– Морской болезнью?
   – Ну, или как там еще это можно назвать…
   – Морская болезнь? У меня? Никогда в жизни. Наоборот, появился волчий аппетит. Нельзя ли ускорить обед?
   – Но позволь, не прошло и двух часов, как мы встали из-за стола.
   – Возможно… Однако очень хочется есть. Я так счастлив, что сбежал из этой старой конуры на улице Ренар и больше не вижу угрюмой физиономии старой Мариеты, не слышу резкого тона госпожи Оберген, урожденной Ламберт, одно только имя которой – Аглая – производило на меня ужасное впечатление! Никогда не чувствовал себя лучше. Моя радость выражается в ненасытном голоде.
   – Итак, ты ни на что не жалуешься?
   – Абсолютно!
   – И нет никаких опасений за будущее?.. Тебя не страшат непредвиденные случайности?
   – Черт возьми, да зачем все это говорить? Я освободился от цепей, победил сомнения и нерешительность, обрел настоящего друга, доверчиво разделившего со мной свою любовь к морю.
   – Вот этим-то я и терзаюсь.
   – Ей-ей, нашел когда!
   – Самое время. Мне бы следовало сейчас отдавать команды, прислушиваться к ветру, управлять кораблем одним словом…
   – На языке простого бакалейщика это значит…
   – …Что «Дорада» скоро зайдет в Шербурnote 41 и ты сможешь сойти на берег, если в чем-то сомневаешься.
   – В этом и заключаются твои терзания?
   – Да.
   – Вот и чудесно! Забудь о них. Остаюсь здесь в качестве пассажира. Но знай: бездельничаю только до тех нор, пока не найдешь мне дело. Любому прогулочному судну я предпочитаю твое. Можешь ответить на это, что у меня неплохой вкус, что путешествие с таким другом, как ты, вполне компенсирует удовольствие бродяжничать в компании авантюристов, плавающих на наших пароходах. В этом я с тобой полностью согласен. Итак, вперед, к берегам Бразилии! Увидишь, обузой не буду.
   – Дорогой Феликс, ты самый лучший из моих друзей. Прости мои сомнения, я просто боялся втянуть тебя в какую-нибудь авантюру…
   – Да что с тобой сегодня? Говорил, что доверяешь мне, а сам изо всех сил стараешься сыграть эдакого мелодраматического злодея. Ну, кто ты?
   Контрабандист?..note 42 Работорговец?.. Пират?..
   – Не то, мой друг, не то!
   – А хоть бы все было и так? Что из того? Я собираюсь нажить в Бразилии миллион, может, и два. Остальное не имеет значения. Мне бы завалить деньгами мадам Обертен, урожденную Ламберт, или развестись, если ее сварливость раз и навсегда не утонет в денежном потоке.
   – Ей-богу, ты говоришь так, что я действительно оставлю при себе свои терзания и покончу наконец с этим.
   – Вот и чудесно, в добрый час! Кстати, у тебя великолепная коллекция охотничьего оружия.
   – Это от Гиньяра, с авеню де л'Опера.
   – Хорошо устроился, черт возьми!
   – Я без ума от охоты. Иногда удается позабавиться этим во время путешествий.
   – А у меня почти никогда не получается, дела без конца. Вообще, на улице Ренар я вел сидячий образ жизни.
   – Зато теперь можешь стрелять сколько угодно.
   – Не начать ли прямо сегодня? Нам то и дело встречаются большие стаи уток. Я был бы не прочь проверить дальнобойность этого прекрасного ружья двенадцатого калибра.
   – Как хочешь. Ты у себя дома. Но предупреждаю: эта птица дрянная на вкус, и к тому же я не смогу всякий раз нырять за твоей дичью.
   – Да это совершенно не важно! Главное – скоротать время до обеда.
   С этими словами пассажир оставил капитана наедине с картой и, прихватив патроны, вооруженный до зубов, поднялся на палубу, где устроился среди матросов, равнодушно наблюдавших за ним.
   Вскоре он открыл огонь по водоплавающим, подлетавшим в поисках пищи к самому кораблю. Благо у корабельного кокаnote 43 нашлось чем их приманить.
   Пах!.. Пах!.. Выстрел, второй, третий, четвертый… К великому изумлению матросов, пассажир владел оружием не хуже военного стрелка.
