул.
Пак заорал и кинулся бежать. Будто кто-то невидимый изо всей силы толкал его в спину. Как был бос, он мчался по стерне. Ему стреляли вслед, но не попали. Стерня впивалась в босые ступни сотнями, тысячами острых игл. А он бежал и бежал, не чувствуя боли, вообще ничего не чувствуя, кроме безумящего леденящего ужаса. Когда поле кончилось и он выскочил на пыльную дорогу, ноги его были по колено в крови. Дорога была совершенно пустынна. Пак упал в пыль и так лежал несколько минут. Потом снял с себя тунику, кое-как перевязал ноги и побрёл назад – в Город.
– Выходи! – грянул зычный голос.
Пак медленно выполз из-за поваленного стола. Человек в пурпурной тунике стоял, упёршись руками в бока, спиной закрывая световой поток из окна. И потому в комнате стало темнее. У незнакомца было осунувшееся серое лицо сорокалетнего побитого жизнью человека и алые прыщи юнца на щеках.
– Остальные тоже, – приказал незнакомец.
Дружки Пака покорно выползли. Один – из-за стола. Двое – из шкафа.
– Жрать хотите? – спросил неизвестный.
– Хотим, – отвечали дружно хором. – Жрать всегда хочется, – поддакнул Пак. – Даже после обеда.
– Тогда поехали.
– Куда?
– Виллу Бенитову грабить. Там запасов на три года вперёд. Мне загрузить поможете. А сколько унесёте – все ваше.
– Так ты…
– Я – патрон. И зовут меня Понтий.
Наперебой, буквально кубарем кинулись они из префектуры. Только во дворе Пак обнаружил, что бос. Сандалии он где-то снял, но вот где – не помнил, хоть убей. Загрузились в авто благодетеля. Ехали, орали песни. Мимо проплывали виллы. Но все сожжённые и разграбленные. Чужого добра всегда не хватает на всех.
Наконец доехали до какой-то усадьбы. Огромные яблони столетнего сада нависали над древней постройкой. Вокруг – только что скошенное поле. Впереди чёрная траншея – будто огромным когтем прорытая в земле борозда. Авто остановилось у полуразрушенной каменной ограды. Из домика вышел заспанный человек в чёрной драной тунике. Зевая, оглядел вновь прибывших.
– Вчера продавщицы Траянова рынка рыли траншею. Я им запретил уходить, но они разбежались. Однако двух козочек я уговорил остаться. – Исполнитель вновь демонстративно зевнул.
– А я тебе пополнение доставил.
– Пополнение? – спросил исполнитель недоверчиво. – Где ты их только набрал, Понтий?
– А где вилла? – поинтересовался Пак.
Человек в чёрной тунике не ответил, сбросил ногой крышку с деревянного ящика. В ящике лежали винтовки.
– Каждый берет по винтовке, по сорок патронов, и в окопы. – Исполнитель вновь зевнул.
Пак заорал и кинулся бежать. Будто кто-то невидимый изо всей силы толкал его в спину. Как был бос, он мчался по стерне. Ему стреляли вслед, но не попали. Стерня впивалась в босые ступни сотнями, тысячами острых игл. А он бежал и бежал, не чувствуя боли, вообще ничего не чувствуя, кроме безумящего леденящего ужаса. Когда поле кончилось и он выскочил на пыльную дорогу, ноги его были по колено в крови. Дорога была совершенно пустынна. Пак упал в пыль и так лежал несколько минут. Потом снял с себя тунику, кое-как перевязал ноги и побрёл назад – в Город.
III
«Сапфо» вышла из порта Остии в десять утра. Больше кораблей не было. На пирсе беглецы ещё давились, ещё рвались к убранному трапу. Ещё орали вслед. Ещё протягивали руки к уплывающему теплоходу. А конница Второго Парфянского легиона уже захватила порт. В бинокль Береника видела, как всадники вертятся посреди толпы. Люди падали на колени. А кавалеристы размахивали голыми руками. Странно…
– А все так хорошо начиналось, – проговорила Береника с улыбкой.
– Куда же мы теперь? – спросил Гюн, кутаясь в плащ. Лицо его сделалось ещё безобразнее, рот так зарос диким мясом, что гений говорил с трудом.
– Есть одно местечко. Островок в море. Винланд вроде как под боком, и Новая Атлантида недалече. Правитель – идиот. Население – бездельники. Власть захватить будет пара пустяков.
– Что за остров? – тут же оживился Гюн. – Как называется?
– Неважно как. Мы назовём его «Островом свободы».
Трюмы «Сапфо» были набиты сокровищами Палатина.
Им уже удалось миновать Сардинию, когда из василькового моря поднялась серебристая громада корабля. Береника, стоявшая на палубе, смотрела в бинокль, как за кормой растёт буквально на глазах стальная туша линкора. Она кинулась на мостик.
– Скорее! – закричала капитану, будто он был её исполнителем. – Удирай!
