Бушков Александр Александрович. НКВД - Война с неведомым

   И очень быстро убеждаюсь, что никаким летаргическим сном тут и не пахнет. Самый настоящий покойник, мертвее мертвого. Окоченел, еще не пахнет, но пятна пошли. Застылый. С такой дырой в башке летаргического сна не бывает, а случается только вечный. Но вот поди ж ты, не лежится ему...
   Опять командую, чтобы положили на месте.
   Выгоняю всех, остаюсь с ним в комнатке сам на сам.
   Посижу, похожу, опять сяду. Подумал и закурил - авось не обидится, свой брат, полицейский...
   Никаких сверхестественных чудес не происходит. Лежит себе, как лежал. Только чем дальше, тем мне становится не по себе. Каганец коптит, пламешко неяркое, тени начинают по стенам ползать такие ., корявые. То ли от моих шагов ветерок, то ли пес его маму ведает. И начинает казаться от этих теней и тусклого огонька, что мертвец пошевеливается, ухмыльнуться пробует, губами дергает, положение ручонок меняет...
   Ничего не могу с собой поделать. Мурашки по спине, и все тут. Ночь, мрак за окном, коптилка едва горит, и - этот...
   Внушаю себе, что бояться нечего. Все страхи - глупые и беспочвенные. Мертвые наяву не ходят.
   В кармане у меня пистолет с двумя запасными обоймами и вдобавок граната. В соседней комнате - мой колежанек <Коллега (исковерканный польск.)> пан Антон, хотя и сволочь, но мужик отчаянный и вооруженный до зубов.
   А за окошком, близехонько - еще двое збройных <Вооруженных (польск.)>, видавших виды. Нечего бояться. И все равно, заползает в меня какой-то липконький страх, не могу там больше оставаться, и все тут...
   Не вытерпел, ушел. И что вы думаете? Пяти минут не прошло, как в комнате снова зашуршало, и мертвец оказался на полу...
   Ни нормальной обстановки для следствия, ни порядка. Родня воем воет, вдова опять без чувств, а попишка рвется наружу, христом-богом молит отпустить его из уважения к сану, твердит, что покойник из-за грехов его по-христиански ни за что упокоиться не может, так и будет кувыркаться до первых петухов...
   Не знаю, что и делать. Тупик. Меня все это не так пугает, как злит. Даже Антона проняло, хотя он до того не боялся ни бога, ни черта. Шепчет мне на ухо:
   - А знаете что, пан Евген? Давайте-ка всю эту компанию загоним в подвал при местном гестапо и там потолкуем с ними уже не торопясь. А домик сожжем к чертовой матери вместе с этим непоседой. Потом придумаем, как это отразить на бумаге. У меня тут есть камерад в зондеркоманде, возьмем огнемет на полчасика... Покойник все равно уже врачами обследован и для следствия не "очень-то и необходим. Не лежится ему, курве...
   Я ему покувыркаюсь...
   А с другой стороны, скулит попишка, опять за свое: мол, грешен был покойник, грешен, гроб его не принимает...
   Ладно, я старший. Принимаю решение в духе ясновельможного круля Соломона. Всю родню отсюда и в самом деле убрать, но не тащить их в гестапо - что мы там-то скажем? - а переместить их всех в местную криминаль - полицию. никаких огнеметов, разумеется, привлекать не будем как потом отпишемся? Немецкий порядок не предусматривает никаких ссылок на мистические обстоятельства и прочую чертовщину...
   Так и сделали. Постановили считать, что ничего мы не видели и покойник при нас из трумны на пол не путешествовал. С какими глазами я бы потом начальству излагал всю эту мистику? Начали нормальное следствие. И к следующему вечеру, как я уже говорил, размотали клубочек, выяснили и насчет той бабы, и насчет золота, которое не поделили. Взяли стрелка, и сознался он у нас быстренько, еще до применения активного следствия...
   И уехали. С разоблаченным виновником и грамотно составленным отчетом. Между прочим, начальство мне вынесло благодарность за грамотное и в сжатые сроки проведенное следствие. Я человек великодушный, отметил участие Антона - с гестапо ссориться не следовало, хорошие с ними отношения всегда пригодятся.
   Вот... А что там было дальше, как хоронили покойничка и не случалось ли с ним потом чего примечательного... Понятия не имею, не интересовался. Зачем оно мне? И без того хлопот полон рот.
   Да, а попик был прав, кончено - грехов на нем было, как блох на барбоске... Но это уж не моя забота, мне ему цветов на могилку не носить...
