На палубу вытаскивали несчастных жертв ужасной и загадочной катастрофы.
   Главный механик, вдохнув чистого морского воздуха, успел прошептать несколько слов доктору:
   — Нас предали… прорвало трубы… взрывом… в угле был динамит… его подбросил… один из кочегаров… машина… больше не работает… винт застопорен…— С этими словами бедняга умер.
   Вот отчего крейсер потерял ход! Но вести расследование было некогда: пароход находился уже в поле зрения. Партия еще не проиграна.
   — Натянуть галсы!..[218] Ставить марселя!..[219]— капитан, и паруса, до того скатанные, расправили в один миг.
   Одновременно развернули стаксель[220], и корабль оказался в состоянии поймать даже самый слабый ветерок.
   Ветер дул, увы, слабее некуда.
   Непоправимая поломка машины и постановка парусов отняли время, необходимое для сближения. Крейсер, однако, возобновил ход и направился к приближавшемуся пароходу. Еще семь-восемь кабельтовых[221], и корабли встретятся.
   Но вдруг нос морского разбойника во второй раз вынырнул из темноты. Капитан почувствовал, как от волнения забилось его сердце. Лицо заливало потом.
   На этот раз, казалось, бандит все рассчитал с неумолимой точностью.
   «Эклеру» не хватило времени, чтобы приблизиться к пароходу и прикрыть его собственной броней. Еще пять секунд… и конец.
   Лишь артиллерия могла бы остановить натиск пирата или, по крайней мере, причинить серьезный ущерб, а то и замедлить ход загадочной машины.
   — Ребята! — произнес главный канонир Пьер, оставшийся на батареях левого борта. — Нам испортили машину. Одежда Жана Леду, Жозефа Кентика и многих других пошла в вечную стирку. Бедные матросы! Теперь мы идем под парусами. Не суетиться! Канонирам не подобает вести себя как растерявшимся кочегарам! Смотреть во все глаза и проверять орудия!
   Тут он резко потянул замок одного из орудий. Тяжелая деталь легко подалась, и замок раскрылся…
   — Что я говорил, канониры!.. Разбойники, сунувшие взрывчатку в уголь, заложили в затворы стопорные клинья. Замок не закроется, а орудие готово к бою. Снаряд в стволе, спусковой шнур на месте… Выстрел — и орудие разорвало бы, как на «Сюффрене»!.. Нельзя терять ни секунды… Человека быстро на правый борт, предупредить других!
   Слишком поздно!..
   — Огонь всем бортом!.. Правый!.. Огонь!.. — прогремел голос капитана.
   — Стой! — воскликнул главный канонир. — По правому борту нельзя, нужно сначала…
   Он не успел договорить… Батарея громыхнула. Но вместо привычного хлопка артиллерийского выстрела раздался глухой свистящий звук, напоминающий детонацию[222] на артиллерийском складе, если там произойдет взрыв.
   Опытный моряк оказался прав; преступная рука повредила подвижные части затвора; детали, запирающие ствол с казенной части, не выдержали давления газов, образовавшихся при сгорании пороха. Подумать только, какое количество пороховых газов возникает при воспламенении заряда, способного послать снаряд весом от ста пятидесяти до двухсот килограммов на расстояние в десять километров!
   Рухнули переборки, разорванные неодолимой титанической силой. Через пробитую брешь едкий дым заполнил межпалубное пространство.
   При виде нового несчастья раздались крики ярости и отчаяния. На палубе неподалеку от батареи оказалось десять убитых и раненых. Орудия были выведены из строя.
   Тело одного из наводчиков, голову которого разбило отскочившим орудийным замком, непрестанно подергивалось в конвульсиях. Из-под разорванного воротника лились потоки крови. Множество матросов орудийной прислуги корчились от невыносимой боли. Взрывом раздробило кому руки, кому ноги…
   Это несчастье нанесло огромный урон крейсеру и воспрепятствовало оказанию помощи обреченному пакетботу.
   Несмотря на богатый морской опыт, на моментально принятые меры, капитан не смог ни предотвратить, ни тем более исключить подобные несчастья. Чьи сила, храбрость, решительность могли бы выстоять против предательства?
   Позор и возмездие предателям!..
   Беспомощный, похолодевший от ужаса несчастный офицер, стоя на мостике, беззвучно рыдал.
   Проклятиям морских пехотинцев с «Эклера» вторили вопли пятисот обезумевших пассажиров «Вилль-де-Сен-Назера».
   Морской разбойник, влекомый неодолимой силой, нанес удар в незащищенный борт прямо по ватерлинии!..[223] И в образовавшуюся брешь тотчас хлынули потоки воды. А корабль-бандит быстро дал задний ход.
   Трансатлантический пароход встал. Он получил смертельный удар. Огни в машине погасли. Водонепроницаемые переборки рухнули и стали бесполезны. Судно потеряло управление и медленно пошло ко дну.
   — Шлюпки на воду!.. — скомандовал капитан «Эклера», потрясенно наблюдая за разворачивавшейся драмой.
   Большая шлюпка, крупный катер, большой и маленький ялики скользнули в воду и ринулись изо всех сил к пакетботу, издававшему, казалось, предсмертные хрипы.
   Вода заполняла все пространство корабельных помещений. Корабль дрожал, как в лихорадке, мачты в воздухе раскачивались, словно подрубленные у основания.
   На палубе в это время образовалась отвратительная свалка обезумевших людей. Им не хотелось умирать… Богохульства звучали громче, чем молитвы отчаявшихся… Кое у кого помутился разум, и эти люди бросались в море, ускоряя на несколько секунд наступление фатального исхода. Другие кидались в переполненные шлюпки.
   Тут-то и проявились низменные черты характера многих. Скупцы судорожно сжимали свои сокровища и торговались с членами команды, покупая спасение. Полные сил мужчины в панике сбивали с ног стариков и детей. Матери бросали отягощавших их малюток и прыгали в шлюпки.
   Но были там и проявления благородства. Родные, друзья героически помогали немощным и давали шанс выжить.
   Пароход вдруг рывками заскользил по воде, как по растрескавшемуся льду, затем с умопомрачительной быстротой два или три раза повернулся вокруг своей оси, судорожно подпрыгнул и ушел под воду с душераздирающими воплями обреченных.
   В месте погружения образовалась огромная воронка, поглотившая и переполненные шлюпки. Спустя мгновение поверхность моря вновь стала гладкой, словно бы не здесь только что свершилось гигантское человеческое жертвоприношение.
   Большая шлюпка с «Эклера» быстро шла на веслах. Крейсер двигался вслед, хотя и медленно, поставив дополнительные паруса; ветер дул слабый и, к несчастью, встречный.
   Яркий свет с крейсера высвечивал на поверхности вод последних несчастных, вцепившихся в обломки судна. Их одного за другим подбирали, обессилевших, едва переводивших дух.
   Переполненная шлюпка погрузилась почти до краев в воду.
   Что, если, набрав воды, она пойдет ко дну?
   Старший шлюпки решил спасаться вплавь и, подняв руку для гребка, наткнулся на плавающий круглый деревянный брус.
   — Тысяча чертей! — сказал он. — Открылся шлюпочный люк![224] Пропали!.. Я выгрызу сердце тому негодяю, кто его поломал!
   — Сюда! Спасите! К нам! — кричали в отчаянии люди. Катер с тремя моряками «Эклера» приблизился к тонущей шлюпке и с огромной скоростью пронесся мимо.
   Командир крейсера, видя, как судно удаляется в открытое море, приказал остановиться. Но экипаж катера не подчинился.
   Сомнений больше не было: эти трое — предатели, которые взорвали машину, повредили замки артиллерийских орудий.
   — Огонь по катеру!.. Огонь!.. — скомандовал капитан второго ранга.
   Прозвучали выстрелы из ружей…
   Внезапно над морем вспыхнул свет: прилетевший со свистом снаряд разорвался над местом кораблекрушения.
   Другой снаряд разбил электрическую установку крейсера, оставались лишь регламентные огни правого и левого борта, а также белый огонь на фок-мачте[225].
   Страшный морской разбойник не нуждался, по-видимому, ни в парусах, ни в паре и имел на борту мощную артиллерию.
