Страница:
Они, конечно же, мгновенно и слаженно ощетинились, и тот, что с ножом, многозначительно прошипел:
– Бороду давно не выщипывали, интеллигент?
Скрипнул отодвинутый стул – это очаровательная женщина Фаина выпрямилась во весь рост, так что высокая грудь натянула тонкую белую блузку, и, испепелив глазами нахалов, ледяным голосом распорядилась:
– А ну-ка, улетучились дальше, чем я вижу!
«Ах, какая женщина! – невольно восхитился Мазур. – Веришь, что все правда – и насчет коня на скаку, и насчет горящей избы…» Он был готов к бою, но, к некоторому его удивлению, пятерка моментально увяла, сникла и поскучнела, словно выпустили воздух из туго надутых шариков. Без единого слова они, принужденно улыбаясь, начали отступать, один протянул примирительно:
– Фая, да мы ж балуемся…
– Я тебе побалуюсь! – цыкнула Фаина. – Чтоб я вас тут неделю не видела! И в кабаке тоже!
Проводила взглядом уныло потянувшуюся к выходу пятерку, гордо – и совершенно без нужды – одернула блузку, садясь, улыбнулась Мазуру:
– Шляются тут, сопляки…
– Решительная вы женщина, – сказал он, отметив, кстати, отсутствие обручального кольца.
– Будешь тут… Не беспокойтесь, не тронут. Головы мигом пооткручиваю, если что, скажите.
– Ну, да мы уж сами… – заявил Кацуба. Фаина оглядела его с ног до головы, по глазам видно было, что всецело и полностью верит в неподдельность Кацубовой личины. Однако удержалась от реплик в адрес недотепы-интеллигента (показав тем наличие такта), улыбнулась Мазуру:
– Правда, не беспокойтесь. В ресторане отираются, сопляки, на иностранок глазеют, ну да мы их за шкирку держать умеем…
– Да уж, вы подержите…
– Испугались?
– А то, – сказал Мазур. – Всю жизнь решительных женщин боялся.
– Оно и видно, уж такой вы пугливый – спасу нет…
Все шло по накатанной – извечная игра по нехитрым правилам, освященным, пожалуй, веками. В другое время и при другом раскладе можно было предсказать все наперед, но теперь в свои права властно вступила закулисная реальность – Кацуба, подтолкнув его локтем в бок, сказал:
– Микушевич, ты бумажки-то заполняй, а то мы еще водки не пили…
Фаина покосилась на него вовсе уж неприязненно, раз и навсегда наклеив этикетку. Кокетливо-сожалеючи улыбнулась Мазуру и, собрав бланки, тоном радушной хозяйки сообщила:
– Ресторан у нас вон там, часов в шесть откроется. Буфет на вашем этаже, на втором. С кипятильниками не балуйтесь – везде старая проводка, еще пожар устроите…. Горничную попросите, чай вскипятит. Сейчас иностранец пошел косяком, так что мы обслуживание на высоте держать стараемся… По городу вечером не шатайтесь – народ злой, от безделья и безнадежности водкой лечится, поколотить могут, – покосилась на Кацубу. – И в постели не курите, мало ли…
Они подхватили пожитки и повлеклись на второй этаж, шагали по гулкому темноватому коридору, как привидения в готическом замке. Тишина стояла гробовая, благодаря толстенным стенам и толстенным дверям из натурального дерева, из номеров не доносилось ни звука, и гостиница казалась вымершей.
– Ну, всем полчаса на оправку и обустройство, – распорядился Кацуба, помахивая здоровенным старомодным ключом от номера. – Мы пока с Гошей потолкуем о предстоящих свершениях, а потом, по русскому обычаю, сходим на разведку в смысле насчет водки. Когда еще кораблик придет…
Мазур закрыл за собой дверь, но запирать ее не стал, помня инструкции следовало ожидать скорого визита Светы. Поставил сумку и пошел обживаться.
Номер с высоченными потолками и полукруглыми в верхней части окнами оказался двухкомнатным – спальня и гостиная. Вся мебель была массивная, не менявшаяся, должно быть, со времен торжественного открытия отеля, но ничуть не разболтанная – в прежние годы умели работать на совесть. На боковой стенке высоченного серванта, больше похожего на средневековое надгробие какого-нибудь герцога, Мазур даже обнаружил серую овальную алюминиевую бирочку с глубоко выбитыми буквами: «НКВД СССР-ПОЛЯРСТРОЙ». Чуть подумав и не терзаясь угрызениями совести, достал швейцарский перочинный ножик, открыл отверточку и в два счета отделил бирочку – в подарок доктору Лымарю, обожавшему подобные сувениры и нахально воровавшему их, где только возможно.
Огромная коллекция доктора была широко известна в узких кругах и давно обросла фольклором – взять хотя бы случай с чешским самолетом «ЛК». Когда они только что появились на пассажирских трассах, доктор чуть ли не на глазах у экипажа отломал красивую пластмассовую табличку «Не курить» – а той же ночью очередная докторская подруга разбудила его нечеловеческим визгом.
Оказалось, с наступлением темноты табличка начинала светиться зеленым призрачным сиянием, и продравшая ночью глаза похмельная девица отчего-то решила, что имеет дело с нечистой силой…
Громоздкий телевизор, ровесник пиночетовского путча, как ни странно, работал – вот только цвета здорово подгуляли, а каналов Мазур обнаружил всего два. Изображение дергалось и временами покрывалось словно бы снежным вихрем, но все же это было лучше, чем ничего.
Посреди ванны, покрытой изнутри паутиной темных трещинок, непринужденно собрались на тусовку с полдюжины крупных тараканов. Появление Мазура они приняли с философским спокойствием, даже и не подумав пуститься наутек.
Мазур без особой злости открутил кран, и усатых философов поволокло струей воды к сливному отверстию, где они и сгинули. Вряд ли это можно было считать решающим триумфом – наверняка он расправился лишь с разведгруппой противника, а главные силы таились где-то по углам.
Пожалуй, следует пару раз в день принимать холодный душ – в рамках стандартной закалки перед погружениями в холодную воду. «Холодных» погружений с ним не случалось давненько, судьба носила по теплым морям… Даже и горячая течет – цивилизация… Он вернулся в комнату, достал полученные от Котельникова бумаги и перечитал их еще раз, снова убедившись, что «бардак» – чересчур мягкое определение для обоих трагически завершившихся спусков. Положительно, местная самодеятельность – самое скверное, что только может случиться…
Пошел в ванную, бросил бумаги на слив, пустил воду, как проинструктировали. Под холодной мутноватой струей тонкие листочки моментально стали размякать, таять, исчезать – ив полминуты пропали бесследно. «Сыщики-разбойники, – гораздо злее проворчал он про себя. – Сорок три утюга на подоконнике…»
В дверь постучали, и тут же вошла Света, яркая, как тропическая птичка.
Белозубо усмехнулась:
– А я вот мимо проходила…
И с порога прижала палец к губам, многозначительно поиграв глазами. В руке у нее был большой черный транзистор. Мазур, совершенно не представляя, как пока что себя держать, спросил:
– Как тебе городок?
– Глаза б мои его не видели. Как они здесь живут? Я бы сразу повесилась…
Она что-то там нажала, на боковине транзистора откинулась панелька, обнажив крохотные лампочки и кнопки. Света прошлась по периметру комнаты, продолжая беззаботно трещать:
– По комнате тараканы ходят, в столе нашлась газета аж за девяносто второй год, так что начала бояться, что из шкафа возьмет да и вывалится скелет какого-нибудь стахановца, могли забыть, свободно…
Личико у нее при этом оставалось напряженно-деловым – и вдруг озарилось словно бы радостной улыбкой. Она вновь прижала палец к губам, потом покрутила им возле уха. Мазур понятливо кивнул. Подумал, что жить становится все смурнее.
– Пошли, – сказала Света, закрыв панельку. – Шеф сабантуйчик собрался устроить, опять налакается до поросячьего визга, декадент…
Мазур послушно поплелся следом. Запер номер. Света шепнула ему на ухо:
– У всех «клопы». Не бог весть что, не высший класс, но работает усердно. Хорошо еще, что в нумерах нет телефонов – на телефоны можно навесить такие хитрушки, что никакая проверка не возьмет…
Он пожал плечами, совершенно не представляя, как нужно комментировать неожиданное открытие и надо ли его вообще комментировать.
– Ну, может, это и не на нас поставлено, – шепнула она. – Может, у них весь отель на подслушке со старых времен. Смотри там…
– Не дите, – проворчал он. Она глянула снизу вверх, совершенно невинно и спокойно.
– Партитуру помнишь?
– Помню.
Света фыркнула:
– Фейс у вас, мон колонель. Ничего, многое бывает в первый раз, так что не комплексуйте…
Показались остальные, возглавляемые Кацубой, с недюжинным лицедейским мастерством изображавшим возбужденного предстоящей выпивкой запойного интеллигента. Он сиял, потирал руки, он был настолько беззаботен и воодушевлен, что Мазур про себя тягостно завидовал. Утешало одно: предстоящее прибытие корабля, где придется заниматься своим прямым делом, и никаких посторонних микрофонов там, надо надеяться, не будет…
Буфет, как оказалось, не выбивался из общего стиля – он тоже был необозрим и явно рассчитан на то, что поутру все население гостиницы сбежится поправиться чайком. Цены на разнообразнейшую местную рыбу, великолепную осетрину в том числе, поражали своей копеечностью – зато любая привозная мелочь радовала ценниками, от которых зашкаливало всякое воображение. Кацуба, правда, не мелочился – похоже было, денег Глаголев не пожалел.
Затарились – к вялому оживлению скучавшей в одиночестве буфетчицы – и направились в номера, позвякивая многочисленными емкостями. Навстречу попались двое белозубых субъектов – рослые, по-нездешнему раскованные. Мазур моментально определил в них импортных индивидуумов. И не ошибся – один в полный голос бросил спутнику на хорошем английском, будучи уверен, что другие его не поймут:
– Смотри, какая куколка. И что ей с этими аборигенами делать?
Мазур без труда просек тренированным ухом выговор уроженца или постоянного жителя Новой Англии. Они так и разминулись бы, но Шишкодремов, тоже в полный голос (хотя и подчеркнуто глядя в сторону), выплюнул смачную и длинную фразу на отличном сленге, как раз в Новой Англии и имевшем хождение.
Если вкратце, белозубому предлагалось не пялить глаза на девочек, а продать свою бабушку чернокожему сутенеру для использования в хитрых заведениях, практиковавших исключительно оральный секс для мексиканской клиентуры.
Эффект был хороший. Белозубый, конечно, моментально обиделся, надул щеки и сжал кулаки, но Вася с отрешенным видом принялся созерцать свой недюжинный кулачище. Второй варяжский гость, по лицу видно, оценил численное превосходство противника и поволок друга за собой, бормоча:
– Без проблем, парни, без проблем…
– Патриот он у нас, – сказал Мазуру Кацуба, кивая на гордо подбоченившегося Шишкодремова. – Тяжко ему видеть иноземное засилье.
– Да я таких на пальме за ноги вешал… – проворчал под нос Шишкодремов.
Очень возможно, он не врал, даже наверняка.
– Пошли уж, вешатель… – буркнул Кацуба. Мазур в свои годы выпил, как и любой нормальный мужик, не менее цистерны, но на такой пьянке ему еще не приходилось бывать. Потому что это была не пьянка, а чистейшей воды театр для невидимого постороннего слушателя – причем актеры должны были притворяться, что о наличии слушателя и не подозревают.
Хорошо еще, ему не нужно было изощряться в роли примадонны – он попросту помалкивал, изредка вступая с анекдотом или невыдуманным случаем из морской жизни (естественно, никак не ассоциировавшимся у слухачей с военными), а водочку попивал крайне умеренно, поскольку вскоре предстояло идти под воду.
Почти так же держался и Вася Федичкин. Зато Кацуба старался за троих, по интеллигентской привычке тараторил без умолку, не слушая собеседников, стремительно надирался, роняя на пол то вилку, то кусок осетрины, бессмысленно ржал и откровенно лез к Свете с руками и сальными намеками.
Света, с точки зрения непосвященного слушателя уже изрядно рассолодевшая, сначала хлопала его по лапам, потом откровенно послала на исконно русские буквы и заявила, что в присутствии настоящих мужчин вроде ее обожаемого Микушевича доценту лучше бы оставить руки при себе. Кацуба обиделся, а Шишкодремов его утешал по доброте душевной. Потом оба грянули во всю ивановскую:
– Ой мороз-мороз, не морозь меня…
После чего Света заставила их заткнуться и всучила Мазуру гитару, он с натуральным пьяным надрывом исполнил забытый шлягер:
– Морду набью! – взревел Кацуба.
– Кому? – вяло полюбопытствовал Шишкодремов.
– А всем. Загнали, бля, на край географии, институту – башли, а нам торчать в этой дыре…
– Тебе-то в воду не лезть, – сварливо вступил Вася.
– Ну, ты, сюпермен… Ребята, а не загнать ли нам туфту? Вы там быстренько поплаваете, доложите, что все чисто, – и полетим себе в град Петра?
– Но отчего-то же они загибались? – засомневался Вася.
– И пусть их… Мало ли от чего… Шишкодремов, не заложишь, если погоним туфту?
– Да мне самому уже успело здесь обрыднуть… – с пьяной откровенностью признался Шишкодремов. – Уже успело…
– Ох, да ну вас, – заявила Света. – Микушевич, бери гитару и пошли к тебе. – Там-то мы споем…
Мазур взял гитару и поплелся за ней, не оборачиваясь. Снова со стола полетела посуда, Кацуба шумно печалился – Мазур догадывался, что после их ухода «доцент» начнет жаловаться оставшимся на пошедшую наперекосяк жизнь и шлюху Светку, порываться набить морду сопернику, а остальные, понятно, будут его старательно унимать. Скорее всего, снова пойдет разговор о туфте – нужно подкинуть эту идею неизвестному слухачу, а потом посмотреть, что из этого выйдет и выйдет ли вообще… Впрочем, это уже не его заботы.
Глава 4
– Бороду давно не выщипывали, интеллигент?
Скрипнул отодвинутый стул – это очаровательная женщина Фаина выпрямилась во весь рост, так что высокая грудь натянула тонкую белую блузку, и, испепелив глазами нахалов, ледяным голосом распорядилась:
– А ну-ка, улетучились дальше, чем я вижу!
«Ах, какая женщина! – невольно восхитился Мазур. – Веришь, что все правда – и насчет коня на скаку, и насчет горящей избы…» Он был готов к бою, но, к некоторому его удивлению, пятерка моментально увяла, сникла и поскучнела, словно выпустили воздух из туго надутых шариков. Без единого слова они, принужденно улыбаясь, начали отступать, один протянул примирительно:
– Фая, да мы ж балуемся…
– Я тебе побалуюсь! – цыкнула Фаина. – Чтоб я вас тут неделю не видела! И в кабаке тоже!
Проводила взглядом уныло потянувшуюся к выходу пятерку, гордо – и совершенно без нужды – одернула блузку, садясь, улыбнулась Мазуру:
– Шляются тут, сопляки…
– Решительная вы женщина, – сказал он, отметив, кстати, отсутствие обручального кольца.
– Будешь тут… Не беспокойтесь, не тронут. Головы мигом пооткручиваю, если что, скажите.
– Ну, да мы уж сами… – заявил Кацуба. Фаина оглядела его с ног до головы, по глазам видно было, что всецело и полностью верит в неподдельность Кацубовой личины. Однако удержалась от реплик в адрес недотепы-интеллигента (показав тем наличие такта), улыбнулась Мазуру:
– Правда, не беспокойтесь. В ресторане отираются, сопляки, на иностранок глазеют, ну да мы их за шкирку держать умеем…
– Да уж, вы подержите…
– Испугались?
– А то, – сказал Мазур. – Всю жизнь решительных женщин боялся.
– Оно и видно, уж такой вы пугливый – спасу нет…
Все шло по накатанной – извечная игра по нехитрым правилам, освященным, пожалуй, веками. В другое время и при другом раскладе можно было предсказать все наперед, но теперь в свои права властно вступила закулисная реальность – Кацуба, подтолкнув его локтем в бок, сказал:
– Микушевич, ты бумажки-то заполняй, а то мы еще водки не пили…
Фаина покосилась на него вовсе уж неприязненно, раз и навсегда наклеив этикетку. Кокетливо-сожалеючи улыбнулась Мазуру и, собрав бланки, тоном радушной хозяйки сообщила:
– Ресторан у нас вон там, часов в шесть откроется. Буфет на вашем этаже, на втором. С кипятильниками не балуйтесь – везде старая проводка, еще пожар устроите…. Горничную попросите, чай вскипятит. Сейчас иностранец пошел косяком, так что мы обслуживание на высоте держать стараемся… По городу вечером не шатайтесь – народ злой, от безделья и безнадежности водкой лечится, поколотить могут, – покосилась на Кацубу. – И в постели не курите, мало ли…
Они подхватили пожитки и повлеклись на второй этаж, шагали по гулкому темноватому коридору, как привидения в готическом замке. Тишина стояла гробовая, благодаря толстенным стенам и толстенным дверям из натурального дерева, из номеров не доносилось ни звука, и гостиница казалась вымершей.
– Ну, всем полчаса на оправку и обустройство, – распорядился Кацуба, помахивая здоровенным старомодным ключом от номера. – Мы пока с Гошей потолкуем о предстоящих свершениях, а потом, по русскому обычаю, сходим на разведку в смысле насчет водки. Когда еще кораблик придет…
Мазур закрыл за собой дверь, но запирать ее не стал, помня инструкции следовало ожидать скорого визита Светы. Поставил сумку и пошел обживаться.
Номер с высоченными потолками и полукруглыми в верхней части окнами оказался двухкомнатным – спальня и гостиная. Вся мебель была массивная, не менявшаяся, должно быть, со времен торжественного открытия отеля, но ничуть не разболтанная – в прежние годы умели работать на совесть. На боковой стенке высоченного серванта, больше похожего на средневековое надгробие какого-нибудь герцога, Мазур даже обнаружил серую овальную алюминиевую бирочку с глубоко выбитыми буквами: «НКВД СССР-ПОЛЯРСТРОЙ». Чуть подумав и не терзаясь угрызениями совести, достал швейцарский перочинный ножик, открыл отверточку и в два счета отделил бирочку – в подарок доктору Лымарю, обожавшему подобные сувениры и нахально воровавшему их, где только возможно.
Огромная коллекция доктора была широко известна в узких кругах и давно обросла фольклором – взять хотя бы случай с чешским самолетом «ЛК». Когда они только что появились на пассажирских трассах, доктор чуть ли не на глазах у экипажа отломал красивую пластмассовую табличку «Не курить» – а той же ночью очередная докторская подруга разбудила его нечеловеческим визгом.
Оказалось, с наступлением темноты табличка начинала светиться зеленым призрачным сиянием, и продравшая ночью глаза похмельная девица отчего-то решила, что имеет дело с нечистой силой…
Громоздкий телевизор, ровесник пиночетовского путча, как ни странно, работал – вот только цвета здорово подгуляли, а каналов Мазур обнаружил всего два. Изображение дергалось и временами покрывалось словно бы снежным вихрем, но все же это было лучше, чем ничего.
Посреди ванны, покрытой изнутри паутиной темных трещинок, непринужденно собрались на тусовку с полдюжины крупных тараканов. Появление Мазура они приняли с философским спокойствием, даже и не подумав пуститься наутек.
Мазур без особой злости открутил кран, и усатых философов поволокло струей воды к сливному отверстию, где они и сгинули. Вряд ли это можно было считать решающим триумфом – наверняка он расправился лишь с разведгруппой противника, а главные силы таились где-то по углам.
Пожалуй, следует пару раз в день принимать холодный душ – в рамках стандартной закалки перед погружениями в холодную воду. «Холодных» погружений с ним не случалось давненько, судьба носила по теплым морям… Даже и горячая течет – цивилизация… Он вернулся в комнату, достал полученные от Котельникова бумаги и перечитал их еще раз, снова убедившись, что «бардак» – чересчур мягкое определение для обоих трагически завершившихся спусков. Положительно, местная самодеятельность – самое скверное, что только может случиться…
Пошел в ванную, бросил бумаги на слив, пустил воду, как проинструктировали. Под холодной мутноватой струей тонкие листочки моментально стали размякать, таять, исчезать – ив полминуты пропали бесследно. «Сыщики-разбойники, – гораздо злее проворчал он про себя. – Сорок три утюга на подоконнике…»
В дверь постучали, и тут же вошла Света, яркая, как тропическая птичка.
Белозубо усмехнулась:
– А я вот мимо проходила…
И с порога прижала палец к губам, многозначительно поиграв глазами. В руке у нее был большой черный транзистор. Мазур, совершенно не представляя, как пока что себя держать, спросил:
– Как тебе городок?
– Глаза б мои его не видели. Как они здесь живут? Я бы сразу повесилась…
Она что-то там нажала, на боковине транзистора откинулась панелька, обнажив крохотные лампочки и кнопки. Света прошлась по периметру комнаты, продолжая беззаботно трещать:
– По комнате тараканы ходят, в столе нашлась газета аж за девяносто второй год, так что начала бояться, что из шкафа возьмет да и вывалится скелет какого-нибудь стахановца, могли забыть, свободно…
Личико у нее при этом оставалось напряженно-деловым – и вдруг озарилось словно бы радостной улыбкой. Она вновь прижала палец к губам, потом покрутила им возле уха. Мазур понятливо кивнул. Подумал, что жить становится все смурнее.
– Пошли, – сказала Света, закрыв панельку. – Шеф сабантуйчик собрался устроить, опять налакается до поросячьего визга, декадент…
Мазур послушно поплелся следом. Запер номер. Света шепнула ему на ухо:
– У всех «клопы». Не бог весть что, не высший класс, но работает усердно. Хорошо еще, что в нумерах нет телефонов – на телефоны можно навесить такие хитрушки, что никакая проверка не возьмет…
Он пожал плечами, совершенно не представляя, как нужно комментировать неожиданное открытие и надо ли его вообще комментировать.
– Ну, может, это и не на нас поставлено, – шепнула она. – Может, у них весь отель на подслушке со старых времен. Смотри там…
– Не дите, – проворчал он. Она глянула снизу вверх, совершенно невинно и спокойно.
– Партитуру помнишь?
– Помню.
Света фыркнула:
– Фейс у вас, мон колонель. Ничего, многое бывает в первый раз, так что не комплексуйте…
Показались остальные, возглавляемые Кацубой, с недюжинным лицедейским мастерством изображавшим возбужденного предстоящей выпивкой запойного интеллигента. Он сиял, потирал руки, он был настолько беззаботен и воодушевлен, что Мазур про себя тягостно завидовал. Утешало одно: предстоящее прибытие корабля, где придется заниматься своим прямым делом, и никаких посторонних микрофонов там, надо надеяться, не будет…
Буфет, как оказалось, не выбивался из общего стиля – он тоже был необозрим и явно рассчитан на то, что поутру все население гостиницы сбежится поправиться чайком. Цены на разнообразнейшую местную рыбу, великолепную осетрину в том числе, поражали своей копеечностью – зато любая привозная мелочь радовала ценниками, от которых зашкаливало всякое воображение. Кацуба, правда, не мелочился – похоже было, денег Глаголев не пожалел.
Затарились – к вялому оживлению скучавшей в одиночестве буфетчицы – и направились в номера, позвякивая многочисленными емкостями. Навстречу попались двое белозубых субъектов – рослые, по-нездешнему раскованные. Мазур моментально определил в них импортных индивидуумов. И не ошибся – один в полный голос бросил спутнику на хорошем английском, будучи уверен, что другие его не поймут:
– Смотри, какая куколка. И что ей с этими аборигенами делать?
Мазур без труда просек тренированным ухом выговор уроженца или постоянного жителя Новой Англии. Они так и разминулись бы, но Шишкодремов, тоже в полный голос (хотя и подчеркнуто глядя в сторону), выплюнул смачную и длинную фразу на отличном сленге, как раз в Новой Англии и имевшем хождение.
Если вкратце, белозубому предлагалось не пялить глаза на девочек, а продать свою бабушку чернокожему сутенеру для использования в хитрых заведениях, практиковавших исключительно оральный секс для мексиканской клиентуры.
Эффект был хороший. Белозубый, конечно, моментально обиделся, надул щеки и сжал кулаки, но Вася с отрешенным видом принялся созерцать свой недюжинный кулачище. Второй варяжский гость, по лицу видно, оценил численное превосходство противника и поволок друга за собой, бормоча:
– Без проблем, парни, без проблем…
– Патриот он у нас, – сказал Мазуру Кацуба, кивая на гордо подбоченившегося Шишкодремова. – Тяжко ему видеть иноземное засилье.
– Да я таких на пальме за ноги вешал… – проворчал под нос Шишкодремов.
Очень возможно, он не врал, даже наверняка.
– Пошли уж, вешатель… – буркнул Кацуба. Мазур в свои годы выпил, как и любой нормальный мужик, не менее цистерны, но на такой пьянке ему еще не приходилось бывать. Потому что это была не пьянка, а чистейшей воды театр для невидимого постороннего слушателя – причем актеры должны были притворяться, что о наличии слушателя и не подозревают.
Хорошо еще, ему не нужно было изощряться в роли примадонны – он попросту помалкивал, изредка вступая с анекдотом или невыдуманным случаем из морской жизни (естественно, никак не ассоциировавшимся у слухачей с военными), а водочку попивал крайне умеренно, поскольку вскоре предстояло идти под воду.
Почти так же держался и Вася Федичкин. Зато Кацуба старался за троих, по интеллигентской привычке тараторил без умолку, не слушая собеседников, стремительно надирался, роняя на пол то вилку, то кусок осетрины, бессмысленно ржал и откровенно лез к Свете с руками и сальными намеками.
Света, с точки зрения непосвященного слушателя уже изрядно рассолодевшая, сначала хлопала его по лапам, потом откровенно послала на исконно русские буквы и заявила, что в присутствии настоящих мужчин вроде ее обожаемого Микушевича доценту лучше бы оставить руки при себе. Кацуба обиделся, а Шишкодремов его утешал по доброте душевной. Потом оба грянули во всю ивановскую:
– Ой мороз-мороз, не морозь меня…
После чего Света заставила их заткнуться и всучила Мазуру гитару, он с натуральным пьяным надрывом исполнил забытый шлягер:
Это привело Кацубу в состояние стойкой печали, он в голос принялся скорбеть над собой и над миром, как ни пытался добрый Шишкодремов его утешить немузыкальным распеванием бравой иноземной песни:
Wait for me, and I'll return,
Wait, despite all pain.
Wait when sorrow, chill and stern,
Follows yellow rain…[4]
Словом, было не особенно весело, зато шумно. Как выражался бездарный самодержец Николай Второй, пили дружно, пили хорошо. Мазур прекрасно понимал, что происходит, для чего все это сюрреалистическое действо затеяно: любой аналитик серьезной конторы, трудолюбиво прослушав запись, поневоле составил бы совершенно превратное представление о характерах, личностях и психологических характеристиках членов группы, равно как и о взаимоотношениях меж ними… Словно смотрел в кривое зеркало, искажавшее каждое движение.
В путь! В путь! Кончен день забав,
пришла пора!
Целься в грудь, маленький зуав,
и кричи «Ура!»
– Морду набью! – взревел Кацуба.
– Кому? – вяло полюбопытствовал Шишкодремов.
– А всем. Загнали, бля, на край географии, институту – башли, а нам торчать в этой дыре…
– Тебе-то в воду не лезть, – сварливо вступил Вася.
– Ну, ты, сюпермен… Ребята, а не загнать ли нам туфту? Вы там быстренько поплаваете, доложите, что все чисто, – и полетим себе в град Петра?
– Но отчего-то же они загибались? – засомневался Вася.
– И пусть их… Мало ли от чего… Шишкодремов, не заложишь, если погоним туфту?
– Да мне самому уже успело здесь обрыднуть… – с пьяной откровенностью признался Шишкодремов. – Уже успело…
– Ох, да ну вас, – заявила Света. – Микушевич, бери гитару и пошли к тебе. – Там-то мы споем…
Мазур взял гитару и поплелся за ней, не оборачиваясь. Снова со стола полетела посуда, Кацуба шумно печалился – Мазур догадывался, что после их ухода «доцент» начнет жаловаться оставшимся на пошедшую наперекосяк жизнь и шлюху Светку, порываться набить морду сопернику, а остальные, понятно, будут его старательно унимать. Скорее всего, снова пойдет разговор о туфте – нужно подкинуть эту идею неизвестному слухачу, а потом посмотреть, что из этого выйдет и выйдет ли вообще… Впрочем, это уже не его заботы.
Глава 4
ЛИЦЕДЕИ И ВИЗИТЕР
Света шествовала по коридору совершенно непринужденно, что-то мурлыкая под нос, а Мазур тащился за ней, чувствуя себя прямо-таки совращаемой гимназисткой, обманом завлеченной в гнездо порока. Хорошо еще, идти пришлось недолго, и потому он не успел окончательно пасть духом.
Времени она терять не стала – едва заперли двери, Света энергично кинулась ему на шею, громко сообщая, как она рада, что удалось, наконец, избавиться от шефа-неврастеника, а потому не стоит терять драгоценного времени. Мазур еще успел подумать, что чертова девка, вне всяких сомнений, поставила его поближе к одному из выявленных микрофонов. И грустно покорился судьбе. Платье на ней он принялся расстегивать так неловко, словно впервые в жизни разоблачал женщину, – и у него осталось стойкое убеждение, что Света хохочет не по роли, а вполне искренне. Как-никак была не в пример пьянее – он-то пропустил всего пару рюмок.
Кое-как разоблачил и отнес на постель, ощущения были самые мерзопакостные. В жизни такого не случалось – рядом с ним лежала обнаженная девушка, надо признать, очаровательная, ласкавшаяся к нему так естественно, словно ни о чем и не подозревала, но где-то в отдалении безостановочно крутились катушки с пленкой, а возможно, и в данный конкретный момент кто-то слышал каждый вздох и шевеление, похихикивал и облизывался, увеличив громкость… Он подумал, что никогда не сможет читать шпионские романы, к которым прежде отнюдь не питал неприязни. Эта мысль улетучилась под приливом самого натурального панического страха – показалось, что ничего у него не получится, но игру все равно следует довести до логического конца, придется изображать, а это еще похуже, чем помнить о слухаче, опозориться перед девчонкой…
Неизвестно, то ли она что-то такое просекла, то ли просто действовала сообразно своим привычкам – сноровисто помогла ему освободиться от последних одежек, мазнула губами по шее и груди, удобно примостилась, щекоча ему живот рассыпавшимися волосами, и уж от боязни-то опозориться Мазур оказался избавлен. Зато приобрел новый комплекс – стало казаться, что откуда-то из угла на них пялится глазок телекамеры.
И сдался, преисполнившись вялого безразличия ко всему на свете. Если приказ делает тебя Штирлицем – будь им… Благо дальше все пошло по накатанной, с переплетением тел, стонами и вздохами, взявшей свое природой, подстрекнувшей получать удовольствие даже сейчас, под прицелом современной техники.
Передохнули, лениво гладя друг друга, перекурили – и вновь слияние тел, до полного опустошения.
Потом, никуда не денешься, пришлось говорить – то есть снова лицедействовать, разыгрывая урезанной труппой ту же пьесу, имевшую целью дальнейшую дезинформацию неведомого противника. Интимный разговор в неостывшей постели – вещь убедительная. Первую скрипку, конечно, вела Света, но и Мазуру пришлось сыграть свою партию. Слушатель должен был лишний раз убедиться, что Света – шлюха, подводник Микушевич – кобель без особых претензий, не блещущий интеллектом, очкастый доцент Проценко – спившийся неудачник, засунутый в эту командировку по принципу «На тебе, боже, что нам негоже», а флотский офицер Шишкодремов – штабная сытая крыска, отправившаяся не столько оказывать содействие, сколько поразвлечься на природе, елико возможно. И, естественно, всей пятерке глубоко плевать на здешние загадки и трагедии. Одной Свете полагалось бы, как сотруднице желтой прессы, проявить какую-то заинтересованность, но она поведала сердечному другу Микушевичу, что не надеется отыскать во всем этом хотя бы крохотную сенсацию, ибо читатель сыт по горло и более звонкими разоблачениями, в том числе и компроматом на военных, к тому же компромат в сегодняшней России нисколечко не работает…
– Это точно, – протянул Мазур и добавил совершенно искренне: – Свалить бы отсюда побыстрее…
Покосился на Свету. Как любой мужик, оказавшийся в свободном полете, он частенько пытался угадать не без оттенка охотничьего азарта, какой будет его следующая женщина. Но такого и предугадать не мог. Мата Хари, изволите ли видеть…
Светловолосая Мата Хари, и не подумав укрыться простыней, непринужденно пускала дым. Перехватив взгляд Мазура, как ни в чем не бывало улыбнулась:
– Ну что, еще по стаканчику? У тебя там в сумке вино вроде завалялось…
Он натянул джинсы, тельняшку, отправился за бутылкой. И критически подумал, что ему, если беспристрастно разобраться, не стоит, в общем, стенать над горестной судьбой. Ничего с ним страшного не произошло заставили переспать с не самой худшей на свете девушкой, только и всего. Расслабился и получил удовольствие, что уж тут хныкать…
В его швейцарском ноже среди чертовой дюжины приспособлений штопора не имелось – плохо представляли потомки Вильгельма Телля, что русскому человеку именно этот инструмент необходим… Плюнув, он с большой сноровкой протолкнул пробку указательным пальцем внутрь бутылки: гусара триппером не запугаешь…
В дверь постучали, когда он ополаскивал в ванной, к большому недовольству тараканов, закуржавевшие пылью гостиничные стаканы. Не особенно раздумывая, Мазур пошел открывать – поскольку не верил, что в первый же день на них нападут неведомые супостаты, к тому же, что важнее, не было и приказа шарахаться от каждого куста…
Открыв высокую тяжелую дверь, он обнаружил в коридоре низкорослого человечка с бороденкой, отчего-то казавшейся пыльной, как только что вымытые стаканы. Человечек был хил, удивительным образом вертляв, даже когда стоял на месте, а за стеклами очков пылали фанатическим блеском глаза патентованного и законченного провинциального интеллигента. К куртке у него был пришпилен огромный значок с какой-то эмблемой ядовито-зеленого цвета и уныло выглядевшим двуглавым орлом.
– Простите? – вежливо сказал Мазур, неторопливо застегивая «молнию» на джинсах и заправляя в них тельняшку.
Человечек неожиданно резво рванулся вперед, так что Мазур при всем его опыте оказался оттесненным в коридорчик раньше, чем успел что-то сообразить.
Правда, следом никто не ворвался, а бородатый, тщательно притворив за собой дверь, перекосившись, запустил руку глубоко в нагрудный карман, извлек какое-то серенькое удостоверение и предъявил его Мазуру с таким видом, словно держал в руках подписанную английской королевой грамоту о присвоении титула пэра:
– «Полярные вести». Это у нас такая газета. Демократическая. Прутков. – Он подумал и уточнил: – Сережа.
Бородатый Сережа был постарше Мазура лет этак на десять. Мазур с непроницаемым выражением лица представился:
– Микушевич. – Подумал и уточнил: – Вова.
– А ты и есть водолаз, да?
– Аквалангист, Сережа, – сказал Мазур, под натиском гостя отступавший все дальше в гостиную. – Есть некоторая разница…
– Ай, какая разница… Ты как насчет интервью? Сейчас махом и оформим.
– Тебе бы, наверное, к начальнику, – сказал Мазур с искренним сомнением. – Наше дело маленькое – нырять, куда пальцем покажут.
– Да заходил я к вашему начальнику. Он там немного притомился, не получилось разговора… – Сережа без церемоний расстегнул свою бесформенную сумку, брякнул на стол пару бутылок портвейна и литровую банку с чем-то серым. – Не возражаешь?
Мазур пожал плечами глупо было разыгрывать абстинента, когда на столе торчала откупоренная и непочатая бутылка сухого. Он вздохнул и пошел сполоснуть третий стакан. Тем временем из спальни появилась Света, имея на себе лишь рубашку Мазура, кое-где застегнутую, но не особенно старательно.
Бородатый гость обратил на нее лишь чуточку больше внимания, чем на мебель, мимоходом представился и принялся сдирать со своей банки пластмассовую тугую крышку. Серая масса оказалась квашеной капустой.
– Это у нас деликатес, – гордо пояснил Сережа, с помощью черенка вилки и ножа вываливая яство на гостиничную тарелку. – Номер один. Ничего, я колбаску сам порежу… Угощайтесь.
– Да нет, спасибо, – сказала Света, ловким маневром убрав свой стакан из-под наклоненной бутылки лилового портвейна. – Я лучше сухого.
– А капусту?
– Меня, слава богу, на солененькое пока что не тянет…
– А вы?
– Вот квашеной капусты мне как раз и нельзя, – сказал Мазур чистую правду.
– Язва? – сочувственно поморщился гость.
– Да нет, – сказал Мазур. – Есть в подводном плавании несколько неромантический аспект. Перед погружениями нельзя ни гороху, ни капусты, ничего подобного. Газы в кишечнике образуются, знаешь ли. А при подъеме расширятся, раздуют кишки – и может неслабо прихватить, с болями и резями…
– Ну да? Интересно… А когда будете нырять?
– Как только корабль подойдет, – сказал Мазур, тщательно взвешивая слова.Пока о нем что-то не слышно…
– Вот кстати! Мне с вами можно?
– В смысле?
– Ну, нырнуть к кораблям. Тут у нас можно достать акваланг, если подсуетиться…
– А ты когда-нибудь с аквалангом нырял? – поинтересовался Мазур, чуточку опешив от такого предложения.
– Ни разу в жизни. Так дело же нехитрое, вдыхай-выдыхай… Плавать я умею.
– Там же глубина сорок метров, – сказал Мазур ласково и терпеливо, словно дитяти-несмышленышу.
– Ну и что? Сорок метров… это примерно девятиэтажка. Ну, малость побольше… На Западе каждый ныряет, как хочет…
– А ты давно с Запада? – поинтересовалась Света.
– Не был, не повезло… Но все ж и так знают, вы телевизор посмотрите… Надевает акваланг и ныряет себе, сколько хочет.
– Тут водичка малость похолоднее, и море немножко посуровее. Акваланг дело серьезное, – сказал Мазур. – Не выйдет, Сережа, как ни печально. Если бы это от меня зависело, я бы тебя в напарники взял хоть завтра, но начальник у меня – бюрократ и буквоед, а ведь будет еще и капитан, которой по старинке считается первым после бога…
– Жалко, – опечалился Сережа. – Такие кадры можно было нащелкать… Вы ведь сами снимать будете?
– Еще как, – сказал Мазур. – Я под водой, а она – над водой. Это, чтобы ты знал, звезда питерской журналистики, в пяти газетах печатается…
Бородатый насторожился:
– Но газеты-то, я надеюсь, демократические?
– Абсолютно, – не моргнув глазом, заверила Света.
Она расположилась в кресле столь вольно, что любой зритель мог бы с маху определить: перед ним самая натуральная блондинка, без обмана. Правда, бородатого гостя эти пленительные тайны не взбудоражили ничуть, создавалось впечатление, что он и проблемы секса существуют в разных измерениях – в глазах ни смущения, ни интереса. Мазур подметил краешком глаза, что Света была даже чуточку ошарашена столь полным отсутствием внимания и вскоре переменила позу на более пуританскую.
Времени она терять не стала – едва заперли двери, Света энергично кинулась ему на шею, громко сообщая, как она рада, что удалось, наконец, избавиться от шефа-неврастеника, а потому не стоит терять драгоценного времени. Мазур еще успел подумать, что чертова девка, вне всяких сомнений, поставила его поближе к одному из выявленных микрофонов. И грустно покорился судьбе. Платье на ней он принялся расстегивать так неловко, словно впервые в жизни разоблачал женщину, – и у него осталось стойкое убеждение, что Света хохочет не по роли, а вполне искренне. Как-никак была не в пример пьянее – он-то пропустил всего пару рюмок.
Кое-как разоблачил и отнес на постель, ощущения были самые мерзопакостные. В жизни такого не случалось – рядом с ним лежала обнаженная девушка, надо признать, очаровательная, ласкавшаяся к нему так естественно, словно ни о чем и не подозревала, но где-то в отдалении безостановочно крутились катушки с пленкой, а возможно, и в данный конкретный момент кто-то слышал каждый вздох и шевеление, похихикивал и облизывался, увеличив громкость… Он подумал, что никогда не сможет читать шпионские романы, к которым прежде отнюдь не питал неприязни. Эта мысль улетучилась под приливом самого натурального панического страха – показалось, что ничего у него не получится, но игру все равно следует довести до логического конца, придется изображать, а это еще похуже, чем помнить о слухаче, опозориться перед девчонкой…
Неизвестно, то ли она что-то такое просекла, то ли просто действовала сообразно своим привычкам – сноровисто помогла ему освободиться от последних одежек, мазнула губами по шее и груди, удобно примостилась, щекоча ему живот рассыпавшимися волосами, и уж от боязни-то опозориться Мазур оказался избавлен. Зато приобрел новый комплекс – стало казаться, что откуда-то из угла на них пялится глазок телекамеры.
И сдался, преисполнившись вялого безразличия ко всему на свете. Если приказ делает тебя Штирлицем – будь им… Благо дальше все пошло по накатанной, с переплетением тел, стонами и вздохами, взявшей свое природой, подстрекнувшей получать удовольствие даже сейчас, под прицелом современной техники.
Передохнули, лениво гладя друг друга, перекурили – и вновь слияние тел, до полного опустошения.
Потом, никуда не денешься, пришлось говорить – то есть снова лицедействовать, разыгрывая урезанной труппой ту же пьесу, имевшую целью дальнейшую дезинформацию неведомого противника. Интимный разговор в неостывшей постели – вещь убедительная. Первую скрипку, конечно, вела Света, но и Мазуру пришлось сыграть свою партию. Слушатель должен был лишний раз убедиться, что Света – шлюха, подводник Микушевич – кобель без особых претензий, не блещущий интеллектом, очкастый доцент Проценко – спившийся неудачник, засунутый в эту командировку по принципу «На тебе, боже, что нам негоже», а флотский офицер Шишкодремов – штабная сытая крыска, отправившаяся не столько оказывать содействие, сколько поразвлечься на природе, елико возможно. И, естественно, всей пятерке глубоко плевать на здешние загадки и трагедии. Одной Свете полагалось бы, как сотруднице желтой прессы, проявить какую-то заинтересованность, но она поведала сердечному другу Микушевичу, что не надеется отыскать во всем этом хотя бы крохотную сенсацию, ибо читатель сыт по горло и более звонкими разоблачениями, в том числе и компроматом на военных, к тому же компромат в сегодняшней России нисколечко не работает…
– Это точно, – протянул Мазур и добавил совершенно искренне: – Свалить бы отсюда побыстрее…
Покосился на Свету. Как любой мужик, оказавшийся в свободном полете, он частенько пытался угадать не без оттенка охотничьего азарта, какой будет его следующая женщина. Но такого и предугадать не мог. Мата Хари, изволите ли видеть…
Светловолосая Мата Хари, и не подумав укрыться простыней, непринужденно пускала дым. Перехватив взгляд Мазура, как ни в чем не бывало улыбнулась:
– Ну что, еще по стаканчику? У тебя там в сумке вино вроде завалялось…
Он натянул джинсы, тельняшку, отправился за бутылкой. И критически подумал, что ему, если беспристрастно разобраться, не стоит, в общем, стенать над горестной судьбой. Ничего с ним страшного не произошло заставили переспать с не самой худшей на свете девушкой, только и всего. Расслабился и получил удовольствие, что уж тут хныкать…
В его швейцарском ноже среди чертовой дюжины приспособлений штопора не имелось – плохо представляли потомки Вильгельма Телля, что русскому человеку именно этот инструмент необходим… Плюнув, он с большой сноровкой протолкнул пробку указательным пальцем внутрь бутылки: гусара триппером не запугаешь…
В дверь постучали, когда он ополаскивал в ванной, к большому недовольству тараканов, закуржавевшие пылью гостиничные стаканы. Не особенно раздумывая, Мазур пошел открывать – поскольку не верил, что в первый же день на них нападут неведомые супостаты, к тому же, что важнее, не было и приказа шарахаться от каждого куста…
Открыв высокую тяжелую дверь, он обнаружил в коридоре низкорослого человечка с бороденкой, отчего-то казавшейся пыльной, как только что вымытые стаканы. Человечек был хил, удивительным образом вертляв, даже когда стоял на месте, а за стеклами очков пылали фанатическим блеском глаза патентованного и законченного провинциального интеллигента. К куртке у него был пришпилен огромный значок с какой-то эмблемой ядовито-зеленого цвета и уныло выглядевшим двуглавым орлом.
– Простите? – вежливо сказал Мазур, неторопливо застегивая «молнию» на джинсах и заправляя в них тельняшку.
Человечек неожиданно резво рванулся вперед, так что Мазур при всем его опыте оказался оттесненным в коридорчик раньше, чем успел что-то сообразить.
Правда, следом никто не ворвался, а бородатый, тщательно притворив за собой дверь, перекосившись, запустил руку глубоко в нагрудный карман, извлек какое-то серенькое удостоверение и предъявил его Мазуру с таким видом, словно держал в руках подписанную английской королевой грамоту о присвоении титула пэра:
– «Полярные вести». Это у нас такая газета. Демократическая. Прутков. – Он подумал и уточнил: – Сережа.
Бородатый Сережа был постарше Мазура лет этак на десять. Мазур с непроницаемым выражением лица представился:
– Микушевич. – Подумал и уточнил: – Вова.
– А ты и есть водолаз, да?
– Аквалангист, Сережа, – сказал Мазур, под натиском гостя отступавший все дальше в гостиную. – Есть некоторая разница…
– Ай, какая разница… Ты как насчет интервью? Сейчас махом и оформим.
– Тебе бы, наверное, к начальнику, – сказал Мазур с искренним сомнением. – Наше дело маленькое – нырять, куда пальцем покажут.
– Да заходил я к вашему начальнику. Он там немного притомился, не получилось разговора… – Сережа без церемоний расстегнул свою бесформенную сумку, брякнул на стол пару бутылок портвейна и литровую банку с чем-то серым. – Не возражаешь?
Мазур пожал плечами глупо было разыгрывать абстинента, когда на столе торчала откупоренная и непочатая бутылка сухого. Он вздохнул и пошел сполоснуть третий стакан. Тем временем из спальни появилась Света, имея на себе лишь рубашку Мазура, кое-где застегнутую, но не особенно старательно.
Бородатый гость обратил на нее лишь чуточку больше внимания, чем на мебель, мимоходом представился и принялся сдирать со своей банки пластмассовую тугую крышку. Серая масса оказалась квашеной капустой.
– Это у нас деликатес, – гордо пояснил Сережа, с помощью черенка вилки и ножа вываливая яство на гостиничную тарелку. – Номер один. Ничего, я колбаску сам порежу… Угощайтесь.
– Да нет, спасибо, – сказала Света, ловким маневром убрав свой стакан из-под наклоненной бутылки лилового портвейна. – Я лучше сухого.
– А капусту?
– Меня, слава богу, на солененькое пока что не тянет…
– А вы?
– Вот квашеной капусты мне как раз и нельзя, – сказал Мазур чистую правду.
– Язва? – сочувственно поморщился гость.
– Да нет, – сказал Мазур. – Есть в подводном плавании несколько неромантический аспект. Перед погружениями нельзя ни гороху, ни капусты, ничего подобного. Газы в кишечнике образуются, знаешь ли. А при подъеме расширятся, раздуют кишки – и может неслабо прихватить, с болями и резями…
– Ну да? Интересно… А когда будете нырять?
– Как только корабль подойдет, – сказал Мазур, тщательно взвешивая слова.Пока о нем что-то не слышно…
– Вот кстати! Мне с вами можно?
– В смысле?
– Ну, нырнуть к кораблям. Тут у нас можно достать акваланг, если подсуетиться…
– А ты когда-нибудь с аквалангом нырял? – поинтересовался Мазур, чуточку опешив от такого предложения.
– Ни разу в жизни. Так дело же нехитрое, вдыхай-выдыхай… Плавать я умею.
– Там же глубина сорок метров, – сказал Мазур ласково и терпеливо, словно дитяти-несмышленышу.
– Ну и что? Сорок метров… это примерно девятиэтажка. Ну, малость побольше… На Западе каждый ныряет, как хочет…
– А ты давно с Запада? – поинтересовалась Света.
– Не был, не повезло… Но все ж и так знают, вы телевизор посмотрите… Надевает акваланг и ныряет себе, сколько хочет.
– Тут водичка малость похолоднее, и море немножко посуровее. Акваланг дело серьезное, – сказал Мазур. – Не выйдет, Сережа, как ни печально. Если бы это от меня зависело, я бы тебя в напарники взял хоть завтра, но начальник у меня – бюрократ и буквоед, а ведь будет еще и капитан, которой по старинке считается первым после бога…
– Жалко, – опечалился Сережа. – Такие кадры можно было нащелкать… Вы ведь сами снимать будете?
– Еще как, – сказал Мазур. – Я под водой, а она – над водой. Это, чтобы ты знал, звезда питерской журналистики, в пяти газетах печатается…
Бородатый насторожился:
– Но газеты-то, я надеюсь, демократические?
– Абсолютно, – не моргнув глазом, заверила Света.
Она расположилась в кресле столь вольно, что любой зритель мог бы с маху определить: перед ним самая натуральная блондинка, без обмана. Правда, бородатого гостя эти пленительные тайны не взбудоражили ничуть, создавалось впечатление, что он и проблемы секса существуют в разных измерениях – в глазах ни смущения, ни интереса. Мазур подметил краешком глаза, что Света была даже чуточку ошарашена столь полным отсутствием внимания и вскоре переменила позу на более пуританскую.