Наконец, можно вспомнить Стефана Малого, объявившего себя чудесно спасшимся Петром III и занявшим черногорский престол. Но это совсем другая история...
   Лжедмитрию I все поначалу удавалось просто блестяще. Вступив в пределы России с горсточкой вооруженных людей, которую мог втоптать в землю, не заметив даже толком, один-единственный царский полк, "названный Дмитрий", однако, прямо-таки триумфально прошествовал к Москве, где и был встречен ликующим народом вкупе с боярами и князьями церкви. Должно же быть какое-то объяснение, не исчерпывающееся "слепой верой в чудесным образом спасшегося от убийц царевича"?
   Объяснений, строго говоря, два. И оба они, по совести, должны заставить задуматься и современных политологов...
   Во-первых, разумеется, политика Бориса Годунова - вернее, общее и повсеместное разочарование в государе. Недовольными были все. Налоговые льготы, торговые привилегии, амнистии и милости, которыми Борис пытался умаслить все слои общества в начале царствования, со временем, как это обычно и бывает на Руси, как-то незаметно сошли на нет. Крестьянам окончательно запретили переходить к другим помещикам - до превращения землепашца в вещь оставалось еще около ста двадцати лет, но и сама по себе отмена Юрьева дня казалась тогдашним людям неслыханным попранием прадедовских обычаев (примерно так и мы восприняли бы указ о запрещении менять место работы).
   Тем, кто стоял на общественной лестнице гораздо выше, то есть дворянам и боярам, пришлось тоже нелегко. Крестьянину просто-напросто запретили переходить от одного господина к другому, зато господа рисковали и свободой, и жизнью. В первые годы XVII века, когда по стране стали бродить первые туманные слухи о "чудесно спасшемся царевиче Димитрии", Борис Годунов, судя по всему, не просто испугался, а испугался крепко...
   И началась вакханалия. Самым счастливым из бояр или дворян мог считать себя тот, которому всего-навсего запрещали жениться (было у Бориса такое обыкновение). Другим приходилось покруче. Постригали насильно в монахи (как Федора-Филарета, отца будущего царя Михаила Романова), ссылали к черту на кулички, бросали в тюрьму, отбирали имущество, обдирая так, что это и не снилось нынешней налоговой инспекции. Государство не просто благосклонно внимало доносам - активнейшим образом их поощряло. Часть имущества оговоренного брали в казну - а часть шла доносчикам. "Маяком доносительства", на которого должны были равняться остальные, стал некий Воинко, холоп князя Шестунова. За донос на хозяина Борис прямо-таки демонстративно дал холопу волю, наградил поместьем - и велел объявить о том всенародно.
   И понеслось... Как выражался один из историков, подобные меры "разлакомили" холопов, и доносы посыпались градом. По первому подозрению (чаще всего обвиняли в колдовстве, это стало таким же распространенным, как во времена большевиков - обвинение в "контрреволюции") хватали самого обвиненного, его близких, родственников, друзей и соседей. Всех, как водилось, пытали самым тщательным образом. Тех, кто признавался, сажали и ссылали. Тех, кто упорствовал, частенько лишали языка или вешали, поскольку свыше было ведено считать, что запирательство как раз и есть признак виновности.
   Безусловно, Борис верил в "ведовство" и "дурной глаз" гораздо меньше, чем уверял. Однако всем, попавшим в "пытошные" по голословному навету, от этого было не легче.
   Никоновская летопись сообщает об этом времени так: "И сталось у Бориса в царствие великая смута; доносили и попы, и дьяконы, и чернецы, и проскурницы; жены на мужьев, дети на отцов, отцы на детей доносили".
   Предков Пушкина сослали в Сибирь по доносу собственных холопов, отобрав имущество. Одного из Романовых в тюрьме задушил пристав. Боярину Богдану Бельскому по приказу царя по волоску выщипали бороду, которой боярин гордился (впоследствии Богдан Бельский станет одним из приближенных Лжедмитрия, торжественно поклянется перед москвичами, что царевич настоящий...) Будущий герой-освободитель, князь Д.М. Пожарский, сделал донос на своего недруга, князя Бориса Лыкова, а его мать княгиня Марья донесла на мать Лыкова (таков уж был тогдашний обычай - мужчины могли делать доносы только на мужчин, а женщины - на женщин, бояре должны были доносить царю, боярыни, соответственно, царице). Естественно, всех Лыковых законопатили "за приставы"* всерьез и надолго...