   Зловещий корпус бесшумно скользил по волнам, катер подошел к нему, и трое ускользнувших от пуль матросов «Эклера» в мгновение ока поднялись по кормовым снастям на борт.
   Через несколько минут судно-бандит снова ринулось на крейсер, но тот увернулся от удара, выставив вперед водорез.
   Атака сорвалась. Тогда, из чистой бравады, «корабль-хищник» прошел еще метров тридцать, готовясь якобы к атаке, затем резко развернулся и помчался прочь со скоростью экспресса.
   И вот над водой пронзительно и отчетливо разнеслось одно слово:
   — Сантьяго!..

ГЛАВА 3

   Невероятные приключения гамена парижского и гамена экваториального.Смерть храбреца.Кстати, о звездчатке.Чаши молока и миски с поджаренным хлебом, когда нет ни молока, ни хлеба, ни чаш, ни мисок.Двое робинзонов на острове площадью в сорок квадратных метров.Нападение дикарей.Бедный Мажесте.Между двух огней.Фрике верен себе.Танталовы муки[226].Да будет благословенна нужда и да здравствует голод!Рекиэто движущиеся дороги.Плавучий остров.Нарушение неприкосновенности жилища.Пять против одного.Последние патроны.По течению.Здравствуйте, патрон.Новые знакомства.Да ведь это «морские бандиты»!
   Читатель уже догадался: устрашающий морской разбойник это «Джордж Вашингтон», капитан которого, повинуясь таинственным приказам, уничтожил огромный пароход с беззащитными пассажирами.
   В силу какого невероятного стечения обстоятельств Фрике и негритенок Мажесте очутились на «корабле-хищнике», а доктор Ламперьер и Андре — на крейсере «Эклер»?
   Мы оставили друзей менее двух месяцев назад за две тысячи лье, на берегу Экваториальной Африки: Андре, заболевшего лихорадкой в Шинсонксо после того, как Фрике и Мажесте пропали в глубинах загадочного леса на обезумевшем слоне.
   Что ж, проясним происшедшее.
   Читатель помнит, что отряд чернокожих неожиданно напал на караван Ибрагима незадолго до выхода из неповторимого леса с деревьями без листьев. Вспомним также — впереди, верхом на слоне, ехали двое юношей.
   Озанор, обычно послушный и надежный, ринулся в чащу, не обращая внимания на призывы Фрике, тот не смог даже заставить слона замедлить бег. Бедное животное серьезно ранили.
   Напавшие разделились на две группы. Одна сражалась с абиссинцами, другая окружила слона со всадниками, несмотря на револьверные выстрелы гамена. Чернокожие во что бы то ни стало решили овладеть слоном — такой огромной горой мяса.
   Поскольку пули не причиняли крупному животному видимого вреда, напавшие прибегли к испытанному способу.
   Один чернокожий, с огромным клинком — ассагаем, зашел сзади и обеими руками быстро вонзил его слону под хвост на глубину до сорока сантиметров. От сильного удара у ассагая отломилась рукоять, а зазубренный клинок так и остался в ране.
   Теперь смерть слона оставалась лишь делом времени. Чернокожие бежали по следу, точно собаки-ищейки, ожидая конца. Поскольку выносливость четвероногих гигантов велика, то преследование могло быть долгим.
   Ни один из мальчиков не посмел спрыгнуть наземь. Напротив, всеми силами они старались удержаться на огромной спине обезумевшего колосса. Слон же, подобно камню, выпущенному катапультой[227], несся через молодую лесную поросль, через рощи строевых деревьев, через частый кустарник, взлетал на склоны, перепрыгивал через овраги, ломал ветви деревьев, выворачивал стволы, разрывал заросли лиан, словом, сметал все на своем пути.
   Озанор пронесся больше пятнадцати лье и ни разу не споткнулся, ведь стоило ему упасть, и он больше не встал бы. Вот на пути широко раскинулась река с берегами, поросшими гигантскими деревьями. С разбегу слон бросился в бурный поток, радужные брызги разлетелись в разные стороны. Озанор целиком погрузил голову в воду, словно надеялся одним глотком потушить пылающий внутри вулкан.
   Животное попыталось вплавь переправиться на противоположный берег. Это потребовало невероятных усилий. Наконец слон смог встать на твердую почву и пойти медленно и мучительно вперед. Через какое-то время Озанор остановился.
   Фрике и Мажесте спрыгнули на землю. В этот самый момент бедное четвероногое покачнулось, пошевелило хоботом, точно в поисках точки опоры, и содрогнулось от конвульсий.
   Слон умирал. В столь трагический миг животное, как и человек, теряет ощущение безнадежности, жизненная сила сходит на нет, пустеют сердце и разум… Но, прежде чем погаснуть, костер еще может не миг ярко вспыхнуть.
   Вот и сейчас колосс сосредоточил на Фрике взгляд, полный несказанной нежности и жалости. Потом стал медленно оседать, замер на мгновение и вдруг резко повалился на бок.
   Из глаз Фрике покатились слезы. Как помочь несчастному слону, ставшему ему другом?..
   Негритенок, глядя на парижанина, тоже вконец расстроился, но скорее из симпатии к Фрике, чем от жалости к Озанору. Маленький дикарь, дитя природы, привыкший жить в окружении животных-врагов и животных, служивших пропитанием, не понимал чувств своего названого брата. Для него слон — лишь удобное средство передвижения, спутник, приятный и покладистый, который легко может в случае необходимости превратиться в гору провианта.
   Так что преданность парижанина великолепному животному была негритенку абсолютно непонятна… Он уже много раз видел смерть слонов на охоте, когда его единоплеменники немилосердно и безостановочно гонят четвероногих. Те попадают в ловушки, откуда добычу достают по кускам, разрезанную ассагаями. Затем устраивается пир в стиле Пантагрюэля[228] и готовится любимое жаркое.
   Такая же бесчувственность в отношении животных характерна и для крестьян. Они съедают своих неоценимых помощников с полнейшим равнодушием. Так что негритенок грешил непониманием, а вовсе не жестокосердием.
   Фрике же обожал природу и безумно любил животных, как, впрочем, большинство парижан; многие из них по воскресеньям убегают из удушливой атмосферы закрытых помещений, собираются всей семьей — папа, мама, дети — и выезжают за город, чтобы увидеть полоску чистого неба, поглядеть на зелень, подышать воздухом и запастись хорошим настроением на следующую неделю.
   А как они любят животных! Кто может описать страстную привязанность парижан к живым существам? Вот рабочий каждый день выкраивает су на корм для щегла, с которым разговаривает и которому придумывает ласковые и нежные имена. Вот служащий, скромный служащий как-то вечером повстречал голодную, грязную собачонку, привел в дом и сделал своим другом, поверенным огорчений и обид. Вот, наконец, бедная семья подбирает несчастную драную кошку, отчаянно мяукающую в канаве, потом кормит, холит и лелеет.
   Прекрасные люди! Добрые сердца!
   Поскольку Фрике никогда не имел собственного жилья в Париже, ему негде было содержать животное, на которое он мог бы излить всю нежность. Но чувство одиночества тут же покидало юношу, как только он приходил на работу в зоологический сад. Гамен знал по именам всех животных и проводил в беседах с ними целые дни.
   — Вставай, пойдем же, — прошептал он колоссу.
   — Бед-Зано! Он мертв!.. — пробормотал негритенок с интонацией не слишком-то понимающего в чем дело ребенка.
   — Давай подумаем, — произнес Фрике, немного оправившись, — что теперь делать? Нельзя вечно тут болтаться. Если не ошибаюсь, мы не слишком далеко от побережья. Вот река. До моря меньше ста лье, коль скоро Ибрагим обещал завтра погрузить на корабль всю публику. Будем двигаться по течению, а там уж… как повезет!
   Посмотрим, что мы имеем. Есть нож. Годится. К сожалению, в лесу пропало ружье… Да, остается револьвер… заряженный… Прекрасно… Черт! Потерял запасные патроны. Перезаряжать абсолютно нечем! Ладно! Похоже, я жутко проголодался. Хорошо бы перекусить. Что скажешь, Мажесте?
   — Ага!
   — Великолепно! Ты немногословен и вообще довольно молчалив в дороге. Ладно, давай займемся «бикондо». Только вопрос, как добудем еду? Из моей «плюющейся трубки» (так Фрике пренебрежительно называл револьвер) ни одной птицы не подстрелим. Слишком высоко, — продолжал он, провожая журавлей сердитым взглядом.
   Мажесте, однако, во время монолога, из которого ровным счетом ничего не понял, занялся делом. Осмотрев окружавший лес, вдруг, не говоря ни слова, негритенок полез на огромное дерево с густыми ветвями и крупными, глубоко изрезанными листьями.
   На дереве росли крепкие, размером со страусиное яйцо плоды. Мажесте сбил целую дюжину, и они со стуком упали наземь. Затем он спустился вниз с ловкостью обезьяны.
   — Да это же плоды хлебного дерева! — радостно воскликнул Фрике.
   Негритенок построил из этих ядер такую же пирамиду, какую делают из бомб в артиллерийском парке. Затем снова полез наверх.
   Фрике не вмешивался.
   Даже если он и не знал, что это такое с точки зрения ботаника Ле Жакье (и что это растение носит научное название «Artocarpus incisa»), он прекрасно представлял себе, что это такое с точки зрения гастрономической.
   Для Фрике этого было довольно.
   С деревьев посыпались плоды, но уже не хлебного дерева.
   — А! На этот раз, дружище, ты ставишь меня в затруднительное положение. Конечно, плод мне знаком. Но разве ты не знаешь: я терпеть не могу древесных тыкв-калебасов?
   Фрике было известно, что этот плод малопитателен и безвкусен и вряд ли годится для подкрепления тех, кто чуть не умирает от голода.
   А Мажесте, не поняв, почему друг так рассердился при виде тыкв, продолжал заниматься делом: взял у гамена нож, отсек ветку, аккуратно очистил ее от коры, затем заострил один конец. Быстро найдя на земле поваленное дерево, сделал на стволе зарубку, вставил туда острый конец, обложил это место сухим мохом и начал быстро вращать ветку.
   — А! Прекрасно, значит, у нас будет огонь, — произнес Фрике и стал охапками собирать хворост. — Правда, — добавил он, — крутить придется долго. Что ж, целиком и полностью полагаюсь на тебя.
   Трение друг о друга двух кусков дерева увенчалось успехом: пошел густой дым. Мох затрещал и стал разгораться.
   — Ну и ну! Правда, этот костер разведен не для того, чтобы греть усталые ноги, ведь они пока не отморожены, и сезон каштанов еще не наступил.
   Хворост неторопливо потрескивал. Мажесте ловко разрезал пополам три самых лучших калебаса, выскреб мякоть, и из каждой тыквы получилось по две крепких и прочных миски.
   — Великолепно! У тебя тут золотая посуда! Умеешь принимать друзей!
   Мажесте разрывался на части, не произнося ни слова, работал как одержимый.
   Выбрал четыре дерева, быстро сделал на одном надрез на высоте тридцати сантиметров от земли и, поместив под разрезом миску емкостью в два литра, набрал желтовато-белого, вязкого сока. Эту операцию он проделал трижды.
   Затем дошла очередь и до плодов хлебного дерева. Мякоть их оказалась белой, плотной, рассыпчатой, как у картофеля, печенного на пару. Негритенок быстро и аккуратно порезал эту массу на ломти, как хлеб, и, положив на угли, слегка обжарил.
   — Браво! Браво! — энтузиазмом восклицал Фрике, опьяненный запахом горячего хлеба. — Ты молодчина из молодчин! Хлеб! Молоко! Да ты просто умница! Ты хоть понимаешь, о чем речь? Решив после спектакля в театре «Порт-Сен-Мартен» отправиться в кругосветное путешествие, я даже не предполагал, что будет так забавно. Знаешь, мы с тобой ни дать ни взять два робинзона.
   И парижанин, ухватив в правую руку большой ломоть импровизированного хлеба, в левую — калебас, наполненный соком масличного дерева («Bassia Parkii» для посвященных), принялся есть и пить с аппетитом, который бывает только после бешеной скачки у людей с чистой совестью в восемнадцать лет.
   Мажесте тоже ел от души. Он был доволен вдобавок и тем, что белый брат пришел в восторг от его кухни.
   — А знаешь, — вдруг проговорил наш неисправимый резонер[229], — ты по натуре человек деятельный и сообразительный. Иначе я бы сейчас не смог разговаривать с тобой, умер бы от голода. Притом одному Богу известно, как бы я в Париже добывал пропитание. А впрочем, и ты бы там неплохо устроился, только бы не торговать табаком. Но это не важно, необходимо разыскать доктора и месье Андре…
   — Доти! Адли! — грустно повторил негритенок.
   — Увы, мой бедный младший брат, приходится признаться: мы их потеряли… Успокойся, найдем. Видишь ли, для двоих матросов земля слишком тесна, чтобы они не встретились. А в общем-то дела наши не так уж плохи: сыты, сейчас выспимся на берегу реки, потом спустимся вниз по течению; так постепенно достигнем цели. Давай срежем по здоровенной дубине. Это необходимая вещь в стране змей всех размеров и расцветок. Моя бедная нога опять не гнется. Однако на войне как на войне.
   Молодые люди находились не более чем в пятистах метрах от того места, где рухнул слон. Теперь они вернулись по своим следам и вышли на крутой берег, куда бедное животное уже не смогло взобраться.
   Быстро надвигалась ночь. О продолжении путешествия речи быть не могло, следовало поискать место для ночлега.
   После продолжительных поисков они устроили на нижних ветвях баобаба нечто вроде прочного птичьего гнезда, сплетенного из стеблей, куда Фрике натаскал сухой травы. Место ночлега оказалось удобным и неприступным для хищников, которые с ревом и рыком сразу же после захода солнца принялись подбираться к павшему слону.
   Несмотря на.жуткую серенаду, устроенную голодными тварями, юноши спали сном праведников и спрыгнули на землю, как только первые лучи утренней зари окрасили верхушки деревьев в розовый цвет.
   — Вперед, в путь! — Фрике, предусмотрительно положив в капюшон бурнуса очищенные плоды хлебного дерева.
   — Пеед, уть! — эхо, повторил Мажесте, который с удовольствием копировал речь Фрике, но никак не мог научиться произносить «р».
   Не прошли они и десяти шагов, как с противоположного берега реки поднялось легкое облачко белесого дыма и раздался выстрел. Негритенок отчаянно закричал. Храбрый Фрике в одно мгновение оттащил его за дерево.
   — Негодяи! Паршивцы! Что ты сделал им, маленький мой? Да у тебя разворочено плечо! Как сильно хлещет кровь! Надеюсь, кости-то целы? Это сделали, конечно, убийцы Озанора, они шли по нашим следам. Какие мерзавцы! До чего же скверно устроен мир! В чем мы провинились, за что в нас надо палить из поганых ружей и обстреливать кусками железа?
   Фрике, несмотря на свою гневную речь, не сидел сложа руки; осмотрев рану негритенка, он попытался остановить кровь, которой было, увы, немало. Но, к счастью, рана оказалась хоть и большой, но не очень опасной.
   — Ничего, — проговорил Мажесте.
   — Молодец! Держись! Эти негодяи за все ответят! Положу сейчас тебе на плечо холодный компресс, как клал доктор на живот Ибрагима. Холодная вода хорошо действует на раны. А пока проверим, можно ли пройти к реке.
   Фрике выглянул из-за дерева и увидел с десяток жестикулировавших и собиравшихся перейти реку чернокожих.
   — Минуточку, мальчик, как сказал Бокийон, подняв пальчик! Теперь, дикари, подождите немножко!
   Фрике схватил револьвер, прислонился к стволу дерева и, тщательно прицелившись, нажал на спуск.
   Не успел еще стихнуть звук выстрела, как один из нападавших, смертельно раненный, раскинул руки и мешком повалился на землю.
   — Получил, немытая рожа! Месье Андре одобрил бы! Жаль, осталось только пять патронов.
   Чернокожие разбежались.
   В два прыжка гамен добрался до воды, оторвал кусок материи от подаренного Ибрагимом пояса, намочил и вернулся к раненому, который, ощутив холодный компресс на ране, почувствовал себя намного лучше.