Наконец гость откинул капюшон, и наши друзья увидели кривошеего, худого человека, с пятнами цвета сажи на смуглой коже, с редкими пушистыми кустиками на голове, с лицом, обезображенным опухолями.
   — Вот это да! Ну и урод! — удержался Фрике.
   — Великолепный экземпляр! — восхищенно прошептал доктор.
   «Великолепный экземпляр» было докторским иносказанием, означавшим «Крайняя степень патологии!» Незнакомец же невозмутимо продолжал осмотр, Фрике надоела эта бесцеремонность, и он, обратившись кпосетителю, произнес два слова, два простых слова:
   — Здравствуйте, месье!
   Тот медленно разжал губы и с трудом проговорил по-арабски:
   — Салям алейкум![74]
   — Он говорит по-арабски, может, мы поймем друг друга, я тоже говорю по-арабски, — пояснил Андре — Валейкум салам! — сказал он гостю.
   — Как здорово!
   — Нам повезло, — пробормотал доктор, — этот негодяй, вероятно, работорговец. не исключено, что нам удастся с ним договориться.
   Гигант, казалось, был до смерти рад услышать слова на родном языке. Быстрым движением руки он пригласил наших друзей выйти из хижины. Европейцы не заставили себя долго ждать.
   — Меня зовут Ибрагим, я из Абиссинии[75], езжу по свету впоисках рабов, — представился незнакомец.
   — Великолепно. Вы оказались правы, доктор. Это торговец «черным деревом», — произнес Фрике, когда Андре перевел сказанное торговцем.
   На уродливом лице Ибрагима промелькнула симпатия, когда Андре вкратце рассказал о докторе и гамене. Казалось, гигант ужасно страдал от страшной болезни, так обезобразившей его лицо.
   — Вы теперь мои. Пойдемте, — сказал Ибрагим после громкого разговора с туземцами.
   — Похоже, у нас теперь новый хозяин, — предположил доктор.
   — Тем лучше! — Фрике. — Он, конечно, негодяй, но, надеюсь, сегодня вечером не загрузит нас в котел. Хватит с нас этих «бикондо».
   — Полагаю, мы вскоре отправимся в путь, и в чем-то придется уступать хозяину, — заметил Андре.
   — А как же! Тут мы целиком полагаемся на вас. Ну давай, гамен, двигайся, — проговорил доктор.
   Пока Андре и Ибрагим оживленно беседовали по-арабски, два других пленника были предоставлены сами себе.
   Маленький парижанин, обрадовавшись свежему воздуху, подпрыгнул и неуместным кульбитом[76] потревожил в первую минуту не замеченного им слона. Как известно, эти почтенные толстокожие весьма обидчивы, а посему слон, видимо разгневанный непочтительностью юного храбреца, обвил гамена хоботом и поднял на высоту почти трех метров.
   Мальчишка, плохо понимая, что происходит, в отчаянии дрыгал ногами, но на помощь не звал.
   — Ух ты! — воскликнул Фрике, наконец оценив ситуацию. — Ему ничего не стоит разделать меня под орех… Я уже знаком со слонами… встречался… в Зоологическом саду… кормил дешевенькими булочками… ну давай!.. Не дави сильно-то… вот так… ты же ласковый…— И с полнейшим хладнокровием парижанин принялся поглаживать хобот слона, надеясь, что животное в награду за доставленное удовольствие спустит его на землю. — Вот это да! Какая сила…
   Спустившегося с высот Фрике окружили веселые смуглые парни, человек сто, несомненно, абиссинцы. Это был эскорт[77] работорговца. Большинство держали в руках великолепные капсюльные[78] ружья, некоторые — охотничьи двустволки. Они помогли маленькому гимнасту освободиться из объятий слона.
   — Огромное спасибо, господа, вы так любезны, — произнес гамен. — Да-да, мой звереныш…— это уже слону, — ты довольно симпатичный, я обещал вкусненького и сейчас же покормлю. Протяни бедную лапку вон к той кокосовой пальме, я сорву чего-нибудь. А пока покушай зеленой травки.
