– Успокойтесь. Мы думали, что действуем сами по себе, а все время за нами ходил кто-то. Не из разведки, не профессионал, а какой-то Шварцман. Зачем?
– Зачем? Поступки сумасшедших нельзя объяснить логически.
– Он псих?
– Чем больше я о нем думаю, тем больше в этом сомневаюсь.
– Значит, в его действиях есть логика. Какая?
– Пока не пойму.
– Но убить его все равно придется. Иначе решение уравнений имеет разрыв.
– Это бред какой-то! За что?
– Думать надо, когда начинаешь следить за кем-то. Чем это кончится, – Борков смачно затянулся, как человек давно не куривший и продолжил, – может быть, он и сейчас стоит где-то за углом и слушает.
– Не должен. Я вроде от него оторвался, – задумчиво ответил Изотов.
– Ага, и сейчас в другой жизни он все равно ходит по пятам. Зачем?
– Не знаю…
– Но времени у нас нет философствовать. Запоминайте. Записывать ничего нельзя. Солнечногорск. Улица Красная, это в самом центре, дом три. Старый дом, ветхий двухэтажный. Первый подъезд, их всего два. На лестнице, между первым и вторым этажом выступ в стене. Бывшая печка. Когда провели центральное отопление, печку забросили. В ней надо нащупать вьюшку. Лицом к печке она слева. Она заштукатурена и ее не видно. Вот так примерно, – Борков показал уровень, на котором находится вьюшка. В ней в промасленной тряпке пистолет ТТ и обойма к нему. После войны этого добра у нас полно было, я, когда уже постарше был, у ребят выменял. Спрятал. А потом как-то ремонт в подъезде делали, так и заштукатурили.
– Не нашли?
– При мне штукатурили. Спешили к 7 ноября, не до вьюшек было, все замазали.
– Все-таки убивать как-то нехорошо. Не смогу я.
– А выхода-то у нас другого нет. Или вся страна, да что там страна, – Борков перешел на шепот. Вы бы посмотрели за людьми. Что делается. Недовольство зреет. Вспомните троллейбус.
– Автобус.
– Какая разница! Что люди говорят? Вспомните. А наш правитель, – Борков стал говорить еще тише, – чувствует как собака свою смерть и хочет утащить с собой в могилу весь мир. Вы бы послушали международные комментарии! Мы на гране атомной войны! Недаром товарищ Сахаров каждую неделю испытывает бомбы чудовищной силы. Это будет вселенская катастрофа! А вы говорите какой-то Шварцман! Князь тьмы. Не князь тьмы, а черный человек, если по-немецки. Сам виноват. Не лезь, куда не надо.
– А если это не он, а кто-то другой? Нам что, всех подряд убивать?
– Времени у нас до конца недели. До следующего атомного испытания. В этот день должно быть все готово. А мне, между прочим, еще бежать отсюда надо и в свой институт пройти без подозрений не в этой больничной пижаме, а нормально одетым.
– Одежду достанем. Это не проблема.
В этот самый момент на пороге появились дюжие санитары.
– Хватит курить! Не положено.
– Мы всё, уходим, – Изотов пропустил Боркова вперед. После того, как он остался один на один с санитарами Изотов вспомнил про волшебное действие сигарет Ява.
– Ребята возьмите покурить, новые, – Изотов протянул пачку сигарет, которые положил в карман перед выходом на улицу.
– Наши? – недоверчиво с удивлением спросил один.
– Новые! – ответил Изотов.
– Умеют же делать, если захотят, – стандартно прокомментировал другой.
– Как их отрывать-то не знаешь.
– А вот так, – Изотов потянул за красную ленточку.
– Ну, спасибо, шеф.
– Не за что, ребята, курите на здоровье! – весело ответил Изотов и пошел догонять Боркова. Он помнил, что из психушки предстоит побег, и дружба с санитарами не повредит.
В палате Боркова ждали коллеги, и Изотов еще раз подняв стакан за здоровье товарища, поспешно удалился. Борков проводил его понимающим взглядом.
Из больницы Изотов решил уходить хитрым путем, разведывая таким образом безопасные пути для побега. Так же как в первый раз он прошел через туберкулезный диспансер, опять пролез через дыру в заборе, философски отметив при этом, что уже лет двадцать вообще не лазил ни в какие дыры. После чего он, естественно очутился у замечательного магазина на трамвайной остановке. Бодрым шагом он прошел и аллею парка и вышел к автобусной остановке. Про себя он отметил, что дорога была короткая, безлюдная, а значит, безопасная.
