Страница:
Учение началось с самых мирных вещей: черчение, измерение объема кубов и цилиндров, знакомство с лабораторными инструментами, решение задач на объем и вес. Но в один прекрасный день товарищ Козлов, поставив на стоя небольшой картонный цилиндр, весьма буднично заявил:
– Вот так, товарищи, выглядит ручная бомба нашей конструкции. Картонный корпус заполняется взрывчатым веществом, туда же вкладывается запальник... И все поняли, что подошли к сути дела.
Их учили правильно раскраивать и резать специальный толстый картон, предварительно рассчитав форму и размер оболочки – в зависимости от того, какой взрывной силы требовался снаряд. Затем занялись запальником, «душой снаряда», по лирическому сравнению Козлова. Задачка была труднейшая. Запальник должен точно соответствовать весу и объему бомбы – отсюда точнейший расчет и сугубая тщательность в работе. И невероятная осторожность в обращении. Запальник являл собою не столь уж хитрое изобретение – всего лишь запаянная с обоих концов трубка с серной кислотой, но, окажись он запаян плохо, мог в любой момент воспламениться сам по себе. Учитывая, что взрывчатые вещества хранились тут же, последствия представить несложно...
Каждый не за страх, а за совесть проверял запальники, которые мастерил. Проклятую трубку полагалось изо всех сил трясти после пайки, чтобы убедиться, что кислота не просачивается. Ежели после нескольких минут этих упражнений содержимое не вытекало, запальник на три-четыре дня оставляли лежать на ватке, пропитанной особой легковоспламеняющейся смесью. Коли ватка в итоге так и не вспыхивала – изделие считалось доброкачественным.
Однако неугомонный товарищ Козлов однажды придумал довольно тяжкое испытание...
Он вошел в мастерскую своей обычной, слегка развалистой походочкой, одетый в новенький и элегантный, только что от хорошего лсвенбургского портного костюм. Подошел к столу, в своей обычной чуточку небрежной манере взял чей-то запальник, повертел. Обвел «студиозусов» взглядом, и в глазах сверкнула этакая дьявольская искорка...
– Ну-с, отлично, запальники проверены, я вижу... – сказал он небрежно. – Теперь вот что... Разбейтесь на пары. Каждый в карман по запальнику – и шагом марш за город, на бывший артиллерийский полигон. Пешком, товарищи, пешочком... Я впереди, все остальные за мной. Дистанция меж парами – пятьдесят шагов. Всем ясно?
В подвале стояло угрюмое молчание.
– Значит, ясно, – усмехнулся Козлов. – Ну, быстренько! – сказал он и, сунув в кармин один из запальников, такой же развалочкой вышел.
Чтобы попасть за город, на заброшенный полигон, нужно было пройти по юроду верст пять – учитывая, что запальник может и полыхнуть прямо в кармане. Прогулочка не из тех, что доставляют удовольствие...
На полигоне запальники бросали сначала запаянными, в каковом состоянии взрываться им не полагалось, потом – в боевом, открыв донышко.
Оказалось, что все это было лишь «первым курсом». Началось самое рискованное – самостоятельное изготовление взрывчатых веществ: пироксилина, «менделеевского пороха», динамита. Но самым вредным и опасным оказалось приготовление мелинита – той самой взрывчатки, что была изобретена скандально известным французским умельцем Тюрпеном, а во время русско-японской войны печально и широко прославилась под именем «шимозы». Знакомый с «шимозой» отнюдь не понаслышке Сабинин хорошо представлял себе ее колоссальную взрывную мощь. Впрочем, о том же говорил и Козлов, требовавший от «студентов» особой осторожности. И все равно каждый, кто плавил в подвале особый состав, мог считать себя в процессе этого увлекательного занятия наполовину покойником.
В общем, накопленные в подвале запасы всевозможной взрывчатки были таковы, что уютный пансионат в любой момент мог взлететь на воздух в самом прямом смысле слова. На его месте осталась бы приличных размеров Яма, а близлежащие доходные дома лишились бы всех оконных стекол до единого. От тех, кто имел бы несчастье находиться в пансионате в этот момент, не осталось бы ничего, достойного упоминания и похорон. Правда, один из соучеников Сабинина, здоровый малый по кличке Петрусь (судя по некоторым обмолвкам, откуда-то с Урала), как-то заявил с ухмылочкой:
– Ничего, ребята, по крайней мере, никто ни черта и понять не успеет. От этого и жить полегче, а?
Сабинина это оптимистическое заявление отнюдь не утешило, как, впрочем, и остальных. Но что тут поделаешь? Пришлось и далее обитать над пороховым погребом, в любой миг способном преподнести сюрприз, поскольку окончание учебы не виделось даже и вдалеке – теперь они учились делать мины на якорях, ударные «адские машины», фитильные, снаряды с часовым механизмом и индуктором. Только теперь Сабинин во всей полноте осознал, сколь серьезно и опасно террористическое подполье – настоящая наука, четкая организация, профессиональная выучка, кое в чем не уступавшая армейской... Но каким мирным и уютным выглядел пансионат снаружи...
Глава 5.
– Вот так, товарищи, выглядит ручная бомба нашей конструкции. Картонный корпус заполняется взрывчатым веществом, туда же вкладывается запальник... И все поняли, что подошли к сути дела.
Их учили правильно раскраивать и резать специальный толстый картон, предварительно рассчитав форму и размер оболочки – в зависимости от того, какой взрывной силы требовался снаряд. Затем занялись запальником, «душой снаряда», по лирическому сравнению Козлова. Задачка была труднейшая. Запальник должен точно соответствовать весу и объему бомбы – отсюда точнейший расчет и сугубая тщательность в работе. И невероятная осторожность в обращении. Запальник являл собою не столь уж хитрое изобретение – всего лишь запаянная с обоих концов трубка с серной кислотой, но, окажись он запаян плохо, мог в любой момент воспламениться сам по себе. Учитывая, что взрывчатые вещества хранились тут же, последствия представить несложно...
Каждый не за страх, а за совесть проверял запальники, которые мастерил. Проклятую трубку полагалось изо всех сил трясти после пайки, чтобы убедиться, что кислота не просачивается. Ежели после нескольких минут этих упражнений содержимое не вытекало, запальник на три-четыре дня оставляли лежать на ватке, пропитанной особой легковоспламеняющейся смесью. Коли ватка в итоге так и не вспыхивала – изделие считалось доброкачественным.
Однако неугомонный товарищ Козлов однажды придумал довольно тяжкое испытание...
