Страница:
О пьянстве - фактически алкоголизме - Петра написано немало. В самом деле, "чего стоит один Всепьянейший собор!" Под этим названием широко известен "Сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор" - долголетняя забава Петра, злейшая пародия на церковную иерархию, по тем временам считавшаяся необыкновенным святотатством. "Князем-папой" был назначен Зотов, сам Петр удостоился лишь с присущей ему скромностью звания "протодьякона" собора. О деятельности этого "клуба" можно сказать тремя словами - пили, как лошади. Пародируя при этом все существовавшие тогда церковные обряды. Именно тогда и стали шептаться, что на престол взошел антихрист - попойки отнюдь не проходили за закрытыми дверями, время от времени устраивались маскарадные шествия, как две капли воды напоминавшие более поздние "антирелигиозные праздники", вошедшие в моду в первые годы советской власти... В этой части своего повествования А. Толстой полностью придерживается исторической правды - "и голым его гузном били яйца в лохани... князю, забив свечу в задний проход, пели вокруг него ермосы, отчего он отдал Богу душу..."
Брауншвейгскнй посланник Вебер оставил описание одной самой обычной ассамблеи во времена уже зрелого Петра.
Некий гражданский чиновник Бассевич за недосугом опоздал к началу. Петр заставил его выпить четыре стакана венгерского (при том, что тогдашние стаканы были побольше наших граненых - А. Б.), а потом велел сесть за стол и пить дальше, с прилежанием.
Затем Петр усмотрел, что на левой стороне стола, где сидели министры, больше пригубливают, чем пьют. Заставил каждого выпить по "огромному" стакану и ушел наверх, к императрице, предварительно поставив у всех выходов часовых, которые должны были следить, чтобы никто не покидал застолья.
"Великий адмирал (вероятно, Апраксин - А.Б.), напировавшись, плакал, как ребенок, что обыкновенно с ним бывает в подобных случаях. Князь Меншиков упал замертво, и его люди принуждены были послать за княгинею и ее сестрою, которые с помощью разных спиртов привели его в чувство и попросили у царя позволения ехать с ним домой. Князь валашский (Кантемир) схватился с обер-полицмейстером; то начиналась какая-нибудь ссора, то слышалось чоканье бокалов на братство и вечную дружбу".
Не менее знаменательные воспоминания оставил другой немец - Верхгольц.
Взявшись распоряжаться танцами, Петр поставил в первые пары самых дряхлых стариков, дав им в партнерши самых молодых дам. Сам возглавил пляску, приказав всем выделывать ногами то же, что и он. "Старики путались, задыхались, кряхтели, у некоторых кружились головы, другими овладевали припадки одышки, некоторые и не выдерживали и повалились на пол, другие присели на корточки. Петр рассердился, приказал прекратить музыку и заставил каждого из неудачных танцоров выпить по большому штрафному бокалу крепкого венгерского".
Впрочем, нужно заметить: Петр, сам пьяневший очень медленно, любил напаивать допьяна других еще и для того, чтобы у них развязывались языки. Сталин впоследствии перенял эту привычку, ставшую серьезным подспорьем в государственных делах и ему...
По свидетельству современников, лишь в самые последние годы жизни Петр отвык от привычки забираться на стол, где бы ни происходил праздник, и плясать вприсядку среди посуды...
Одним словом, пресловутое дирижирование оркестром и публичное исполнение "калинки" - не нововведения нашего времени, а всего лишь продолжение добрых старых традиций Петра I, который во время официальных и неофициальных визитов в зарубежные страны и там развлекался так, что об этом потом долго вспоминала вся Европа. Когда в голландском анатомическом театре спутникам Петра стало дурно от непривычного зрелища, царь велел им наклониться к рассеченному трупу и зубами рвать мускулы. Когда два дворянина из "Великого посольства" весьма неодобрительно отозвались о поведении царя, по их мнению, выставлявшему себя на посмешище, Петр, ничуть не озаботясь тем, что находится в чужой стране, приказал заковать их в кандалы и как ни в чем не бывало попросил голландцев обеспечить ему плаху с палачом - поскольку он намерен казнить двух своих приближенных. Голландцы отговаривали его как могли. С превеликими трудами отговорили. Однако Петр потребовал, чтобы "оскорбителей" по крайней мере отправили в ссылку. Голландцы уступили, и два русских бедолаги очутились в ссылке в отдаленнейших колониях Голландии - один на Яве, другой в Суринаме...
В Англии Петр опять-таки вел себя весело и непосредственно. Посещения кабаков и забавы с одной из известных лондонских актрис были, в общем, цветочками. Английский король поселил русского монарха в поместье знаменитого писателя Джона Эвлина - на беду последнего. После того, как в ухоженном поместье три месяца пьянствовал Петр с приближенными, хозяева "...обнаружили, что полы и ковры в доме до того перемазаны чернилами и засалены, что надо их менять. Из голландских печей вынуты изразцы, из дверей выломаны медные замки, краска на дверях попорчена или загажена. Окна перебиты, а более пятидесяти стульев - то есть все, сколько было в доме - просто исчезли, возможно, в печках. Перины, простыни и пологи над кроватями изодраны так, будто их терзали дикие звери. Двадцать картин и портретов продырявлены; они, судя по всему, служили мишенями для стрельбы. От сада ничего не осталось. Лужайку так вытоптали и разворотили, будто по ней маршировал целый полк в железных сапогах. Восхитительную живую изгородь длиной в четыреста футов, высотой девять и шириной пять сровняли с землей. Лужайка, посыпанные гравием дорожки, кусты, деревья - все погибло. Соседи рассказали, что русские нашли три тачки (приспособление, тогда еще в России неизвестное) и придумали игру: одного человека, иногда самого царя, сажали в тачку, а другой, разогнавшись, катил его прямо на изгородь".
Так что принятие Петром причастия по англиканскому обряду, сделанное как-то наспех, на фоне всего этого смотрелось вовсе уж безобидно - хотя православных спутников Петра ужаснуло...
О гомосексуализме Петра многие говорили открыто, связывая это то с Францем Лефортом, то с Меншиковым.
