Во-вторых, русский язык чудовищно сложный. Говорить на нем могли только люди привыкшие так изъясняться с детства.
Поэтому в школу ЦРУ на русский попадали люди с русскими корнями. Но и это не помогало. Даже шутка такая была. Самый сложный вопрос на выпускном экзамене в школе ЦРУ:
В каком месте надо поставить артикль «бля» в фразе – Мужики, кто последний за пивом?
И, в-третьих, постоянный кошмар оказаться в русской тюрьме без удобств, которая еще хуже, чем русская свобода. А сети КГБ расставил везде. Вся страна сделана так, чтобы КГБ удобно было работать. Кругом и профессионалы и просто стукачи-любители.
Поэтому в этом кошмаре агенты, обычно, не долго служили своей американской родине. Одни спивались, других ловило КГБ и после первой ночи в советской камере агенты становились двойными.
Обо всем этом не думал Дэвид Шот (David Short) стоя за стойкой у администратора гостиницы Дубна. Он думал о том, как наделать поменьше ошибок в этой чертовой бумажке, которую ему дали заполнить. Имя и фамилию свою он запомнил – Денис Коротков. Но надо было написать номер паспорта, отчество, какой-то индекс и девичью фамилию матери, и цель приезда.
У Дэвида бабка по матери была русская. Звали ее Ольга, и она всегда говорила, что она из дворян. Это и позволяло ей всю жизнь ничего не делать. Слава богу, что она еще сидела с маленьким Дэвидом и научила его русскому языку.
Дэвид, в отличии от своей русской бабки, вырос настоящим американцем, преодолевающим трудности, работящим, любящим учиться и свою родину. В академию ЦРУ он пошел, уже закончив университет. На русский он попал из-за бабки Ольги.
Здесь в России он работал корреспондентом молодежной газеты Комсомольская правда. Как ему удалось туда устроиться, останется секретом ЦРУ. Это особенно удивительно, что писал он по-русски плохо и медленно, боясь сделать какие-то знаковые ошибки, по которым можно было бы узнать его несоветское происхождение. Но оказалось, что плохо и безграмотно писали тогда в комсомолке все, и так называемый Денис, от остальных журналистов ничем не отличался. В 1977 ему было чуть больше тридцати. Его темой в газете была советская наука, его заданием была советская физика.
Дэвид очень хорошо говорил по-русски, обладал большим словесным запасом, но имел, как говорили тогда, заграничный акцент. Что это такое, никто толком и не знал, но все безошибочно определяли его. Может быть, это была привычка свободно говорить, а вовсе не акцент? Так это или нет, но Дэвид, он же Денис, на всякий случай старался говорить меньше, старательно выговаривая слова. Наконец, он справился с карточкой гостя, очень удивился, что ее никто и не посмотрел – зачем тогда заполнять? – взял ключи у администратора и пошел на второй этаж. В его американскую голову не могла прийти мысль, что его подселили в номер, где уже кто-то живет.
В это время два профессора и один соискатель научной степени по физике все допили и съели в ресторане. Володя уже ели-ели держался на ногах.
– Что-то его развезло. Нельзя с непривычки столько пить.
– Это я от уважения к Николаю Георгиевичу, – тупо глядя в пол, выговорил Володя.
Тогда в Советском Союзе относились к пьяным трогательно, как к малым детям. Причина этого не совсем понятна. Православные патриоты ищут в этом истоки русской народной солидарности. Демократы считают пьянство в те года специфическим диссидентством, когда люди уходили из советской действительности по средствам алкоголя. Пережитки той любви к пьяным живы и сейчас, но обстановка круто поменялась.
В далеком 1977 году профессора взяли Кушачанко с двух сторон под руки, не видя в этом чего-то удивительного, и спотыкаясь, повели его на второй этаж. И постояльцы, и работники гостиницы понимающе смотрели на них, и никто не высказал осуждения, напротив все были готовы помочь.
В это время Денис Коротков (по паспорту) разглядывал свой номер. Две кровати в головах у каждой постельный ящик, два шкафа. Телевизора нет. Телевизор, это было то, по чему страдал Денис (дальше будем называть его так). У себя в небольшом городке в Пенсильвании, было около сорока телевизионных каналов, работающих круглосуточно. Тут было два и то одинаковых.
Делать было нечего, и Денис стал разбирать кровать.
А профессора в этот момент преодолевали последние ступеньки лестницы с тяжелым телом Кушаченко на плечах. Коридор был совсем короткий и прямой. Он не представлял трудности. Тем более, что к Володе вдруг вернулось на время сознание и он заплетающимся языком сказал:
– Я сам дойду, – и стал искать ключ от номера.
Блок был заперт. Его, естественно запер Денис, подчиняясь логике и инструкциям.
Володя не твердой рукой начал направлять ключ замочную скважину. Конечно, он ключи перепутал, и нужный ключ был другой. Поскольку первые ключи были у него одинаковые с Борковым, а Борков более трезвый. Борков взял задачу идентификации ключа на себя и скоро в этом преуспел.
Прилегший Денис услышал подозрительную возню в коридоре, сопение и то, как открывается замок. Он встал и приготовился. Быстро и бесшумно, не зажигая свет, натянул одежду. Он не думал, конечно, что его идут арестовывать. Это делается открыто. Обыск, проверка. О топорной работе органов КГБ ему много рассказывали на лекциях.
Наступило время второго замка. Борков уже легко открыл свою комнату и прошел туда. Володя все еще тыкал ключом в личинку замка. Наконец, получилось повернуть ключ и Володя ввалился в комнату с твердым намерением упасть на кровать с разбега и заснуть.
Неожиданно на его пути встал кто-то.
Денис окончательно убедился, что это тупая и непрофессиональная проверка. Когда же кагэбэшный бык прыгнул на него, он не успел подумать. Автоматически его рука выбрала удар модного тогда каратэ, болевой обездвиживающий, о котором мало кто знал, а не то, что умел правильно исполнить. Удар был хорошо отработан. Любой здоровый, даже пусть хорошо тренированный детина, упал бы на гостиничный ковер, корчась от боли.
Но не Володя Кушаченко в этот вечер. Дело в том, что выпитые им две бутылки водки, не считая стопку спирта на работе, полностью парализовали его болевые рецепторы. Этот странный анестезирующий эффект русской водки обнаружил еще доктор Пирогов во время Крымской войны, благо в России у него для этого было полно экспериментального материала.
Володя только почувствовал, что его кто-то ткнул. Из этого он понял, что кто-то на его месте расположился. Рука поднялась сама, и Володя вмазал Денису от всей души. Денис знал, что в каратэ это называется стилем пьяной драки и такой стиль очень опасен для противника. Бойцы школы Киото несколько раз побеждали на чемпионате мира по каратэ Киоко-кун-кай таким стилем. Но додумать до конца Денис не успел и получил в глаз так, что с грохотом влетел в пустой шкаф.
Борков, услышав грохот, решительно пошел помочь улечься своему ученику. Открыв темную комнату, он нащупал выключатель на стене. Володя качался в боксерской стойке, а на полу лежал какой-то парень.
– Что вы тут устроили? – строго спросил Борков.
Когда зажегся свет, внутренний голос Дениса сказал ему – Это конец. Сидеть в советской тюрьме не хотелось. Он даже придумал речь, которая начиналась словами,
– Я всегда сочувствовал коммунистическим идеям…
Зная, что эти дуболомы стреляют по любому поводу Денис встал и на всякий случай поднял руки вверх. Под глазом жгло, и он представил себе, как унизительно он будет смотреться на допросах в КГБ с таким фингалом.
Как бы пьян не был Володя, он любил и уважал Боркова, как своего учителя. Он сразу послушался его, лег, не раздеваясь, на постель Дениса и почти сразу же захрапел.
– Хорошо, – сказал Борков, закрыл дверь и пошел к себе.
Денис начал понимать, что с ним что-то не то. Он все еще стоял с поднятыми руками.
Постепенно то ли от Володиного удара, то ли от времени к нему вернулась способность думать. Арестовывать его не собирались. На проверку тоже это не было похоже. Что это за человек спит в его комнате, и что за человек в очках призвал его к порядку – сообразить он не мог.
Память стала тоже постепенно возвращаться, это уже точно помог Володя. Денис вспомнил забытые уроки в школе ЦРУ. Ему рассказывали, что в русских отелях любят поселить в одной комнате по несколько человек, чтобы КГБ удобнее было подсунуть своего агента.
Судя по удару, спящий человек был его коллега. Судя по тому, как он спал – это был бомж. Постепенно Денис успокоился, снова разобрал уже другую кровать и пошел почистить на ночь зубы.
Борков вынул из портфеля книги письма и научные статьи и собрался почитать все это на сон грядущий. Как у каждого нормального командировочного у Боркова была пачка чая, кипятильник и немного сахара. Он взял стакан, но для начала решил помыть его и вышел в туалет. Там он встретил уже знакомого ему соседа, прикладывающего полотенце к глазу.
– Простите, деликатно сказал Борков и вернулся к себе. Он решил, что стакан все равно продезинфицируется кипятком.
Денис узнал человека в очках. Теперь он понял, что дверь рядом это не служебное помещение, а еще одна комнатка, сообразил, что это просто сосед. С душевным подъемом он пошел укладываться спать, про себя смеясь над своей секундной слабостью.
Алкоголизм – это не вредная привычка, это хуже. Володя знал свою болезнь, бороться с ней он пытался редко и безуспешно. В остальное же время он сам помогал своему организму. Он знал, что часа в четыре ночи он проснется. Сердце будет колотиться, во рту будет противно и снова заснуть он сможет, только хорошо глотнув из бутылки.
В соседнем номере Борков пил чай, заваренный в стакане, и читал книгу. В гостинице Дубна было тихо как на кладбище.
Биологические часы Кушаченко имели свой будильник. Он сработал как всегда в четыре ночи. Осенью ночи в России самые темные. Летом ночи почти белые, а кое-где и совсем белые, зимой ночи тоже белые – от снега. И только поздней осенью бывают настоящие непроглядные ночи. Такая ночь стояла за окном. Володя подошел к графину – обязательному атрибуту советской гостиницы, жадно выпил стакан воды. Тут в свете тусклого фонаря за окном он заметил, что в комнате еще кто-то спал. События последнего вечера как-то выпали у него из головы. Он заметил, что одет.
– Значит опять набрался – сделал он вывод. Что он встретил Боркова и пошел с ним ужинать это он помнил точно, но что было потом – совсем не помнил.
– Опять кто-то из собутыльников не смог дойти домой, – подумал Володя, – с кем мы пили после Боркова – не помню.
Прежде чем, раздеться и лечь, надо было достать припрятанную накануне бутылку и поправиться. Тут он с удивлением заметил, что кровати перепутаны. Кряхтя, Володя залез под соседнюю кровать и достал из-под нее бутылку.
Денис не спал и все слышал. Сосед его бродит по комнате, пыхтит и лезет под его кровать. Сомневаться в том, что он агент КГБ уже не приходилось. Все было ясно.
Володя открыл бутылку, налил из нее в стакан, в другой воду, с шумом вдохнул и выпил сначала один потом другой. И так же громко выдохнул. Потом снова наполнил оба стакана и подошел к спящему соседу.
– Слыщь ты, как тебя, иди, поправься, – и стал трясти за руку соседа.
У Володи обычно оставались ночевать страдающие такой же болезнью, как и он сам сотрудники дубненского института. В основном это были техники, механики, завхозы, получившие в свое время неограниченный доступ к спирту.
Денис понимал, что Володя от него не отстанет. Лучше дружить с плохим соседом, чем враждовать с хорошим, – говорит американская поговорка. Поэтому он решил зря не сопротивляться и получить удовольствие.
Он встал, взял в темноте предложенный стакан и выпил. Ощущение было такое, что он выпил стакан ртути, такой тяжелый и металлический вкус проткнул всю голову. Дышать было не чем. Кроме того, эта ртуть еще и жгла горло и рот. Никогда в жизни он не пил такой гадости. Мысль была одна – второй раз за ночь его обвели вокруг пальца как ребенка. Денис не сомневался, что сейчас он упадет на пол парализованный, и КГБ будет делать с ним все, что захочет.
В стакане был спирт. Простой спирт, не медицинский, какой-нибудь, двойной очистки, а технический. Кроме того, от лежания под кроватью он стал теплым. В гостинице Дубна хорошо топили.
Из туалета вернулся Володя, отливший продукты переработки спирта.
– Ну, что полегчало, или еще? – спросил он у Дениса, который стоял с выпученными глазами и стаканом в руке.
Володя принял молчание, как знак согласия. Отобрал у Дениса стакан и снова наполнил его. Потом потянулся ко второму. Тот был полон.
– Ты, что не запиваешь? Ну, ты даешь!
Пока Денис стоял, как окаменелый, Володя бодро налил себе спирта на глоток, сделал глубокий вдох и выпил эту отраву. После чего выдохнул и запил водой из другого стакана. Денис вдруг понял, что пожар в горле надо залить водой, схватил графин и жадно, обливаясь, стал пить прямо из горлышка.
– Ну, вот так лучше, – прокомментировал Володя.
Дениса отпустило, и он на ощупь дошел до кровати. Отсутствие тренировки сказалось сразу, голова кружилась, по груди растекалось тепло. Денис лег на кровать, и ему страшно захотелось спать.
– Ты все? – Ночная пьянка закончилась не начавшись.
– Жаль, – добавил Вова, не услышав ответа.
Он тоже лег на свою кровать.
– Завтра рано вставать, мой шеф из Москвы приехал, – поделился новостью Володя, – Спокойной ночи! – и захрапел.
Утром, когда Денис проснулся, уже светило солнце. Комната была пуста, точно так же, как и вчера вечером. Можно было бы считать все произошедшее дурным сном, если бы язык во рту не шуршал от сухости и не болел бы глаз.
С этого утра Денис перестал смотреть на Россию с пренебрежением, как отсталую страну. Он проникся интересом к России, и ее народу. Скоро он выпустил книгу (под псевдонимом, конечно, профессия не позволяла ему писать под настоящим именем), которая стала бестселлером на Западе. Называлась она «Русские». С Россией он больше никогда связей не порывал и уже после перестройки написал еще один бестселлер «Новые русские». Это словосочетание стало расхожим во всем мире, и у нас тоже. Поэтому, когда вы рассказываете анекдот про новых русских, вспомните ту черную октябрьскую ночь 1977 года, с которой все началось. Последний раз я встретил его в Москве совсем недавно. Он входил в совет директоров то ли Юкоса, то ли ЛУКОЙЛа или Роснефти, не помню.
Утром профессора спокойно сидели в баре у конференц-зала, и пили кофе. Конференция шла своей чередой. Председательствовал Тамм. Изотов послушал первый доклад. После непонятной фразы по-русски делалась пауза и переводчик произносил тоже самое по-английски, от этого понятнее ничего не становилось. Борков своим пронзительным умом уже отметил в материалах конференции пару интересных докладов, прочитал их, а остальное было скучно. Поэтому он не стал мучить Изотова непонятной лексикой, и они пошли пить кофе.
– Я уже подошел к Тамму, нам повезло и Сахаров будет.
– А Сахаров действительно отец водородной бомбы?
– Не совсем. Отец, скорее, Тамм и еще один Виталий Гинзбург. Его кроме профессионалов никто не знает. Он, если и прославится, то через сто лет. (Борков оказался прав, Виталию Гинзбургу дали нобелевскую премию уже в 21-ом веке.) Они авторы идей. Оплодотворили, так сказать. А Сахаров получается мать – он все это выносил и породил.
К ним подошел молодой парень модно одетый и в черных очках. Под очками он, естественно, скрывал синяк под глазом.
– Здравствуйте, это я. Вы узнали меня? Вчера ночью, – в номере, помните?
Изотов не зная, что к чему – широким жестом пригласил парня к столу. Борков не стал возражать. Тот охотно подвинул стул и сел.
– Денис Коротков, корреспондент комсомольской правды, – представился незнакомец.
– А что вы черные очки надели, как шпион?
Дело в том, что в советских фильмах того времени шпионы всегда носили черные очки.
– Это он вчера с Володей столкнулся, – за Дениса ответил Борков. Сам Денис на некоторое время проглотил язык, а душа его оказалась в пятках. Россия все больше и больше удивляла его, и каждый раз наповал.
Чтобы снять неловкую паузу, Изотов заметил:
– А у вас финское произношение. Вы родом из Карелии? Знаете очень интересное явление лексическая конвергенция далеких языков, когда народы живут рядом. Как русские и финны в Карелии. Языки разные, но русские говорят с финским акцентом, а карелы с русским. У нас в Молдавии было что-то похожее. Меня всегда занимала эта проблема.
Размышления Изотова прервал сам Коротков. Он стал рассказывать свою стандартную легенду:
– Вы почти угадали, я из Эстонии. Мы были русская семья, но жили там, где все говорили по-эстонски, даже в школе, хотя школа была русская. Вот и выработался акцент.
– Вот видите, я очень точно определил, – гордый собой сказал Изотов.
Вдруг Борков резко встал и подошел к стойке с кофеварочной машиной. Кофе тогда официанты не подносили. Брать кофе надо было самому у буфетчицы. Даже если ты профессор, или даже академик. Борков заметил, что к стойке подошел Сахаров. Внешне он был очень похож на Боркова, – такой же рассеянный взгляд из-под толстых очков – только лет на двадцать старше. Борков кратко напомнил, кто он и уже через минуту нес чашечку кофе для Сахарова, точно так же как вчера для него носил кофе Володя.
– Позвольте представить вам, Андрей Дмитриевич, это Изотов, профессор философии МГУ.
– Очень приятно, параллельные вопросы меня всегда интересовали, – ответил Сахаров.
– А это наш молодой писатель, – Борков забыл, как представился Коротков. Для Боркова журналистика и писательство были близкими занятиями, и он по профессорской рассеянности перепутал. Для Дениса это представление стало жизненно важным. В эту секунду он понял, что напишет книгу про Россию, которую никто не знает и ее людей.
– Коротков, Денис, – представился будущий писатель.
– Простите, не читал, – ответил Сахаров.
В тот революционный день, когда Сахарова избрали членом Верховного совета, пришедшие его поздравить друзья обнаружили у него на столе книжку «Русские». Сам триумфатор очень советовал им обязательно прочитать эту книгу и очень хотел познакомиться с автором, благо железный занавес уже рухнул. Он так никогда и не узнал, что был как бы одним из авторов этой книги и одновременно ее героем, а с человеком, написавшим эту книгу, он был и так давным-давно знаком.
– А как вам конференция?
– В общем, уровень очень низкий, есть пару интересных докладов. А вы выступаете, Николай Георгиевич?
– С моей секретностью, что вы!
– Да, да. Это пока существует. Я и сам далеко не все могу публиковать.
После дежурных фраз Изотов, наконец, решился сказать главное:
– Андрей Дмитриевич, а вы не думали о том, чтобы заняться политикой?
– Концептуально – да, – не задумываясь, ответил Сахаров. Затем после паузы добавил:
– Самое странное, знаете ли, в том, что я сам об этом подумал буквально сегодня утром. Как-то неожиданно пришла мысль.
– Ну, вот и чудесно. Значит, в воздухе носятся такие идеи, – довольный заметил Изотов.
Борков тоже не скрывал своего удовольствия. Подспудно думая о том, чтобы Сахаров ушел в политику, оба считали, что это практически невозможно. Наверное, они так думали, прикидывая на себя. Никто из них добровольно не отказался бы от любимой научной работы. Они думали, что Сахарова придется уговаривать, приводить примеры и взывать к совести поколения. Рассказывать, что многие академики депутаты верховного совета и так далее. Но ничего этого не потребовалось. Задача была выполнена, больше делать в Дубне было нечего.
Сахарова уже звали в другое место, он интеллигентно извинился и отправился к следующим собеседникам, а Коротков не отпускал свою добычу и пошел за ним. Оставшись одни, наши ученые могли говорить откровенно.
– Как все легко получилось, – не выдержал Изотов.
– Я тоже думаю об этом. Думаю, легкость обманчива.
– Почему?
– Если бы Сахаров занимался своим делом, он никуда бы не ушел. Его сейчас прессуют, за то, что не поддержал Брежнева. А тот в долгу не остался. Дело дошло даже до исключение Сахарова из академиков.
– И что, в самом деле?
– Мне рассказывал академик Александров. Его только недавно выбрали президентом академии наук.
– Я в курсе. И как было дело? Академия не комсомол, чтобы оттуда исключать.
– Александров собрал президиум академии и спрашивает: Можно ли исключить Сахарова из академии. Прямого запрета в уставе нет. Прямого разрешения тоже нет. Был бы прецедент. Прецедента тоже нет.
– И что же академики?
– «Ошибаетесь, Анатолий Петрович.» – говорит старый Капица, отец того, которого по телевизору показывают. «Прецедент есть.»
– По моему, никого из академии не исключали. Даже Вавилова. Расстрелять его не побоялись, а из академиков побоялись. Так и умер академиком.
– Вы послушайте дальше. «Прецедент есть» – продолжает старый Капица. «Академия наук Германии в 1935 году вывела из своих рядов Альберта Эйнштейна.» На этом вопрос с членством в академии Сахарова был исчерпан.
Оба ученых понимающе усмехнулись. Тогда это означало совсем не то, что теперь. Было слишком много тем, о которых вообще нельзя было говорить и многое приходилось читать между строк, слышать между слов и прятать за усмешкой.
– А знаете что, Александр Федорович! Давайте-ка соберем свои портфели, выпишемся из гостиницы и прекрасно, не спеша, мы успеваем на часовой поезд. В четыре мы уже в Москве.
– Отлично! – ответил Изотов. Они встали, и проталкиваясь через галдящую на физическом языке толпу, стали пробираться к лестнице, чтобы пройти на свой пустой и тихий второй этаж. Поднимаясь над ученой толпой по пролету лестницы, Изотов вслух спросил сам себя:
– Как там моя Любовь?
Никто не ответил на этот вопрос. Даже Изотов, который задал его себе. И так было ясно, что Люба, как и положено любви, делала всю работу за него самого, за его секретаршу, за заместителя Изотова Кондратова и даже за Шварцмана, про которого никто не знал, в чем состоит его работа. Делала хорошо, не прося награды или премии. Как и всегда и везде бывает на нашей планете, на планете, где родилась Любовь.
Древние греки рассказывали о рождении Любви так, как будто были рядом. Как будто стояли на берегу острова Кипр как раз в тот момент, когда из пены вышла совершенно голая прекрасная девушка, как потом нарисовал Боттичелли, и все вдруг обнаружили, что они разделены на мужчин и женщин для того, чтобы соединяться без конца.
Древние индусы тоже описали рождение Любви в Махабхарате. Не так поэтично, как греки, зато более подробно. Во вселенной существуют миллиарды безжизненных планет. Сухих и залитых океаном. А если где и заведется жизнь, то это сплошные мхи да папоротники, сеющие свои споры в пространстве, и из них снова и снова из века в век родятся те же мхи и те же папоротники. И тщетно в них искать цветок – нет его!
Такой была и Земля до рождения Любви. Но вот, согласно Махабхарате, боги затеяли свои дела на Земле, и стали взбивать океан в пену, использую вместо миксера гигантские метеориты. На выходе боги получили секрет вечного продолжения жизни и Любовь, как побочный продукт. И Земля расцвела. Наверное, ТАК И БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ. Была какая-то катастрофа космического масштаба, скажем падение второй Луны на Землю, в результате которой у живого на нашей планете появился пол. А значит – Любовь, цветы, а потом и разум. Откуда только об этом индусы знают? Написано про этот так, как будто они были свидетелями. Они же в те времена были еще мхом!
Одним словом, жить на Земле, после рождения Любви стало интереснее. С Любовью вместе появилось и коварство, интриги, измены. А для борьбы с изменами появилось КГБ.
...«Особой важности»
всего 5 экз.
Председателю Совмина СССР
Тов. Косыгину А,Н,
Докладная записка
Довожу до вашего сведения продолжающиеся со стороны ак. Сахарова А,Д, нарушения режима секретности в области ядерных вооружений. По агентурным сообщениям во время проведения международной конференции по вопросам ядерной физики в г. Дубна Московской области имело место раскрытие технологических секретов производства ядерного оружия в личной беседе в присутствии журналистов.
В целях недопущения подобных случаев впредь рекомендую принять меры по изоляции тов. Сахарова в научно-производственных городах закрытого типа для концентрации научных усилий последнего в целях совершенствования советского ядерного оружия.
Председатель КГБ СССР Ю,В, Андропов
Но наши герои спали в поезде Дубна – Москва в удобных креслах. У них было чувство радости от выполненного долга перед грядущими поколениями. Все было хорошо – так казалось им, а жизнь была прекрасной и бесконечной.
На краю осени
По моему, нет ничего опаснее на свете, чем прилив благодушия. Ладно бы оно как волна окатило бы человека и исчезло. Нет, благодушие как костер, забирает все новые и новые уголки души и вот человек перестает понимать – где он и что вокруг. Он весь сплошная радость. Такие люди притягивают несчастье. Наверное, в такие моменты древние тигры нападали на наших предков, почуяв полную безнаказанность. Во всяком случае, когда со мной случается припадок благодушия, всегда отрезвлением бывает какое-нибудь несчастье. Один раз зонтик потерял, другой раз с женой поссорился…
Когда поезд, громыхая, стал искать свою колею на подъезде к Савеловскому вокзалу, профессора посмотрели на часы. Пришел по расписанию. Это было необычно, для того времени. На часах четыре. Спать рано, домой не хочется. Настроение боевое. Его сформулировал Борков, выходя из поезда: