Страница:
Александр БУШКОВ
КРЮЧОК ДЛЯ ПИРАНЬИ
Действующие лица романа вымышлены, всякое сходство с реально существующими людьми и организациями – не более чем случайное совпадение. Это касается и города Тиксона, никогда не существовавшего.
Александр Бушков
«Мы не будем больше одни, дорогой. Куды б мы не пошли, где б ни пытались скрыться, нас будет не двое, а трое – ты, я и будущая война…»
Ханох Левин
Глава 1
ТАМ, ЗА ОБЛАКАМИ…
Это был самый необычный в сибирском небе самолет – о чем, конечно, никто и понятия не имел, потому что и со стороны аэроплан выглядел вполне обыкновенно, и посторонний, угоди он каким-то чудом в салон, не узрел бы ничего для себя странного. Разве что кресел было поменьше, чем на обычном ЯК-40, да пассажиры беззастенчиво курили. Впрочем, ни первое, ни второе в наши непонятные времена не могло уже служить отличительным признаком необычности – скорее уж подворачивалась мысль, что летательный аппарат тяжелее воздуха принадлежит очередному новому русскому и всецело приспособлен для его удобства.
За иллюминатором не было ничего интересного – сплошной слой высотных облаков, больше всего напоминавших необозримое заснеженное поле с торчавшими там и сям острыми застругами. Так и казалось, что вот-вот на горизонте замаячат лыжники, а то и утонувшая в снегах по самую трубу избушка. Было скучно. Особенно тому, кто представления не имел, куда, собственно, он летит и зачем. Мазур ради вящего душевного спокойствия напомнил себе, что и остальные, вполне может оказаться, понятия не имеют, зачем их бросили к Полярному кругу, – но легче от этого как-то не становилось.
Собственно, никакого Мазура в данный исторический момент и не существовало, если честно. Был некий Микушевич Владимир Степанович, научный сотрудник некоего питерского НИИ, каким-то хитрым способом увязывавшего в своей работе гидрологию, географию и что-то там еще, связанное с морями-океанами. Для особо настырных педантов, привыкших встречать не по одежке, а по бумажке, существовали и оформленный должным образом, чуть потрепанный паспорт, и пропасть других бумажек, подкреплявших легенду означенного Микушевича, – с какого ракурса ни смотри, под каким углом ни разглядывай.
Ему случалось в жизни пользоваться фальшивыми документами – однако впервые на задание приходилось идти под скрупулезнейше проработанной личиной. Обычно у «морских дьяволов» не бывает ни легенд, ни личин, ни документов, за редким исключением (вроде полузабытой африканской одиссеи) они выступают в двух ипостасях: либо в облике стремительных призраков без лиц и дара речи, либо в виде неопознанных трупов, которые не могут привязать к конкретной точке земного шара и лучшие специалисты. Правда, на сей раз он не был уверен, что выступит в роли «морского дьявола». Ни в чем он не был уверен – разве что в том, что Кацуба единственный, кто знает пока самую чуточку больше других.
Впрочем, и Кацубы не было никакого – был Проценко Михаил Иванович, извольте любить и жаловать. Украшавший своей персоной тот же самый НИИ с длиннющим названием (насколько понимал Мазур, и впрямь существовавший где-то на берегах Невы), в эпоху полнейшего безденежья российской науки все же отыскавший неведомо где средства, чтобы направить за Полярный круг аж несколько быстрых разумом отечественных Невтонов…
С неким мстительным чувством Мазур отметил, что небольшая бородка, которую ему согласно роли пришлось отрастить, выглядит все же не в пример пригляднее, нежели цыплячий пушок на щеках Кацубы. Доведись ему самому давать оценку собственной маске, он определил бы гражданина Микушевича как опытного полевика, этакого обветренного интеллигентного романтика, в ушедшие времена диктата КПСС вдосыт пошатавшегося по необъятным тогда просторам Родины, дабы удовлетворить научное любопытство за казенный счет. Надо полагать, именно такая личина глаголевскими мальчиками и спланирована…
Что до Кацубы, он со своей реденькой растительностью и дешевыми очочками с простыми стеклами выглядел полнейшей противоположностью себе реальному – типичнейший кабинетный интеллигентик, пробы негде ставить, не способный ни дать по рылу уличному хулигану, ни заработать рублишко на рынке, ни изящно провернуть постельную интрижку с чужой бабой. Зато в пикете какого-нибудь демократического фронта или в очереди на бирже труда мистер Проценко был бы уместен, как торчащая из кармана запойного слесаря пивная бутылка. В данный момент он увлеченно читал толстую книжку в мягкой обложке, на которой жгучий брюнет в тореадорском наряде танцевал фанданго со столь же экзотической красоткой а-ля Кармен, а на заднем плане виднелись остророгие быки, сверкающие лимузины и загадочные личности в темных очках. Название, непонятное Мазуру, было по испанской традиции снабжено сразу двумя восклицательными знаками – один, как и положено, в конце, другой в начале, перевернутый вверх ногами. Мазур с самого начала определил, что Кацуба не выпендривается, а именно читает – быстро, увлеченно.
Светловолосая девушка Света, с которой Мазур познакомился в прошлом году, вынужденно испытав на себе гостеприимство генерала Глаголева, являла собою несколько иную маску – столичная штучка в ярких недешевых шмотках, современная бульварная журналисточка, очень может быть – слабая на передок, несомненно, огорченная тем, что судьба забросила ее в медвежий угол, и оттого неприкрыто, капризно скучавшая. Иногда она откровенно отрабатывала на Мазуре томно-блядские взгляды, но он, давно раскусивший по собственному опыту, что за гремучую змейку воспитал Глаголев, ни в малейшей степени не смущался, смотрел сквозь. Пусть тренируется, коли того требует служба…
Вася Федичкин, легкий водолаз, выглядел так, как и пристало Васе, да еще Федичкину – белобрысый здоровяк с улыбкой в сорок два зуба со сталинского плаката: «Молодежь, вступай в Осовиахим!» Очень колоритный экземпляр, этакая дярёвня, самую малость пообтесавшаяся в мегаполисе.