   Однако восхищение быстро сменилось испугом, а потом глухим гневом и страшной руганью. Перепуганные беспрерывным обстрелом, утки покинули «Дораду», а бакалейщик, у которого оставалось еще два патрона, стал искать новую цель. В это время что-то абсолютно черное, похожее на ласточку, стрелой пронеслось над кораблем. Охотник моментально вскинул ружье и подстрелил бедную птицу. Она камнем упала на палубу.
   Но вместо аплодисментов за превосходный выстрел, которому позавидовал бы любой, Феликс наткнулся на суровые лица бретонцев и услышал их отборную брань.
   Боцман, мужчина лет сорока, с упрямым лицом, коренастый, с непропорционально широкими плечами, поднял добычу и, повернувшись к сконфуженному Феликсу, сказал в упор:
   – К несчастью! Хотя и красивый выстрел, месье парижанин.
   – В чем дело, Беник?
   – Вы убили сатанита!note 44
   – Ну и что же?..
   – Как что? Вы разве не знаете, что эти Божьи птички – души погибших моряков? Убить сатанита, месье парижанин, все равно, что дважды убить человека, и не просто человека – матроса. Убить сатанита – значит навлечь на корабль беду.
   – Беник, вы меня пугаете. Я очень уважаю ваши поверья, но не знал… Мне остается лишь выразить глубокое искреннее сожаление.
   – Хорошо сказано, месье. Вижу, вы славный человек и к тому же друг капитана – а этим уже все сказано…
   – Если вы не откажетесь, в знак примирения и чтобы забыть о случившемся, угощаю всех двойной порцией водки.
   – Вы благородный человек, месье. Матрос никогда не откажется от вежливого приглашения. Бог мой! Бог мой! И как вас угораздило подстрелить сатанита! Не будь я Беник родом из Роскофаnote 45, – с вами случится несчастье.
   С наслаждением потягивая водку, матросы вполголоса обсуждали происшествие. И вот наконец пробил час, коего с нетерпением ожидал Феликс. Юнга сообщил ему, что пора садиться за стол, капитан ждет.
   Не обращая никакого внимания на все возрастающую качку, проворный мальчишка с необыкновенной легкостью сновал из конца в конец судна. Голые пятки лихо шлепали по палубе, и от морской бездны юнгу отделяла лишь невысокая бортовая сетка. Внезапно огромный бурунnote 46 захлестнул его, так что несчастный мальчуган даже не успел ухватиться за веревку и со всего маху вылетел за борт.
   Тотчас же раздался тот устрашающий клич, от которого кровь стынет в жилах:
   – Человек за бортом!
   – Ивон! Мальчик мой! – в ужасе закричал Беник. Юнга приходился племянником боцману.
   Второй помощник бросил спасательный круг.
   – Убрать грот!note 47 Убрать фок!note 48 Когда капитан впопыхах выскочил на палубу, корабль уже стоял.
   Кто-то снова страшно закричал: «Человек за бортом!» – и бросился в воду.
   Это был Феликс. В мгновение ока стащив с себя куртку, он вскарабкался вверх по сетке и, не думая об опасности, кинулся в бурлящие волны, в которых бился незадачливый паренек.
   К несчастью, если бесстрашный спасатель плавал как рыба, то юнга вовсе не умел плавать. Он судорожно барахтался, то и дело шел ко дну, но тут же, подхватываемый волной, на мгновение вновь появлялся над водой. И все это на глазах экипажа. Затем волна опускалась, и мальчишка опять уходил ко дну, простирая руки и испуганно вскрикивая:
   – Помогите!
   На этот жалобный крик отозвался Феликс:
   – Держись, малыш! Я с тобой!
   Измученный Ивон заметил спасательный круг, хотел было ухватиться, но промахнулся и в который уже раз ушел под воду. Следующий круг тоже пропал зря, волны тут же унесли его.
   Когда Феликс увидел мальчика в третий раз, тот был недвижим, словно мертвый.
   «Бог мой! Неужто поздно?» – подумал Обертен.
   В два приема он подплыл к безжизненному телу, что есть силы вцепился в тельняшку и, работая свободной рукой, попытался добраться до корабля. «Дорада» благодаря усилиям второго помощника отошла не слишком далеко. Однако в море опасность подстерегает даже такого смельчака, как Феликс Обертен. Он запутался в собственных штанах, к тому же юнга, которого спасатель пытался поддерживать под голову, тянул вниз. Бакалейщик плыл все медленнее, не хватало дыхания. Силы оставляли его, и Феликс начал сомневаться, что сможет догнать корабль.
   Беник от бессилия топал ногами, ругался как извозчик, проклинал сатанита – несомненную причину катастрофы, и хотел броситься в воду. Дважды капитан и два матроса силой удерживали его.
   – Несчастный! Разве ты не видишь, что пропадешь в волнах?
   – Гафельnote 49 за борт! – скомандовал Анрийон, увидев своего друга метрах в двадцати от «Дорады».
   Гафель прикрепили к якорной цепи и бросили в воду. Феликс заметил кусок дерева, собрал последние силы, проплыл еще немного, ухватился за него и, слабея, прошептал:
   – Тащите!.. Скорее… Иначе я утону.
   В результате всех перипетий «Дорада» оказалась развернута против ветра. К счастью, он немного успокоился. Этого было достаточно, чтобы матросы могли отдохнуть, растянувшись на палубе.
   Но как вытащить полумертвого ребенка и мужчину, который уже совсем выбился из сил?
   Феликс, изнуренный, с глазами, полными ужаса, чувствовал, что теряет сознание. Еще несколько минут, и будет поздно.
   Дело наконец дошло и до Беника. Он сбросил куртку и прыгнул в воду. Привязав мальчика к цепи, боцман крикнул матросам:
   – Тяните!
   – Теперь ваша очередь, месье, – обратился он к Феликсу, торопливо обвязывая его веревкой.
   – Уф! – прошептал тот. – Самое время…
   За борт выбросили третью якорную цепь. Это позволило выровнять судно.
   Когда Беник взобрался на борт, капитан перехватил у него из рук Ивона и отнес на кухню. Там он раздел парнишку и принялся приводить в чувство. Опомнившись, к нему присоединился и Феликс. Подошли еще два матроса. Потрясенные, они молча окружили мальчика, не подававшего признаков жизни.
   Потекли бесконечные, томительные минуты ожидания. Но вдруг юнга открыл глаза. Все облегченно вздохнули.
   – Спасен! – торжествовал капитан. – Кок! Чашку горячего вина! Я заверну его в одеяло и отнесу поближе к печке. А ты-то как, Феликс? Ну и плаваешь же ты, старик! Что-нибудь нужно?..
   – Лучшее лекарство для меня видеть, как малыш возвращается к жизни.
   Мало-помалу придя в себя, боцман ухватил своими ручищами руку Обертена, сжал ее так, что кости затрещали, и проговорил осипшим голосом:
   – Месье, у вас золотое сердце – слово Беника, я знаю, что говорю. Это настоящий поступок! Видите ли, малыш – старший из шестерых детей моей бедной сестры, она вдова, муж пропал в море… Вы спасли нас обоих. Поверьте, без него я не вернулся бы в Роскоф. Располагайте мной, как вам будет угодно.
   Произнеся столь пространную речь, обычно немногословный моряк смутился. Грудь его тяжело вздымалась, глаза наполнились слезами, он вот-вот готов был разрыдаться и без конца тряс руку Обертена.
   – Ну-ну, боцман, я сделал лишь то, что должен был сделать. Не будем больше об этом. А тебе, Ивон, – улыбнулся он мальчугану, – придется, пожалуй, подучиться у меня плаванию, чтобы впредь ничего подобного не повторилось.
   И так как Ивон, в свою очередь, начал быстро бормотать слова благодарности, Обертен перебил его:
   – Выпей-ка лучше вина, поспи хорошенько, и через два часа все как рукой снимет.
   – Позволь и мне поблагодарить тебя, дорогой мой Феликс, – произнес капитан, – без тебя…
   – Как? И ты туда же? Да вы сговорились свести меня с ума. Не надеть ли мне по такому случаю фрачную пару? К тому же я, по-моему, уже схватил насморк.
   Но напрасно парижанин пытался остановить поток благодарных речей. Как только он появлялся на палубе, его тут же обступали и устраивали настоящую овацию. Чем немногословнее были матросы, тем больше смущала Феликса их искренняя признательность.
   – Друзья мои, прошу вас, не надо преувеличивать мою заслугу в этом деле.
   – А знаете ли вы, месье, – начал один из матросов, – в какой компании оказались?
   – Да уж!.. – подхватил другой.
   – В компании? Не понимаю…
   – Видите ли, тот кусок дерева, что мы бросили вам, был в двух местах будто топором подрублен…
   – Рядом с вами сновала огромная акула…
   – Следы ее челюстей остались на гафеле. Правда, в это время вас уже вытащили из воды.
