Страница:
Минин был человеком безусловно зажиточным - торговлей скотом в то время занимались люди отнюдь не бедные, а потому к описываемому времени приобрел некоторую "крутость", практичность и сильную волю, свойственные преуспевающим дельцам. Имеются совершенно достоверные сведения о том, к а к он собирал деньги на войско.
Сначала Минин "пробил" решение, по которому все его приказания выполнялись беспрекословно (за тем, чтобы это соблюдалось, следили ратники князя Пожарского). И разослал по Нижнему многочисленных оценщиков. Имущество каждого было оценено со всем возможным рвением, после чего с жителей в приказном порядке потребовали отдать пятую часть имущества (а кое от кого - и треть). Когда собранных денег не хватило, Минин без колебаний "пустил на торг" наименее зажиточную часть горожан. Их небогатое имущество продавали целиком, кроме того, отдавали в кабалу и их самих, и их семьи. Холопы, надо отметить, шли за бесценок, потому что их было довольно много. Именно такими средствами и были собраны нужные суммы. Нравится это потомкам или нет, разрушает это иконописный образ или нет, но без подобных крутых мер нижегородское ополчение вряд ли смогло бы снарядиться в походи изгнать интервентов. Можно еще вспомнить, что Минин, хотя и говаривал, будто ему являлись "видения", побуждавшие постоять за землю Русскую и веру православную, окрестные монастыри обложил столь же суровым налогом.
Увы, бравый Кузьма тогда же, в 1612 г., был изобличен во взяточничестве и "кривосудии". Речь идет об истории с Толоконцевским монастырем. Монастырь этот, довольно древний, в свое время получил от Грозного жалованные грамоты и был полностью самостоятельным. Позже, при Федоре Иоанновиче, игумен монастыря Калпикет "проворовался и пропил всю монастырскую казну" - и, стремясь, должно быть, раздобыть деньжат на опохмелку, за бесценок спустил все документы богатому соседу, Печерскому монастырю, тут же радостно завладевшему всем оставшимся достоянием толоконцевцев. С наступлением Смутного времени толоконцевские монахи пожаловались в Москву, дьяку Ивану Болотникову (не путать с Иваном Болотниковым-атаманом! А.Б.) Однофамилец "воровского воеводы" прислал комиссию, которая быстро во всем разобралась и вернула толоконцевцам самостоятельность. Однако стоило комиссии уехать, печерский архимандрит Феодосии отправился к "местному авторитету" Минину, сунул ему взятку, и Кузьма вновь присоединил толоконцевские владения к землям Печерского монастыря.*
* При Михаиле толоконцевцы жаловались ему уже на Минина, но чем кончилось дело, мне не удалось доискаться.
Как бы там ни было, Минин и Пожарский все же выгнали из Москвы поляков (среди которых гораздо больше было немецких наемников, кстати, нежели поляков и литвинов). Правда, это святое дело не обошлось без досадных инцидентов: когда из города выходили жены и дочери бояр, сидевших в осаде вместе с поляками, казаки собирались их ограбить и, когда Пожарский принялся их унимать, всерьез грозили пришибить князя. Как-то обошлось, но казаки в поисках морального удовлетворения перебили часть пленных, нарушив свое же честное слово сохранить всем сдавшимся жизнь.
Кстати, именно под давлением казачьей части ополчения - о чем есть недвусмысленные упоминания - и был избран царем Михаил Романов. Не исключено, что могла бы пройти и другая кандидатура: "выдвигались" многие, в том числе и Пожарский, сохранились туманные упоминания, что сначала был все-таки выбран князь Трубецкой, и лишь несколькими днями спустя под давлением казаков остановились на Михаиле...
Прежде чем перейти к подведению итогов, следует обязательно упомянуть об одной насквозь мифической фигуре, без всяких на то оснований произведенной в народные герои...
ГЕРОЙ, КОТОРОГО НЕ БЫЛО
Советский энциклопедический словарь 1964-го года отзывается об этой героической личности со всем уважением: "Сусанин Иван Осипович (ум. 1613) - крестьянин с. Домнино Костромского у., нар. герой, замученный польскими интервентами, отряд к-рых он завел в непроходимую лесную глушь. Героич. поступок С. лег в основу мн. нар. преданий, поэтич. и муз. произв.".
Энциклопедический словарь 1985-го еще более уважителен и прямо-таки эпичен: "Сусанин Иван Осипович (? -1613) - герой освободит, борьбы рус. народа нач. XVII в., крестьянин Костромского уезда. Зимой 1613 завел отряд польск, интервентов в непроходимое лесное болото, за что был замучен".
Пожалуй, автор, писавший в 85-м, гораздо больше заботился о достоверности, нежели его коллега из 64-го. "Болота", нужно признать, выглядят не в пример убедительнее "лесной глуши", из которой "чертовы ляхи" отчего-то не нашли выхода - любой нормальный человек в такой ситуации, заблудившись зимой в лесу, вышел бы оттуда по собственным следам на снегу. Отряд должен был оставить за собой такую колею, что обратный путь можно отыскать и ночью...
Ну, а о том, что этот злодейский отряд направлялся, дабы извести только что избранного на царство юного государя Михаила Федоровича Романова, знают даже дети. Гораздо менее известно, что вся эта красивая история - выдумка от начала до конца. Авторы энциклопедических словарей правы в одном: с давних пор известны "многие народные предания", живописующие о том, как Сусанин завел поляков в болота, о том, как героический Иван Осипович еще допрежь того укрыл царя в яме на собственном подворье, а яму замаскировал бревнами. Беда в том, что меж народным фольклором и реальной историей есть некоторая разница...
Вообще-то, авторы вышеприведенных статей сами ничего не надумали, что их, в общем, извиняет. Они лишь добросовестно переписали абзацы из трудов гораздо более ранних "исследователей". "Классическая версия" появляется впервые, пожалуй, в учебнике Константинова (1820 г.)- польские интервенты выступают в поход, чтобы погубить юного царя, но Сусанин, жертвуя собой, заводит их в чащобу. Далее эта история получает развитие в учебнике Кайданова (1834 г.), в работах Устрялова и Глинки, в "Словаре достопамятных людей в России", составленном Бантыш-Каменским. А яма, где якобы укрыл Сусанин царя, впервые появилась в книге князя Козловского "Взгляд на историю Костромы" (1840 г.): "Сусанин увез Михаила в свою деревню Деревищи и там скрыл в яме овина", за что впоследствии "царь повелел перевезти тело Сусанина в Ипатьевский монастырь и похоронить там с честью". Князь в подтверждение своей версии ссылался на некую старинную рукопись, имевшуюся у него, - вот только ни тогда, ни потом никто посторонний этой рукописи так и не увидел...
Ясно, что спасение царя от злодеев-поляков - событие столь знаменательное, что неминуемо должно было остаться не в одной лишь народной памяти, но и в хрониках, летописях, государственных документах. Однако, как ни странно, о злодейском покушении на Михаила нет ни строчки ни в официальных бумагах, ни в частных воспоминаниях. В известной речи митрополита Филарета, где скрупулезно перечисляются все беды и разорения, причиненные России польско-литовскими интервентами, ни словом не упомянуто ни о Сусанине, ни о какой бы то ни было попытке захватить царя в Костроме. Столь же упорное молчание касаемо Сусанина хранит "Наказ послам", отправленный в 1613 г. в Германию, - крайне подробный документ, включающий "все неправды поляков". И, наконец, о покушении польско-литовских солдат на жизнь Михаила, равно как и о самопожертвовании Сусанина, отчего-то промолчал Федор Желябужский, отправленный в 1614 г. послом в Жечь Посполитую для заключения мирного договора. Меж тем Желябужский, стремясь выставить поляков "елико возможно виновными", самым скрупулезным образом перечислил королю "всякие обиды, оскорбления и разорения, принесенные России", вплоть до вовсе уж микроскопических инцидентов. Однако о покушении на царя отчего-то ни словечком не заикнулся...
И, наконец, о якобы имевшем место погребении Сусанина в коломенском Ипатьевском монастыре нет ни строчки в крайне подробных монастырских хрониках, сохранившихся до нашего времени...
Столь дружное молчание объясняется просто - ничего этого не было. Ни подвига Сусанина, ни пресловутого "покушения на царя", ни погребения героя в Ипатьевском монастыре. Неопровержимо установлено: в 1613 г. в прилегающих к Костроме районах вообще не было "чертовых ляхов" - ни королевских отрядов, ни "лисовчиков", ни единого интервента либо чужестранного ловца удачи. Столь же неопровержимо доказано, что в то время, когда на него якобы "покушались", юный царь Михаил вместе с матерью находился в хорошо укрепленном, напоминавшем больше крепость Ипатьевском монастыре близ Костромы, охраняемый сильным отрядом дворянской конницы, да и сама Кострома была хорошо укреплена и полна русскими войсками. Для мало-мальски серьезной попытки захватить или убить царя понадобилась бы целая армия, но ее не было ни поблизости от Костромы, ни вообще в природе: поляки с литовцами сидели на зимних квартирах в соответствии с обычаями того времени. По Руси, правда, в превеликом множестве бродили разбойничьи ватаги: дезертиры из королевской армии, жаждавшие добычи авантюристы, "воровские" казаки вкупе с "гулящими" русскими людьми. Однако эти банды, озабоченные лишь добычей, даже спьяну не рискнули бы приблизиться к укрепленной Костроме с ее мощным гарнизоном.
Вот об этих бандах и пойдет речь...
Единственный источник, из которого черпали сведения все последующие историки и писатели, - жалованная грамота царя Михаила от 1619 г., по просьбе матери выданная им крестьянину Костромского уезда села Домнино " Богдашке" Собинину. И говорится там следующее: "Как мы, великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси, в прошлом году были на Костроме, и в те годы приходили в Костромскнй уезд польские и литовские люди, а тестя его, Богдашкова, Ивана Сусанина литовские люди изымали, и его пытали великими немерными муками, а пытали у него, где в те поры мы, великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси были, и он, Иван, ведая про нас, великого государя, где мы в те поры были, терпя от тех польских и литовских людей немерные пытки, про нас, великого государя, тем польским и литовским людям, где мы в те поры были, не сказал, и польские и литовские люди замучили его до смерти".
Царская милость заключалась в том, что Богдану Собинину и его жене, дочери Сусанина Антониде, пожаловали в вечное владение деревушку Коробово, каковую на вечные времена освободили от всех без исключения налогов, крепостной зависимости и воинской обязанности. Правда, уже в 1633 г. права Антониды, успевшей к тому времени овдоветь, самым наглым образом нарушил архимандрит Новоспасского монастыря - отчего-то он не считал "привилегию" чересчур важной. А это весьма странно, если вспомнить, что Антонида - дочь отважного героя, спасшего жизнь царю...
Антонида пожаловалась Михаилу. Тот урезонил архимандрита и выдал вдове новую "грамоту о заслугах" - но и в ней о подвиге Сусанина говорилось точно теми же словами, что и в предыдущей. Исключительно о том, что Сусанина "спрашивали", а он ничего не сказал злодеям. И только. Царь, полное впечатление, и понятия не имел о том, что на его особу покушались, но Сусанин увел "воров" в болота...
И, кстати, в обеих грамотах черным по белому указано: "Мы, великий государь, были на Костроме". То есть - за стенами могучей крепости, в окружении многочисленного войска. Сусанин, собственно говоря, мог без малейшего ущерба для венценосца выдать "литовским людям" этот секрет полишинеля, ровным счетом ничего не менявший...
И еще одна загадка: почему "литовские люди" пытали о царе одного Сусанина? Будь у врагов намерение добраться до царя, несмотря ни на что, они обязательно пытали и мучили бы не одного-единственного мужичка, а всех живущих в округе. Тогда и привилегии были бы даны не только родственникам Сусанина, но и близким остальных потерпевших...
Однако о других жертвах налета на деревушку Домнино нигде не упоминается ни словом. Кстати, в "записках" протоиерея села Домнино Алексея так и написано: "...НАРОДНЫЕ ПРЕДАНИЯ, послужившие источниками для составления рассказа о Сусанине".
Выводы? Самая правдоподобная гипотеза такова: зимой 1613 г. на деревеньку Домнино напала шайка разбойников-то ли поляков, то ли литовцев, то ли казаков (напомню, "казаками" тогда именовались едва ли не все "гулящие" люди). Царь их не интересовал ничуть - а вот добыча интересовала гораздо больше. В летописи о подобных налетах, крайне многочисленных в те времена, сообщается так: "...казаки воруют, проезжих всяких людей по дорогам и крестьян по деревням и селам бьют, грабят, пытают, жгут огнем, ломают, до смерти побивают".
Одной из жертв грабителей - а возможно, единственной жертвой - как раз и стал Иван Сусанин, живший, собственно, не в самой деревне, а "на выселках", то есть в отдаленном хуторе. О том, что налетчики "пытали Сусанина о царе" известно от одного-единственного источника - Богдана Собинина...
Скорее всего, через несколько лет после смерти убитого разбойниками тестя хитромудрый Богдан Собинин сообразил, как обернуть столь тяжелую утрату к своей выгоде, и обратился к известной своим добрым сердцем матери царя Марфе Ивановне. Старушка, не вдаваясь в детали, растрогалась и упросила сына освободить от податей родственников Сусанина. Подобных примеров ее доброты в истории немало. В жалованной грамоте царя так и говорится: "...по нашему царскому милосердию и по совет" и прошению матери нашей, государыни великой старицы инокини Марфы Ивановны". Известно, что царь выдал множество таких грамот с формулировкой, ставшей прямо-таки классической. "Во внимание к разорениям, понесенным в Смутное время". Кто в 1619 году проводил бы тщательное расследование? Хитрец Богдашка преподнес добросердечной инокине убедительно сочиненную сказочку, а венценосный ее сын по доброте душевной подмахнул жалованную грамоту...
Поступок Богдашки полностью соответствовал тамошним нравам. Уклонение от "тягла" - налогов и податей - в ту пору стало прямо-таки национальным видом спорта. Летописцы оставили массу свидетельств об изобретательности и хитроумии "податного народа": одни пытались "приписаться" к монастырским и боярским владениям, что значительно снимало размеры налогов, другие подкупали писцов, чтобы попасть в списки "льготников", третьи попросту не платили, четвертые ударялись в побег, а пятые... как раз и добивались льгот от царя, ссылаясь на любые заслуги перед престолом, какие только можно было вспомнить или придумать. Власть, понятно, препятствовала этому "разгулу неплатежей", как могла, периодически устраивались проверки и аннулирования "льготных грамот", но их оставляли на руках у тех, кто пользовался "особыми" заслугами. Хитроумный Богдан Собиннн наверняка думал лишь о сиюминутной выгоде, вряд ли он предвидел, что в последний раз привилегии его потомков (опять-таки "на вечные времена") будет подтверждать Николай I в 1837 году. К тому времени версия о "подвиге Сусанина" уже прочно утвердилась в школьных учебниках и трудах историков.
Впрочем, далеко не во всех. Соловьев, например, считал, что Сусанина замучили "не поляки и не литовцы, а казаки или вообще свои русские разбойники". Он же после кропотливого изучения архивов и доказал, что никаких регулярных войск интервентов в тот период поблизости от Костромы не было. Н.И. Костомаров писал не менее решительно: "В истории Сусанина достоверно только то, что этот крестьянин был одной из бесчисленных жертв, погибших от разбойников, бродивших по России в Смутное время; действительно ли он погиб за то, что не хотел сказать, где находится новоизбранный царь Михаил Федорович, - остается под сомнением..."
С 1862 г., когда была написана обширная работа Костомарова, посвященная мнимости "подвига Сусанина", эти сомнения перешли в уверенность никаких новых документов, подтвердивших бы легенду, не обнаружено. Что, понятно, не зачеркивает ни красивых легенд, ни достоинств оперы "Жизнь за царя". Еще одно Тоунипанди, только и всего...
Между прочим, некий прототип Сусанина все же существовал - на Украине. И его подвиг, в отличие от Сусанина, подтвержден документальными свидетельствами того времени. Когда в мае 1648 г. Богдан Хмельницкий преследовал польское войско Потоцкого и Калиновского, южнорусский крестьянин Микита Галаган вызвался пойти к отступавшим полякам проводником, но завел их в чащобы, задержав до прихода Хмельницкого, за что и поплатился жизнью.
Вовсе уж откровенной трагикомедией выглядит другой факт. С приходом Советской власти район, в который входило село Коробово, переименовали в Сусанинский. В конце 20-х гг. районная газета сообщила, что первый секретарь Сусанинского райкома ВКП(б) заблудился и утонул в болоте. Впрочем, времена были суровые, шла коллективизация, и мужички могли попросту подмогнуть товарищу секретарю нырнуть поглубже...
А если серьезно, укоренившаяся легенда о "спасителе царя Сусанине" явственно отдает некой извращенностью. Очень многие слыхом не слыхивали о реальных борцах с интервентами, немало сделавших для России, - о Прокопии II Захаре Ляпуновых, Михаиле Скопине-Шуйском. Зато о мифическом "спасителе царя" наслышан каждый второй, не считая каждого первого.
Воля ваша, в таком положении дел есть нечто извращенное.
"ТАКОВ ПЕЧАЛЬНЫЙ ИТОГ..."
Самозванцев в конце концов повывели всех до единого. Атамана Заруцкого посадили на кол. Четырехлетнего сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II при большом стечении народа повесили в Москве. Сама Марина подозрительно быстро скончалась то ли в тюрьме, то ли в монастыре. Впрочем, нет подтверждений, что ее смерть была насильственной. Вполне возможно, направленный послом в Краков Желябужский совершенно искренне горевал о ее кончине, заявляя, что уж она-то была бы бесценным свидетельством "польских неправд". Свой резон в этом присутствует: в те времена уже прекрасно умели вышибать нужные показания, живая Марина и в самом деле могла стать ценнейшим козырем в руках русской-стороны...
Пожалуй, причудливее всех судьба швыряла "лисовчиков". После гибели в бою своего предводителя, под напором войск Михаила они ушли в Жечь, где им отнюдь не обрадовались - король Сигизмунд не так давно с превеликим трудом подавил очередной шляхетский мятеж, и многотысячная организованная вольница со столь скверной репутацией, готовая примкнуть в любой смуте, была решительно не ко двору... Кое-как, с превеликими трудами "лисовчиков" удалось выпихнуть за пределы Жечи, на службу германскому императору. Лет двадцать, постепенно уменьшаясь в количестве, они воевали в Италии и Германии, остатки некогда грозной ватаги вернулись на родину только после 1636 г. - и большая часть тут же угодила в цепкие лапы закона за всякие художества...
А что же Минин и Пожарский? Как их наградила Родина за верную службу?
Увы, их дальнейшая судьба способна дать лишь повод для грустно-философических размышлений о человеческой неблагодарности и превратностях судьбы.
Тем, кто, безусловно, более всех прочих приобрел в результате Великой смуты, стал (если, понятно, не считать царя Михаила) князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой... сподвижник сначала Тушинского вора, а потом атамана Заруцкого! Он остался при боярском титуле, пожалованном ему Лжедмитрием II, и сохранил за собой богатейшую вотчину, целую область Вагу, некогда составлявшую главное личное достояние Годунова, а потом и Шуйского. Вагу князю щедро определила "шестибоярщина". Юный царь, сидевший на престоле еще довольно непрочно, попросту не стал ссориться со столь влиятельным и богатым магнатом - благо Трубецкой вовремя успел переметнуться в нижегородский лагерь (в точности как бывшие члены ЦК КПСС, в одночасье ставшие виднейшими демократами). Кроме Трубецкого, превеликое множество народа получило от Михаила подтверждение их титулов и поместий, неведомыми и скользкими путями обретенных в Смутное время.
Минин получил не особенно и великий чин думного дворянина, небольшое поместьице и умер через три года после избрания на царство Михаила. О дальнейшей судьбе Пожарского лучше всего расскажет историк Костомаров: "Со взятием Москвы оканчивается первостепенная роль Пожарского... Во все царствование Михаила Федоровича мы не видим Пожарского ни особенно близким к царю советником, ни главным военачальником: он исправляет более второстепенные поручения. В 1614-м году он воюет с Лисовским и скоро оставляет службу по болезни. В 1618-м мы встречаем его в Боровске против Владислава, он здесь не главное лицо, он пропускает врагов, не делает ничего выходящего из ряда, хотя и не совершает ничего такого, что бы ему следовало поставить особенно в вину. В 1621-м мы видим его управляющим Разбойным приказом. В 1628-м он назначен был воеводою в Новгород, но в 1631-м его сменил там князь Сулешев*, в 1635-м заведовал Судным приказом, в 1638-м был воеводою в ПереяславлеРязанском "и. в следующем году был сменен князем Репниным. В остальное время мы встречаем его большею частью в Москве. Он был приглашаем к царскому столу в числе других бояр, но нельзя сказать, чтобы очень часто, проходили месяцы, когда имя его не упоминается в числе приглашенных, хотя он находился в Москве... Мы видим в нем знатного человека, но не из первых, не из влиятельных между знатными. Уже в 1614-м году, по поводу местничества с Борисом Салтыковым, царь, "говоря с бояры, велел боярина князя Дмитрия Пожарского вывесть в город и велел его князь Дмитрия за бесчестье боярина Бориса Салтыкова выдать Борису головою".
* В этот период Пожарский побывал под следствием по обвинениям в присвоении казенных денег, подделке документов и притеснении находившихся под его управлением посадских и волостных людей. Два первых обвинения признаны не соответствующими действительности, но третье подтвердилось полностью...
Нужно сказать, что эта "выдача головою" была не столь уж и страшным предприятием. Впрочем, с какой стороны посмотреть... Заключалась эта "выдача" в том, что выданный являлся на двор к тому, кому был "выдан головой" и смиренно стоял там без шапки, а тот, кому беднягу выдавали, всячески поносил его во всю глотку, пока не уставал и не исчерпывал набор бранных эпитетов...
Вернемся к Костомарову. "Как ни сильны были обычаи местничества, но все-таки из этого видно, что царь не считал за Пожарским особых великих заслуг отечеству, которые бы выводили его из ряда других. В свое время не считали его, подобно тому, как считают в наше время, главным героем, освободителем и спасителем Руси. В глазах современников это был человек "честный" в том смысле, какой это прилагательное имело в то время, но один из многих честных. Никто не заметил и не передал года его кончины; только потому, что с осени 1641-го имя Пожарского перестало являться в дворцовых разрядах, можно заключить, что около этого времени его не стало на свете. Таким образом, держась строго источников, мы должны представить себе Пожарского совсем не таким лицом, каким мы привыкли представлять его себе; мы и не замечали, что образ его создан нашим воображением по скудости источников. Это не более, как неясная тень, подобная множеству других теней, в виде которых наши источники передали потомству исторических деятелей того времени".
Возможно, кого-то эти строчки Способны и шокировать, однако Костомарова вряд ли смогут заподозрить в русофобии даже самые "национально-озабоченные" профессиональные патриоты...
И напоследок вновь обратимся к одной из самых загадочных фигур русской истории - человеку, известному под именем Лжедмитрия 1. Эта "Железная Маска", вернее, ее загадка, стала увлекать пытливые умы сразу же после убийства Лжедмитрия - первые попытки отыскать разгадку датированы началом XVII века...
"НАЗВАННЫЙ ДИМИТРИЙ"
Дискуссии и споры о личности первого самозванца самым широким образом развернулись в России только во второй половине XIX века. Причины понятны: во-первых, до того времени русская историография занималась главным образом созданием общей картины отечественной истории, образно говоря, строительством здания, обставлять и меблировать которое можно только после окончания стройки (правда, еще во второй половине XVIII в. Милелер занимался Лжедмитрием I и склонялся к убеждению, что царевич был настоящий). Во-вторых, суровое и не допускавшее "умственных шатаний" царствование Николая не особенно и располагало к подобным упражнениям фантазии...
Многие русские историки сто лет назад считали, что самозванец и в самом деле был чудесным образом избежавшим смерти сыном Ивана Грозного. Эта точка зрения берет начало в XVII в., когда немало иностранных авторов придерживались именно ее (Паэрле, Бареццо-Барецци, Томас Смит и др.). Однако первым, кто выдвинул версию о подлинности Дмитрия и горячо ее отстаивал, был француз Жак Маржерет.
Маржерет, очевидец и участник Смуты, фигура прелюбопытнейшая. Родился он в 50-х гг. XVI в. во Франш-Конте, участвовал в религиозных войнах на стороне протестантов, потом уехал на Балканы, где воевал против турок, служил в армиях сначала императора Священной Римской империи, потом трансильванского князя, короля Жечи Посполитой, в 1600 г. завербовался на службу в Россию, где командовал пехотной ротой "иноземного строя". Воевал против Лжедмитрия I, после вступления последнего в Москву перешел к нему на службу, стал начальником одного из отрядов дворцовой гвардии. После убийства Лжедмитрия вернулся на родину, где выпустил книгу "Состояние Российской империи и великого княжества Московни". Вернулся в Россию, служил Лжедмитрию II, потом гетману Жулкевскому, участвовал в каких-то загадочных операциях английской разведки на севере России, последние десять лет был французским резидентом в Польше и Германии.
Сначала Минин "пробил" решение, по которому все его приказания выполнялись беспрекословно (за тем, чтобы это соблюдалось, следили ратники князя Пожарского). И разослал по Нижнему многочисленных оценщиков. Имущество каждого было оценено со всем возможным рвением, после чего с жителей в приказном порядке потребовали отдать пятую часть имущества (а кое от кого - и треть). Когда собранных денег не хватило, Минин без колебаний "пустил на торг" наименее зажиточную часть горожан. Их небогатое имущество продавали целиком, кроме того, отдавали в кабалу и их самих, и их семьи. Холопы, надо отметить, шли за бесценок, потому что их было довольно много. Именно такими средствами и были собраны нужные суммы. Нравится это потомкам или нет, разрушает это иконописный образ или нет, но без подобных крутых мер нижегородское ополчение вряд ли смогло бы снарядиться в походи изгнать интервентов. Можно еще вспомнить, что Минин, хотя и говаривал, будто ему являлись "видения", побуждавшие постоять за землю Русскую и веру православную, окрестные монастыри обложил столь же суровым налогом.
Увы, бравый Кузьма тогда же, в 1612 г., был изобличен во взяточничестве и "кривосудии". Речь идет об истории с Толоконцевским монастырем. Монастырь этот, довольно древний, в свое время получил от Грозного жалованные грамоты и был полностью самостоятельным. Позже, при Федоре Иоанновиче, игумен монастыря Калпикет "проворовался и пропил всю монастырскую казну" - и, стремясь, должно быть, раздобыть деньжат на опохмелку, за бесценок спустил все документы богатому соседу, Печерскому монастырю, тут же радостно завладевшему всем оставшимся достоянием толоконцевцев. С наступлением Смутного времени толоконцевские монахи пожаловались в Москву, дьяку Ивану Болотникову (не путать с Иваном Болотниковым-атаманом! А.Б.) Однофамилец "воровского воеводы" прислал комиссию, которая быстро во всем разобралась и вернула толоконцевцам самостоятельность. Однако стоило комиссии уехать, печерский архимандрит Феодосии отправился к "местному авторитету" Минину, сунул ему взятку, и Кузьма вновь присоединил толоконцевские владения к землям Печерского монастыря.*
* При Михаиле толоконцевцы жаловались ему уже на Минина, но чем кончилось дело, мне не удалось доискаться.
Как бы там ни было, Минин и Пожарский все же выгнали из Москвы поляков (среди которых гораздо больше было немецких наемников, кстати, нежели поляков и литвинов). Правда, это святое дело не обошлось без досадных инцидентов: когда из города выходили жены и дочери бояр, сидевших в осаде вместе с поляками, казаки собирались их ограбить и, когда Пожарский принялся их унимать, всерьез грозили пришибить князя. Как-то обошлось, но казаки в поисках морального удовлетворения перебили часть пленных, нарушив свое же честное слово сохранить всем сдавшимся жизнь.
Кстати, именно под давлением казачьей части ополчения - о чем есть недвусмысленные упоминания - и был избран царем Михаил Романов. Не исключено, что могла бы пройти и другая кандидатура: "выдвигались" многие, в том числе и Пожарский, сохранились туманные упоминания, что сначала был все-таки выбран князь Трубецкой, и лишь несколькими днями спустя под давлением казаков остановились на Михаиле...
Прежде чем перейти к подведению итогов, следует обязательно упомянуть об одной насквозь мифической фигуре, без всяких на то оснований произведенной в народные герои...
ГЕРОЙ, КОТОРОГО НЕ БЫЛО
Советский энциклопедический словарь 1964-го года отзывается об этой героической личности со всем уважением: "Сусанин Иван Осипович (ум. 1613) - крестьянин с. Домнино Костромского у., нар. герой, замученный польскими интервентами, отряд к-рых он завел в непроходимую лесную глушь. Героич. поступок С. лег в основу мн. нар. преданий, поэтич. и муз. произв.".
Энциклопедический словарь 1985-го еще более уважителен и прямо-таки эпичен: "Сусанин Иван Осипович (? -1613) - герой освободит, борьбы рус. народа нач. XVII в., крестьянин Костромского уезда. Зимой 1613 завел отряд польск, интервентов в непроходимое лесное болото, за что был замучен".
Пожалуй, автор, писавший в 85-м, гораздо больше заботился о достоверности, нежели его коллега из 64-го. "Болота", нужно признать, выглядят не в пример убедительнее "лесной глуши", из которой "чертовы ляхи" отчего-то не нашли выхода - любой нормальный человек в такой ситуации, заблудившись зимой в лесу, вышел бы оттуда по собственным следам на снегу. Отряд должен был оставить за собой такую колею, что обратный путь можно отыскать и ночью...
Ну, а о том, что этот злодейский отряд направлялся, дабы извести только что избранного на царство юного государя Михаила Федоровича Романова, знают даже дети. Гораздо менее известно, что вся эта красивая история - выдумка от начала до конца. Авторы энциклопедических словарей правы в одном: с давних пор известны "многие народные предания", живописующие о том, как Сусанин завел поляков в болота, о том, как героический Иван Осипович еще допрежь того укрыл царя в яме на собственном подворье, а яму замаскировал бревнами. Беда в том, что меж народным фольклором и реальной историей есть некоторая разница...
Вообще-то, авторы вышеприведенных статей сами ничего не надумали, что их, в общем, извиняет. Они лишь добросовестно переписали абзацы из трудов гораздо более ранних "исследователей". "Классическая версия" появляется впервые, пожалуй, в учебнике Константинова (1820 г.)- польские интервенты выступают в поход, чтобы погубить юного царя, но Сусанин, жертвуя собой, заводит их в чащобу. Далее эта история получает развитие в учебнике Кайданова (1834 г.), в работах Устрялова и Глинки, в "Словаре достопамятных людей в России", составленном Бантыш-Каменским. А яма, где якобы укрыл Сусанин царя, впервые появилась в книге князя Козловского "Взгляд на историю Костромы" (1840 г.): "Сусанин увез Михаила в свою деревню Деревищи и там скрыл в яме овина", за что впоследствии "царь повелел перевезти тело Сусанина в Ипатьевский монастырь и похоронить там с честью". Князь в подтверждение своей версии ссылался на некую старинную рукопись, имевшуюся у него, - вот только ни тогда, ни потом никто посторонний этой рукописи так и не увидел...
Ясно, что спасение царя от злодеев-поляков - событие столь знаменательное, что неминуемо должно было остаться не в одной лишь народной памяти, но и в хрониках, летописях, государственных документах. Однако, как ни странно, о злодейском покушении на Михаила нет ни строчки ни в официальных бумагах, ни в частных воспоминаниях. В известной речи митрополита Филарета, где скрупулезно перечисляются все беды и разорения, причиненные России польско-литовскими интервентами, ни словом не упомянуто ни о Сусанине, ни о какой бы то ни было попытке захватить царя в Костроме. Столь же упорное молчание касаемо Сусанина хранит "Наказ послам", отправленный в 1613 г. в Германию, - крайне подробный документ, включающий "все неправды поляков". И, наконец, о покушении польско-литовских солдат на жизнь Михаила, равно как и о самопожертвовании Сусанина, отчего-то промолчал Федор Желябужский, отправленный в 1614 г. послом в Жечь Посполитую для заключения мирного договора. Меж тем Желябужский, стремясь выставить поляков "елико возможно виновными", самым скрупулезным образом перечислил королю "всякие обиды, оскорбления и разорения, принесенные России", вплоть до вовсе уж микроскопических инцидентов. Однако о покушении на царя отчего-то ни словечком не заикнулся...
И, наконец, о якобы имевшем место погребении Сусанина в коломенском Ипатьевском монастыре нет ни строчки в крайне подробных монастырских хрониках, сохранившихся до нашего времени...
Столь дружное молчание объясняется просто - ничего этого не было. Ни подвига Сусанина, ни пресловутого "покушения на царя", ни погребения героя в Ипатьевском монастыре. Неопровержимо установлено: в 1613 г. в прилегающих к Костроме районах вообще не было "чертовых ляхов" - ни королевских отрядов, ни "лисовчиков", ни единого интервента либо чужестранного ловца удачи. Столь же неопровержимо доказано, что в то время, когда на него якобы "покушались", юный царь Михаил вместе с матерью находился в хорошо укрепленном, напоминавшем больше крепость Ипатьевском монастыре близ Костромы, охраняемый сильным отрядом дворянской конницы, да и сама Кострома была хорошо укреплена и полна русскими войсками. Для мало-мальски серьезной попытки захватить или убить царя понадобилась бы целая армия, но ее не было ни поблизости от Костромы, ни вообще в природе: поляки с литовцами сидели на зимних квартирах в соответствии с обычаями того времени. По Руси, правда, в превеликом множестве бродили разбойничьи ватаги: дезертиры из королевской армии, жаждавшие добычи авантюристы, "воровские" казаки вкупе с "гулящими" русскими людьми. Однако эти банды, озабоченные лишь добычей, даже спьяну не рискнули бы приблизиться к укрепленной Костроме с ее мощным гарнизоном.
Вот об этих бандах и пойдет речь...
Единственный источник, из которого черпали сведения все последующие историки и писатели, - жалованная грамота царя Михаила от 1619 г., по просьбе матери выданная им крестьянину Костромского уезда села Домнино " Богдашке" Собинину. И говорится там следующее: "Как мы, великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси, в прошлом году были на Костроме, и в те годы приходили в Костромскнй уезд польские и литовские люди, а тестя его, Богдашкова, Ивана Сусанина литовские люди изымали, и его пытали великими немерными муками, а пытали у него, где в те поры мы, великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович всея Руси были, и он, Иван, ведая про нас, великого государя, где мы в те поры были, терпя от тех польских и литовских людей немерные пытки, про нас, великого государя, тем польским и литовским людям, где мы в те поры были, не сказал, и польские и литовские люди замучили его до смерти".
Царская милость заключалась в том, что Богдану Собинину и его жене, дочери Сусанина Антониде, пожаловали в вечное владение деревушку Коробово, каковую на вечные времена освободили от всех без исключения налогов, крепостной зависимости и воинской обязанности. Правда, уже в 1633 г. права Антониды, успевшей к тому времени овдоветь, самым наглым образом нарушил архимандрит Новоспасского монастыря - отчего-то он не считал "привилегию" чересчур важной. А это весьма странно, если вспомнить, что Антонида - дочь отважного героя, спасшего жизнь царю...
Антонида пожаловалась Михаилу. Тот урезонил архимандрита и выдал вдове новую "грамоту о заслугах" - но и в ней о подвиге Сусанина говорилось точно теми же словами, что и в предыдущей. Исключительно о том, что Сусанина "спрашивали", а он ничего не сказал злодеям. И только. Царь, полное впечатление, и понятия не имел о том, что на его особу покушались, но Сусанин увел "воров" в болота...
И, кстати, в обеих грамотах черным по белому указано: "Мы, великий государь, были на Костроме". То есть - за стенами могучей крепости, в окружении многочисленного войска. Сусанин, собственно говоря, мог без малейшего ущерба для венценосца выдать "литовским людям" этот секрет полишинеля, ровным счетом ничего не менявший...
И еще одна загадка: почему "литовские люди" пытали о царе одного Сусанина? Будь у врагов намерение добраться до царя, несмотря ни на что, они обязательно пытали и мучили бы не одного-единственного мужичка, а всех живущих в округе. Тогда и привилегии были бы даны не только родственникам Сусанина, но и близким остальных потерпевших...
Однако о других жертвах налета на деревушку Домнино нигде не упоминается ни словом. Кстати, в "записках" протоиерея села Домнино Алексея так и написано: "...НАРОДНЫЕ ПРЕДАНИЯ, послужившие источниками для составления рассказа о Сусанине".
Выводы? Самая правдоподобная гипотеза такова: зимой 1613 г. на деревеньку Домнино напала шайка разбойников-то ли поляков, то ли литовцев, то ли казаков (напомню, "казаками" тогда именовались едва ли не все "гулящие" люди). Царь их не интересовал ничуть - а вот добыча интересовала гораздо больше. В летописи о подобных налетах, крайне многочисленных в те времена, сообщается так: "...казаки воруют, проезжих всяких людей по дорогам и крестьян по деревням и селам бьют, грабят, пытают, жгут огнем, ломают, до смерти побивают".
Одной из жертв грабителей - а возможно, единственной жертвой - как раз и стал Иван Сусанин, живший, собственно, не в самой деревне, а "на выселках", то есть в отдаленном хуторе. О том, что налетчики "пытали Сусанина о царе" известно от одного-единственного источника - Богдана Собинина...
Скорее всего, через несколько лет после смерти убитого разбойниками тестя хитромудрый Богдан Собинин сообразил, как обернуть столь тяжелую утрату к своей выгоде, и обратился к известной своим добрым сердцем матери царя Марфе Ивановне. Старушка, не вдаваясь в детали, растрогалась и упросила сына освободить от податей родственников Сусанина. Подобных примеров ее доброты в истории немало. В жалованной грамоте царя так и говорится: "...по нашему царскому милосердию и по совет" и прошению матери нашей, государыни великой старицы инокини Марфы Ивановны". Известно, что царь выдал множество таких грамот с формулировкой, ставшей прямо-таки классической. "Во внимание к разорениям, понесенным в Смутное время". Кто в 1619 году проводил бы тщательное расследование? Хитрец Богдашка преподнес добросердечной инокине убедительно сочиненную сказочку, а венценосный ее сын по доброте душевной подмахнул жалованную грамоту...
Поступок Богдашки полностью соответствовал тамошним нравам. Уклонение от "тягла" - налогов и податей - в ту пору стало прямо-таки национальным видом спорта. Летописцы оставили массу свидетельств об изобретательности и хитроумии "податного народа": одни пытались "приписаться" к монастырским и боярским владениям, что значительно снимало размеры налогов, другие подкупали писцов, чтобы попасть в списки "льготников", третьи попросту не платили, четвертые ударялись в побег, а пятые... как раз и добивались льгот от царя, ссылаясь на любые заслуги перед престолом, какие только можно было вспомнить или придумать. Власть, понятно, препятствовала этому "разгулу неплатежей", как могла, периодически устраивались проверки и аннулирования "льготных грамот", но их оставляли на руках у тех, кто пользовался "особыми" заслугами. Хитроумный Богдан Собиннн наверняка думал лишь о сиюминутной выгоде, вряд ли он предвидел, что в последний раз привилегии его потомков (опять-таки "на вечные времена") будет подтверждать Николай I в 1837 году. К тому времени версия о "подвиге Сусанина" уже прочно утвердилась в школьных учебниках и трудах историков.
Впрочем, далеко не во всех. Соловьев, например, считал, что Сусанина замучили "не поляки и не литовцы, а казаки или вообще свои русские разбойники". Он же после кропотливого изучения архивов и доказал, что никаких регулярных войск интервентов в тот период поблизости от Костромы не было. Н.И. Костомаров писал не менее решительно: "В истории Сусанина достоверно только то, что этот крестьянин был одной из бесчисленных жертв, погибших от разбойников, бродивших по России в Смутное время; действительно ли он погиб за то, что не хотел сказать, где находится новоизбранный царь Михаил Федорович, - остается под сомнением..."
С 1862 г., когда была написана обширная работа Костомарова, посвященная мнимости "подвига Сусанина", эти сомнения перешли в уверенность никаких новых документов, подтвердивших бы легенду, не обнаружено. Что, понятно, не зачеркивает ни красивых легенд, ни достоинств оперы "Жизнь за царя". Еще одно Тоунипанди, только и всего...
Между прочим, некий прототип Сусанина все же существовал - на Украине. И его подвиг, в отличие от Сусанина, подтвержден документальными свидетельствами того времени. Когда в мае 1648 г. Богдан Хмельницкий преследовал польское войско Потоцкого и Калиновского, южнорусский крестьянин Микита Галаган вызвался пойти к отступавшим полякам проводником, но завел их в чащобы, задержав до прихода Хмельницкого, за что и поплатился жизнью.
Вовсе уж откровенной трагикомедией выглядит другой факт. С приходом Советской власти район, в который входило село Коробово, переименовали в Сусанинский. В конце 20-х гг. районная газета сообщила, что первый секретарь Сусанинского райкома ВКП(б) заблудился и утонул в болоте. Впрочем, времена были суровые, шла коллективизация, и мужички могли попросту подмогнуть товарищу секретарю нырнуть поглубже...
А если серьезно, укоренившаяся легенда о "спасителе царя Сусанине" явственно отдает некой извращенностью. Очень многие слыхом не слыхивали о реальных борцах с интервентами, немало сделавших для России, - о Прокопии II Захаре Ляпуновых, Михаиле Скопине-Шуйском. Зато о мифическом "спасителе царя" наслышан каждый второй, не считая каждого первого.
Воля ваша, в таком положении дел есть нечто извращенное.
"ТАКОВ ПЕЧАЛЬНЫЙ ИТОГ..."
Самозванцев в конце концов повывели всех до единого. Атамана Заруцкого посадили на кол. Четырехлетнего сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II при большом стечении народа повесили в Москве. Сама Марина подозрительно быстро скончалась то ли в тюрьме, то ли в монастыре. Впрочем, нет подтверждений, что ее смерть была насильственной. Вполне возможно, направленный послом в Краков Желябужский совершенно искренне горевал о ее кончине, заявляя, что уж она-то была бы бесценным свидетельством "польских неправд". Свой резон в этом присутствует: в те времена уже прекрасно умели вышибать нужные показания, живая Марина и в самом деле могла стать ценнейшим козырем в руках русской-стороны...
Пожалуй, причудливее всех судьба швыряла "лисовчиков". После гибели в бою своего предводителя, под напором войск Михаила они ушли в Жечь, где им отнюдь не обрадовались - король Сигизмунд не так давно с превеликим трудом подавил очередной шляхетский мятеж, и многотысячная организованная вольница со столь скверной репутацией, готовая примкнуть в любой смуте, была решительно не ко двору... Кое-как, с превеликими трудами "лисовчиков" удалось выпихнуть за пределы Жечи, на службу германскому императору. Лет двадцать, постепенно уменьшаясь в количестве, они воевали в Италии и Германии, остатки некогда грозной ватаги вернулись на родину только после 1636 г. - и большая часть тут же угодила в цепкие лапы закона за всякие художества...
А что же Минин и Пожарский? Как их наградила Родина за верную службу?
Увы, их дальнейшая судьба способна дать лишь повод для грустно-философических размышлений о человеческой неблагодарности и превратностях судьбы.
Тем, кто, безусловно, более всех прочих приобрел в результате Великой смуты, стал (если, понятно, не считать царя Михаила) князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой... сподвижник сначала Тушинского вора, а потом атамана Заруцкого! Он остался при боярском титуле, пожалованном ему Лжедмитрием II, и сохранил за собой богатейшую вотчину, целую область Вагу, некогда составлявшую главное личное достояние Годунова, а потом и Шуйского. Вагу князю щедро определила "шестибоярщина". Юный царь, сидевший на престоле еще довольно непрочно, попросту не стал ссориться со столь влиятельным и богатым магнатом - благо Трубецкой вовремя успел переметнуться в нижегородский лагерь (в точности как бывшие члены ЦК КПСС, в одночасье ставшие виднейшими демократами). Кроме Трубецкого, превеликое множество народа получило от Михаила подтверждение их титулов и поместий, неведомыми и скользкими путями обретенных в Смутное время.
Минин получил не особенно и великий чин думного дворянина, небольшое поместьице и умер через три года после избрания на царство Михаила. О дальнейшей судьбе Пожарского лучше всего расскажет историк Костомаров: "Со взятием Москвы оканчивается первостепенная роль Пожарского... Во все царствование Михаила Федоровича мы не видим Пожарского ни особенно близким к царю советником, ни главным военачальником: он исправляет более второстепенные поручения. В 1614-м году он воюет с Лисовским и скоро оставляет службу по болезни. В 1618-м мы встречаем его в Боровске против Владислава, он здесь не главное лицо, он пропускает врагов, не делает ничего выходящего из ряда, хотя и не совершает ничего такого, что бы ему следовало поставить особенно в вину. В 1621-м мы видим его управляющим Разбойным приказом. В 1628-м он назначен был воеводою в Новгород, но в 1631-м его сменил там князь Сулешев*, в 1635-м заведовал Судным приказом, в 1638-м был воеводою в ПереяславлеРязанском "и. в следующем году был сменен князем Репниным. В остальное время мы встречаем его большею частью в Москве. Он был приглашаем к царскому столу в числе других бояр, но нельзя сказать, чтобы очень часто, проходили месяцы, когда имя его не упоминается в числе приглашенных, хотя он находился в Москве... Мы видим в нем знатного человека, но не из первых, не из влиятельных между знатными. Уже в 1614-м году, по поводу местничества с Борисом Салтыковым, царь, "говоря с бояры, велел боярина князя Дмитрия Пожарского вывесть в город и велел его князь Дмитрия за бесчестье боярина Бориса Салтыкова выдать Борису головою".
* В этот период Пожарский побывал под следствием по обвинениям в присвоении казенных денег, подделке документов и притеснении находившихся под его управлением посадских и волостных людей. Два первых обвинения признаны не соответствующими действительности, но третье подтвердилось полностью...
Нужно сказать, что эта "выдача головою" была не столь уж и страшным предприятием. Впрочем, с какой стороны посмотреть... Заключалась эта "выдача" в том, что выданный являлся на двор к тому, кому был "выдан головой" и смиренно стоял там без шапки, а тот, кому беднягу выдавали, всячески поносил его во всю глотку, пока не уставал и не исчерпывал набор бранных эпитетов...
Вернемся к Костомарову. "Как ни сильны были обычаи местничества, но все-таки из этого видно, что царь не считал за Пожарским особых великих заслуг отечеству, которые бы выводили его из ряда других. В свое время не считали его, подобно тому, как считают в наше время, главным героем, освободителем и спасителем Руси. В глазах современников это был человек "честный" в том смысле, какой это прилагательное имело в то время, но один из многих честных. Никто не заметил и не передал года его кончины; только потому, что с осени 1641-го имя Пожарского перестало являться в дворцовых разрядах, можно заключить, что около этого времени его не стало на свете. Таким образом, держась строго источников, мы должны представить себе Пожарского совсем не таким лицом, каким мы привыкли представлять его себе; мы и не замечали, что образ его создан нашим воображением по скудости источников. Это не более, как неясная тень, подобная множеству других теней, в виде которых наши источники передали потомству исторических деятелей того времени".
Возможно, кого-то эти строчки Способны и шокировать, однако Костомарова вряд ли смогут заподозрить в русофобии даже самые "национально-озабоченные" профессиональные патриоты...
И напоследок вновь обратимся к одной из самых загадочных фигур русской истории - человеку, известному под именем Лжедмитрия 1. Эта "Железная Маска", вернее, ее загадка, стала увлекать пытливые умы сразу же после убийства Лжедмитрия - первые попытки отыскать разгадку датированы началом XVII века...
"НАЗВАННЫЙ ДИМИТРИЙ"
Дискуссии и споры о личности первого самозванца самым широким образом развернулись в России только во второй половине XIX века. Причины понятны: во-первых, до того времени русская историография занималась главным образом созданием общей картины отечественной истории, образно говоря, строительством здания, обставлять и меблировать которое можно только после окончания стройки (правда, еще во второй половине XVIII в. Милелер занимался Лжедмитрием I и склонялся к убеждению, что царевич был настоящий). Во-вторых, суровое и не допускавшее "умственных шатаний" царствование Николая не особенно и располагало к подобным упражнениям фантазии...
Многие русские историки сто лет назад считали, что самозванец и в самом деле был чудесным образом избежавшим смерти сыном Ивана Грозного. Эта точка зрения берет начало в XVII в., когда немало иностранных авторов придерживались именно ее (Паэрле, Бареццо-Барецци, Томас Смит и др.). Однако первым, кто выдвинул версию о подлинности Дмитрия и горячо ее отстаивал, был француз Жак Маржерет.
Маржерет, очевидец и участник Смуты, фигура прелюбопытнейшая. Родился он в 50-х гг. XVI в. во Франш-Конте, участвовал в религиозных войнах на стороне протестантов, потом уехал на Балканы, где воевал против турок, служил в армиях сначала императора Священной Римской империи, потом трансильванского князя, короля Жечи Посполитой, в 1600 г. завербовался на службу в Россию, где командовал пехотной ротой "иноземного строя". Воевал против Лжедмитрия I, после вступления последнего в Москву перешел к нему на службу, стал начальником одного из отрядов дворцовой гвардии. После убийства Лжедмитрия вернулся на родину, где выпустил книгу "Состояние Российской империи и великого княжества Московни". Вернулся в Россию, служил Лжедмитрию II, потом гетману Жулкевскому, участвовал в каких-то загадочных операциях английской разведки на севере России, последние десять лет был французским резидентом в Польше и Германии.