   Юноша взял у одного абиссинца кинжал, быстро срезал зелень, скрутил в аккуратный пучок, артистически обмотал его лианой и подал слону, который добродушно и с любопытством на него поглядел.
   — Давай, мой дорогой, поешь-ка.. Это очень вкусно Держу пари: не каждый день тебе подают так хорошо приготовленное блюдо.
   — То, что ты ему предлагаешь это всего-навсего местный злак, — произнес доктор.
   — Не может быть!
   — В диком состоянии, мой милый. У растения при постоянной сильной жаре зерно атрофируется[79], не успев вызреть. Все уходит в зелень. И вот вместо великолепных колосьев, как вокруг Шартра[80] или в прекрасном Провансе, мы имеем эту сорную траву…
   — Которую с великой радостью ест мой большой друг Вот, поглядите, приручаю… Он хочет еще. Да, радость моя… сейчас дам.
   И пока Фрике добывал новую порцию провианта, беседа Андре с Ибрагимом закончилась.
   Молодой человек отвел доктора в сторону и спросил:
   — Возьметесь за лечение? Наше спасение в ваших руках.
   — Ибрагим серьезно болен?
   — Ему всего тридцать пять лет, а он уже чувствует приближение смерти. Все средства оказались бессильны.
   Бедняга заучивал наизусть стихи Корана[81], священные книги, попадавшиеся ему, заворачивался в цельные горячие шкуры, заживо содранные с животных! Ничего не получалось. Еще одна страшная подробность для полноты картины: ради излечения он принимал даже ванны из человеческой крови!
   — И вас это не пугает?
   — Пугает… Однако наша свобода в конечном счете зависит от исцеления работорговца.
   — Вы хотели бы, чтобы я взялся за лечение?
   — Безусловно.
   — Сделаю все возможное, ведь пребывание в обществе антропофагов еще хуже.
   — Есть шанс убраться отсюда. В конце концов, Ибрагим — мусульманин, а мусульмане, дав слово, верны ему. Да и мы можем поклясться, что найдем лекарство. Он же пообещает что угодно. Но каким бы мошенником он ни был, в душе его, возможно, живет заповедь африканцев: «Признательность — добродетель черных».
   — Видимо, мало облегчить страдания, надо вылечить его?
   — Бесспорно.
   — Легко сказать! Черта ли я сделаю, если у меня нет даже мази на два су?
   — Доктор, вы нашли способ оставаться худым… и, конечно, знаете массу других удивительных вещей. Итак, покопайтесь в своей памяти.
   — Э! Разрази меня гром! Придется постараться!
   — Значит, могу пообещать исцеление от вашего имени?
   — Черт побери, обещайте! Но тогда мне нужно срочно осмотреть больного.
   Ламперьер и Андре подошли к работорговцу.
   — Это и есть «табиб»?[82]— торговец у Андре по-арабски, указывая на доктора.
   — Он самый.
   — И что же табиб говорит?
   — Исцеление в руках Аллаха.
   — Это верно.
   — Надежда есть, если будешь делать все, что скажет табиб.
   — Буду слушаться… если этого захочет Аллах.
   — Но ты должен будешь освободить нас и перевезти туда, где живут европейцы.
   Глаза африканца налились кровью. Он резко подскочил и, перебивая молодого человека, буквально зарычал:
   — Христианская собака, ты еще осмеливаешься ставить мне условия! Разве вы не мои рабы?.. Я же вас троих купил… Будете делать, что я прикажу.
   — Никогда! — Андре и отважно устремил взор на собеседника. — От угроз ты становишься жалким, вопишь, как старуха. А ведь мы — мужчины.
   Ибрагим оскалил зубы, как тигр перед прыжком, и поднял револьвер…
   Андре и глазом не моргнул. Медленно приблизившись к абиссинцу, он отвел от своей груди руку с оружием и, пристально глядя на злодея, произнес:
   — Выбирай! Пока есть время…
   — Ну, ладно, ладно…— покорно пробормотал тот.
   — Тогда пошли.