   – Акула? Здесь водятся акулы?
   – Еще какие, месье. Эти пираты шарят повсюду.
   – Ей ничего не стоило раскусить вас пополам. Во всяком случае, деревяшку она почти перекусила. Я даже слышал лязг челюстей.
   – Да-да, там остались следы от полудюжины резцов, знаете, такие глубокие проколы…
   В это время на палубе появился кок. Он объявил, что в который раз подогревает обед.
   Феликс спустился в кают-компанию. Неожиданное жуткое сообщение еще больше обострило его аппетит.
   Матросы продолжали обсуждать происшедшее, так и эдак прикидывая, какие ужасные последствия могло бы оно иметь. Припомнили и погибшего сатанита, и то, что Бог любит троицу. А значит, будущее сулило новое несчастье. В этом они были абсолютно убеждены.
   – Сами посудите, – обеспокоенно рассуждал кто-то, – когда в начале плавания убивают сатанита, жди беды…

ГЛАВА 4

Берег! – Тайна. – Пока Феликс спал. – Двести пассажиров в трюме. – Об ирландцах и китайцах. – Работорговля под маской. – Английская филантропия. – Софизмыnote 50 работорговца. – Что приносит торговля «черным деревом». – Белые тоже продаются. – Контрабанда. – Неопровержимый аргумент. – На восемнадцатый день пути. – Встреча в открытом море.
   Прошло двадцать пять дней.
   Беник и парижский бакалейщик почти не разлучались. Проводя вместе долгие часы, они болтали обо всем, но больше всего – о морском деле. Феликс вошел во вкус и, к неимоверной радости своего учителя, делал значительные успехи.
   В двадцатый раз Обертен заговаривал о том, что «Дорада» плывет в Бразилию окольными путями. И в двадцатый раз его собеседник отвечал:
   – Матерь Божья! Что вы хотите, месье, все дороги ведут в Рим.
   – Однако, дорогой друг, в таком случае наше путешествие слишком затянется.
   – Когда плывешь на паруснике, ни в чем не можешь быть уверен… Впрочем, это не самое важное, ведь мы отрабатываем наши деньги.
   – Кстати, я никогда не спрашивал у вас, сколько вы зарабатываете.
   – Здесь хорошо платят; к примеру, за месяц мне причитается семьдесят пять франков. Правда, этот великий писакаnote 51 взыщет часть в пенсионную кассу – когда-нибудь ведь и я сойду на берег. К тому же высокому начальству тоже надо на что-то жить. Сверх того – получу еще двадцать пять луидоровnote 52. Да за погрузку-разгрузку имею как грузчик. Итого примерно семь франков в день. В целом каждое плавание приносит тысячу франков, которые я откладываю на черный день. Это мое третье и, надеюсь, последнее плавание. По возвращении мы с Кервеном хотим на двоих купить рыболовное судно. Буду сам себе хозяин.
   – Вот это правильно, – подхватил пассажир, подумав про себя: «Если Беник уже в третий раз плывет на „Дораде“, то нужно держаться его, он знает, что и как».
   Успокоенный и умиротворенный, парижанин добавил:
   – Умный в гору не пойдет… Если «Дорада» плывет в обход, то в конце концов окажется в нужном месте.
   – Это так же верно, как то, что солнце стоит над нашими головами! – согласился боцман.
   Внезапно сверху раздался крик, заставивший морского волка вздрогнуть:
   – Земля!
   – А, черт! Я как в воду глядел. Беник, вы видите землю? А я лишь понапрасну напрягаю глаза.
   – Через час заметите серую полоску, а вечером бросим якорь, если, конечно, ничего не случится…
   – Превосходно! Тем временем можно вздремнуть. Это лучший способ убить время.
   Феликс заснул мертвым сном. А когда, весь в поту, проснулся, была уже ночь. Дверь его каюты оставалась настежь открытой.
   Корабль недвижно стоял, а наверху слышался какой-то шум, непрерывная возня. На борту явно что-то происходило. Обертен поднялся на палубу. Здесь было много народу: перекатывали бочки, перетаскивали ящики, тюки, мешки, покрикивая на непонятном языке. Всюду проникал резкий специфический запах: смесь бурдюкаnote 53 и тростниковой водки.
   – Чудесно! Работают и пьют… Все это меня не касается. Лучше, пожалуй, вернуться в каюту, открыть баночку консервов, откупорить бутылку бордоnote 54 и, хорошенько подкрепившись, завалиться снова спать. Поль совсем обо мне забыл. Впрочем, могу его понять. Дела есть дела, как говорит моя супруга. А с другой стороны, там, наверху, мне могут намять бока.
   Близость земли подействовала на пассажира лучше всякого снотворного. Несмотря на шум, он опять заснул и проснулся от голода – за время плавания он уже почти свыкся с ним – средь бела дня. «Дорада» была уже в открытом море.
   – Поль! А как же обед?
   – Кушать подано, – ответил капитан, не в силах удержаться от хохота. – Правда, должен тебя предупредить: сегодня стряпня у нас на скорую руку. Вчера все, в том числе и кок, работали так, что едва не свалились с ног.
   – Усталость усталостью, а есть все-таки надо.
   – Согласен! Слава Богу, поработали на славу. Все пассажиры на месте.
   – Пассажиры?.. А разве я не один?
   – Да нет, в трюме еще двести человек.
   – Двести?! – опешил бакалейщик.
   – Ровно две сотни, ни больше, ни меньше.
   – Но они задохнутся в трюме!
   – Не беспокойся, там есть решетки.
   – Решетки… Это что, узники?
   – Как тебе сказать?.. Это рабочие руки… Ну, словом, чернокожие, которых я везу в Бразилию.
   – Работорговля… Вот чем ты занимаешься.
   – Не говори глупостей. Ты прекрасно знаешь, что работорговли больше не существует, а значит, не существует и невольников. Рабов заменили наемные рабочие.
   – Почему же тогда твои так называемые эмигранты заперты, почему грузили их в спешке и ночью? И это внезапное отплытие… Все это, мой дорогой, смахивает на похищение.
   – Не скрою: несчастные здесь не по собственной воле. Однако через несколько дней они и думать об этом забудут, а потом, в Бразилии, когда станут работать на золотых и алмазных рудниках, и подавно почувствуют себя самыми счастливыми в мире.
   – Хорошо. Если ты не слишком занят, будь добр, объясни, в чем, собственно, заключается эта операция. Скажу тебе прямо: она мне представляется не совсем честной.
   – Все просто. Как поступают ирландцы, когда кончилась картошка и нечего есть, когда англичане выкидывают их из жалких лачуг?
   – Они эмигрируют за океан в поисках лучшей жизни и добрых хозяев. Правительство Объединенного Королевства создает для этого все предпосылки. Переселенцев сажают на пароход – и в Америку!
   – А как поступают китайцы, когда не хватает риса и жестокий голод опустошает страну?
   – Тоже эмигрируют.
   – Они приходят в так называемые эмиграционные агентства, а потом долго ждут корабль, который отвезет их на другой конец Тихого океана, где рабочему человеку легче живется.
   – Я понимаю твой намек.
   – А почему ты думаешь, что ирландцы или китайцы с радостью покидают родину, пусть даже и столь жестокую к ним?
   – Но я вовсе так не думаю.
   – Несчастных подталкивает к этому нужда. Всего одна их подпись, заверенная прокурором или агентом, и рабочие уже не принадлежат сами себе.
   – Как, разве они не имеют права вернуться?
   – Нет, с этой минуты они наняты; по крайней мере три года обязаны работать на хозяина, чтобы оплатить свой приезд. Их кормят, одевают, дают кров…
   – Ты хочешь сказать, что бедняги работают бесплатно?
   – Не то чтобы совсем… Небольшой заработок все же есть: двенадцать – пятнадцать франков в месяц.
   – Но ты же прекрасно знаешь, что такого рода наем – всего лишь замаскированная работорговля. Из людей выкачивают не деньги, а саму жизнь.
   – Если тебе так больше нравится, пожалуйста, называй это торговлей белыми, желтыми рабами на английский манер…
   – Не понимаю…
   – Сейчас поймешь.
   – Тех, кто там, внизу, ничто не заставило бы покинуть родину добровольно. Им неведомы злоключения ирландцев, китайский голод, жизнь негров относительно благополучна, по крайней мере свободна.
   – Заблуждаешься, мой дорогой. Все они во власти вождей, которые просто убивают их, если не удается продать. Уж поверь мне! Нашим чернокожим повезло, их жизнь в безопасности. К тому же у них появилась возможность очень неплохо устроиться.
   – Твои доводы совершенно неубедительны. Мне кажется, что, если бы эти вожди, эти жестокие тираны были лишены возможности торговать людьми, то есть если бы вы не предоставляли им эту возможность, страшной охоты на людей не было бы и в помине. Белые сами греют руки на этой отвратительной индустрии.
   – Может быть, ты и прав. Однако я бессилен что-либо изменить. Таков порядок. Не я его устанавливал… Но мне он выгоден.
   – Скажи, а к чему ночная погрузка, это бегство, тайком, по-воровски? Если это допустимо, даже позволено в цивилизованном мире, чего стыдиться, почему надо прятаться?
   – Нет ничего проще. Для начала в двух словах об английской морской полиции. Видишь ли, я не верю в человеколюбие англичан. Ни один рабовладелец не обращался со своими людьми с такой жестокостью, какую они проявляют в отношении ирландцев.
   – Однако именно они так много сделали для отмены рабства. Они притесняют своих белых соотечественников, но зато выступали за освобождение чернокожих.
   – Пустые слова, и только! Вникни. Как и почему в тысяча восемьсот сорок пятом году был принят Абердинский билль, согласно которому английский крейсер наделен практически неограниченными полномочиями? Он имеет право преследовать невольничий корабль в водах любого государства, захватить, сжечь или потопить его, а экипаж отдать под суд на острове Святой Еленыnote 55 или в Сьерра-Леоне, а то и просто повесить по приговору военного трибунала. И все это лишь потому, что работорговля обогащает иностранные колонии, особенно наши, а отмена работорговли разорит их.
   – Да какая разница? Главное, чтобы чернокожие были свободны!
   – Целиком и полностью разделяю твои чувства. Но знаешь ли, что измыслили эти гениальные Тартюфы?note 56 Знаешь ли, что делают эти филантропыnote 57 при встрече с кораблем, полным рабов?
   – Ты же только что сказал: топят судно, вешают команду…
   – Да я не об этом. Что, по-твоему, происходит дальше с неграми?
   – Понятия не имею.
   – О, ты, конечно, думаешь, они препровождают несчастных прямо в объятия безутешных родных.
   – Безусловно.
   – Ошибаешься, дружище! Что с возу упало, то пропало. Невольники просто-напросто меняют хозяина. Крейсер отправляет их в какую-нибудь английскую колонию. Да-да, так оно и происходит. По сей день. Вот почему мы работали ночью и так внезапно ушли в море. В своем стремлении обескровить чужие колонии англичане далеко зашли. Они опутали чернокожих рабочих таким множество оскорбительных и дорогостоящих формальностей, что законно эмигрировать сейчас почти невозможно.
   – И что же?
   – Скажи, Феликс, случалось ли тебе, торговцу колониальными товарами, уклоняться от уплаты налогов? Считаешь ли ты контрабанду столь же постыдным делом, как и воровство?
   – Ну. Ты скажешь.
   – Хорошо, так и запишем тебя не будет мучить совесть, если удастся в обход законов раздобыть сотню-другую гектолитров вина или иного снадобья, за которое на таможне пришлось бы платить пошлинуnote 58.
   – Я не сказал нет. Контрабандой грешат не только крупные торговцы, но и обыкновенные смертные. Но к чему ты клонишь?
   – К тому, что мне хотелось бы обойти формальности. Иначе могу потерять месяца три. Я француз, но исповедую известное американское правило время деньги! Бегая по конторам, мне пришлось бы сначала добывать разрешение из столицы, потом разрешение начальника порта, а он волен сказать и да и нет. Еще я должен был бы получить медицинское свидетельство, а затем разрешение военно-морского ведомства. И все это, заметь, оплатить из собственного кармана. На эту беготню уйдет и время и деньги, а в результате – от ворот поворот. Нет, так ни черта не заработаешь. Предпочитаю обходиться без волокиты. На свой страх и риск снарядить судно, а там куда кривая вывезет!
   – Послушай, но ведь все эти формальности обеспечивают безопасность тебе и твоему компаньону.
   – Не больше, чем расписка или любая иная бумажка – негоцианту. Ты, бакалейщик, в своем деле пользуешься услугами контрабандистов. Или не пользуешься. Хозяин – барин. Для меня контрабанда мое дело. До сих пор мне сопутствовал успех. Я не лучше и не хуже тех, у кого в кармане разрешение.