– Есть такие, это вам любой студент скажет. Стационарные решения. Но это скорее упрощения, когда о времени просто забывают.
– Вот и считайте, что просто забыли о времени.
Борков задумался.
– И все для нас потеряло смысл.
– Нет, почему же! Нам открылось будущее.
– Как в него заглянуть? Выставить прибор на Волоколамское шоссе? Так по нему тысячу лет люди ходят, и еще ходить неизвестно сколько будут. Кроме вот таких полосок, – Борков опять показал на погасший телевизор, – ничего не увидим. Мы уже думали с моими ребятами. Хоть на улицу, хоть в космос – ничего. Хоть бы японский телевизор бы выделили, не фильмы смотреть, а работать, у нашего разрешение никуда, а то в министерстве триста инвалютных рублей не допросишься.
Сгоряча Борков начал о своем. Все экспериментаторы всего мира жалуются на плохую аппаратуру и отсутствие денег. А в это время Изотов как завороженный смотрел на телевизор.
– А вот это? – он показал Боркову на телевизор.
– Барахло, – Этому рубину сто лет.
– Я не о том. А телевизор?
– Что телевизор?
– Изображение его.
– Картинку, – понял Борков. Она же формируется электронами, а это часть нейтринного распада. Нейтрино собственно и было открыто в электронном распаде, он у нас для простоты называется бета-распад. Я читал одну статью в Physical letters одного американца, – Борков полез в другой шкаф и достал толстенный физический журнал. Дело в том, что по хорошей традиции, установленной еще Курчатовым, руководители физических институтов получали напрямую свежие выпуски иностранных научных журналов. От волнения Борков снял очки и стал жмуриться. Из-за близорукости он перестал быть похожим на самого себя.
– Вот и философия пригодилась! – торжествующи сказал Изотов.
– Да. За дружбу наук, – профессора подняли не допитые рюмки и опрокинули их разом, как по команде.
– Теперь я буду ждать результатов, как настоящий физик.
– А я думаю, пора действовать прямо сейчас, – Борков поднял трубку телефона и позвал Юру.
– Пойду домой, не буду мешать.
– Спасибо огромное. В следующую пятницу буду снова на лекции.
Профессора встали, пожали руки и Изотов вышел в коридор. В коридоре он столкнулся с Юрой, который спешил воплотить новые идеи шефа.
Осень в Москве переменчива. То стоят золотые деньки, то зарядит на целый день дождь. Каждую пятницу, когда он читал лекции, Изотов спрашивал Боркова, как идет работа. Но то теория не оправдалась, то электроника подвела, то не удалось закончить расчеты на ЭВМ. Каждый раз Изотов выслушивал, – что экспериментальная физика, это не теоретическая физика, а здесь нужны паяльник, оборудование и средства.
А в это время страна ждала принятия новой конституции. Самой стране было все равно, но по радио, телевидению и из газет с утра до вечера и с ночи до рассвета талдычили про новую конституцию. Чем она отличалась от старой, никто не знал, даже и такие специалисты, как заведующий кафедрой марксистско-ленинской философии МГУ
А.Ф. Изотов. Но отражать это событие полагалось во всех лекциях, что Изотов и делал по возможности кратко, чтобы не отравить содержание лекций. Накануне Изотов пришел в известный уже нам институт в скверном настроении. Конституция достала. Популярной шуткой тогда была такая: Приходит сотрудник весь мятый на работу. Его спрашивают почему не погладил костюм. Он говорит – включаю радио, там про конституцию, включаю телевизор там про конституцию, а утюг даже включать не стал. Это я не для смеха рассказал, – шутка так себе, это чтобы ощутить колорит тех дней. Причем вся эта ерунда про конституцию через каждое второе слово имела припев – «и лично генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева». Так вот принятие конституции было намечено на 7 октября. Этот день долго потом был праздником.
В холле хмурый Изотов встретил сияющего Боркова.
– Ну, что сегодня попробуем? – приветствовал Борков профессора философии простым шифром.
– Не откажусь, – без особого горения ответил тот.
Все ждали с нетерпением окончания лекции по философии. Средневековые схоласты делились на реалистов и номиналистов. Это очень скучная тема. Номиналисты верили в реальность вещей и этим они ближе нам. Реалисты же напротив, считали, что всякое понятие существует реально само по себе. Встала проблема – у одного предмета может быть бесконечно много качеств. И все они должны были существовать в мире! Вселенная заполнялась до краев этим бредом. Только великий гений средневековой философии Оккам остановил это безумие – сказал свое бессмертное в этом затхлом схоластическом мире – не создавай сущностей больше необходимого.
Все это привычно рассказывал Изотов, но видел, что нескольких человек в аудитории не хватает. Не было всех помощников Боркова.
Изотов быстро попрощался и пошел в знакомый кабинет Боркова. Тот ждал его один.
– Попробуем? Ребят я отпустил, – они сутками работали.
– Попробуем!
Борков, на всякий случай, глядя в мятую бумажку, стал нажимать на кнопки и включать тумблеры. Экран засветился. Профессора в ожидании впились в пустой экран.
Что-то замелькало в телевизоре, и вдруг появился диктор Балашов, который своим мягким бархатным басом стал читать текст:
Сегодня, 10 октября 1977 года в Москве прошел очередной пленум ЦК КПСС. На повестке дня стояли два вопроса – рассмотрение заявления генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева и выборы нового генерального секретаря ЦК КПСС.
По первому вопросу выступил товарищ Черненко Константин Устинович.
В Политбюро ЦК КПСС поступило заявление от Леонида Ильича Брежнева. В нем он просит освободить его от работы по состоянию здоровья. Рассмотрев заявление, пленум удовлетворил заявления товарища Брежнева и пожелал ему скорейшего выздоровления.
По второму вопросу выступил товарищ Громыко.
В это время экран потух, а на приборе загорелась красная лампочка.
– Не могут нормальный конденсаторов найти! – огорченно сказал Борков. Институт стратегического значения, а конденсаторов нет. Разрядился импульсный генератор. Теперь его неделю заряжать.
Потрясенный Изотов молчал. Потом начал судорожно жать руку Боркова.
– Это вообще, вы понимаете, что это?
– Честно, пока не совсем, но неделю надо на починку, чтобы продолжить.
– Нет, вы не понимаете!
Изотов и сам с трудом осознавал, что он видел. Через два дня после триумфального подписания конституции и объявления 7 октября нерабочем днем – праздником конституции, – Брежнев собрался уйти на покой.
– А Брежнев, то оказался не слабым маразматиком, а личностью. – неожиданно для себя смело высказал свои потаенные мысли Борков.
– Да, мой приятель по Кишиневу не раз мне говорил то же самое, он знает Брежнева близко. При личном общении это совсем другой человек. Все знают его по телевизору, а перед камерой он теряется. Совсем не такой, как в жизни.
– Знакомый режиссер утверждает, что перед телекамерой вылезает все самое плохое, что есть в человеке. Он не раз сам наблюдал это. В телевизоре как на рентгене видно все.
– Может быть. Политика это такое грязное дело.
У философа мысли пришли в порядок, и он начал торопиться домой. Физик тоже хотел побыстрей собрать лучшие умы своей лаборатории и обсудить усовершенствования в приборе. Быстро распрощавшись ученые занялись каждый своим делом. Борков пошел в лабораторию и там ломал голову со своими сотрудниками. А Изотов, трясясь троллейбусе стоя, потому, что сидения были мокрые от осеннего дождя, думал о смысле жизни. Тогда у троллейбусов всегда протекали крыши.
От Сокола до метро Университет надо было проехать почти все тогдашнее московское метро. Придя домой, даже не поздоровавшись с дочкой-умницей, которая сидела и делала уроки, Изотов в мокром пальто пошел в комнату к жене.
– Мне надо связаться с Пал Петровичем.
– Вот так все время. Как что – так нужен папа. Ничего сам решить не можешь! Скажи хотя бы, что случилось.
– Какая разница. Возьми трубку и позвони. Он все равно в Кремле до одиннадцати сидит.
– Он не сидит, а работает. А у тебя, что за пожар?
– Наташа, это не у меня. Это ему надо.
– А сам уже ты такой важный, что даже номер набрать не можешь?
– Ната, ты же знаешь, там все слушают, пожалуйста, на самом деле надо. Дочь звонит отцу на работу это нормально, ни у кого не вызывает ничего, – Изотов говорил сбивчиво и сам себя успокаивал.
– Ну, ладно! – жена взяла трубку, набрала кремлевский номер.
– Пап, Саша тебя увидеть хочет. Как всегда в одиннадцать. Там же. Хорошо, спасибо, все хорошо. До свидания.
Как вы уже поняли, Изотов не просто имел знакомого по Кишиневу, старого друга Брежнева по Молдавии. Это был его тесть. Тесть попав в Москву не сделал бешенной карьеры, потому что к высокопоставленному другу Брежневу не ходил чего-то просить, а видел его только тогда, когда тот сам вызывал его для поручений. А это было редко и когда он выполнял деликатные поручения о нем снова забывали. Поэтому Павел Петрович все же занимал достаточно высокий пост в Кремле. Встречался с родственниками он обычно у проходной Спасской башни. Кроме красивых ворот Спасской башни, которые все видели в кино и на открытках, рядом ближе к мавзолею, есть проходная для сотрудников администрации Кремля. Рядом с ней Пал Петрович обычно и встречался с родней, в основном, когда покупал для них деликатесы в кремлевском буфете. Времена были далеко не сытые. Для этого у Пал Петровича всегда в ящике его письменного стола лежала авоська.
Без несколько минут одиннадцать из Спасской башни вышел караул, печатая шаг по лужам, и направился к мавзолею. Зеваки и туристы сдвинулись в центр площади смотреть смену караула. Шел холодный осенний дождь. Народа было не много – в основном милиционеры и сотрудники органов в штатском. Пал Петрович вышел тоже как по часам с боем курантов.
– Саша, здравствуй! Что приключилось?
– Здравствуйте, Пал Петрович.
Изотов не смог звать тестя отцом. Слишком жив в памяти его собственный отец, умнейший и добрейший человек, герой войны, но надолго не переживший войну и умерший от ран, когда сыну было чуть больше десяти.
Они прошли немного по Красной площади.
– Брежнева снимают через три дня на пленуме.
Кремлевского чиновника бросило в жар. Привыкший к любым неожиданностям, такого удара он еще встречал. Он весь покраснел и вдруг схватил за лацканы пальто зятя:
– Ты откуда знаешь?
Изотова удивила не реакция Тестя. Конечно, он думал, что тот будет вести себя спокойнее. Наверное, в кремлевских коридорах ходили слухи. Изотова испугала мысль – как объяснить, что он это знает. Откуда он может знать? Об этом он и не подумал! В натренированном мозгу пронеслись мысли. Единственным человеком, который мог знать что-то из жизни Брежнева, был его аспирант Красовский. Он как-то болтал что-то, что хорошо знаком с Галиной Брежневой.
– У меня один аспирант – друг Галины. Говорит по собственному желанию на пенсию.
Старый кремлевский кадр снова вцепился в профессора:
– Делай с ним со своим аспирантам что хочешь, хоть пусть завтра докторскую защитит, только пусть скажет – Кто!
Философ, прекрасно понимая, что аспирант ничего не скажет и под пыткой, – потому, что просто не знает, решил перейти в атаку. Он тоже схватил тестя за грудки:
– Что кто?
– Кто следующий!
– Все что знал, я сказал. Выманивать информацию я не буду – я не шпион какой-нибудь, а ученый.
В этот момент оба так же неожиданно успокоились, как и разгорячились. Но уже половина милиции и все сотрудники КГБ в штатском смотрели на двух хорошо одетых мужчин выясняющих отношения в центре Красной площади и ждали – если дойдет до драки, то тут же их разнять и арестовать.
– Ладно, примирительно сказал старший. Пошли по домам. Узнаешь чего – срочно скажи, но не по телефону. Ты пешком?
– Пешком.
– Пойдем, подброшу до дома. Только в машине молчи, как в танке. Шофер у меня стучит.
Они пошли на стоянку, сели в черную Волгу и молча поехали по домам. В голове у философа была пустота, а кремлевский чиновник в первый раз жизни стал ждать понедельника, чтобы пойти на работу и во всем разобраться.
......Начальнику главного управления № 7 КГБ СССР
Секретно
6 октября 1977 года в 23:00 по московскому времени, во время смены караула у мавзолея В.И.Ленина недалеко от проходной Спасской башни произошел инцидент. Двое мужчин интеллигентного вида – одному примерно 65 лет, другому около сорока, славянской наружности, устроили перебранку. По донесению бывшего в наряде сурдопереводчика Р.М. Гайнутдинова, который по губам смог понять содержание разговора, речь шла о предстоящей отставке генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева на пленуме ЦК КПСС. Затем означенные люди успокоились и вместе покинули Красную площадь. К задержанию мер не было принято.
Дежурный по объекту Красная площадь, подполковник,
Всеволожский И.К.
...Заместителю председателя КГБ СССР
Сов. секретно
Поручение
Согласно докладной записке 7-го главного управления от 6 октября с.г. произошло разглашение материалов предстоящего пленума ЦК КПСС.
Во взаимодействии с силами 7-го главного управления поручаю вам срочно выяснить личности получившие доступ к секретной информации их источники, мотивы и намерения. Оперативную разработку провести в сроки до начала пленума ЦК КПСС
10 октября с.г. Докладывать в любое время непосредственно мне.
7 октября 1977 года Председатель КГБ СССР
Андропов Ю.В.
Председателю КГБ СССР
Совершенно секретно
В соответствии с вашим поручением были установлены личности, получившие доступ к секретной информации – профессор МГУ Изотов А.Ф. и начальник отдела секретариата ЦК КПСС Коштяну П.П. Оба имеют высшие формы допуска и к незаконному распространению информации не имеют отношения. Источником утечки информации выявлен А.И. Красовский, аспирант философского факультета МГУ (научный руководитель вышеупомянутый А.Ф. Изотов) Красовский был приглашен в КГБ СССР и после непродолжительной беседы назвал источник информации – Галина Леонидовна Брежнева, дочь Генерального секретаря ЦК КПСС с которой последний находится в близких приятельских отношениях.
После подписания соглашения о сотрудничестве с органами КГБ Красовский был отпущен. За Красовским А.И. ведется постоянное наблюдение, телефон прослушивается.
8 октября 1977 года Начальник оперативно-следственного отдела КГБ
Генерал-лейтенант Селезнев В.П.
Дождь за окнами
Вольно же было Гоголю смеяться над чиновниками! Столько поколений российского народа читают про наших чиновников и возмущаются. И тупые они и вороватые. То у них нос сбежит. Впрочем, современные литературоведы говорят, что сбежал не нос, а другая часть мужского организма, не менее выдающаяся. Так было бы смешнее, но Гоголя цензура тогда не пропустила бы. И никогда бы мы не узнали о сбежавшем … носе.
В издевательство над госслужащими внесли свой вклад и Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин и Антон Павлович Чехов. С началом советской эпохи все выдающиеся сатирики клеймят советских бюрократов. И так во всем мире! Там на Западе блистал сатирой на чиновников Франц Кафка. И наши и западные все они вышли из гоголевской шинели. Но миллионы людей в этой шинели остаются каждый рабочий день. Я думаю, что великие писатели не разобрались в жизни и работе скромных служащих и стали писателями, потому, что работа чиновника им не нравилась. Не любили они эту работу!
А те, для кого эта работа и есть жизнь, которые романов не пишут, да и не заводят они романов на работе. Они просто работают.
Павел Петрович Коштяну был настоящим чиновником. Как говорили в советскую пору – служащим. До того, как он поступил на эту работу, может быть, у него были и другие мысли, но после того как он стал работать, он решил работать хорошо. Он вообще был человек основательный и все делал на совесть. Поэтому он стал разбираться в тонкостях чиновной работы.
Правы были Гоголь и Кафка только в том, что работа эта не простая. Иногда неделями нечего делать, а то вдруг за неделю приходится переделать то, что и за год не успеть. А когда сидишь и ждешь – все мысли о повышении по должности и повышение в зарплате или о премии. Тут уж перемываются все косточки, узнаются все тайны и происходят такие наблюдения – что и Шерлоку Холмсу с Эркюлем Пуаро не под силу, даже если они возьмут на подмогу комиссара Мегре.
В понедельник Пал Петрович пришел на работу вовремя. Он всегда приходил вовремя. Опаздывать неприлично, а приходить раньше – зачем? Будут думать, что ты у коллег в столах роешься, чужие записки читаешь или еще что-нибудь такое про тебя придумают.
Курить чиновнику было просто необходимо. Где найти еще такой способ размяться поговорить с людьми из соседних отделов, услышать последние новости. Но курением всего не объяснишь. Только огромный опыт Пал Петровичу позволил уйти с рабочего места так, чтобы никто ничего не заподозрил.
Идти предстояло к Голубкову. Вы бы, дорогой читатель, решили наверняка, что идти следовало бы к референту Брежнева, помощнику Андропова или секретарю Черненко, чтобы узнать о предстоящих перестановках на самом верху власти. Уверяю вас, те ничего бы не сказали коллеге, да еще потом бы настучали куда следует. Пал Петрович как настоящий чиновник знал это. Поэтому он стал пробираться к Голубкову. Так, чтобы никто его не заметил.
– Я в машбюро – бросил он безразличным видом своей подчиненной. Взял какую-то рукописную бумажку и вышел за дверь, плотно закрыв ее за собой, чтобы не видно было в какую сторону он пойдет… Надо было попасть на лестницу и подняться на третий этаж.
На третьем этаже было тихо. Люди здесь ходили редко. Не за чем. Только свои сотрудники. Вот и дверь со скромной табличкой 312. Ни названия, ни фамилии владельца кабинета.
Голубков был самым маленьким чиновник во всем этом громадном здании, набитым народом. Самым маленьким, если не считать секретарш и уборщиц. Должность у него была делопроизводитель. Он готовил те бумаги, которые лично подписывал генеральный секретарь.
Многие прослужили всю жизнь верой и правдой по чиновному ведомству и не знали, что существует такой Голубков, а не то чтобы сказать, который его кабинет.
Пал Петрович мягко открыл высокую дверь.
– Саша, можно к тебе, – с Голубковым они были давно и хорошо знакомы.
– Заходи, чай будем пить, – Голубков показал на электрический чайник, воткнутый в розетку.
– Не откажусь.
Саша был по возрасту такой же, как и сам Коштяну, пенсионного возраста – за шестьдесят. Большой кабинет его представлял собой необычное зрелище. В нем стояло три письменных стола, заваленных бумагами и еще один стол с пишущей машинкой. В точно таких же кабинетах этажом выше или ниже сидело по несколько человек.
– Саша, ты слышал про новые путевки в Болгарию, как раз следующим летом, – Пал Петрович разгласил самую страшную тайну кремлевских стен, что появились десять свободных путевок в Болгарию, на Золотые пески. Тогда это было безумной роскошью даже для работников Кремля.
– Паша, я мало этим интересуюсь, хотя, знаешь ли, годы берут свое, надо подлечиться.
– Подлечиться хорошо в Чехословакии, в Карловых Варах. Помнишь, в прошлом году была путевка?
– Говорят, там стало плохо. После 68 года нас там не любят, – хозяин кабинета насыпал в кружки чай из пачки со слоном.
– Тебе как, покрепче?
– Нет, нормально.
Во время этого пустого разговора Пал Петрович ворошил глазами груды бумаг, лежащих на всех трех столах.
– Садись пить чай вот здесь, а то у меня тут бумаг навалено. Все время надо что-то переделывать. И за столько лет я ни разу не ошибся. Хоть бы кто оценил!
– Да, Саша работа у тебя – не позавидуешь.
– Вот уйду скоро на пенсию, как они смогут без меня? Никто же не знает, что к чему. – он обвел рукой три горы бумаги на трех столах.
– Не надо про пенсию, рано тебе еще. Без тебя просто пропадут.
В те годы выходить на пенсию было не принято ровно в 60 для мужчин. Высшее начальники государства были все старые, но работали, это давало и негласное разрешение и на работу пенсионеров всех уровней. Годы были тяжелые для молодых, которые хотят пробиться. Старые не уходили, держались до последнего. В вечном споре молодости и опыта молодость в те годы проигрывала с крупным счетом.
Коштяну мешал чай, но смотрел не на то, как плавают чаинки в кружке. Наконец, за дальним от него столом он увидел то, что искал: наспех спрятанную от посторонних глаз бумажку с размашистым росчерком Черненко.
Чем плоха работа чиновника, я уже рассказывал. Старинный черный телефон зазвенел, так, что оба в комнате вздрогнули.
– Это к главному. Паш, посиди пока здесь, чтобы кабинет не запирать.
– А долго? У меня ведь своей работы полно, – соврал обрадованный Коштяну.
– Нет, не долго, это Черненко вызывает, а он так, – на, и пошел исполнять.
– Хорошо, только не долго.
– Я побежал.
Когда шаги Голубкова пропали в кремлевских ковровых дорожках, Пал Петрович подошел к тому самому столу. Аккуратно сдвинул бумаги закрывавшие документ. Это был текст диктора Балашова. Начало вы уже знаете, а концовка была такая:
– Пленум избрал генеральным секретарем ЦК КПСС Черненко Константина Устиновича.
Пал Петрович так же осторожно задвинул бумагу и сел допивать свой чиновничий чай. Мысли в его голове сконцентрировались. Придет Черненко, старый бюрократ, – назначит всех своих. Остается одно – идти к самому Брежневу и просить повышения. Благо сейчас свободно место зама. Его, Коштяну даже не рассматривают, а это обидно. Уж кто-кто, а он-то заслужил! В конце то концов Брежневу теперь уже все равно, а уходить на пенсию лучше с высокой должности. Это Брежнев сам знает и поймет. А не получится, так и так на пенсию – в земле на даче ковыряться. Жалко виноград под Москвой не растет.
Тут примчался с очередной бумагой Голубков, Пал Петрович поблагодарил за чай, вымыл кружку и пошел к себе. А для хозяина кабинета 312 началась большая работа. Надо было все менять.
В тот понедельник Брежневу работалось очень хорошо. Главное решение было принято, все боли и переживания остались позади. И хотя накануне вся страна обмывала новую конституцию, голова работала четко, сердце не болело, даже курить не хотелось.
Дела проходили пачками. По каждому случаю он не вызывал помощников, не спрашивал специалистов не консультировался со старыми друзьями. Он создавал комиссии, давал распоряжения, даже кого-то из своих старых кадров еще по Кишиневу успел повысить в должности. Все шло легко, так легко, что подкрадывалась плохая мысль, а что если так дальше, то еще столько всего можно переделать. Он же не Никита Хрущев и в огороде копаться не собирается. Чем заняться, когда кроме как руководить ты ничего не умеешь и ничего другого не любишь? Но решение было принято и назад пути нет.
Уже к концу рабочего дня попросился Андропов. Он как всегда мягкой, кошачьей походкой прошел большой кабинет.
– Что там у тебя Юра? Если не срочно, то через пару дней к Косте обращайся. Пусть входит в курс.
– Тут кое-что важное, для тебя. Лично. Принес тебе дела на твою Галю. Надо, чтобы ты посмотрел.
Бесстрастное лисье лицо Андропова ничего не выражало. Просто глаза блестели под очками. Он открыл папку, сверху лежало признание какого-то Красовского в том, что Галина Брежнева торгует государственными секретами. Под ним лежали бумаги о спекуляции валютой, ювелирными изделиями и антиквариатом.
– А что ты мне это показываешь? Она уже сама взрослая баба.
– Ты бы повлиял как-то на нее. Тут ведь все статьи расстрельные.
– А она меня слушает что ли? Да и не могу с ней строго. Дочка. Вспоминаю ее, как маленькая была, как болела, не могу ей слова сказать,
Оказывается, Брежнев был сентиментален, оказывается, Андропов это знал.
– Нет, Леня, ты уйдешь, что она Костика слушаться будет? Подумай.
– Костика не будет. Он мягкий, его никто слушаться не будет.
– Надо что-то делать.
– А ты знаешь, что делать?
– За меня не волнуйся, я все сделаю, что могу, даже когда ты на пенсии будешь. Но и я не все могу.
– Не уходить?
– Зачем уходить, когда здоров, и молодым еще фору дашь по работе. У секретаря только что видел, сколько ты за день перелопатил, один, как целый отдел.
– А это правда. – одобрительно кивнул Брежнев и нажал на селектор.
– Черненко мне срочно сюда.
– Я пойду, – опять мягко заговорил Андропов. Я знал, что ты все сделаешь правильно, как всегда, – Обнял Брежнева и поцеловал, как тот любил. И на всякий случай забрал с собой папку.
– Иди, и с Костей Черненко не столкнитесь, а то у него и так удар будет.
– Иду, иду, – и Андропов бесшумно скрылся за дверьми.
К операции «пенсия» Андропов готовился. Беседа, которая только что закончилась, длилась пять минут, но она была не случайно. Всё готовилось не вчера даже, когда Брежнева усилено напаивали вытяжкой из женьшеня, чтобы в понедельник силы его утроились. Начиналось все загодя, когда известному режиссеру Рязанову поручили делать фильм о трудовой старости. После огромного успеха фильмов про советских разведчиков («мертвый сезон», например), которые, говоря современным языком, продюсировал КГБ, Андропов понял, что кино это сила и научился запускать через кино разные темы. Режиссеру Рязанову дали денег, лучших актеров, а талант режиссера у него свой. Какой получился убедительный молодой прохвост Андрей Миронов, выгоняющий на пенсию умного и работящего Юрия Никулина! Получилось, конечно, не то, что хотел Андропов, но фильм достигал своей главной цели – на пенсию после просмотра такого фильма никому не хотелось.