   * "Отдан за приставы" - тогдашняя формулировка ареста.
   Господа, со своей стороны, отыгрывались на низших. Поскольку тогдашние законы о холопстве были столь же запутанными и поддававшимися двойному толкованию, как нынешнее налоговое законодательство, злоупотребления начались фантастические. Человек, нанявшийся на временную службу или мастеровую работу, объявлялся холопом и навсегда терял свободу - поскольку все зависело от судьи, а судья был живым человеком, хотел есть-пить вволю да вдобавок обеспечить детушек... Иногда людей без особых придумок ловили на дорогах и закабаляли. Доходило до того, что сильный и богатый боярин делал холопами... служивших у него дворян, владельцев поместий (поместья, конечно, забирал себе). Правда, необходимо отметить, что находились простолюдины-прохвосты, которые извлекали личную выгоду и из такого положения дел (ибо житейская смекалка русского человека безгранична) - "закладывали" себя в холопы, пожив немного, обкрадывали владельца, убегали и повторяли этот финт, пока не попадались или, сколотив деньжонок, не отходили от дел (благо до удостоверяющих личность документов додумался лишь Петр I столетие спустя). Нужно помнить, что знатный господин, независимо от того, угнетал он своих "холопей" или кормил кашей с маслом, мог всегда ждать доноса от любого из своих людей. По язвительному замечанию историка Костомарова, "между господами и холопами была круговая порука: то господин делает насильство холопу, то холоп разоряет господина". Идиллия, некоторым образом. У всякого был шанс отыграться на обидчике...
   Поскольку запретный плод особенно сладок, крестьяне после "закрепления" бежали в массовом количестве - и, за неимением других возможностей, становились разбойниками. Не то что на пресловутых "больших дорогах" - в самой Москве, по свидетельствам современников, опасно было выйти ночью со двора, непременно получишь кистенем по голове.
   Как частенько случается перед великими и страшными потрясениями, косяком пошли "знамения", предвещавшие, по общему мнению, нечто неизвестное, но непременно страшное...
   Говорили, что в 1592 г. в северных морях появилась столь огромная "рыба-кит", что едва не своротила Соловецкий монастырь. Оползень, разрушивший в 1596 г. Печерский монастырь под Нижним Новгородом, считали предзнаменованием нехороших перемен. Прошли слухи, что волки и бездомные собаки вопреки своим обычаям пожирают друг друга, а следовательно, вновь появилось знамение, предвещающие, что вскорости и люди начнут грызть друг друга. Неизвестно откуда появились чернобурые лисицы, забегавшие даже в Москву, - опять-таки "нехорошее знамение". В 1601 г. караульные стрельцы болтали по Москве: "Стоим мы ночью в Кремле на карауле и видим, как бы ровно в полночь промчалась по воздуху над Кремлем карета в шесть лошадей, а возница одет попольски: как ударит он бичом по кремлевской стене, да так зычно крикнул, что мы со страха разбежались". Бури вырывали с корнем деревья, переворачивали колокольни, срывали крыши; в одном месте перестала родиться рыба, в другом пропали птицы, в третьем уродов рожали женщины, в четвертом - домашняя скотина. На небе видели по два солнца, а ночью - по два месяца. В довершение всего, в 1604 г. на небе вовсе уж некстати объявилась комета, видимая и днем. Ходят легенды, что испуганный ею Борис призвал немца-астролога, и тот пугал "великими переменами" (что сталось с астрологом - неизвестно, мог и унести ноги).
   И все же - мало напоминает конец света. Бывало и тяжелее, однако самодержцы удерживались на престоле. И не в силах отделаться от убеждения: ограничься дело только этим, Борис мог и выстоять. Еще и потому, что государем он был крутым, не боялся рубить головы, рвать языки и забивать в железо, а на Руси так уж исстари повелось: властители, не боявшиеся крови, так и умирали властителями, и даже естественной смертью; меж тем расставались с престолом и жизнью исключительно те, кто был умен и исполнен лучших намерений, вот только замыслы свои имел глупость проводить в жизнь не кнутом и топором...
   Но дело еще и в том, что вскоре на Русь пришел Великий Голод...
   Летом 1601 г. на всем востоке Европы зарядили дожди - холодные, проливные, бесконечные. От Пскова до Нижнего Новгорода они лили беспрерывно двенадцать недель. Уже в июле ударил первый снег. Весь урожай погиб даже попытки скосить недозревшие хлеба провалились. Уже в конце августа начались снегопады и метели, по Днепру ездили на санях "как средь зимы", на полях жгли костры, чтобы спасти хотя бы жалкие остатки незрелого жита. Не удавалось...
   1602 г. Теплая весна, поля, засеянные еще с прошлого года, неожиданно дали обильные всходы - но вскоре вновь грянули "морозы превеликие и страшные". Всходы погибли. Лето, против прошлогоднего, было сухим и жарким. "Кто сеял сто мер жита, собрал одну меру, вместо ржи родилося былие..."
   Весна и лето следующего, 1603 г. выдались довольно благоприятными, но подстерегала другая беда - не было семян из-за недородов двух предшествующих лет...
   И начался голод. Цены на хлеб мгновенно взлетели в 25 раз - на этот счет есть совершенно точные воспоминания "служилых иноземцев" Жака Маржерета и Конрада Буссова. Оба владели в России поместьями, занимались хлеботорговлей и проблему знали не понаслышке.
   В пищу шло все - кошки и собаки, мякина и сено, навоз, трава и коренья, даже мыши, собственный кал и солома. Впервые на Руси люди стали есть людей. И не только трупы... Еще один иностранец, служивший на Москве, Петр Петрей, рассказывает, что он видел в Москве, как умиравшая от голода женщина грызла своего ребенка. В столице продавались пироги с человечиной. Легко можно представить, что творилось в провинции. Вспоминают, что путнику было опасно заехать на постоялый двор - могли тут же зарезать и съесть. Маржерет, оставивший интереснейшие записки о России, свидетельствовал: "Я был свидетелем, как четыре крестьянки, брошенные мужьями, зазвали к себе крестьянина, приехавшего с дровами, как будто для уплаты, зарезали его и спрятали в погреб про запас, сначала намереваясь съесть лошадь его, а потом и его самого. Злодеяние это тотчас же и открылось: тогда узнали, что эти женщины поступили таким образом уже с четвертым человеком".
   Точности ради нужно уточнить, что не все области страны были одинаково поражены голодом, а справедливости ради упомянуть, что Борис Годунов боролся с голодом, прилагая прямо-таки титанические усилия. Впервые в русской истории им была предпринята попытка регулировать цены - естественно, на хлеб, запрещая поднимать их до запредельных высот. Кроме того, опять-таки впервые в нашей истории, по стране разъехались "продотряды", выявлявшие спрятанный хлеб и заставлявшие владельца продавать его по установленной цене.
   И вновь, в который раз на Руси, все благие намерения столкнулись с человеческой природой (как, впрочем, бывало не на одной лишь Руси)...
   В Курске, где урожай был особенно хорош, во Владимире, в других уродивших окраинах отнюдь не торопились везти хлеб в голодные районы, предпочитая придерживать его в ожидании "настоящей" цены. Так же поступали и московские хлеботорговцы. Хлеб прятали все - бояре, купцы, монастыри - и все пытались им спекулировать, уворачиваясь от грозных указов царя, елико возможно. Руководившие "продотрядами" чиновники сплошь и рядом за взятку закрывали глаза на спрятанный хлеб или на то, как в Москву отправляют гнилье. Зажиточные люди массами выгоняли своих холопов, чтобы не тратиться на прокорм, а выгоднее продать сэкономленное зерно. Должностные лица, ответственные на бесплатную раздачу хлеба нахлынувшим в столицу беженцам, делились деньгами и зерном в первую очередь со своими друзьями и родней, их сообщники заявлялись в лохмотьях под видом нищих, оттесняя настоящих бедняков. Современник пишет, что сам видел, как за хлебом приходили переряженные нищими дьяки. Пекари, обязанные выпекать хлеб строго определенного веса и величины, продавали ковриги почти непропеченными, а то и подливали воды для тяжести. Им рубили головы, но особого воспитательного значения на остальных это не производило.
   Считается, что погибло около трети населения страны. Жак Маржерет писал, что за два года и четыре месяца из двухсотпятидесятитысячного населения Москвы умерло сто двадцать тысяч. Монах Авраамий Палицын, келарь Троице-Сергиева монастыря, оставивший записки о Смутном времени, называет даже большую цифру - 127 000.
   Спасаясь, бежали кто куда мог - в Сибирь, на Дон, Запорожье, на Украину. Поскольку Борис предпринимал меры, чтобы вернуть беглых, вся эта многотысячная масса автоматически становилась горючим материалом, вольницей, готовой примкнуть к любому, кто пообещает не возвращать в прежнее состояние.
   (Немного позже по тем же мотивам воевали против Жечи Посполитой жители Украины - польско-литовское государство соглашалось принять на службу лишь строго определенное число "реестровых казаков", однако многие, за время смут и бунтов успевшие полюбить вольготную жизнь бродячего "лыцаря" с сабелькой на боку, категорически не хотели вновь возвращаться к плугу. И потому возникла ситуация, кажется, не имеющая аналогов в мировой практике: в нескольких восстаниях участвовали не те, кто боролся против Жечи Посполитой, а те, кто таким образом пытался попасть в "реестровые казаки". Иными словами, люди воевали с государством за то, чтобы именно оно, это самое государство, приняло их к себе на службу и наделило привилегиями! Случай уникальнейший...)
   Понятное дело, разбойники расплодились в неимоверном множестве. В таком множестве, что перешли в несколько иную категорию - не лесных грабителей, а мятежников. В 1603 г. на Москву из Северской земли двинулось огромное сборище "гулящего народа" под предводительством некоего Хлопки Косолапого. Это уже были не разбойники, а люди с некоей программой действий. Программа, правда, не отличалась ни новизной, ни глубиной занять столицу, всех истребить и все ограбить, - но при широком и вдумчивом ее претворении в жизнь могла натворить дел нешуточных. Дошло до того, что ватага Хлопки первой ударила на идущие ей наперехват войска под начальством окольничьего Ивана Басманова, и сам Басманов был убит. Правда, Хлопку все-таки разбили, взяли в плен и казнили в Москве. Чуть позже родственник царя, окольничий Семен Годунов, двинулся с воинской силой усмирять бунты в Астрахани, но был разбит "воровскими казаками" и едва вырвался живым.
   Борис Годунов делал все, что мог - искал спрятанный хлеб, держал на него низкие цены, начал строить каменные палаты Московского Кремля, чтобы дать работу многим сотням голодных беженцев. Издал указ о том, что все холопы, оставленные своими хозяевами без средств к пропитанию, немедленно получают вольную.
   Однако беды зашли слишком далеко. На дорогах уже разбойничали не просто беглецы от голода, но и мелкие дворяне, со своей "дружиной" искавшие легкой добычи. Именно после страшных лет "великого глада" стали широко распространяться во всех слоях населения пересуды о том, что именно Борис в свое время приказал убить малолетнего царевича Димитрия-Уара, сына Ивана Грозного от восьмой жены. И, разумеется, о том, что спасшийся царевич вскорости придет восстановить справедливость.
   Легко представить, какими методами боролись с распространителями слухов. Однако было уже поздно. Борис оказался бессилен. 13 октября 1604 г. Лжедмитрий I вступил в пределы России...
   ПЕРВЫЕ ШАГИ И ПЕРВАЯ КРОВЬ
   Вопреки устоявшемуся мнению, самозванец объявился не где-то "в Польше" (к тому времени, как мы помним, никакой "Польши" уже не было, а было федеративное государство Жечь Посполита), и даже не в Литве (читатель помнит, что под этим названием подразумевается отнюдь не нынешняя Литва), а в "русских землях", то есть на Киевщине, в окружении всесильного магната Адама Вишневецкого. Именно Адам и его брат Константин первыми и узнали, что один из их слуг - "потомок Иоанна Грозного".
   Как это произошло, в точности неизвестно и вряд ли когда-нибудь будет установлено. По одной легенде, "Димитрий" занемог и думая, что умирает, признался в своем происхождении монаху на исповеди - ну, а тот, наплевав на тайну исповеди, помчался к князю Адаму. По другой "Димитрий" сам признался князю, кто он таков, когда князь вздумал отдавать ему распоряжения, как простому прислужнику.
   Бог весть... В конце концов, это не столь уж и важно. Гораздо важнее другое - по моему глубокому убеждению, Адам и Константин Вишневецкие искренне верили, что их гость и есть подлинный царевич Димитрий. Во-первых, без этой гипотезы никак не объяснить их последующую верность и первому, и второму Лжедмитриям, когда полагалось бы и прозреть. Во-вторых, без этой гипотезы прямо-таки невозможно понять, какой же интерес преследовали оба брата, оставаясь преданными сподвижниками самозванца. О "материальной заинтересованности" говорить смешно. Братья Вишневецкие были не просто "одними из крупных" - крупнейшими магнатами Жечи Посполитой. Предки знаменитого "князя Яремы" располагали властью, влиянием и богатством, не снившимися иным королям того времени. И, что гораздо более убедительно - "царевич Дмитрий", щедро раздавая обещания тем, кто взялся бы ему помогать, суля одним умопомрачительные груды золота, а другим огромные территории России, князьям Вишневецким не обещал ничего. Ни единого золотого, ни единой деревеньки. И тем не менее братья решительно выступили на его стороне. Поэтому никак нельзя исключать того, что они старались "за идею". Оба были детьми своего времени и потому вполне могли поверить самозванцу - огромное богатство хорошо порой еще и тем, что его владельцы могут позволить себе роскошь не быть циничными и алчными...
   Зато Юрий Мнишек, папенька знаменитой Марины, можно ручаться, в подлинность "царевича" не верил нисколечко. Трудно сказать, изучая его жизненный путь, во что он вообще верил...
   Отец Мнишека (впрочем, в написании его фамилии есть разночтения, позволяющие говорить, что первоначально наш пан писался Мнишич) приехал в Польшу из Чехии и сделал неплохую карьеру. Оба его сына, Николай и Юрий*, тоже весьма недурно устроились при дворе короля Сигизмунда-Августа - правда, карьера их была довольно специфической... Король был большим любителем женского пола - и "девочек" поставляли как раз Мнишеки. Существует рассказ про то, как однажды Юрий, переодевшись монахом, проник в бернардинский монастырь, где воспитывалась некая юная очаровательная мещаночка, уговорил ее оттуда бежать и привез к королю. Если это и неправда, то придумана она кем-то, кто прекрасно знал братьев.
   * Не исключено, что Мнишеки сначала были православными, потому что всюду Юрий так и писался - "Юрий" ("Юрий" - это "Георгий", но "Георгий" по-польски - всегда "Ежи").
   Кроме женщин, братья Мнишеки были "придворными поставщиками" колдунов, баб-шептух, гадалок и знахарок, к которым король, по-ребячески суеверный, питал чуть ли не большую слабость, чем к прекрасному полу, правда, с совершенно другими целями...
   Можно представить, как поживились оба братца возле короля. В особенности после его смерти. Когда король умер, оказалось, что его казна совершенно пуста - исчезло и золото, и драгоценности. Сокровищница была очищена так, что для покойника даже не нашлось приличного погребального наряда. Естественно, тут же возник вопрос: что было в нескольких мешках и огромном сундуке, которые слуги Юрия Мнишека вывезли из королевского замка (сундук, "который едва подняли шесть человек" - за шесть дней до смерти короля, а мешки - в ночь после смерти)?
   Мнишек утверждал, что - сплошные пустячки. Так сказать, мелкие сувениры. Ни сестра короля, ни сейм в эти сказочки не верили, но расследование ни к чему не привело. Во-первых, "мешки и сундуки" вывозил в те дни не один Мнишек, во-вторых, за пана Юрия вступилась многочисленная родня, и дело угасло как-то само собой. Договорились считать, что королевская казна с самого начала была пуста...
   Нужно добавить, что и в вопросах веры Юрий Мнишек проявлял столь же лихую беспечность - назовем это так... Когда в Жечи Посполитой на некоторое время приобрели влияние кальвинисты и ариане (арианство - течение в православии, признаваемое ересью и католиками, и православными), Юрий Мнишек водил знакомство главным образом с ними. Одна его сестра была замужем за видным арианином Стандицким, другая - за кальвинистом, краковским воеводой Фирлеем, сам Мнишек женился на Гедвиге Тарло, девушке из знатной арианской семьи.
   Когда в 1587 г. королем Жечи Посполитой стал Сигизмунд III, ревностный католик и покровитель иезуитов, в голове у Мнишека, надо полагать, наступило просветление, и он моментально стал верным католиком: в ударные сроки построил за свой счет два монастыря, а Львовской иезуитской коллегии подарил десять тысяч золотом...
   Легко понять, что представлял собой этот субъект, тесть Константина Вишневецкого (Вишневецкий, правда, был православным, но Мнишека такие мелочи не останавливали - князь как-никак был еще и некоронованным королем "русской земли"...)
   Вот этот тип, конечно же, жаждал в первую очередь злата и поместий. И ради этого, пожалуй, мог бы поверить и в то, что "названный Дмитрий" тетушка германского императора... Насчет Мнишека нет никаких сомнений и двусмысленностей - его привлекали чисто меркантильные возможности, открывавшиеся перед тестем русского царя...
   Что любопытно, в самом начале "воскресший Дмитрий" предназначался Вишневецкими и Мнишеком отнюдь не для московского трона, а для краковского! Мало кто об этом помнит, но из сохранившихся документов известно точно: магнаты первоначально лелеяли замысел свергнуть Сигизмунда и сделать королем Жечи Посполитой как раз Дмитрия, подходившего по всем статьям: сын Грозного, следовательно, Рюрикович, следовательно, в родстве с пресекшейся династией Ягеллонов. А настоящий он или нет - дело десятое. Вишневецкие верили, что настоящий, Мнишек наверняка не верил никому и ничему, но все трое всерьез собирались короновать Дмитрия в Кракове.
   Потом от этой идеи отступились - стало ясно, что не выйдет, слишком многие против. И взоры обратились в другую сторону, на восток...
   Опять-таки, вопреки расхожему мнению, и король Сигизмунд, и его сановники отнеслись к воскресшему сыну Грозного без всякого энтузиазма. Коронный гетман Ян Замойский (недруг иезуитов, кстати) выражался недвусмысленно: "Случается, что кость в игре падает и счастливо, но обыкновенно не советуют ставить на кон дорогие и важные предметы. Дело это такого свойства, что может нанести вред нашему государству и бесславие королю и всему народу нашему". Стоит уточнить, что эта позиция была результатом не каких-то высокоморальных убеждений, а конкретной и четко выраженной боязнью ответного удара со стороны Москвы. Ту же позицию занимали влиятельные государственные и военные деятели Станислав Жулкевский и Ян Ходкевич. Вообще в Польше, то есть так называемых "коронных землях", отношение к новоявленному царевичу было самое прохладное. Король Сигизмунд, как можно судить, в подлинность царевича не верил, однако под нажимом родни Мнишека и благодаря авторитету Вишневецких вынужден был принять "Дмитрия", подарить парочку золотых безделушек и туманно пообещать содействие.
   Зато литовско-русские магнаты, та самая троица, спешили к своей цели на всех парусах. Для Дмитрия уже набирали войско - главным образом казаков и беглецов из России.
   Тем временем подключился и Ватикан. Как можно судить из резолюции папы римского на письме-донесении нунция Рангони, папа тоже не верил, что Дмитрий - настоящий. Иначе не написал бы: "Это вроде воскресшего короля португальского" (имелся в виду Лжесебастиан, чье самозванство было ясно с самого начала). Дмитрий, встретившись с папскими посланцами, по своему обыкновению на обещания не скупился, заявив, что, взойдя на русский престол, моментально присоединит русскую церковь к Римской. При таких ставках можно было и деликатно забыть, что Дмитрий - вроде "короля португальского"...
   Если не считать контактов с иезуитами, окружение Дмитрия, помогавшее ему создать "армию вторжения", ни в коей степени не было католическим. Константин и Адам Вишневецкие - православные (первым из Вишневецких, как мы уже говорили, в католичество перешел Иеремия десятки лет спустя), как и другой сподвижник Лжедмитрия, тоже, не исключено, служивший идее - литовский пан Роман Рожпнский. Подавляющее большинство тех, кто встал под знамя Дмитрия, тоже были православными - казаки, литовские и западнорусские люди. Два секретаря Лжедмитрня, братья Ян и Станислав Бучинские, были хотя и чистокровными "ляхами", то есть "коронными" поляками, но не католиками, а протестантами...
   Король Сигнзмунд никакой поддержки этому воинству не оказывал. Ну, а запретить ничего и никому не мог, какие бы нехорошие предчувствия его ни терзали...
   Заичкин и Почкаев, авторы вышедшего лет пять назад восьмисотстраничного "популярного очерка" под названием "Русская история" славны не только тем, что в качестве доказательств своих построений шпарили страницами вместо летописей и других источников отрывки из романов В. Яна и В. Чивилихина. Касательно Лжедмитрия они ухитрились написать следующее: король-де Сигизмунд "ПОВЕЛЕЛ Вишневецким, Мнишеку и другим дворянам составить рать из вольницы и выступить против Бориса".