Буревой Роман. Все дороги ведут в Рим

   – Куда направляетесь? – спросил патрульный.
   Сидящий на переднем сиденье юноша откинул со лба капюшон. Легионер Рутилия всмотрелся. Он узнал, но не мог поверить.
   – Август?
   – Перед тобой император. А это мои телохранители – Крот и Кумий. А Гет – гений, и он незаменим. Я хочу видеть Гнея Рутилия, легата Десятого легиона. Ведь вы из Десятого, не так ли?
   Легионеру ничего не оставалось, как ударить себя по броненагруднику кулаком, давая понять, что он в полном распоряжении императора.

VII

   Через полчаса Постум сидел в принципарии Рутилия. Здание было старинным, хорошей кладки, с оштукатуренными стенами. На стене висела огромная карта, вся пронзённая красными и синими стрелками. Синие стрелки, перечеркнув южные рубежи Киевского и Московского княжеств, испятнали Готское царство, а теперь тянулись на запад к Дакии.
   Из настоящей мебели в принципарии был один стол. Стульями служили ящики из-под снарядов. Столами для телефонов – тоже ящики из-под снарядов. Это понравилось Постуму необыкновенно. Именно таким он представлял настоящий принципарии боевого легата.
   – Сказать честно, не ждал тебя, Август, – сказал Рутилий. Взгляд у него был колючий, губы тонкие, на левой щеке – след ожога. Постум сразу почувствовал исходящую от него неприязнь, но постарался не подать виду.
   – Называй меня лучше император, – попросил он.
   – Собираешься командовать? – Рутилий хмыкнул. Чем-то его усмешка походила на усмешку Цезона Галла. И Постум, несмотря на умение владеть собой, почувствовал, как внутри вскипает глухая ярость. Однако сдержался. И даже улыбнулся. Почти дружески.
   – Нет. Но это обращение мне больше нравится.
   – Твоя власть номинальна, – напомнил Рутилий.
   – Пока. А через несколько дней я получу высший империй назад. Эти несколько дней уйдут на переговоры.
   – Бенит вернётся в Рим и отстранит тебя от власти под каким-нибудь предлогом. А приручённый сенат с удовольствием ему подчинится.
   – Вряд ли диктатор в ближайшие дни и даже месяцы вернётся в Рим. Ты ничего не знаешь? – Постуму очень хотелось усмехнуться. Но он сдержался. Он был серьёзен. Почти демонстративно. – В Риме переворот. У власти «Патроны римского народа». Они низложили Бенита заодно со мной. Их цель – наконец-то, спустя столько веков, воплотить замысел Платона и создать идеальное государство.
   – Это бред…
   – Все мы в школе проходили Платона.
   – Но его никто не читал.
   – Кто-то, значит, прочёл. На нашу голову…
   В принципарий заглянул адъютант. Вскинул руку, приветствуя легата. Постума не узнал. Решил – волонтёр пытается наняться в инженерный обоз.
   Рутилий прочёл принесённую радиограмму.
