Бутяков Леонид. Владигор

   Пробуждение было тяжким. Шкура медвежья к земле примерзла, словно не под человечьим телом лежала, а под камнем холодным. Ноги-руки закоченели, чужими Владию показались… Встал, размялся, спиной о сосну потерся, чтобы чувствительность телу вернуть. И ахнул: Утреннюю звезду упустил! Первый страх прошел, за ним — новый. Не тот лес, в котором спать ложился! Была полянка сухонькая, теперь — низинка мшистая. Березки росли по краю, теперь откуда-то две сосенки кривые в середке взялись. И на траве желтеющей — иней. Значит, подумал Владий, в Заморочный лес я еще с вечера вошел, да не заметил. Сколько мороки теперь ждать? Ладно, управлюсь! Языком за щекой пощупал, кусочек корешка отыскивая. Неужто во сне проглотил? Впрочем, не о том забота. Идти надо. Идти…

5. Заморочный лес

   ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ему трудным не показался. Если что и мешало, так только буреломы лесные. Обходить их не мог, боясь с верного пути сбиться, поэтому напролом шел, себя не жалея. Изодрался весь, чуть глаза не выколол! После полудня сообразил вдруг: есть не хочется. Отчего так? Готовился же поголодать немного, грибами и ягодами попотчеваться, лесным духом продержаться. А тут полное ощущение, что опять Дироньины щи в животе бултыхаются! Славные были щи!..
   Шел Владий по лесу, насвистывал. Заметил внезапно, что он один в лесу шумит, а более никто не осмеливается. Птица крылом не хлопнет, белка в листве не мелькнет, змейка из-под ног не скользнет. Мертвый лес. Тогда ему страшно стало.
   Остановился, опашень с плеча скинул, принюхался. Вспомнил, как Диронья говорила: сам к духу привыкнешь, а нечисть близко не подойдет. Нож, однако, из-за пояса вытащил. И ночлег пораньше решил себе обустроить понадежнее: четыре орешины срубил, вокруг себя положил, заговорив, как сестра учила, в руке чародейский перстень зажал… Но вспомнил, что корень жар-цвета, как ворожея велела, не пожевал. Достал его из-за пазухи, примерился: надолго ли хватит? Отсек кусочек. Странным на вкус показался корень, сладким слишком…
   ВТОРОЙ ДЕНЬ начался морозцем. Да не таким, что вчера примерещился, а вполне серьезным — со снежком, с метелицей. Среди лета откуда же? Однако этот вопрос не очень затронул сознание Владия. Проснувшись, он чувствовал себя не просто хорошо отдохнувшим, а словно обновленным, готовым единым махом и много верст прошагать и с лешаком поспорить, если придется.
   Снег, выпавший ночью, быстро растаял, к полудню солнце вновь стало припекать. Пришлось опашень скатать, концы обвязать ремнем и пристроить на плечо наподобие переметной сумы. Все равно жарко было. Когда солнце в зенит поднялось, остановился для передышки. Кстати и озерцо лесное подвернулось, тихое, с пологим бережком. Владий, не раздумывая, с себя одежду сбросил, голяком в воду забежал, разгоряченное тело прохладой балуя.
   И застыл, пораженный! С противоположного берега входила в воду прекрасная девушка: светлые волосы по плечам рассыпаны, высокая грудь обнажена, только нижняя юбка бедра облегает и по воде стелется. Владий присел в мелководье, затаился. Знакомое что-то померещилось ему в этой девушке. А она, с головой окунувшись, водой скрытая, проплыла почти до середины озерца, вынырнула с радостным смехом. Обмер Владий: быть того не может! Признал он смех — так звонко и заливисто только Любава смеяться умела.
   Уж было рванулся Владий к сестре, но в последний миг удержал себя, даже губу закусил, чтобы не вскрикнуть. Откуда здесь Любаве взяться? Если беренды ее в Заморочный лес завели, разве позволили бы одной, без пригляда, купаться? Да и не стала бы она свое тело у них на глазах обнажать, всегда стыдлива была… Любава ли это?
   Стараясь водой не плеснуть, Владий переместился в укрытие понадежнее — под нависшие с берега зеленые ветви плакучей ивы. Из-за них стал наблюдать за купанием русоволосой девушки, столь похожей на его сестру. Она, казалось, ничего вокруг себя не замечала. По кругу плавала, солнечным лучам то грудь выставляя, то загорелую спину. Потом о чем-то задумалась, помрачнела лицом — и протянула руки в ту сторону, где прятался княжич.
   — Милый братец, — услышал он ласковый голос. — Иди же ко мне, иди! Или утонуть боишься? Так я помогу тебе. Ты только от берега оттолкнись, а я уж здесь тебя не оставлю…
   Жутко стало Владию от этих слов. И Любавин голос, и не ее. Ласковый, а будто смертным холодом повеяло. Но глаз не отвести, тянет его в сестринские объятия, сил нет противиться. Напряг ноги, чтобы от песчаного дна сильней оттолкнуться и в несколько взмахов до сестры доплыть. И вдруг почувствовал, словно что-то за шею его придержало. Оказалось, шнурок с нанизанными на него княжеским родовым знаком и чародейским перстнем зацепился за ивовую ветку. Владий руку к горлу протянул, высвобождаясь, коснулся аметиста ладонью — тут же как молнией его пронзило от ладони до пят! Ударил камень своей волшебной защитной силой сразу и в тело, и в разум.
   Владий тряхнул головой, прогоняя наваждение, попятился к берегу. Песчаное дно под ногами вязким стало, не отпускает, затягивает. Он за ветви ухватился, силы собрал, рванулся. Ива прогнулась над водой, но выдержала, не надломилась. Выкарабкавшись на берег, упал он в траву, тяжело дыша. На озерцо посмотрел и вскрикнул.
   Прямо на глазах почернела вода, затем мутно-зеленой ряской покрылась, поросла коричневыми кочками и осокой. Уже не озеро — гнилое болото! А где же девушка, так похожая на Любаву? Ее и вовсе не узнать, она в жуткое страшилище превратилась: русые волосы стали грязными водорослями, гладкая кожа ржавым мхом покрылась, глаза шарами красными выкатились и глядят злобно.
   — Уйти хочешь, сын человечий?! Не выйдет!
   Она дико захохотала, сотрясаясь всем своим мерзким телом. Так вот кто это, догадался Владий, болотное чудище — кикимора! Жуткий смех ее, разительно отличавшийся от прежнего, звонкого и переливчатого, но обманного, заставил его окончательно прийти в себя. Он кинулся к тому месту, где оставил свою одежду и охотничий нож. Краем глаза успел заметить, что кикимора уже близко: болото для нее — как дорожка утоптанная.
   Владий опашень с земли подхватил, отмахнулся им, заставив болотную уродину в растерянности остановиться возле берега.
   Похоже, что дух светлого дыма, пропитавший медвежью шкуру, и заговоры старухи Дироньи и в самом деле нечисть отпугивают. Морщилась кикимора, клыкастый рот скалила, однако больше ни шагу вперед не делала.
   Воспользовавшись ее замешательством, княжич кое-как оделся, не забывая между собой и кикиморой опашень, как щит, выставлять. Надо было, конечно, просто в охапку все похватать и улепетывать от болота подальше. Не сообразил сразу. Уродина его промашку встретила новым взрывом жутковатого хохота, от которого нутро Владия охолодело. Еще страшнее стало, когда увидел — ручищи кикиморы расти стали, вытягиваться по-змеиному, подбираясь к нему, стараясь в кольцо охватить. Зеленые, до запястий мхом покрытые, а кисти чешуйчатые, пальцы многосуставчатые, с цепкими когтями… Вот-вот сграбастают!