Сохранилось "розыскное дело" сержанта Преображенского полка - он, не особо-то и принимая меры предосторожности, в кругу сослуживцев говорил, что "государь-де с Меншиковым живет бляжьим образом". Самое любопытное тут - даже не эти высказывания (наверняка основанные если не на точной информации, то на стойких слухах, имевших хождение в гвардии), а приговор болтуну. Его всего лишь сослали в Оренбург, в армейскую часть. По меркам того времени - гуманизм невероятнейший. Чтобы в полной мере можно было оценить до странности загадочную мягкость подобного приговора, приведу три примера - практически стандартные завершения пустяковых, в общем, дел...
27 нюня 1721 г. В Петербурге празднуют двенадцатую годовщину победы под Полтавой. Зело поддавший мужичок Максим Антонов в экстазе верноподданнических чувств прорывается сквозь цепь солдат и начинает бить Петру поясные поклоны, а когда охрана пытается его оттащить, заезжает одному из гвардейцев в ухо. Бедолагу арестовали, пытали до ноября (на дыбе и с раздроблением костей в тисках), после чего последовал утвержденный сенатом приговор: "Крестьянина Максима Антонова за то, что к высокой особе Его Царского Величества подходил необычно, послать в Сибирь и быть ему там при работах государевых до его смерти неотлучно".
Второй пример. В городе Конотопе, в кабаке, некий солдат предложил некоему украинцу выпить за здоровье "государя императора". Украинец понятия не имел, что это за император такой (до окраин еще не дошло известие о принятии Петром императорского титула) и ответил чтото вроде: "Черт его там знает, что за император такой, я, кроме государя и знать никого не хочу".
Заковали, повезли в Тайную канцелярию, в Петербург, пытали, "били батогами нещадно", потом выпустили...
Третий пример. Деревенский поп из Козловского уезда приехал впервые в жизни в Москву и видел там, как Петр, отъезжая со двора Меншикова, забрал в карету свою собачку, посадил на колени и поцеловал. Вернувшись домой, попик сдуру стал об этом подробно рассказывать землякам - и оказался в Москве вновь, уже под конвоем, на допросе у самого Ромодановского. Его, правда, из уважения к сану, не пытали - но за "ущербные чести царевой" разговоры нещадно выпороли плетьми и погнали домой по этапу...
Согласитесь, после таких примеров простая высылка в Оренбург разболтавшегося о царской педерастии гвардейца выглядит предельно странно...
Я уже не говорю о том, что именно при Петре жутким цветком распустилось пресловутое "слово и дело" - венец петровского политического сыска, позволявший кому угодно принародно выкрикнуть обвинение против кого угодно...
Самый последний заключенный мог, прокричавши эти страшные слова, автоматически подвести под пытки практически любого человека. Чтобы читатель составил некоторое представление о повседневной практике созданной Петром Тайной канцелярии, приведу в переводе на современный литературный язык официальный документ: "Обряд, как обвиняемый пытается".
"Для пытки обвиняемых в преступлениях отводится особое место, называемое застенком. Оно огорожено палисадником и накрыто крышей, потому что при пытках бывают судьи и секретарь для записи показаний пытаемых.
В застенке для пытки устроена дыба, состоящая из трех столбов, из которых два врыты в землю, а третий положен наверху поперек. Ко времени, назначенному для пытки, кат, или палач должен явиться в застенок со всеми инструментами, а именно: шерстяным хомутом, к которому пришита длинная веревка, кнутами и ремнем для связывания пытаемым ног.
Палач перекидывает длинную веревку через поперечный столб дыбы, потом закручивает пытаемому руки на спину, заправляет их в хомут и вместе со своими помощниками тянет веревку до тех пор, пока человек не повиснет в воздухе. После этого палач связывает ноги пытаемого упомянутым выше ремнем, а другой конец последнего прикручивает к столбу.
Бели человек не винится и на дыбе, пытают иначе:
1. В тисках, сделанных из трех толстых железных полос с винтами. Между полосами кладут большие пальцы пытаемого, от рук - на среднюю полосу, а от ног - на нижнюю. После этого палач начинает медленно поворачивать винты и вертит их до тех пор, пока пытаемый не повинится или пока винты вертеться не перестанут. Тиски надо применять с разбором и умением, потому что после них редко кто выживает.
2. Голову обвиняемого обвертывают веревкой, делают узел с петлей, продевают в нее палку и крутят веревку, пока пытаемый не станет без слов (т.е. потеряет сознание - А.Б.).
3. На голове выстригают на темени волосы до голого тела, и на это место, с некоторой высоты, льют холодную воду по каплям. Прекращают, когда пытаемый начнет кричать истошным голосом, и глаза у него выкатываются.
После этой пытки многие сходят с ума, почему и ее надо применять с осторожностью.
4. Если человек на простой дыбе не винится, класть между ног на ремень, которыми они связаны, бревно. На бревно становится палач или его помощник, и тогда боли бывают сильнее.
Таких упорных злодеев (кто запирается - А.Б.) надо через короткое время снимать с хомута, вправлять им кости в суставы, а потом опять поднимать на дыбу. Пытать по закону положено три раза, через десять и более дней, чтобы злодей оправился, но если он на пытках будет говорить по-разному, то его следует пытать до тех пор, пока на трех пытках подряд не покажет одно и то же, слово в слово. Тогда, на последней пытке, ради проверки, палач зажигает веник и огнем водит по голой спине висящего на дыбе, до трех раз или более, глядя по надобности.
Когда пытки кончатся и злодей, повинившийся во всем, будет подлежать ссылке на каторгу или смертной казни, палач особыми щипцами вырывает у него ноздри и, сверх того, на щеках и лбу ставит знаки. Для этого он берет клейма, в которых острыми железными спицами изображены слова, и сильно бьет злодея в лоб и щеки, а потом натирает порохом, после чего слова те бывают ясно видны навсегда".
Слов нет, пытали и до Петра. Однако прежде никому не приходило в голову превращать пытку в индустрию, составлять писаные руководства... Можно еще добавить: так как в петровские времена солдат в армию брали навечно ("бессрочно"), а кое-кто, удрученный такой перспективой, бежал, то всем поголовно "забритым" стали делать на правой руке татуировку в виде креста, чтобы безошибочно опознавать беглых - за двести с лишним лет до нацистских номеров-татуировок на руке узников концлагерей...