   – Ты прав, в Риме переворот, – сказал он, швыряя полоску бумаги на стол. – Сенат расколот. Половина – в Риме, половина – в бегах. Многие неизвестно где. – То есть легитимно низложить Постума теперь никому не под силу. Легат понимал это так же отлично, как и его гость. – Что ты от меня хочешь… император? – Пауза была намеренно длинной.
   – Чтобы ты дал отпор варварам.
   – Отпор? Каким образом? У меня один легион. В худшем случае мы могли бы совершить какой-то отвлекающий манёвр. А лучше всего нам отойти и занять более выгодные позиции. Но дело сейчас даже не в позициях. Знаешь, что я скажу тебе, император? – Рутилий прищурился. – Ты мне не нравишься. Ты мне напоминаешь Гая Калигулу. А я не хочу быть Кассием Хереей, тираноборцем. Хотя его роль в кино так здорово сыграл Марк Габиний.
   Этого выпада Постум ожидал и потому не ощутил удара. Почти не ощутил.
   – Ты можешь говорить все это. Но только до четвёртого дня до Нон июля. А в этот четвёртый день до Нон июля я назначу тебя префектом претория и поручу командовать восточной армией.
   – Восточная армия – громко сказано. На самом деле это один мой Десятый легион. Или в этот день июля ты предложишь мне что-то ещё?
   – Гней Рутилий! – Постум возвысил голос. – Если ты так презрительно относишься ко мне, то почему тогда, минуя «Целий» и Бенита, прислал именно мне данные о танковой армии Чингисхана?
   Рутилий рассмеялся:
   – Сказать честно? Я не знал, кому отправлять донесение. Все казалось мне безнадёжным. Никто уже не мог ничего сделать. Но я должен был сообщить, что мне стало известно. И вот я загадал: брошу кости. Если выпадут две шестёрки – отправлю донесение тебе, пять и шесть или пять и пять – материалы получит «Целий». Ну а все остальные комбинации – это Бенит. Метнул кости, и выпали две шестёрки. Как видишь, у тебя было меньше всего шансов.
   – Но я выиграл! – Постум смотрел на Рутилия почти с восторгом.
   – Да, выиграл.
   – А знаешь, что я больше всего люблю на свете? – Август вытащил из кармашка на поясе стаканчик с костями. – Игру в кости. И вот – сейчас я брошу кости. Если две шестёрки – ты повинуешься мне беспрекословно. Все остальные комбинации – поступаешь по собственному усмотрению.
   – Ну что ж, мечи, – почти с охотой согласился Рутилий.
   Постум долго тряс стаканчик, потом метнул, не глядя. Выпали две шестёрки. Много лет назад эти кости в таверне на дороге Паннонии подарил сыну Элий.
   – Какие будут приказания, император? – спросил легат.
   – Первым эдиктом я назначаю тебя префектом претория. А ты… Ты прежде всего должен вызвать сюда легата Двадцатого легиона. Немедленно. А во-вторых… Во-вторых, – накормить меня и моих людей. И не забыть про нашего змея-гения. Он ест за десятерых.
   – Придётся вас всех поставить на довольствие, – решил Рутилий. – В первую когорту.