Он вошел в мастерскую своей обычной, слегка развалистой походочкой, одетый в новенький и элегантный, только что от хорошего лсвенбургского портного костюм. Подошел к столу, в своей обычной чуточку небрежной манере взял чей-то запальник, повертел. Обвел «студиозусов» взглядом, и в глазах сверкнула этакая дьявольская искорка...
– Ну-с, отлично, запальники проверены, я вижу... – сказал он небрежно. – Теперь вот что... Разбейтесь на пары. Каждый в карман по запальнику – и шагом марш за город, на бывший артиллерийский полигон. Пешком, товарищи, пешочком... Я впереди, все остальные за мной. Дистанция меж парами – пятьдесят шагов. Всем ясно?
В подвале стояло угрюмое молчание.
– Значит, ясно, – усмехнулся Козлов. – Ну, быстренько! – сказал он и, сунув в кармин один из запальников, такой же развалочкой вышел.
Чтобы попасть за город, на заброшенный полигон, нужно было пройти по юроду верст пять – учитывая, что запальник может и полыхнуть прямо в кармане. Прогулочка не из тех, что доставляют удовольствие...
На полигоне запальники бросали сначала запаянными, в каковом состоянии взрываться им не полагалось, потом – в боевом, открыв донышко.
Оказалось, что все это было лишь «первым курсом». Началось самое рискованное – самостоятельное изготовление взрывчатых веществ: пироксилина, «менделеевского пороха», динамита. Но самым вредным и опасным оказалось приготовление мелинита – той самой взрывчатки, что была изобретена скандально известным французским умельцем Тюрпеном, а во время русско-японской войны печально и широко прославилась под именем «шимозы». Знакомый с «шимозой» отнюдь не понаслышке Сабинин хорошо представлял себе ее колоссальную взрывную мощь. Впрочем, о том же говорил и Козлов, требовавший от «студентов» особой осторожности. И все равно каждый, кто плавил в подвале особый состав, мог считать себя в процессе этого увлекательного занятия наполовину покойником.
В общем, накопленные в подвале запасы всевозможной взрывчатки были таковы, что уютный пансионат в любой момент мог взлететь на воздух в самом прямом смысле слова. На его месте осталась бы приличных размеров Яма, а близлежащие доходные дома лишились бы всех оконных стекол до единого. От тех, кто имел бы несчастье находиться в пансионате в этот момент, не осталось бы ничего, достойного упоминания и похорон. Правда, один из соучеников Сабинина, здоровый малый по кличке Петрусь (судя по некоторым обмолвкам, откуда-то с Урала), как-то заявил с ухмылочкой:
– Ничего, ребята, по крайней мере, никто ни черта и понять не успеет. От этого и жить полегче, а?
Сабинина это оптимистическое заявление отнюдь не утешило, как, впрочем, и остальных. Но что тут поделаешь? Пришлось и далее обитать над пороховым погребом, в любой миг способном преподнести сюрприз, поскольку окончание учебы не виделось даже и вдалеке – теперь они учились делать мины на якорях, ударные «адские машины», фитильные, снаряды с часовым механизмом и индуктором. Только теперь Сабинин во всей полноте осознал, сколь серьезно и опасно террористическое подполье – настоящая наука, четкая организация, профессиональная выучка, кое в чем не уступавшая армейской... Но каким мирным и уютным выглядел пансионат снаружи...
Глава 5.
Неожиданная роль
– Бездельничаете, Николай? – раздался у него над головой веселый голос.
Он вздрогнул, поднял глаза. У лавочки стояли Кудеяр с Козловым, безукоризненные денди, франтоватые и свежие. Здесь же был и доктор Багрецов, хозяин той части строения, что представляла собой короткую палочку буквицы "Г". На втором этаже он обитал сам, а на первом держал практику. Сабинину порой приходило в голову: интересно, как держался бы сей почтенный эскулап, знай он, чем наполнен подвал и какие последствия может повлечь чья-то оплошность или просто досадная случайность?
В том, что доктор ведать ничего не ведал, не было никаких сомнений – они как-то говорили об этом с Кудеяром, вводившим новичка Сабинина в курс окружающей обстановки.
Доктор Багрецов в юности был крепко причастен к «Народной воле», но со временем совершенно отошел от тогдашних нигилистов, вообще от революционных дел Правда, в прошлом у него осталось что-то такое, что до сих пор мешало ему мирно обитать в Российском империи, и доктор много лет жил в Лсвенбурге, пусть и вполне легально, под своей собственной фамилией и с надлежащим российским паспортом, но тем не менее на родину не вернулся даже после широчайшей амнистии девятьсот пятого года Что-то серьезно препятствовало, надо полагать Даже Кудеяр толком не знал, хотя в память былых услуг относился к доктору не без уважения и считал, что ему можно доверять (не посвящая, разумеется, в детали и подробности) – Скорее уж не бездельничает, а предается поэтическим мечтаниям, такое впечатление, – сказал доктор Он был невысок, крепок и прямо-таки лучился жизненной силой. Несмотря на то, что в прошлом году ему стукнуло пятьдесят два, в бороде и усах, не говоря уж о шевелюре, не наблюдалось ни единого седого волоска. Будь он седым, как две капли воды походил бы на дедушку Мороза, каким того изображают на рождественских почтовых открытках: румяный, с крепкими, налитыми щеками, профессионально добрым, душевным взглядом из-под кустистых бровей. Среди «студиозусов», народа молодого, физически полноценного и отнюдь не чуравшегося извечных радостей жизни, давно уже кружили фривольные разговоры о том месте, какое занимает в жизни доктора Багрецова его очаровательная горничная Ванда, категорически отвергавшая любые поползновения определенного рода со стороны прилежных бомбистов. Глядя на доктора, Сабинин этим сплетням вполне верил – крепок был эскулап, полон здоровья, такой способен и заехать в ухо со всем нашим уважением, и не разочаровать вечерней порою белокурую красоточку Ванду с ее вполне женским взглядом, умудренным и довольным...
– Вот почта, – сказал Сабинин, подавая Кудеяру невеликую стопочку корреспонденции. – Нет, это мое...
– Ну да, я вижу, иначе зачем бы вам вскрывать... – Кудеяр первым делом бегло прочитал открытку и, как заключил Сабинин, был ее содержанием неприкрыто обрадован. – Николай, что-то вы и в самом деле несколько бледны, поэтически, как говорится... Здоровы?
– Да в общем-то... – пожал плечами Сабинин, громко прокашлялся. Давало о себе знать тесное общение с «шимозой».
– Кашляете, голубчик, нездорово, – сказал доктор Багрецов. – Ничего опасного, но все же Заходите, выпишу вам что– нибудь легкое и эффективное вроде героиновой настойки. Право же, нельзя усугублять, не нравится мне такой кашель...
– Да пустяки, – сказал Сабинин, принужденно улыбаясь. – Мне где-то у Чехова попадалось . "Увеличилось не число больных, а число врачей, способных наблюдать болезни. "
– Неудачная цитата, – серьезно ответил доктор. – Положительно, не нравится мне такой кашель... Так что заходите немедля. Денег я с вас не возьму – хватает на жизнь-с, припишу лишний рублик к счету какого-нибудь здешнего денежного мешка, крайне встревоженного случайным чихом.. А то заходите просто так, без церемоний. Посидим за графинчиком, поговорим о том, чем и как сейчас живет милое Отечество... Всего наилучшего!
Он залихватски поднес к полям шляпы набалдашник трости, кивнул и направился к своему крыльцу упругой, молодой походкой. Трое оставшихся смотрели ему вслед.
– А ведь каким орлом был когда-то, говаривали... – задумчиво произнес Козлов. – С Кравчинским знался, с Лизогубом... Иные уверяли даже, что имел отношение к взрыву Халтурина в Зимнем. Куда все делось? Графинчик, рублики, Вандочка... Болото.
– Ну, насильно мил не будешь, – пожал плечами Кудеяр. – По крайней мере, не только не предал никого, но и не покаялся. А вспомните хотя бы Тихомирова... Поневоле начнешь думать: лучше уж болото, чем подобное падение – Возможно, – столь же задумчиво произнес Козлов. – Вы идете?
– Нет, мне нужно перекинуться парой слов с Николаем... – произнес Кудеяр и посмотрел на «профессора бомбистских наук» довольно многозначительно.
Тот моментально понял:
– Ну, в таком случае я вас оставляю... – поклонился и быстро зашагал к пансионату.
– Что-нибудь случилось?
– С чего вы взяли? – криво усмехнулся Сабинин.
– Видно по вашему лицу. Письмо, а?
– Письмо... – эхом повторил Сабинин. – Милейший Дмитрий Петрович, я просто-таки вынужден просить у вас увольнительной. – Он приподнял руку с зажатым в ней конвертом. – Дела наконец-то сдвинулись с мертвой точки. Мой.., компаньон прибывает в самом скором времени. Здесь сказано, нехитрым шифром... В общем, мне сегодня нужно будет отлучиться. Узнаю на адресе, когда он прибывает... Уж простите, но мне необходимо сегодня отлучиться. Джентльменский договор, который мы с вами заключили...
– Да полноте! – усмехнулся Кудеяр, выглядевший с самого начала несколько озабоченным. – Мы в свое время все обговорили, и я не намерен вам препятствовать. Тем более... Тем более, дела складываются так, что я сам, очень похоже, буду вынужден вас освободить от возни с бомбами. Есть интересные повороты... Вот что... Мне нужно безотлагательно написать парочку писем, а потом я бы хотел поговорить с вами, самым приватным образом. Давайте через четверть часа встретимся за столиком у Ксаверия, хорошо?
– Слушаюсь, – по-военному четко ответил Сабинин.
– Вот и прекрасно. Пойдемте?
В пансионате они разошлись в разные стороны – Кудеяр обитал на первом этаже, а Сабинину достался номер на втором, с видом на глухие дубравы Иезуитского парка.
Однако до своего номера он добрался не сразу. Проходя мимо двери с аккуратными медными цифирками «12», старательно начищенными здешним лакеем, остановился, нагнул голову к замочной скважине и беззастенчиво прислушался Усмехнулся, без труда расслышав явственные короткие стоны с придыханиями и возню.
Не колеблясь, коротко постучал согнутым пальцем – и тут же нажал ручку двери, оказавшейся незапертой. Энергично вошел в номер Катеньки, остановился на пороге.
Шторы были не задернуты, и происходящее на постели представало во всей красе. Ситуация была немудрящей, конечно, больше всего напоминая известные парижские карточки с участием двух индивидуумов, принадлежащих к разным полам. На миг прекратив свои нехитрые телодвижения, не обремененный одеждою Петрусь повернул к вошедшему раскрасневшуюся физиономию, уставился зло, как любой на его месте. Возлежавшая с запрокинутой головой мадемуазель Катенька, напротив, таращилась на Сабинина затуманенным взглядом, не выражавшим особых эмоций.
– Ах, пардон... – произнес он, ухмыляясь про себя, и осторожненько отступил, прикрыв за собой дверь по возможности бесшумно.
Оказавшись у себя в номере, крохотном, но по-европейски чистом, присел за стол, придвинул письменные принадлежности и четким почерком вывел: «Дорогая тетушка Лотта...»
Через десять минут он вышел в коридор, держа в руке заклеенный и надписанный конверт. Аккурат в тот самый миг, когда молодые прелюбодеи покидали номер. Петрусь, кое-как причесанный, зыркнул на Сабинина насквозь неприязненно (у них с самого начала как-то не складывались отношения, а уж теперь...) и, нарочито громко топая, удалился. Катенька, наоборот, враждебности не выказывала, стояла перед Сабининым, аккуратно причесанная, безукоризненно одетая и выглядевшая столь юной и невинной, что трудно было даже и поверить, будто совсем недавно Сабинин собственными глазами лицезрел ее в позе и при обстоятельствах, более приличествующих каким-нибудь вакханкам. Или героиням парижских карточек.
Сабинин молча смотрел на нее. Симпатичная была девица, умевшая одеваться со вкусом и держать себя в обществе (как– никак дочь якутского вице-губернатора), вот только этот ее сведенный взгляд, некоторая нервность в движениях Сабинину откровенно не нравились, заставляя предполагать, что доктор Багрецов ищет себе пациентов отнюдь не там, где следовало бы при вдумчивом размышлении. Впрочем, Багрецов не специализируется в психиатрии, а здесь, полное впечатление, надобен кто-то вроде Бехтерева или Шарко... Она легонько топнула ножкой:
– Отчего у вас столь филистерская физиономия, Николай? Неужели и вы заражены этими глупыми предрассудками? Все естественное позволительно и допустимо...
– Господь с вами, Катенька, – развел он руки. – Я и не пытаюсь следовать каким-то там предрассудкам... Быть может, я и шел-то к вам, влекомый естественными побуждениями, теми же, что руководят кое-кем другим...
– Вы правду говорите?
– Ну разумеется, – кивнул он, внутренне удивляясь той циничной легкости, с которой это говорил.
– Не вижу никаких препятствий, – сказала девушка просто. – Вы мне нравитесь, Николай, к тому же товарищи дают о вас самые благоприятные отзывы... Какие могут быть церемонии между соратниками по борьбе? Я вас жду вечером, договорились?
– Почту за честь. Она поморщилась:
– Николай, отвыкайте все же от прежних оборотов речи. Какая пошлость... Вам следует быть естественнее. Понятно?
«Ax ты...» – потерянно подумал Сабинин, а вслух сказал:
– Вы очаровательны, Катенька. И желания во мне кипят, честно признаюсь...
– Вот это – другое дело. Постучитесь ко мне часов в десять вечера, я буду ждать.
Мечтательно улыбнулась и пошла по коридору, чуть помахивая дамским ридикюльчиком, довольно тяжело мотавшимся в руке оттого, что там покоился предмет, слабо гармонировавший с обычными дамскими ридикюлями, – вороненый английский револьвер серьезного калибра. Каковым эта девица, очаровательное, юное, зефирическое создание, умела пользоваться, быть может, лишь немногим хуже Сабинина. Как же иначе, если именно Катенька, нимфа из хорошего семейства, не далее как этим апрелем жахнула градоначальника в одной из центральных губерний – четырьмя пулями, практически в упор, да еще ухитрилась потом тяжело ранить двух нижних чинов жандармской команды и благополучно скрыться с места покушения...
Придется навестить ее вечером, ничего не поделаешь. Со всеми проистекающими отсюда последствиями. На душе чуточку мерзко от предстоящего – унизительно и противно чувствовать себя одним из череды, уж он-то успел за эти дни изучить Катенькины нравы, но ничего не попишешь, есть секреты, к которым можно подобраться только через нее... Секреты Кудеяра нужно знать во всех тонкостях, поскольку они отнюдь не в равном положении: Сабинин перед ним, как на ладони, следовательно, нужно добиться паритета, как выражаются дипломаты...
Бросив письмо в ящик, он свернул налево и быстрым шагом достиг кафе пана Ксаверия, где по летнему времени с дюжину столиков вынесли на мостовую, под полосатую бело-желтую маркизу. Кудеяр уже ждал его, попивая кофе с ромом по-польски.
– То же самое, – кратко распорядился Сабинин, кивнув расторопному официанту. Пригубил из своей чашки, дождался, когда официант удалится, понизил голос:
– Что-нибудь случилось?
– Да как вам сказать... – неопределенно ответил Кудеяр, вовсе не выглядевший встревоженным. – Что там у вас вышло с Петрусем? Он мне попался по дороге, прямо-таки кипит, в ваш адрес выражается вовсе уж нецензурно...
– Катенька, – пожал плечами Сабинин.
– Примерно так я и подумал... Николай, постарайтесь не создавать излишних.., коллизий. У нас все-таки серьезное.., заведение, а не петербургская «Вилла Родэ».
– Специально я ни с кем не ссорюсь, – насупился Сабинин. – Не моя вина, если иные юные хамы глядят на меня волками.
– Эти юные хамы – опытные подпольщики, которым многое в жизни пришлось перенести, – твердо сказал Кудеяр. – Учитывайте это и впредь постарайтесь ни с кем здесь не ссориться, вы же старше любого из них, можете найти линию поведения...
– Слушаюсь, – мрачно сказал Сабинин.
– Николай... – с мягкой укоризной произнес Кудеяр. – Я вам не батальонный командир, а вы – не унтер... Я всего лишь хочу остаться вашим доверенным наставником, и только... Как-никак я за многое здесь отвечаю.
– Я понимаю, – кивнул Сабинин. – И коли уж вы все же выступаете в роли батальонного командира.., в хорошем смысле, я имею в виду, вам следовало бы обратить пристальное внимание отнюдь не на меня. На ту же мадемуазель Катеньку. Разумеется, она, если пользоваться вашей терминологией, многократно проверенный на деле боевой товарищ, и все же... Найдите способ как-нибудь ей мягко намекнуть...
– А в чем дело?
– Это, конечно, не входит в мои обязанности, – не без злорадства сказал Сабинин, – но я все же позволю себе заметить: читать здешним дворникам лекции о классовой борьбе – не самое разумное, по-моему...
– Катя?
– А кто же еще? Мне поведал Обердорф, как она пыталась обучить его азам марксизма...
– В самом деле? – легонько нахмурился Кудеяр. – Что поделать, наша Екатерина Алексеевна – своеобразный человечек...
– Давайте уж разовьем эту мысль, – решительно сказал Сабинин. – Я не врач, но у меня уже сложилось впечатление, что девица, боюсь, несколько скорбна головушкой... Я – неопытный подпольщик, в каком-то смысле дебютант, но некоторые ее выходки, простите, настораживают и далекого от медицины человека. Она ведь и здесь не расстается с оружием, давеча признавалась мне, что ее порой так и тянет выстрелить в полицейского на перекрестке, поскольку он ей ужасно напоминает какого-то российского жандарма, крайне, надо полагать, досадившего...
– Да? – серьезно спросил Кудеяр. – С Катенькой, конечно, не все обстоит благополучно, и без ваших откровений замечалось нечто тревожащее.., но я постараюсь что-нибудь придумать. Не судите ее слишком строго, бедной девочке многое пришлось вынести... В общем, не забивайте себе этим голову. У меня к вам серьезный разговор, скорее даже просьба.., можете с полным на то основанием считать это моей личной просьбой... Но все – в интересах дела.
К своему удивлению, Сабинин подметил, что Кудеяр то ли чуть растерян сейчас, то ли смущен – состояние для лихого бомбиста несвойственное, если судить по прежним наблюдениям.
– Да, вот такая коллизия... – протянул его собеседник. – Моя личная просьба, но – насквозь в интересах дела...
– Случается, – сказал Сабинин. – Дело житейское, как выражается наш бравый Обердорф. А как поляки выражаются, валите уж с горы... Вы меня интригуете, право, лицо у вас загадочное донельзя... Допив одним глотком содержимое своей чашки, Кудеяр решительно спросил:
– Николай, по-моему, у вас нет причин на меня жаловаться? Я с вами был предельно честен, выполнял все обязательства и со вниманием относился к вашим просьбам...
– Согласен, – сказал Сабинин. – К чему это вступление? Уж не решили ли наконец попросить на нужды грядущей революции мои скромные сбережения, прихваченные с той стороны?
Кудеяр оторопело уставился на него. Потом звонко рассмеялся – искренне, весело, запрокидывая голову:
– Ах, вот что у вас за тревоги... Интересный ход мыслей.
– Для кого как, – сказал Сабинин. – Я ведь говорил уже: зги деньги – единственное, что у меня осталось...
– Что же, и наше дружеское расположение не в счет?
– Нет, ну разумеется... Я понимаю, что стал в какой-то мере своим...
– Ну что вы, при чем тут «в какой-то мере»? – серьезно сказал Кудеяр. – Вы, по-моему, уже, имели случай понять, что люди для нас делятся лишь на три категории: свои, враги и все остальные... Успокойтесь, ваши деньги меня не интересуют. Еще не бедствуем, право... Мне показалось, что вы без особого энтузиазма относитесь к занятиям в «бомбических классах», – вдруг резко переменил он тему. – Я прав?
– Правы, не буду скрывать, – кивнул Сабинин. – Много полезного узнал, хоть сейчас способен самостоятельно изготовить неплохую бомбу и грамотно ее использовать, но все равно... По-моему, это не моя стезя, если уж вы хотите полной откровенности.
– Я ее только приветствую, – сказал Кудеяр. – Что поделать, к этому занятию тоже необходимо своего рода призвание.
– Ну, вы же не спрашиваете согласия. Насколько мне удалось понять из вольных разговоров меж моими.., соучениками, иные тоже не пылают особым энтузиазмом.
– Интересно, кто?
– Я вам не доносчик.
– Ну, Николай, при чем тут это... – Кудеяр смотрел серьезно. – Видите ли... Я могу себе позволить быть с вами полностью откровенным. Подавляющее большинство ваших соучеников ни к чему другому и не способны. Это, так сказать, потолок их достижений. Можете видеть в моих словах проявление чрезмерного цинизма, но положение мое в чем-то напоминает положение воинского командира. Вы, когда были командиром роты, имели возможность тех из ваших солдат, кто не имеет особого призвания к кавалерийскому строю, перевести, скажем, в саперы? Нет, конечно? Вот видите... Я нахожусь в схожем положении. Но разговор не о них – о вас. У вас, сдается мне, есть все задатки, чтобы подняться над рядовыми. И я хочу поручить вам очень серьезное и ответственное дело. Сегодня краковским поездом прибывает некая дама. Ее настоящее имя вам нет необходимости знать, но что касается остального... Состоит она в партии социалистов-революционеров, в боевой организации партии. И занимает там довольно высокое положение. В настоящий момент она выступает доверенным лицом Бориса Викентьевича Суменкова. Слышали о таком?
– Еще бы. Личность в России известная даже для тех, кто не имеет отношения к подполью. Король террора...
– Да, обожает Борис Викентьевич, между нами говоря, подобные помпезные эпитеты, – усмехнулся Кудеяр. – Явственный позер, если совсем откровенно. Не отрицая за ним некоторых крупных успехов, все же замечу по секрету, что эсеры сейчас переживают не самый благоприятный для себя период. Их позиции в России изрядно подорваны последними арестами, ряды поредели, словом, организация сейчас не столь могущественна и держится главным образом за счет памяти о былых свершениях... Трудные для них времена настали, поверьте. Разумеется, товарищ Суменков никогда не признает вслух такое положение дел... Что не имеет никакого значения. Мы-то знаем истинную ситуацию...
– Вы это не без удовольствия говорите...
– Ошибаетесь, – энергично запротестовал Кудеяр. – Мы все, несмотря на партийные разногласия, объединены общей целью, свержением монархии, победой демократической республики...
– Давайте без недомолвок, – сказал Сабинин. – Мне не два года по третьему, и я достаточно долго вращаюсь среди вас... Сознайтесь, имеет место и некоторое соперничество, ревность и даже трения... С принужденной усмешкой Кудеяр в конце концов кивнул:
– Хорошо, что греха таить... Вы правильно понимаете. Впрочем, я полагаюсь на гибкость вашего ума, вы – личность незаурядная... К сожалению, все мы обыкновенные люди с присущими человеку слабостями, это находит отражение и во взаимодействии партий... Так вот, я хочу вам поручить ответственное дело. Она захочет с вами встретиться, эсеров вы уже заинтересовали. Что вы так на меня уставились? Революционное подполье кое в чем похоже на обычную деревню, где любая, даже мелкая новость обсуждается долго, подробно, во всех избах... После удачного покушения на некоего жандарма вы приобрели в определенных кругах некоторую известность, о товарище Николае говорят, он на хорошем счету... Зная эсеров, зная тяжелую ситуацию, в которой они сейчас находятся, нельзя исключать, что сия дама попытается, грубо говоря, переманить вас к ним. Я пока что, как ни ломал голову, так и не нашел другого объяснения ее внезапному визиту. И поэтому хотел бы...
– Господи, я все понял, – сказал Сабинин, когда молчание стало затягиваться вовсе уж неприлично и тягостно. – Вы хотите, чтобы я выступил при ней в роли шпиона, а? Вашего шпиона...
– Ну к чему такие словеса? Мне бы хотелось, скажем, чтобы вы вовремя ставили меня в известность о ее намерениях и помыслах, только и всего. Все это не из пошлого обывательского любопытства будет делаться, а в интересах партии. Вы ведь не отделяете себя от партии? Элементарное человеческое благородство накладывает на вас обязательства перед нами...
Он вздрогнул, поднял глаза. У лавочки стояли Кудеяр с Козловым, безукоризненные денди, франтоватые и свежие. Здесь же был и доктор Багрецов, хозяин той части строения, что представляла собой короткую палочку буквицы "Г". На втором этаже он обитал сам, а на первом держал практику. Сабинину порой приходило в голову: интересно, как держался бы сей почтенный эскулап, знай он, чем наполнен подвал и какие последствия может повлечь чья-то оплошность или просто досадная случайность?
В том, что доктор ведать ничего не ведал, не было никаких сомнений – они как-то говорили об этом с Кудеяром, вводившим новичка Сабинина в курс окружающей обстановки.
Доктор Багрецов в юности был крепко причастен к «Народной воле», но со временем совершенно отошел от тогдашних нигилистов, вообще от революционных дел Правда, в прошлом у него осталось что-то такое, что до сих пор мешало ему мирно обитать в Российском империи, и доктор много лет жил в Лсвенбурге, пусть и вполне легально, под своей собственной фамилией и с надлежащим российским паспортом, но тем не менее на родину не вернулся даже после широчайшей амнистии девятьсот пятого года Что-то серьезно препятствовало, надо полагать Даже Кудеяр толком не знал, хотя в память былых услуг относился к доктору не без уважения и считал, что ему можно доверять (не посвящая, разумеется, в детали и подробности) – Скорее уж не бездельничает, а предается поэтическим мечтаниям, такое впечатление, – сказал доктор Он был невысок, крепок и прямо-таки лучился жизненной силой. Несмотря на то, что в прошлом году ему стукнуло пятьдесят два, в бороде и усах, не говоря уж о шевелюре, не наблюдалось ни единого седого волоска. Будь он седым, как две капли воды походил бы на дедушку Мороза, каким того изображают на рождественских почтовых открытках: румяный, с крепкими, налитыми щеками, профессионально добрым, душевным взглядом из-под кустистых бровей. Среди «студиозусов», народа молодого, физически полноценного и отнюдь не чуравшегося извечных радостей жизни, давно уже кружили фривольные разговоры о том месте, какое занимает в жизни доктора Багрецова его очаровательная горничная Ванда, категорически отвергавшая любые поползновения определенного рода со стороны прилежных бомбистов. Глядя на доктора, Сабинин этим сплетням вполне верил – крепок был эскулап, полон здоровья, такой способен и заехать в ухо со всем нашим уважением, и не разочаровать вечерней порою белокурую красоточку Ванду с ее вполне женским взглядом, умудренным и довольным...
– Вот почта, – сказал Сабинин, подавая Кудеяру невеликую стопочку корреспонденции. – Нет, это мое...
– Ну да, я вижу, иначе зачем бы вам вскрывать... – Кудеяр первым делом бегло прочитал открытку и, как заключил Сабинин, был ее содержанием неприкрыто обрадован. – Николай, что-то вы и в самом деле несколько бледны, поэтически, как говорится... Здоровы?
– Да в общем-то... – пожал плечами Сабинин, громко прокашлялся. Давало о себе знать тесное общение с «шимозой».
– Кашляете, голубчик, нездорово, – сказал доктор Багрецов. – Ничего опасного, но все же Заходите, выпишу вам что– нибудь легкое и эффективное вроде героиновой настойки. Право же, нельзя усугублять, не нравится мне такой кашель...
– Да пустяки, – сказал Сабинин, принужденно улыбаясь. – Мне где-то у Чехова попадалось . "Увеличилось не число больных, а число врачей, способных наблюдать болезни. "
– Неудачная цитата, – серьезно ответил доктор. – Положительно, не нравится мне такой кашель... Так что заходите немедля. Денег я с вас не возьму – хватает на жизнь-с, припишу лишний рублик к счету какого-нибудь здешнего денежного мешка, крайне встревоженного случайным чихом.. А то заходите просто так, без церемоний. Посидим за графинчиком, поговорим о том, чем и как сейчас живет милое Отечество... Всего наилучшего!
Он залихватски поднес к полям шляпы набалдашник трости, кивнул и направился к своему крыльцу упругой, молодой походкой. Трое оставшихся смотрели ему вслед.
– А ведь каким орлом был когда-то, говаривали... – задумчиво произнес Козлов. – С Кравчинским знался, с Лизогубом... Иные уверяли даже, что имел отношение к взрыву Халтурина в Зимнем. Куда все делось? Графинчик, рублики, Вандочка... Болото.
– Ну, насильно мил не будешь, – пожал плечами Кудеяр. – По крайней мере, не только не предал никого, но и не покаялся. А вспомните хотя бы Тихомирова... Поневоле начнешь думать: лучше уж болото, чем подобное падение – Возможно, – столь же задумчиво произнес Козлов. – Вы идете?
– Нет, мне нужно перекинуться парой слов с Николаем... – произнес Кудеяр и посмотрел на «профессора бомбистских наук» довольно многозначительно.
Тот моментально понял:
– Ну, в таком случае я вас оставляю... – поклонился и быстро зашагал к пансионату.
– Что-нибудь случилось?
– С чего вы взяли? – криво усмехнулся Сабинин.
– Видно по вашему лицу. Письмо, а?
– Письмо... – эхом повторил Сабинин. – Милейший Дмитрий Петрович, я просто-таки вынужден просить у вас увольнительной. – Он приподнял руку с зажатым в ней конвертом. – Дела наконец-то сдвинулись с мертвой точки. Мой.., компаньон прибывает в самом скором времени. Здесь сказано, нехитрым шифром... В общем, мне сегодня нужно будет отлучиться. Узнаю на адресе, когда он прибывает... Уж простите, но мне необходимо сегодня отлучиться. Джентльменский договор, который мы с вами заключили...
– Да полноте! – усмехнулся Кудеяр, выглядевший с самого начала несколько озабоченным. – Мы в свое время все обговорили, и я не намерен вам препятствовать. Тем более... Тем более, дела складываются так, что я сам, очень похоже, буду вынужден вас освободить от возни с бомбами. Есть интересные повороты... Вот что... Мне нужно безотлагательно написать парочку писем, а потом я бы хотел поговорить с вами, самым приватным образом. Давайте через четверть часа встретимся за столиком у Ксаверия, хорошо?
– Слушаюсь, – по-военному четко ответил Сабинин.
– Вот и прекрасно. Пойдемте?
В пансионате они разошлись в разные стороны – Кудеяр обитал на первом этаже, а Сабинину достался номер на втором, с видом на глухие дубравы Иезуитского парка.
Однако до своего номера он добрался не сразу. Проходя мимо двери с аккуратными медными цифирками «12», старательно начищенными здешним лакеем, остановился, нагнул голову к замочной скважине и беззастенчиво прислушался Усмехнулся, без труда расслышав явственные короткие стоны с придыханиями и возню.
Не колеблясь, коротко постучал согнутым пальцем – и тут же нажал ручку двери, оказавшейся незапертой. Энергично вошел в номер Катеньки, остановился на пороге.
Шторы были не задернуты, и происходящее на постели представало во всей красе. Ситуация была немудрящей, конечно, больше всего напоминая известные парижские карточки с участием двух индивидуумов, принадлежащих к разным полам. На миг прекратив свои нехитрые телодвижения, не обремененный одеждою Петрусь повернул к вошедшему раскрасневшуюся физиономию, уставился зло, как любой на его месте. Возлежавшая с запрокинутой головой мадемуазель Катенька, напротив, таращилась на Сабинина затуманенным взглядом, не выражавшим особых эмоций.
– Ах, пардон... – произнес он, ухмыляясь про себя, и осторожненько отступил, прикрыв за собой дверь по возможности бесшумно.
Оказавшись у себя в номере, крохотном, но по-европейски чистом, присел за стол, придвинул письменные принадлежности и четким почерком вывел: «Дорогая тетушка Лотта...»
Через десять минут он вышел в коридор, держа в руке заклеенный и надписанный конверт. Аккурат в тот самый миг, когда молодые прелюбодеи покидали номер. Петрусь, кое-как причесанный, зыркнул на Сабинина насквозь неприязненно (у них с самого начала как-то не складывались отношения, а уж теперь...) и, нарочито громко топая, удалился. Катенька, наоборот, враждебности не выказывала, стояла перед Сабининым, аккуратно причесанная, безукоризненно одетая и выглядевшая столь юной и невинной, что трудно было даже и поверить, будто совсем недавно Сабинин собственными глазами лицезрел ее в позе и при обстоятельствах, более приличествующих каким-нибудь вакханкам. Или героиням парижских карточек.
Сабинин молча смотрел на нее. Симпатичная была девица, умевшая одеваться со вкусом и держать себя в обществе (как– никак дочь якутского вице-губернатора), вот только этот ее сведенный взгляд, некоторая нервность в движениях Сабинину откровенно не нравились, заставляя предполагать, что доктор Багрецов ищет себе пациентов отнюдь не там, где следовало бы при вдумчивом размышлении. Впрочем, Багрецов не специализируется в психиатрии, а здесь, полное впечатление, надобен кто-то вроде Бехтерева или Шарко... Она легонько топнула ножкой:
– Отчего у вас столь филистерская физиономия, Николай? Неужели и вы заражены этими глупыми предрассудками? Все естественное позволительно и допустимо...
– Господь с вами, Катенька, – развел он руки. – Я и не пытаюсь следовать каким-то там предрассудкам... Быть может, я и шел-то к вам, влекомый естественными побуждениями, теми же, что руководят кое-кем другим...
– Вы правду говорите?
– Ну разумеется, – кивнул он, внутренне удивляясь той циничной легкости, с которой это говорил.
– Не вижу никаких препятствий, – сказала девушка просто. – Вы мне нравитесь, Николай, к тому же товарищи дают о вас самые благоприятные отзывы... Какие могут быть церемонии между соратниками по борьбе? Я вас жду вечером, договорились?
– Почту за честь. Она поморщилась:
– Николай, отвыкайте все же от прежних оборотов речи. Какая пошлость... Вам следует быть естественнее. Понятно?
«Ax ты...» – потерянно подумал Сабинин, а вслух сказал:
– Вы очаровательны, Катенька. И желания во мне кипят, честно признаюсь...
– Вот это – другое дело. Постучитесь ко мне часов в десять вечера, я буду ждать.
Мечтательно улыбнулась и пошла по коридору, чуть помахивая дамским ридикюльчиком, довольно тяжело мотавшимся в руке оттого, что там покоился предмет, слабо гармонировавший с обычными дамскими ридикюлями, – вороненый английский револьвер серьезного калибра. Каковым эта девица, очаровательное, юное, зефирическое создание, умела пользоваться, быть может, лишь немногим хуже Сабинина. Как же иначе, если именно Катенька, нимфа из хорошего семейства, не далее как этим апрелем жахнула градоначальника в одной из центральных губерний – четырьмя пулями, практически в упор, да еще ухитрилась потом тяжело ранить двух нижних чинов жандармской команды и благополучно скрыться с места покушения...
Придется навестить ее вечером, ничего не поделаешь. Со всеми проистекающими отсюда последствиями. На душе чуточку мерзко от предстоящего – унизительно и противно чувствовать себя одним из череды, уж он-то успел за эти дни изучить Катенькины нравы, но ничего не попишешь, есть секреты, к которым можно подобраться только через нее... Секреты Кудеяра нужно знать во всех тонкостях, поскольку они отнюдь не в равном положении: Сабинин перед ним, как на ладони, следовательно, нужно добиться паритета, как выражаются дипломаты...
Бросив письмо в ящик, он свернул налево и быстрым шагом достиг кафе пана Ксаверия, где по летнему времени с дюжину столиков вынесли на мостовую, под полосатую бело-желтую маркизу. Кудеяр уже ждал его, попивая кофе с ромом по-польски.
– То же самое, – кратко распорядился Сабинин, кивнув расторопному официанту. Пригубил из своей чашки, дождался, когда официант удалится, понизил голос:
– Что-нибудь случилось?
– Да как вам сказать... – неопределенно ответил Кудеяр, вовсе не выглядевший встревоженным. – Что там у вас вышло с Петрусем? Он мне попался по дороге, прямо-таки кипит, в ваш адрес выражается вовсе уж нецензурно...
– Катенька, – пожал плечами Сабинин.
– Примерно так я и подумал... Николай, постарайтесь не создавать излишних.., коллизий. У нас все-таки серьезное.., заведение, а не петербургская «Вилла Родэ».
– Специально я ни с кем не ссорюсь, – насупился Сабинин. – Не моя вина, если иные юные хамы глядят на меня волками.
– Эти юные хамы – опытные подпольщики, которым многое в жизни пришлось перенести, – твердо сказал Кудеяр. – Учитывайте это и впредь постарайтесь ни с кем здесь не ссориться, вы же старше любого из них, можете найти линию поведения...
– Слушаюсь, – мрачно сказал Сабинин.
– Николай... – с мягкой укоризной произнес Кудеяр. – Я вам не батальонный командир, а вы – не унтер... Я всего лишь хочу остаться вашим доверенным наставником, и только... Как-никак я за многое здесь отвечаю.
– Я понимаю, – кивнул Сабинин. – И коли уж вы все же выступаете в роли батальонного командира.., в хорошем смысле, я имею в виду, вам следовало бы обратить пристальное внимание отнюдь не на меня. На ту же мадемуазель Катеньку. Разумеется, она, если пользоваться вашей терминологией, многократно проверенный на деле боевой товарищ, и все же... Найдите способ как-нибудь ей мягко намекнуть...
– А в чем дело?
– Это, конечно, не входит в мои обязанности, – не без злорадства сказал Сабинин, – но я все же позволю себе заметить: читать здешним дворникам лекции о классовой борьбе – не самое разумное, по-моему...
– Катя?
– А кто же еще? Мне поведал Обердорф, как она пыталась обучить его азам марксизма...
– В самом деле? – легонько нахмурился Кудеяр. – Что поделать, наша Екатерина Алексеевна – своеобразный человечек...
– Давайте уж разовьем эту мысль, – решительно сказал Сабинин. – Я не врач, но у меня уже сложилось впечатление, что девица, боюсь, несколько скорбна головушкой... Я – неопытный подпольщик, в каком-то смысле дебютант, но некоторые ее выходки, простите, настораживают и далекого от медицины человека. Она ведь и здесь не расстается с оружием, давеча признавалась мне, что ее порой так и тянет выстрелить в полицейского на перекрестке, поскольку он ей ужасно напоминает какого-то российского жандарма, крайне, надо полагать, досадившего...
– Да? – серьезно спросил Кудеяр. – С Катенькой, конечно, не все обстоит благополучно, и без ваших откровений замечалось нечто тревожащее.., но я постараюсь что-нибудь придумать. Не судите ее слишком строго, бедной девочке многое пришлось вынести... В общем, не забивайте себе этим голову. У меня к вам серьезный разговор, скорее даже просьба.., можете с полным на то основанием считать это моей личной просьбой... Но все – в интересах дела.
К своему удивлению, Сабинин подметил, что Кудеяр то ли чуть растерян сейчас, то ли смущен – состояние для лихого бомбиста несвойственное, если судить по прежним наблюдениям.
– Да, вот такая коллизия... – протянул его собеседник. – Моя личная просьба, но – насквозь в интересах дела...
– Случается, – сказал Сабинин. – Дело житейское, как выражается наш бравый Обердорф. А как поляки выражаются, валите уж с горы... Вы меня интригуете, право, лицо у вас загадочное донельзя... Допив одним глотком содержимое своей чашки, Кудеяр решительно спросил:
– Николай, по-моему, у вас нет причин на меня жаловаться? Я с вами был предельно честен, выполнял все обязательства и со вниманием относился к вашим просьбам...
– Согласен, – сказал Сабинин. – К чему это вступление? Уж не решили ли наконец попросить на нужды грядущей революции мои скромные сбережения, прихваченные с той стороны?
Кудеяр оторопело уставился на него. Потом звонко рассмеялся – искренне, весело, запрокидывая голову:
– Ах, вот что у вас за тревоги... Интересный ход мыслей.
– Для кого как, – сказал Сабинин. – Я ведь говорил уже: зги деньги – единственное, что у меня осталось...
– Что же, и наше дружеское расположение не в счет?
– Нет, ну разумеется... Я понимаю, что стал в какой-то мере своим...
– Ну что вы, при чем тут «в какой-то мере»? – серьезно сказал Кудеяр. – Вы, по-моему, уже, имели случай понять, что люди для нас делятся лишь на три категории: свои, враги и все остальные... Успокойтесь, ваши деньги меня не интересуют. Еще не бедствуем, право... Мне показалось, что вы без особого энтузиазма относитесь к занятиям в «бомбических классах», – вдруг резко переменил он тему. – Я прав?
– Правы, не буду скрывать, – кивнул Сабинин. – Много полезного узнал, хоть сейчас способен самостоятельно изготовить неплохую бомбу и грамотно ее использовать, но все равно... По-моему, это не моя стезя, если уж вы хотите полной откровенности.
– Я ее только приветствую, – сказал Кудеяр. – Что поделать, к этому занятию тоже необходимо своего рода призвание.
– Ну, вы же не спрашиваете согласия. Насколько мне удалось понять из вольных разговоров меж моими.., соучениками, иные тоже не пылают особым энтузиазмом.
– Интересно, кто?
– Я вам не доносчик.
– Ну, Николай, при чем тут это... – Кудеяр смотрел серьезно. – Видите ли... Я могу себе позволить быть с вами полностью откровенным. Подавляющее большинство ваших соучеников ни к чему другому и не способны. Это, так сказать, потолок их достижений. Можете видеть в моих словах проявление чрезмерного цинизма, но положение мое в чем-то напоминает положение воинского командира. Вы, когда были командиром роты, имели возможность тех из ваших солдат, кто не имеет особого призвания к кавалерийскому строю, перевести, скажем, в саперы? Нет, конечно? Вот видите... Я нахожусь в схожем положении. Но разговор не о них – о вас. У вас, сдается мне, есть все задатки, чтобы подняться над рядовыми. И я хочу поручить вам очень серьезное и ответственное дело. Сегодня краковским поездом прибывает некая дама. Ее настоящее имя вам нет необходимости знать, но что касается остального... Состоит она в партии социалистов-революционеров, в боевой организации партии. И занимает там довольно высокое положение. В настоящий момент она выступает доверенным лицом Бориса Викентьевича Суменкова. Слышали о таком?
– Еще бы. Личность в России известная даже для тех, кто не имеет отношения к подполью. Король террора...
– Да, обожает Борис Викентьевич, между нами говоря, подобные помпезные эпитеты, – усмехнулся Кудеяр. – Явственный позер, если совсем откровенно. Не отрицая за ним некоторых крупных успехов, все же замечу по секрету, что эсеры сейчас переживают не самый благоприятный для себя период. Их позиции в России изрядно подорваны последними арестами, ряды поредели, словом, организация сейчас не столь могущественна и держится главным образом за счет памяти о былых свершениях... Трудные для них времена настали, поверьте. Разумеется, товарищ Суменков никогда не признает вслух такое положение дел... Что не имеет никакого значения. Мы-то знаем истинную ситуацию...
– Вы это не без удовольствия говорите...
– Ошибаетесь, – энергично запротестовал Кудеяр. – Мы все, несмотря на партийные разногласия, объединены общей целью, свержением монархии, победой демократической республики...
– Давайте без недомолвок, – сказал Сабинин. – Мне не два года по третьему, и я достаточно долго вращаюсь среди вас... Сознайтесь, имеет место и некоторое соперничество, ревность и даже трения... С принужденной усмешкой Кудеяр в конце концов кивнул:
– Хорошо, что греха таить... Вы правильно понимаете. Впрочем, я полагаюсь на гибкость вашего ума, вы – личность незаурядная... К сожалению, все мы обыкновенные люди с присущими человеку слабостями, это находит отражение и во взаимодействии партий... Так вот, я хочу вам поручить ответственное дело. Она захочет с вами встретиться, эсеров вы уже заинтересовали. Что вы так на меня уставились? Революционное подполье кое в чем похоже на обычную деревню, где любая, даже мелкая новость обсуждается долго, подробно, во всех избах... После удачного покушения на некоего жандарма вы приобрели в определенных кругах некоторую известность, о товарище Николае говорят, он на хорошем счету... Зная эсеров, зная тяжелую ситуацию, в которой они сейчас находятся, нельзя исключать, что сия дама попытается, грубо говоря, переманить вас к ним. Я пока что, как ни ломал голову, так и не нашел другого объяснения ее внезапному визиту. И поэтому хотел бы...
– Господи, я все понял, – сказал Сабинин, когда молчание стало затягиваться вовсе уж неприлично и тягостно. – Вы хотите, чтобы я выступил при ней в роли шпиона, а? Вашего шпиона...
– Ну к чему такие словеса? Мне бы хотелось, скажем, чтобы вы вовремя ставили меня в известность о ее намерениях и помыслах, только и всего. Все это не из пошлого обывательского любопытства будет делаться, а в интересах партии. Вы ведь не отделяете себя от партии? Элементарное человеческое благородство накладывает на вас обязательства перед нами...