– Удирать? – переспросил капитан. – Скажи-ка, домна, как мы можем это сделать? Мы можем выжать максимум четырнадцать узлов, а линкор делает двадцать пять.
Береника помчалась назад, на корму. Гюн никуда не бегал. Он стоял, держась за леерное ограждение. Линкор уже шёл параллельным курсом.
– По-моему, он наводит на нас орудия главного калибра, – Гюн посмотрел на Беренику с усмешкой. – Разве ты не велела радировать им, что у нас в трюмах коллекция знаменитых гемм и триумфальные одежды из храма Юпитера Капитолийского? Неужели не догадалась?
– Я ничего не забуду, – прошептала Береника, побледнев. – Когда я вернусь вновь на Землю, я ничего не забуду, клянусь.
– А все так хорошо начиналось, – проговорила Береника с улыбкой.
– Куда же мы теперь? – спросил Гюн, кутаясь в плащ. Лицо его сделалось ещё безобразнее, рот так зарос диким мясом, что гений говорил с трудом.
– Есть одно местечко. Островок в море. Винланд вроде как под боком, и Новая Атлантида недалече. Правитель – идиот. Население – бездельники. Власть захватить будет пара пустяков.
– Что за остров? – тут же оживился Гюн. – Как называется?
– Неважно как. Мы назовём его «Островом свободы».
Трюмы «Сапфо» были набиты сокровищами Палатина.
Им уже удалось миновать Сардинию, когда из василькового моря поднялась серебристая громада корабля. Береника, стоявшая на палубе, смотрела в бинокль, как за кормой растёт буквально на глазах стальная туша линкора. Она кинулась на мостик.
– Скорее! – закричала капитану, будто он был её исполнителем. – Удирай!
– Удирать? – переспросил капитан. – Скажи-ка, домна, как мы можем это сделать? Мы можем выжать максимум четырнадцать узлов, а линкор делает двадцать пять.
Береника помчалась назад, на корму. Гюн никуда не бегал. Он стоял, держась за леерное ограждение. Линкор уже шёл параллельным курсом.
– По-моему, он наводит на нас орудия главного калибра, – Гюн посмотрел на Беренику с усмешкой. – Разве ты не велела радировать им, что у нас в трюмах коллекция знаменитых гемм и триумфальные одежды из храма Юпитера Капитолийского? Неужели не догадалась?
– Я ничего не забуду, – прошептала Береника, побледнев. – Когда я вернусь вновь на Землю, я ничего не забуду, клянусь.
ГЛАВА VII
Игры Рутилия против Постума
«Неужели все беды позади и Рим наконец свободен?»
«Во время вступления в Рим все ножны мечей легионеров и кавалеристов были опечатаны».
«Римляне восторженно приветствовали легата Рутилия».
«Постум заявил, что местонахождение его матери Летиции Августы ему неизвестно».
«Сенаторы возвращаются в Рим. Временно заседания сената ведёт сенатор Авреол. Вчера сенат утвердил на пост префекта претория легата Гнея Рутилия, чью кандидатуру предложил император Постум и чьи заслуги перед Римом неоспоримы».
«Как сообщил капитан „Божественного Юлия Цезаря“, линкор не обстреливал пассажирский теплоход. Судя по показаниям спасшихся с борта „Сапфо“, на теплоходе произошёл взрыв. Так называемые патроны римского народа Береника и Гюн погибли. Почти все ценности, похищенные из храма Юпитера Капитолийского и из императорского дворца, благодаря героизму некоторых членов экипажа и пассажиров удалось спасти».
«Акта диурна», 13-й день до Календ октября[54]
I
Когда Квинт положил перед Рутилием письмо императора, префект претория не сразу понял, о чем идёт речь. Прочёл раз, другой. Это было обращение императора к сенату с просьбой даровать Постуму и вместе с ним Элию триумф.
Постуму и Элию. Рутилий ещё раз перечитал бумагу. О нем, Рутилий, в письме не было ни слова. Ах нет, его имя будет. Внизу. Своей подписью Рутилий подтвердит, что Постум Август и Элий достойны триумфа. Легат должен заявить, что Август лично командовал армией. Замечательно! Оказывается, Постум командовал армией! Оказывается, именно он выиграл битву. А что же Рутилий? Он пойдёт за колесницей триумфатора. А почему не впереди вместе с пленными? Из-за Элия погиб отец Рутилия. Теперь Постум хочет украсть его славу. И они вместе справят триумф. А Рутилий ему в этом поможет.
Итак, он пойдёт за колесницей. И тут легат сообразил, что даже и этой чести не удостоится: он во главе Второго Парфянского входил в Город, выгоняя оттуда сброд Сертория и Береники. Рутилий уже пересёк священную черту померия. И значит – будет стоять среди зрителей и смотреть, как император празднует триумф в честь победы над варварами.
– Кто поедет с письмом в Город? – спросил префект претория, хотя уже предвидел ответ.
– Ты. И я вместе с тобой.
Да, подобное испытание мало кто вынесет. То есть его вообще нельзя вынести. И потому нужен верный соглядатай. Ну что ж, служи, Квинт, быть может, император вручит тебе пару фалер. А может быть, сделает префектом претория вместо Рутилия через годик-другой – в твоей преданности он не усомнится. Только сумеешь ли ты разбить вражеские войска, преданный Квинт?
Постуму и Элию. Рутилий ещё раз перечитал бумагу. О нем, Рутилий, в письме не было ни слова. Ах нет, его имя будет. Внизу. Своей подписью Рутилий подтвердит, что Постум Август и Элий достойны триумфа. Легат должен заявить, что Август лично командовал армией. Замечательно! Оказывается, Постум командовал армией! Оказывается, именно он выиграл битву. А что же Рутилий? Он пойдёт за колесницей триумфатора. А почему не впереди вместе с пленными? Из-за Элия погиб отец Рутилия. Теперь Постум хочет украсть его славу. И они вместе справят триумф. А Рутилий ему в этом поможет.
Итак, он пойдёт за колесницей. И тут легат сообразил, что даже и этой чести не удостоится: он во главе Второго Парфянского входил в Город, выгоняя оттуда сброд Сертория и Береники. Рутилий уже пересёк священную черту померия. И значит – будет стоять среди зрителей и смотреть, как император празднует триумф в честь победы над варварами.
– Кто поедет с письмом в Город? – спросил префект претория, хотя уже предвидел ответ.
– Ты. И я вместе с тобой.
Да, подобное испытание мало кто вынесет. То есть его вообще нельзя вынести. И потому нужен верный соглядатай. Ну что ж, служи, Квинт, быть может, император вручит тебе пару фалер. А может быть, сделает префектом претория вместо Рутилия через годик-другой – в твоей преданности он не усомнится. Только сумеешь ли ты разбить вражеские войска, преданный Квинт?
II
В этот день сенат заседал в храме Марса на форуме Августа. Здесь сенаторы всегда рассматривали вопрос о проведении триумфа. Никто не посмел проголосовать против. Все были за триумф. О да! Отцы-сенаторы привыкли угождать Бениту. Теперь будут угодничать перед Постумом.
Прямо с заседания Рутилий отправился в таверну. После того как Береника с Серторием ограбили Город, после того как солдаты Рутилия ворвались на эти улицы, странно видеть веселье и какое-то совершенно невозможное радостное настроение горожан. Тёплая погода тому причиной? Или та удивительная лёгкость, которая появляется в воздухе, после того как беды схлынут? И всем весело и легко. Все ожидают чего-то совершенно невозможного. И главное – надеются, что зачтутся все страдания, все преодолённые беды, преданность и жертвы, принесённые ради смутной, но радостной цели. И Город сияет – в смысле самом прямом. Его мыли губками, его красили, чистили, скоблили. Повсюду пахнет свежей древесиной, свежей краской и ещё – молодым вином. Все ходят в венках, и повсюду цветы. И все говорят о предстоящем триумфе. Ожидают праздника. Все, кроме Рутилия. Но все они обманутся так же, как Рутилий. Почти наверняка. Префект претория думал об этом со злорадством. Вот тот старик за столиком у стены, что уже полчаса сидит над пустой чашей, глядя остановившимся взглядом в никуда, с тёмным лицом, навсегда сожжённым загаром, с длинными седыми волосами философа и суровым взглядом солдата, – кто оценил его многотрудную жизнь? Судя по стоптанным сандалиям и драной тунике – никто. Неожиданно старик поднялся, подошёл к префекту, навис над ним, глядя в упор испытующе.
Прямо с заседания Рутилий отправился в таверну. После того как Береника с Серторием ограбили Город, после того как солдаты Рутилия ворвались на эти улицы, странно видеть веселье и какое-то совершенно невозможное радостное настроение горожан. Тёплая погода тому причиной? Или та удивительная лёгкость, которая появляется в воздухе, после того как беды схлынут? И всем весело и легко. Все ожидают чего-то совершенно невозможного. И главное – надеются, что зачтутся все страдания, все преодолённые беды, преданность и жертвы, принесённые ради смутной, но радостной цели. И Город сияет – в смысле самом прямом. Его мыли губками, его красили, чистили, скоблили. Повсюду пахнет свежей древесиной, свежей краской и ещё – молодым вином. Все ходят в венках, и повсюду цветы. И все говорят о предстоящем триумфе. Ожидают праздника. Все, кроме Рутилия. Но все они обманутся так же, как Рутилий. Почти наверняка. Префект претория думал об этом со злорадством. Вот тот старик за столиком у стены, что уже полчаса сидит над пустой чашей, глядя остановившимся взглядом в никуда, с тёмным лицом, навсегда сожжённым загаром, с длинными седыми волосами философа и суровым взглядом солдата, – кто оценил его многотрудную жизнь? Судя по стоптанным сандалиям и драной тунике – никто. Неожиданно старик поднялся, подошёл к префекту, навис над ним, глядя в упор испытующе.