Быстро подошел автобус. Он был свободный. Дело в том, что после истории с массовыми беспорядками в центре Москвы, количество автобусов первого маршрута было увеличено в три раза, и в каждом целый день катался шпик из НКВД.
Автобус быстро ехал по пустой Москве и Изотов решил, что доедет прямо до старого здания университета без пересадок.
......Начальнику Первого отдела
Института им. И.В. Сталина
Тов. Смирнову И.Г.
Рапорт
Согласно донесению от 29 ноября с. г. Вражеская агентура не оставляет попыток войти в контакты с сотрудниками института им. Тов. Сталина. Сегодня было вновь зафиксировано появление агента, упомянутого в рапорте от 29 ноября с.г. При помощи наружного наблюдения удалось проследить агента до здания центрального телеграфа, где наблюдение потеряло объект из-за непрофессионального вмешательства сотрудников Главного управления № 7 НКВД СССР.
Прошу принять меры.
30 ноября 1977 года
Капитан НКВД Мокров А.А.
Начальнику транспортного отдела
по гор. Москве
Главного управления № 7 НКВД
Агентурное донесение
В автобус маршрута № 1 на остановке институт им. И.В. Сталина сел гражданин, совпадающий с организатором беспорядков по внешнему описанию. Наблюдение проводилось до остановки Центральный телеграф и не выявило каких-либо контактов.
В результате грубого вмешательства сотрудников контрразведки субъект был потерян.
30 ноября 1977 года
Внештатный сотрудник НКВД
Вассерман А. Г.
Изотов обычно доезжал не до самого университета, а выходил немного раньше, у телеграфа. Потом через улицу Грановского он уходил в проходной двор, около института Европы и оказывался прямо у корпуса, где был философский факультет. Точно также он поступил сегодня и даже не заметил, что из-за него подрались сотрудники спецслужб. Что прямо рядом с телеграфом сотрудник контрразведки колотил сотрудника семерки (это наружное наблюдение) называя его при этом жидовской мордой. Оба попали в милицию, которая у центрального телеграфа тоже не простая. Все успокоились только тогда, когда все, включая милиционера, показали друг другу корочки НКВД. Но в это время Изотов был уже в своем кабинете заведующего кафедрой сталинской философии. Он пришел в университет, когда наплыв народа спадает. Студенты-дневники уже ушли по домам, а вечерники еще не пришли. Преподаватели, пользуясь паузой, тоже куда-то разбрелись.
В кабинете все было почти так же, но не совсем. С удивлением он разглядывал свой новый старый кабинет. Все было как всегда, если не считать портрета Сталина и собрания сочинений вождя на видном месте. В дверь постучали. Голова Любы спросила:
– Можно, Александр Федорович? – и видя, что он один Люба вошла.
– Мне сказали, что вы к себе пошли, а ко мне на кафедру не зашли.
– Сейчас немного приду в себя.
Изотов решил спрашивать у Любы новости осторожно, а не как в прошлый раз. Когда из этого ничего не вышло.
– А как там Красовсий?
– Как всегда в библиотеке допоздна.
– Он, что давно такой? – осторожно стал выспрашивать Изотов.
– Вы же знаете его тяжелую судьбу. Он всегда такой.
– А что случилось, не припомню.
– Все знают. Когда Жукова сделали командующим черноморским флотом…
– Кого, Жукова? – перебил Любу Изотов. – Он же сухопутный генерал и моря-то не видал.
– Вы же знаете, что руководство флотом он завалил, за что его и расстреляли. Так вот при одной инспекции какую-то пушку адмирал Красовский не успел начистить до блеска. И его разжаловали в матросы. Так что Андрюше пришлось пробиваться своими силами.
Это, наверное, единственная польза от режима Сталина, – подумал про себя Изотов. Любе такое говорить пока он не решался.
– А замужем как? – не выдержал опять и все испортил Изотов.
– Не надо так зло шутить, Александр Федорович.
Глаза у Любы наполнились слезами.
– Вы ведь знаете, – продолжила Люба, уже всхлипывая.
Изотов обнял ее, и она прижалась к нему. Что-то подсказало ему, что замужние женщины так не плачут на груди у чужого мужчины.
– Вы же сами сказали это дурацкое кольцо носить, чтобы Шварцман не приставал, – размазывая туш на ресницах сказала Люба.
Изотов ничего не мог сказать. Просто душа его пела. К нему сразу вернулась способность думать и философствовать. Впервые за эти сумасшедшие дни поверилось в светлое будущее, появилось желание бороться со всем окружающим идиотизмом и победить в этой неравной борьбе.
– Разведусь, – неожиданно для себя произнес Изотов вслух.
– Что вы, Александр Федорович, у вас жена такая хорошая, добрая.
Изотов обнимал Любу, которая хотя и перестала плакать от последних его слов, но прижалась к нему еще сильнее. Он смотрел на давно не беленный потолок и думал. А подумать было о чем. Он поймал себя на мысли, что развестись с хорошей женой не так сложно. В тот момент Изотов был единственным мужчиной во вселенной, у которого было две жены, одна хорошая и добрая, другая злая и вредная. Причем это была одна и та же женщина!
Изотов прекрасно понимал, что с хорошей женой развестись проще. Придешь, скажешь ей – Я полюбил другую. Она ответит, – Ну, что же милый иди, счастья тебе с новой женой. А разводиться с вредной? Скажешь ей такое, так она запилит до смерти, отравит жизнь тебе, Любе, дочке. Какой тут к черту развод!
Тут нашему философу и удалось сформулировать то, что потом назвали парадоксом Изотова. С этим парадоксом он и вошел в историю философии.
...С хорошими женами разводятся, а со стервами живут.
(Цитирую по памяти. Кто интересуется подробнее, может заглянуть в краткий курс современной философии, третий том страница, примерно 630.)
Обниматься без конца было нельзя. Время шло.
– Люба, пойдем, – Изотов вытер Любе глаза платком и взял ключ от кабинета.
– Куда?
– Не далеко, здесь рядом, – Изотов запер свой кабинет.
Они пошли по коридорам старого университета. Дошли до конца правого крыла и стали спускаться по лестнице в подвал. Изотов знал, что там располагается кафедра русского языка. Кафедра русского языка отличалась от кафедры философии тем, что на кафедре русского языка была лаборатория. Лаборатория настоящая, с приборами. Это была лаборатория фонетики. Она была в старинном подвале, построенного еще самим Казаковым. Туда и пошли Изотов с Любой.
Заведовал лабораторией доцент Погудин.
– Привет! – приветствовал коллегу Изотов, – привел вот вам молодую сотрудницу показать ваши чудеса.
– С удовольствием вам покажу, – с готовностью согласился Погудин.
– Можно я сам? Прошу.
– Вам можно, пожалуйста, – проявляя мужскую солидарность поддержал Погудин.
– Еще одна просьба к вам. Тут меня ищет мой доцент. Увидите длинноносого человека, похожего на Буратино, скажите, что я через десять минут буду на кафедре.
– Скажу, конечно, – Погудин включил свет в лаборатории. Часть комнаты была заставлена приборами, а большая ее часть комнаты была отгорожена стеклом для настоящей звукозаписывающей студии, тон-ателье, как говорят профессионалы.
Изотов с Любой зашли в студию. На стене вертикально висели огромные клавиши как у рояля, только больше. Изотов закрыл дверь, и наступила тишина, как в могиле, только тише.
– Что это? – Люба показала на клавиши.
– Это первый в мире синтезатор. На нем многие фильмы озвучены, например, Человек-амфибия.
Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно,
Там бы, там бы, там бы пить вино.
Изотов попытался напеть старомодную песенку.
– Такая подводная музыка, – закончил Изотов ознакомительную часть, – тут нас не услышат. Внимательно запоминай. Завтра рано утром ты едешь на электричке в Солнечногорск с ленинградского вокзала. Приехать надо так, чтобы ровно к одиннадцати часам быть на улице Красная дом три. Понятно?
– Понятно, Александр Федорович.
– В одиннадцать лучше всего потому, что в это время все на работе, дети в школе, пенсионеры в магазинах, а местные алкаши уходят из дому к одиннадцати за водкой. Заходишь в первый подъезд. С собой надо взять сумку. Вниз положить тряпки, потом стамеску и молоток, сверху газеты и пару книг. В подъезде между первым и вторым этажами старая печка. На ней, как станешь лицом к стене, слева от тебя будет вьюшка, это дверца такая маленькая, железная.
– Я знаю, у моей бабушки печка была.
– Вот на такой высоте, – Изотов показал как Борков. Любе было по шейку.
– Я запомнила.
– Вьюшка под слоем штукатурки. Осторожно отобьешь ее. Старайся не мусорить.
– Хорошо.
– Вынешь оттуда пистолет и патроны. И все закроешь, как было. Делать все будешь в перчатках, чтобы не оставлять следов. Пистолет в грязной тряпке положишь в сумку так, чтобы он не выпирал и не стукал случайных прохожих. Поглубже положи. Ясно?
– Ясно. А вы его убьете, Александр Федорович?
– Другого выхода нет.
– Правильно.
– ?!
Эти знаки выражают все, что было изображено на лице Изотова. В тишине студии он мог говорить любые слова, но не смог сказать ни одного. Немного придя в себя, он, конечно, хотел спросить Любу – Почему? Что этот человек сделал такого, что его надо убить?
Но Изотов понимал, что услышит в ответ только: Вы же сами знаете Александр Федорович, – и больше ничего. Спрашивать было бесполезно.
– Я бы сама его убила, – серьезно добавила Люба.
– Это мужское дело и я должен его сделать сам.
Изотов был горд такими словами и удивлялся про себя, как он лихо рассказал Любе про пистолет, прямо будто он не профессор философии, а профессиональный киллер.
– Люба, потом первой электричкой приезжаете в Москву, и я вас жду у себя в кабинете.
Договорились?
– Да, Александр Федорович.
– А теперь пойдем.
Они вышли из тон-ателье. На встречу им подошел Погудин.
– Вам понравилось?
– Очень интересно.
– Жалко еще сотрудники ушли, а то могли бы сыграть на синтезаторе. Это чудо ведь работает!
– В следующий раз. Наш философский от вашего русского рядом. Еще зайдем.
– А доцент мой не заходил?
– Заходил. Я все сказал ему, только он какой-то странный. Молча убежал. Философ.
– Хорошо, спасибо. Мы пошли.
– До свидания.
– До свидания.
Изотов еще раз обнял Любу и побежал домой изображать тяжело больного, а Люба пошла искать стамеску и молоток на завтра.
Побег
Утром, как и вчера Изотов дождался пока жена и дочь уйдут в школу. Затем провел обязательную для сталинского мужчины экзекуцию – бритье бритвой Нева. Потом он с философской иронией заметил, что лучший способ похудеть – жить при сталинском режиме. За вчерашний день он съел немного хлеба за чаем с утра и выпил шампанского в дурдоме. По календарю наступила зима, но день был не зимний и даже теплый по меркам декабря.
Изотов прикинул, когда вернется Люба в университет и сел пить чай с хлебом. На хлеб он уже глядел не как вчера, а как голодный пес на сосиску. То, что он съел много семейного хлеба, он оправдывал тем, что идет на важное дело и должен быть полон сил.
Затем он тщательно оделся, и когда уже был в пальто, совершил свой самый умный поступок в жизни, как потом рассказывал он сам. Он полез в портфель достал все пачки сигарет Ява и свои и Боркова, и распихал их по карманам. Пустые коробки от блоков сигарет он выбросил в помойное ведро. Оделся, обулся, присел на дорогу, после чего снял со стены портрет Сталина и бросил его тоже в ведро. Это был жест вроде сжигания мостов, – к Сталину возвращаться он не собирался. Сказать по правде, это было не совсем сжигание мостов, – на худой конец портрет можно было бы достать из мусора обратно…
Заглянув на кафедру и сказав всем «здрасьте», Изотов просил его не беспокоить, и ушел к себе ждать Любу. Шварцман был на месте.
У Изотова еще вчера появился план. Сложно убивать человека, если не знаешь, где он. Просто убить того, кто ходит за тобой следом. Зашел в укромное место, развернулся и бах – все готово. Остается найти укромное место. Сначала Изотов сосредоточился на городских свалках. Там труп, если закатают в мусор, то отроют его только археологи грядущих тысячелетий. Но на свалках полно бомжей и другого подозрительного народа, много открытого пространства, мусорные машины ездят туда-сюда. Словом свалка хоть и хороша, но не подходит. Потом в голову пришли кладбища. Но и там, несмотря на тишину и отсутствие свидетелей могильщики сразу найдут неоплаченный труп. В городе стрелять – идея отпадала полностью. В те времена была еще тишина и звуки выстрелов не были нормой городской жизни. Любой выстрел всполошил бы весь город. Значит пригород.
Чем ближе подходил неизбежный момент, тем больше Изотов жалел Шварцмана. Он казался ему не таким уж и плохим и человеком и даже заместителем. Подсознательно, он хотел, чтобы после смерти Шварцман лежал не на помойке, а в приятном месте. На самом деле покойнику все равно, где лежать, это важно живым. Изотову припомнился подмосковный парк Царицыно, куда его с друзьями водил фанатик исторических наук и его друг Самгин. Огромный парк, ставший за двести лет лесом, развалины от беседки до гигантских руин главного дворца, идеальное место для укрытия трупа. Изотов собирался туда.
Не знал только Изотов, что по субботам в царицынские развалины приходят тренироваться скалолазы со всей Москва, особенно когда не сезон, как сейчас. Не знал он также, что на другой стороне пруда из-за леса торчат не антенны на дачных домах, а нечто посерьезнее. Там располагался пункт управления ядерными силами черноморского флота. А силы эти у флота были. Как сказал один раз адмирал Красовсий, на банкете в честь 23 февраля: У черноморского флота достаточно сил, чтобы вычеркнуть планету Земля из списка обитаемых планет. Наивно было бы полагать, что управление такой мощью будет оставаться совершенно без присмотра, тем более в тот день, когда на флоте была объявлена боевая тревога. По инструкции она всегда объявлялась в день испытаний нового атомного оружия, как сегодня.
В дверь кабинета негромко постучали. Это была Люба. Она вошла с раскрасневшимся лицом, то ли от загородной прогулке, то ли от ответственности порученного ей задания.
– Как? Получилось? – бросился к Любе Изотов.
– Все в порядке, Александр Федорович, – Люба протянула сумку Изотову, – Все вот здесь.
Другого он от Любы и не ждал. Он взял сумку и поцеловал Любу в первый раз по-настоящему в губы.
– Иди, – сказал он задыхаясь от поцелуя, – успокойся. А у меня времени мало.
– Хорошо я пойду, посмотрите, что там.
– Посмотрю. Иди и про все забудь. На всякий случай.
– Вы уж там поосторожней, Александр Федорович.
– За меня не беспокойся, Люба. Иди. Снова на кафедре за все отвечает Любовь?
– Да, Александр Федорович.
Люба ушла за дверь. Изотов за ней повернул ключ в замке и стал разглядывать, что она принесла. В грязной тряпке лежал пистолет ТТ и полная обойма к нему. Изотов разобрал пистолет, как учили на военной кафедре, убедился, что он в исправном состоянии и загнал обойму. Затем дослал патрон в патронник. Всем был хорош пистолет ТТ, но у него часто переклинивало патрон. За это его и сняли с вооружения. Изотов не хотел рисковать. Поставил пистолет на предохранитель. Оставалось переключить предохранитель и нажать курок. Изотов вытер руки о тряпки, которые были на дне сумки, вытащил стамеску и молоток, положил их в стол, – вдруг подремонтировать что надо будет в кабинете. Снова замотал пистолет, бросил его в сумку и присел на кресло перед дорогой. Надел пальто с карманами, набитыми сигаретами и вышел в коридор.
Специально, заглянул на кафедру, повесил ключ от кабинета на гвоздик и демонстративно попрощался со Шварцманом. Затем так же медленно пошел по университету помахивая сумкой, Во дворе университета он не спеша закурил, для того, чтобы его хвост мог заметить, – он идет в сторону метро Библиотека им. Ленина. Там он тоже не спеша специально медлительно повернул на указатель, Станция Арбатская. В подошедший поезд он прыгать не стал. Дождался следующего. И сел на видное место и вышел на Курской. На курском вокзале он подошел к билетной кассе пригородных поездов. К его удивлению станция Царицыно не было. Поискав по схеме, он обнаружил, что она называлась Ленино. Через тоннель он вышел к платформе, на которую приходят электрички. Не успел он почитать газету, как обнаружил, что длинная сутулая фигура была на месте.
Пришла пустая электричка. Изотов перешел в нее не сворачивая газеты, чтобы его видно было издалека. То, что он был с сумкой неопределенного вида и пола, ни у кого не вызывало подозрений. Половина людей было с такими сумками. Это были матерчатые сумки из какой-то синтетической тряпки, вроде капрона, которые легко помещались в кармане. Нужны они были за тем, что вдруг по дороге удастся что-то купить или на работе дадут продовольственный заказ.
От чтения газеты Изотов все больше приходил в ужас. Кроме обычной трескотни о победах и ударных вахтах, международный раздел, который был самый маленький в газете Правда, на прямую призывал к войне. Это был даже не призыв, а приказ.
Погода за окнами резко испортилась, как и в день прошлых испытаний. Солнце и так было низко, а тут вдруг его закрыли тучи. На платформу Ленино Изотов вышел уже в полутьме. Начинал сыпать сухой снег маленькими шариками, как гомеопатическое лекарство. Похолодало. Изотов прибавил шаг, чтобы успеть до темноты. Для того, чтобы попасть в парк надо было перейти по длинному пешеходному мосту через пути железной дороги. С одной стороны железной дороги строили новый квартал сталинских домов Орехово-Сталинское, с другой стороны стоял вековой парк с руинами.
В будний день, в начале зимы около четырех часов в парке не было никого.
Изотов, спустившись с моста нашел место и поглядел на мост. По мосту двигалась нескладная фигура. Что он ходит за мной? Может быть, просто влюбился в Любу. А в нее нельзя не влюбиться. И ревнует, как сумасшедший. Борков бы сказал словами Блока:
Так любить, как любит наша кровь,
Давно из вас никто не любит.
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет и губит.
Губит не злоба и ненависть а любовь губит, подумал Изотов, поднимаясь на холм, на котором и красовались в рваных тучах заката руины большого дворца. Дворец этот в свое время почему-то не понравился Екатерине и с тех пор стоял в развалинах. Размеры дворца впечатляют. И в длину метров двести и в высоту три этажа. Изотов выдержал паузу, чтобы его заметили и нырнул внутрь руин. Тут он сразу понял, что был не прав. Внутри была уже полная темнота. Под ногами были кирпичи и более крупные обломки, а кое-где зияли дыры в подвал. Можно было запросто сломать себе шею. Изотов уже успел подумать, что сегодня у него разведка местности, благо еще день-другой в запасе есть. Он на ощупь шел по анфиладам комнат, обходя провалы в подвал. Нужен был фонарик, но его взять Изотов не сообразил. Неожиданно в проеме появилась высокая фигура. Кто-то тоже шел на ощупь. Изотов решил не откладывать. Достал из тряпки пистолет и снял его с предохранителя и притаился за колонной.
Когда же солнце в последний раз вылезло из-за тучи и осветило ярким лучом Изотова, Шварцман от ужаса сделал шаг назад. Он увидел своего шефа. Когда же он заметил, что тот с пистолетом, направленным на него он еще попятился и провалился в подвал екатерининского дворца.
Изотов зажмурился, он не хотел видеть смерть Шварцмана, и два раза выстрелил. Солнце спряталось уже в последний раз и Изотову показалось, что Шварцман упал не как подстреленный в кино, а пропал, как Мефистофель в Большом театре. Немного поразмыслив, Изотов протер тряпкой пистолет и бросил его в сторону тела Шварцмана. Смотреть на разлетевшиеся мозги коллеги было неприятно. Потом он вытер руки о чистую тряпку. У него было ощущение, что он сделал что-то обычное, как всегда, и это пугало. Тряпки, газеты, да и саму сумку он выбросил там же, благо тряпок книжек и газет от альпинистов оставалось в развалинах очень много. Потом Изотов вышел с противоположной стороны дворца на дорогу и спокойно, как ни в чем не бывало, закурил и пошел обратно на станцию.
...Главное разведывательное управление
Советской армии
Рапорт
Вчера в районе парка Ленино нашими силами был задержан вражеский лазутчик, пытавшийся проникнуть на территорию объекта № 3. При аресте оказал вооруженное сопротивление. Вел прицельный огонь из пистолета ТТ.
Потерь среди личного состава нет. Вражеский агент при аресте получил травму головы и сотрясение мозга. Оружие (пистолет ТТ времен ВОВ) изъято.
Документов при нем не обнаружено. По-русски понимает с трудом. Временно находится под усиленной охраной в медсанчасти объекта № 3. Для дальнейших допросов считаю необходимым привлечь специалистов института им. Сербского.
Личный состав вел себя при задержании героически. Прошу всех представить к правительственным наградам.
Начальник спецотдела
объекта № 3 Майор Иванов. А. В.
В Москве сложная система движения электричек. Этим и решил воспользоваться Изотов. Сев в электричку на станции Ленино (бывшая Царицыно) курской железной дороги можно доехать до станции Покровское-Стрешнево рижской дороги (почему ее не переименовали?) Изотов сел на электричку Ленино – Дедовск, и через час уже был недалеко от больницы, где лежал Борков. Было чуть больше пяти, и из Курчатовского народ толпой валил с работы. Благодаря этому Изотов потерялся в толпе и не привлекал внимание.