VIII

   Цезарь Франкии едва доставал Элию до плеча. Повелитель Франкии носил красную военную тунику и золочёный нагрудник. Под узорным золотом не было брони. Все это ажур, фольга, чтобы не создавать лишней тяжести. Но смотрелось красиво. Коротышка старался выглядеть настоящим военным. Но не получалось. К тому же он заикался. Чтобы выговорить первую букву, он долго пузырил губы и складывал лицо в невероятную гримасу. Наконец, взломав почти непреодолимый барьер, он скороговоркой произносил фраз десять и вновь надолго упирался в неведомую стену. Вьющиеся каштановые волосы Цезаря начали редеть надо лбом. У него было милое круглое лицо и карие глаза в длинных рыжеватых ресницах. Цезарем Франкии он сделался пять лет назад, после того как его отец разбился на спортивном самолёте. А его мать была правнучкой императора Корнелия – того, погибшего в Колизее, чья смерть так и осталась загадкой для Рима. Цезари Франкии часто женились на римлянках. Так что по крови Луций Цезарь считал себя римлянином. Да и был таковым.
   Загородный дворец Цезаря был построен в современном стиле: множество маленьких покоев, соединённых анфиладой, и непременно зимний сад. Сейчас Луций Цезарь и его гость сидели в этом зимнем саду, хотя могли бы с таким же успехом сидеть в саду настоящем: на дворе был июль, погода чудесная. Но Луций предпочитал закрытые помещения. Под стеклянной крышей сплетение роскошных пальм, вьюнков, лиан, фестончатых листьев, то лиловых, то изумрудных, и посреди вырывающейся из глиняно-горшкового плена зелени – мелкий бассейн и убранная оленьими шкурами ладья с лепестком весла, впаянная в бирюзовую воду, как в стекло.
   – И-и-иногда я з-здесь плаваю, – похвастался Луций Цезарь.
   Он удалил из всех прилежащих покоев слуг, после того как на малахитовую столешницу перед ними поставили золотые чаши и три бутылки фалернского вина.
   – П-п-помню Северную Пальмиру… – шёпотом сказал Луций. – Я нарочно ездил посмотреть на твой поединок с Эмпедоклом.
   – Тот поединок был не самым лучшим.
   – Н-н-ну что ты, что ты, – Луций налил себе и гостю в золотые чаши неразбавленное вино. – Я и в Рим когда-то ездил, чтобы в Колизее тебя посмотреть. Но там, в Риме, Юний Вер сразу выделялся. Ты рядом с ним – нет, не то. Не то! А как прибыл в Северную Пальмиру, так каким-то другим стал. Никто с тобой равняться не мог. Честно! Ты – настоящий воин! Да, ты – бог войны! – Элий поморщился – не любил, когда ему льстили. – Т-т-ты правильно сделал, что обратился прямо ко мне. Мы – родня. А консул – с-с-ско-тина, хотя и умная с-с-скотина. Но у него есть одна черта: он всем стремится отказать. Это хорошая черта, когда вики лезут непрошенно. Тут чем твёрже отказ, хе-хе… тем лучше. Так пусть разговаривает с виками. А мы с тобой поговорим наедине. Хочешь, завтра сходим на бои гладиаторов? У нас во Франкии смертельных поединков нет, но дерутся отменно. У нас своя школа. Амфитеатр н-н-небольшой, з-з-зато отлично видно. Ну так как? Пойдём? – Луций поставил опустевшую золотую чашу на стол, промокнул тончайшей льняной салфеткой губы.
   – Мне нужны войска, – сказал Элий. – И чем больше, тем лучше. – Луций хотел что-то возразить, но Элий не позволил. – И все, что может дать Франкия без ущерба для себя. И даже с ущербом. С возможно допустимым ущербом.
   – В-в-войска… – Луций растерянно хмыкнул. – И это после того как мы только что опрокинули десант виков.
   – Да. Они пока зализывают раны. Зато на Дакию вот-вот обрушатся монголы. Так что я прошу подкрепления. Необходимо срочно прислать в Виндобону доверенного человека для переговоров.
   – Н-н-ну ты меня… это… как его… сбил с исходной позиции! – Луций обожал щеголять гладиаторскими терминами.
   – Минимум пять легионов. – Элий знал, что пяти легионов Франкия ему ни за что не даст, но требовал по максимуму.
   – П-п-пять легионов… – Луций промокнул теперь лоб той же салфеткой, которой вытирал губы. – П-п-пять… Не-е… Тут без консула не обойтись. И наш сенат. Извини, но его Бенит не дрессировал. Они и пяти когорт не дадут.
   – Что ты можешь дать без их согласия? Войска Содружества. Ведь так? Что у тебя есть?
   Луций вновь вытер лоб. Казалось, они не в прохладном саду сидят, а парятся в лаконике.
   – Ты ведь можешь дать, – настаивал Элий, почуяв слабость собеседника.
   Тот несколько раз тяжело вздохнул. И выдохнул почти через силу:
   – М-м-могу…
   – Танковые соединения?
   – Н-н-не… – замотал головой Луций. – Т-т-танков не дам… – Он опять вздохнул. – «Г-г-гладиатор принимает решение на арене». Т-т-так ведь? Дам «А-а-аквилу», – теперь Луций стал спотыкаться на каждом слове. – Это легион войск С-с-содружества. С-с-согласия консула не надо…
   – Неплохой должен быть легион. Только прежде я о нем не слышал.
   – Е-е-едем. П-п-покажу, – пообещал Луций.