   2. ЛУННОЙ НОЧЬЮ, ПОСЛЕ БОЯ
   Я был совсем молод. Служил рядовым в пехоте. Меня призвали в сороковом...
   (Из рассказа исключены довольно пространные, типичные для многих пожилых немцев рассуждения: мол, никто из них не был нацистом, они попросту верили фюреру, молодые были, глупые, и на Востоке, боже упаси, не зверствовали, честно воевали... И так далее. К теме нашей книги вся эта лирика отношения не имеет).
   Все это произошло летом сорок первого. С одной стороны, это бы самый настоящий бой, с другой же - форменная катавасия, не прописанная никакими воинскими уставами. У ситуации попросту не было точного военного названия.
   Какая-то русская часть прорывалась из окружения к своим - несколько легких танков, несколько грузовых машин с солдатами. Они неожиданно объявились в расположении дивизии, наткнулись на нашу роту, ударили с тыла...
   Потом я узнал, что часть из них все же прорвалась - но это было потом...
   Мне очень повезло: пуля зацепила по касательной как выяснилось впоследствии, скользнула по голове, содрала изрядный кусок кожи, оглушила и не более того. А еще мне повезло в том, что я был на опушке леса - и, когда упал без сознания, русские легкие танки промчались в стороне, не раздавили.
   Санитары подобрали меня не сразу - я объяснял, царила некоторая неразбериха, о местонахождении нашей роты узнали не сразу, командир был убит в числе первых, он успел только разместить нас на отдых на той прогалине, а сообщить вышестоящему начальству о нашей дислокации не успел... Товарищи унесли раненых, а меня оставили среди мертвых, решили, надо полагать, что я тоже мертв. У меня вся голова была в засохшей крови, всякий мог ошибиться...
   Я очнулся глубокой ночью. Пошевелился, потрогал голову. Она болела адски, но ясно было, что кровь больше не течет, что, не считая головы, ранений больше нет. Однако крови вытекло много, я пошевелиться не мог от слабости, бил озноб...
   Я хотел покричать, позвать кого-нибудь. Наши наверняка были не особенно далеко, мы знали, что дивизия получила приказ оставаться пока что в том районе...
   И тут все звуки застряли у меня в горле.
   Понимаете ли, ночь была ясная, безоблачная, стояла полная Луна, огромная, желтоватая. Чуть приподнявшись, я видел прогалину. Метрах в ста от меня стоял русский грузовик, как-то нелепо накренившись - судя по всему, ему расстреляли кабину из пулемета, убили водителя, и машина врезалась в дерево, а потом ее чуть отбросило ударом. Повсюду лежали мертвые, наши и русские, никто не шевелился, не стонал, не звал.
   А по мертвым прыгали, резвились эти.
   Я не знаю, кто они такие. Ничего от классического облика черта с хвостом и копытами. Но и на известных науке зверей эти создания ничуть не походили.
   Они были не такие уж большие, примерно с кошку, очень поджарые, тонкие, удивительно проворные и верткие. Знаете, что самое странное? Луна светила ярко, но я не мог разглядеть их во всех подробностях, они казались как бы силуэтами. Такие гибкие, верткие, проворные силуэты. Их было много, очень много. Я не разглядел ни хвостов, ни рогов. Тонкие, длинные, удивительно проворные создания...
   Они резвились - это будет, пожалуй, самое точное слово. Играли, как дети. Прыгали с трупа на труп, гонялись друг за другом - вся суть, сразу видно, была в том, чтобы перепрыгивать с одного мертвого тела на другое, не касаясь земли. Как-то визжали при этом, похрюкивали. И это все было до предела омерзительно - они сами, их писки и хрюканье, их беззаботные игры, сам их вид. Не могу объяснить толком, но от них исходило омерзение, как от бродяги исходит дурной запах. Большая прогалина, заваленная трупами, ярко светила Луна - и эти их игры отвратительные, для них покойники были забавой, понимаете? Им это все нравилось - что лежат покойники, что их много, покойников, что тут повсюду смерть. Я не знал, что вижу, я и теперь представления не имею, кого видел, но в одном убежден совершенно точно: кто бы эти твари ни были, они глубоко враждебны человеческому роду и всем нашим моральным принципам. Того, чем живем мы, для них просто не существовало. Могу поклясться чем угодно, что я это видел не во сне и не в бреду - они были на самом деле. И они были глубоко скверные.
   Был ли я верующим? Тогда - нет? Я был молод, и нас воспитывали без особого упора на церковные ценности...