И, наконец, товарищ капитан третьего ранга Шишкодремов Роберт Сергеевич, в отношении коего любой, мнящий себя знатоком человеческих душ, не ошибется за версту. Воротничок форменной белой сорочки едва сходится на упитанной шее, сытенькая щекастая физиономия столичного шаркуна, бабника и эпикурейца – нечего тут думать, сразу ясно, что это один из зажравшихся штабистов, сам напросившийся, чтобы его в качестве офицера связи причислили к научной группе, отправившейся в благодатные края, где в два счета можно разжиться мешком практически бесплатной осетринки, а заодно и икорочки прихватить для начальника-благодетеля. «Ну, а если при одном взгляде на него именно такое впечатление и возникает, легко определить, что в реальности все обстоит как раз наоборот, – подумал Мазур. – Все-таки работать они умеют – идеально подобрали актера для роли, сочинили смешную фамилию, добавили заморское имечко к посконному отчеству… Решили не прятать военные ушки под штатский капюшон, а наоборот, выставить их напоказ – в облике комического морячка, от которого за милю шибает несерьезностью и примитивом… Как ни относись к Глаголеву, но профессионал он четкий. Даже слишком. Не каждый день морского дьявола пеленают так надежно и легко».
…Капкан, как ему и положено, щелкнул совершенно неожиданно. Бежит себе зверь по снегу, не ожидая от окружающей природы ни малейшей пакости, – но тут что-то клацает с тупым железным торжеством, и вмиг оказывается, что лапа прихвачена надежнейше, намертво, как ни мечись, как ни вой…
Если по совести, совершеннейшей неожиданности, грома с ясного неба не случилось, все было иначе. Можно было просечь отточенным чутьем профессионала: игры, в которых ему довелось участвовать без всякого на то желания, не исчезают подобно кильватерному следу корабля. Всегда что-то остается. Но человеку, как водится, хочется верить, что у его хлопот есть где-то четко обозначенный финиш…
Из крохотного засекреченного городка на берегу Шантарского водохранилища разъехались все – сначала заморские гости, потом тесть с тещей. А Морской Змей с ребятами отчалили еще раньше, пока Мазур бродил по тайге.
Он остался одинешенек, с приказом ждать дальнейших инструкций. А потому даже и обрадовался, когда появилась вот эта самая Света, на сей раз в своем истинном облике – не сержанта, а старшего лейтенанта, – и препроводила к Глаголеву…
Генерал был гостеприимен и благодушен – что как раз и настораживало.
Однако коньяк был отличным, поводов для выволочки вроде бы не предвиделось.
А что еще требовать от общения с вышестоящим, пусть и проходящим по другому ведомству? Мазур скромно сидел, не торопясь с репликами, прихлебывал коньяк на иностранный манер, кошкиными глоточками, с видом величайшего внимания слушая рассказ генерала про то, как советские солдатики из Берлинской бригады в рассуждении, чего бы выпить, залезли в подвал к народно-демократическому немцу и сперли оттуда дюжину бутылок с какой-то слабенькой кислятиной, как потом оказалось – коллекционные напитки, славные своим почтенным возрастом.
– И больше всего дойч обиделся даже не на то, что винишко стрескали без всякого почтения, в подворотне, а из-за того, что до визита наших ореликов коллекция была полнее, чем аналогичное собрание у конкурента из капиталистической ФРГ, – сказал лениво Глаголев. – Испортился немец при Адольфе, политику пристегивал ко всему, что движется… Еще рюмочку?
– Благодарствуйте, – сказал Мазур.
– Это в смысле «да» или в смысле «нет»?
– В смысле «да», – сказал Мазур. – Когда еще доведется, не по моему жалованью…
– Извольте. – Он наполнил рюмки и без всякого перехода сказал: – В общем, как гласят достоверные сплетни, по ту сторону океана все прошло гладко. Был кандидат – и нету кандидата, как слизнуло. Нашей девочке, должно быть, дадут медальку. Признайтесь, между нами, мужиками – братство народов достигло апогея или как? Ну ладно, что вы ощетинились, мы же вне строя… Клещами не вытягиваю. Дело ваше. У нас есть и проблемы посерьезнее… Так вот, Кирилл Степанович, им там гораздо легче, на том-то берегу. А вот нам с вами гораздо сложнее. С нами, такое впечатление, не представляют, что и делать – то ли орденки повесить, то ли автомобильную катастрофу устроить, – жестко усмехнулся он. – Шучу, конечно. Не так уж все плохо. И начальники наши не такие уж звери, и мы с вами не настолько уж дешевы, чтобы можно было выкинуть нас на свалку, как новорожденных ненужных котят… Еще поживем. Вот только из нас двоих с вами обстоит несколько… запутаннее. Можно откровенный вопрос? Вы по-прежнему стремитесь стать генералом? Адмиралом, пардон?
– Я обязан отвечать?
– Господи, да вы вообще не обязаны со мной гонять коньяки и беседовать за жизнь, – сказал Глаголев с необычайно простецким видом. – Но мы же с вами люди военные, все понимаем. Полковник – крайне своеобразное состояние души. Поскольку он, в отличие от подполковников, майоров и прочих ротмистров, стоит перед некоей качественно новой ступенечкой и не знает, удастся ли на нее шагнуть. Я, как легко догадаться, о первой беспросветной звезде. Специфическое состояние, по себе знаю, – в особенности если обнадежат однажды, пусть даже намеком…
– Черт его знает, – сказал Мазур. – После всех перипетий это как-то по-другому видится. Перегорело, что ли. Другие печали за спиной. И чутье подсказывает, что усложнилась жизнь несказанно, как тот знаменитый узел…
– Вот то-то. Иные узлы можно только разрубить – я о внешних воздействиях, не о наших с вами поступках… Реальность такова, что вам, друг мой, во всех смыслах надежнее и безопаснее будет отсидеться некоторое время в глуши. Иные столичные хвосты крайне чувствительны, а вы по ним топтались подкованными бутсами – ну, предположим, не вы один, но это мало что меняет… Нельзя вам обратно в Питер. Пока что. Да и потом, там вы непременно окажетесь в столь же подвешенном состоянии, как здесь, но у нас, по крайней мере, сосны и воздух, а там мокреть со слякотью. И неизвестность.
– А здесь, вы хотите сказать, неизвестности нет?
– Теперь, пожалуй что, и нет, – сказал Глаголев, поглядывая определенно испытующе. – Вы, любезный, не истеричная гимназистка, а потому позвольте с вами запросто…
Он бесшумно выдвинул ящик, не глядя достал какую-то бумагу и положил перед Мазуром. Вид у бумаги был официален донельзя – уж это-то Мазур, всю сознательную жизнь носивший форму, мог определить с лету.
