– А тебе обязательно нужно ехать тотчас же? – спросила она елико могла небрежнее.
   Сабинин прекрасно чувствовал, что внутренне она напряглась, – когда столь тесно сближаешься с человеком, поневоле начинаешь его понимать без слов...
   – Думаю, обязательно, – сказал он твердо. – Чтобы побыстрее со всем этим покончить. – Он смущенно улыбнулся. – Знаешь, ничего не могу с собой поделать – я ведь несколько месяцев ждал этого момента, теперь не смогу успокоиться, пока не закончится эта эпопея... Подумаешь, Будапешт! Это же не путешествие на Северный полюс, а поездка в комфортабельном вагоне по безукоризненной австрийской чугунке. Если повезет, вернусь уже послезавтра... Ты что, против? У тебя такое выражение лица, словно...
   – Глупости, Коля, – ответила она непринужденно. – Тебе показалось.
   «Сейчас она обнимет меня и постарается увлечь в постель, – подумал он, испытывая настоящую грусть и нешуточную боль. – Чтобы ни в чем не сомневался, не тревожился... Если так и произойдет, значит, она уже приняла решение, ум у нее столь же остер, каким он, надо полагать, был у Екатерины Медичи».
   Надя закинула ему руки на шею, прижалась, промурлыкала в ухо:
   – Это все надо отпраздновать: и твою удачу, и твое предложение. Если ты не против, помоги мне расстегнуть платье...
 
* * *
 
   ...Он прикрыл за собой дверь, запер ее и проскользнул в небольшую квартирку на первом этаже. Постоял немного, осматриваясь, обошел все три комнаты и остановил выбор на спальне – стоявшая там кровать была снабжена в изголовье подобием старинного балдахина, за которым легко было укрыться и остаться при этом незамеченным.
   Он старательно расправил складки, повозился в своем импровизированном тайнике – и, убедившись, что снаружи совершенно незаметен, проткнул ножичком дырку в синем кретоне. Вынул браунинг, загнал патрон в ствол, снял пистолет с предохранителя и сунул его за пояс, на животе, чтобы был под рукой. Замер, примериваясь к дырочке. – В прихожей щелкнул замок, послышался безмятежный голос Мирского:
   – Проходите, мадемуазель. Признаюсь, я немного удивлен вашим неожиданным визитом... Он вдруг замолчал, послышался топот ног, шумная возня.
   Судя по звукам, несколько человек грубо втолкнули Мирского в квартиру и заперли за собой дверь. Потом послышался голос Нади, спокойный и певучий:
   – Стойте спокойно, никто вас не тронет, если не будете орать!
   – Что все это значит, господа? Уберите оружие! Я стою, вы же видите, стою спокойно...
   – Где мы можем поговорить?
   – Если вам все равно, может, пройдем в спальню?
   – Какой вы, право, легкомысленный! – послышался веселый голос Нади, и Сабинин словно воочию увидел ее задорную, дерзкую улыбку. – Я к вам не за этим пришла, господин Мирский...
   – Да что вы, вы меня не так поняли...
   – Я знаю, – серьезно сказала Надя. – Я просто шучу.
   – А эти тоже шутят?
   – Никоим образом. И пистолеты у них настоящие. Так что извольте без глупостей. Оружие при себе имеете?
   – Нет, что вы...
   – Платон, обыщи его.
   – Чистый.
   – Ну что ж, господин Мирский, если у вас заведено принимать гостей в спальне, почему бы нам туда и не пройти? Мне, в общем, все равно...
   Замерший Сабинин увидел в дырочку, как они входят: впереди – незнакомый детина с пистолетом в руке, за ним Мирский с Надей. Шествие замыкал белобрысый. Лошадиная Рожа, тоже щеголявший с оружием.
   Мирский направился к секретеру...
   Дальше все замелькало – отчаянный прыжок белобрысого, короткая возня, общая суматоха...
   – Ай-яй-яй, господин Мирский... – поморщилась Надя, разглядывая извлеченный белобрысым из верхнего ящика секретера пистолет. – Где вы воспитывались, право слово? Бросаться с пистолетом на гостей...
   – Так это смотря какие гости, – глядя исподлобья, сказал растрепанный Мирский, которого с силой толкнули на стул и стояли над ним сейчас с грозным видом, поигрывая оружием у самого его носа.
   – Ну хорошо, мы хуже татар, согласна, – обворожительно улыбаясь, сказала Надя. – Но ничего тут не поделаешь, правда ведь? Не тряситесь, никто вас не собирается убивать...