При Алексее Михайловиче количество деяний, за которые по закону полагалась смертная казнь, приближалось к шестидесяти. При Петре - возросло до девяноста. Любопытно высказывание Петра о полиции: "Полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности". Разумеется, в первую очередь подразумеваются "безопасность и удобность" самого Петра... Вряд ли под этой сентенцией подписались бы те, из кого "душа государства" выбивала душу, частенько без всякой вины.
Милый человек Роберт Мэсси, автор классического трехтомного труда "Петр I", к его чести, вовсе не пытается объявить петровские зверства "исконно русской привычкой". Наоборот. Американец, со всем обожанием относящийся к Петру, долго перечисляет сходные по времени западноевропейские примеры - виды пыток и казней, сверхсуровые законы. С одной-единственной целью: доказать, что подобная практика во всей Европе была обыденной. И дальше пишет еще более определенно: "И все-таки Петр не был садистом. Он вовсе не наслаждался зрелищем человеческих страданий - не травил же он, к примеру, людей медведями просто для потехи, как делал Иван Грозный. Он пытал РАДИ ПРАКТИЧЕСКИХ НУЖД ГОСУДАРСТВА (выделено мною - А.Б.), с целью получения необходимой информации и казнил в наказание за предательство. И немногие из его русских и европейских современников в XVII веке взялись бы оспаривать подобные выводы".
Честно говоря, порой мне трудно бывает понимать гуманных американцев... С одной стороны, Мэсси в чем-то прав - по всей Европе свистал кнут и шипело раскаленное железо. С другой...
Тирания Петра для России в чем-то была качественно новым явлением. Иван Грозный был сатрапом. Он мог, не чинясь, снести дюжину голов - но многие тысячи людей благополучно поживали себе в отдалении, поскольку не попадались сатрапу на глаза. Петр же создал систему, по которой всякий без исключения был признан винтик м. Жуткий механизм, обрекавший при определенном повороте дел всякого, правого или виноватого, на самую страшную участь. Есть разница меж спущенным на людей ради развлечения медведем и писаным руководством для пыток.
Система Петра в чем-то - предвосхищение нацистской. Простая аналогия: теоретически любой антисемит в свое время, возникни у него желание, имел возможность ударить, оскорбить еврея, устроить погром - однако всегда и везде рисковал получить по загривку дубинкой шуцмана или ножнами шашки городового. Но нацистские законы как раз официально поставили евреев вне закона. Нечто подобное случилось и при Петре - если раньше для того, чтобы угодить на дыбу, требовались веские основания, отныне под пытошную практику была подведена теория. А теория, общеизвестно, в тысячу раз превосходит жестокость любых сатрапов - поскольку для теории всякий становится не личностью, а "подлежащим биологическим объектом".
И еще. Если пытки, как пытается нас уверить Мэсси, были общеевропейской практикой, трудно с этой точки зрения понять поведение Петра во время кровавой расправы со взбунтовавшимися стрельцами. Противореча себе, тот же Мэсси пишет, что Петр "пытался спрятать свои пыточные камеры от глаз и ушей европейцев". Отчего же, если это была "общая практика"? Выходит, чуял, что поступает неправильно?
Пытали от Урала до Бискайского залива. И все же... Я не могу представить себе английского короля, который шпагой рубит посуду перед своим маршалом и кричит ему: "Ты, бляжий сын!" Не могу представить французского короля, палкой в кровь колошматящего своего министра. Австрийского императора, который заставляет придворных собственноручно отрубать головы схваченным бунтовщикам. Да и русские цари, включая Ивана Грозного, избегали эксцессой, характерных для Петра...
"Он пытал ради практических нужд государства..." Когда в пытошные явился патриарх, чтобы просить пощады для стрельцов, Петр его буквально вышвырнул. Были казнены несколько священников, только за то, что они молились за несчастных. Жена какого-то мелкого подьячего, проходя мимо повешенных, бросила сдуру: "Кто знает, виноваты вы или нет?" Пытали и выслали из Москвы и ее, и мужа.
Чтобы проверить подозрения (кто-то донес, что мятежные стрельцы переписывались с Софьей), сенных девушек царевны били кнутом. Одну из них Петр, случайно вошедший в застенок, освободил от дальнейших истязаний, заметив, что девушка беременна, - но это ему не помешало приказать повесить обоих. Для полковых священников мятежных войск соорудили особую виселицу в виде креста, их вешал придворный шут, наряженный православным иерархом. Троих стрельцов повесили у самых окон Софьиной кельи. Какие во всем этом были "практические нужды"?
Иногда бывали случаи прямо-таки сюрреалистического юмора. В одной из тюрем обнаружилось "пыточное общество", куда принимали лишь заключенных, перенесших хотя бы одну пытку. Продвижение на более высокие ступени в обществе зависело от способности мужественно переносить все более жуткие пытки. Выше всех стояли те, кто вытерпел пытки падающей по капле водой или засунутым в ухо раскаленным угольком.
Когда майор Глебов стал любовником заточенной в монастырь Евдокии Лопухиной, Петр приказал посадить его на кол - и надеть тулуп с шапкой, чтобы не замерз (дело происходило зимой). Майор мучился на колу восемнадцать часов. Ни тени чувств Петр, конечно, к бывшей супруге не испытывал - надо полагать, попросту не потерпел посягательств на свою, пусть и бывшую, но собственность.
В своей последней книге И. Бунич утверждает, что существуют резолюции Петра на следственных делах: "Смертью не казнить. Передать докторам для опытов".
Конкретных источников Бунич не приводит - а его гипотезы не всегда стопроцентно подтверждены документами. Однако это чрезвычайно похоже на Петра. Я бы не удивился, окажись вдруг, что Петр первым ввел в практику медицинские эксперименты на живых людях - его стиль, его нравы, его патологическое пренебрежение к людским жизням...
Даже Николай II, отнюдь не похожий на кроткого голубка (известны десятки его кровожадных резолюций об усмирении и казни "бунтовщиков"), высказался о Петре 1 весьма нелицеприятно: "Я не могу не признать больших достоинств моего предка... но именно он привлекает меня менее всех. Он слишком сильно восхищался европейской культурой... Он уничтожил русские привычки, добрые обычаи, взаимоотношения, завещанные предками".
В конце концов, во все времена у государственного руля не единожды оказывались пьяницы, полубезумцы, развратники, гомосеки, сатрапы, проливавшие кровь, сносившие головы женам, сыновьям и дочерям, тиранившие подданных так, что это превосходило всякое воображение. Быть может, цель и в самом деле оправдывает средства, и свершения Петра искупают всю пролитую им кровь? В самом деле, кто нынче помнит, чем (точнее, каким количеством трупов и разбитых судеб) оплачены промышленные успехи Англии и США), на чьих костях стоят великолепные здания и современные фабрики?
Но в том-то и дело, что не было никаких "свершений" Петра. Было шараханье из крайности в крайность, обезьянничанье, самодурство, кровь, крайне завлекательные, но оказавшиеся пустышками прожекты... И только. По большому, глобальному, стратегическому счету результат оказался во сто раз ниже затраченных усилий.
Рассмотрим реформы и их последствия подробно...
ЭКОНОМИКА
Наша ннтеллигенцня-образованщина (проверено на личном опыте в многочисленных беседах-тестах) до сих пор считает главным признаком отставания допетровской России чисто внешний: долгополые охабни, рукава до пят, окладистые бороды, незнание иностранных языков. Дело даже не в том, что бороды начали брить еще до Петра, а языки многие знали неплохо...
Совдеповская интеллигенция (которая и правила бал в первые годы "перестройки", пока не была вышвырнута на обочину) не учена по-настоящему ни рынку, ни цивилизованной экономике, в простоте душевной полагая, что "есть вещи поважнее рынка", как недавно выразился кто-то на страницах центральной газеты; что рынок - для других. А ей, демократической интеллигенции, правительство как раз и должно платить за героическое и перманентное отстаивание идей рыночной демократии...
Все вопли об "упадке культуры" как раз и объясняются тем, что интеллигентным бездельникам перестали платить. Невероятно на первый взгляд, но есть одна-единственная область, где "радикал-демократы" и "националпатриоты" начинают употреблять практически одинаковые обороты, и осуждающие фразы совпадают даже текстуально: когда речь заходит о частном книгоиздании. И тот, и другой лагерь громогласно сокрушается о "мутном потоке" "недолитературы", захлестнувшем прилавки...
О том, что среди сего "мутного потока" - Пушкин и Пастернак, Мандельштамм и Фрейд, Ломброзо и Костомаров, Довлатов и Булгаков, предпочитают умалчивать. Иначе придется признать простой, как мычание факт: государство перестало платить только за то, что человек (неважно, национал-патриот или радикал-демократ) чтото там напечатал. Вот и стенают "ревнители культуры", "экономисты" и "аналитики", оказавшиеся вдруг не у дел...
Эскьюз ми, мы, кажется, отвлеклись. Как выражается мой знакомый доктор наук и профессор: "Я не интеллигент, у меня профессия есть". Гумилев, кстати (который Лев), на вопрос, числит ли он себя среди интеллигенции, решительно отвечал: "Да боже упаси!" Но это так, к слову.
Весь этот пассаж приведен с одной-единственной целью: напомнить, что сплошь и рядом петровские реформы печатно и публично оценивают люди, которые просто не понимают, в чем был корень зла...
Бороды и охабни - сие вторично, третично, десятирично. Всего через полторы сотни лет после борьбы Петра с бородами мода на бороды пышным цветом расцвела в Западной Европе, ими щеголяли все - от Жюль Верна и Пастера до Бисмарка и Мольтке, а человек с бритым лицом вплоть до первой мировой войны прежде всего вызывал мысли, что это, должно быть, актер, у коего отсутствие растительности на лице вызвано сугубо профессиональными соображениями. Даже появился словесный оборот, встречающийся во многих романах того времени - "бритый, как актер"...
Главный и трагичнейший признак российского отставания от Западной Европы - не одежда и прически, а слабость третьего сословия. Отсутствие (или пребывание в зачаточном состоянии) институтов, аналогичных европейским торговым и ремесленным гильдиям. Именно на горожан, кровно заинтересованных в отмене средневековых феодальных правил, мешавших спокойно торговать и производить, опирались европейские короли в борьбе с баронской вольницей.
Россия в этом плане трагически отставала. Трагически, но не безнадежно - в правление Алексея Михайловича, Федора и Софьи прямо-таки ударными темпами стала развиваться самая что ни на есть рыночная экономика, то есть - частное предпринимательство, торговля и производство, практически свободные от опеки государства.
Иван Грозный, как много раз говорено, был сатрап. Он мог рубить головы и варить на сковородах, спускать на народ медведей и громить изобличенные в сепаратизме города. Однако он - как любой другой российский самодержец до Петра - вовсе не посягал на основы рынка.
Не лез в экономику.
Меж тем Петр впервые в отечественной истории начал в самых широких масштабах внедрять систему, охарактеризовать которую прямо-таки подмывает термином "большевизм".
Или - государственный капитализм, не суть важно. Не тот случай, когда стоит играть терминами. Главное - если до Петра российская экономика развивалась по общемировым законам, при Петре она вернулась к откровенному рабству. То есть укладу, который по самой сути своей не может быть эффективным...
Простой и яркий пример - металлургическо-оружейное производство. Допетровский Пушечный двор, главный оружейный завод России, не был, конечно, частным предприятием. Однако все до единого там работавшие, от "главных конструкторов" до последнего подметальщика стружек, были вольнонаемными, получали самую высокую в стране "казенную" зарплату (и даже, подобно западноевропейским мастерам, имели свой цеховой знак, который носили на груди). В царских указах особо подчеркивалось, что хозяева заводов, как русские, так и иностранцы, обязаны нанимать "всяких людей по доброте, а не в неволю".
При Петре на многочисленных, выраставших, как грибы, заводах в основном работали рабы - бесправные люди, трудившиеся за харчи, загнанные за высокие стены на всю жизнь. В документах того времени сплошь и рядом встречаются слова "отдать в работу навечно": не только на оружейные заводы, но и в прядильные мастерские, если речь идет о женщинах. Указ 1721 г. гласил, что все промышленники, даже не дворянского происхождения, имеют право покупать деревни с крепостными крестьянами, которых вправе заставлять пожизненно трудиться на заводах и рудниках. Дошло до того, что с заводов запрещаюсь изымать беглых от помещиков крестьян, - но легко догадаться, что эти "облагодетельствованные" беглецы становились рабами уже не помещика, а фабриканта...
Брауншвейгскнй посланник Вебер оставил описание одной самой обычной ассамблеи во времена уже зрелого Петра.
Некий гражданский чиновник Бассевич за недосугом опоздал к началу. Петр заставил его выпить четыре стакана венгерского (при том, что тогдашние стаканы были побольше наших граненых - А. Б.), а потом велел сесть за стол и пить дальше, с прилежанием.
Затем Петр усмотрел, что на левой стороне стола, где сидели министры, больше пригубливают, чем пьют. Заставил каждого выпить по "огромному" стакану и ушел наверх, к императрице, предварительно поставив у всех выходов часовых, которые должны были следить, чтобы никто не покидал застолья.
"Великий адмирал (вероятно, Апраксин - А.Б.), напировавшись, плакал, как ребенок, что обыкновенно с ним бывает в подобных случаях. Князь Меншиков упал замертво, и его люди принуждены были послать за княгинею и ее сестрою, которые с помощью разных спиртов привели его в чувство и попросили у царя позволения ехать с ним домой. Князь валашский (Кантемир) схватился с обер-полицмейстером; то начиналась какая-нибудь ссора, то слышалось чоканье бокалов на братство и вечную дружбу".
Не менее знаменательные воспоминания оставил другой немец - Верхгольц.
Взявшись распоряжаться танцами, Петр поставил в первые пары самых дряхлых стариков, дав им в партнерши самых молодых дам. Сам возглавил пляску, приказав всем выделывать ногами то же, что и он. "Старики путались, задыхались, кряхтели, у некоторых кружились головы, другими овладевали припадки одышки, некоторые и не выдерживали и повалились на пол, другие присели на корточки. Петр рассердился, приказал прекратить музыку и заставил каждого из неудачных танцоров выпить по большому штрафному бокалу крепкого венгерского".
Впрочем, нужно заметить: Петр, сам пьяневший очень медленно, любил напаивать допьяна других еще и для того, чтобы у них развязывались языки. Сталин впоследствии перенял эту привычку, ставшую серьезным подспорьем в государственных делах и ему...
По свидетельству современников, лишь в самые последние годы жизни Петр отвык от привычки забираться на стол, где бы ни происходил праздник, и плясать вприсядку среди посуды...
Одним словом, пресловутое дирижирование оркестром и публичное исполнение "калинки" - не нововведения нашего времени, а всего лишь продолжение добрых старых традиций Петра I, который во время официальных и неофициальных визитов в зарубежные страны и там развлекался так, что об этом потом долго вспоминала вся Европа. Когда в голландском анатомическом театре спутникам Петра стало дурно от непривычного зрелища, царь велел им наклониться к рассеченному трупу и зубами рвать мускулы. Когда два дворянина из "Великого посольства" весьма неодобрительно отозвались о поведении царя, по их мнению, выставлявшему себя на посмешище, Петр, ничуть не озаботясь тем, что находится в чужой стране, приказал заковать их в кандалы и как ни в чем не бывало попросил голландцев обеспечить ему плаху с палачом - поскольку он намерен казнить двух своих приближенных. Голландцы отговаривали его как могли. С превеликими трудами отговорили. Однако Петр потребовал, чтобы "оскорбителей" по крайней мере отправили в ссылку. Голландцы уступили, и два русских бедолаги очутились в ссылке в отдаленнейших колониях Голландии - один на Яве, другой в Суринаме...
В Англии Петр опять-таки вел себя весело и непосредственно. Посещения кабаков и забавы с одной из известных лондонских актрис были, в общем, цветочками. Английский король поселил русского монарха в поместье знаменитого писателя Джона Эвлина - на беду последнего. После того, как в ухоженном поместье три месяца пьянствовал Петр с приближенными, хозяева "...обнаружили, что полы и ковры в доме до того перемазаны чернилами и засалены, что надо их менять. Из голландских печей вынуты изразцы, из дверей выломаны медные замки, краска на дверях попорчена или загажена. Окна перебиты, а более пятидесяти стульев - то есть все, сколько было в доме - просто исчезли, возможно, в печках. Перины, простыни и пологи над кроватями изодраны так, будто их терзали дикие звери. Двадцать картин и портретов продырявлены; они, судя по всему, служили мишенями для стрельбы. От сада ничего не осталось. Лужайку так вытоптали и разворотили, будто по ней маршировал целый полк в железных сапогах. Восхитительную живую изгородь длиной в четыреста футов, высотой девять и шириной пять сровняли с землей. Лужайка, посыпанные гравием дорожки, кусты, деревья - все погибло. Соседи рассказали, что русские нашли три тачки (приспособление, тогда еще в России неизвестное) и придумали игру: одного человека, иногда самого царя, сажали в тачку, а другой, разогнавшись, катил его прямо на изгородь".
Так что принятие Петром причастия по англиканскому обряду, сделанное как-то наспех, на фоне всего этого смотрелось вовсе уж безобидно - хотя православных спутников Петра ужаснуло...
О гомосексуализме Петра многие говорили открыто, связывая это то с Францем Лефортом, то с Меншиковым.
Сохранилось "розыскное дело" сержанта Преображенского полка - он, не особо-то и принимая меры предосторожности, в кругу сослуживцев говорил, что "государь-де с Меншиковым живет бляжьим образом". Самое любопытное тут - даже не эти высказывания (наверняка основанные если не на точной информации, то на стойких слухах, имевших хождение в гвардии), а приговор болтуну. Его всего лишь сослали в Оренбург, в армейскую часть. По меркам того времени - гуманизм невероятнейший. Чтобы в полной мере можно было оценить до странности загадочную мягкость подобного приговора, приведу три примера - практически стандартные завершения пустяковых, в общем, дел...
27 нюня 1721 г. В Петербурге празднуют двенадцатую годовщину победы под Полтавой. Зело поддавший мужичок Максим Антонов в экстазе верноподданнических чувств прорывается сквозь цепь солдат и начинает бить Петру поясные поклоны, а когда охрана пытается его оттащить, заезжает одному из гвардейцев в ухо. Бедолагу арестовали, пытали до ноября (на дыбе и с раздроблением костей в тисках), после чего последовал утвержденный сенатом приговор: "Крестьянина Максима Антонова за то, что к высокой особе Его Царского Величества подходил необычно, послать в Сибирь и быть ему там при работах государевых до его смерти неотлучно".
Второй пример. В городе Конотопе, в кабаке, некий солдат предложил некоему украинцу выпить за здоровье "государя императора". Украинец понятия не имел, что это за император такой (до окраин еще не дошло известие о принятии Петром императорского титула) и ответил чтото вроде: "Черт его там знает, что за император такой, я, кроме государя и знать никого не хочу".
Заковали, повезли в Тайную канцелярию, в Петербург, пытали, "били батогами нещадно", потом выпустили...
Третий пример. Деревенский поп из Козловского уезда приехал впервые в жизни в Москву и видел там, как Петр, отъезжая со двора Меншикова, забрал в карету свою собачку, посадил на колени и поцеловал. Вернувшись домой, попик сдуру стал об этом подробно рассказывать землякам - и оказался в Москве вновь, уже под конвоем, на допросе у самого Ромодановского. Его, правда, из уважения к сану, не пытали - но за "ущербные чести царевой" разговоры нещадно выпороли плетьми и погнали домой по этапу...
Согласитесь, после таких примеров простая высылка в Оренбург разболтавшегося о царской педерастии гвардейца выглядит предельно странно...
Я уже не говорю о том, что именно при Петре жутким цветком распустилось пресловутое "слово и дело" - венец петровского политического сыска, позволявший кому угодно принародно выкрикнуть обвинение против кого угодно...
Самый последний заключенный мог, прокричавши эти страшные слова, автоматически подвести под пытки практически любого человека. Чтобы читатель составил некоторое представление о повседневной практике созданной Петром Тайной канцелярии, приведу в переводе на современный литературный язык официальный документ: "Обряд, как обвиняемый пытается".
"Для пытки обвиняемых в преступлениях отводится особое место, называемое застенком. Оно огорожено палисадником и накрыто крышей, потому что при пытках бывают судьи и секретарь для записи показаний пытаемых.
В застенке для пытки устроена дыба, состоящая из трех столбов, из которых два врыты в землю, а третий положен наверху поперек. Ко времени, назначенному для пытки, кат, или палач должен явиться в застенок со всеми инструментами, а именно: шерстяным хомутом, к которому пришита длинная веревка, кнутами и ремнем для связывания пытаемым ног.
Палач перекидывает длинную веревку через поперечный столб дыбы, потом закручивает пытаемому руки на спину, заправляет их в хомут и вместе со своими помощниками тянет веревку до тех пор, пока человек не повиснет в воздухе. После этого палач связывает ноги пытаемого упомянутым выше ремнем, а другой конец последнего прикручивает к столбу.
Бели человек не винится и на дыбе, пытают иначе:
1. В тисках, сделанных из трех толстых железных полос с винтами. Между полосами кладут большие пальцы пытаемого, от рук - на среднюю полосу, а от ног - на нижнюю. После этого палач начинает медленно поворачивать винты и вертит их до тех пор, пока пытаемый не повинится или пока винты вертеться не перестанут. Тиски надо применять с разбором и умением, потому что после них редко кто выживает.
2. Голову обвиняемого обвертывают веревкой, делают узел с петлей, продевают в нее палку и крутят веревку, пока пытаемый не станет без слов (т.е. потеряет сознание - А.Б.).
3. На голове выстригают на темени волосы до голого тела, и на это место, с некоторой высоты, льют холодную воду по каплям. Прекращают, когда пытаемый начнет кричать истошным голосом, и глаза у него выкатываются.
После этой пытки многие сходят с ума, почему и ее надо применять с осторожностью.
4. Если человек на простой дыбе не винится, класть между ног на ремень, которыми они связаны, бревно. На бревно становится палач или его помощник, и тогда боли бывают сильнее.
Таких упорных злодеев (кто запирается - А.Б.) надо через короткое время снимать с хомута, вправлять им кости в суставы, а потом опять поднимать на дыбу. Пытать по закону положено три раза, через десять и более дней, чтобы злодей оправился, но если он на пытках будет говорить по-разному, то его следует пытать до тех пор, пока на трех пытках подряд не покажет одно и то же, слово в слово. Тогда, на последней пытке, ради проверки, палач зажигает веник и огнем водит по голой спине висящего на дыбе, до трех раз или более, глядя по надобности.
Когда пытки кончатся и злодей, повинившийся во всем, будет подлежать ссылке на каторгу или смертной казни, палач особыми щипцами вырывает у него ноздри и, сверх того, на щеках и лбу ставит знаки. Для этого он берет клейма, в которых острыми железными спицами изображены слова, и сильно бьет злодея в лоб и щеки, а потом натирает порохом, после чего слова те бывают ясно видны навсегда".
Слов нет, пытали и до Петра. Однако прежде никому не приходило в голову превращать пытку в индустрию, составлять писаные руководства... Можно еще добавить: так как в петровские времена солдат в армию брали навечно ("бессрочно"), а кое-кто, удрученный такой перспективой, бежал, то всем поголовно "забритым" стали делать на правой руке татуировку в виде креста, чтобы безошибочно опознавать беглых - за двести с лишним лет до нацистских номеров-татуировок на руке узников концлагерей...
При Алексее Михайловиче количество деяний, за которые по закону полагалась смертная казнь, приближалось к шестидесяти. При Петре - возросло до девяноста. Любопытно высказывание Петра о полиции: "Полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобности". Разумеется, в первую очередь подразумеваются "безопасность и удобность" самого Петра... Вряд ли под этой сентенцией подписались бы те, из кого "душа государства" выбивала душу, частенько без всякой вины.
Милый человек Роберт Мэсси, автор классического трехтомного труда "Петр I", к его чести, вовсе не пытается объявить петровские зверства "исконно русской привычкой". Наоборот. Американец, со всем обожанием относящийся к Петру, долго перечисляет сходные по времени западноевропейские примеры - виды пыток и казней, сверхсуровые законы. С одной-единственной целью: доказать, что подобная практика во всей Европе была обыденной. И дальше пишет еще более определенно: "И все-таки Петр не был садистом. Он вовсе не наслаждался зрелищем человеческих страданий - не травил же он, к примеру, людей медведями просто для потехи, как делал Иван Грозный. Он пытал РАДИ ПРАКТИЧЕСКИХ НУЖД ГОСУДАРСТВА (выделено мною - А.Б.), с целью получения необходимой информации и казнил в наказание за предательство. И немногие из его русских и европейских современников в XVII веке взялись бы оспаривать подобные выводы".
Честно говоря, порой мне трудно бывает понимать гуманных американцев... С одной стороны, Мэсси в чем-то прав - по всей Европе свистал кнут и шипело раскаленное железо. С другой...
Тирания Петра для России в чем-то была качественно новым явлением. Иван Грозный был сатрапом. Он мог, не чинясь, снести дюжину голов - но многие тысячи людей благополучно поживали себе в отдалении, поскольку не попадались сатрапу на глаза. Петр же создал систему, по которой всякий без исключения был признан винтик м. Жуткий механизм, обрекавший при определенном повороте дел всякого, правого или виноватого, на самую страшную участь. Есть разница меж спущенным на людей ради развлечения медведем и писаным руководством для пыток.
Система Петра в чем-то - предвосхищение нацистской. Простая аналогия: теоретически любой антисемит в свое время, возникни у него желание, имел возможность ударить, оскорбить еврея, устроить погром - однако всегда и везде рисковал получить по загривку дубинкой шуцмана или ножнами шашки городового. Но нацистские законы как раз официально поставили евреев вне закона. Нечто подобное случилось и при Петре - если раньше для того, чтобы угодить на дыбу, требовались веские основания, отныне под пытошную практику была подведена теория. А теория, общеизвестно, в тысячу раз превосходит жестокость любых сатрапов - поскольку для теории всякий становится не личностью, а "подлежащим биологическим объектом".
И еще. Если пытки, как пытается нас уверить Мэсси, были общеевропейской практикой, трудно с этой точки зрения понять поведение Петра во время кровавой расправы со взбунтовавшимися стрельцами. Противореча себе, тот же Мэсси пишет, что Петр "пытался спрятать свои пыточные камеры от глаз и ушей европейцев". Отчего же, если это была "общая практика"? Выходит, чуял, что поступает неправильно?
Пытали от Урала до Бискайского залива. И все же... Я не могу представить себе английского короля, который шпагой рубит посуду перед своим маршалом и кричит ему: "Ты, бляжий сын!" Не могу представить французского короля, палкой в кровь колошматящего своего министра. Австрийского императора, который заставляет придворных собственноручно отрубать головы схваченным бунтовщикам. Да и русские цари, включая Ивана Грозного, избегали эксцессой, характерных для Петра...
"Он пытал ради практических нужд государства..." Когда в пытошные явился патриарх, чтобы просить пощады для стрельцов, Петр его буквально вышвырнул. Были казнены несколько священников, только за то, что они молились за несчастных. Жена какого-то мелкого подьячего, проходя мимо повешенных, бросила сдуру: "Кто знает, виноваты вы или нет?" Пытали и выслали из Москвы и ее, и мужа.
Чтобы проверить подозрения (кто-то донес, что мятежные стрельцы переписывались с Софьей), сенных девушек царевны били кнутом. Одну из них Петр, случайно вошедший в застенок, освободил от дальнейших истязаний, заметив, что девушка беременна, - но это ему не помешало приказать повесить обоих. Для полковых священников мятежных войск соорудили особую виселицу в виде креста, их вешал придворный шут, наряженный православным иерархом. Троих стрельцов повесили у самых окон Софьиной кельи. Какие во всем этом были "практические нужды"?
Иногда бывали случаи прямо-таки сюрреалистического юмора. В одной из тюрем обнаружилось "пыточное общество", куда принимали лишь заключенных, перенесших хотя бы одну пытку. Продвижение на более высокие ступени в обществе зависело от способности мужественно переносить все более жуткие пытки. Выше всех стояли те, кто вытерпел пытки падающей по капле водой или засунутым в ухо раскаленным угольком.
Когда майор Глебов стал любовником заточенной в монастырь Евдокии Лопухиной, Петр приказал посадить его на кол - и надеть тулуп с шапкой, чтобы не замерз (дело происходило зимой). Майор мучился на колу восемнадцать часов. Ни тени чувств Петр, конечно, к бывшей супруге не испытывал - надо полагать, попросту не потерпел посягательств на свою, пусть и бывшую, но собственность.
В своей последней книге И. Бунич утверждает, что существуют резолюции Петра на следственных делах: "Смертью не казнить. Передать докторам для опытов".
Конкретных источников Бунич не приводит - а его гипотезы не всегда стопроцентно подтверждены документами. Однако это чрезвычайно похоже на Петра. Я бы не удивился, окажись вдруг, что Петр первым ввел в практику медицинские эксперименты на живых людях - его стиль, его нравы, его патологическое пренебрежение к людским жизням...
Даже Николай II, отнюдь не похожий на кроткого голубка (известны десятки его кровожадных резолюций об усмирении и казни "бунтовщиков"), высказался о Петре 1 весьма нелицеприятно: "Я не могу не признать больших достоинств моего предка... но именно он привлекает меня менее всех. Он слишком сильно восхищался европейской культурой... Он уничтожил русские привычки, добрые обычаи, взаимоотношения, завещанные предками".
В конце концов, во все времена у государственного руля не единожды оказывались пьяницы, полубезумцы, развратники, гомосеки, сатрапы, проливавшие кровь, сносившие головы женам, сыновьям и дочерям, тиранившие подданных так, что это превосходило всякое воображение. Быть может, цель и в самом деле оправдывает средства, и свершения Петра искупают всю пролитую им кровь? В самом деле, кто нынче помнит, чем (точнее, каким количеством трупов и разбитых судеб) оплачены промышленные успехи Англии и США), на чьих костях стоят великолепные здания и современные фабрики?
Но в том-то и дело, что не было никаких "свершений" Петра. Было шараханье из крайности в крайность, обезьянничанье, самодурство, кровь, крайне завлекательные, но оказавшиеся пустышками прожекты... И только. По большому, глобальному, стратегическому счету результат оказался во сто раз ниже затраченных усилий.
Рассмотрим реформы и их последствия подробно...
ЭКОНОМИКА
Наша ннтеллигенцня-образованщина (проверено на личном опыте в многочисленных беседах-тестах) до сих пор считает главным признаком отставания допетровской России чисто внешний: долгополые охабни, рукава до пят, окладистые бороды, незнание иностранных языков. Дело даже не в том, что бороды начали брить еще до Петра, а языки многие знали неплохо...
Совдеповская интеллигенция (которая и правила бал в первые годы "перестройки", пока не была вышвырнута на обочину) не учена по-настоящему ни рынку, ни цивилизованной экономике, в простоте душевной полагая, что "есть вещи поважнее рынка", как недавно выразился кто-то на страницах центральной газеты; что рынок - для других. А ей, демократической интеллигенции, правительство как раз и должно платить за героическое и перманентное отстаивание идей рыночной демократии...
Все вопли об "упадке культуры" как раз и объясняются тем, что интеллигентным бездельникам перестали платить. Невероятно на первый взгляд, но есть одна-единственная область, где "радикал-демократы" и "националпатриоты" начинают употреблять практически одинаковые обороты, и осуждающие фразы совпадают даже текстуально: когда речь заходит о частном книгоиздании. И тот, и другой лагерь громогласно сокрушается о "мутном потоке" "недолитературы", захлестнувшем прилавки...
О том, что среди сего "мутного потока" - Пушкин и Пастернак, Мандельштамм и Фрейд, Ломброзо и Костомаров, Довлатов и Булгаков, предпочитают умалчивать. Иначе придется признать простой, как мычание факт: государство перестало платить только за то, что человек (неважно, национал-патриот или радикал-демократ) чтото там напечатал. Вот и стенают "ревнители культуры", "экономисты" и "аналитики", оказавшиеся вдруг не у дел...
Эскьюз ми, мы, кажется, отвлеклись. Как выражается мой знакомый доктор наук и профессор: "Я не интеллигент, у меня профессия есть". Гумилев, кстати (который Лев), на вопрос, числит ли он себя среди интеллигенции, решительно отвечал: "Да боже упаси!" Но это так, к слову.
Весь этот пассаж приведен с одной-единственной целью: напомнить, что сплошь и рядом петровские реформы печатно и публично оценивают люди, которые просто не понимают, в чем был корень зла...
Бороды и охабни - сие вторично, третично, десятирично. Всего через полторы сотни лет после борьбы Петра с бородами мода на бороды пышным цветом расцвела в Западной Европе, ими щеголяли все - от Жюль Верна и Пастера до Бисмарка и Мольтке, а человек с бритым лицом вплоть до первой мировой войны прежде всего вызывал мысли, что это, должно быть, актер, у коего отсутствие растительности на лице вызвано сугубо профессиональными соображениями. Даже появился словесный оборот, встречающийся во многих романах того времени - "бритый, как актер"...
Главный и трагичнейший признак российского отставания от Западной Европы - не одежда и прически, а слабость третьего сословия. Отсутствие (или пребывание в зачаточном состоянии) институтов, аналогичных европейским торговым и ремесленным гильдиям. Именно на горожан, кровно заинтересованных в отмене средневековых феодальных правил, мешавших спокойно торговать и производить, опирались европейские короли в борьбе с баронской вольницей.
Россия в этом плане трагически отставала. Трагически, но не безнадежно - в правление Алексея Михайловича, Федора и Софьи прямо-таки ударными темпами стала развиваться самая что ни на есть рыночная экономика, то есть - частное предпринимательство, торговля и производство, практически свободные от опеки государства.
Иван Грозный, как много раз говорено, был сатрап. Он мог рубить головы и варить на сковородах, спускать на народ медведей и громить изобличенные в сепаратизме города. Однако он - как любой другой российский самодержец до Петра - вовсе не посягал на основы рынка.
Не лез в экономику.
Меж тем Петр впервые в отечественной истории начал в самых широких масштабах внедрять систему, охарактеризовать которую прямо-таки подмывает термином "большевизм".
Или - государственный капитализм, не суть важно. Не тот случай, когда стоит играть терминами. Главное - если до Петра российская экономика развивалась по общемировым законам, при Петре она вернулась к откровенному рабству. То есть укладу, который по самой сути своей не может быть эффективным...
Простой и яркий пример - металлургическо-оружейное производство. Допетровский Пушечный двор, главный оружейный завод России, не был, конечно, частным предприятием. Однако все до единого там работавшие, от "главных конструкторов" до последнего подметальщика стружек, были вольнонаемными, получали самую высокую в стране "казенную" зарплату (и даже, подобно западноевропейским мастерам, имели свой цеховой знак, который носили на груди). В царских указах особо подчеркивалось, что хозяева заводов, как русские, так и иностранцы, обязаны нанимать "всяких людей по доброте, а не в неволю".
При Петре на многочисленных, выраставших, как грибы, заводах в основном работали рабы - бесправные люди, трудившиеся за харчи, загнанные за высокие стены на всю жизнь. В документах того времени сплошь и рядом встречаются слова "отдать в работу навечно": не только на оружейные заводы, но и в прядильные мастерские, если речь идет о женщинах. Указ 1721 г. гласил, что все промышленники, даже не дворянского происхождения, имеют право покупать деревни с крепостными крестьянами, которых вправе заставлять пожизненно трудиться на заводах и рудниках. Дошло до того, что с заводов запрещаюсь изымать беглых от помещиков крестьян, - но легко догадаться, что эти "облагодетельствованные" беглецы становились рабами уже не помещика, а фабриканта...