Страница:
И все же он надеялся, что не переборщил. Нет ничего страшного в том, чтобы выглядеть сомнительным субъектом, явным авантюристом. Главное – не показаться авантюристом мелким. К мелким прохвостам и отношение соответствующее, а вот авантюристы высокого полета отчего-то вызывают у многих неподдельное уважение, пусть и смешанное с другими чувствами, вроде боязливого любопытства...
– Садитесь, прошу вас, – любезно предложил господин Глоац. – Из России к нам изволили прибыть, князь?
«Просто князь, – отметил Сабинин. – Отнюдь не более приличествующее случаю „ваше сиятельство“. В комбинации с едва заметной иронией во взгляде сие означает, что рыбка заглотнула наживку. Вот и прекрасно...»
– Из Болгарского княжества, – сообщил Сабинин. – Господин Глоац, мне вас отрекомендовали самым лучшим образом, и я не стану отнимать у вас время напрасно. Давайте сразу перейдем к сути дела. Ситуация моя крайне деликатна...
– Вы, быть может, и не поверите, но так обстоит со всеми, кто сюда приходит, – добродушно прогудел толстяк. – И могу вас заверить, что деликатность здесь блюдут. Надлежащим образом.
– Вы меня окрыляете, – сказал Сабинин. – Дело в том, что я собираюсь жениться...
– Мои поздравления.
– Увы, до поздравлений еще далеко... – вздохнул Сабинин, поигрывая вульгарной тросточкой. – Избранница моя молода, очаровательна, располагает хорошим приданым. И происходит из хорошей семьи. В этом-то камень преткновения и скрыт... В семье. Эти чванливые скоробогачи...
Он замолк, доставая папиросу, предоставив остальное деловому чутью хозяина заведения. Тот после некоторого раздумья выжидательно промолвил:
– Ну что же, иногда родители питают абсолютно непонятные предубеждения против избранника их дочери...
– Господин Глоац, вы попали в самую точку! – воскликнул Сабинин проникновенно, с воодушевлением. – Клянусь фамильным гербом, на моей репутации в данный момент нет ни единого пятнышка. Никаких компрометирующих меня обстоятельств, верьте мне! Однако родители моей избранницы с достойным лучшего применения упорством продолжают интриговать... Несмотря на то, что молодая дама достигла совершеннолетия и вольна располагать собою, как ей вздумается... Это сущий ангел...
– Быть может, мы будем придерживаться конкретики? – мягко, но непреклонно предложил Глоац.
– Охотно, – кивнул Сабинин. – Дело в следующем... Венчание должно состояться через три дня. Дама только что прибыла в Лсвенбург и остановилась в отеле «Савой», в тридцать втором номере. Естественно, она живет там под своим настоящим именем – Надежда Гесслер, и это-то как раз и осложняет многое. Не буду отнимать у вас время рассказом о прошлых перипетиях, скажу лишь, что, именно на них основываясь, могу предсказать все предстоящее. Вновь появится семейный адвокат, посланный родителями, начнет интриговать и отговаривать, снова нагрянут кузены, друзья дома... С этим решительно ничего не поделаешь, я понимаю, но вот быть в курсе дела мне крайне необходимо. Вы понимаете?
– Да вроде бы, – благодушно сказал господин Глоац. – Вы хотите установить слежку за вашей дамой?
– Скрупулезнейшую! – обрадованно подхватил Сабинин. – Самую что ни на есть неусыпную или как там это называется... Я хочу знать, кто с ней видится и когда, кто к ней приходит, когда уходит, хочу знать...
– Ну, ну, довольно, – прервал Глоац. – Я уяснил суть. Сплошь и рядом, князь, мы как раз и занимаемся скрупулезнейшей слежкой за особами обоего пола. Могу вас заверить, накопили в этом изрядный опыт, хе-хе-с...
– Но имейте в виду – скрупулезнейше! – многозначительно поднял палец Сабинин. – Двадцать четыре часа в сутки! Чтобы мышь мимо не проскользнула! Понимаете? В состоянии вы это устроить?
– А вот это уже, скажу откровенно, зависит от вашей, гм, кредитоспособности, князь, – с приятной улыбкой сообщил господин Глоац. – Чтобы устроить круглосуточную, неусыпную слежку, придется задействовать, профессионально выражаясь, не одного человека и не двух, неизбежны сопутствующие расходы...
С чисто российским форсом, который вряд ли мог в данной ситуации повредить, Сабинин извлек туго набитый бумажник и, раскрыв его, с размаху положил на стол:
– Называйте вашу цену, господин Глоац! Не сочтите за пустое хвастовство, но я в случае такой потребности готов купить все ваше бюро на корню, целиком... Толстяк уставился на него с неподдельным любопытством:
– Неужели приданое так велико, князь? Мечтательно вздохнув, Сабинин завел глаза к потолку.
...Выйдя через четверть часа на улицу, он первым делом выдернул из галстука дурацкую булавку с блескучим стразом и застегнул пиджак, чтобы скрыть вульгарный жилет.
Пока что он не видел никаких изъянов в скрупулезно продуманном плане. Историйками, подобными той, что он преподнес хозяину сыскного бюро, не удивишь ни Россию, ни заграницу. Беззастенчивый охотник за приданым, встревоженное семейство, взбалмошная девица... Ситуация с душком, конечно, но ничего противозаконного в ней не усмотрит ни хозяин «Аргуса», ни здешняя полиция, с которой господин Глоац, конечно же, пребывает в добрых отношениях, как и положено человеку его ремесла. Сыскная контора и в самом деле не самая худшая здесь, он тщательно наводил справки. Очаровательная Наденька попадет под пристальное наблюдение. Даже если и обнаружит, что стала объектом слежки, ничего не заподозрит – по крайней мере, в первые дни. Кудеяр сам наставлял его на сей предмет, подробно рассказав, что подпольщик в любой момент может увидеть за собой шпиков, но это еще не повод для паники, ибо причин тут может таиться множество – от прямого интереса сыщиков именно к твоей персоне до какой-нибудь полицейской рутины, захватившей тебя в сети проформы ради... Встрепенувшись, он махнул тростью:
– Извозчик!
Глава 7.
– Садитесь, прошу вас, – любезно предложил господин Глоац. – Из России к нам изволили прибыть, князь?
«Просто князь, – отметил Сабинин. – Отнюдь не более приличествующее случаю „ваше сиятельство“. В комбинации с едва заметной иронией во взгляде сие означает, что рыбка заглотнула наживку. Вот и прекрасно...»
– Из Болгарского княжества, – сообщил Сабинин. – Господин Глоац, мне вас отрекомендовали самым лучшим образом, и я не стану отнимать у вас время напрасно. Давайте сразу перейдем к сути дела. Ситуация моя крайне деликатна...
– Вы, быть может, и не поверите, но так обстоит со всеми, кто сюда приходит, – добродушно прогудел толстяк. – И могу вас заверить, что деликатность здесь блюдут. Надлежащим образом.
– Вы меня окрыляете, – сказал Сабинин. – Дело в том, что я собираюсь жениться...
– Мои поздравления.
– Увы, до поздравлений еще далеко... – вздохнул Сабинин, поигрывая вульгарной тросточкой. – Избранница моя молода, очаровательна, располагает хорошим приданым. И происходит из хорошей семьи. В этом-то камень преткновения и скрыт... В семье. Эти чванливые скоробогачи...
Он замолк, доставая папиросу, предоставив остальное деловому чутью хозяина заведения. Тот после некоторого раздумья выжидательно промолвил:
– Ну что же, иногда родители питают абсолютно непонятные предубеждения против избранника их дочери...
– Господин Глоац, вы попали в самую точку! – воскликнул Сабинин проникновенно, с воодушевлением. – Клянусь фамильным гербом, на моей репутации в данный момент нет ни единого пятнышка. Никаких компрометирующих меня обстоятельств, верьте мне! Однако родители моей избранницы с достойным лучшего применения упорством продолжают интриговать... Несмотря на то, что молодая дама достигла совершеннолетия и вольна располагать собою, как ей вздумается... Это сущий ангел...
– Быть может, мы будем придерживаться конкретики? – мягко, но непреклонно предложил Глоац.
– Охотно, – кивнул Сабинин. – Дело в следующем... Венчание должно состояться через три дня. Дама только что прибыла в Лсвенбург и остановилась в отеле «Савой», в тридцать втором номере. Естественно, она живет там под своим настоящим именем – Надежда Гесслер, и это-то как раз и осложняет многое. Не буду отнимать у вас время рассказом о прошлых перипетиях, скажу лишь, что, именно на них основываясь, могу предсказать все предстоящее. Вновь появится семейный адвокат, посланный родителями, начнет интриговать и отговаривать, снова нагрянут кузены, друзья дома... С этим решительно ничего не поделаешь, я понимаю, но вот быть в курсе дела мне крайне необходимо. Вы понимаете?
– Да вроде бы, – благодушно сказал господин Глоац. – Вы хотите установить слежку за вашей дамой?
– Скрупулезнейшую! – обрадованно подхватил Сабинин. – Самую что ни на есть неусыпную или как там это называется... Я хочу знать, кто с ней видится и когда, кто к ней приходит, когда уходит, хочу знать...
– Ну, ну, довольно, – прервал Глоац. – Я уяснил суть. Сплошь и рядом, князь, мы как раз и занимаемся скрупулезнейшей слежкой за особами обоего пола. Могу вас заверить, накопили в этом изрядный опыт, хе-хе-с...
– Но имейте в виду – скрупулезнейше! – многозначительно поднял палец Сабинин. – Двадцать четыре часа в сутки! Чтобы мышь мимо не проскользнула! Понимаете? В состоянии вы это устроить?
– А вот это уже, скажу откровенно, зависит от вашей, гм, кредитоспособности, князь, – с приятной улыбкой сообщил господин Глоац. – Чтобы устроить круглосуточную, неусыпную слежку, придется задействовать, профессионально выражаясь, не одного человека и не двух, неизбежны сопутствующие расходы...
С чисто российским форсом, который вряд ли мог в данной ситуации повредить, Сабинин извлек туго набитый бумажник и, раскрыв его, с размаху положил на стол:
– Называйте вашу цену, господин Глоац! Не сочтите за пустое хвастовство, но я в случае такой потребности готов купить все ваше бюро на корню, целиком... Толстяк уставился на него с неподдельным любопытством:
– Неужели приданое так велико, князь? Мечтательно вздохнув, Сабинин завел глаза к потолку.
* * *
...Выйдя через четверть часа на улицу, он первым делом выдернул из галстука дурацкую булавку с блескучим стразом и застегнул пиджак, чтобы скрыть вульгарный жилет.
Пока что он не видел никаких изъянов в скрупулезно продуманном плане. Историйками, подобными той, что он преподнес хозяину сыскного бюро, не удивишь ни Россию, ни заграницу. Беззастенчивый охотник за приданым, встревоженное семейство, взбалмошная девица... Ситуация с душком, конечно, но ничего противозаконного в ней не усмотрит ни хозяин «Аргуса», ни здешняя полиция, с которой господин Глоац, конечно же, пребывает в добрых отношениях, как и положено человеку его ремесла. Сыскная контора и в самом деле не самая худшая здесь, он тщательно наводил справки. Очаровательная Наденька попадет под пристальное наблюдение. Даже если и обнаружит, что стала объектом слежки, ничего не заподозрит – по крайней мере, в первые дни. Кудеяр сам наставлял его на сей предмет, подробно рассказав, что подпольщик в любой момент может увидеть за собой шпиков, но это еще не повод для паники, ибо причин тут может таиться множество – от прямого интереса сыщиков именно к твоей персоне до какой-нибудь полицейской рутины, захватившей тебя в сети проформы ради... Встрепенувшись, он махнул тростью:
– Извозчик!
Глава 7.
Новые знакомства поневоле
Невидящим взглядом уставясь в спину извозчика, он пытался трезво и обстоятельно проанализировать первую встречу с Надеждой и, насколько удастся, проникнуть в ее характер и мысли. Вполне уместное занятие для человека, ставшего вдруг объектом какой-то непонятной ему игры...
В том, что она умна и опасна, ни малейших сомнений – Кудеяр не был чересчур уж откровенен, но рассказал достаточно. Абы кто доверенным лицом Суменкова стать не может...
Конечно, не родился еще на свет тот, кто мог бы всецело познать женскую сущность (хвастуны не в счет), но все же Сабинин кое-что повидал в этой жизни, в том числе и женщин. И кое-какие выводы сделать мог.
Мужчина определенного возраста и жизненного опыта неплохо защищен от пресловутых роковых женщин – той их разновидности, что ни на миг не дает забыть, какая она роковая. Тех, на чьем прекрасном личике огромаднейшими буквами изображено: «Я и есть р-роковая красотка, не сомневайтесь! Вы совершенно правы, в данный конкретный момент я тем и занимаюсь, что вас пленяю, беззастенчиво и открыто!»
Конечно, и таким многие поддаются – но далеко не все, господа, далеко не все... Есть другая разновидность, гораздо опаснее. И Наденька как раз из них...
Она не играет, не кокетничает в стиле femme fatale, она мина, проста и естественна, как река или радуга.., но в этом и кроется игра. Игра, завораживающая этой насмешливой естественностью, словно бы даже холодностью. В какой-то внешне неуловимый миг ты вдруг осознаешь, что, оказывается, сходишь с ума по этой красавице, обходящейся с тобой чуть ли не как с братом, начинаешь ее желать, страдать, томиться.., и не понимаешь уже, что оказался на крючке, заглотнул его так глубоко, что при малейшем движении стальное острие вспорет живое мясо... И все, ты погиб. Наверное, именно так в свое время и обстояло с Кудеяром, а ведь не мальчишка-гимназист, эксы ставил, немало загубленных душ на счету, но вот поди ж ты, он о ней до сих пор спокойно говорить не может, что-то промелькивает в глазах, та самая неизбывная тоска. Самому бы не пропасть... Бог ты мой, до чего она все же очаровательна!
Остается изо всех сил цепляться за рассудочный, холодно поставленный вопрос: ну, а зачем ей, собственно, товарищ Николай? Доподлинно известно, конечно, что дела у господ эсеров обстоят не лучшим образом, и все же, все же?
Расплатившись с извозчиком, он спрыгнул на тротуар и, вертя вульгарной тросточкой – а куда же ее прикажете девать, не выбрасывать же было в мусорную урну на глазах прохожих? – направился к столикам под бело-желтой маркизой, заведению оборотистого пана Ксаверия. Ром там и в самом деле был неплох, да вдобавок Кудеяр, ручаться можно, ждет отчета о встрече...
Из дюжины столиков оказались занятыми всего четыре – ага, вот и Кудеяр за крайним, не заметил пока, вот и Петрусь с малороссом Федором кофе с ромом пробавляются, куда наверняка напузырили больше рома, чем кофе, – эти молодцы, подобно своим вождям, в аскеты не спешат записываться. Вот и Катенька шествует с неизменным тяжелым ридикюльчиком.., а ведь придется и с ней как-то решать, поскольку... Боже!
Он слишком поздно понял, что матово отблескивающий предмет в руке девушки – английский револьвер «Бульдог» убойного калибра.
Время, казалось, остановилось, а они все оказались в нем замурованными, словно насекомые в допотопном янтаре.
"Катенькина рука с револьвером поднималась невыносимо медленно, наводя дуло «Бульдога» прямо в грудь бородатому пожилому господину за столиком, а тот, обездвиженный тем же невыносимо замедлившимся временем, ужасно медленно разевал рот, глаза его явственно круглели, вылезая из орбит, и послышался то ли стон, то ли оханье, а потом все звуки заглушили хлесткие и частые хлопки «Бульдога»...
Потом время опять рванулось дикой пришпоренной лошадью, и бородатый, по виду типичнейший австрийский бюргер, рантье, неуловимо кого-то Сабинину напоминавший, прижал обе руки к груди, где по белоснежной манишке расплывались жуткие темные пятна, стал валиться влево, выпадая из легкого плетеного креслица, истерически завизжала и тут же смолкла сидевшая с ним дама, еще кто-то вскрикнул, заметался. Но страшнее всего было Катенькино лицо, спокойное, торжествующее, можно даже выразиться, веселое...
Сабинин прыгнул, не раздумывая, выпустив дурацкую трость, отчаянно задребезжавшую на брусчатке, поймал тонехонькое Катенькино запястье, стал выкручивать из пальцев воняющий тухлой пороховой гарью револьвер. Совсем рядом увидел белое лицо Кудеяра – тот не помогал и не мешал, просто стоял соляным столбом...
Девичьи пальчики неожиданно легко разжались, и тяжелый «Бульдог» остался у него в руке. Сабинин так и держал его – за барабан, стволом к себе, совершенно не представляя, что же делать дальше. А девушка, стоя совершенно спокойно, вдруг закричала ему прямо в лицо:
– Ну что вы мешаетесь? Посмотрите на сатрапа! Неужели не нравится? Это же Дурново собственной персоной! Получил свое, сатрап, получил, получил!
В ее звонком, решительном голосе была такая убежденность, что Сабинин невольно оглянулся через плечо. В полном расстройстве чувств, глядя на лежавшего навзничь австрияка, – тот уже не шевелился, таращась в никуда стекленеющими глазами, – некоей трезвой частичкой сознания отметил, что тот и впрямь смахивает на бывшего министра внутренних дел Российской империи Петра Николаевича Дурново, – вот на кого показался похожим, точно! – хотя откуда здесь взяться Дурново? Не далее как сегодня утром газеты упоминали, что Дурново по-прежнему отдыхает в Ницце.
Вокруг оказались словно бы восковые фигуры из паноптикума. Никто не шевелился, кроме продолжавшей что-то выкрикивать Кати. Возможно, попросту не понимали, что теперь следует делать. Сабинин тоже себе этого не представлял.
Несколькими секундами позже в происходящее властно и непреклонно вмешался полицейский порядок, одинаковый под любыми географическими широтами: неподалеку сразу с трех сторон послышались трели свистков, затопали по брусчатке тяжелые сапоги, кто-то рявкнул отрывистую команду, кто-то потянул из руки Сабинина револьвер, и тот с превеликой охотой разжал пальцы. Только Катя, ничуть не обеспокоенная внезапно возникшей суетой вокруг, что-то кричала – про казнь сатрапов, про их историческую обреченность...
...Если обращаться к поэтическим метафорам, полицейский чиновник Матчек чрезвычайно напоминал древнеримского льва, привыкшего питаться христианами. А ежели вернуться к будничной прозе жизни, то этот лысоватый субъект годочков пятидесяти выглядел совершеннейшей скотиной, каковой наверняка и являлся.
– Я в четвертый раз повторяю, – сказал Сабинин с тяжким вздохом. – Никакого отношения к этому.., прискорбному событию я не имел, просто случайно оказался рядом.
– Это у вас привычка такая – оказываться рядом с местами, где совершаются убийства?
– Помилуйте! – сказал Сабинин, изо всех сил пытаясь сохранять хладнокровие. – Странные вы какие-то вещи говорите. Можно подумать, были какие-то другие убийства, где я тоже оказывался свидетелем? Не соблаговолите ли назвать таковые?
Король и император, висевший над головой чиновника, сурово взирал на него, словно бы удрученный запирательствами. «Любопытно, – подумал Сабинин. – А ведь здешний портрет императора, в отличие от тех, что доводилось видеть в более мирных учреждениях и присутственных местах, и в самом деле похож скорее на изображение сурового пристава, решающего судьбу мелкого воришки. Ишь, как вызверился... Не специально ли было задумано?»
– Я вам не обязан ничего называть!
– Мы с вами беседуем уже добрую четверть часа, – сказал Сабинин. – И я никак не могу доискаться до смысла беседы... Я его, откровенно говоря, и не вижу пока...
– А это и не ваше дело – видеть смысл! – рявкнул Матчек. – Не ваше дело, ясно? Чтобы видеть смысл, здесь как раз и сидим мы. В н а шей империи именно так и заведено!
– В ваше и? – переспросил Сабинин с видом крайнего простодушия.
У него не было никаких сомнений, что «Мат-чек» – попросту перекроенная по верноподданническим причинам на немецкий лад чешская фамилия. А первоначально, надо полагать, его собеседник писался то ли «Мачек», то ли «Машек».
Очень похоже, Матчек понял подтекст невинного вопроса – побагровел, налился кровью и рявкнул:
– Вы мне здесь не умничайте! Не усугубляйте свое и без того печальное положение!
– И отчего же оно печальное?
– Жандармский патруль, между прочим, застал именно вас с оружием в руках. – Матчек торжествующе хлопнул ладонью по лежащим перед ним бумагам:
– Вот вам надлежаще оформленный рапорт вахмистра Куглера, номер тридцать два шестьдесят семь: по прибытии на место преступления....человек с оружием в руках.., каковое было у него отобрано жандармом Жебровским, входившим в состав патруля... – Но позвольте! – воскликнул Сабинин. – Ведь стрелявшая тут же была задержана, есть свидетели...
– И что же, это вам мешает оказаться сообщником? – зловеще прищурился Матчек. – Ничуть не мешает.
– Глупости какие...
– Извольте следить за словами!
– Позвольте вам заметить, что я – иностранный подданный, – сказал Сабинин.
– Это вас не освобождает от обязанности относиться с должным уважением к чинам императорской полиции, – отрезал Матчек. – И положения вашего не облегчает ничуть. Я все более склоняюсь к мысли, что вас следует отправить к судебному следователю, согласно законам. Пусть он вашей персоной и занимается. Сначала посидите на нарах...
– Послушайте, – сказал Сабинин. – Объясните хотя бы, чего вы от меня добиваетесь. Разговор у нас получается какой-то беспредметный, я попросту не понимаю, что вы от меня хотите.
– Отправить вас туда, где таким субъектам самое место! – рыкнул Матчек. – Обосновались тут:., революционеры!
Дверь открылась, и вошел второй – в таком же вицмундире, но гораздо моложе на вид, практически ровесник Сабинина. И уж, безусловно, лишенный зверообразноеT в облике, похожий то ли на бравого гусара, то ли на завсегдатая светских раутов.
– Что это у вас здесь творится, господа? – спросил он вполне дружелюбно. – В коридоре слышно, как тут кричат...
Матчек волшебным образом переменился, пытаясь выглядеть мирно и где-то даже подобострастно. Судя по его поведению, вошедший, хотя и моложе годами, был, несомненно, старше чином. Сабинин несколько воспрянул духом: у вновь пришедшего на лице читался несомненный ум, которого Матчеку откровенно не хватало...
– Видите ли, господин советник... – промямлил Матчек в замешательстве. – Этот несомненный анархист...
– Ну что же вы вот так сразу, дражайший Матчек? – поднял брови вошедший. – Вполне приличный господин, вряд ли заслуживает некорректного обращения... Насколько я понимаю, вы и есть господин Трайков, оказавшийся свидетелем недавней.., трагедии?
– Совершенно верно, – сказал Сабинин. – Свидетель...
– Я как раз просматривал бумаги... – сказал молодой полицейский чин. – Не будете возражать, если приглашу вас для беседы?
– Никоим образом, – сказал Сабинин и, не теряя времени, встал.
– Я как раз собирался отправить этого.., господина к судебному следователю, – сообщил Матчек, насупясь.
– На каком же основании? – пожал плечами молодой. – Положительно, вы перегибаете палку... Что подумает, какого мнения будет об австрийской полиции благонамеренный иностранец? Пойдемте, господин Трайков.
Уже в коридоре Сабинин обернулся, бросил назад быстрый взгляд: вот удивительно, Матчек вовсе не выглядел удрученным или обиженным, он довольно ухмылялся, глядя вслед, и, неожиданно встретившись глазами с Сабининым, даже растерялся на миг...
«Ах, вот оно что... – подумал Сабинин. – Полицейские штучки. Грубый бурбон пугает, грозит незамедлительно отправить на нары, а потом приходит обходительный, вполне светский чиновник, коему по контрасту так и тянет излить душу. Ну, эти приемчики мы тоже знаем...»
Вслед за молодым он вошел в такой же небольшой, казенного вида кабинетик, где государь император Франц-Иосиф взирал со стены не менее грозно, чем в только что покинутом помещении.
– Садитесь, – сказал полицейский, придвигая ему пепельницу. – Вы ведь курите? Меня зовут Генрих Мюллер, чин – полицейский комиссар. Именно на мою долю выпало расследовать данное печальное происшествие... Хочу сразу заявить, что вас никто ни в чем не обвиняет, в вашу пользу свидетельствует слишком много людей, от посетителей и кельнеров до жандармов. Вы всего лишь отобрали оружие у этой девицы.., что само по себе было довольно смелым поступком, она ведь могла и не остановиться на достигнутом, стрелять далее... Вы уж не обижайтесь на старину Матчека, с ним случаются приливы этакого служебного рвения. Эти чехи.., в положении Матчека приходится быть святее Папы Римского... Он вам и в самом деле угрожал арестом?
– Представьте себе, – сердито сказал Сабинин.
– Бедный Матчек, воображение у него убогое, а перспективностью мышления не отличался отроду... – Мюллер с тонкой улыбкой смотрел на собеседника. – Мы-то с вами прекрасно знаем, господин Трайков, какие последствия имел бы ваш арест... У нас есть парламент, в парламенте сильны социал-демократы, в подобных случаях, когда полиция хватает их иностранных коллег, они тут же поднимают шум до небес, как не раз уже бывало. Запрос в парламенте, неудовольствие министров, вопли прессы.., и крайней всегда оказывается тупая, звероподобная полиция, приравнивающая героических борцов за свободу Отечества к уголовным преступникам... Имеем печальный опыт. Так что можете вольно и невозбранно пользоваться гостеприимством Австрийской империи...
Пожалуй, он откровенно насмехался, но тонко, завуалированно, сохраняя видимость светских приличий. Сабинин почувствовал себя немного неловко, словно в этой ситуации для него было нечто унизительное.
– Значит, вы болгарин... – задумчиво протянул Мюллер. – Вы знаете, впервые встречаю болгарина. До сих пор как-то не доводилось.., говорят, у вас очень своеобразный язык.., я никоим образом не смею вам приказывать, но, быть может, вы скажете мне несколько фраз по-болгарски? Мне просто любопытно послушать, сам я – венец чистейшей воды, здесь недавно, никогда не имел случая сталкиваться со славянскими языками... Сделайте такое одолжение.
Он смотрел наивно, с детским любопытством, как будто существуют на свете наивные полицейские комиссары... Какое-то время Сабинин пребывал в растерянности. Изложить ему, что ли, первоначальную легенду о маленьком болгарском мальчике, в самом нежном возрасте увезенном родителями на чужбину и потому языка не знающим вовсе? А не повлечет ли это за собой более детальные расспросы? Тогда придется импровизировать на ходу, и кто знает, каковы будут последствия... Да ну его к черту, придется рискнуть... С дружелюбной улыбкой Сабинин продекламировал на чистейшем русском:
– Ходит птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий...
– Что ж, довольно музыкальный язык, – сказал комиссар Мюллер, внимательно его слушавший. – Что-то это мне напоминает... – И внезапно, легонько помахивая сигаретой, словно дирижерской палочкой, нараспев сказал по-русски, довольно чисто и грамотно:
– Трубят голубые гусары и в город въезжают толпой, а завтра мою дорогую гусар уведет голубой...
«Вот так сюрприз! – в смятении подумал Сабинин. – Неужели он владеет русским? Настолько, что знает даже довольно старые романсы, модные в офицерской среде? Если так, он меня определенно подловил...»
– Простите? – поднял он брови с невозмутимым видом. – Что вы сказали?
– О, пустяки, – безмятежно ответил Мюллер. – Это русская пословица, читал где-то... – Он смотрел на Сабинина с легкой насмешкой, испытующе. – Впрочем, болгарский, насколько я знаю, довольно близок к русскому? Странно, что вы не поняли...
– Ну, близость языков – понятие относительное, – сказал Сабинин, которого не покидало неприятное ощущение некоего провала. – Вы, австрийцы, тоже вроде бы на немецком говорите, но расхождения таковы, что я далеко не сразу научился австрийцев понимать, хотя немецкий изучал скрупулезно...
– О да, – охотно подхватил Мюллер. – И даже более того: немцы в Германии сами порою друг друга не понимают, баварец не всегда и договорится с саксонцем, а уж ужасное наречие мекленбуржцев...
Он держался совершенно непринужденно, его ничуть не заботило, что беседа приняла какой-то странный характер, – словно и не было у него другой задачи, кроме как рассуждать со случайным болгарином о языковых тонкостях. Что за игру ведет этот лощеный тип и какие цели преследует?
– Мне, право, нелегко... – сказал Сабинин. – Я понимаю, что в учреждениях, подобных здешнему, решающее слово всегда остается за хозяином, и тем не менее... Видите ли, у меня вскорости должна состояться встреча с дамой...
– О, право же, господин Трайков, это я должен извиниться за то, что столь беззастенчиво занимаю ваше время! – воскликнул комиссар Мюллер с тем же наивным видом. – У меня нет причин вас далее задерживать, императорско– королевская полиция не имеет к вам никаких претензий... – Он поднялся первым. – Вы так и проживаете в пансионате «У принцессы Елизаветы?» Что ж, исключительно респектабельное заведение, как нельзя более подходящее для человека вашего положения... Вас проводить, или вы сами найдете дорогу?
– Сам, – сказал Сабинин.
– Что ж, не смею отнимать ваше драгоценное время... Честь имею!
Вахмистр, сидевший за деревянной стойкой, разгораживавшей приемную пополам, мельком покосился на него и вновь уткнулся в какие-то свои бумаги. Сабинин направился к двери, отметив краем глаза, что человек в штатском, доселе опиравшийся на стойку рядом с вахмистром, двинулся следом, – совершенно открыто, ничуть не таясь. «Чересчур глупо для полицейского агента в штатском», – подумал Сабинин, с превеликим облегчением захлопывая за собой дверь комиссариата и вдыхая пресловутый воздух свободы.
– Простите, можно вас на два слова? Это тот, в штатском. Остановившись, Сабинин окинул его неприязненным взглядом – чем, похоже, нимало не смутил. Лет тридцати, одет довольно прилично, и немецким владеет неплохо, правда, несколько суетлив, сразу бросается в глаза...
– Да? – кратко сказал Сабинин.
– Тысяча извинений, господин Трайков... Мы не могли бы поговорить?
– На предмет? – ледяным тоном произнес Сабинин.
– Предмет разговора может оказаться обоюдовыгодным...
– Не люблю загадок, – сказал Сабинин. – Особенно когда мне их подсовывают на улице незнакомые люди. Откуда вы меня знаете?
– Положение обязывает, – с нервным смешком признался незнакомец. – Позвольте представиться? Карл Вадецкий, репортер «Loewenbuiger Spiegel»... Имею некоторые связи в полиции, отсюда и заочное знакомство... Мы не могли бы поговорить? Неподалеку есть неплохой винный погребок, разумеется, счет оплачиваю я.
Какое-то время Сабинин размышлял: а не послать ли этого щелкопера ко всем чертям? Но, подумав, кивнул:
– Ладно, пойдемте. Только имейте в виду, что ру.., что болгарин может выпить немало, в особенности когда по счету платит собутыльник...
– Придется смириться с неизбежным, – торопливо заверил собеседник.
В том, что она умна и опасна, ни малейших сомнений – Кудеяр не был чересчур уж откровенен, но рассказал достаточно. Абы кто доверенным лицом Суменкова стать не может...
Конечно, не родился еще на свет тот, кто мог бы всецело познать женскую сущность (хвастуны не в счет), но все же Сабинин кое-что повидал в этой жизни, в том числе и женщин. И кое-какие выводы сделать мог.
Мужчина определенного возраста и жизненного опыта неплохо защищен от пресловутых роковых женщин – той их разновидности, что ни на миг не дает забыть, какая она роковая. Тех, на чьем прекрасном личике огромаднейшими буквами изображено: «Я и есть р-роковая красотка, не сомневайтесь! Вы совершенно правы, в данный конкретный момент я тем и занимаюсь, что вас пленяю, беззастенчиво и открыто!»
Конечно, и таким многие поддаются – но далеко не все, господа, далеко не все... Есть другая разновидность, гораздо опаснее. И Наденька как раз из них...
Она не играет, не кокетничает в стиле femme fatale, она мина, проста и естественна, как река или радуга.., но в этом и кроется игра. Игра, завораживающая этой насмешливой естественностью, словно бы даже холодностью. В какой-то внешне неуловимый миг ты вдруг осознаешь, что, оказывается, сходишь с ума по этой красавице, обходящейся с тобой чуть ли не как с братом, начинаешь ее желать, страдать, томиться.., и не понимаешь уже, что оказался на крючке, заглотнул его так глубоко, что при малейшем движении стальное острие вспорет живое мясо... И все, ты погиб. Наверное, именно так в свое время и обстояло с Кудеяром, а ведь не мальчишка-гимназист, эксы ставил, немало загубленных душ на счету, но вот поди ж ты, он о ней до сих пор спокойно говорить не может, что-то промелькивает в глазах, та самая неизбывная тоска. Самому бы не пропасть... Бог ты мой, до чего она все же очаровательна!
Остается изо всех сил цепляться за рассудочный, холодно поставленный вопрос: ну, а зачем ей, собственно, товарищ Николай? Доподлинно известно, конечно, что дела у господ эсеров обстоят не лучшим образом, и все же, все же?
Расплатившись с извозчиком, он спрыгнул на тротуар и, вертя вульгарной тросточкой – а куда же ее прикажете девать, не выбрасывать же было в мусорную урну на глазах прохожих? – направился к столикам под бело-желтой маркизой, заведению оборотистого пана Ксаверия. Ром там и в самом деле был неплох, да вдобавок Кудеяр, ручаться можно, ждет отчета о встрече...
Из дюжины столиков оказались занятыми всего четыре – ага, вот и Кудеяр за крайним, не заметил пока, вот и Петрусь с малороссом Федором кофе с ромом пробавляются, куда наверняка напузырили больше рома, чем кофе, – эти молодцы, подобно своим вождям, в аскеты не спешат записываться. Вот и Катенька шествует с неизменным тяжелым ридикюльчиком.., а ведь придется и с ней как-то решать, поскольку... Боже!
Он слишком поздно понял, что матово отблескивающий предмет в руке девушки – английский револьвер «Бульдог» убойного калибра.
Время, казалось, остановилось, а они все оказались в нем замурованными, словно насекомые в допотопном янтаре.
"Катенькина рука с револьвером поднималась невыносимо медленно, наводя дуло «Бульдога» прямо в грудь бородатому пожилому господину за столиком, а тот, обездвиженный тем же невыносимо замедлившимся временем, ужасно медленно разевал рот, глаза его явственно круглели, вылезая из орбит, и послышался то ли стон, то ли оханье, а потом все звуки заглушили хлесткие и частые хлопки «Бульдога»...
Потом время опять рванулось дикой пришпоренной лошадью, и бородатый, по виду типичнейший австрийский бюргер, рантье, неуловимо кого-то Сабинину напоминавший, прижал обе руки к груди, где по белоснежной манишке расплывались жуткие темные пятна, стал валиться влево, выпадая из легкого плетеного креслица, истерически завизжала и тут же смолкла сидевшая с ним дама, еще кто-то вскрикнул, заметался. Но страшнее всего было Катенькино лицо, спокойное, торжествующее, можно даже выразиться, веселое...
Сабинин прыгнул, не раздумывая, выпустив дурацкую трость, отчаянно задребезжавшую на брусчатке, поймал тонехонькое Катенькино запястье, стал выкручивать из пальцев воняющий тухлой пороховой гарью револьвер. Совсем рядом увидел белое лицо Кудеяра – тот не помогал и не мешал, просто стоял соляным столбом...
Девичьи пальчики неожиданно легко разжались, и тяжелый «Бульдог» остался у него в руке. Сабинин так и держал его – за барабан, стволом к себе, совершенно не представляя, что же делать дальше. А девушка, стоя совершенно спокойно, вдруг закричала ему прямо в лицо:
– Ну что вы мешаетесь? Посмотрите на сатрапа! Неужели не нравится? Это же Дурново собственной персоной! Получил свое, сатрап, получил, получил!
В ее звонком, решительном голосе была такая убежденность, что Сабинин невольно оглянулся через плечо. В полном расстройстве чувств, глядя на лежавшего навзничь австрияка, – тот уже не шевелился, таращась в никуда стекленеющими глазами, – некоей трезвой частичкой сознания отметил, что тот и впрямь смахивает на бывшего министра внутренних дел Российской империи Петра Николаевича Дурново, – вот на кого показался похожим, точно! – хотя откуда здесь взяться Дурново? Не далее как сегодня утром газеты упоминали, что Дурново по-прежнему отдыхает в Ницце.
Вокруг оказались словно бы восковые фигуры из паноптикума. Никто не шевелился, кроме продолжавшей что-то выкрикивать Кати. Возможно, попросту не понимали, что теперь следует делать. Сабинин тоже себе этого не представлял.
Несколькими секундами позже в происходящее властно и непреклонно вмешался полицейский порядок, одинаковый под любыми географическими широтами: неподалеку сразу с трех сторон послышались трели свистков, затопали по брусчатке тяжелые сапоги, кто-то рявкнул отрывистую команду, кто-то потянул из руки Сабинина револьвер, и тот с превеликой охотой разжал пальцы. Только Катя, ничуть не обеспокоенная внезапно возникшей суетой вокруг, что-то кричала – про казнь сатрапов, про их историческую обреченность...
* * *
...Если обращаться к поэтическим метафорам, полицейский чиновник Матчек чрезвычайно напоминал древнеримского льва, привыкшего питаться христианами. А ежели вернуться к будничной прозе жизни, то этот лысоватый субъект годочков пятидесяти выглядел совершеннейшей скотиной, каковой наверняка и являлся.
– Я в четвертый раз повторяю, – сказал Сабинин с тяжким вздохом. – Никакого отношения к этому.., прискорбному событию я не имел, просто случайно оказался рядом.
– Это у вас привычка такая – оказываться рядом с местами, где совершаются убийства?
– Помилуйте! – сказал Сабинин, изо всех сил пытаясь сохранять хладнокровие. – Странные вы какие-то вещи говорите. Можно подумать, были какие-то другие убийства, где я тоже оказывался свидетелем? Не соблаговолите ли назвать таковые?
Король и император, висевший над головой чиновника, сурово взирал на него, словно бы удрученный запирательствами. «Любопытно, – подумал Сабинин. – А ведь здешний портрет императора, в отличие от тех, что доводилось видеть в более мирных учреждениях и присутственных местах, и в самом деле похож скорее на изображение сурового пристава, решающего судьбу мелкого воришки. Ишь, как вызверился... Не специально ли было задумано?»
– Я вам не обязан ничего называть!
– Мы с вами беседуем уже добрую четверть часа, – сказал Сабинин. – И я никак не могу доискаться до смысла беседы... Я его, откровенно говоря, и не вижу пока...
– А это и не ваше дело – видеть смысл! – рявкнул Матчек. – Не ваше дело, ясно? Чтобы видеть смысл, здесь как раз и сидим мы. В н а шей империи именно так и заведено!
– В ваше и? – переспросил Сабинин с видом крайнего простодушия.
У него не было никаких сомнений, что «Мат-чек» – попросту перекроенная по верноподданническим причинам на немецкий лад чешская фамилия. А первоначально, надо полагать, его собеседник писался то ли «Мачек», то ли «Машек».
Очень похоже, Матчек понял подтекст невинного вопроса – побагровел, налился кровью и рявкнул:
– Вы мне здесь не умничайте! Не усугубляйте свое и без того печальное положение!
– И отчего же оно печальное?
– Жандармский патруль, между прочим, застал именно вас с оружием в руках. – Матчек торжествующе хлопнул ладонью по лежащим перед ним бумагам:
– Вот вам надлежаще оформленный рапорт вахмистра Куглера, номер тридцать два шестьдесят семь: по прибытии на место преступления....человек с оружием в руках.., каковое было у него отобрано жандармом Жебровским, входившим в состав патруля... – Но позвольте! – воскликнул Сабинин. – Ведь стрелявшая тут же была задержана, есть свидетели...
– И что же, это вам мешает оказаться сообщником? – зловеще прищурился Матчек. – Ничуть не мешает.
– Глупости какие...
– Извольте следить за словами!
– Позвольте вам заметить, что я – иностранный подданный, – сказал Сабинин.
– Это вас не освобождает от обязанности относиться с должным уважением к чинам императорской полиции, – отрезал Матчек. – И положения вашего не облегчает ничуть. Я все более склоняюсь к мысли, что вас следует отправить к судебному следователю, согласно законам. Пусть он вашей персоной и занимается. Сначала посидите на нарах...
– Послушайте, – сказал Сабинин. – Объясните хотя бы, чего вы от меня добиваетесь. Разговор у нас получается какой-то беспредметный, я попросту не понимаю, что вы от меня хотите.
– Отправить вас туда, где таким субъектам самое место! – рыкнул Матчек. – Обосновались тут:., революционеры!
Дверь открылась, и вошел второй – в таком же вицмундире, но гораздо моложе на вид, практически ровесник Сабинина. И уж, безусловно, лишенный зверообразноеT в облике, похожий то ли на бравого гусара, то ли на завсегдатая светских раутов.
– Что это у вас здесь творится, господа? – спросил он вполне дружелюбно. – В коридоре слышно, как тут кричат...
Матчек волшебным образом переменился, пытаясь выглядеть мирно и где-то даже подобострастно. Судя по его поведению, вошедший, хотя и моложе годами, был, несомненно, старше чином. Сабинин несколько воспрянул духом: у вновь пришедшего на лице читался несомненный ум, которого Матчеку откровенно не хватало...
– Видите ли, господин советник... – промямлил Матчек в замешательстве. – Этот несомненный анархист...
– Ну что же вы вот так сразу, дражайший Матчек? – поднял брови вошедший. – Вполне приличный господин, вряд ли заслуживает некорректного обращения... Насколько я понимаю, вы и есть господин Трайков, оказавшийся свидетелем недавней.., трагедии?
– Совершенно верно, – сказал Сабинин. – Свидетель...
– Я как раз просматривал бумаги... – сказал молодой полицейский чин. – Не будете возражать, если приглашу вас для беседы?
– Никоим образом, – сказал Сабинин и, не теряя времени, встал.
– Я как раз собирался отправить этого.., господина к судебному следователю, – сообщил Матчек, насупясь.
– На каком же основании? – пожал плечами молодой. – Положительно, вы перегибаете палку... Что подумает, какого мнения будет об австрийской полиции благонамеренный иностранец? Пойдемте, господин Трайков.
Уже в коридоре Сабинин обернулся, бросил назад быстрый взгляд: вот удивительно, Матчек вовсе не выглядел удрученным или обиженным, он довольно ухмылялся, глядя вслед, и, неожиданно встретившись глазами с Сабининым, даже растерялся на миг...
«Ах, вот оно что... – подумал Сабинин. – Полицейские штучки. Грубый бурбон пугает, грозит незамедлительно отправить на нары, а потом приходит обходительный, вполне светский чиновник, коему по контрасту так и тянет излить душу. Ну, эти приемчики мы тоже знаем...»
Вслед за молодым он вошел в такой же небольшой, казенного вида кабинетик, где государь император Франц-Иосиф взирал со стены не менее грозно, чем в только что покинутом помещении.
– Садитесь, – сказал полицейский, придвигая ему пепельницу. – Вы ведь курите? Меня зовут Генрих Мюллер, чин – полицейский комиссар. Именно на мою долю выпало расследовать данное печальное происшествие... Хочу сразу заявить, что вас никто ни в чем не обвиняет, в вашу пользу свидетельствует слишком много людей, от посетителей и кельнеров до жандармов. Вы всего лишь отобрали оружие у этой девицы.., что само по себе было довольно смелым поступком, она ведь могла и не остановиться на достигнутом, стрелять далее... Вы уж не обижайтесь на старину Матчека, с ним случаются приливы этакого служебного рвения. Эти чехи.., в положении Матчека приходится быть святее Папы Римского... Он вам и в самом деле угрожал арестом?
– Представьте себе, – сердито сказал Сабинин.
– Бедный Матчек, воображение у него убогое, а перспективностью мышления не отличался отроду... – Мюллер с тонкой улыбкой смотрел на собеседника. – Мы-то с вами прекрасно знаем, господин Трайков, какие последствия имел бы ваш арест... У нас есть парламент, в парламенте сильны социал-демократы, в подобных случаях, когда полиция хватает их иностранных коллег, они тут же поднимают шум до небес, как не раз уже бывало. Запрос в парламенте, неудовольствие министров, вопли прессы.., и крайней всегда оказывается тупая, звероподобная полиция, приравнивающая героических борцов за свободу Отечества к уголовным преступникам... Имеем печальный опыт. Так что можете вольно и невозбранно пользоваться гостеприимством Австрийской империи...
Пожалуй, он откровенно насмехался, но тонко, завуалированно, сохраняя видимость светских приличий. Сабинин почувствовал себя немного неловко, словно в этой ситуации для него было нечто унизительное.
– Значит, вы болгарин... – задумчиво протянул Мюллер. – Вы знаете, впервые встречаю болгарина. До сих пор как-то не доводилось.., говорят, у вас очень своеобразный язык.., я никоим образом не смею вам приказывать, но, быть может, вы скажете мне несколько фраз по-болгарски? Мне просто любопытно послушать, сам я – венец чистейшей воды, здесь недавно, никогда не имел случая сталкиваться со славянскими языками... Сделайте такое одолжение.
Он смотрел наивно, с детским любопытством, как будто существуют на свете наивные полицейские комиссары... Какое-то время Сабинин пребывал в растерянности. Изложить ему, что ли, первоначальную легенду о маленьком болгарском мальчике, в самом нежном возрасте увезенном родителями на чужбину и потому языка не знающим вовсе? А не повлечет ли это за собой более детальные расспросы? Тогда придется импровизировать на ходу, и кто знает, каковы будут последствия... Да ну его к черту, придется рискнуть... С дружелюбной улыбкой Сабинин продекламировал на чистейшем русском:
– Ходит птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий...
– Что ж, довольно музыкальный язык, – сказал комиссар Мюллер, внимательно его слушавший. – Что-то это мне напоминает... – И внезапно, легонько помахивая сигаретой, словно дирижерской палочкой, нараспев сказал по-русски, довольно чисто и грамотно:
– Трубят голубые гусары и в город въезжают толпой, а завтра мою дорогую гусар уведет голубой...
«Вот так сюрприз! – в смятении подумал Сабинин. – Неужели он владеет русским? Настолько, что знает даже довольно старые романсы, модные в офицерской среде? Если так, он меня определенно подловил...»
– Простите? – поднял он брови с невозмутимым видом. – Что вы сказали?
– О, пустяки, – безмятежно ответил Мюллер. – Это русская пословица, читал где-то... – Он смотрел на Сабинина с легкой насмешкой, испытующе. – Впрочем, болгарский, насколько я знаю, довольно близок к русскому? Странно, что вы не поняли...
– Ну, близость языков – понятие относительное, – сказал Сабинин, которого не покидало неприятное ощущение некоего провала. – Вы, австрийцы, тоже вроде бы на немецком говорите, но расхождения таковы, что я далеко не сразу научился австрийцев понимать, хотя немецкий изучал скрупулезно...
– О да, – охотно подхватил Мюллер. – И даже более того: немцы в Германии сами порою друг друга не понимают, баварец не всегда и договорится с саксонцем, а уж ужасное наречие мекленбуржцев...
Он держался совершенно непринужденно, его ничуть не заботило, что беседа приняла какой-то странный характер, – словно и не было у него другой задачи, кроме как рассуждать со случайным болгарином о языковых тонкостях. Что за игру ведет этот лощеный тип и какие цели преследует?
– Мне, право, нелегко... – сказал Сабинин. – Я понимаю, что в учреждениях, подобных здешнему, решающее слово всегда остается за хозяином, и тем не менее... Видите ли, у меня вскорости должна состояться встреча с дамой...
– О, право же, господин Трайков, это я должен извиниться за то, что столь беззастенчиво занимаю ваше время! – воскликнул комиссар Мюллер с тем же наивным видом. – У меня нет причин вас далее задерживать, императорско– королевская полиция не имеет к вам никаких претензий... – Он поднялся первым. – Вы так и проживаете в пансионате «У принцессы Елизаветы?» Что ж, исключительно респектабельное заведение, как нельзя более подходящее для человека вашего положения... Вас проводить, или вы сами найдете дорогу?
– Сам, – сказал Сабинин.
– Что ж, не смею отнимать ваше драгоценное время... Честь имею!
Вахмистр, сидевший за деревянной стойкой, разгораживавшей приемную пополам, мельком покосился на него и вновь уткнулся в какие-то свои бумаги. Сабинин направился к двери, отметив краем глаза, что человек в штатском, доселе опиравшийся на стойку рядом с вахмистром, двинулся следом, – совершенно открыто, ничуть не таясь. «Чересчур глупо для полицейского агента в штатском», – подумал Сабинин, с превеликим облегчением захлопывая за собой дверь комиссариата и вдыхая пресловутый воздух свободы.
– Простите, можно вас на два слова? Это тот, в штатском. Остановившись, Сабинин окинул его неприязненным взглядом – чем, похоже, нимало не смутил. Лет тридцати, одет довольно прилично, и немецким владеет неплохо, правда, несколько суетлив, сразу бросается в глаза...
– Да? – кратко сказал Сабинин.
– Тысяча извинений, господин Трайков... Мы не могли бы поговорить?
– На предмет? – ледяным тоном произнес Сабинин.
– Предмет разговора может оказаться обоюдовыгодным...
– Не люблю загадок, – сказал Сабинин. – Особенно когда мне их подсовывают на улице незнакомые люди. Откуда вы меня знаете?
– Положение обязывает, – с нервным смешком признался незнакомец. – Позвольте представиться? Карл Вадецкий, репортер «Loewenbuiger Spiegel»... Имею некоторые связи в полиции, отсюда и заочное знакомство... Мы не могли бы поговорить? Неподалеку есть неплохой винный погребок, разумеется, счет оплачиваю я.
Какое-то время Сабинин размышлял: а не послать ли этого щелкопера ко всем чертям? Но, подумав, кивнул:
– Ладно, пойдемте. Только имейте в виду, что ру.., что болгарин может выпить немало, в особенности когда по счету платит собутыльник...
– Придется смириться с неизбежным, – торопливо заверил собеседник.