   – Я и не трясусь...
   – Врете. Вам страшно.
   – Мне всегда страшно, когда я чего-то не понимаю...
   – Ну хорошо, – сказала Надя. – Сейчас они уберут оружие.., не вообще, а подальше от вашей хитрой головушки, и мы с вами поговорим спокойно...
   – Вас видела привратница, – сказал Мирский. – Да и выстрелы будут слышны...
   – Господи... – поморщилась Надя. – На этом свете есть множество способов покончить с человеком совершенно бесшумно, и эти господа многими из них владеют... Я же сказала, не тряситесь. Если мы придем к соглашению, останетесь живы, сможете и дальше наслаждаться бывшими казенными денежками.
   – Откуда вы знаете? Кто вы вообще такая?
   – Слышали что-нибудь про боевую организацию эсеров? – мило улыбнулась она. – По лицу вижу, наслышаны... Так вот, извольте заткнуться. Говорить будете, когда я сама вас о чем-нибудь спрошу... Вы взяли билеты на поезд? Для себя и... Темы?
   – Да.
   – Где они?
   – В бумажнике...
   – Бумажник.
   – Извольте... Часы заодно возьмете?
   – Еще раз попытаетесь меня оскорбить – получите по голове вот этим, – продемонстрировала Надя уже знакомый Сабинину браунинг. – Так, теперь рвите их в клочки, рвите... И не охайте, я вам возмещу их полную стоимость. Вот так, какой же вы молодец, как с вами легко и приятно иметь дело...
   Сабинин видел из своего укрытия, как клочки бумаги летят на колени Мирскому, как он страдальчески морщится, но все же выполняет подкрепленный дулом пистолета приказ.
   – Великолепно, – кивнула Надя. – Теперь слушайте меня внимательно, два раза повторять не собираюсь... Мне нужно, чтобы на завтрашний день вы оставили вашего друга Тему в покое. Чтобы завтра вы не напоминали о себе никоим образом. Чтобы завтра вас и близко не было. Вам понятно?
   – Да...
   – Вы меня хорошо поняли?
   – Зачем вам это нужно?
   – А вот это уже не ваше дело, – отрезала Надя; – Повторяю: с этого вечера и до послезавтрашнего утра извольте забыть, что на свете вообще существует ваш друг Артемий Петрович. Вам совершенно не важно знать, что мною движет. Главное запомните – если вы все же заявитесь к нему завтра, вас прикончат к чертовой матери. Надеюсь, мы производим впечатление серьезных людей?
   – Куда уж серьезнее...
   Надя преспокойно вытянула руку, уперев дуло браунинга ему в лоб, постояла так некоторое время. Отвела оружие, сказала наставительно:
   – Рада, что вы это поняли. С нами не шутят. Будете вести себя правильно – останетесь живы. Послезавтра делайте что угодно, хоть с цыганами и медведем к нам в квартиру вваливайтесь. Вам понятно?
   – Понятно... Но я ведь обещал, что завтра...
   – Есть в вашей берлоге перо и чернила?
   – Найдутся... В гостиной.
   – Платон, принеси. Спасибо. Садитесь вот сюда, к столику, и напишите вашему другу записку. Сейчас мы вместе подумаем над содержанием... Ага. Напишите, что вы извиняетесь тысячу раз, что вам чертовски несладко, но завтра вы с ним уехать в Будапешт не сможете – и предложите отложить вояж на послезавтра. Намекните, что возникли непредвиденные обстоятельства.., с очаровательной женщиной познакомились, скажем, и знакомство продолжится до завтрашнего утра.., нет, прямо об этом не пишите, придумайте какой-нибудь намек...
   – Вот так – пойдет?
   – Пожалуй, – сказала Надя, бегло просмотрев написанное им. – У вас есть несомненный литературный слог... – Она сложила письмо вчетверо и сунула в сумочку. – А теперь мы, с вашего позволения, откланяемся... И не вздумайте нас обмануть, душевно вас прошу...
   Она вышла первой, следом направился белобрысый. Сабинин напрягся, положив руку на браунинг, но Платон вовсе не собирался предпринимать ничего жуткого, он попросту шагнул к Мирскому, спрятав оружие, громадной ручищей взял его за глотку и протянул с ленцой:
   – Если обманешь, сучий прах, я из тебя самолично потроха вытяну – по вершку, неторопливо... Понял, воровская твоя морда? Чтобы до послезавтра о тебе – ни слуху ни духу!
   И вышел, насвистывая. Прошла добрая минута, прежде чем Сабинин решился покинуть свое убежище. Завидев его, Мирский печально улыбнулся:
   – Бог ты мой, ну и девица... Как вы только с ней живете?
   – Воспитанные люди на такие вопросы не отвечают, – хмуро сказал Сабинин. – У вас есть водка, Мирский? Вообще что-то спиртное?
   – Вон там, в буфете. Что вы намерены делать?
   – А что тут можно сделать? – пожал плечами Сабинин. – Буду сидеть и ждать, когда меня начнут резать, вот и все...

Глава 7.
В двух шагах от императора

   Ночь выдалась одной из самых беспокойных в его жизни – он попросту боялся уснуть, опасаясь не без оснований, что планы господ эсеров в той части, что именно его касается, будут претворены в жизнь как раз под покровом столь любимого готическими романистами ночного мрака. Сам он на их месте ради вящей надежности проделал бы все утром, в самый последний момент, – но нельзя же ждать, чтобы их мысли настолько совпадали...
   Оставалась еще зыбкая вероятность, что они всего лишь хотят поставить его перед фактом, устроить нечто вроде испытания, прочно привязав к себе пролитой кровью, но трезвый рассудок подсказывал: им в данном случае гораздо выгоднее оставленный полиции зримый и вещественный ложный след, нежели еще один новобранец, какой бы находкой для деда он ни выглядел.
   Поэтому спал он плохо – при малейшем звуке, движении, то ли истинном, то ли почудившемся расстроенному воображению, открывал глаза, оглядывался, готовый выхватить лежавший под подушкой браунинг. Хорошо еще, что Надя не видела ничего необычного именно в таком местоположении оружия ночью, она и сама держала свой пистолет под подушкой...
   Обошлось. Пришел рассвет, наступило утро, а он все еще оставался жив и невредим. Он был один в постели, браунинг мирно покоился под подушкой, и никто даже не пытался ночью вытащить обойму. Ну что же, умираем только раз, а пока живы – надо бороться...
   Потом вошла Надя, полностью одетая, свежая и улыбчивая. Не отдергивая штор, сказала:
   – Крепенько дрыхнуть изволите, ваше степенство, господин аргентинский авантюрист... Девятый час, пани Янина уже завтрак готовит, а вы валяетесь законченным сибаритом...
   – Подошли бы вы поближе, мадемуазель, а еще лучше – прилегли рядом...
   – Увы, – сказала Надя с сожалением. – Начались женские сложности.., понимаешь?
   – Я ж был женат. Жаль... Оглянувшись, Надя поплотнее прикрыла дверь спальни и подошла к нему:
   – Не унывай. Легкомысленные французы, люди с фантазией, для таких случаев кое-что придумали... И, беззаботно улыбаясь, опустилась на колени у постели.
   Сознание Сабинина раздвоилось самым причудливым образом, достойным нескольких строчек в трудах знаменитого Ломброзо: одна его часть блаженно успокоилась в приливе незнакомого прежде наслаждения, другая, рассудочная, по– звериному чуткая, лихорадочно искала ответа на один-единственный вопрос.
   Если все произойдет так, как он предвидит, каким именно образом его попытаются привести в состояние то ли хладного трупа, то ли в облик бесчувственного бревна?
   Пуля? Удар по голове? Первое легко получить даже от хрупкой женщины, да и второго от нее же можно ожидать. И женщина может огреть по затылку чем-нибудь вроде стоявшей на столике хрустальной вазы или тяжелой бронзовой статуэтки Орлеанской Девственницы, украшающей dressoir.
   И все же... Выстрел могут услышать, а бить по голове бронзовой Жанной д'Арк слишком рискованно – ну как не удастся оглушить с первого удара?
   Как он сам поступил бы на их месте? Да попросту постарался бы подмешать какую-нибудь гадость в еду или питье. В любой аптеке даже без врачебного рецепта можно купить немало снадобий, в натуральном своем виде или при увеличенной дозе способных надежно привести в полную бесчувственность, и надолго. Говорят даже, что безобидную героиновую настойку, которой эскулапы лечат от множества легких хворей, наркотические маньяки приспособились использовать вместо морфия – что-то там выпаривают, кажется... А уж опийных растворов у всякого провизора можно приобрести хоть бочку...
   – Бог ты мой, – прошептал он расслабленно, когда все кончилось. – Ты где этому научилась, в Париже?
   С невинным взором, утирая нежный рот кружевным платочком, Надя ответила:
   – Нет нужды ехать в Африку, чтобы попробовать ананас... Одевайся, пора к завтраку.
   И выплыла из спальни, грациозная, невозмутимая лесная нимфа. Глядя ей вслед, Сабинин прямо-таки застонал от злой тоски: он страстно хотел ошибиться, верить, что зря нагромоздил в уме все эти ужасы, – и в то же время доверял своему трезвому рассудку, подвергшему аналитике не пустые фантазии, а точные факты...
   Оделся он как раз вовремя, чтобы открыть дверь на звонок. Ожидал бог весть кого, а это оказался краснорожий старший дворник. Он с надлежащим почтением предупредил господина квартиросъемщика, что в самом ближайшем времени по улице князя Меттерниха изволит проследовать в сопровождении наследника престола и свиты государь император Франц– Иосиф Первый, король Венгрии и верховный главнокомандующий, владыка Цислайтании и Транслайтании[41]. В связи с чем власти посредством императорско-королевской полиции, а та, в свою очередь, посредством управляющих и старших дворников доводит до сведения благонамеренного населения, что таковое обязано строго соблюдать должные предписания, как-то: не открывать окон во время проезда кортежа, не выходить на балконы, не вылазить на крыши, а также не выскакивать за линию полицейских даже с самыми что ни на есть верноподданническими целями вроде вручения прошения или цветов.
   Сабинин заверил, что он свято намерен эти предписания соблюдать, и отпустил краснорожего восвояси. Подойдя к высокому окну гостиной, посмотрел вниз. Вообще-то, пан Колодзей не врал – отсюда и в самом деле открывался великолепный обзор. На тротуарах уже собралось достаточно публики, которую умело сдерживала пешая и конная полиция, над чьими касками гордо вздымались султаны из петушиных перьев. Как и в России, могучие полицейские лошади были обучены осаживать крупами толпу. Сабинин вспомнил, что именно здесь доискался ответа на загадку: отчего в России уголовный мир именует полицию «ментами»?
   Оказалось все просто. Австро-венгерские полицейские в непогоду носили короткий плащ без рукавов вроде пелерины, именовавшийся как раз «мент». Постепенно это слово стало жаргонным прозвищем австрийских служителей закона, а потом через польских воров перекочевало в западные губернии России уже применительно к тамошним городовым и сыщикам...
   Он прошел в столовую, где уже накрывала на стол приходящая прислуга пани Янина – пожилая чопорная особа со следами былой красоты, похожая скорее на классную даму или попечительницу женской гимназии. Добавить пенсне – и сходство будет полное. Один бог ведает, где контора по найму прислуги ее откопала, но манеры у старой дамы были столь безукоризненны, словно она прежде служила у князя Виндишгреца или графа Тисы[42]... Под ее ледяным взором Сабинин поневоле чувствовал себя тем, кем, собственно, и являлся, – авантюристом, выскочкой, парвеню.
   Завтрак преподнес еще одно тягостное испытание – Сабинин боялся есть и пить. Дурманящее снадобье могло оказаться в любом положенном им в рот куске...
   Нет, не стоит паниковать излишне. Большинство из тех зелий, которых он опасался, отнюдь не безвкусны, и человек опытный тщательно все продумает...
   А посему не нужно бояться ломтиков свежайшего хлеба и горячих булочек, равно как и сыра с маслом – все это подается на общем блюде, в общей корзиночке, общей масленке, заранее невозможно предугадать, кто какой кусок, ломтик, булочку облюбует. Кофе... Нет, пани Янина разливает ароматную жидкость опять-таки из кофейника, и Надя преспокойно пьет, а чашка Сабинина была сухой и чистой, ничто не было в нее предварительно подсыпано. Господи, это ведь сущее умственное расстройство, мания.., нет, лучше лишний раз спраздновать труса, опасаться всего и вся, чем попасться на уловку...
   И все же он постарался покончить с завтраком как можно быстрее, отговариваясь отсутствием аппетита, что, слава богу, не повлекло повышенного внимания со стороны Нади, она с течением времени тоже становилась все более напряженной, нервозной...
   О поездке в Будапешт они и не говорили – все было обговорено вчера, когда посыльный – то ли настоящий, то ли ряженый, что в данной ситуации и не важно, – принес то самое письмо от Мирского, написанное на глазах Сабинина под дулом браунинга. Читая его, он чувствовал напряженный взгляд Нади – и выдержал нелегкое испытание с блеском, сначала изобразив хорошо разыгранную досаду, а потом с печальным вздохом поведав любовнице, что Вася Мирский снова в своем репертуаре, – несомненно, его вновь сбила с пути истинного некая доступная красотка, что с ним регулярно происходило еще в родном отечестве...