   Я лежал и смотрел. На эти их игры, прыжки с трупа на труп, на суетню... Черные, поджарые, тонкие силуэты. Они скакали, некоторые словно бы плясали, и это были очень странные пляски, опять-таки не имевшие ничего общего с человеческими танцами. Пищали, хрюкали, повизгивали. Ни одного членораздельного слова - но тем не менее у меня откуда-то было стойкое убеждение, что эти создания обладают своеобразной разумностью.
   И потом только - не знаю, сколько времени прошло - мне стало страшно. Просто невероятно страшно. Я представил, что они сейчас заметят, что я жив... Не знаю, что бы тогда случилось, но тогда при одной мысли, что они меня сейчас увидят, волосы на голове шевелились.
   Я пошарил рядом, наткнулся на автомат. Почувствовал себя чуточку увереннее - это было оружие. Оружие всегда дает человеку уверенность, даже в такой вот ситуации...
   Осторожненько подтянул автомат к себе, за ремень. Магазин должен был быть полон - я так и не успел выстрелить, когда появились русские.
   - Голова кружилась, все тело было как ватное, но я все же чуть приподнял автомат, упер его магазином в землю, нажал на спуск и пустил длинную очередь в их сторону Прицелиться я бы не смог, стрелял наугад, над самой землей. Автомат подпрыгивал, едва не выпал из рук, я его еле удержал...
   И все пропало. Все они вмиг исчезли. Вот только что их было несколько десятков - ив следующий миг не стало ни одного. Только Луна, прогалина и трупы. Никакого шевеления.
   Очень быстро появились наши. Всего в полукилометре за лесочком устроили передвижной лазарет. Они там услышали выстрелы, и кто-то из офицеров послал солдат обследовать местность.
   Ко мне подходили осторожно, но я покричал, и они меня очень быстро подняли, унесли в лазарет. Я никому не рассказывал подробностей" вряд ли бы мне поверили. Но сам я совершенно точно знаю, что эти создания мне не привиделись. Они на самом деле водили там эти свои омерзительные пляски. Забавлялись трупами.
   Кто бы они ни были, это была нечисть. Если бы вы были на моем месте, вы пришли бы точно к тем же выводам.
   Нет, больше ничего подобного со мной не случалось. Только один раз, этот...
   3. ВСАДНИКИ НОЧНОЙ ПОРОЙ
   Году в сорок четвертом я разрабатывал немца.
   Был такой майор. Могу вам сказать только, что служил он в Абвере, а вот насчет остального, конкретного, уж простите, помолчу. Иные операции и подписки срока давности не имеют, они насовсем. Не выдавая никаких тайн, можно сказать лишь, что был он не простым военнопленным, мы его собирались использовать кое в каких операциях, к которым он до плена имел прямое отношение. Ну, словом, классика жанра, напрягите воображение и вспомните иные романы еще советского времени...
   Майор к тому времени уже немного поплыл, то есть прямого согласия на дальнейшее плодотворное сотрудничество еще на дал, но было ясно, что при неспешной и вдумчивой обработке из него еще выйдет толк в плане полной перевербовки...
   Не стоит при слове "обработка" этак многозначительно морщиться. Вы меня не правильно поняли. Его никто и пальцем не трогал. Так подобные дела не делаются. Мы все были профессионалами, и мы, и майор, а профессионала надо обхаживать, как глупую красивую лялечку на пляже в Ялте...
   Есть ситуации, когда мордобои и угрозы категорически непригодны, более того, вредны...
   Как и в том случае. Я с ним работал задушевно, ясно вам? В мою задачу вовсе не входило сделать его коммунистом или хотя бы сочувствующим - нахрен оно нам надо, откровенно говоря? - Я просто-напросто должен был вползти к нему в душу. Расположить его к себе, мягко и ненавязчиво убедить в конце концов, что ничего страшного вроде измены присяге с ним не произойдет всего-то и делов, что один профессионал, всесторонне оценив непростую жизненную ситуацию, принял решение согласиться с аргументами других профессионалов... Примерно так.
   Понимаете? Работа была ювелирная. Я, пожалуй, неудачно привел пример с бабой на пляже.
   Грамотно раскрутить неуступчивую бабу на койку - задача, конечно, порой нелегкая, но та, что стояла передо мной, была в десять раз труднее.