   Княжич извернулся, едва избегнув смертельного объятия. Один ноготь только плечо задел, оставив обжигающий след. Не дожидаясь новой попытки, он выдернул нож из ножен, рубанул им по ближней руке что есть силы. Кикимора взвизгнула, отдернула пораненную ручищу, из которой потекла на траву коричневая кровь. Вторым ударом Владий сразу два мерзких пальца на другой ее руке отсек. Они, едва на землю упав, обернулись двумя змейками: по виду гадюки, но головки крысиные. Змейки в болото бросились, зашуршали осокой, в кочках укрылись.
   Он изготовился к новым выходкам кикиморы, выставил вперед нож. То ли этой готовностью к бою Владий испугал уродину, то ли раны, им нанесенные, оказались болезненными, только она оставила свои попытки добраться до княжича. Ручищи назад втянула и мелкими шажками попятилась. В середке болота замерла, попищала немного, словно жаловалась кому-то, и обернулась замшелой корягой, наполовину притопленной в черной воде.
   Владий облегченно вздохнул, утер со лба холодную испарину и, не задерживаясь больше у зловредного места, быстро зашагал прочь.
   Еще долго за спиной что-то гукало и ахало, дальней грозе подражая. На чистом же небе ни облачка не было. Вероятно, лешаки над кикиморой потешались: упустила добычу, дурында! Владий спешил, не оглядывался. Сапожки, правда, ноги натерли, скинуть пришлось и босиком топать. И ссадина на плече ныла. С ней Владий решил перед сном разобраться. Говорила ведь ворожея, что корень жар-цвета любую хворобу снимает, значит, с царапиной от когтя кикиморского тоже справится.
   НА ТРЕТЬЕ УТРО под снегом проснувшись, Владий совсем тому не удивился. Если предыдущими ночами зима в Заморочном лесу властвовала, почему этой ночью должно быть иначе? Он знал уже, что с восходом солнца начнется дружная весна, к полудню перейдет в жаркое лето, а на закате сменят его осенние листопады и мелкий дождичек. Не задумывался он и о пропитании, ибо за все это время еще ни разу не почувствовал голода. Вероятно, сладкий корень жар-цвета сытнее любых пирогов и каши: кусочек на ночь пожуешь — на весь будущий день хватит.
   Немного беспокоила княжича одежка, которая прицла в полную негодность. Порвалась, поистрепалась лишком быстро из-за колючих кустарников и буреломов, встречавшихся на пути. Сапожки из мягкой кожи почему-то ужались — на ноги не натянуть. Пришлось вделать простенькие обмотки из остатков рубахи, на бедра тоже тряпицы накрутить, скрепив их по талии поясом. Хорошо еще, что медвежий опашень цел и невредим остался, от любой непогоды укрывал и нечисть лесную отпугивал.
   Сегодня, помня наказ Дироньи, Владий собирался, дождавшись зорьки, повернуть на юг. В рассветной дымке он оглядел полянку, на которой провел ночь, и понял вдруг, какой опасности подвергался во сне. На снегу, начинавшем быстро таять, виднелось множество следов. Очень похожие на человеческие, только раза в полтора-два крупнее, они были повсюду. Только место его ночлега нетронутым оказалось: ближе чем на пять шагов никто не приблизился.
   Упыри то были, лешаки или оборотни? Впрочем, какая разница! Заговоренный опашень не подпустил нечисть, спасибо Перуну, хотя ее много тут потопталось. Хуже было, что следы уходили как раз в южную сторону, куда и Владию путь держать… Ничего не поделаешь, идти надо. Поправив нож на поясе и с опаской поглядев на ближайший кустарник, он пошел вдоль цепочки исчезающих следов.
   Зимний предрассветный час сменило теплое весеннее утро. Следы нечисти стали неразличимы, сошли вместе со снегом. Владий надеялся, что и сама нечисть точно так же пропала в никуда с его дороги. Он даже повеселел от этой мысли и засвистал тихонько, себя подбадривая. А то больно муторно шагать по лесу, где ни птица, ни зверь жить не пожелали. Единственное, что хоть как-то оживляло изредка Заморочный лес, — журчание бьющих из-под земли ключей. Лишь из них, насквозь прозрачных и холодных до ломоты в зубах, позволял себе Владий воды напиться. Попадались и другие ключи — горячие, с неприятным резким запахом. Над ними парок беловатый клубился, а вода была мутно-серой. Их княжич стороной обходил, боясь какого-нибудь подвоха.
   Впереди вдруг затрещал валежник, и шагах в тридцати от Владия выросли две долговязые фигуры. Одеты они были в драные балахоны, на глаза надвинуты бесформенные шапки из облезлого меха. Один в руке дубину сжимал, другой вроде бы без оружия. Но видок у обоих жуткий… Владий метнулся за ближнюю сосну — и головы долговязых за ним повернулись. Постояв немного, они неторопливо двинулись к нему. По этой разболтанной, вихляющей походке Владий и опознал их; кровопийцы чащобные, упыри!
   Считалось, что они выходят на свой страшный промысел лишь по ночам, а днем от солнца прячутся, спят в глубоких норах или в брошенных медвежьих пещерах. Почему же эти двое средь бела дня бродят? Спаси, Перун, да не двое их — больше! Еще парочка слева из-за пригорка вышла. И справа, в орешнике, тоже двое маячат. Значит, в обхват на него заходят!
   Нет, разбираться тут, по какой причине семейка упырей, не испугавшись солнца, за человеческой кровью охотится, некогда. Владий со всех ног бросился бежать, устремившись в промежуток между первой и второй парочками. Стрелой взлетев на пригорок, останавливаться и оглядываться не стал. Почти кубарем скатился в низину, напролом протаранил чахлый кустарничек, через поваленную осину перепрыгнул… Бежал, пока задыхаться не начал. Только тогда решился на шаг перейти и осмотреться, прислушаться.
   Кажется, тихо, не слышно погони. Еще какое-то время прошагав, уняв сердцебиение, он выбрался на откос небольшого холма. Здесь передохнуть — никто незаметно не подкрадется. Владий лег в траву, вытянул дрожащие от напряжения ноги, но расслабиться полностью не мог. Не верилось, что легко от погони ушел. Ведь говорят, хуже нет — семью упырей встретить. Не отвяжутся, пока своего не добьются. От одного кровопийцы еще можно отбиться. А когда их несколько, они гонят человека, как зверюшку, и улучают момент, чтобы всем скопом навалиться, жилу перекусить, высосать кровь до капельки. Мясо человеческое им не нужно, его волкодлакам оставляют. Вот если один упырь напал, то он, конечно, всю кровь сразу выпить не может. Но человек все равно перестает человеком быть. Либо уводят его в логово и там другие остатки крови высасывают, либо, если семейству прибавление требуется, такого же упыря из него сотворяют.
   Вспоминая эти рассказы, Владий одного понять не мог: почему кровопийцы днем объявились? Ночью, теперь это ясно, именно они вокруг шастали. Отпугнул их опашень Дироньи. Может, и сейчас погони нет по той же причине?
   Неподалеку зашуршало что-то в траве, и Владий мгновенно вскочил на ноги. Но нет, не упырь, а непонятно кто: росточком с пенек, похож на бурундука, личико сморщенное, стариковское, ручки-лапки кривенькие. Да кто же это?! Существо не столько страшное, сколь потешное — пальцы в рот вложило и как свистнуло! Владий даже головой затряс, унимая звон в ушах. А когда слух вернулся, новые звуки донеслись: трещали ветки под ногами приближающихся упырей.
   — Ах ты, мразь! — воскликнул княжич. —Доносчик поганый!
   Он подскочил к старичку-пенечку и со всего маха врезал по нему ногой. Тот, заверещав, покатился по склону холма. Владий вновь бежать пустился, на ходу выбирая направление.
   И едва не угодил в лапы упырей.
   Вероятно, сверху лишь двое к нему подошли, а остальные поджидали, когда он сам на них выбежит. Так и случилось. Обступили они его возле березовой рощицы, преградив все пути к отходу.Стояли покачиваясь и на каждый прыжок Владия головы поворачивали. Выжидали чего-то.
   Владий оглянулся. Сзади уже подходил тот, у кого дубина в руке. Однако приближался он не слишком уверенно, словно никак не мог свою жертву увидеть. И тут осенило княжича: слепые они! Ночью не хуже совы видят, а при солнечном свете только по запаху или по шуму двигаются!
   Владий ножны с пояса сорвал и, нож в руку зажав, пустые ножны в сторону отбросил. Тотчас головы упырей туда повернулись. Он замер, даже дышать перестал. Но упыри подвох заподозрили, головами закрутили. С места не тронулись, а руки развели, чтобы помешать человеку на свободу вырваться. Неужели не получится их обмануть?.. Он рассердился вдруг на себя. Если со слепыми неповоротливыми дылдами не управишься, то в бою со зрячим и резвым противником что от тебя ждать,сын Светозора?!
   В следующий миг, завопив дурным голосом, Владий прыгнул на ближнего упыря, чиркнул лезвием ему по животу и тут же назад отскочил, молча, в комок сжавшись, бросился под ноги другому. Тот нападения не ожидал, свои ручищи туда вытянул, откуда только что вопль жертвы был слышен. Поэтому, потеряв равновесие, повалился на землю, едва не придавив Владия. Хорошо, что крепкий и жилистый княжич всегда ловкостью в борьбе отличался — и не только с ровесниками знатными, но и с дворовыми подростками. Откатившись в сторону от падающего на него упыря, он по-кошачьи вскочил на руки и на ноги, боднул набегавшего третьего долговяза головой в пах, вновь откатился и тут уж без всяких уверток ударил ножом в согнутую спину. И еще раз, и еще! Брызнула прямо в лицо черно-фиолетовая жидкость, которую и кровью-то не назовешь. Попадая на человеческую кожу, она сразу превращалась в гладкие юркие шарики, сбегающие вниз на траву.
   Владий зажмурился. Ему стало дурно от одного вида этих мелких фиолетовых шариков, скользящих до его рукам, по голой груди… Подавив отвращение, он глянул под ноги, где, прилегая к его ступням в грязных обмотках, образовалась лужица из сливающихся воедино капель-шариков. Лужица на глазах мертвела, затвердевала холодным оловом. С невольным криком он рванулся из нее, оставляя клочки тряпок и кожи.
   На этот крик тут же повернулись упыри, скачками саженными бросились за ускользающей добычей. И застыли вдруг, поводя носами из стороны в сторону. Учуяли фиолетовую кровь сродственника…
   Похоже, это и спасло княжича. Фиолетовый дух ближе к упырям был, чем человеческий. Да и медвежий опашень отпугивал. Замерев над извивающимся телом порезанного Владием упыря, пять долговязых фигур закачались, как верхушки елей под сильным ветром, забормотали что-то нечленораздельное, а затем — о ужас! — упав на колени, присосались к еще дергающемуся собрату, как пиявки болотные.
   Владий наблюдал за происходящим, укрывшись в березовой рощице. Содрогался от мерзостного зрелища, но глаз отвести не мог. Дальше двигаться тоже сил не было — ступни кровоточили, колени дрожали, от страха зуб на зуб не попадал. Ясно, что упыри, собратом напившись, на свежую кровь потянутся, не отстанут. Как поступить? Сбить с толку!
   Он сорвал с ног клочки обмоток и разбросал их в разные стороны как можно дальше. Набедренной повязкой, о наготе не беспокоясь, заново ступни обвязал, чтобы кровь на землю не попадала. Нарвал пучки травы, обтерся ими и тоже раскидал-развесил по березовым веткам и черничным кустам за рощей. Повезло ему, что поблизости светлый ручеек пробегал: по руслу его побрел, шатаясь от усталости. Вышел к болотцу, но дальше — в топкие места — идти не рискнул, да и сил уже не было. Поэтому лишь посуше пригорок отыскал, упал на него ничком, грудью к земле прижавшись, забылся в тягостной полудреме…
   — Нет здесь, нет, я бы почуял.
   — И я говорил, что за болото идти надо, там…
   — Цыц, оглодыши! Не смогли удержать, а теперь болтать горазды. Раньше надо было носами ворочать.
   — Так мы ворочали. Крови много было, след сбился.
   — Близкой мертвой напились, вот живую и не пронюхиваете!
   — Так и ты, Синюшка, с нами пил…
   — Цыц, я сказал! Пил не пил, теперь не важно. Упустили заморыша, что хозяин скажет? Не вам, а мне отвечать.
   — Лешак виноват, он прежде времени свистнул.
   — И что за хозяин такой, если сам не знает, где его ворог прячется? Может, не ворог был вовсе, просто человек прохожий. Мы-то откуда ведаем? И говорить ему ничего не надо.
   — Уходить пора, Синюшка, гляделки болят — мочи нет. Не видят ничего, а болят, напасть какая!
   — Не гундось, самому не легче. Ладно, возвращаемся. Жаль, свежая кровушка, сладкая, вкусная… Упустили, оглодыши!
   Словно сквозь пелену густую доносились до Владия эти слова. Лежал, шевельнуться не мог. Совсем рядом упыри стояли, но почему-то его не чуяли. Может, Пе-рунова сохранка, о которой ворожея толковала, помогла княжичу? Ни о чем он не думал, в землю вжимался, прятался.
   78
   Постояв еще немного, упыри развернулись и ушли, в деревья со слепу тыркаясь. Владий долго в траве лежал, выжидал. Слава Перуну, кровопийцы оставили его в покое, убрались ни с чем в свое поганое логово.
   Постепенно приводя в порядок свои мысли и чувства, он вдруг понял, что упыри именно на него охотились, выполняя чей-то приказ. Ведь говорили они про какого-то «хозяина», считающего княжича своим врагом. Что это значит? А тот мерзавчик-пенечек кем был? На «хозяина» не больно похож. Наверно, просто выслеживал, другую нечисть наводил. И еще раз навести может… Уходить надо, пока не поздно!
   Убегая от упырей, Владий не обращал внимания на солнце, которое теперь скрыто было низкими грозовыми тучами. Отец учил его в лесу стороны света разбирать: по мху на камнях, по кронам деревьев. В обычном лесу — не в Заморочном, где все шиворот-навыворот. Как далеко отклонился он от верного направления и куда теперь идти? Задрав голову к небу, он долго высматривал солнечный проблеск в черных тучах. Решив наконец, что солнце уже за полдень перевалило, и найдя в небе самое светлое пятно, побрел почти наугад.
   Гроза разразилась, когда он оказался как раз посреди голого места — на огромной поляне, тут же ставшей болотистой, хлюпкой. С трудом отыскивая твердую землю, то и дело увязая по щиколотку, падая в неприметные, поросшие травой колдобины, Владий окончательно заплутал. Две причудливо сросшиеся сосны на краю поляны показались ему добрым великаном, которого Перун прислал, чтобы защитить княжича. Забившись в ложбину меж их корнями, с головой укутавшись в медвежий опашень, дрожа от холода и усталости, он провалился в беспокойный сон…
   Во сне явился ему чародей, сам белоголовый и одетый во все белое. Чародей держал в руках золотую чашу, до краев Наполненную дымящимся отваром, бормотал над нею непонятные слова. Что-то, наверно, видел он в этом отваре, ибо лицо старика то сердитым становилось, то спокойным, то озабоченным. Подойдя к человеку, лежащему возле огромного очага, чародей окропил его волшебным отваром. Человек вздрогнул, изогнулся всем телом, но глаз не открыл. И вновь чародей забормотал над чашей, хмурясь больше прежнего.
   Вдруг старик почувствовал, что за ним наблюдают. Поставив чашу на край дубового стола, он внимательно оглядел помещение и, растопырив пальцы, подошел к одному из окон. За окном бушевала гроза, хлестал водяными жгутами ливень. Однако, похоже, иное в этом буйстве природы виделось старику. Пальцы чутко подрагивали, улавливая незримое.