   Вставая из-за стола, он был напряжен, как натянутая тетива лука. Перефразируя оперную арию – уж время близится, а снадобья все нет... Лишь бы ошибиться, боже, как хочется ошибиться...
   – Ну что, откупорим шампанское и займем места в ложе, то бишь у окна? – безмятежно спросил он Надю. – Никогда не видел столь близко ни одного монарха...
   – Да, конечно... – рассеянно отозвалась она. – Иди в спальню, хорошо? Хочу тебе кое-что сказать...
   Он послушно направился в спальню – словно по тонкому льду, способному в любой миг провалиться под ногами. Сердце тоскливо сжалось.
   Надя вошла буквально через минуту, держа в руках два бокала, почти до краев налитых белым вином, протянула ему один.
   – Давай выпьем, а потом я тебе сообщу нечто радостное...
   – Что?
   – Это сюрприз, – улыбнулась она напряженно. – Пей...
   И пригубила из своего. Поднеся бокал к губам обычным движением, не медленным и не быстрым, Сабинин лихорадочно искал выход. Обострившееся звериное чутье вопило, что дело неладно: почему она принесла вот так бокалы в спальню, именно в спальню, без бутылки и закуски на подносе? Никогда за все время их знакомства так не делала. Если случится, то непременно сейчас...
   Судя По аромату, в бокале – итальянский вермут, чей резковатый запах и терпкий специфический вкус как раз и способны отбить характерный привкус чего-то вроде лауданума. Еще несколько мгновений – и она начнет беспокоиться... Что же, сослаться на полнейшее нежелание пить?
   – Черт! – воскликнул он, так и не отпив из бокала. – Вон там, у тебя за спиной! Мышь под столиком!
   Надя отреагировала на эту новость так, как это и было всегда свойственно особам ее пола, – не завизжала, правда, не стала вскакивать на постель, но инстинктивно шарахнулась, посмотрела в ту сторону. Сабинин находился вне поля ее зрения достаточно долго времени, чтобы выполнить задуманное.
   – Где? – обернулась она.
   Сабинин отнимал от губ пустой бокал со столь безмятежным видом, словно только что осушил его до донышка. Вытер губы тыльной стороной ладони:
   – Вон там пробежала, под столиком... Дать тебе браунинг?
   – Глупости какие... – сказала она, но все же отодвинулась подальше от столика с гнутыми точеными, ножками.
   – Так что за сюрприз ты мне приготовила?
   – Сейчас... Что ты морщишься?
   – Вино, по-моему, какое-то не такое... Привкус странный, – произнес он и собрался было понюхать бокал.
   Надя проворно забрала бокал у него из рук, отставила подальше:
   – Не мели вздора, отличное вино... Так вот, я решила принять твое предложение.
   – Милая! – проникновенно сказал Сабинин, шагнул к ней и обнял.
   Она не противилась, но в теле ощущалась та же напряженность. Сабинин более не сомневался, теперь он знал. Что оказался прав, что предвидел все наперед, что в его бокале был то ли яд, то ли сонная отрава. Она держится странно, совсем не так, как подобает женщине, решившейся таки бросить подполье и бежать с богатым любовником за тридевять земель на поиски пиратской фортуны...
   Что дальше? Знать бы, чего она в бокал набуровила, вдруг он изобразит не те симптомы... А впрочем, нет, ведь не существует каких-то канонических симптомов для сонной отравы, всякий человек реагирует, в общем, сугубо индивидуально. Пожалуй, все-таки не яд – яд можно и открыть при вскрытии трупа, а к чему им это?!
   – Надюша, милая, – сказал он расстроганно. – Даже и не знаю, что тебе сказать... Как я рад... – Он отстранился, потер рукой лоб:
   – То ли я сегодня не выспался, то ли... Не пойму, что со мной. Слабость накатывается, голову туманит...
   – Да, бледный ты какой-то... – ответила она, ничуть не удивившись. – Присядь.
   Он сделал два шага назад, присел на краешек постели, где за его подушкой как раз и промокло покрывало от молниеносно выплеснутого туда содержимого бокала.
   Надя вела себя так, словно ничего экстраординарного и не происходило, – стояла у постели, глядя на него с испытующим видом, напоминавшим холодное научное любопытство ученого-вивисектора. Добросовестно делая вид, что борется с неведомым недомоганием, Сабинин моргал, тер глаза, проговорил что-то заплетающимся языком, склонил голову – и наконец виновато улыбнулся:
   – Положительно, в сон клонит... Даже не сбросив штиблет, прилег на постель лицом вниз, обхватил подушку и застыл, бормоча что-то под нос. Надя держалась с прежним, леденящим душу спокойствием: даже не сделала попытки подойти к нему, что-то сказать. Прошуршал подол шелкового платья, скрипнуло отодвигаемое кресло, шумно, трескуче вспыхнула спичка. Она, судя по звукам, преспокойно уселась и курила. Кожей, затылком, всем существом Сабинин чувствовал ее взгляд – пристальный, холодный.
   Он не знал, сколько времени прошло, лежал в прежней позе, шумно, умиротворенно дыша, временами легонько ворочаясь. Снова скрип кресла, шорох платья – Надя подошла, одним рывком забросила его ноги в штиблетах на постель, наклонилась над ним, потрясла:
   – Коля! Коля!
   Он не отзывался, старательно сопя. Стоически выдержал и крик в самое ухо, и дерганье за волосы обеими руками, и, в завершение, пару оплеух, нанесенных изо всех женских сил. Он лежал без сознания, одурманенный неведомым зельем, – и она в конце концов поверила...
   Ее быстрые шаги удалились в гостиную. Шевеля лишь рукой, Сабинин осторожно вытянул из-под подушки браунинг с патроном в стволе и сунул его во внутренний карман. В душе смешались тоска и ярость, сожаление и азарт.
   Странный скрежет – непонятный, тихий. Новые шаги – мужские, быстрые, уверенные. Дверь в спальню Надя не затворила, и до него отчетливо доносилось каждое слово:
   – Болван дрыхнет?
   Это белобрысый, сволочь такая...
   – Как колода, – звенящий голосок Нади. – Быстрее, быстрее! У нас остались считанные минуты!
   – Спешка здесь неуместна, – рассудительно произнес Джузеппе. – Я все сделаю, как надлежит.., дайте мне дорогу, взрыватели уже вставлены, не хватало только... Вот так... Сумеете выбить стекло, как я учил?
   – Постараюсь, – резко бросил белобрысый. – Не нервничайте.
   – Я не нервничаю, синьор. Хочу знать, что , каждый выполнит свою часть плана с надлежащей сноровкой, вот и все. И вот что: повторяю, сам я не собираюсь стрелять в этого недотепу. Это не по мне, господа, я террорист, а не...
   – Да помолчите вы! – прервала Надя. – Это сделают и без вас... Николае, где его паспорт?
   – Вот, возьмите, – послышался голос белобрысого. – Или...
   – Оставьте пока у себя. Потом быстренько сунете ему в карман. – Надя наставительно добавила:
   – И стреляйте непременно в грудь, переверните его сначала. Он не должен быть убит в затылок, наоборот, перестрелка меж сообщниками...
   – Я все помню. Где палка? Ага... Что они там орут?
   – Показались первые верховые, – откликнулась Надя, судя по отдалившемуся голосу, уже подошедшая к окну. – Передовые кортежа, так что время есть... Ну, с богом, по местам, господа!
   Сабинин и сам слышал, как на улице цокают копыта по брусчатке, как раздались крики толпы. Нельзя было медлить, и он, вынув браунинг, на цыпочках пробежал в гостиную, встал в безопасном отдалении, громко приказал, целя в них из пистолета:
   – Оставайтесь на месте! Замереть! Стреляю при первом движении!
   Повторилась финальная сцена классического «Ревизора» – вся троица застыла у окна в нелепых позах. Слева помещался белобрысый Николае, державший длинную толстую палку, коей намеревался вышибить высокое стекло. В центре, у придвинутого к подоконнику столика, стоял Джузеппе, бережно касаясь пальцами двух больших металлических коробок, представлявших собою самые обычные упаковки из-под дорогого китайского чая, вот только начинка была гораздо более неудобоварима и опасна. Надя застыла с левой стороны, у шторы. Ни у кого из них в руках, конечно же, не было оружия.
   На их лицах появилось давно ожидаемое им выражение – смесь ошеломления и ярости, – но Сабинин не имел времени к ним приглядываться. Отметив, что громоздкий dressoir стоит под прямым углом к стене, являя собою скорее распахнутую настежь дверь, за которой видна соседняя комната – самая обычная, со вкусом обставленная, – он чуть приподнял пистолет, звонко взвел большим пальцем курок и прикрикнул: