Буревой Роман. Все дороги ведут в Рим

   Понтий знал, что в Остии стоит теплоход, трюмы которого загружены вывезенными из дворца сокровищами. Серторий делал вид, что не имеет к этому теплоходу и его сокровищам никакого отношения. Он цеплялся за истрёпанный кодекс Платона, как за спасательный круг.
   – В идеальном государстве не будет золота и серебра, – отвечал Серторий, глядя в пол.
   – Да, да, и все жены будут общие. Я нашёл трех милых козочек. С тобой поделиться?
   Серторий ушёл бродить по Городу, держа под мышкой бессмертное творение Платона. То и дело открывал книгу наугад, пытаясь найти ответ.
   «Понтий набивает мешки золотом, а я не посмел взять золотое яблоко… Может, стоило его взять?»
   Он вновь раскрыл книгу. Тут попалась ему на глаза неожиданная фраза, на которую прежде он не обращал внимания, хотя читал «Государство» не раз и не два:
   «Не вас получит по жребию гений, а вы его себе изберёте сами»^[41].
   Серторий чуть не выронил книгу. Получается, он все выбрал сам. И это сказал ему Платон, непререкаемый Платон, на которого он молился, как на бога.

V

   Как советовал Платон, поэзия приговаривалась патронами римского народа к изгнанию. Серторий устроил суд, и все литераторы сообща не сумели перед ним отстоять свою Музу.
   Ариетта собирала вещи. Патроны милостиво разрешили поэтам уехать из Рима и даже взять с собой рукописи стихов. Однако предупредили: все рукописи и книги, что останутся в Городе, будут немедленно уничтожены. Уже который день Ариетта разбирала свой архив. Эта страница для жизни, а эта – для уничтожения. Походило на строгий суд, где возможен один обвинительный приговор: смерть. По-женски она относилась к своим творениям, как к детям. Ей было отчаянно жаль тех, кто тусклыми словами и банальными мыслями приговаривал себя к небытию.
   Ариетта с сомнением посмотрела на три толстенные папки, которые ещё не разбирала. Можно было запихать их в сумку не глядя. Но сумка и так уже была неподъёмной. А исполнители разрешили брать с собой лишь ручной багаж. И никаких носильщиков! Поэт может взять с собой лишь столько, сколько сам может унести. Кто бы мог подумать, что стихи так тяжеловесны.
   Ариетта вздохнула. Куда подевался Гимп? Почему не приходит? Мог бы помочь ей дотащить папки до пропускного пункта. А потом… Она не знала, что потом. Он тоже мог бы уйти. Назваться поэтом и отправиться в изгнание. Она бы отдала ему одну из своих папок. Да и изгнание ли это? Просто выехать из Города. Почему многие считают, что, уехав, уже не вернутся? Будто прежний Рим навсегда исчезнет, а появится совершенно иной, чужой, холодный, незнакомый Город. Она была уверена, что вернётся, и притом очень скоро. Или она ошибается? Неужели? Нет, такого быть не может! Она вернётся.
   Ариетта раскрыла папку и вынула первое стихотворение. Глянула на текст. Она не помнила, что писала его. Может, это не её стихи? Или её? А вдруг это Гимп написал и положил в её папку? Гимп должен писать стихи. Должен! Но почему-то не пишет. Она сидела над листком, раздумывая. Стук в дверь заставил её вздрогнуть. Она положила листок в папку и затянула тесёмки. Отец вернулся? Или Гимп? Конечно же Гимп! Макрин ни за что сейчас не объявится в Риме.
   Она распахнула дверь. Перед ней на пороге стоял мальчик лет десяти с прозрачным личиком, с тонкими ручками и ножками-палочками.
   – Ты Ариетта? – спросил мальчик и глянул на неё огромными прозрачными глазами. Глазами, как родниковая вода.
   Она кивнула.
   – Тогда идём. – Он повернулся и зашагал по улице.
   – Куда? – Она не поняла.
   Мальчик обернулся.
   – Тебя Гимп ждёт. Скорее! – Он махнул рукой и, больше ничего не объясняя, пошёл дальше.
   Она успела лишь схватить ключи, захлопнула дверь и кинулась за ним. Нагнала мальчонку уже у перекрёстка.
   – Послушай, в чем дело? Гимп не может подождать?
   – Не может, – подтвердил мальчик.
   Наверное, он прав. Все равно утром Ариетта уезжает. Так чего же ждать? Может, удастся уговорить гения уехать тоже.
   Мальчик вёл её переулками мимо старых домов. Потом они поднимались по узенькой улочке на Квиринал и наконец вошли в полутёмную комнатку в пристройке. Здесь на кровати Ариетта увидела Гимпа. Прозрачное лицо сливалось с подушкой. Блестящие глаза, запёкшиеся губы. Поверх простыни бездвижно застыли не менее прозрачные руки. В комнате стоял запах испражнений и гниения. На табуретке рядом с кроватью – стакан с водой. Гимп повернул голову.
   – Ари… – он попытался улыбнуться. – Ну наконец-то!
   – Что с тобой? – Она не верила, что это Гимп. Он же неуязвим и неистребим. Он за несколько часов мог восстановить изуродованные ноги. И тут вдруг… – Ты чего это, а? – Как с ним случилась беда? Ведь он гений Империи, он может все.
   – Я летал, – признался он, как о какой-то мальчишеской выходке. – Летать так тяжело. Ты не представляешь. Я прежде не задумывался над этим. А тут задумался. И рухнул вниз. И… все…
   Она присела на край кровати.
   – Тебе что-нибудь нужно?
   – Если можно, немного льда – обтереть кожу. Если можно, конечно.
   – У меня нет денег, – призналась она.
   – Деньги на подоконнике, – сказал мальчуган и ткнул пальцем в сторону окна.
   На подоконнике лежали пять или шесть ауреев. Ариетта взяла два золотых – купить минеральной воды и льда. На большее не хватит. После того как патроны отменили деньги, цены взлетели безумно.
   Только выйдя на улицу, она вспомнила про неразобранные рукописи. Вряд ли она сможет вернуться до утра. А утром придут исполнители и все уничтожат. Надо взять хотя бы то, что она отобрала. Взять и спрятать. Бежать домой и взять. Там столько неопубликованного! Она сделала несколько шагов и остановилась. А Гимп? Но она почти ничего не помнит наизусть. Она только добежит до дома, возьмёт папку и вернётся. Две папки. Она зашла в магазин и купила две бутылки минеральной воды, пакет со льдом, и ещё хватило на марлю. И вернулась.
   – Как ты долго! – воскликнул Гимп, едва она открыла дверь. Боялся, что она его оставит здесь умирать.
   – Все хорошо, – сказала она, гладя гения по голове. – Сейчас я тебя обмою, и тебе станет легче. Давай отвезём тебя в больницу. В больнице тебе могут помочь?
   – Не-ет… – замотал головой Гимп, и его горящие глаза глянули на Ариетту умоляюще. – Только не в больницу. Там Береника меня непременно найдёт. Я здесь побуду. И ты со мной. Хорошо? Ты больше никуда не уйдёшь?
   Она кивнула.
   В дом Макрина Ариетта больше не вернулась.

ЧАСТЬ II

ГЛАВА I
Игры всех против всех

   «Вот теперь-то нужна и отвага, и твёрдое сердце!» Вергилий».

«Акта диурна», 4-й день до Нон июля^[42].

Выпуск подготовлен в Медиолане

I

   Легат Рутилий не походил на своего погибшего в Нисибисе отца. Ни характером, ни внешностью. Разве что цвет волос, впрочем, заурядный. Но это и хорошо. Элий не любил внешнего сходства. Оно обманывает. Погибший Рутилий был предан своему долгу до фанатизма. Внешнее сходство между отцом и сыном почти против воли заставило бы и легата Гнея Рутилия считать столь же преданным и надёжным. А в преданности молодого Рутилия Элий сомневался. Да, бывшему Цезарю случалось ошибаться в людях. Но не столь уж часто.
   Несомненно, легат Рутилий талантлив и умен. Но слишком дерзок, слишком неподчиним для военного. И честолюбив сверх меры. Он требовал, чтобы к нему обращались как к префекту претория «превосходный муж», хотя сенат ещё не утвердил это назначение императора. Элий никогда не был поклонником военного устава, но поведение Рутилия его коробило. Легат (или все же префект? Не ясно, как его именовать теперь) держался с молодым императором независимо, почти вызывающе, подчёркивая, что именно он, Рутилий, командует войсками. Это проявлялось в каждой мелочи и было недопустимо.
   Даже в день рождения императора, когда Постум вновь стал полновластным правителем Рима и отныне как император обладал высшей властью, легат вёл себя с Постумом так, будто юноша был здесь просителем, а он, Рутилий, первым лицом в Империи. Постум делал вид, что не замечает этого. Пусть на пиру во дворце префекта Виндобоны Августу отвели за столом самое высокое место, Рутилий держал себя как самый именитый гость. И правитель Виндобоны, не скрываясь, угождал легату. Легату в первую очередь.
   Или все не так? И Элий требует слишком многого и слишком многого опасается?
   Незваным на пир явился Авреол. Элия бывший гладиатор и нынешний сенатор не узнал. Да и не заглядывался он на Элия: императору Постуму спешил выказать преданность сенатор Авреол. Император был тронут его лестью почти что до слез. Нет сомнения, он знал, что преданности Авреола цена один медный асc, но прибытие подхалима было знаменательным: с сегодняшнего дня у Постума очень хорошие шансы на победу. К тому же Авреол передал императору письма от других сенаторов, в том числе от Луция Галла. Галл сообщал, что рьяно отстаивает интересы Августа в Большом Совете в Аквилее.
   – Ты не привёз с собой свою милую жёнушку? – спросил Постум, разбирая сенаторские изъявления в преданности. – А то Кумий по ней соскучился. Скучаешь, Кумий?
   Поэт, успевший уже изрядно набраться, пробормотал:
   – Я скучаю по всем женщинам на свете.
   Авреол подобострастно рассмеялся.
   – Кумий должен написать поэму о моих подвигах, – сообщил Постум Авреолу доверительно. – Кумий, ты уже начал сочинять поэму?
   – Нет, – отозвался поэт. – У меня понос. Самый обычный понос. Не словесный.
   – А я как раз начал писать поэму о тебе, Август! – сообщил Авреол. – Первые две песни готовы. Можно я прочитаю начало? Твоё имя всюду написано большими буквами. В день твоего рождения, Август, я хотел бы преподнести тебе этот скромный подарок…
   – Нет! – завопил Кумий. – Без меня! И без Августа! Ему нельзя такое слушать! А то он тоже будет страдать хроническим поносом.
   – Ты прочти свою поэму про себя, – предложил Постум. – Я все равно услышу. Вот тут рядом приляг и читай.
   Авреол с сосредоточенным видом опустился на ложе, поправил венок и начал беззвучно шевелить губами, при этом очень выразительно поглядывая на императора. Но когда в тексте попадалось имя Августа, он не мог удержаться и громко произносил «Постум Август». После двадцатого такого величания Кумий не выдержал, вскочил, сорвал с головы венок и выбежал из триклиния.
   Надо полагать, он побежал в латрины.

II

   Уже под вечер, когда Рутилий покинул триклиний префекта Виндобоны, пришло послание от Бенита. Диктатор, чьи полномочия закончились сегодня, предлагал Постуму назначить префектом претория Гнея Рутилия и возглавить стоящую под Виндобоной армию. Лично возглавить армию, в которой было два легиона. План так прост, что не нужно даже искать скрытый смысл – император с крошечной армией погибнет вместе с ней. Как едва не погиб Траян Деций. Но что после этого будет с Империей?
   Постум протянул письмо Элию. Тот прочёл.
   – Ты ожидал этого? – усмехнулся юноша.
   – Телодвижения Бенита я предсказать никогда не мог. Он слишком другой. Я не могу понять, как он думает.
   – А я ожидал, – Постум улыбнулся. Ведь диктатор – его учитель, в конце концов. Но вслух он это уточнять не стал. Элий нахмурился: в это мгновение Постум даже внешне сделался похожим на Бенита.
   К счастью (только к счастью ли?), монголы пока не двинулись на Дакию. Рутилий считал, что они планируют изменить направление удара.
   – По-моему, все-таки ты зря отозвал преторианскую гвардию из Рима, – покачал головой Элий. – Да, здесь нам не помешают эти девять когорт. Но все же… Останься преторианцы в столице, Серторий и Береника не захватили бы Рим.
   Постум отвёл взгляд.
   – Если мы победим, отбить Рим назад будет не так сложно. Разумеется, патроны будут грабить вволю.
   – Люди подвергаются насилию, – напомнил Элий.
   – Все тех же исполнителей, и не более того. Жители столицы терпели двадцать лет. Могут ещё немного потерпеть.
   Элию показалось, что в этот миг он говорит с Бенитом.
   – Только не уговаривай меня вернуть преторианцев! – Постум неожиданно возвысил голос, он почти гневался, хотя и старался всеми силами гнев свой скрыть. – Мы ничего не добьёмся! Будут лишь ненужные потери.
   И, не дожидаясь ответа, вскочил, сорвал с головы венок и выбежал за дверь.
   – Куда он? – спросил Элий у Крота.
   – В таверну, – отвечал верный телохранитель. – Сила привычки. Как осел с мукомольни, который всегда бегает по кругу.

III

   Крот не лгал. Постум столько лет играл одну и ту же роль, что не мог от неё отказаться даже теперь, когда надобность в маске отпала. По вечерам Постум непременно отправлялся в таверну. Обычно его сопровождал Крот. Но в этот вечер, выскочив из дома префекта, он направился в таверну один. Постум шёл по ночным улочкам мирного, тихого городка, где на каждом подоконнике стояли горшки с цветами, глядел на ласковый свет в окнах, и ему казалось невероятным, что где-то взрываются снаряды и люди умирают от ран. Именно от ран, а не мгновенно. Эта мысль уже не в первый раз посещала Постума, всякий раз вызывая неприятный холодок меж лопатками. Пусть он знал о войне и смерти не более упитанных горожан, что зажгли в окнах розовые и жёлтые светильники, но, сколько он себя помнит, он постоянно думал о смерти. Смерть все время была рядом с ним. И он чудом её избежал.
   Император остановился перед старинной медной вывеской, толкнул дубовую дверь и очутился в просторном помещении. Красные кирпичные стены были украшены охотничьими трофеями – головы оленей и медведей смотрели на посетителей стеклянными глазами. Потолок поддерживали столбы из морёного дуба, на каждом – резная голова сатира. У всех раскрыты рты, и языки высунуты до кончиков раздвоенных подбородков. Точно такой же формы бронзовые светильники – опять с сатирами и опять с разинутыми ртами – освещали красноватым живым пламенем зал. На тёмную, почти чёрную столешницу хозяин поставил перед императором серебряную чашу с фалерном. Постум опустился на скамью и замер. Будто окаменел.
   Женщина, сидевшая у входа, пересела ближе. Немолодая, маленького роста и полнотелая, она не сводила с Постума глаз. Платье из драгоценного шелка, на шее нитка крупных изумрудов. Два смуглых телохранителя с острыми скулами застыли за её спиной раздвоенной тенью.
   Богатая развратная дрянь. Может, считает Постума за мальчика по вызову или… Но он не торопился отвернуться. Интуиция подсказывала ему: помедли. Он улыбнулся незнакомке. Женщина вновь поднялась и теперь села напротив. Чёрные широко расставленные глаза разглядывали его без всякого смущения.
   – Ты очень похож на Элия, – сказала женщина глубоким грудным голосом, и звук этого голоса взволновал Постума. – Необыкновенно.
   Женщина привстала и коснулась губами его губ. От её тела шёл мягкий вкрадчивый запах духов. Если бы она не была такой грузной, её можно было бы назвать красивой. Нет, красавицей в прямом смысле она никогда не была. Но очаровательной была точно – отсвет этого давнего очарования таился в её глазах, в уголках губ. Дурман очарования исходил от неё, как запах духов.
   – Смотрю на тебя и все думаю: мой сын. Мой и Элия. Элий любил меня когда-то.
   – Марция…
   – Она самая! – женщина рассмеялась. – Значит, ты кое-что слышал обо мне.
   – Бюст Элия твоей работы стоит теперь в моем таблине.
   – А, значит, все-таки кое-что сохранилось. Оказывается, за свою жизнь я успела не так мало. – Она тронула губы пальцем. – Никогда не знаешь, где споткнёшься. Ты знаешь, что приключилось со мной?
   Постум кивнул.
   – Ничего страшного, я бы могла все это пережить, если бы другие не придавали мелочам так много значения. Но ты не знаешь, кто это сотворил.
   Постум знал: тётка Валерия рассказала ему о «подвиге» Бенита. Но Август сделал вид, что ничего не ведает.
   – Бенит, – произнесла Марция с торжеством. – И он все ещё там, наверху. И мы с Элием с ним не рассчитались. Примешь от меня помощь? – Её голос сделался так глубок, что Постум невольно закрыл глаза: не видя её, можно было подумать, что разговариваешь с сиреной.
   – Почему бы и нет? – проговорил он. – Я приму.
   – Эти золотые заработаны на продаже коки. Это грязные деньги. Элий бы побрезговал.
   – Я приму. Я – не Элий.
   – Конечно же, «деньги не пахнут», – подсказала Марция и засмеялась. Постум улыбнулся в ответ. – Завтра тебе доставят посылку. Она тебе понравится.
   Постум лишь пригубил вино и поднялся. Марция смотрела на него снизу вверх.
   – А ты красавец, Постум. Если бы у меня был такой сын… – Она вздохнула.
   Постум ушёл. А Марция осталась. Б полночь у неё было назначено свидание. И она была уверена, что тот, кого она ждёт, явится непременно.

IV

   Элий не знал, должен ли он последовать за сыном и продолжить разговор. Или не возобновлять разговор и дать угаснуть внезапно возникшему подозрению. Впрочем, подозрение это постепенно превращалось в уверенность. Постум мог так поступить. Постум мог отдать Рим в руки Сертория и Береники, чтобы… Далее Элий додумать не мог. То есть все получалось логично и ясно. Слишком логично и ясно. Это была политика Бенита. Политика, которую Элий ненавидел.
   Если это так. Нет, не может быть… И все же… Если это так, то Постум, конечно же, хочет своё участие в этой интриге скрыть от Элия. Август боится. Как провинившийся мальчишка, боится. «Я был когда-то сенатором и Цезарем», – время от времени говорил себе Элий. И чутьё политика подсказывало ему: «Ничего не говори!» Но тем сильнее хотелось спросить, выяснить все до конца.
   Элий вышел на улицу почти сразу вслед за сыном. Но направился не в таверну, а долго бродил по улицам, будто давал императору шанс: не будет встречи, не будет и вопроса. Элий и сам сознаёт, что разговор этот ненужный и… Неужели император отдал Беренике и Серторию Рим? Отдал, чтобы легче было забрать назад. Он бы, Элий, никогда так не сделал. Но это ещё не значит, что Постум поступил неверно.
   Провинциальный город засыпал рано. Даже появление императора и его свиты не заставило людей изменить привычки. В чистеньких домиках на тихих улочках все по-прежнему. За миг до гибели – все по-прежнему, пока чья-то железная рука безжалостно не столкнёт ничего не подозревающих людей в огненную яму. Великий психиатр из Виндобоны на заре этого века утверждал, что сны – это осуществлённые желания. Получается, что счастливая жизнь – это хороший сон, а несчастная – кошмар, и надо скорее проснуться. Но пробуждение, к счастью или к несчастью, не в нашей власти. И вслед за кошмаром может явиться приятное сновидение – надо лишь перевернуться на другой бок. Но сделать это бывает трудно – ибо во сне не сознаёшь, на каком боку лежишь.
   Элий наконец вошёл в таверну. В полутёмном зале были заняты всего три столика. Пышногрудые официантки в бело-синих туниках вытирали столы. Ножки в виде львиных лап нахально выставлялись из-под массивных столешниц так, что почти каждый посетитель об эти ножки спотыкался. Б этом была своя прелесть, особенно если посетитель передвигался нетвёрдым шагом и с кружкой пива или с чашей вина в руке. Официантки же, разнося по три полные кружки в каждой руке, не спотыкались никогда. Постума в таверне уже не было. Зато какая-то женщина махнула рукой новому гостю, подзывая. Элий направился к ней и, несмотря на хромоту, ни разу о деревянную ножку-лапу не споткнулся.
   Он уселся за столик и тут заметил, что для него сделан заказ: серебряная чаша с разбавленным водой местным вином. Чёрные вьющиеся волосы женщины струились по плечам. У Летиции теперь тоже чёрные вьющиеся волосы. Только Летиция с недавних пор стриглась очень коротко. А эта женщина волосы красила: у самых корней Элий заметил серебряную полосу отросших волос. Женщина взяла его за руку. Так просто, будто они не виделись два дня, а не двадцать с лишком лет. Элий смотрел на неё несколько мгновений, не узнавая. Потом узнал. Попытался улыбнуться. Сердце забилось. Но тут же успокоилось. Неужели? А он наделся, что сила чувства останется. Пусть любовь причиняла боль, но все же… Он так долго изживал эту любовь, без всякой надежды победить. И вдруг выяснилось, что любовь исчезла. Он смотрел на Марцию и не чувствовал ничего. А он бы хотел любить её по-прежнему.
   – Я старая. – Марция истолковала его спокойствие по-своему. – Да, очень старая.
   – Ну что ты! Ты – красавица.
   – Не ври.
   Он мог смотреть на неё и не задыхаться от любви. В этом было что-то противоестественное.
   – Ты – красавица. – Он мог настаивать, потому что в принципе уже не имело значения, красива она или нет. – Чем ты занимаешься?
   – Так, всем понемногу. – И будто спохватившись, добавила: – Мои скульптуры пользуются успехом.
   Элий кивнул. Он узнал несколько лет назад от Квинта, что Марция торгует наркотиками. Тогда это его возмутило и взволновало. Тогда – взволновало. А сейчас – нет.
   – Ты – мой должник, Элий. Тогда, на дороге, во время нашей последний встречи, я заставила тебя выбирать между мной и Римом. Я знала, что ты выберешь Рим. Тебе показалось, что я зла на весь мир и хочу тебе отомстить?
   Элий кивнул.
   – Ошибаешься! – воскликнула она с ребячливым торжеством. – Не только ты умеешь быть благородным, Элий! Я освободила тебя. Ты стал Цезарем, и наш брак сделался невозможным. Видеть, как ты разрываешься между долгом и любовью ко мне – нет уж, это не для меня! В конце концов ты бы отказался от меня. «О, дорогая Марция, прости, но Риму нужен наследник, а ты бесплодна… » – передразнила она, неплохо подражая голосу Элия. – Ты бы ушёл, считая себя предателем. А так ты столько лет жил с чистой совестью. И все благодаря мне. Ты не предполагал такое?
   Как раз именно такое он и предполагал. И даже хотел, чтобы все было именно так. Но знал, что все не так. Он и сейчас это знал. Но подарил Марции маленькое, пусть и запоздалое, фальшивое торжество.
   – У меня есть куча денег – и только. Ни любимого, ни детей. Есть, правда, любовники, – продолжала Марция. – У меня диабет, я теперь на диете, не могу есть сладости – а я их так любила, если помнишь.
   – Помню.
   – И эти пиры, что устраивал Гесид и приглашал нас к себе. Ты помнишь? Наверняка помнишь. У тебя Постум, Тиберий и Летиция. Твоя жизнь исполнилась, моя – не сбылась. Я торгую наркотой. Но не обвиняй меня, Элий. Не все равно – «Мечта Империи» или наркотик «Мечта»? Все – только обман и торговля желаниями. Люди хотят забыть о нашем фекальном мире – я им помогаю. Поздно что-либо исправлять. Мне уже ничего не хочется – даже секса. Расставляю ноги по привычке. – Тут она лукавила. Но кто мог её уличить? – Меня окружают мерзкие хари. Я никого не люблю.
   – Оставь торговлю наркотиками и приезжай в Рим.
   – Нет, мой друг, меня тут же посадят в карцер. Я, может, и сбегу из Новой Атлантиды, но только не в Рим. А впрочем, зачем жаловаться, а? Это так на меня не похоже. Я привыкла действовать. И я буду действовать. Я хочу от тебя ребёнка.
   Элий решил, что ослышался.
   – Марция…
   – Знаю, знаю, мне много лет. Но можно взять мою яйцеклетку, оплодотворить твоей спермой, и нашего ребёнка выносит другая женщина. Двадцать лет назад медицина была на такое не способна. Теперь – запросто. Все уже обговорено, деньги заплачены. Дело за тобой.
   Он даже не успел обдумать ответ, губы сами произнесли:
   – Я – импотент.
   – Не ври, – она лениво отмахнулась от его фразы и попросила официанта принести ещё вина. – У тебя глаза мужчины, который ищет телку. Ты давно уехал из Северной Пальмиры, и твоё воздержание слишком затянулось. А я даже не прошу меня трахнуть. Там, наверху, в комнате все готово. Можешь запереться наедине с пластиковой чашкой и с портретом Летиции – портрет лежит на кровати – и сделать все за несколько минут. И старая толстая Марция будет счастлива. Неужели она не может получить свой кусманчик счастья? А? Ты готов был биться за моего ребёнка на арене. Но та комнатка наверху – не Колизей.
   Он подумал, что она пытается скрыть боль под маской весёлого кинизма. Или, напротив, ей не больно? И она испытывает наслаждение оттого, что может говорить с ним так бесстыдно и вызывающе? Или то, что она делает и говорит, вовсе не унизительно? Элий прикрыл глаза ладонью. В полутёмном зале свет вдруг показался нестерпимо ярким.
   – Я вновь плачу и плачу щедро за те несколько минут наверху. – Да, в тот первый раз она тоже не скупилась, покупая талант для своего нерожденного младенца. – Деньги отдадут не тебе, конечно, а твоему сыну. Завтра ему принесут сундук, и в том сундуке – пятьсот тысяч настоящих золотых ауреев. Это много. И эти деньги в ближайшее время императору очень понадобятся. А если ты, увы, импотент, то деньги останутся у меня.
   – Ты покупаешь меня за пятьдесят миллионов сестерциев?
   – Друг мой, я помню, что Летиция заплатила тебе больше. Но это все, что я могу предложить. Тебе и твоему сыну. Жаль, что Постум не мой ребёнок. Он так похож на Аполлона, которого я изваяла. Больше, чем ты. Хотя ты мне и позировал когда-то.
   – Много лет назад Вер заклеймил для меня желание, – сказал Элий. Неожиданно все поплыло у него перед глазами – будто он вновь любил её и вновь должен был потерять. Время вдруг стало тягучим, плотным и хмельным, как глоток неразбавленного фалерна. – Желание это пока не исполнилось. Но я столько раз играл в кости с богами, делая ставку на это клеймо Вера, что, если желание исполнится, я тут же умру. – Он сделал паузу. Марция тоже молчала. Он сбился. – Так вот… Вер знал, что мы с тобой мечтаем о ребёнке… он загадал именно рождение ребёнка. Нашего с тобой ребёнка. И то, что ты предлагаешь, для тебя – исполнение желаний, а для меня – смерть.