   Доктор, безмолвно наблюдая происходящее, решил окружить медицинский осмотр неким ореолом[83] торжественности. Это произведет должное впечатление на этих наивных и свирепых детей экватора, и престиж[84] белого человека не пострадает.
   Поблизости лежали тюки с товарами, окруженные стражей, которая умеряла любопытство туземцев племени осиеба, а также препятствовала осуществлению на практике весьма распространенного в Африке арифметического действия, а именно, вычитания.
   Доктор расставил кольцом эскорт работорговца и подал знак барабанщикам выбивать монотонную дробь. В середину круга воткнули штандарт[85] с полумесяцем, по одну сторону встал больной, а по другую — Андре, который громко приказал абиссинцам не оборачиваться и не смотреть на происходящее, иначе их предводитель умрет.
   — Ну, давай, — по-свойски обратился к больному доктор, — сними одежду.
   Тот хотел призвать на помощь одного из чернокожих.
   — Нет, только сам, — сурово произнес «табиб».
   Больной повиновался и тотчас же разделся догола. Состояние больного было удручающим. Повсюду — опухоли величиной с кулак, готовые вот-вот лопнуть. Кожа на животе и на груди, местами изъязвленная и потрескавшаяся, едва прикрывала живую плоть.
   Фрике, уютно устроившись на слоне, наблюдал за происходящим и с трудом сохранял бесстрастность, а поглядеть ему было на что.
   Осмотр продолжался долго. Доктор то тер пациента, то мял, то вертел из стороны в сторону, то всюду ощупывал, а тот время от времени издавал звуки, напоминавшие рычание дикого зверя. Искаженное от боли лицо заливал пот. Глаза вылезали из орбит, руки дрожали.
   Опытный врач не произнес во время осмотра ни слова. Наконец он отступил на шаг, быстро окинул взглядом больного и кивнул головой: осмотр окончен.
   Пациент же стоял изнуренный, задыхающийся, с отвисшей челюстью…
   — Готово, — наконец проговорил доктор.
   Андре перевел на арабский и подал знак четырем неграм, те тут же подхватили окаменевшего Ибрагима.
   Круг разомкнулся.
   Торговца рабами отнесли в хижину, туда же отвели троих европейцев, и двери тотчас же затворились.
   — Ну, как? — спросил молодой человек хирурга.
   — Друг мой, — ответил доктор, — случай тяжелый. Но я самым тщательным образом осмотрел его, чтобы убедиться в необходимости операции. Я проведу ее прямо сегодня.
   — Только бы ваша уверенность оправдалась! Кстати, вы не боитесь, что бедняга этой операции не выдержит?
   — Да что вы! Смею вас заверить, через восемь дней он будет сиять, как начищенный сапог, и веселиться, как молодая обезьянка.
   — А когда вы им займетесь?
   — Немедленно. Но сначала возьмем с него клятву. Ибрагим медленно подошел. Андре подал ему калебас[86], наполненный сортовым пивом, тот жадно выпил. Все вышли из хижины. Принесение клятвы не заняло много времени. Абиссинец жил, как отъявленный нечестивец, но одновременно был правоверным мусульманином. И веровал искренне.
   Ближайший помощник Ибрагима подал Коран, служивший, наряду со штандартом с изображением полумесяца, своего рода «талисманом»[87] отряда.
   Вооруженные мужчины выстроились в два ряда.
   Ибрагим, твердо встав на ноги, положил руку на священную книгу и торжественно поклялся, что, если исцелится, освободит троих европейцев и доставит на побережье, только не во французские владения, где самым серьезным образом пресекалась работорговля, а в португальские колонии, единственные, где закрывали глаза на отвратительный промысел.
   И в этом он был непреклонен. Доктор и Андре, однако, решили, что все как-нибудь устроится.
   Ибрагим еще пообещал осыпать всяческими благодеяниями, но, если он умрет, на них обрушатся самые страшные кары.
   — Ну, а теперь, — заявил доктор, — настала моя очередь. Пусть не подведут верный глаз и твердая рука.
   — Что вы собираетесь делать?