   К тому же проиграть я не имел права. Это несговорчивую бабу можно в конце концов послать к черту, плюнуть и переключиться на другой объект, более доступный, а вот в моем случае такое категорически исключалось условиями игры. Если начальство велит в лепешку разбиться, но выполнить поставленную задачу, никакие объяснения в случае неудачи не принимаются.
   И, знаете, у меня понемногу стало получаться.
   На объекте я даже жил с ним в одной комнате, гулял в лесочке. Беседовал главным образом на отвлеченные темы - за жизнь, как говорится.
   Издаля заходил, понемножку сужал круги... Мы это умели. Нас грамотно учили хорошие учителя...
   Так вот, когда мы с ним уже стали беседовать доверительно, он мне однажды рассказал такую историю...
   Дело это с ним произошло летом сорок первого, когда они катили вперед в полной уверенности, что этакими вот темпами и на Красную площадь въедут еще до листопада.
   Его водитель тогда сбился с дороги, заплутал где-то в лесу. Он ехал на вездеходике с одним только водителем. Особо они тогда не встревожились - ну, победители, мать их, прут почти триумфально - и, когда стало темно, продолжали петлять по лесным дорогам в надежде, что где-нибудь на своих да наткнутся.
   Временами останавливались, глушили мотор, прислушивались к ночной тишине - не слышно ли своих? Ночью, в тишине, работающий мотор машины далеко слышно, а уж танк...
   Вот во время одной из таких "рекогносцировок" с ними это и произошло.
   Он рассказывал подробно. Ночь, говорил, была светлая, со множеством звезд. Луна пошла на ущерб, но от нее еще оставалось не менее чем три четверти. Тишина, говорит, уютная, как будто и нет войны. Ночь, дорога неизвестно куда ведет, двойная колея, и он стоит на дороге, а водитель чуть поодаль, в машине.
   Тут из-за деревьев, из-за поворота показались всадники. Наш майор - он тогда, впрочем, был еще Капитаном - сначала нисколечко не встревожился, очень уж спокойно, открыто они ехали, и он поначалу решил, что это немецкая же кавалерия, обрадовался.
   И, пока смотрел на них, стал понемногу соображать, что чего-то в открывшемся ему зрелище не хватает. Чего именно, он так и не успел сообразить - разглядел, что кавалеристы-то все, как один, в буденовках...
   Самое смешное, что поначалу он даже не испугался, хотя должен был в первую очередь как-то отреагировать на внезапное появление противника. Он просто подумал чисто автоматически, как-то машинально, что зрелище это не правильное.
   Разведчик он был опытный, хваткий, знающий, моментально увидел у них у всех на груди "разговоры". Знаете, эти разноцветные полосы, нашитые на гимнастерках, на груди, поперек? Вот это в просторечии и есть "разговоры". Немец прекрасно помнил, что буденовки в Красной Армии еще носят, а вот "разговоры" отменены давненько... Так что форма не правильная, такой давно уже нет...
   И тут, говорил он, понял, чего не хватает картине...
   Звуков!
   Едущий рысью всадник производит довольно много шума - а здесь лошади копытами не стучали, уздечки не звякали, не доносилось вообще ни единого звука. Ни единого...
   Что на него нашло, он объяснить затруднялся - это с его-то привычкой умело и быстро анализировать происходящее вокруг... Что-то определенно нашло, словно столбняк напал. Он стоял, как истукан, а всадники в старой красноармейской форме, давным-давно отмененной, ехали мимо него в безукоризненном строю, эскадрон за эскадроном, не обращая ни на немцев, ни на машину, ни малейшего внимания, совершенно бесшумно ехали, и сквозь них легонечко просвечивали деревья, все окружающее... Ага, вот именно.
   Сквозь них немец видел деревья. Не люди это были вовсе, а натуральнейшие призраки. Привидения былой красной кавалерии, про которую былинники речистые ведут рассказ...
   Сколько он так стоял, не помнит. Просто вдруг как-то так оказалось, что всадники все проехали, и никого больше нет на дороге, кроме него и водителя. Водитель, тут же выяснилось, тоже наблюдал эту призрачную кавалерию. Точно так же обмерши до полной оцепенелости.
   Как, говорил, они оттуда вжарили! Наудачу, куда глаза глядят, не разбирая дороги. Ничего удивительного. Вполне возможно, я бы на их месте точно так же...
   Своих они нашли под утро, но это уже неинтересно, это бытовуха. Нашли и нашли.
   Вот такая история. Верю ли я ему? Вопрос деликатный... Сам я в жизни не сталкивался ни с какой чертовщиной - ни в форме призраков, ни в какой иной форме. Поэтому экспертом и свидетелем быть не могу.