   — Держись, мой мальчик, — прошептали его губы. — Знаю, что ты жив и к цели своей идешь. Ничего иного мне не открылось: ни где ты, ни с кем ты. Перун тебя хранит, знать, и для Синегорья не все потеряно. Не отступай, с отцом равняйся, о княжестве думай. Встретимся, когда время придет…
   Откуда такой сон и к чему, Владий даже не пытался разобраться. Пробудившись поздним вечером, под ясным звездным небом, он решил пройти еще немного. Жалко было времени, потерянного из-за бегства от упырей и непогоды. Определившись по звездам, он зашагал на юг, довольный тем, что яркий лунный свет озаряет его путь. При таком свете, да по здешнему редколесью, на удивление чистому, без цепких кустарников и завалов, пожалуй, можно и половину ночи отшагать. Лишь бы вновь нечисть какая не помешала.
   Заметно похолодало. На траве засеребрился иней. Но морозец не беспокоил Владия, напротив, бодрил, подстегивал. И все же каждый шаг стал даваться труднее словно невидимая ноша давила на плечи, гнула к земле. В ушах появился раздражающий звон, ноги начали спотыкаться на ровном месте. Сделав еще несколько шагов, Владий вдруг упал на колени. Совсем недавно он был полон сил и бодрости — и что же теперь случилось?
   Мысли путались. Собрав всю волю, он отрезал кусочек корня жар-цвета, положил его в рот — и чуть не выплюнул. Корень был горьким, словно подменили! Владий тем не менее заставил себя жевать. Затем ощутил, как слабеет горечь во рту, и успокоился. Наверно, ему просто показалось. Да вот и звон в ушах приутих, дышать стало легче. Однако продолжать двигаться по ночному лесу ему расхотелось, Лучше все же утра дождаться. Он потеплее закутался в медвежий опашень, прижался спиной к сосне и так, сидя, уснул.
   ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ был самым мучительным. Казалось, что конца ему не будет. А может, думал Владий, я уже потерял счет времени, не замечаю ночей, иду и иду много суток подряд? Голова гудела, будто сжатая пыточным обручем. В глазах разбегались разноцветные круги. Неоднократно он падал ничком на землю и, не в силах подняться, полз вперед, обдирая в кровь колени и локти.
   Двигаться его заставляли слова, услышанные во сне: «Держись, мой мальчик… Не отступай, с отцом равняйся, о княжестве думай…». Кто произнес их? Отец? Нет, это был кто-то другой. Впрочем, какая разница. Слова были верными; он должен держаться, пока жив, пока не отомстит за отца, пока не восторжествует в его вотчине Правда и Совесть! И он, стиснув зубы, продирался сквозь За-морочный лес — на юг, к друзьям Светозора и Синегорья.
   Вряд ли он смог бы справиться сейчас даже самой мелкой лесной нечистью. Слава Перуну, никто на пути не встречался. Но сила, которая старалась прижать княжича к земле и давила в грудь при каждом шаге, была пострашнее упырей и болотных кикимор. Сначала он решил, что заболел, не выдержав холодных ночевок на голой земле. И ничего в этом не было бы удивительного. Хотя говорила ведь ворожея Диронья, корень жар-цвета от любой хворобы его излечивать должен… Но позднее он понял, что не в телесных недугах дело, но в бессилье волшебного корня. Понял, когда в болотистую низину забрел и решил вернуться, чтобы обойти ее посуху.
   — Едва Владий прошел несколько саженей в обратную сторону, как почувствовал, что и дышится легче, и головная боль отступает, и глаза яснее видят. Однако, стоило вновь на юг повернуть, хуже прежнего сделалось. Чтобы проверить свою догадку, Владий опять повернул и отшагал еще немного к северу — и тут же почувствовал облегчение во всем теле. Вернулся на прежнее место — ноги свинцом налились, на плечи и голову словно само небо обрушилось. Так вот в чем дело! Нечистая Сила сменила тактику. Прохода на юг ему не дает новой заморочкой — не проделками мертвяков, а собственной удавкой. Мускулы стягивает, тяжесть навешивает, разум мутит.