   — Приступить к операции.
   — Какой?
   — Слишком долго объяснять. Поймете по ходу дела. Черт, как недостает инструментов: нужны хотя бы один пинцет и один ланцет[88], необходимо, чтобы антропофаги вернули медицинскую сумку.
   К переговорам решили привлечь Ибрагима, сидевшего молча.
   Андре принялся объяснять задачу. Наконец до работорговца дошло, и он позвал вождя племени, человека в красном одеянии и с жезлом тамбурмажора.
   Африканский царек подошел, пошатываясь от колоссального количества выпитой «огненной воды».
   Потребовался невероятный дипломатический талант, подкрепленный новой порцией спиртного, чтобы уговорить дикаря отказаться от «маленького ножика, который так хорошо режет».
   В итоге царек, не в силах отказать своему доброму другу Ибрагиму, вынужден был уступить. Пинцет и ланцет вернулись к владельцу.
   Доктор уложил больного на циновки, левой рукой взялся за самое крупное вздутие на животе, а правой стал слой за слоем осторожно срезать его, действуя с невероятным мастерством.
   Андре собирал ватным тампоном начавшую сочиться сукровицу.
   И когда хирург рассек и раздвинул края опухоли, он вытащил оттуда круглый, белесоватый шнур, напоминающий виолончельную струну.
   — О Боже! Что это? — спросил Андре.
   — Это «медицинская филярия», червь-паразит, поселившийся под кожей у нашего пациента. Бедняга ими нафарширован. Оттого и опухоли.
   — Сейчас ему, наверно, безумно больно.
   — Ничего подобного. Спросите, если хотите. Чернокожий ответил, что боль вполне терпима. Доктор продолжал оперировать. Он вытягивал то один конец, то другой, преодолевая сопротивление паразита, цеплявшегося за подкожные ткани. Вышло уже почти тридцать сантиметров. И вот наконец появилась головка отвратительного создания.
   — Если взять лупу, можно разглядеть четыре присоски, позволяющие этой «зверюшке» проникать под кожу. Но к делу: заниматься зоологической теорией, увы, некогда.
   Доктор намотал на палочку очередного паразита и медленно продолжил прежнее занятие.
   Через четверть часа гигантская филярия длиной в девяносто пять сантиметров была полностью намотана на палочку. От опухоли ничего не осталось.
   Начало обнадеживало.
   Занявшись еще одним выступом на теле, доктор с тем же успехом покончил и с ним.
   По ходу операции хирург рассказывал ассистенту поневоле о любопытных свойствах паразита и вызываемых им страшных заболеваниях.
   — В принципе филярия — микроскопическое существо, обитающее во влажных, заболоченных тропических местностях. Когда самка оплодотворена, у нее появляется нечто вроде материнского чувства и она принимается искать безопасное место, чтобы произвести на свет потомство. Человеческий организм идеально подходит для этих целей, и филярия, если представится подходящий случай, проникает под кожу.
   Поскольку люди здесь малочистоплотны, ходят босые и с голыми руками, паразит, незаметный глазу, прокалывает кожу, устраивает гнездышко и начинает получать питательные вещества из организма. Он увеличивается в размерах, начинает перемещаться из одной части организма в другую, распространяется по туловищу и, наконец, свертывается в клубок, вот почему возникают опухоли.
   — Как ужасно!
   — Но это еще не все. Самое скверное то, что человек, превратившийся в инкубатор для филярий, худеет, слабеет, все время хочет пить, постоянно перевозбужден. Появляется сухой кашель, как у больных туберкулезом, обильно выделяется пот… И наконец, посмотрите, во что превратился этот колосс, который сейчас послушен, словно ягненок.
   Но вот настает день, на свет появляется потомство, формируется абсцесс[89], затем он прорывается, молодняк попадает на влажную почву и распространяется по площади, чтобы проникнуть в другой организм… А вот еще! — доктор, выбрасывая палочку с очередной филярней. — И если повезет, то уже сегодня мы освободимся.
   — Вы не боитесь утомить больного?
   — Да нет! А он, похоже, доволен операцией. Видите? Не проронил ни звука.
   Ибрагим, надо отдать должное, оказался смирным пациентом. Он прекрасно понимал: «табиб» обнаружил истинную причину его страданий. А все предыдущие доктора со шкурами, еще теплыми от того, что сняты с живого животного, и ваннами из человеческой крови — отъявленные шарлатаны. И больной хладнокровно глядел, как выходит очередная колоссальная филярия из огромной опухоли на плече.
   Уже было извлечено сантиметров шестьдесят, как вдруг, может, доктор сделал надрез чуть-чуть глубже необходимого, а может, паразит оказался необычайно длинным и толстым, но часть филярий оторвалась. Хирург хотел схватить оторвавшуюся часть, но опоздал: словно резиновая, она втянулась под кожу.
   У доктора вырвался вздох разочарования.
   — Ах, какая досада! — доктор. — Ладно! Начнем сначала, все равно вытащу. Теперь, кстати, могу продемонстрировать вам интересное явление… Видите выделяющуюся из паразита белую жидкость, густую, как каша, а тело при этом превращается в пустой мешок?
   — Прекрасно вижу, вижу даже беспорядочно движущиеся частицы, — ответил Андре.
   — У вас великолепное зрение. Эти частички — маленькие филярии, ищущие новое тело.
   — Спасибо! — выпалил Андре, ощупывая руки.
   — Не бойтесь, вам ничего не угрожает. Немного воды, и безопасность обеспечена. Белых, — пояснил «табиб», — эта болезнь поражает крайне редко благодаря чистоплотности, которой так недостает туземцам.
   Доктор сделал еще один надрез и в конце концов извлек вторую половину.
   Несколько минут отдохнув и подкрепившись солидной порцией пальмового вина, Ламперьер вернулся к изучению внешних и внутренних кожных покровов торса Ибрагима.
   Он успешно прооперировал двенадцать опухолей, больших и малых, и извлек соответствующее число филярии, совокупная длина которых составила порядка семи-восьми метров. Подобный результат казался окружающим чудом.
   Храбрый хирург так и светился: благодаря обширной колониальной практике он сумел правильно продиагностировать ужасную болезнь, доселе неизвестную в Европе.
   Процедура заняла более пяти часов! Все трое — оперирующие и пациент — валились с ног от усталости.
   — Ах ты, Фрике, чертов юнга! Радуйся, матросик мой, мы спасены, — сообщил доктор, выходя из хижины.

ГЛАВА 4

   Что такое «говорильня».Марш рабов.Сколько стоит двуногая скотина.Слово черного.Помехи.Кто начинает со стаканов и кончает дракой.Величие и падение африканского монарха.Три человека за девять фунтов соли.Подарок двух европейцев.В пути.Один верблюд и шестеро всадников.Кража королевского сокровища.Страшная месть.Любопытные открытия.Рабство.Продан собственным братом!..Отказ от свободы.Фрике и негритенок.
   Прошло две недели. Благодаря чудесной операции, проведенной хирургом морской пехоты, положение наших друзей намного улучшилось.
   И работорговец Ибрагим неузнаваемо изменился. Все ужасные бугры исчезли, глубокие послеоперационные раны заживали очень быстро, восстанавливалась мощная мускулатура, появилась красивая осанка.
   И вот сейчас, в семь часов утра, работорговец устроился под огромным баньяном[90], листва которого прикрывала от ярких солнечных лучей. Сидевшие на земле оказывались в приятной тени.
   Он ел! Безостановочно двигал челюстями и отрывал белоснежными зубами огромные куски лежавшего на широком фаянсовом блюде жареного мяса, поверьте, весьма аппетитного.
   Вкушаемый деликатес был приготовлен из почек носорога. Местный повар умело поджарил их на медленном огне, полив пальмовым маслом и густым соусом из толченых красных муравьев. Еда варварская, но подходящая для выздоравливающего.
   Как истинный мусульманин, Ибрагим запивал пищу холодной водой, поданной в сосуде из пористой глины; а по окончании трапезы осушил чуть ли не залпом огромный кувшин пальмового вина. Так Вакх[91], на мгновение уступив Магомету[92], взял реванш и восстановил свой престиж.
   — Эй, патрон[93], — радостно закричал знакомый голос. — До чего же вам к лицу все эти украшения!
   Фрике, наш друг Фрике, скормив в свое время слону солидный пук зеленой травы, подружился с животным и теперь пришел, чтобы пожелать «патрону» доброго утра.
   Молодой человек приоделся; новый наряд — бурнус с капюшоном на голове, и пара превосходных сапог на пятисантиметровых каблуках — ему очень шел. К тому же это одеяние наилучшим образом защищало от палящих солнечных лучей.
   Ибрагим постоянно изображал на лице гримасу, долженствующую обозначать дружескую улыбку, но когда лицо хмурилось, то выражение напоминало звериный оскал. Появились доктор и Андре.
   Хирург больше не пользовался кислородным прибором и чуть-чуть потолстел, чего не мог скрыть даже подаренный ему Ибрагимом бурнус. Андре же, одетый в европейский костюм, напялил на голову пробковый шлем.
   — Эй, матросик! — произнес доктор. — Что ты делаешь?
   — Здороваюсь с Озанором, черт побери!
   — Ах да! — заметил Андре. — Со своим дружком слоном.
   — Прекрасное животное, месье Андре; если бы вы знали, какой он умный, и соображает получше многих.
   — Не сомневаюсь. Однако почему ты прозвал его Озанором?
   — Дьявол! Да у него только один бивень.
   — Но ведь «озанор» — это же искусственный зуб. А у твоего друга нет вставных зубов, просто не хватает одного настоящего. Правильнее дать прозвище «Брешдан» — «дыра в ряду зубов».
   — Не спорю, но имя Озанор такое веселое, похоже на голубиное воркование… И слон уже на него отзывается, как человек.
   — Ладно, пусть будет Озанор.
   Ибрагим закончил завтрак, встал, жестом поприветствовал троих белых и отдал ряд распоряжений помощнику.
   Под навесом безостановочно били барабаны, абиссинцы быстро образовали большой круг.
   — Сегодня великий день, — сообщил своим спутникам доктор.
   — Почему великий? — спросил Фрике, понюхав воздух и плотно завернувшись в бурнус.
   — День «великой говорильни».
   — Ах да! Я бы поговорил денька через три-четыре, но не слишком хорошо умею торговаться на жаргоне мошенников.
   — Ибрагим собирается купить рабов — это военнопленные, несчастные, захваченные при набегах; попавшие в засаду и тому подобное. Их тут больше четырехсот. Каждого надо осмотреть, назначить цену, потом перепродать.
   — Ах, доктор! Как вы об этом говорите!
   — Дорогой Андре, я просто называю вещи своими именами; не бросаться же в безнадежную схватку со злом, пока оно, к сожалению, пребывает в порядке вещей? К тому же этих несчастных скоро поведут на португальское побережье и мы отправимся с ними, оттуда легче вернуться домой. Все, что мы в силах сделать, так это облегчить их страдания.
   — А что же такое «говорильня»?
   — Видите ли, здесь этим словом обозначают переговоры, в ходе которых стороны приходят к единой точке зрения. Часто переговоры ведут посредники, специально уполномоченные представлять стороны. Стороны ожесточенно торгуются, возникают споры между покупателем и продавцом. Тогда переговоры превращаются в длительную «говорильню».
   — И нам предстоит присутствовать именно при подобной процедуре — приобретения человеческих стад, а Ибрагим выступает в роли посредника.
   — Все это, возможно, займет два-три дня.
   — Увидите, в ход пойдут хитрость и двуличие, фонтан слов, жестов, проклятий, лести, заверений в дружбе — и обмен тумаками! Употребится гигантское количество жидкости, едкой, как раствор серной кислоты, называемой «огненной водой». Зато в конце настанет тишь да гладь. Поговорят — и хватит.
   В это время бой абиссинских барабанов сменился какофонией[94] оркестра племени осиеба.