IX

   Пурпурная «трирема» Луция выехала на ровное поле. Бетонные дорожки. По краям – ковры ровно постриженной травы. И на бетоне, задрав к небу окольцованные пропеллерами носы, – самолёты. Десятки самолётов. Военных самолётов.
   – К-к-каково? – горделиво произнёс Луций Цезарь.
   Он понимал, что консул его убьёт. То есть будет в такой ярости, что… Ведь именно с помощью штурмовиков «Аквилы» удалось потопить десантные суда виков. Но справедливость требует, чтобы Франкия отдала нынешнему римскому императору «Аквилу» как легион, находящийся в подчинении Содружества.
   – Как вы его создали?
   – У-у-у нас о-о-отличные з-з-заводы. Д-д-деньги д-д-дал сам император. Т-т-только т-с-с…
   Элий смотрел на металлических птиц со странной усмешкой. Когда-то, чтобы Корд смог поднять свой первый самолёт в воздух, Элий бился на арене. И кончился тот бой страшным увечьем. И вот теперь они стоят – сотни стальных птиц. И никто за них не сражался, не умирал на песке. Их просто построили, заправили керосином, и они могут в любой момент упорхнуть в небо. Вон тот человек в кожаном шлеме и кожаной тунике со шнуровкой, что суетится возле самолёта, наверняка даже не осознавал, что осуществляет какое-то желание. Пришёл и стал работать. Просто, буднично. Без стальных клинков и крови. Человек поднял голову, и Элий узнал Корда. Тот в свою очередь скользнул взглядом по лицу Элия и не узнал. Ибо взгляд его остановился на Луции Цезаре. Уж этого он узнал точно. Авиатор выпрямился, вытер ветошью руки.
   – К-корд говорил мне, что мечтает б-б-биться за Рим. Я-я-я с-с-час его обрадую, – пообещал Луций Цезарь и зашагал навстречу Корду.
   А Элий остался на месте. Ему вдруг почудилось, что он умеет летать. Сам, без помощи крыльев. Как летала когда-то Летиция. Но у него не хватило смелости проверить эту догадку.

ГЛАВА XIX
Игры Логоса против богов

   «Торопимся сделать вам подарок, дорогие читатели. Кто знает, быть может, завтра это уже не удастся. Быть может, духота Бенитова Рима сменится настоящим пожарищем. Итак, вот в подарок вам слова Сенеки:
   «Нет бессмертия с каким-либо исключением, и тому, что вечно, невозможно повредить».
   Ради спасения Рима исполнители взяли власть в свои руки. Да здравствуют ПАТРОНЫ РИМСКОГО НАРОДА!»

«Акта диурна», 12-й день до Календ июля^[36].

Отпечатано в запасной типографии в Остии

I

   – Пр… в… т! – сказал чёрный лоскут, скользнув к ногам Логоса.
   – А ты откуда? – изумился тот.
   – … зд… л… к… – последовал ответ.
   – Ясно, что издалека. – Логос поднял беглого легионера бессмертной «Нереиды». – И где же ты был столько лет?
   – В Т… 6… т…, – был ответ.
   – Неужели? Побывал на крыше мира? И видел гору Кайлас?
   – В… д… л…
   – И знаешь, что такое бессмертие?
   – Зн…..
   – Ну, тогда тебе непременно надо идти со мной.
   – З… т… м… в… рн… лс…
   И Логос опустил чёрный лоскут в свою огромную сумку.
   – Они вновь примут человеческий облик? – спросила Юния Вер.
   – Не знаю… Я не знаю, какой облик вы примете. Но вы опять вместе. Все до единого. Все – единое целое, моя бессмертная «Нереида».
   И Логос зашагал с Кёльнской станции, отыскивая авто, которое должно было отвезти его в горы. Юния Вер шла за ним.

II

   Колодец походил на огромный кратер, в котором был приготовлен напиток для пира. Влага ждёт, когда гости придут и отведают. Ждёт день ото дня, ждёт много лет. А гости все не идут. И огромный кратер отражает небо. Но срок настаёт, избранные наконец являются.
   Логос упёрся ладонями в край колодца и склонился над недвижной гладью.
   – Как ты обманул меня, колодец, в первый раз. Да, в первый раз всегда обман. А второй шанс предоставляется немногим. Я-то вообразил, что выбрался из твоего нутра богом. А ты создал из меня аккумулятор, который стал высасывать из мира разум со скоростью огромного пылесоса. И мир чуть не сошёл с ума. И я вместе с ним.
   Влага плеснулась о стенки колодца, будто просила прощения у бога.
   – Но теперь все будет иначе. А ну-ка, ребята, ступайте вперёд.
   Логос открыл суму и высыпал чёрные лоскутья в колодец. Вода была прозрачной, и было видно, как чёрные, превратившиеся в безобразные лохмотья существа медленно опускаются на дно хлопьями чёрного пепла.
   – Тебе страшно? – обернулся он к матери.
   – Немного, – отвечала Юния Вер. – Но я буду с тобой. Теперь навсегда с тобой. Разве этого мало?
   И она прыгнула в воду.
   – А теперь вы, золотые яблоки Гесперид. Теперь ваша очередь.
   Золотые шары исчезли в воде колодца. Эти быстро ушли на дно: они были тяжелы, как и положено золоту. Вода мгновенно изменила цвет – сделалась непроницаемой и серо-стальной. Логос обнажил меч и прыгнул следом.
   Он опускался медленно. Но при этом не ощущал холода. Он даже не чувствовал, что вокруг вода. В колодце было светло. Свет походил на обычный. Лишь какой-то пронзительный. Свинцовый. Тяжёлый. Если свет может быть тяжёл. Он резал глаза. И глаза переставали видеть. Даже неуязвимые глаза чёрных лоскутьев, даже глаза бога. Полная слепота. Мир скрылся во тьме. Во тьме, в которой кишела жизнь. Кто-то полз, что-то грохотало. Кто-то рычал и значит – угрожал. И далеко-далеко мерно журчала вода, отмеряя секунды и минуты, измеряя время, утекающее в прошлое. Колодец – кратер, где смешались все элементы бытия, принял назад того, кто мог испить из этой чаши и не обезуметь, и не потерять головы.
   Логос тоже не видел несколько мгновений. Слепота его была привычной и не пугала. Пугало другое – это копошение во тьме.
   Можно ли установить цель создания мира, находясь внутри этого мира? Ответ может быть только «нет». Чтобы увидеть мир, надо посмотреть на него со стороны. Чтобы понять цель мира, надо находиться вне. Значит, понять его может лишь бог, живущий вне мира, – недаром древние считали, что боги обитают между мирами. Или после смерти. То есть когда время, отпущенное для действий, закончится. Действуя, ты не знаешь цели. Узнав цель, не сможешь действовать. Вернёшься назад и тут же забудешь о цели. Мир отделен от Космического Разума не стеной – зеркалом. Космический разум видит мир, а тот, кто находится внутри, не может разглядеть ничего в Зазеркалье. Он лишь может, подозревать, что там что-то есть.
   И так – без конца. Пока не устанешь и не прекратишь всякое действие.
   Много-много лет провела в том колодце его настоящая мать Иэра. Она была особенной, не похожей на других. Её заперли здесь, чтобы не дать встретиться с повелителем мира. Чтобы Логос не пришёл в этот мир никогда. Но разве бога или богиню можно запереть в карцере? Разве у богини можно отнять силу? Иэра превратила колодец в чашу познания, из карцера создала колыбель для своего сына. Малышом он должен был отведать амброзии и погрузиться в эти воды. Вместо него в колодец ринулась бессмертная «Нереида».
   Логос прозрел. Увидел галерею и двинулся по ней. Нашёл собственную оболочку. Она висела по-прежнему на стене. Он вернулся к самому себе спустя двадцать лет. Он отшвырнул меч, сбросил одежду, забрался по колонне наверх и залез в старое тело, как в тунику. На мгновение он слился с собой прежним. А затем прошёл сквозь старое тело и спрыгнул вниз. Теперь он видел не одну галерею, а сотни, тысячи галерей, которые лучами выходили из него.
   Он подобрал меч и двинулся по галереям. Он шёл по всем сразу – по тысячам путей. Он не боялся, что могут явиться стражи. Стражи-псы знают одну лишь дорогу. Они бегают по ней взад и вперёд и ищут след. А мечта – возможность ступить на любую из дорог. На все сразу. Прежней галереи не существовало более: под каждой аркой бесконечной аркады открывалась дверь, и в каждую надо было непременно войти, чтобы увидеть сквозь зелень полумрака рассеянный свет, пронизанный иглами огня. Золотые стрелы вонзались в почву, чтобы тут же прорасти из неё лозой с гроздьями спелого винограда. Почему он не заметил этого в прошлый раз? Да потому что в колодце не было воды. Не было знания. Элий испарил воду, прежде чем войти. Это-то и понятно: Элий – человек. И человек нарушил все, что только можно нарушить. Он не вошёл – он вторгся. Так всегда действует человек. Но из этого хаоса человеческих ошибок рождаются божественные открытия.
   Ступив в один из тысячи проёмов, Логос шагнул во все разом, он плеснулся в утробе и вышел на свет, он вырос, состарился и умер, подошёл к границе Стикса и вновь родился. И каждый проем стал зеркалом, и Логос отразился в этих миллионах, миллиардах зеркал, в каждом по-разному. И новый бог наконец понял, что никогда больше не ослепнет.

III

   Меркурий ждал у колодца весь день и всю ночь. Боги могут спать и могут бодрствовать годами – кому как нравится, на то они и боги: мелочи их не волнуют. Сны у богов тоже божественные. Во сне боги видят иные миры, которые могли бы создать, но почему-то не создали. Но Меркурий не хотел видеть очередные обещания иных миров. Он ждал возвращения Логоса, не смыкая глаз. А вдруг ничего не получится? Почему Меркурий должен верить, что этот бог сможет, когда другие бессильны?
   Все же Меркурий заснул перед рассветом, не против воли, а потому что так захотел. Показалось – так легче ждать. Во сне он видел яблоко. Огромное золотое яблоко. Он вгрызался в его сочную плоть, и струи кровавого сока текли по лицу и груди. Бог может сожрать мир, если захочет. Но что будет потом?
   – Нет! – закричал Меркурий и сразу же проснулся, потому что ему расхотелось спать.
   А когда открыл глаза, то увидел перед собой богиню. Она стояла возле колодца и смотрела вниз. Лучи восходящего солнца горели на её волосах. На богине было длинное платье из белого шелка. Он вглядывался в её лицо, боясь поверить… Неужели она? Что если сейчас прыгнет вниз? Меркурий метнулся вперёд и успел схватить Иэру за руку. Нереида отпрянула.
   – Послушай, не надо. Только не сейчас, – взмолился бог торговцев.
   – Не мешай.
   – Сейчас я на его стороне.
   – Да знаешь ли ты, где вообще та сторона?
   – Я тебя не пущу! – Меркурий загородил собою колодец.
   – Отойди, – в её голосе звучала угроза.
   – Я знаю, чего ты хочешь: чтобы он стал самым могучим богом на Земле, сверг отца и отомстил за твои унижения. Извини, Иэра, но так не получится.
   – Отойди!
   Она ударила его – и от этого удара все внутри у Меркурия сделалось жидким, на миг он распался на миллионы молекул, разлетелся – и собрался вновь.
   Он ударил в ответ и промахнулся.
   «Битва богов», – подумал с усмешкой. Какой абсурд! Когда боги дерутся, люди плачут. А боги…
   Колодец дрожал.
   Меркурий опять промахнулся. Не стоит отвлекаться на посторонние мысли, когда дерёшься с богиней. А то… От нового удара из глаз у него брызнули звезды. В прежние времена непременно новое созвездие явилось бы на небосклоне, а следом – миф об этом рождении, но теперь ничего не возникло, кроме жгучей божественной боли и горсти метеоритов, которые ночью располосуют небо светящимися штрихами.
   Меркурий ударил и опять не достал. Да что ж такое! Надо было Марса позвать в союзники. Сейчас… она нависала над ним – сгустком энергии, готовым распылить его божественную сущность. Свет стал меркнуть… А потом вспыхнул вновь. Иэра исчезла. Будто белую полосу прочертили на небе.
   – Что… – пробормотал Меркурий и тряхнул головой. – Что случилось?
   Логос подал ему руку и помог подняться.
   – Я подарил ей яблоко.
   – Что?
   – Я подарил ей яблоко, чтобы она могла уйти. Она проиграла. Так что ей лучше было уйти. Как раз вовремя, чтобы ничего не объяснять и ни перед кем не оправдываться.
   – Ты знаешь, что она хотела сотворить?
   – Совсем не то, что получилось. Всегда получается не то, что планируешь.
   Уже рассвело. Но Меркурий не видел, как Логос вышел из колодца.
   – Держи! – сказал Логос и швырнул ему золотое яблоко.
   – Что это? А, яблочко… – Меркурий повертел его в руках. Да, с помощью этого яблока не удрать с планеты. – Но оно же… другое? – он вопросительно глянул на Логоса.
   И Логос вдохнул. А потом выдохнул. И Меркурию показалось, будто невидимая рука коснулась висков и затылка. Да, это яблоко давало шанс богу покинуть мир. Но совсем не так, как прежде. Очень тихо выйти и прикрыть за собой дверь.
   – А где бессмертная «Нереида»? – спросил Меркурий.
   – Мои ребята остались в колодце. До своего часа. До нового часа, который скоро наступит.
   Меркурий задумался.
   – Олимпийцы знают, что произошло?
   – Они же боги. Но сделают вид, что не знают – так принято между богами. Никому не выгодно разъяснять друг другу, что же случилось. Минерва сделает вид, что никогда не помогала Иэре, ты тоже постараешься внушить всем, что был ни при чем. Юпитер – он тоже будет молчать о том, что сначала пленил Нереиду, позволил ей превратить колодец в Чашу, а потом его стражи упустили добычу. Царь богов позволил себя обольстить. И чуть не потерял целый мир.
   – Почему ты позволил ей уйти? – Меркурий понимал, что вопрос излишний, но не мог не спросить. Просто потому, что Логос должен был на него дать ответ. Логос, а не Меркурий.
   – Она моя мать.
   – Почему тогда ты не пошёл за ней?
   – Потому что Юпитер – мой отец. И этот мир – мой.
   Логос вновь выдохнул. И вновь странная теплота окутала Меркурия, и, вместо того чтобы задать очередной вопрос, он улыбнулся. В самом деле, зачем спрашивать? О чем? Почему все вышло так, а не иначе? Ответ прост – благодаря Элию. Да, Элий вмешался в ход божественной борьбы, нарушил замысел Иэры и превратил Логоса в вампира, но кровь Элия – это недобровольное жертвоприношение – навсегда связала бога с Землёй. Меркурий с помощью Элия пытался ослабить Логоса. А вышло… вышло, что он его создал.
   Легко думать, когда рядом с тобой Логос. Все тайны открываются одна за другой. И становится… неинтересно.
   – Я догадался, в чем дело, когда понял, что забираю разум из мира… Догадался, почему так мучился вопросом «Кто же моя мать?». Почему я не мог сразу понять – кто она? Да потому, что за годы в колодце она изменилась разительно. Я видел лишь тонкий лист бумаги вместо сути. Она шептала мне: «Я – Нереида». А я не мог воспринять подсказку. Потому что она нашёптывала ложь.
   Меркурий хотел спросить, куда отправилась Мэра, но не спросил. Потому что знал, что Логос ему не ответит. Да это и неважно. Важно, что Логос теперь принадлежал Земле.

IV

   Если жизнь в Империи изменилась почти до неузнаваемости, то в Небесном дворце все оставалось по-прежнему. Или почти по-прежнему. Боги по-прежнему были прекрасными и легкомысленными, небесная твердь – неразрушимой, интриги – все такими же утончёнными, а сплетни – остроумными. И пусть ветерок Кроноса гулял по переходам, заставляя серебриться прежде чёрные пряди, а нежную кожу исчиркивали одна за другой морщины, небожителей эти мелочи не слишком удручали.