Страница:
– Вы, должно быть, имеете в виду, не турист ли я? Да что вы, сеньор, ничего подобного. Вот уж не думал, что парень вроде меня похож на туриста – с одним-то жалким рюкзачком и полупустым карманом? Я моряк, знаете ли. Из Австралии. Слыхали?
– Ну, как же. Когда-то учил в школе. У вас там кенгуру и бумеранги… Значит, сеньор – моряк? Это, должно быть, так романтично? Я в детстве хотел сбежать из дома и устроиться юнгой на корабль… Не получилось. Романтично, должно быть…
Издевался или говорил серьезно? Хрен поймешь… Мазур терпеливо продолжал:
– Помилуйте, сеньор, какая там романтика? Лет сто назад – быть может, хотя крепко сомневаюсь… Работы много, а денег мало. Вот я и решил сменить профессию. В порту мне встретился один сеньор, и у него была совершенно точная карта богатого клада, закопанного в те времена, когда ваши прадеды здесь воевали за независимость…
Старик произнес мягко, чуть свысока:
– Молодой человек, таких карт обычно в тысячу раз больше, чем кладов…
– Вот и я очень быстро пришел к тем же выводам, – сказал Мазур, – и вовремя, сдается мне, пошел на попятный, так что не успел потерять ни денег, ни жизни. Махнул на все рукой и потихонечку убрался из этого самого кладоискательского лагеря. Предлагал то же самое сделать другим, но они не послушались. Ну, это их проблемы. Нет там никакого клада. А вот в чащобе бродят не только ягуары, а и герильеро. Прихватит полиция, оправдывайся потом… Короче, я решил возвращаться в порт. Документы в порядке, подыщу хорошее судно – и снова в море. Это надежнее, чем гоняться за несуществующими кладами… У вас в горе не найдется работы для парня вроде меня? Я бы с удовольствием подработал где-нибудь пару месяцев.
– Даже не представляю, где у нас может найти себе применение моряк… А что вы еще умеете, сеньор?
Мазур старательно задумался:
– Ну… Машины вожу неплохо. Знаю моторы. Силенкой бог не обидел, смею думать. – О своем умении неплохо стрелять он упоминать не стал – такое вряд ли сойдет за достоинство, скорее насторожит…
Старик непритворно озаботился:
– Не знаю даже, что вам и сказать с ходу, сеньор… Жизнь у нас простая и незатейливая, рабочих хватает, местным уроженцам негде руки приложить. Такое уж местечко. Вот в двадцатые годы, когда был каучуковый бум… Вы не слышали про каучуковый бум? О-о… Через наш городок проходила дорога на север, в Урупарибу, а уж там-то был настоящий размах… Дворцы из привозного мрамора, оперный театр, скопированный с какого-то знаменитого европейского, и там пели европейские звезды… А потом бум прошел. Нас это задело гораздо меньше, а вот Урупарибу превратился в город-призрак – со всеми его мраморными дворцами, фонтанами и прочей роскошью. Люди разъехались, город совершенно обезлюдел, разрушается помаленьку, все заросло кустарником и опутано лианами… Вы знаете, я порасспрашиваю. Вдруг да понадобится кому-то толковый водитель или механик. Наши люди, признаться, с моторами возиться не любят, а иногда без этого не обойдешься…
– Буду вам чрезвычайно обязан, – сказал Мазур.
Пока что все вроде бы в порядке. Недалекий малый, словоохотливый и безобидный, который никуда не спешит, наоборот, выражает желание осесть в городке… Не вызывает подозрений, а? Будем надеяться, что так…
Старик снял с доски и протянул ему ключ, прицепленный к огромной деревянной груше с облупившейся синей краской:
– Вот, извольте, сеньор. Второй апартамент. Во-он та дверь. Рукомойник там есть, кровать, разумеется, тоже, а все, гм-м, прочие усовершенствования – в конце коридора. Желаю удачи на новом месте…
– Благодарю, – сказал Мазур.
Отпер указанную дверь, вошел и щелкнул выключателем. Комната была обширной, металлическая кровать, столик и пара стульев – умилительно старомодными. Постельное белье, к его некоторому изумлению, оказалось чистым.
Сунув под подушку кольт с патроном в стволе – вполне уместная предосторожность и для диверсанта, и для лесного бродяги – Мазур плюхнулся в тяжеленное кресло, снял куртку, старательно ее ощупал. Что ж, если не знать, что там зашито, можно принять за непромокаемую подкладку…
Расшнуровав тяжеленные армейские ботинки – приходится лишь посочувствовать здешним армеутам, советские сапоги хоть и неказистые, да полегче – блаженно вытянул ноги и выкурил сигарету, неспешно затягиваясь. Потом погасил свет, подошел к высоченному окну, отвел москитную сетку и чуть приоткрыл правую створку.
Осторожно выглянул, укрываясь за сеткой. С наступлением темноты площадь ожила – там и сям под фонарями прогуливались парочки и целые компании, явственно доносился женский смех, разговоры на непонятном языке. Справа, где размещался здешний ресторанчик – длинный, открытый с четырех сторон навес над двойным рядом столов и лавок – доносились переборы гитары и звуки какого-то иного музыкального инструмента, незнакомого, послышалась песня, слабый звук вылетевшей пробки, перезвон стаканов.
«Здешний Бродвей, – понятливо отметил Мазур. – Ночная жизнь в полном разгаре. Вообще, чинно гуляют, культурно. Пьют, конечно, но нажравшихся не видно и не слышно. У нас в похожем провинциальном городишке, что греха таить, кто-нибудь давно бы уже штакетину выламывал с целью вразумления оппонента, и матюги звучали бы, и права б качали… А тут все культурненько, полное впечатление, им и дела нет, что страна пребывает под пятой реакционной американской военщины, осуществляющей империалистическое проникновение в Латинскую Америку. Им бы партком действующий и лекторов из общества „Знание“, а то беззаботные, спасу нет… »
Он сердито фыркнул, почувствовал легкую зависть оттого, что был чужим на этом беззаботном празднике жизни с его мягкими гитарными переборами, девичьим смехом и оплетенными бутылями вина. Присмотрелся к нужному зданию на противоположном конце площади, почти напротив отеля.