И взял украшенный печатями и штампами лист, стараясь не допустить ни малейшей поспешности, не говоря уж о суетливости. Следовало сохранять лицо, насколько возможно, – у белокурого великана с холодными синими глазами оказалось не просто четыре туза при сдаче. Голову можно прозакладывать, еще парочка тузов притаилась в рукавах, а парочка за голенищами. По глазам видно.
И все-таки такого Мазур не ожидал. Шевеля губами, как будто это могло в чем-то помочь, перечитал про себя: «…капитана первого ранга Мазура Кирилла Степановича откомандировать в распоряжение командующего Сибирским военным округом…» Все остальное особого значения не имело – сопутствующая официозная жеванина…
– Очень интересно, – сказал он, надеясь, что лицо осталось бесстрастным. – Уж не решили ли вы здесь собственным флотом обзавестись?
– Да что вы, не настолько мы Бонапарты, – ответил Глаголев, наблюдая за ним с холодным любопытством. – Весной, правда, нашлись идиоты, которые попытались собственной республикой обзавестись, но это была чистейшей воды инсценировка… Могу вам по секрету сказать, что сегодня командующий, в свою очередь, откомандирует вас в мое распоряжение. Все честь по чести, с соблюдением формальностей. Ничего уникального, хватало прецедентов в нашей несокрушимой и легендарной.
– Пожалуй, – кивнул Мазур. – Это вы постарались?
– Каюсь, – чуточку театрально развел руками Глаголев. – Так что привыкайте, что отныне я – ваш орел-командир. Разумеется, сия бумажка не носит силы купчей крепости. Вы всегда можете подать в отставку, необходимая выслуга имеется, да, впрочем, нынче из армии сбечь не столь уж и трудно… Вопрос только в одном – а хочется ли вам в отставку?
– Черт его знает, – сказал Мазур. – Сам не пойму. Если честно.
– Да бросьте вы, – сказал Глаголев. – Кирилл Степанович, мы же с вами волки, нас на манную кашку посадить нельзя, сдохнем в одночасье. Я понимаю, нервы у вас подрастрепаны после недавних переживаний, но воображение у вас осталось достаточно живым, чтобы оценить весь ужас жизни отставника…
– Это кнут, а? – сказал Мазур. – Где же пряник?
– А нету пряника, – серьезно сказал Глаголев. – Ордена – это не более чем железки, мы оба в том возрасте, когда к этой истине относятся со здоровым цинизмом. Беспросветную звезду вы у меня можете и заработать, а можете и в жизни не увидеть, но на старом вашем месте службы вы ее уж точно не увидите. О славе всерьез и говорить не стоит – когда это мы с вами выходили на солнечную сторону? Короче, я вам предлагаю довольно простую вещь: продолжать, насколько возможно, жизнь при золотых погонах. Остаться в касте. Ничего другого нет, не взыщите. Одно могу сказать твердо, не запугивая и не сгущая красок: в столицах у вас есть реальный шанс утонуть на неглыбком месте, зато у меня еще побарахтаетесь… Дискуссия будет?
– Нет, – сказал Мазур.
– Авторучку дать на предмет рапорта об отставке?
– Нет.
Где-то в глубине души он сам себе удивлялся, но это – в глубине.
Последние события отучили его удивляться, вот в чем штука, подспудно копилась уверенность, что после всего этого жизнь разделится на «до» и «после», потому что прошлое не возвращается и он шагнул за некий рубеж…
– Неплохо, – сказал Глаголев. – Ни истерик, даже легоньких, ни прострации. Глядишь, и сработаемся… Давайте еще коньячку. Мы с вами пока что ни в каких уставных взаимоотношениях не находимся, можем непринужденно…
– Послушайте, – сказал Мазур. – Ну, а что я у вас буду делать, в конце-то концов?
– В одном известном романе на подобный вопрос герой ответил обезоруживающе просто, – ухмыльнулся Глаголев. – Что-нибудь да подвернется…
Кацуба шумно захлопнул свою книжку, потянулся:
– Надо же, все-таки Рамон, паскуда такая, полоснул по горлу почтенную сеньору, а я до предпоследней странички грешил на дона Руфио…
– Вопиющий разрыв меж теорией и практикой, – бросила Света, определенно намекая на какие-то понятные лишь своим шутки. Потянулась, вытянула ноги и небрежно скрестила их на коленях у Мазура, пояснив: – Мне ж надо на ком-то раскованность отрабатывать… Господа интеллигенты, а не пора ли поесть? Я так понимаю, нас в Тиксоне банкетный стол не ждет…
– Правильно понимаешь, – сказал Кацуба. – Вот и займись.
– Ничего себе обращеньице со столичной журналисткой, да еще вдобавок сексуально раскрепощенной, – грустно протянула Света, но послушно вытащила из яркой сумки разномастные свертки и принялась накрывать импровизированный стол на чемодане.
Мазур без особой охоты взялся за бутерброд с отечественной ветчиной. Он нисколько не чувствовал себя чужаком, видел, что народец подобрался опытный, приученный с ходу наводить мосты, притираться в сжатые сроки к незнакомым напарникам, – но все равно некая внутренняя зажатость имела место, глупо ожидать другого…
– Причавкивать надо, Шишкодремов, – сказал Кацуба совершенно серьезно. – Ты же стебаная штабная крыса, фаворит, мать твою, тебе положено причавкивать, а то и рот рукой вытереть…
– Я, во-первых, все же флотский, а во-вторых – питерский, – ответил Шишкодремов столь же серьезно.
– Ну и что? – пожал плечами Кацуба. – Ты поехал в дикие края, там, далеко от столицы, твоя сущность наружу и выпирает… к чему перед туземцами манерничать? Чваниться надо… Ты у нас – одноклеточное, на тебя интеллигенты должны смотреть, как на пустое место…
Шишкодремов молча опустил ресницы и в самом деле пару раз причавкнул с невероятно самодовольным видом.
– Вот-вот, – одобрил Кацуба. – Ладонью пасть вытирать – это и вправду перебор, а если мякотью большого пальца, небрежненько так, – получится самое то… Микушевич, тебя это не касается, ты у нас мужик обстоятельный, из породы жилистых расейских первопроходцев, тебе должна быть присуща этакая крестьянская воспитанность…
– А крошки со стола в ладонь сметать? – поинтересовался Мазур без особой задиристости.
– Не стоит, – сказал Кацуба. – Получится опять-таки перебор… Ты как-никак кандидат наук, не забыл? Не беспокойся, совершенно точно известно, что на собрата по профессии тебя не вынесет, нет там твоих собратьев, слава Аллаху… – Он глянул на часы. – Ерунда осталась, скоро на посадку пойдем… Микушевич, вопросы есть? Или догадки хотя бы? На физиономии написано, что есть догадки… Валяй, не стесняйся.
– Как агент я вам совершенно не нужен, – сказал Мазур, стараясь тщательно подбирать слова. – Не моя стихия, у вас наверняка есть специалисты… Вася не притворяется, он и в самом деле толковый ныряльщик – чистый ныряльщик, подводного боя не знает. Уж тут-то у меня глаз наметан. Учитывая некоторые детали иных тренировок… В общем, у меня такое впечатление, что Васе предстоит куда-то нырять, а мне предстоит надзирать, чтобы его не обидели.
– Видали, какого я к вам орла присовокупил? – спросил Кацуба так гордо, словно это он раскопал Мазура, губившего таланты где-то в глуши. – Просекает с ходу… Ладно, что тебя томить, старина Микушевич. Примерно так оно и будет обстоять. Если работать все же придется. Есть крохотная, зыбкая вероятность, что мы летим впустую. Могут нам в аэропорту назначения заявить: ребята, прилетели зря, все уладилось и без вас, так что получайте в виде компенсации по осетру и отправляйтесь себе восвояси… Осетры там, говорят, знатные. Сам я не бывал, а ребята летали… Только я, господа и дамы, пессимист по натуре. И плохо верю в такие милости судьбы, А посему заранее настраивайтесь на работу…
Самолет ощутимо клюнул носом, «заснеженная равнина» за иллюминатором качнулась, и пол на мгновение ушел из-под ног.
– Ага, – сказал Кацуба. – На снижение идет. Доедайте, время есть, долго будем с горки катиться… Инструктаж, если что, – в аэропорту.
«Интересные дела, – подумал Мазур, вытирая пальцы носовым платком. Выходит, все остальные тоже представления не имеют, чем им за Полярным кругом предстоит заниматься. Мелочи, но на душе приятнее оказывается, он не новичок, от которого секретят то, что доверено стареньким, он в равном положении с остальными. Сразу видно, что и прочие сидят, как на иголках, вертятся у них на языке вполне закономерные вопросы…»
Уши слегка заложило – самолет пошел вниз еще круче, словно собирался бомбить с пикирования, потом его швырнуло, и снова…
– Пристегнитесь, орлы, – сказал Кацуба. – Тут, бают, сплошные ухабы… – Он пересел поближе к Мазуру и тихонько, чтобы не слышали остальные, поинтересовался: – Как настроение? Не особенно пессимистическое?
– А почему оно должно быть пессимистическим? – пожал плечами Мазур.
– Ну, мало ли… Вдруг тебе жутко унизительным кажется подчиняться майору…
– Мне всегда жутко унизительным было подчиняться дураку, – сказал Мазур.
– Что, случалось?
– А то нет. Мы в армии, майор, или где?
– Я похож на дурака?
– Что-то не замечал.
– Значит, повоюем, – удовлетворенно сощурился Кацуба. – А может, и воевать не придется – смотря что скажут… Знаешь, полковник, рассказывал мне один деятель, который занимался Китаем… У желтых, видишь ли, слово «кризис» состоит из двух иероглифов: «опасность» и «шанс». Точно тебе говорю, он слово офицера давал, что не шутит. Мне такие аллегории отчего-то нравятся… Ну, все, – он глянул в иллюминатор, за которым ощутимо потемнело (это самолет нырнул в плотные облака), – нет больше майоров и полковников, настроились на вдумчивую работу…
Облака остались выше, только плавали кое-где редкие мутно-белые клочья.
Внизу, насколько хватало взгляда, тянулись буро-зеленоватые равнины, там и сям бугрившиеся длинными полосами. Ртутно отсверкивали озера – их было много, очень много. И никакого океана Мазур не высмотрел, как ни вертел головой, таращась то в правый иллюминатор, то в левый.
– До Тиксона еще километров сорок катить, – сказал Кацуба, прямо-таки угадав его мысли, – там тебе и все удобства, и работы невпроворот… Если будет работа.
За иллюминатором не было ничего интересного – сплошной слой высотных облаков, больше всего напоминавших необозримое заснеженное поле с торчавшими там и сям острыми застругами. Так и казалось, что вот-вот на горизонте замаячат лыжники, а то и утонувшая в снегах по самую трубу избушка. Было скучно. Особенно тому, кто представления не имел, куда, собственно, он летит и зачем. Мазур ради вящего душевного спокойствия напомнил себе, что и остальные, вполне может оказаться, понятия не имеют, зачем их бросили к Полярному кругу, – но легче от этого как-то не становилось.
Собственно, никакого Мазура в данный исторический момент и не существовало, если честно. Был некий Микушевич Владимир Степанович, научный сотрудник некоего питерского НИИ, каким-то хитрым способом увязывавшего в своей работе гидрологию, географию и что-то там еще, связанное с морями-океанами. Для особо настырных педантов, привыкших встречать не по одежке, а по бумажке, существовали и оформленный должным образом, чуть потрепанный паспорт, и пропасть других бумажек, подкреплявших легенду означенного Микушевича, – с какого ракурса ни смотри, под каким углом ни разглядывай.
Ему случалось в жизни пользоваться фальшивыми документами – однако впервые на задание приходилось идти под скрупулезнейше проработанной личиной. Обычно у «морских дьяволов» не бывает ни легенд, ни личин, ни документов, за редким исключением (вроде полузабытой африканской одиссеи) они выступают в двух ипостасях: либо в облике стремительных призраков без лиц и дара речи, либо в виде неопознанных трупов, которые не могут привязать к конкретной точке земного шара и лучшие специалисты. Правда, на сей раз он не был уверен, что выступит в роли «морского дьявола». Ни в чем он не был уверен – разве что в том, что Кацуба единственный, кто знает пока самую чуточку больше других.
Впрочем, и Кацубы не было никакого – был Проценко Михаил Иванович, извольте любить и жаловать. Украшавший своей персоной тот же самый НИИ с длиннющим названием (насколько понимал Мазур, и впрямь существовавший где-то на берегах Невы), в эпоху полнейшего безденежья российской науки все же отыскавший неведомо где средства, чтобы направить за Полярный круг аж несколько быстрых разумом отечественных Невтонов…
С неким мстительным чувством Мазур отметил, что небольшая бородка, которую ему согласно роли пришлось отрастить, выглядит все же не в пример пригляднее, нежели цыплячий пушок на щеках Кацубы. Доведись ему самому давать оценку собственной маске, он определил бы гражданина Микушевича как опытного полевика, этакого обветренного интеллигентного романтика, в ушедшие времена диктата КПСС вдосыт пошатавшегося по необъятным тогда просторам Родины, дабы удовлетворить научное любопытство за казенный счет. Надо полагать, именно такая личина глаголевскими мальчиками и спланирована…
Что до Кацубы, он со своей реденькой растительностью и дешевыми очочками с простыми стеклами выглядел полнейшей противоположностью себе реальному – типичнейший кабинетный интеллигентик, пробы негде ставить, не способный ни дать по рылу уличному хулигану, ни заработать рублишко на рынке, ни изящно провернуть постельную интрижку с чужой бабой. Зато в пикете какого-нибудь демократического фронта или в очереди на бирже труда мистер Проценко был бы уместен, как торчащая из кармана запойного слесаря пивная бутылка. В данный момент он увлеченно читал толстую книжку в мягкой обложке, на которой жгучий брюнет в тореадорском наряде танцевал фанданго со столь же экзотической красоткой а-ля Кармен, а на заднем плане виднелись остророгие быки, сверкающие лимузины и загадочные личности в темных очках. Название, непонятное Мазуру, было по испанской традиции снабжено сразу двумя восклицательными знаками – один, как и положено, в конце, другой в начале, перевернутый вверх ногами. Мазур с самого начала определил, что Кацуба не выпендривается, а именно читает – быстро, увлеченно.
Светловолосая девушка Света, с которой Мазур познакомился в прошлом году, вынужденно испытав на себе гостеприимство генерала Глаголева, являла собою несколько иную маску – столичная штучка в ярких недешевых шмотках, современная бульварная журналисточка, очень может быть – слабая на передок, несомненно, огорченная тем, что судьба забросила ее в медвежий угол, и оттого неприкрыто, капризно скучавшая. Иногда она откровенно отрабатывала на Мазуре томно-блядские взгляды, но он, давно раскусивший по собственному опыту, что за гремучую змейку воспитал Глаголев, ни в малейшей степени не смущался, смотрел сквозь. Пусть тренируется, коли того требует служба…
Вася Федичкин, легкий водолаз, выглядел так, как и пристало Васе, да еще Федичкину – белобрысый здоровяк с улыбкой в сорок два зуба со сталинского плаката: «Молодежь, вступай в Осовиахим!» Очень колоритный экземпляр, этакая дярёвня, самую малость пообтесавшаяся в мегаполисе.
И, наконец, товарищ капитан третьего ранга Шишкодремов Роберт Сергеевич, в отношении коего любой, мнящий себя знатоком человеческих душ, не ошибется за версту. Воротничок форменной белой сорочки едва сходится на упитанной шее, сытенькая щекастая физиономия столичного шаркуна, бабника и эпикурейца – нечего тут думать, сразу ясно, что это один из зажравшихся штабистов, сам напросившийся, чтобы его в качестве офицера связи причислили к научной группе, отправившейся в благодатные края, где в два счета можно разжиться мешком практически бесплатной осетринки, а заодно и икорочки прихватить для начальника-благодетеля. «Ну, а если при одном взгляде на него именно такое впечатление и возникает, легко определить, что в реальности все обстоит как раз наоборот, – подумал Мазур. – Все-таки работать они умеют – идеально подобрали актера для роли, сочинили смешную фамилию, добавили заморское имечко к посконному отчеству… Решили не прятать военные ушки под штатский капюшон, а наоборот, выставить их напоказ – в облике комического морячка, от которого за милю шибает несерьезностью и примитивом… Как ни относись к Глаголеву, но профессионал он четкий. Даже слишком. Не каждый день морского дьявола пеленают так надежно и легко».
…Капкан, как ему и положено, щелкнул совершенно неожиданно. Бежит себе зверь по снегу, не ожидая от окружающей природы ни малейшей пакости, – но тут что-то клацает с тупым железным торжеством, и вмиг оказывается, что лапа прихвачена надежнейше, намертво, как ни мечись, как ни вой…
Если по совести, совершеннейшей неожиданности, грома с ясного неба не случилось, все было иначе. Можно было просечь отточенным чутьем профессионала: игры, в которых ему довелось участвовать без всякого на то желания, не исчезают подобно кильватерному следу корабля. Всегда что-то остается. Но человеку, как водится, хочется верить, что у его хлопот есть где-то четко обозначенный финиш…
Из крохотного засекреченного городка на берегу Шантарского водохранилища разъехались все – сначала заморские гости, потом тесть с тещей. А Морской Змей с ребятами отчалили еще раньше, пока Мазур бродил по тайге.
Он остался одинешенек, с приказом ждать дальнейших инструкций. А потому даже и обрадовался, когда появилась вот эта самая Света, на сей раз в своем истинном облике – не сержанта, а старшего лейтенанта, – и препроводила к Глаголеву…
Генерал был гостеприимен и благодушен – что как раз и настораживало.
Однако коньяк был отличным, поводов для выволочки вроде бы не предвиделось.
А что еще требовать от общения с вышестоящим, пусть и проходящим по другому ведомству? Мазур скромно сидел, не торопясь с репликами, прихлебывал коньяк на иностранный манер, кошкиными глоточками, с видом величайшего внимания слушая рассказ генерала про то, как советские солдатики из Берлинской бригады в рассуждении, чего бы выпить, залезли в подвал к народно-демократическому немцу и сперли оттуда дюжину бутылок с какой-то слабенькой кислятиной, как потом оказалось – коллекционные напитки, славные своим почтенным возрастом.
– И больше всего дойч обиделся даже не на то, что винишко стрескали без всякого почтения, в подворотне, а из-за того, что до визита наших ореликов коллекция была полнее, чем аналогичное собрание у конкурента из капиталистической ФРГ, – сказал лениво Глаголев. – Испортился немец при Адольфе, политику пристегивал ко всему, что движется… Еще рюмочку?
– Благодарствуйте, – сказал Мазур.
– Это в смысле «да» или в смысле «нет»?
– В смысле «да», – сказал Мазур. – Когда еще доведется, не по моему жалованью…
– Извольте. – Он наполнил рюмки и без всякого перехода сказал: – В общем, как гласят достоверные сплетни, по ту сторону океана все прошло гладко. Был кандидат – и нету кандидата, как слизнуло. Нашей девочке, должно быть, дадут медальку. Признайтесь, между нами, мужиками – братство народов достигло апогея или как? Ну ладно, что вы ощетинились, мы же вне строя… Клещами не вытягиваю. Дело ваше. У нас есть и проблемы посерьезнее… Так вот, Кирилл Степанович, им там гораздо легче, на том-то берегу. А вот нам с вами гораздо сложнее. С нами, такое впечатление, не представляют, что и делать – то ли орденки повесить, то ли автомобильную катастрофу устроить, – жестко усмехнулся он. – Шучу, конечно. Не так уж все плохо. И начальники наши не такие уж звери, и мы с вами не настолько уж дешевы, чтобы можно было выкинуть нас на свалку, как новорожденных ненужных котят… Еще поживем. Вот только из нас двоих с вами обстоит несколько… запутаннее. Можно откровенный вопрос? Вы по-прежнему стремитесь стать генералом? Адмиралом, пардон?
– Я обязан отвечать?
– Господи, да вы вообще не обязаны со мной гонять коньяки и беседовать за жизнь, – сказал Глаголев с необычайно простецким видом. – Но мы же с вами люди военные, все понимаем. Полковник – крайне своеобразное состояние души. Поскольку он, в отличие от подполковников, майоров и прочих ротмистров, стоит перед некоей качественно новой ступенечкой и не знает, удастся ли на нее шагнуть. Я, как легко догадаться, о первой беспросветной звезде. Специфическое состояние, по себе знаю, – в особенности если обнадежат однажды, пусть даже намеком…
– Черт его знает, – сказал Мазур. – После всех перипетий это как-то по-другому видится. Перегорело, что ли. Другие печали за спиной. И чутье подсказывает, что усложнилась жизнь несказанно, как тот знаменитый узел…
– Вот то-то. Иные узлы можно только разрубить – я о внешних воздействиях, не о наших с вами поступках… Реальность такова, что вам, друг мой, во всех смыслах надежнее и безопаснее будет отсидеться некоторое время в глуши. Иные столичные хвосты крайне чувствительны, а вы по ним топтались подкованными бутсами – ну, предположим, не вы один, но это мало что меняет… Нельзя вам обратно в Питер. Пока что. Да и потом, там вы непременно окажетесь в столь же подвешенном состоянии, как здесь, но у нас, по крайней мере, сосны и воздух, а там мокреть со слякотью. И неизвестность.
– А здесь, вы хотите сказать, неизвестности нет?
– Теперь, пожалуй что, и нет, – сказал Глаголев, поглядывая определенно испытующе. – Вы, любезный, не истеричная гимназистка, а потому позвольте с вами запросто…
Он бесшумно выдвинул ящик, не глядя достал какую-то бумагу и положил перед Мазуром. Вид у бумаги был официален донельзя – уж это-то Мазур, всю сознательную жизнь носивший форму, мог определить с лету.
И взял украшенный печатями и штампами лист, стараясь не допустить ни малейшей поспешности, не говоря уж о суетливости. Следовало сохранять лицо, насколько возможно, – у белокурого великана с холодными синими глазами оказалось не просто четыре туза при сдаче. Голову можно прозакладывать, еще парочка тузов притаилась в рукавах, а парочка за голенищами. По глазам видно.
И все-таки такого Мазур не ожидал. Шевеля губами, как будто это могло в чем-то помочь, перечитал про себя: «…капитана первого ранга Мазура Кирилла Степановича откомандировать в распоряжение командующего Сибирским военным округом…» Все остальное особого значения не имело – сопутствующая официозная жеванина…
– Очень интересно, – сказал он, надеясь, что лицо осталось бесстрастным. – Уж не решили ли вы здесь собственным флотом обзавестись?
– Да что вы, не настолько мы Бонапарты, – ответил Глаголев, наблюдая за ним с холодным любопытством. – Весной, правда, нашлись идиоты, которые попытались собственной республикой обзавестись, но это была чистейшей воды инсценировка… Могу вам по секрету сказать, что сегодня командующий, в свою очередь, откомандирует вас в мое распоряжение. Все честь по чести, с соблюдением формальностей. Ничего уникального, хватало прецедентов в нашей несокрушимой и легендарной.
– Пожалуй, – кивнул Мазур. – Это вы постарались?
– Каюсь, – чуточку театрально развел руками Глаголев. – Так что привыкайте, что отныне я – ваш орел-командир. Разумеется, сия бумажка не носит силы купчей крепости. Вы всегда можете подать в отставку, необходимая выслуга имеется, да, впрочем, нынче из армии сбечь не столь уж и трудно… Вопрос только в одном – а хочется ли вам в отставку?
– Черт его знает, – сказал Мазур. – Сам не пойму. Если честно.
– Да бросьте вы, – сказал Глаголев. – Кирилл Степанович, мы же с вами волки, нас на манную кашку посадить нельзя, сдохнем в одночасье. Я понимаю, нервы у вас подрастрепаны после недавних переживаний, но воображение у вас осталось достаточно живым, чтобы оценить весь ужас жизни отставника…
– Это кнут, а? – сказал Мазур. – Где же пряник?
– А нету пряника, – серьезно сказал Глаголев. – Ордена – это не более чем железки, мы оба в том возрасте, когда к этой истине относятся со здоровым цинизмом. Беспросветную звезду вы у меня можете и заработать, а можете и в жизни не увидеть, но на старом вашем месте службы вы ее уж точно не увидите. О славе всерьез и говорить не стоит – когда это мы с вами выходили на солнечную сторону? Короче, я вам предлагаю довольно простую вещь: продолжать, насколько возможно, жизнь при золотых погонах. Остаться в касте. Ничего другого нет, не взыщите. Одно могу сказать твердо, не запугивая и не сгущая красок: в столицах у вас есть реальный шанс утонуть на неглыбком месте, зато у меня еще побарахтаетесь… Дискуссия будет?
– Нет, – сказал Мазур.
– Авторучку дать на предмет рапорта об отставке?
– Нет.
Где-то в глубине души он сам себе удивлялся, но это – в глубине.
Последние события отучили его удивляться, вот в чем штука, подспудно копилась уверенность, что после всего этого жизнь разделится на «до» и «после», потому что прошлое не возвращается и он шагнул за некий рубеж…
– Неплохо, – сказал Глаголев. – Ни истерик, даже легоньких, ни прострации. Глядишь, и сработаемся… Давайте еще коньячку. Мы с вами пока что ни в каких уставных взаимоотношениях не находимся, можем непринужденно…
– Послушайте, – сказал Мазур. – Ну, а что я у вас буду делать, в конце-то концов?
– В одном известном романе на подобный вопрос герой ответил обезоруживающе просто, – ухмыльнулся Глаголев. – Что-нибудь да подвернется…
* * *
…Вот и подвернулось, довольно скоро. Слишком быстро, чтобы считать это случайностью. Что-то Глаголев планировал заранее, и в его комбинации уже тогда должен был присутствовать безработный каперанг, угодивший в нечто среднее меж опалой и безработицей. Такое вот получилось Кончанское[1]…Кацуба шумно захлопнул свою книжку, потянулся:
– Надо же, все-таки Рамон, паскуда такая, полоснул по горлу почтенную сеньору, а я до предпоследней странички грешил на дона Руфио…
– Вопиющий разрыв меж теорией и практикой, – бросила Света, определенно намекая на какие-то понятные лишь своим шутки. Потянулась, вытянула ноги и небрежно скрестила их на коленях у Мазура, пояснив: – Мне ж надо на ком-то раскованность отрабатывать… Господа интеллигенты, а не пора ли поесть? Я так понимаю, нас в Тиксоне банкетный стол не ждет…
– Правильно понимаешь, – сказал Кацуба. – Вот и займись.
– Ничего себе обращеньице со столичной журналисткой, да еще вдобавок сексуально раскрепощенной, – грустно протянула Света, но послушно вытащила из яркой сумки разномастные свертки и принялась накрывать импровизированный стол на чемодане.
Мазур без особой охоты взялся за бутерброд с отечественной ветчиной. Он нисколько не чувствовал себя чужаком, видел, что народец подобрался опытный, приученный с ходу наводить мосты, притираться в сжатые сроки к незнакомым напарникам, – но все равно некая внутренняя зажатость имела место, глупо ожидать другого…
– Причавкивать надо, Шишкодремов, – сказал Кацуба совершенно серьезно. – Ты же стебаная штабная крыса, фаворит, мать твою, тебе положено причавкивать, а то и рот рукой вытереть…
– Я, во-первых, все же флотский, а во-вторых – питерский, – ответил Шишкодремов столь же серьезно.
– Ну и что? – пожал плечами Кацуба. – Ты поехал в дикие края, там, далеко от столицы, твоя сущность наружу и выпирает… к чему перед туземцами манерничать? Чваниться надо… Ты у нас – одноклеточное, на тебя интеллигенты должны смотреть, как на пустое место…
Шишкодремов молча опустил ресницы и в самом деле пару раз причавкнул с невероятно самодовольным видом.
– Вот-вот, – одобрил Кацуба. – Ладонью пасть вытирать – это и вправду перебор, а если мякотью большого пальца, небрежненько так, – получится самое то… Микушевич, тебя это не касается, ты у нас мужик обстоятельный, из породы жилистых расейских первопроходцев, тебе должна быть присуща этакая крестьянская воспитанность…
– А крошки со стола в ладонь сметать? – поинтересовался Мазур без особой задиристости.
– Не стоит, – сказал Кацуба. – Получится опять-таки перебор… Ты как-никак кандидат наук, не забыл? Не беспокойся, совершенно точно известно, что на собрата по профессии тебя не вынесет, нет там твоих собратьев, слава Аллаху… – Он глянул на часы. – Ерунда осталась, скоро на посадку пойдем… Микушевич, вопросы есть? Или догадки хотя бы? На физиономии написано, что есть догадки… Валяй, не стесняйся.
– Как агент я вам совершенно не нужен, – сказал Мазур, стараясь тщательно подбирать слова. – Не моя стихия, у вас наверняка есть специалисты… Вася не притворяется, он и в самом деле толковый ныряльщик – чистый ныряльщик, подводного боя не знает. Уж тут-то у меня глаз наметан. Учитывая некоторые детали иных тренировок… В общем, у меня такое впечатление, что Васе предстоит куда-то нырять, а мне предстоит надзирать, чтобы его не обидели.
– Видали, какого я к вам орла присовокупил? – спросил Кацуба так гордо, словно это он раскопал Мазура, губившего таланты где-то в глуши. – Просекает с ходу… Ладно, что тебя томить, старина Микушевич. Примерно так оно и будет обстоять. Если работать все же придется. Есть крохотная, зыбкая вероятность, что мы летим впустую. Могут нам в аэропорту назначения заявить: ребята, прилетели зря, все уладилось и без вас, так что получайте в виде компенсации по осетру и отправляйтесь себе восвояси… Осетры там, говорят, знатные. Сам я не бывал, а ребята летали… Только я, господа и дамы, пессимист по натуре. И плохо верю в такие милости судьбы, А посему заранее настраивайтесь на работу…
Самолет ощутимо клюнул носом, «заснеженная равнина» за иллюминатором качнулась, и пол на мгновение ушел из-под ног.
– Ага, – сказал Кацуба. – На снижение идет. Доедайте, время есть, долго будем с горки катиться… Инструктаж, если что, – в аэропорту.
«Интересные дела, – подумал Мазур, вытирая пальцы носовым платком. Выходит, все остальные тоже представления не имеют, чем им за Полярным кругом предстоит заниматься. Мелочи, но на душе приятнее оказывается, он не новичок, от которого секретят то, что доверено стареньким, он в равном положении с остальными. Сразу видно, что и прочие сидят, как на иголках, вертятся у них на языке вполне закономерные вопросы…»
Уши слегка заложило – самолет пошел вниз еще круче, словно собирался бомбить с пикирования, потом его швырнуло, и снова…
– Пристегнитесь, орлы, – сказал Кацуба. – Тут, бают, сплошные ухабы… – Он пересел поближе к Мазуру и тихонько, чтобы не слышали остальные, поинтересовался: – Как настроение? Не особенно пессимистическое?
– А почему оно должно быть пессимистическим? – пожал плечами Мазур.
– Ну, мало ли… Вдруг тебе жутко унизительным кажется подчиняться майору…
– Мне всегда жутко унизительным было подчиняться дураку, – сказал Мазур.
– Что, случалось?
– А то нет. Мы в армии, майор, или где?
– Я похож на дурака?
– Что-то не замечал.
– Значит, повоюем, – удовлетворенно сощурился Кацуба. – А может, и воевать не придется – смотря что скажут… Знаешь, полковник, рассказывал мне один деятель, который занимался Китаем… У желтых, видишь ли, слово «кризис» состоит из двух иероглифов: «опасность» и «шанс». Точно тебе говорю, он слово офицера давал, что не шутит. Мне такие аллегории отчего-то нравятся… Ну, все, – он глянул в иллюминатор, за которым ощутимо потемнело (это самолет нырнул в плотные облака), – нет больше майоров и полковников, настроились на вдумчивую работу…
Облака остались выше, только плавали кое-где редкие мутно-белые клочья.
Внизу, насколько хватало взгляда, тянулись буро-зеленоватые равнины, там и сям бугрившиеся длинными полосами. Ртутно отсверкивали озера – их было много, очень много. И никакого океана Мазур не высмотрел, как ни вертел головой, таращась то в правый иллюминатор, то в левый.
– До Тиксона еще километров сорок катить, – сказал Кацуба, прямо-таки угадав его мысли, – там тебе и все удобства, и работы невпроворот… Если будет работа.
Глава 2
ТАМ, НА МОРЕ-ОКИЯНЕ…
– Облачайтесь, соколы мои, – сказал Кацуба. – Тут хоть и лето, а погоды стоят отнюдь не тропические…
Из кабины вышел летчик, не глядя на них, протопал в хвост и опустил дверь-лесенку. В самом деле, сразу же повеяло нешуточным холодом. Все завозились, натягивая свитера и куртки. Небо было ясное, но какое-то блекловатое, поодаль рядком стояли несколько АН-2 и АН-24 с выкрашенными в ядовито-оранжевый оттенок крыльями и украшенные такими же полосами от носа до хвоста. Совсем неподалеку Мазур, первым спустившийся на бетонку, увидел стандартное здание аэровокзала – унылый серый ящик со стеклянной стеной, украшенный по карнизу буквами ТИКСОН. Вокруг простиралась необозримая темно-зеленая равнина, до самого горизонта. В общем, на краю географии оказалось не так уж и жутко. Бывали места и угрюмее.
– Пошли, – распорядился Кацуба. – Не будут нам автобусов подавать…
Подхватив объемистые, но не особенно тяжелые сумки, они гуськом двинулись к вокзалу, казавшемуся безлюдным и вымершим, словно замок Спящей Красавицы.
Когда оказались внутри, сходство со знаменитым сказочным объектом еще более усилилось. Обширный зал был практически пуст – сидели за стойкой две расплывшихся фемины в синих аэрофлотовских кительках, у входа меланхолично попивала баночное пиво компания из пяти мужичков (рядом с ними лежала груда выцветших рюкзаков и лежала спокойная серая лайка) да уныло бродил по залу милицейский сержант.
Прибытие новых лиц, конечно же, стало нешуточным развлечением для всех старожилов, включая лайку. Впрочем, взоры в основном скрестились на яркой, как тропическая птичка, девушке Свете, каковую всеобщее внимание ничуть не смутило.
– Сидим, – сказал Кацуба. – Ждем встречающих. Кто хочет, пусть пьет пиво, зря, что ли, столько упаковок тащили… В самом-то деле, что делать интеллигентным людям, прилетев на край земли? Пить пиво…
Шишкодремов принялся откупоривать банки, с большой сноровкой дергая колечки, далеко отставляя руку, чтобы не капнуть на черную шинель. Мазур от нечего делать стал настраивать дешевенькую гитару, прихваченную ради доскональности имиджа, – бородатые интеллигенты, помимо пива, должны еще брякать на гитаре, сие непреложно…
– Баяна не взяли, – грустно сказал Кацуба. – Изобразил бы я свою коронную, с которой «Юного барабанщика» слизали…
– А как тебе вот это? – спросил Мазур. – Опознаешь? – и легонько прошелся по струнам.
Из кабины вышел летчик, не глядя на них, протопал в хвост и опустил дверь-лесенку. В самом деле, сразу же повеяло нешуточным холодом. Все завозились, натягивая свитера и куртки. Небо было ясное, но какое-то блекловатое, поодаль рядком стояли несколько АН-2 и АН-24 с выкрашенными в ядовито-оранжевый оттенок крыльями и украшенные такими же полосами от носа до хвоста. Совсем неподалеку Мазур, первым спустившийся на бетонку, увидел стандартное здание аэровокзала – унылый серый ящик со стеклянной стеной, украшенный по карнизу буквами ТИКСОН. Вокруг простиралась необозримая темно-зеленая равнина, до самого горизонта. В общем, на краю географии оказалось не так уж и жутко. Бывали места и угрюмее.
– Пошли, – распорядился Кацуба. – Не будут нам автобусов подавать…
Подхватив объемистые, но не особенно тяжелые сумки, они гуськом двинулись к вокзалу, казавшемуся безлюдным и вымершим, словно замок Спящей Красавицы.
Когда оказались внутри, сходство со знаменитым сказочным объектом еще более усилилось. Обширный зал был практически пуст – сидели за стойкой две расплывшихся фемины в синих аэрофлотовских кительках, у входа меланхолично попивала баночное пиво компания из пяти мужичков (рядом с ними лежала груда выцветших рюкзаков и лежала спокойная серая лайка) да уныло бродил по залу милицейский сержант.
Прибытие новых лиц, конечно же, стало нешуточным развлечением для всех старожилов, включая лайку. Впрочем, взоры в основном скрестились на яркой, как тропическая птичка, девушке Свете, каковую всеобщее внимание ничуть не смутило.
– Сидим, – сказал Кацуба. – Ждем встречающих. Кто хочет, пусть пьет пиво, зря, что ли, столько упаковок тащили… В самом-то деле, что делать интеллигентным людям, прилетев на край земли? Пить пиво…
Шишкодремов принялся откупоривать банки, с большой сноровкой дергая колечки, далеко отставляя руку, чтобы не капнуть на черную шинель. Мазур от нечего делать стал настраивать дешевенькую гитару, прихваченную ради доскональности имиджа, – бородатые интеллигенты, помимо пива, должны еще брякать на гитаре, сие непреложно…
– Баяна не взяли, – грустно сказал Кацуба. – Изобразил бы я свою коронную, с которой «Юного барабанщика» слизали…
– А как тебе вот это? – спросил Мазур. – Опознаешь? – и легонько прошелся по струнам.