   А что до степени достоверности показаний... Знаете, почесавши в затылке согласно старому проверенному обычаю, можно со всей откровенностью сказать: дело ясное, что дело темное... Чтобы оставить себе на всякий случай свободу для возможного маневра, скажу обтекаемо: хрен его ведает... Вообще-то эта история с призраками - единственная, выламывающаяся своим содержанием и мистической подоплекой из содержания наших с ним долгих и обстоятельных бесед. Если ее исключить, можно с уверенностью говорить, что более он ни разу не пытался подпустить какой-то мистики. И, по моему глубокому убеждению, был не из тех, кто любит сочинять завлекательные байки, пускать пыль в глаза. Не тот человеческий типаж. Этакий приземленный пруссак. В те времена еще не было компьютеров, но теперь я бы сказал, что в нем было больше от компьютера, чем от человека, типичнейший пруссак, материалист, рационалист, и все такое прочее. Атеист, между прочим. С таким контингентом работать гораздо легче. Понимаете, верующий еще строит какие-то расчеты на загробную жизнь, свято считает, что в случае героической смерти от рук супостатов на облачко воссядет с арфой. А материалист - дело качественно иное. Он-то уверен, что потом не будет ничего. Совсем. И его гораздо легче поломать. Я ведь майора доломал в конце-то концов, работал он на нас безукоризненно. Орденок я получил потом, по результатам.
   А те призраки... Конечно, если поддаться полету фантазии... Я как-то специально перепроверил. Уточнил, вернее. Именно по тем местам наша конница в двадцатом году шла на Польшу.
   Может, это ездят те, которые не вернулись.
   А что, версия как версия... Не к ночи будь помянута.
   4. ГАЗЕТА ПОД ВЕТЕРКОМ
   Случилось это странное приключение со мной в Варшаве, недели за две до окончания войны.
   Варшава, разумеется, уже была прочно наша.
   Точнее, то, что от нее осталось. Немцы размолотили город так качественно, что те, кто бывал в Сталинграде, говорили: сравнивать можно только со Сталинградом. По-моему, еще и с Минском.
   Бывал я и в Сталинграде, и в Минске.
   Словом, город лежал в развалинах. Зрелище то еще... Люди, правда, туда возвращались вовсю, устраивались, как могли. Ну, что делать, если бы мой родной город так развалили, я бы все равно туда вернулся, даже на развалины. Родной город все-таки...
   Армия - та, что не ушла дальше, осталась - могла себе позволить определенное безделье. А мы работали вовсю. Смерч, как говорится, не имеет ни перерывов, ни выходных...
   Поехали мы втроем, на "виллисе". В тот район, что назывался Мокотув. Нужно было отыскать одного человечка, зачем - не суть важно. Дело даже не в военной тайне - с тех пор столько воды утекло, что все эти мелкие, рутинные дела уже никому толком не интересны. Рутина, одним словом. Нужно было выяснить, не появлялся ли наш человечек в том квартале.
   Ну, приехали. Машину загнали во двор - этакий колодец старинной постройки, еще, по-моему, дореволюционной. Четыре глухих стены, единственный въезд под аркой. Дом был из тех, что у нас в старые времена назывались "доходными".
   По-польски это будет "чиншова каменица". Многоквартирный, одним словом.
   Дом, знаете, сохранился почти целиком. Повезло ему. Ну, конечно, были кое-где следы попаданий - и снарядов, и пулеметных очередей. Но по сравнению с грудами развалин, в которые превратилась масса других, он, честное слово, смотрелся, как палац. Дворец, я имею в виду. Крыша цела, и даже некоторые окна остались невыбитыми взрывной волной. Живи - не хочу, роскошествуй...
   Тишина стояла, безлюдье. Спутники мои пошли осмотреться по подъездам, порасспрашивать народ. Я остался караулить машину. Отношение к героическим воинам-освободителям в Польше тогда было, мягко выражаясь, неоднозначное.
   Постреливали порой и все такое прочее. Да и дело не обязательно в политике - обычные уголовнички могли машину разуть или вообще попятить...
   Ну, стою я в этом самом дворе-колодце, возле машины. Покуриваю, таращусь вокруг лениво. Но бдительности не теряю, не расслабляюсь особенно этот наш человечек отнюдь не горел желанием ехать к нам для откровенного разговора. Мог и устроить вооруженное сопротивление. Так что я и прислушивался, и присматривался к окружающему, вдруг придется бежать на поддержку...
   Вот тут оно и началось.
   Заметил я краешком глаза шевеление слева, в глубине двора, у самой стены. Повернулся туда.
   Сначала ничего необычайного в происходящем не отметил: всего-то навсегда ветерком мотало газету. Целую газету, только скомканную. Большой такой получился комок. Он и подпрыгивал.
   Я уже было отвернулся - но тут меня как ударило...
   Понимаете, я про ветер подумал сначала, чисто автоматически. А потом понял, что никакого ветерка там нет. Совершенно не чувствуется. Колодец, а не двор, закрыт со всех четырех концов, внутри стоит полное безветрие...
   А газета тем не менее прыгает. На одном месте, часто и регулярно. Подскакивает, как мячик, примерно на полметра, шлепается назад, полежит пару секунд и опять начинает прыгать. Все это было совершенно не правильно. Не было внешней силы, которая бы могла привести газету в движение. Я подумал сначала, что туда, внутрь, забралась крыса. Скажем, в газету сало было завернуто. Она учуяла, залезла, и прыгает теперь...
   Нет, на это решительно не походило. Газета так вот прыгала и прыгала с некоей механической повторяемостью. Взлетала с одного конкретного места и точнехонько туда же приземлялась. Как маятник. Как поршень. Скок-прыг-скок-прыг...
   Я подошел. Легонько поддал ее носком сапога. Она отлетела немного дальше, да так там и осталась валяться. Обыкновенный комок мятой газеты.
   Но когда я вернулся к машине, газета опять запрыгала: скок-прыг, скок-прыг... Вот это уже было насквозь необычно.
   Я хотел подойти снова. Но остался на прежнем месте. Газета уже не прыгала, двигалась, однако совсем по-другому Выписывала на земле большие, чуточку не правильные круги, явственно доносилось самое обыкновенное бумажное шуршание. И опять стала подпрыгивать: скок-прыг, скок-прыг...
   Мне стало не по себе. Очень непонятное было ощущение. Стою я посреди этого колодца, в совершеннейшей тишине, никого вокруг и близко нет, ни одно окно во двор не выходит. А эта чертова газета передо мной то прыгает, то выписывает по земле круги и другие фигуры...
   Вам, может быть, и смешно, но мне в тот момент было не до смеха. Откровенно говоря, мне стало страшно, но этот страх не имел ничего общего с обычными страхами. Я ведь не чего-то определенного испугался - боялся этой непонятности. Не правильности.
   Обыкновенные вещи самостоятельно двигаться не способны. Не занимаются подобными фокусами. Комок газеты при совершеннейшем безветрии так себя не ведет. Ему полагается по всем законам физики смирнехонько лежать на месте, а не виртуозить, как нечто живое и обладающее самостоятельностью движений...
   Она ко мне не приближалась, оставалась на том же месте, в том же углу двора. Но решительно не унималась - прыгала вверх-вниз, как резиновый мячик, кружила по земле...
   Не было видно никакой ниточки или, скажем, лески, за которую ее могли бы дергать. Я ведь подходил только что, поддавал ее сапогом, и никакой нитки при этом не увидел. Да и потом, где прятался бы тот, кто тянул за эту воображаемую нитку? Ни одного окна. Негде спрятаться. И никого нет...
   Думайте что хотите, но я в некоторый момент передвинул кобуру вперед, а потом и вовсе расстегнул. Сам не знаю, чем бы мне помог пистолет против комка газеты, но я именно так поступил. Жутковато было. Происходящее пугало как раз своей необычностью. Я не верю во всевозможную нечистую силу, никогда ничего подобного не видел - хотя от других слышал разное - но тут самым, по-моему, пугающим стало то, что это была именно газета. Не привидение какое-нибудь зеленое и клыкастое за мной гналось ночной порой, глухим лесом - средь бела дня, посередке огромного города, пусть и варварски разрушенного, прыгал и крутился комок газеты... Несообразность этакая!
   Так не положено! Газеты не прыгают сами по себе!
   Не знаю, чем бы все кончилось. Очень возможно, я бы по ней в конце концов пальнул. Не выдержав несообразности происходящего. Вспоминая мое тогдашнее настроение - вполне мог открыть огонь, потому что стоять, ничего не предпринимая и наблюдать было вовсе уж мучительно...
   Только, на мое счастье, вышли наши. Не нашли они этого типчика, зато им какая-то то ли добрая, то ли трусоватая душа дала следок. Мы и уехали. Благо газета перестала елозить.