Небольшой двухэтажный домик старинной постройки – неизменный бурый кирпич, высокие окна. Во двор ведут глухие ворота с полукруглым верхом, над ними – кирпичная арка. На втором этаже горят все три окна по фасаду, на первом, отсюда видно – магазинчик с темной витриной, заставленной чем-то неразличимым. Интересно все же, кто хозяин – местный вербанутый элемент или надежно обосновавшийся под чужой личиной Вася Иванов из какого-нибудь Талдома? Вот положеньице, ха – профессор Плейшнер на Цветочной улице… А что, похоже. Только никак нельзя проявить себя растяпой, подобным Плейшнеру, с которым, как известно, воздух свободы сыграл злую шутку…
Поразмыслив, он разделся и забрался в постель – не было смысла бдить всю ночь у окна, следовало выспаться, потому что один Бог ведает, придется ли спать завтра ночью. Солдат всегда здоров, солдат на все готов, и пыль, как из ковров…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЯТАЯ
– Ну, как же. Когда-то учил в школе. У вас там кенгуру и бумеранги… Значит, сеньор – моряк? Это, должно быть, так романтично? Я в детстве хотел сбежать из дома и устроиться юнгой на корабль… Не получилось. Романтично, должно быть…
Издевался или говорил серьезно? Хрен поймешь… Мазур терпеливо продолжал:
– Помилуйте, сеньор, какая там романтика? Лет сто назад – быть может, хотя крепко сомневаюсь… Работы много, а денег мало. Вот я и решил сменить профессию. В порту мне встретился один сеньор, и у него была совершенно точная карта богатого клада, закопанного в те времена, когда ваши прадеды здесь воевали за независимость…
Старик произнес мягко, чуть свысока:
– Молодой человек, таких карт обычно в тысячу раз больше, чем кладов…
– Вот и я очень быстро пришел к тем же выводам, – сказал Мазур, – и вовремя, сдается мне, пошел на попятный, так что не успел потерять ни денег, ни жизни. Махнул на все рукой и потихонечку убрался из этого самого кладоискательского лагеря. Предлагал то же самое сделать другим, но они не послушались. Ну, это их проблемы. Нет там никакого клада. А вот в чащобе бродят не только ягуары, а и герильеро. Прихватит полиция, оправдывайся потом… Короче, я решил возвращаться в порт. Документы в порядке, подыщу хорошее судно – и снова в море. Это надежнее, чем гоняться за несуществующими кладами… У вас в горе не найдется работы для парня вроде меня? Я бы с удовольствием подработал где-нибудь пару месяцев.
– Даже не представляю, где у нас может найти себе применение моряк… А что вы еще умеете, сеньор?
Мазур старательно задумался:
– Ну… Машины вожу неплохо. Знаю моторы. Силенкой бог не обидел, смею думать. – О своем умении неплохо стрелять он упоминать не стал – такое вряд ли сойдет за достоинство, скорее насторожит…
Старик непритворно озаботился:
– Не знаю даже, что вам и сказать с ходу, сеньор… Жизнь у нас простая и незатейливая, рабочих хватает, местным уроженцам негде руки приложить. Такое уж местечко. Вот в двадцатые годы, когда был каучуковый бум… Вы не слышали про каучуковый бум? О-о… Через наш городок проходила дорога на север, в Урупарибу, а уж там-то был настоящий размах… Дворцы из привозного мрамора, оперный театр, скопированный с какого-то знаменитого европейского, и там пели европейские звезды… А потом бум прошел. Нас это задело гораздо меньше, а вот Урупарибу превратился в город-призрак – со всеми его мраморными дворцами, фонтанами и прочей роскошью. Люди разъехались, город совершенно обезлюдел, разрушается помаленьку, все заросло кустарником и опутано лианами… Вы знаете, я порасспрашиваю. Вдруг да понадобится кому-то толковый водитель или механик. Наши люди, признаться, с моторами возиться не любят, а иногда без этого не обойдешься…
– Буду вам чрезвычайно обязан, – сказал Мазур.
Пока что все вроде бы в порядке. Недалекий малый, словоохотливый и безобидный, который никуда не спешит, наоборот, выражает желание осесть в городке… Не вызывает подозрений, а? Будем надеяться, что так…
Старик снял с доски и протянул ему ключ, прицепленный к огромной деревянной груше с облупившейся синей краской:
– Вот, извольте, сеньор. Второй апартамент. Во-он та дверь. Рукомойник там есть, кровать, разумеется, тоже, а все, гм-м, прочие усовершенствования – в конце коридора. Желаю удачи на новом месте…
– Благодарю, – сказал Мазур.
Отпер указанную дверь, вошел и щелкнул выключателем. Комната была обширной, металлическая кровать, столик и пара стульев – умилительно старомодными. Постельное белье, к его некоторому изумлению, оказалось чистым.
Сунув под подушку кольт с патроном в стволе – вполне уместная предосторожность и для диверсанта, и для лесного бродяги – Мазур плюхнулся в тяжеленное кресло, снял куртку, старательно ее ощупал. Что ж, если не знать, что там зашито, можно принять за непромокаемую подкладку…
Расшнуровав тяжеленные армейские ботинки – приходится лишь посочувствовать здешним армеутам, советские сапоги хоть и неказистые, да полегче – блаженно вытянул ноги и выкурил сигарету, неспешно затягиваясь. Потом погасил свет, подошел к высоченному окну, отвел москитную сетку и чуть приоткрыл правую створку.
Осторожно выглянул, укрываясь за сеткой. С наступлением темноты площадь ожила – там и сям под фонарями прогуливались парочки и целые компании, явственно доносился женский смех, разговоры на непонятном языке. Справа, где размещался здешний ресторанчик – длинный, открытый с четырех сторон навес над двойным рядом столов и лавок – доносились переборы гитары и звуки какого-то иного музыкального инструмента, незнакомого, послышалась песня, слабый звук вылетевшей пробки, перезвон стаканов.
«Здешний Бродвей, – понятливо отметил Мазур. – Ночная жизнь в полном разгаре. Вообще, чинно гуляют, культурно. Пьют, конечно, но нажравшихся не видно и не слышно. У нас в похожем провинциальном городишке, что греха таить, кто-нибудь давно бы уже штакетину выламывал с целью вразумления оппонента, и матюги звучали бы, и права б качали… А тут все культурненько, полное впечатление, им и дела нет, что страна пребывает под пятой реакционной американской военщины, осуществляющей империалистическое проникновение в Латинскую Америку. Им бы партком действующий и лекторов из общества „Знание“, а то беззаботные, спасу нет… »
Он сердито фыркнул, почувствовал легкую зависть оттого, что был чужим на этом беззаботном празднике жизни с его мягкими гитарными переборами, девичьим смехом и оплетенными бутылями вина. Присмотрелся к нужному зданию на противоположном конце площади, почти напротив отеля.
Небольшой двухэтажный домик старинной постройки – неизменный бурый кирпич, высокие окна. Во двор ведут глухие ворота с полукруглым верхом, над ними – кирпичная арка. На втором этаже горят все три окна по фасаду, на первом, отсюда видно – магазинчик с темной витриной, заставленной чем-то неразличимым. Интересно все же, кто хозяин – местный вербанутый элемент или надежно обосновавшийся под чужой личиной Вася Иванов из какого-нибудь Талдома? Вот положеньице, ха – профессор Плейшнер на Цветочной улице… А что, похоже. Только никак нельзя проявить себя растяпой, подобным Плейшнеру, с которым, как известно, воздух свободы сыграл злую шутку…
Поразмыслив, он разделся и забрался в постель – не было смысла бдить всю ночь у окна, следовало выспаться, потому что один Бог ведает, придется ли спать завтра ночью. Солдат всегда здоров, солдат на все готов, и пыль, как из ковров…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
«Я ВАМ НЕ ПЛЕЙШНЕР!»
Пробуждение было мирным и абсолютно спокойным. Никто не стоял над постелью, не тыкал автоматом в рожу, не требовал расколоться немедленно и всех выдать – в общем, день начинается неплохо…
Умывшись над рукомойником и посетив «прочие усовершенствования» в конце коридора, Мазур заботливо одернул начиненную куртку, являвшую собою самый настоящий клад, и браво направился к стойке. Старичка там на сей раз не было. Повесив ключ на соответствующий гвоздик, Мазур вышел на улицу, под безмятежно голубое небо. Погода стояла приятная, до полуденной жары еще далеко.
Огляделся с видом своего человека, уже прижившегося здесь. Местная ресторация – тот самый навес над двумя длинными лавками – уже приступила к работе. В торце ее дымила железная печка, на которой шкворчало не менее полудюжины сковородок и парочка кастрюль, распространявших не самые аппетитные на свете, но все же приятные запахи, позволявшие надеяться, что обойдется без экзотики в виде каких-нибудь маринованных ящериц или тушеного с черемшой каймана. Рядом возвышался старомодный белый холодильник с огромной никелированной ручкой – электрический проход от него тянулся куда-то на задворки отеля.
Мазур лениво побрел в ту сторону. Уже издали он заметил, что ресторанные посетители четко разделились на две группы, занявшие места в двух противоположных концах заведения. На одном – судя по всему, местные, уткнувшиеся в свои тарелки с отрешенным видом. На другом – четверо коротко стриженых парней, выставивших перед собой целую батарею пивных бутылочек.
«Э-ге-ге, – сказал себе Мазур, приглядевшись к ним. – Упитанные, кровь с молоком, бошки у всех на единый манер оболваненные, цивильная одежонка немудрящая… Да тут и гадать нечего. Вы, соколики мои, ручаться можно, с той самой базы будете, доподлинная US ARMY. Крепенько же вам повезло, что вчера ночью никто из вас в карауле не стоял… »
У печки суетился веселый абориген со щербатой улыбкой, давно нестриженый, в потертых джинсах и белой майке. Мазур договорился с ним в два счета на смеси ломаного английского и выразительных жестов, заплатил местную деньгу – огромную, четырехцветную, с разлапистым государственным гербом и экзотическими птицами – получил глубокую тарелку, где дымилось жареное мясо с какими-то овощами, две бутылочки пива, и вновь ощутил себя своим человеком в Латинской Америке.
Несколько секунд он колебался – как поступил бы на его месте заправский бродяга родом из Австралии? – и, сделав выбор, направился в сторону коротко стриженых парней. Всякий, кто не местный – непременно гринго, а гринго обязаны держаться вместе…
– Эй, найдется тут местечко для белого человека? – спросил он сидевшего ближе всех к нему солдатика.
Тот покосился без особого интереса:
– Для белого найдется, а местной макаке – сразу в рожу…
Подобающе осклабившись, Мазур бросил, опуская на стол тарелку и бутылки:
– Эй, ты не путай натурального австралийского парня со здешними макаками… Американец?
– Ага, – сказал тот малость полюбезнее. Остальные трое таращились на Мазура без враждебности, скорее как на случайное развлечение.
– Студенты? – спросил Мазур общительно. – Хичхайкеры?.
Собеседник фыркнул:
– Пальцем в небо, кенгуру, – и провел двумя пальцами по груди, там, где у янкесов на военной форме обычно красуется табличка с фамилией. – Имущество дяди Сэма, армия США…
– А, понятно, – сказал Мазур. – Знакомая картина. Я сам служил в армии, у нас в Австралии, в парашютистах. Штаб-сержант, между прочим, это вам не хрен собачий. По-вашему… да черт его знает, как там по-вашему, но сержант – всегда сержант…
– Уж это точно, – вклинился второй. – Сержант – всегда сержант. Глотка иерихонская и полторы извилины…
– Что делать, служба… – сказал Мазур с видом крайнего простодушия. – Выйдешь в сержанты – сам орать будешь, как нанятый…
На него смотрели уже гораздо дружелюбнее. Наладился некоторый контакт.
– Выйдешь тут… – проворчал первый. – В ящик тут выйдешь… Это у вас в Австралии, надо думать, тишь-гладь да божья благодать, а тут, того и гляди, в ящик сыграешь…
– Да ну, – сказал Мазур. – Места вроде тихие…
Его собеседники так и заржали. И наперебой принялись рассказывать, как позапрошлой ночью на базу, мать ее гребаную, налетели макаки-партизаны, мать их гребаную – и подпалили, гады, с полдюжины самолетов, мать их гребаную, а также взорвали неимоверное количество горючки, мать ее гребаную. Причем, что характерно, каждый из новых знакомых Мазура не ударил в грязь лицом – и подстрелил, браво, парочку нападавших, уж парочку-то, это точно.
– Туда им и дорога, мать их гребаную, – глазом не моргнув, сказал Мазур. – Чего им не сидится?
– Коммунисты, – веско пояснил собеседник,
– А, ну да… – понятливо кивнул Мазур. – Мать их гребаную…
– Везет вам, в Австралии. У вас, говорят, коммунистов нету…
– Это точно, – сказал Мазур. – Кенгуру до черта, а вот коммунистов что-то не водится…
Завязался обычный треп. Видно было, что Мазур не вызывает ни малейших подозрений. Вскоре он преподнес свою легенду в сжатом изложении, рассказал, как накололи его с кладом местные макаки – и сошлись на том, что доверять местным не стоит ни при какой погоде, мать их гребаную…
Простые были ребятки, как сибирский валенок, поначалу Мазур чувствовал себя, как рыба в воде, но потом у него возникло некое внутреннее неудобство. Это был тот самый «потенциальный противник», с которым судьба его сводила под разными широтами, и Мазур в своей бурной жизни отправил к праотцам не одного их земляка – а сограждане этих вот парнишек ухайдакали кое-кого из его добрых друзей и сослуживцев. Впервые он так мирно и безмятежно дул за одним столом пиво с типичными представителями «потенциального противника» – и поневоле приходило на ум, что позавчера они прикончили в точности такого вот паренька, которому выпала несчастливая судьба стоять на карауле возле «Джи-эр-двенадцатого»: ничего личного, просто-напросто им нужно было попасть в самолет, убирая любые препятствия, кто ж виноват, что так сложилось…
Разумеется, он не ощущал ничего, хотя бы отдаленно напоминавшее угрызения совести – с чего бы вдруг? Правила игры придуманы не нами, такова жестокая се ля ви. Просто… Просто он никогда раньше не сталкивался с противником таким вот образом – когда тот словно бы и не противник вовсе, а обыкновенный стриженый пацан, только американский, дует пиво, немудряще хохмит и вполне дружелюбно расспрашивает тебя о родной Австралии. Поневоле возникает некоторое душевное неудобство, вот и все…
Через плечо одного из новых знакомых он глянул на старинный двухэтажный домик с лавчонкой на первом этаже.
И напрягся весь внутренне. Где-то рядом явственно послышался звон туго натянутой струны, перешедший в тревожный набат колоколов громкого боя…
Вот так. Но я вам не профессор Плейшнер, с которым воздух свободы сыграл злую шутку…
На подоконнике приоткрытого окошка, первого справа на втором этаже, не было ни белой салфетки с синей вышитой каймой, ни коричневого глиняного горшка!
А меж тем они обязаны там быть. Обязаны. Большая квадратная салфетка с синей, в три ряда вышитой каймой, хорошо заметная издали, и коричневый глиняный горшок в виде перевернутого усеченного конуса, в котором опять-таки обязан расти зеленый кустик, усыпанный гроздьями маленьких алых цветочков!
Нет! Нет ни салфетки, ни горшка…
Мазур ощутил, как напрягается каждый мускул, как каждая жилочка превратилась в ту самую натянутую струну. Голова была ясная, он превосходно слышал каждое слово, каждую реплику, и на обращенные к нему вопросы по-прежнему отвечал впопад – ну да, а как же, девочки в Австралии хоть и не все наперечет блондинки, но сговорчивых среди них масса, и симпатичных тоже…
Он чувствовал себя волком, оказавшимся посреди опутанного флажками редкого лесочка.
Не было ни салфетки, ни горшка, а это означало, что все рухнуло. Инструкции были просты и незатейливы: если на подоконнике нет ни горшка, ни салфетки, если там только салфетка без горшка или горшок без салфетки – не то что не входить, но даже не приближаться. Все прежние расклады летят к черту, в жизнь следует немедленно претворять запасной вариант. Нужно как можно быстрее отсюда сматываться, убираться к чертовой матери из городка, вступает в силу запасной вариант отхода…
Весь окружающий мир внезапно стал не просто чужим – враждебным. Подозревать следовало всех и вся. Пьющих пиво солдатиков – в том, что они не солдатики вовсе, а группа захвата из военной контрразведки, престарелого гостиничного хмыря – в том, что он вовсе не портье или владелец, или то и другое в одном лице, а полковник здешней тайной полиции. Все возможно, когда условленного сигнала нет на условленном месте.
«Стоп, стоп, – одернул Мазур разыгравшуюся фантазию. – Не все так ахово, и смерти нет, ребята… Во-первых, хозяин явки, что особо в свое время подчеркивалось, не знает ни одного из своих гостей в лицо, не знает даже, сколько их будет. Ему известно лишь, что к нему придут несколько человек и назовут пароль. Во-вторых, если бы хотели взять – давно бы взяли. В гостинице, без шума и пыли. Вместо того чтобы подсылать под личиной сиволапой пехтуры группу захвата и устраивать на площади свалку с непредсказуемым исходом, гораздо проще было пшикнуть ночью в замочную скважину какой-нибудь снотворно-парализуюшей гадости и взять тепленьким. Серьезная контора так бы и поступила. Пока что ясно одно: сигнала нет. То ли явка провалена, то ли произошла та досадная случайность, от которой не гарантирована ни одна прекрасно задуманная операция: ну, скажем, хозяин явки попал под автобус в соседнем городишке или слег с поносом, и некому выставить горшок на салфетке. Гадать можно до бесконечности, но в этом нет нужды. Главное, нужно немедленно убираться отсюда – потому что остальные придут к тем же выводам… »
Хорошо, что запасной вариант есть. Правда, сформулирован он далеко не так четко, как приказ навестить домик на площади. Тут все гораздо туманнее и предоставлено твоей собственной инициативе: двигаясь на восток (хоть по железной дороге, хоть по Панамерикане), добраться до телефона-автомата, набрать накрепко вбитый в память номер и выслушать окончательные инструкции… Всего делов.
Заскрежетали тормоза. Рядом с навесом остановился оливково-зеленый грузовичок с огромной белой звездой на дверце, и водитель, такой же молодой, коротко стриженый, сварливо заорал, перегнувшись в окно:
– Эй, оторвите, в конце концов, задницы от лавки! До базы еще два часа пилить, а начальство нынче злое поголовно! Огребем ведь!
– Не ори, Бак, – лениво отозвался один из новых Мазуровых знакомцев. – Мы ж про тебя не забыли, вон оно твое пиво, тебя дожидается.
– Да провались ты! После вчерашней заварушки начальство злющее! Тащите задницы в кузов, а то уеду к такой-то матери, пешком топать придется!
– Ладно, ладно, идем…
Ворча и распихивая по карманам полные бутылки, четвёрка побрела к военному грузовичку. Мазур остался в одиночестве. Текли секунды, события развивались в мирном направлении – и он решился. Вскочил, махнул рукой:
– Эй, погоди!
– Чего тебе? – недовольно отозвался Бак.
– Подбросьте до вокзала, ребята, – сказал Мазур. – Вам все равно мимо ехать…
Бак высунулся из кабины, глядя в кузов:
– Эй, это кто?
– Да давай подбросим его, Бак, – сказал один. – Свой парень, австралиец. В армии служил. Белый как-никак.
– Ладно, мне без разницы… Давай в темпе, Кенгуру!
– Три секунды, ладно? – сказал Мазур торопливо. – Рюкзак из гостиницы заберу…
Он быстрее лани понесся в вестибюль, пробежал мимо невесть откуда объявившегося старикана, на ходу сорвал ключ с гвоздя, отпер замок. Собрать пожитки было секундным делом – подхватил рюкзак из угла, и все тут.
– Уезжаете, сеньор? – только теперь спросил старикан, ошеломленный нездешним темпом, в каком Мазур передвигался.
– Поеду на базу, к американцам, – сказал Мазур, нетерпеливо притопывая. – Предлагают работу, на бульдозере…
– Ага, понятно, – ничуть не удивившись, сказал старик. – Насколько я знаю, для бульдозеров там изрядно работенки привалило…
Судя по интонации и затаенной ухмылке, старичина не питал особой любви к заокеанской военщине, но Мазур не стал умиляться по этому поводу, чтобы не выйти из роли – бросил ключ на стойку и выбежал, крикнув через плечо:
– Номер сохраните за мной, пока деньги не кончатся! Может, еще и не получится ничего…
Грузовик его ждал, хотя солдаты уже нетерпеливо орали и свистели из кузова. Мазур с маху перевалился к ним и Бак рванул машину с места так, что все отлетели к заднему борту. Мелькнули три окна без горшка и салфетки – и площадь осталась позади, и никто из соседей по кузову не спешил навалиться, заломить руки, наручники нацепить. «Обошлось, кажется, – подумал Мазур, подпрыгивая на каких-то ящиках. – Погуляем еще на свободе… »
Умывшись над рукомойником и посетив «прочие усовершенствования» в конце коридора, Мазур заботливо одернул начиненную куртку, являвшую собою самый настоящий клад, и браво направился к стойке. Старичка там на сей раз не было. Повесив ключ на соответствующий гвоздик, Мазур вышел на улицу, под безмятежно голубое небо. Погода стояла приятная, до полуденной жары еще далеко.
Огляделся с видом своего человека, уже прижившегося здесь. Местная ресторация – тот самый навес над двумя длинными лавками – уже приступила к работе. В торце ее дымила железная печка, на которой шкворчало не менее полудюжины сковородок и парочка кастрюль, распространявших не самые аппетитные на свете, но все же приятные запахи, позволявшие надеяться, что обойдется без экзотики в виде каких-нибудь маринованных ящериц или тушеного с черемшой каймана. Рядом возвышался старомодный белый холодильник с огромной никелированной ручкой – электрический проход от него тянулся куда-то на задворки отеля.
Мазур лениво побрел в ту сторону. Уже издали он заметил, что ресторанные посетители четко разделились на две группы, занявшие места в двух противоположных концах заведения. На одном – судя по всему, местные, уткнувшиеся в свои тарелки с отрешенным видом. На другом – четверо коротко стриженых парней, выставивших перед собой целую батарею пивных бутылочек.
«Э-ге-ге, – сказал себе Мазур, приглядевшись к ним. – Упитанные, кровь с молоком, бошки у всех на единый манер оболваненные, цивильная одежонка немудрящая… Да тут и гадать нечего. Вы, соколики мои, ручаться можно, с той самой базы будете, доподлинная US ARMY. Крепенько же вам повезло, что вчера ночью никто из вас в карауле не стоял… »
У печки суетился веселый абориген со щербатой улыбкой, давно нестриженый, в потертых джинсах и белой майке. Мазур договорился с ним в два счета на смеси ломаного английского и выразительных жестов, заплатил местную деньгу – огромную, четырехцветную, с разлапистым государственным гербом и экзотическими птицами – получил глубокую тарелку, где дымилось жареное мясо с какими-то овощами, две бутылочки пива, и вновь ощутил себя своим человеком в Латинской Америке.
Несколько секунд он колебался – как поступил бы на его месте заправский бродяга родом из Австралии? – и, сделав выбор, направился в сторону коротко стриженых парней. Всякий, кто не местный – непременно гринго, а гринго обязаны держаться вместе…
– Эй, найдется тут местечко для белого человека? – спросил он сидевшего ближе всех к нему солдатика.
Тот покосился без особого интереса:
– Для белого найдется, а местной макаке – сразу в рожу…
Подобающе осклабившись, Мазур бросил, опуская на стол тарелку и бутылки:
– Эй, ты не путай натурального австралийского парня со здешними макаками… Американец?
– Ага, – сказал тот малость полюбезнее. Остальные трое таращились на Мазура без враждебности, скорее как на случайное развлечение.
– Студенты? – спросил Мазур общительно. – Хичхайкеры?.
Собеседник фыркнул:
– Пальцем в небо, кенгуру, – и провел двумя пальцами по груди, там, где у янкесов на военной форме обычно красуется табличка с фамилией. – Имущество дяди Сэма, армия США…
– А, понятно, – сказал Мазур. – Знакомая картина. Я сам служил в армии, у нас в Австралии, в парашютистах. Штаб-сержант, между прочим, это вам не хрен собачий. По-вашему… да черт его знает, как там по-вашему, но сержант – всегда сержант…
– Уж это точно, – вклинился второй. – Сержант – всегда сержант. Глотка иерихонская и полторы извилины…
– Что делать, служба… – сказал Мазур с видом крайнего простодушия. – Выйдешь в сержанты – сам орать будешь, как нанятый…
На него смотрели уже гораздо дружелюбнее. Наладился некоторый контакт.
– Выйдешь тут… – проворчал первый. – В ящик тут выйдешь… Это у вас в Австралии, надо думать, тишь-гладь да божья благодать, а тут, того и гляди, в ящик сыграешь…
– Да ну, – сказал Мазур. – Места вроде тихие…
Его собеседники так и заржали. И наперебой принялись рассказывать, как позапрошлой ночью на базу, мать ее гребаную, налетели макаки-партизаны, мать их гребаную – и подпалили, гады, с полдюжины самолетов, мать их гребаную, а также взорвали неимоверное количество горючки, мать ее гребаную. Причем, что характерно, каждый из новых знакомых Мазура не ударил в грязь лицом – и подстрелил, браво, парочку нападавших, уж парочку-то, это точно.
– Туда им и дорога, мать их гребаную, – глазом не моргнув, сказал Мазур. – Чего им не сидится?
– Коммунисты, – веско пояснил собеседник,
– А, ну да… – понятливо кивнул Мазур. – Мать их гребаную…
– Везет вам, в Австралии. У вас, говорят, коммунистов нету…
– Это точно, – сказал Мазур. – Кенгуру до черта, а вот коммунистов что-то не водится…
Завязался обычный треп. Видно было, что Мазур не вызывает ни малейших подозрений. Вскоре он преподнес свою легенду в сжатом изложении, рассказал, как накололи его с кладом местные макаки – и сошлись на том, что доверять местным не стоит ни при какой погоде, мать их гребаную…
Простые были ребятки, как сибирский валенок, поначалу Мазур чувствовал себя, как рыба в воде, но потом у него возникло некое внутреннее неудобство. Это был тот самый «потенциальный противник», с которым судьба его сводила под разными широтами, и Мазур в своей бурной жизни отправил к праотцам не одного их земляка – а сограждане этих вот парнишек ухайдакали кое-кого из его добрых друзей и сослуживцев. Впервые он так мирно и безмятежно дул за одним столом пиво с типичными представителями «потенциального противника» – и поневоле приходило на ум, что позавчера они прикончили в точности такого вот паренька, которому выпала несчастливая судьба стоять на карауле возле «Джи-эр-двенадцатого»: ничего личного, просто-напросто им нужно было попасть в самолет, убирая любые препятствия, кто ж виноват, что так сложилось…
Разумеется, он не ощущал ничего, хотя бы отдаленно напоминавшее угрызения совести – с чего бы вдруг? Правила игры придуманы не нами, такова жестокая се ля ви. Просто… Просто он никогда раньше не сталкивался с противником таким вот образом – когда тот словно бы и не противник вовсе, а обыкновенный стриженый пацан, только американский, дует пиво, немудряще хохмит и вполне дружелюбно расспрашивает тебя о родной Австралии. Поневоле возникает некоторое душевное неудобство, вот и все…
Через плечо одного из новых знакомых он глянул на старинный двухэтажный домик с лавчонкой на первом этаже.
И напрягся весь внутренне. Где-то рядом явственно послышался звон туго натянутой струны, перешедший в тревожный набат колоколов громкого боя…
Вот так. Но я вам не профессор Плейшнер, с которым воздух свободы сыграл злую шутку…
На подоконнике приоткрытого окошка, первого справа на втором этаже, не было ни белой салфетки с синей вышитой каймой, ни коричневого глиняного горшка!
А меж тем они обязаны там быть. Обязаны. Большая квадратная салфетка с синей, в три ряда вышитой каймой, хорошо заметная издали, и коричневый глиняный горшок в виде перевернутого усеченного конуса, в котором опять-таки обязан расти зеленый кустик, усыпанный гроздьями маленьких алых цветочков!
Нет! Нет ни салфетки, ни горшка…
Мазур ощутил, как напрягается каждый мускул, как каждая жилочка превратилась в ту самую натянутую струну. Голова была ясная, он превосходно слышал каждое слово, каждую реплику, и на обращенные к нему вопросы по-прежнему отвечал впопад – ну да, а как же, девочки в Австралии хоть и не все наперечет блондинки, но сговорчивых среди них масса, и симпатичных тоже…
Он чувствовал себя волком, оказавшимся посреди опутанного флажками редкого лесочка.
Не было ни салфетки, ни горшка, а это означало, что все рухнуло. Инструкции были просты и незатейливы: если на подоконнике нет ни горшка, ни салфетки, если там только салфетка без горшка или горшок без салфетки – не то что не входить, но даже не приближаться. Все прежние расклады летят к черту, в жизнь следует немедленно претворять запасной вариант. Нужно как можно быстрее отсюда сматываться, убираться к чертовой матери из городка, вступает в силу запасной вариант отхода…
Весь окружающий мир внезапно стал не просто чужим – враждебным. Подозревать следовало всех и вся. Пьющих пиво солдатиков – в том, что они не солдатики вовсе, а группа захвата из военной контрразведки, престарелого гостиничного хмыря – в том, что он вовсе не портье или владелец, или то и другое в одном лице, а полковник здешней тайной полиции. Все возможно, когда условленного сигнала нет на условленном месте.
«Стоп, стоп, – одернул Мазур разыгравшуюся фантазию. – Не все так ахово, и смерти нет, ребята… Во-первых, хозяин явки, что особо в свое время подчеркивалось, не знает ни одного из своих гостей в лицо, не знает даже, сколько их будет. Ему известно лишь, что к нему придут несколько человек и назовут пароль. Во-вторых, если бы хотели взять – давно бы взяли. В гостинице, без шума и пыли. Вместо того чтобы подсылать под личиной сиволапой пехтуры группу захвата и устраивать на площади свалку с непредсказуемым исходом, гораздо проще было пшикнуть ночью в замочную скважину какой-нибудь снотворно-парализуюшей гадости и взять тепленьким. Серьезная контора так бы и поступила. Пока что ясно одно: сигнала нет. То ли явка провалена, то ли произошла та досадная случайность, от которой не гарантирована ни одна прекрасно задуманная операция: ну, скажем, хозяин явки попал под автобус в соседнем городишке или слег с поносом, и некому выставить горшок на салфетке. Гадать можно до бесконечности, но в этом нет нужды. Главное, нужно немедленно убираться отсюда – потому что остальные придут к тем же выводам… »
Хорошо, что запасной вариант есть. Правда, сформулирован он далеко не так четко, как приказ навестить домик на площади. Тут все гораздо туманнее и предоставлено твоей собственной инициативе: двигаясь на восток (хоть по железной дороге, хоть по Панамерикане), добраться до телефона-автомата, набрать накрепко вбитый в память номер и выслушать окончательные инструкции… Всего делов.
Заскрежетали тормоза. Рядом с навесом остановился оливково-зеленый грузовичок с огромной белой звездой на дверце, и водитель, такой же молодой, коротко стриженый, сварливо заорал, перегнувшись в окно:
– Эй, оторвите, в конце концов, задницы от лавки! До базы еще два часа пилить, а начальство нынче злое поголовно! Огребем ведь!
– Не ори, Бак, – лениво отозвался один из новых Мазуровых знакомцев. – Мы ж про тебя не забыли, вон оно твое пиво, тебя дожидается.
– Да провались ты! После вчерашней заварушки начальство злющее! Тащите задницы в кузов, а то уеду к такой-то матери, пешком топать придется!
– Ладно, ладно, идем…
Ворча и распихивая по карманам полные бутылки, четвёрка побрела к военному грузовичку. Мазур остался в одиночестве. Текли секунды, события развивались в мирном направлении – и он решился. Вскочил, махнул рукой:
– Эй, погоди!
– Чего тебе? – недовольно отозвался Бак.
– Подбросьте до вокзала, ребята, – сказал Мазур. – Вам все равно мимо ехать…
Бак высунулся из кабины, глядя в кузов:
– Эй, это кто?
– Да давай подбросим его, Бак, – сказал один. – Свой парень, австралиец. В армии служил. Белый как-никак.
– Ладно, мне без разницы… Давай в темпе, Кенгуру!
– Три секунды, ладно? – сказал Мазур торопливо. – Рюкзак из гостиницы заберу…
Он быстрее лани понесся в вестибюль, пробежал мимо невесть откуда объявившегося старикана, на ходу сорвал ключ с гвоздя, отпер замок. Собрать пожитки было секундным делом – подхватил рюкзак из угла, и все тут.
– Уезжаете, сеньор? – только теперь спросил старикан, ошеломленный нездешним темпом, в каком Мазур передвигался.
– Поеду на базу, к американцам, – сказал Мазур, нетерпеливо притопывая. – Предлагают работу, на бульдозере…
– Ага, понятно, – ничуть не удивившись, сказал старик. – Насколько я знаю, для бульдозеров там изрядно работенки привалило…
Судя по интонации и затаенной ухмылке, старичина не питал особой любви к заокеанской военщине, но Мазур не стал умиляться по этому поводу, чтобы не выйти из роли – бросил ключ на стойку и выбежал, крикнув через плечо:
– Номер сохраните за мной, пока деньги не кончатся! Может, еще и не получится ничего…
Грузовик его ждал, хотя солдаты уже нетерпеливо орали и свистели из кузова. Мазур с маху перевалился к ним и Бак рванул машину с места так, что все отлетели к заднему борту. Мелькнули три окна без горшка и салфетки – и площадь осталась позади, и никто из соседей по кузову не спешил навалиться, заломить руки, наручники нацепить. «Обошлось, кажется, – подумал Мазур, подпрыгивая на каких-то ящиках. – Погуляем еще на свободе… »
ГЛАВА ПЯТАЯ
ДОРОГА ЖЕЛЕЗНАЯ, КАК НИТОЧКА, ТЯНЕТСЯ…
Помахав вслед грузовику, в облаке рыжеватой пыли унесшемуся прочь, Мазур поддернул рюкзак на плече и направился к бетонному зданию железнодорожного вокзала.
Пассажирский поезд отходил отсюда в восточном направлении один раз в сутки, уж это-то ему было прекрасно известно – и времени оставалось еще предостаточно, часа три, и покупка билета не разорила бы его напрочь. В общем, погуляем еще…
Вокруг наблюдалось полнейшее безлюдье. Ни единой живой души. Мазур поднялся по четырем бетонным ступенькам, оказался в обширном полутемном зале, где не горела ни одна лампочка, а два окошечка в торцевой стене наглухо закрыты изнутри. И здесь – никого.
Не собираясь сдаваться так просто, Мазур решительными шагами, гулким эхом отдававшимися под потолком напоминавшего ангар зала, направился к кассе и постучал в темную гладкую доску, закрывавшую правое окошечко – деликатно, культурно, согнутым указательным пальцем.
Никакой реакции. И столь же интеллигентный стук в левое окошечко толку не принес. Он постучал громче. Потом, наплевав на хорошие манеры – откуда они у лесного бродяги, изрядно оскотинившегося в джунглях, господа? – загрохотал кулаком совершенно по-советски, с теми же печальными результатами.
Посмотрел в окно, точнее, проем в тонкой бетонной стене. Ну да, пассажирский поезд был на месте – старенький тепловоз и три вагона с не застекленными окнами. Что за черт?
Вышел на бетонный перрон.
Опаньки!
Один-единственный живой человек все же отыскался – и это был полицейский в сером мундире с желтыми погонами и огромной коричневой кобурой на поясе. Парочку таких Мазур видел в городке – только на этом вместо кепи была сбитая на затылок каска американского образца с расстегнутым ремешком, а в левой руке он держал старомодную итальянскую винтовку – неуклюже, как грабли. Вид у стража закона был вовсе не воинственный, а скорее усталый и равнодушный, как у человека, которому все надоело на этом свете. Ни тени бдительности или охотничьего азарта, это Мазур понял с полувзгляда. Пожилой, лет пятидесяти, дядька, взмокший от пота и унылый.
Завидев Мазура, он, правда, оживился, пошел к нему, держа винтовку за середину вовсе уж раздолбайски, затараторил что-то по-испански.
Мазур пожал плечами:
– Нон абла эспаньоль, команданте…
Это-то он знал: что «команданте» здесь довольно высокий чин и потому служит вежливым обращением к любому канцелярскому сморчку, которому это страшно нравится.
«Команданте», как выяснилось, по-английски не говорил вообще. Видя, что Мазур не понимает, он вытянул два пальца и похлопал себя по губам интернациональным жестом.
«Ах, вот оно что, – подумал Мазур. – Бычки стреляешь, бедолага… »
Он протянул пачку, вежливо поднес огоньку. Полицейский с удовольствием затянулся, прислонил винтовку к стене, и, показав Мазуру на застывший поезд – где в кабине тепловоза никого не было – пожал плечами, закивал с таким видом, словно его собеседник и сам должен был прекрасно все понимать.
Мазур если что и понимал, так это то, что все неспроста. Инструктор ведь говорил: «В такой дыре билет на поезд нужно покупать заранее, часов за несколько. Потом народу набьется… Поезда ходят неаккуратно, так что там принято на вокзал приходить часа за три-четыре до отправления… »
Положительно, что-то произошло. Вот только что? Сделать, что ли, последнюю попытку?
Он показал на рельсы, на тепловоз, постучал пальцем по своим часам, всем видом демонстрируя полное непонимание происходящего. Благодарный за табачок полицейский искренне пытался ему помочь – энергично жестикулировал, повторяя одни и те же жесты, стрекотал без умолку, но, увы, в потоке слов Мазур не мог разобрать ни единого знакомого.
В конце концов, бесплодность этих усилий стала ему окончательно ясна, и он, кивнув стражу порядка, вразвалочку побрел в конец перрона. Что у них могло приключиться?
– Сеньор! Ола, сеньор! – послышался рядом азартный шепот.
Мазур медленно обернулся. Пацаненок лет десяти – двенадцати, худющий, как Кашей, лохматый и босой, в драных шортах и еще более печального вида майке, выглядывал из-за угла, манил с таинственным видом.
Не долго думая, Мазур направился за угол бетонной коробки. Вряд ли стоило ожидать каких-то неприятных сюрпризов. Пацан может оказаться и наводчиком вполне взрослых уголовничков, но, с другой стороны, средь бела дня, в двух шагах от полицейского… Нет, не настолько всё же пали нравы в этом сонном захолустье.
– Ну, что скажешь, дитя мое? – спросил Мазур с любопытством, когда полицейского не стало видно.
По-английски пацаненок не говорил. Зато искусством пантомимы владел прекрасно.
– Чух-чух-чух, фшшш! – громко изобразил он шум поезда, показал на Мазура, выразительно махнул рукой на восток, куда уходили рельсы. И, должно быть, произведя полнейшую инвентаризацию памяти, нашел все же парочку слов по-английски: – Еххать, еххать, да?
– Точно, – сказал Мазур. – Си. Ехать.
Показав на тепловоз с вагонами, местный Гаврош яростно затряс скрещенными руками, замотал головой.
– Это-то я и сам уже уяснил, старина, – сказал Мазур. – Никуда этот поезд не пойдет. Можешь предложить что-нибудь получше?
Должно быть, мальчишка ориентировался на вопросительную интонацию, которую не мог не почуять при всем своем невежестве в «инглезе». Он поднял руку, помахал у Мазура под носом растопыренной пятерней:
Пассажирский поезд отходил отсюда в восточном направлении один раз в сутки, уж это-то ему было прекрасно известно – и времени оставалось еще предостаточно, часа три, и покупка билета не разорила бы его напрочь. В общем, погуляем еще…
Вокруг наблюдалось полнейшее безлюдье. Ни единой живой души. Мазур поднялся по четырем бетонным ступенькам, оказался в обширном полутемном зале, где не горела ни одна лампочка, а два окошечка в торцевой стене наглухо закрыты изнутри. И здесь – никого.
Не собираясь сдаваться так просто, Мазур решительными шагами, гулким эхом отдававшимися под потолком напоминавшего ангар зала, направился к кассе и постучал в темную гладкую доску, закрывавшую правое окошечко – деликатно, культурно, согнутым указательным пальцем.
Никакой реакции. И столь же интеллигентный стук в левое окошечко толку не принес. Он постучал громче. Потом, наплевав на хорошие манеры – откуда они у лесного бродяги, изрядно оскотинившегося в джунглях, господа? – загрохотал кулаком совершенно по-советски, с теми же печальными результатами.
Посмотрел в окно, точнее, проем в тонкой бетонной стене. Ну да, пассажирский поезд был на месте – старенький тепловоз и три вагона с не застекленными окнами. Что за черт?
Вышел на бетонный перрон.
Опаньки!
Один-единственный живой человек все же отыскался – и это был полицейский в сером мундире с желтыми погонами и огромной коричневой кобурой на поясе. Парочку таких Мазур видел в городке – только на этом вместо кепи была сбитая на затылок каска американского образца с расстегнутым ремешком, а в левой руке он держал старомодную итальянскую винтовку – неуклюже, как грабли. Вид у стража закона был вовсе не воинственный, а скорее усталый и равнодушный, как у человека, которому все надоело на этом свете. Ни тени бдительности или охотничьего азарта, это Мазур понял с полувзгляда. Пожилой, лет пятидесяти, дядька, взмокший от пота и унылый.
Завидев Мазура, он, правда, оживился, пошел к нему, держа винтовку за середину вовсе уж раздолбайски, затараторил что-то по-испански.
Мазур пожал плечами:
– Нон абла эспаньоль, команданте…
Это-то он знал: что «команданте» здесь довольно высокий чин и потому служит вежливым обращением к любому канцелярскому сморчку, которому это страшно нравится.
«Команданте», как выяснилось, по-английски не говорил вообще. Видя, что Мазур не понимает, он вытянул два пальца и похлопал себя по губам интернациональным жестом.
«Ах, вот оно что, – подумал Мазур. – Бычки стреляешь, бедолага… »
Он протянул пачку, вежливо поднес огоньку. Полицейский с удовольствием затянулся, прислонил винтовку к стене, и, показав Мазуру на застывший поезд – где в кабине тепловоза никого не было – пожал плечами, закивал с таким видом, словно его собеседник и сам должен был прекрасно все понимать.
Мазур если что и понимал, так это то, что все неспроста. Инструктор ведь говорил: «В такой дыре билет на поезд нужно покупать заранее, часов за несколько. Потом народу набьется… Поезда ходят неаккуратно, так что там принято на вокзал приходить часа за три-четыре до отправления… »
Положительно, что-то произошло. Вот только что? Сделать, что ли, последнюю попытку?
Он показал на рельсы, на тепловоз, постучал пальцем по своим часам, всем видом демонстрируя полное непонимание происходящего. Благодарный за табачок полицейский искренне пытался ему помочь – энергично жестикулировал, повторяя одни и те же жесты, стрекотал без умолку, но, увы, в потоке слов Мазур не мог разобрать ни единого знакомого.
В конце концов, бесплодность этих усилий стала ему окончательно ясна, и он, кивнув стражу порядка, вразвалочку побрел в конец перрона. Что у них могло приключиться?
– Сеньор! Ола, сеньор! – послышался рядом азартный шепот.
Мазур медленно обернулся. Пацаненок лет десяти – двенадцати, худющий, как Кашей, лохматый и босой, в драных шортах и еще более печального вида майке, выглядывал из-за угла, манил с таинственным видом.
Не долго думая, Мазур направился за угол бетонной коробки. Вряд ли стоило ожидать каких-то неприятных сюрпризов. Пацан может оказаться и наводчиком вполне взрослых уголовничков, но, с другой стороны, средь бела дня, в двух шагах от полицейского… Нет, не настолько всё же пали нравы в этом сонном захолустье.
– Ну, что скажешь, дитя мое? – спросил Мазур с любопытством, когда полицейского не стало видно.
По-английски пацаненок не говорил. Зато искусством пантомимы владел прекрасно.
– Чух-чух-чух, фшшш! – громко изобразил он шум поезда, показал на Мазура, выразительно махнул рукой на восток, куда уходили рельсы. И, должно быть, произведя полнейшую инвентаризацию памяти, нашел все же парочку слов по-английски: – Еххать, еххать, да?
– Точно, – сказал Мазур. – Си. Ехать.
Показав на тепловоз с вагонами, местный Гаврош яростно затряс скрещенными руками, замотал головой.
– Это-то я и сам уже уяснил, старина, – сказал Мазур. – Никуда этот поезд не пойдет. Можешь предложить что-нибудь получше?
Должно быть, мальчишка ориентировался на вопросительную интонацию, которую не мог не почуять при всем своем невежестве в «инглезе». Он поднял руку, помахал у Мазура под носом растопыренной пятерней: