Тот кивнул головой и протянул руку. Обменявшись рукопожатиями подполковник улыбнулся.
- Если нужна будет помощь - обращайтесь в любое время.
Олегов благодарно кивнул головой.
- Никто в полку не обижает? - спросил подполковник.
- Да нет, никто.
Почувствовав какой-то азарт, эту фразу Олегов произнес со вздохом, провоцируя дальнейшие расспросы.
- А особист не тревожит?
- Да так...
- Все понятно. Спи спокойно, - засмеялся подполковник.
Расставались они довольные друг другом, всем троим казалось, что удача будет сопутствовать всегда. А между тем, так будет не всегда...
...Один из них, со временем, выложит на стол детский портфельчик, забитый сторублевками и скажет: '' Сажайте лучше, я боюсь...'' Но и тюремная камера не спасет его. Входя в свое новое жилище с зарешеченными окнами, он разочарует своих соседей тем, что машинально поднимет лежащее на пороге полотенце, вместо того, чтобы наступить на него. В миг по приговору военного трибунала можно лишиться звания, но от офицерской неприязни к беспорядку и грязи можно в миг избавиться, лишь когда тебе стальной спицей сквозь ухо протыкают во сне мозг...
Другой пустит себе в лоб пулю, переполошив тех, кто выскочил из стенного шкафа, чтобы поймать его с поличным, когда из конверта с секретной почтой из Союза посыплются зеленые и коричневые купюры... '' Дурак'' скажет про него командир взвода шестой роты, обожавший блатные песни, и будет прав со своей точки зрения. Славик считал себя изобретателем нового способа контрабанды валюты, при котором бояться совершенно нечего. Он находил афганских офицеров, у которых родственники учились в СССР и договаривался: ты даешь мне афгани, а твоему брату, который учится в Ростове, пришлют деньги по почте... '' Думать надо, тогда и пистолет не понадобиться,'' - сам себе говорил Славик...
Третий со временем придет на заброшенное кладбище на окраине Ташкента, найдет могилу с покосившейся жестяной пирамидкой и звездой, прочтет на почерневшей табличке свое имя и ухмыльнется, и эта кощунственная на кладбище улыбка будет замечена ветхим стариком, сидящим в стороне на камне, и блеснет у него в руке маленький серебристый пистолетик, и прогремят выстрелы...
ГЛАВА 26.
Все рушилось. Стройные цепочки фактов превратились в никуда не годный кисель.
Все началось с того, что рядовой Костров, в изобилии снабжавший информацией об офицерах четвертой роты, замолк. Только через неделю майор Гаврильцов, которого все за глаза именовали просто Михал - Михалыч, прижал Кострова и выяснил, что случилось. Тот долго ныл, пускал слюни, а потом, наконец, выдал такое, чего Гаврильцов за долгую службу в органах госбезопасности ни разу не слышал.
- Замполит Найденов на политзанятиях поднял меня и объявил благодарность за политическую бдительность. Все стали спрашивать, за что? А он говорит, что, мол, Костров проявил бдительность, доложив о моем неблаговидном поступке в особый отдел. Мол, так и должны поступать настоящие комсомольцы, так завещал великий Ленин в статье ''Берегись шпионов''. Все и начали ржать... Откуда он узнал? Я вам больше ничего не скажу...
Михал - Михалычу нечего было сказать в утешение бедному Кострову. При желании Гаврильцов мог бы крепко прижать Найденова, да и любого офицера, но не солдатский коллектив с его отличной от офицерской системой ценностей. По одиночке он на каждого мог найти управу, но ведь потом они снова соберутся вместе...
Из ряда вон выходил и скандал, который Найденов учинил в патруле. Когда нужно было назначать офицера в патруль или инспектора ВАИ, от роты обычно посылали Олегова или техника роты, прапорщика. И вот в кои-то веки был послан Найденов.
- Командор, все продают, а ты не продаешь?! - возмущенно спрашивал у него пацаненок, хлопнув рукой по пустой канистре для бензина.
- Никто тебе ничего не продаст, - твердо заявил Найденов, сам понимая, как смешно смотрится его твердость по отношению к мальчику.
- Почему Мишка не приехал? - пытливо спрашивал другой мальчик.
- Заболел.
...Но это было только начало. Еще не остыв от гнева в адрес Олегова, Найденову пришлось столкнуться еще с одной гранью привычной для этого квартала жизни.
- Командор, ты почему никому не даешь остановиться? - удивленно спросил худой индус в черной рубашке.
- Потому что нельзя.
- Может, пошли поговорим? - индус показал рукой в сторону своего дукана.
Такие случаи уже бывали, когда начальник патруля, не мелочась, сразу предлагал всем торговцам перекрестка ''скинуться'' на бакшиш подороже, взамен обещая обеспечить на день режим наибольшего благоприятствования в торговле.
- Вот что, парни, продавайте свои лавочки, идите работать на завод, не скрывая ненависти, крикнул ему Найденов. Он действительно ненавидел этих торговцев, искренне принимая правоту Ленина, утверждавшего, что даже мельчайший элемент свободной торговли - это зародыш того, что неизбежно вырастет в капитализм. Сейчас он особенно клокотал от ненависти, чувствуя родственные связи между бизнесом индусов и вымогательством денег у молодых солдат в роте. Он чувствовал, что их интересы рано или поздно победят его идеалы, а джинсы по размеру и недорого можно купить только у них. И получается, что наличие в душе прочного нравственного стержня и наличие штанов - это взаимозаменяемая пара...
Понимание этого придет позже, а пока он одержал крупную победу над капиталом, которая надолго осталась в памяти индусского квартала: в тот же день все дуканы закрылись в десять утра. Торговцы, один за другим , убедившись, что начальник патруля не дает остановиться ни одной машине, с грохотом опускали на окна железные жалюзи. Даже в день, когда был объявлен траур по Индире Ганди, они не прерывали торговлю...
Классовая борьба на перекрестке с закрытием дуканов не утихла. Через полчаса туда примчался усиленный наряд из комендатуры, получив телефонный сигнал о том, что начальник патруля продает боеприпасы.
- Он мне говорил: '' Купи автомат!'', - не моргнув глазом, докладывал коменданту пацаненок, который еще час назад пытался купить у Найденова канистру бензина.
Комендант Кабула, подполковник Кузнецов, скептически посмотрел на испуганного таким оборотом Найденова, на закрытые окна внутри и громко, чтобы слышали обиженные торговцы, произнес, указывая строго на Найденова:
- В камеру его!
Сажать его Кузнецов не собирался. Найденов не был похож на торговца оружием, но и ссориться с целым кварталом он не собирался. С этого дня полк, в котором служил Найденов, перестали назначать в наряд на этот перекресток...
После этого случая представить Найденова в качестве антисоветчика стало просто невозможным, майора Гаврильцова просто подняли бы на смех, как случилось всего неделю назад из-за пятой роты.
... Выходя из своего подвала, Гаврильцов нос к носу столкнулся с прапорщиком Пановым, старшиной пятой роты. Он трясся от страха, беззвучно тыкая пальцем куда-то вверх. Гаврильцов поспешил наверх, на второй этаж, где размещалась вторая рота, и, увидел, как из ротной кладовой, поигрывая штык ножами, выходят веселые командир Бабенков и замполит роты, только что выписавшиеся из госпиталя.
- Что случилось, что вы с ним сделали? - яростно закричал на них Михал - Михалыч.
- Пугнули суку, - усмехнулся замполит роты, - а что, он уже вложил?
- Следуйте за мной, - непреклонно сказал Михалыч.
Он отвел их прямо к командиру полка, туда же вызвали прапорщика Панова и начали разбираться. Разбор закончился гомерическим смехом, на этот раз над Гаврильцовым.
Панов прославился тем, что через три месяца службы в Афганистане послал в политотдел дивизии письмо удивительного содержания. Мол, через месяц службы меня, прапорщика Панова, коммунисты роты избрали своим секретарем, и ему просто стыдно руководить партийной организацией, не имея ни ордена, ни медали, потому как весь личный состав роты думает про него: '' А достоин ли ты руководить парторганизацией, если тебя не наградили медалью? '' Так нельзя ли его, прапорщика Панова, наградить чем-нибудь, раз уж коммунисты роты сочли его достойным должности секретаря парторганизации роты???
В политотделе были ошарашены как стилем, так и наглыми требованиями, но почуяли, что Панов - опытный склочник и шантажист, и с ним лучше не связываться. На сборах политработников замполита роты и батальона упрекнули , что не вдумчиво работают с прапорщиками и посоветовали как-то решить проблему.
- Валера, а ведь мы контуженные, - подсказал выход замполиту роты Бабенков.
- Точно, как это я забыл, - весело заржал тот.
Обоих во второй батальон перевели из дивизионной разведывательной роты на исправление за склонность повеселиться и нелояльность к старшим начальникам. У обоих за спиной были десятки боевых операций и ранения. Взяв по штык - ножу, они вломились в ротную кладовку, где как раз прапорщик Панов кормил тушенкой крошечного щенка, ''кутенка'', как он его называл. "Кутеночка'' же кормить надо!'' - объяснил он через месяц пропажу ящика тушенки.
- Слушай, сука, мы ведь контуженные, нам все простят, - угрожающе начал замполит роты.
- Браточки, да что ж вы задумали? - заголосил, упав на колени, Панов.
- Мы решили избрать нового партийного секретаря, - голосом, не обещавшим ничего хорошего, продолжил замполит.
- А я здесь для кворума, от блока беспартийных, - политически грамотно добавил Бабенков, подбрасывая тяжелый нож на ладони.
- Все сделаю, как вы скажете!
- Забери, сука, письмо в политотделе, скажи, что пока считаешь себя недостойным медали. И попросись в другой полк, очень тебе советуем!
- Так вы же шутите! - озарило вдруг Панова, он облегченно заулыбался, но нож замполита в тоже мгновение воткнулся в дверь стенного шкафа у него над головой. А Бабенков схватил его за пуговицу на груди, притянул к себе и стал отпиливать ее вместе с тканью зазубренным ребром ножа.
- Они же контуженные!!! - с этим воплем Панов выскочил из кладовой и помчался к выходу...
После этого разбирательства командир полка похлопал по плечу Михал Михалыча и сказал:
- Это же нормальные ребята, а вот Панов - сволочь. Ничего, они извинятся, шума поднимать не будем.
...И вот нелепость, из дивизионного медсанбата приехали врачи брать анализы всем офицерам и солдатам полка. Обычно офицеров особого отдела не беспокоили, но на этот раз полковой врач нашел Гаврильцова и сказал, что старший группы медиков приглашает его в медпункт. Гаврильцову было досадно, в этом ему чудился подкоп под авторитет органов. Но слова врача о начавшейся вспышке холеры звучали убедительно.
- Ну, подумаешь, укол, укололи - и пошел, - балагурил медик, лицо и погоны которого были скрыты белой марлевой повязкой и белым халатом.
Еще через день полковой врач сказал Михал- Михалычу, что у него нашли брюшной тиф.
- Да что вы! Я себя отлично чувствую! - раздраженно ответил Гаврильцов. Однако еще через три дня он понял, что сопротивление бесполезно. Было досадно ложиться в госпиталь, не доведя дел до логического завершения, главврач медсанбата наотрез отказал в лечении на территории дивизии.
- Идиотизм, как будто нарочно! - стонал от боли в прямой кишке майор Гаврильцов, лежа на скрипучей койке в инфекционном госпитале. Нарочно или не нарочно, вряд ли смог бы докопаться до истины и более проницательный, чем он... А пока ему оставалось одно - лежать на койке и глядеть на унылые вершины перевала Паймунар, которые изредка вспыхивали огоньками взрывов, в те дни, когда там проводили занятия по огневой подготовке подразделения воздушно-десантной дивизии. За два месяца он до малейших деталей запомнит профиль и выступы этих невысоких горок, а через несколько лет, увидев в телефильме прыткого итальянца, который, с испуганнным лицом, прячась за гусеницами, снимает ожесточенную стрельбу, он со смехом узнает дивизионное стрельбище...
... Кого не ожидал встретить в инфекционном госпитале Тарасов, так это майора Гаврильцова. И хотя тот был в спортивном костюме, многие офицеры, лежавшие на излечении, щеголяли в финских спортивных костюмах, Тарасов сразу понял - Мих-Мих охотится за ним.
- Рвать, рвать когти...- бормотал себе под нос Славик Тарасов, быстрыми шагами направляясь в дальний угол инфекционного госпиталя, где размещался морг, и где ни на день не прекращалась работа по упаковке убитых и умерших в Кабульском гарнизоне в цинковые гробы.
Он нажал кнопку дверного звонка и затаил дыхание, зная, чем пахнет на него, когда откроется дверь. Дверь открылась и, щурясь, на солнечный свет вышел высокий широкоплечий солдат, почему-то в парадной форме, в которой обычно в Союзе ходят в увольнение.
- Чего тебе? - дохнул он на Тарасова сильным перегаром.
- Не узнаешь, что ли? - обиженно спросил Тарасов.
- А, ты... Закурить есть?
- Бери всю, - Тарасов щедро протянул непочатую пачку ''Моро''
- Что нужно, кореш?
- В Союз надо, срочно!
- Тебе до дембеля всего ничего осталось. Денег, что ли , не жалко?
- Обстоятельства так сложились. Валентин, не тяни! Раз говорю срочно, значит - срочно!
- Ладно, - пожал плечами Валентин. - Напомни, как твоя фамилия?
- Тарасов, шестой корпус.
- В полшестого с деньгами возле аптеки... Не опаздывай.
Дверь захлопнулась. Тарасов повернулся, чтобы уйти, стараясь не смотреть на площадку за маскировочной сеткой, где вразброс лежало десятка два цинковых ящиков.
На следующий день все прошло, как '' по маслу''. За пятьдесят чеков рядовой Талашов из инженерно - саперного батальона, которого из-за тяжелой формы гепатита отправляли на лечение в Союз, согласился опоздать на построение для отправки и дать на денек свой военный билет.
- Талашов!
- Я...- усталым голосом выдохнул Тарасов из строя отправляемых.
- Ну-ну, не кисни, в Союз ведь летишь, - озабоченно сказал ему майор-медик, назначенный сопровождать больных до Ташкента.
Последняя проверка документов на пересыльном пункте, пограничники брезгливо за кончики держат документы больных. Побелевшего Тарасова под руки заносят в АН-24, который только разгрузился от кочанов капусты и хранит ее свежий запах, рампа захлопывается и ... прощай, Кабул!
ГЛАВА 27.
И опять Олегов не мог избавиться от ощущения, что он превратился в колесико какой-то машины, невидимой, но реально существующей. Чьи-то интересы, как зубья шестерни, крутят его, а он в свою очередь влияет еще на кого-то. Один оборот - и исчез американец, другой - исчез начальник особого отдела. И вот еще один оборот - перед ним сидела с растерянным и напуганным видом Гаури.
Убогость обстановки комнаты вызывала досаду у Олегова. Ему почему-то казалось, что если бы в этой комнатке были бы хотя бы стол, два стула и занавески на окнах, он бы нашел, что сказать девушке. Неловкости прибавило и поспешное исчезновение с виноватым видом деда Платона.
- Я сейчас, чайничек соображу...
Олегов еще раз скользнул взглядом по стенам, убожество которых лишь местами было прикрыто яркими пятнами вырезок из журналов.
- Что-то Платоныч долго не идет, - озабоченно произнес он, внимательно глядя на девушку, Гаури, сидевшая поджав ноги на коврике в соседнем углу, чуть шевельнула плечами. Олегов понял это, как нежелание отвечать и нежелание обидеть гостя молчанием. Он почувствовал себя еще более неловко за затянувшуюся паузу, как вдруг Гаури, не поднимая глаз, спросила:
- Зачем ты меня купил?
- Я тебя не покупал, я заплатил долг твоего деда, - торопливо, как бы оправдываясь, ответил Олегов. - Что, было бы лучше, чтобы тебя в публичный дом продал Маскуд?
- Зачем ты потратил так много денег? Я тебе нужна? - Гаури первый раз подняла на него глаза, видимо, на этот раз ей было интересно, что думает этот непонятно откуда взявшийся, как сказал дед, ''шурави- поручик''. Ей была непонятна его нерешительность, она знала, сколько был должен дед и знала, что человек, так легко разбрасывающийся сотнями тысяч, должен чувствовать себя более уверенно, чем этот парень в выгоревшей на солнце форме и неловко сидящий на циновке. Черные форменные ботинки с высокими голенищами явно мешали ему подогнуть ноги под себя.
Олегов смутился, любой из ответов - ''нужна'' или ''не нужна'' показался ему чрезмерно определенным, он не готов был ответить на этот вопрос даже себе. В конце концов, перед ним сидела подданная другой страны, хотя и довольно милая и с половиной русской крови.
- А что, разве это нормально, что человека можно продать? Двадцатый век , а тут, в Кабуле - все еще четырнадцатый, все еще калым платите...
- Махр.
- Чего?
- Махр. У нас калым махром называется, - Гаури улыбнулась.
- Пусть как угодно называется, все равно это несправедливо.
- Махр нужно платить, - убежденно сказала девушка.
- Почему? Коран велит?
- Если муж бросает жену, махр остается жене.
Олегов удивился:
- Так это что же, вроде алиментов? Вот уж не знал...
Беседа снова угасла, но теперь Олегов чувствовал себя более уверенно. В очередной раз скользнув взглядом по серым стенам, он спросил:
- Слушай, а кем ты себя сама считаешь? Русской или афганкой? Ты, к тому же, родилась в Пакистане?
- Я выросла с пуштунскими девочками, играла с ними, но совей они меня не считали. А Россия - это только дед и язык, которому он меня научил. Если дед умрет, я стану вообще ничья... Не надо было меня выкупать, женщине плохо никому не принадлежать...
Гаури захотелось плакать, она вдруг поняла, какой бедой грозит ей нелепая доброта этого парня. От жалости к себе уже готовы были проступить слезы, как вдруг он спросил:
- Хочешь принадлежать Маскуду?
Она вспомнила щетину черных волос на груди и спине Маскуда, как он требовал их гладить, и она гладила и мечтала о том, что хорошо бы поднести к этой шерсти зажигалку, чтобы огонек, весело потрескивая, разбежался по всей груди...
... Если чего-то очень хочешь, желание обязательно сбывается. Пройдет немного времени, и пронесутся над Кабулом слухи о том, что русские снимают с должности Бабрака Кармаля. Смена лидера - это смена команды. Маскуд окажется в толпе коммунистов, то есть членов НДПА, которые ворвутся во дворец, громко скандируя: '' Да здравствует Бабрак! Шурави - домой! '' Умрет Маскуд через три дня после этих событий, после того, как его живота коснется язычок пламени, вырывавшегося из паяльной лампы, и огоньки, весело потрескивая, разбегутся в разные стороны. Умрет он не от этого, от этого не умирают, просто раздуется и лопнет в самом тонком месте крохотный сосудик в головном мозге...
- Нет! - голос девушки дрогнул.
Если бы в этот момент Олегов спросил: '' А кому?'', Гаури бы ответила:'' Тебе...''
Однако он не спросил, а она не ответила. Вместо этого за дверью послышалось кряхтение, дверь распахнулась, и на пороге появился дед Платон с чайником и балалайкой.
- Ну-ка, Горяша, давай гостя чаем поить. Без чая у нас в Азиях никакой беседы быть не может, - улыбаясь, прошепелявил дед и подмигнул Олегову.
Гаури вскочила со своего места, перехватила из рук деда чайник с кипятком, наклонилась к его уху и что-то сердито шепнула. Дед насупился, махнул рукой, досадуя на что-то, и уселся рядом с Олеговым.
- Ладно, поручик, пока Горяша накрывает, ты хотя бы рассказал, кто ты, откуда. А то по-русски я только с таким старичьем, как я, и могу поговорить.
- И что, много в Кабуле таких, как вы ,служивших до гражданской?
- Теперь-то почти ничего, а еще лет двадцать назад, как соберемся в ''Питере'', так мы свой трактирчик называли, да за чайком и вспомним, и споем... А скажи, правда, что Буденного кто-то из наших...?
- Знаешь, дед, я не интересовался. Слышал, что кто-то в окно из обреза шарахнул, - пожал плечами Олегов.
- Вот те на, не интересовался, - обиженно удивился дед Платон. - Ну да ладно, у вас другие войны на уме. Сам - то ты откуда родом будешь?
Олегов искоса глянул на Гаури, которая расставляла перед ними пиалы и раскладывала по жестяным тарелочкам сладости , делала она это тихо, явно прислушиваясь к разговору.
- Отец живет в Усть-Каменогорске в Казахстане, с матерью - в разводе, где она - не знаю, про дедов своих ничего особенного и не упомню. Как говориться, жили - были...
- Не густо, - пожевал губами дед Платон. - Стало быть, поручик, родословной у тебя нет, и начальником тебе не быть.
- Ну, это ты, дед, напрасно, у нас всем дорога открыта, - возразил Олегов и, улыбнувшись, подумал, что замполит роты Найденов сейчас бы порадовался за него, слушая, как Олегов то против калыма агитирует, то за равные возможности для всех классов.
- Вот тут-то ты не прав, - убежденно сказал дед. - В Самарканде мой командир полка, когда слышал, что у большевиков из крестьян в генералы выходят, говаривал, что сын вора должен быть вором, а сын генерала генералом.
- Довольно мудрый был у вас командир, как в воду глядел, - ухмыльнулся Олегов, - а что с ним потом сделалось, с командиром полка?
Чашки и тарелки были уже расставлены, Гаури стояла у окна, дед жестом велел ей сесть, но она отрицательно качнула головой.
- Подстрелили его, за один переход до того кишлака, где я Варю оставил. Ночью в горах в засаду попали, а кто стрелял , даже и не знаю, за нами по пятам отряд шел, останавливаться нельзя было.
- А что за кишлак, как назывался?
Дед Платон с досадой махнул рукой.
- Они там все одинаково называются, я и не упомню, а как туда пройтипомню. Недалеко от границы, кишлачок, как кишлачок: в котловине, ручей там есть, а дальше, за перевалом - пустыня, граница...
Олегов взял с блюдечка щепоть грецких орехов, пропитанных медом, пожевал.
- Да ты угощайся, - спохватился дед, плеснув Олегову в пиалу чуть-чуть чая. - Давай по-нашему, без умывания...
Олегов кивнул головой, поднял пиалу, отхлебнул. Гаури по-прежнему стояла у окна, опустив голову. ''Что я здесь делаю,'' - подумал Олегов. Зачем я здесь? Он глянул на часы.
- Спасибо за гостеприимство. Мне пора!
- Пора, значит, пора, тебе виднее, - вслед за Олеговым поднялся , покряхтывая, дед Платон. - Ты уж извини, провожать тебя нам нельзя.
Олегов понимающе кивнул головой, нерешительно глянул на Гаури, поцеловать, что ли? Нет, не решился и, махнув рукой, вышел за дверь. Он бежал вниз по грязной узкой лесенке, выбежал во двор и широкими шагами, на ходу нацепив темные очки, через подворотню вышел в переулок. Люди в переулке останавливались и недоуменно смотрели вслед офицеру, неизвестно откуда взявшемуся в этом старом квартале. Под этими взглядами Олегов чувствовал себя голым, чувство досады и неуместности своего нахождения лишь усилилось, когда из окна третьего этажа высунулось несколько физиономий и что-то восторженно закричали ему вслед.
Идиот, зачем я здесь, не надо соваться не в свое дело, тут свои законы, - ругал он себя, - выберусь благополучно - ни разу больше сюда не сунусь...
Обернувшись, он увидел, что следом за ним уже увязалась стайка подростков, оживленно обсуждавшая на ходу явно, его, Олегова. Заприметив впереди за поворотом переулка широкую улицу, заполненную машинами, Олегов прибавил ходу, стараясь не переходить на бег, и выскочил на проезжую часть.
- Дриш! - махнул он рукой, останавливая такси. Он облегченно плюхнулся на заднее сиденье обшарпанной '' Тойоты''. На переднем сиденье, рядом с водителем, сидел мальчик, вероятно, сын водителя. С жадным любопытством он поглядывал на Олегова, пока отец не дал ему оплеуху. Вырулив на площадь Пуштунистан, водитель отрицательно покачал головой, когда Олегов жестом показал на дорогу к дворцу. Олегов вспомнил, что частным машинам запрещено ездить мимо дворца.
- Поехали кругом. Раунд, - попытался он объяснить водителю. Тот понял. Пацаненок всю дорогу разглядывал Олегова в зеркало заднего вида, пока его внимание, да и всех остальных, не привлекла сцена на тихой объездной улочке. Их обогнало другое такси, в котором на заднем сиденье сидела красивая девушка без чадры и испуганно оглядывалась, а следом за ним гналась другая машина, набитая веселыми молодыми парнями, одетыми почти по-европейски. Они что-то весело кричали девушке и угрожающе - водителю такси. Поняв, что ее догоняют, девушка что-то крикнула водителю. Тот резко развернул машину в противоположную сторону, преследователи, потрясая кулаками и что-то выкрикивая, повторили маневр. Такси снова развернулось, оказавшись опять впереди машины, где ехал Олегов. Преследователи не отставали. Олегов понял, что водитель такси, в котором едет девушка, лишь имитирует бегство от преследователей, решив не рисковать своим здоровьем и исправностью машины ради пассажирки.
Охотники и их жертва остались за поворотом, до полка оставалось двести метров.
- Стоп!
Куда деваться, - думал Олегов на ходу, - Я столько нагородил, что и деться некуда. Сверхсрочник из оркестра, одетый в афганскую форму, приветственно махнул ему на воротах. Олегов кивнул головой и устало пошел по дороге.
- Товарищ старший лейтенант, дежурный по части вас искал, спрашивал, не выезжали ли вы. Я сказал, что в штаб дивизии...
- Ладно, - махнул рукой Олегов, соображая, кто и какую неприятность ему приготовил.
Дежурный по части пододвинул к нему телефон ВЧ связи со штабом дивизии:
- Какой-то майор Орлов тебя спрашивал, позвони.
- ...В Фергану не желаешь слетать? На пару недель? Отвезешь дембелей, первая отправка, и еще кое-что...
...Вот и выход, хотя бы на две недели, но выход...
ГЛАВА 28 .
- Думайте, парни, думайте... Фамилии у меня есть, чека все видит, чека все знает. И время до самолета у нас еще есть. А вычеркнуть из списка никаких проблем. Но вот потом снова вписать...
Начальник строевой части полка сочувственно улыбнулся. Перед ним в две шеренги угрюмо стояла почти сотня дембелей: голубые береты, загорелые лица и черные индийские кейсы почти у каждого.
- Если нужна будет помощь - обращайтесь в любое время.
Олегов благодарно кивнул головой.
- Никто в полку не обижает? - спросил подполковник.
- Да нет, никто.
Почувствовав какой-то азарт, эту фразу Олегов произнес со вздохом, провоцируя дальнейшие расспросы.
- А особист не тревожит?
- Да так...
- Все понятно. Спи спокойно, - засмеялся подполковник.
Расставались они довольные друг другом, всем троим казалось, что удача будет сопутствовать всегда. А между тем, так будет не всегда...
...Один из них, со временем, выложит на стол детский портфельчик, забитый сторублевками и скажет: '' Сажайте лучше, я боюсь...'' Но и тюремная камера не спасет его. Входя в свое новое жилище с зарешеченными окнами, он разочарует своих соседей тем, что машинально поднимет лежащее на пороге полотенце, вместо того, чтобы наступить на него. В миг по приговору военного трибунала можно лишиться звания, но от офицерской неприязни к беспорядку и грязи можно в миг избавиться, лишь когда тебе стальной спицей сквозь ухо протыкают во сне мозг...
Другой пустит себе в лоб пулю, переполошив тех, кто выскочил из стенного шкафа, чтобы поймать его с поличным, когда из конверта с секретной почтой из Союза посыплются зеленые и коричневые купюры... '' Дурак'' скажет про него командир взвода шестой роты, обожавший блатные песни, и будет прав со своей точки зрения. Славик считал себя изобретателем нового способа контрабанды валюты, при котором бояться совершенно нечего. Он находил афганских офицеров, у которых родственники учились в СССР и договаривался: ты даешь мне афгани, а твоему брату, который учится в Ростове, пришлют деньги по почте... '' Думать надо, тогда и пистолет не понадобиться,'' - сам себе говорил Славик...
Третий со временем придет на заброшенное кладбище на окраине Ташкента, найдет могилу с покосившейся жестяной пирамидкой и звездой, прочтет на почерневшей табличке свое имя и ухмыльнется, и эта кощунственная на кладбище улыбка будет замечена ветхим стариком, сидящим в стороне на камне, и блеснет у него в руке маленький серебристый пистолетик, и прогремят выстрелы...
ГЛАВА 26.
Все рушилось. Стройные цепочки фактов превратились в никуда не годный кисель.
Все началось с того, что рядовой Костров, в изобилии снабжавший информацией об офицерах четвертой роты, замолк. Только через неделю майор Гаврильцов, которого все за глаза именовали просто Михал - Михалыч, прижал Кострова и выяснил, что случилось. Тот долго ныл, пускал слюни, а потом, наконец, выдал такое, чего Гаврильцов за долгую службу в органах госбезопасности ни разу не слышал.
- Замполит Найденов на политзанятиях поднял меня и объявил благодарность за политическую бдительность. Все стали спрашивать, за что? А он говорит, что, мол, Костров проявил бдительность, доложив о моем неблаговидном поступке в особый отдел. Мол, так и должны поступать настоящие комсомольцы, так завещал великий Ленин в статье ''Берегись шпионов''. Все и начали ржать... Откуда он узнал? Я вам больше ничего не скажу...
Михал - Михалычу нечего было сказать в утешение бедному Кострову. При желании Гаврильцов мог бы крепко прижать Найденова, да и любого офицера, но не солдатский коллектив с его отличной от офицерской системой ценностей. По одиночке он на каждого мог найти управу, но ведь потом они снова соберутся вместе...
Из ряда вон выходил и скандал, который Найденов учинил в патруле. Когда нужно было назначать офицера в патруль или инспектора ВАИ, от роты обычно посылали Олегова или техника роты, прапорщика. И вот в кои-то веки был послан Найденов.
- Командор, все продают, а ты не продаешь?! - возмущенно спрашивал у него пацаненок, хлопнув рукой по пустой канистре для бензина.
- Никто тебе ничего не продаст, - твердо заявил Найденов, сам понимая, как смешно смотрится его твердость по отношению к мальчику.
- Почему Мишка не приехал? - пытливо спрашивал другой мальчик.
- Заболел.
...Но это было только начало. Еще не остыв от гнева в адрес Олегова, Найденову пришлось столкнуться еще с одной гранью привычной для этого квартала жизни.
- Командор, ты почему никому не даешь остановиться? - удивленно спросил худой индус в черной рубашке.
- Потому что нельзя.
- Может, пошли поговорим? - индус показал рукой в сторону своего дукана.
Такие случаи уже бывали, когда начальник патруля, не мелочась, сразу предлагал всем торговцам перекрестка ''скинуться'' на бакшиш подороже, взамен обещая обеспечить на день режим наибольшего благоприятствования в торговле.
- Вот что, парни, продавайте свои лавочки, идите работать на завод, не скрывая ненависти, крикнул ему Найденов. Он действительно ненавидел этих торговцев, искренне принимая правоту Ленина, утверждавшего, что даже мельчайший элемент свободной торговли - это зародыш того, что неизбежно вырастет в капитализм. Сейчас он особенно клокотал от ненависти, чувствуя родственные связи между бизнесом индусов и вымогательством денег у молодых солдат в роте. Он чувствовал, что их интересы рано или поздно победят его идеалы, а джинсы по размеру и недорого можно купить только у них. И получается, что наличие в душе прочного нравственного стержня и наличие штанов - это взаимозаменяемая пара...
Понимание этого придет позже, а пока он одержал крупную победу над капиталом, которая надолго осталась в памяти индусского квартала: в тот же день все дуканы закрылись в десять утра. Торговцы, один за другим , убедившись, что начальник патруля не дает остановиться ни одной машине, с грохотом опускали на окна железные жалюзи. Даже в день, когда был объявлен траур по Индире Ганди, они не прерывали торговлю...
Классовая борьба на перекрестке с закрытием дуканов не утихла. Через полчаса туда примчался усиленный наряд из комендатуры, получив телефонный сигнал о том, что начальник патруля продает боеприпасы.
- Он мне говорил: '' Купи автомат!'', - не моргнув глазом, докладывал коменданту пацаненок, который еще час назад пытался купить у Найденова канистру бензина.
Комендант Кабула, подполковник Кузнецов, скептически посмотрел на испуганного таким оборотом Найденова, на закрытые окна внутри и громко, чтобы слышали обиженные торговцы, произнес, указывая строго на Найденова:
- В камеру его!
Сажать его Кузнецов не собирался. Найденов не был похож на торговца оружием, но и ссориться с целым кварталом он не собирался. С этого дня полк, в котором служил Найденов, перестали назначать в наряд на этот перекресток...
После этого случая представить Найденова в качестве антисоветчика стало просто невозможным, майора Гаврильцова просто подняли бы на смех, как случилось всего неделю назад из-за пятой роты.
... Выходя из своего подвала, Гаврильцов нос к носу столкнулся с прапорщиком Пановым, старшиной пятой роты. Он трясся от страха, беззвучно тыкая пальцем куда-то вверх. Гаврильцов поспешил наверх, на второй этаж, где размещалась вторая рота, и, увидел, как из ротной кладовой, поигрывая штык ножами, выходят веселые командир Бабенков и замполит роты, только что выписавшиеся из госпиталя.
- Что случилось, что вы с ним сделали? - яростно закричал на них Михал - Михалыч.
- Пугнули суку, - усмехнулся замполит роты, - а что, он уже вложил?
- Следуйте за мной, - непреклонно сказал Михалыч.
Он отвел их прямо к командиру полка, туда же вызвали прапорщика Панова и начали разбираться. Разбор закончился гомерическим смехом, на этот раз над Гаврильцовым.
Панов прославился тем, что через три месяца службы в Афганистане послал в политотдел дивизии письмо удивительного содержания. Мол, через месяц службы меня, прапорщика Панова, коммунисты роты избрали своим секретарем, и ему просто стыдно руководить партийной организацией, не имея ни ордена, ни медали, потому как весь личный состав роты думает про него: '' А достоин ли ты руководить парторганизацией, если тебя не наградили медалью? '' Так нельзя ли его, прапорщика Панова, наградить чем-нибудь, раз уж коммунисты роты сочли его достойным должности секретаря парторганизации роты???
В политотделе были ошарашены как стилем, так и наглыми требованиями, но почуяли, что Панов - опытный склочник и шантажист, и с ним лучше не связываться. На сборах политработников замполита роты и батальона упрекнули , что не вдумчиво работают с прапорщиками и посоветовали как-то решить проблему.
- Валера, а ведь мы контуженные, - подсказал выход замполиту роты Бабенков.
- Точно, как это я забыл, - весело заржал тот.
Обоих во второй батальон перевели из дивизионной разведывательной роты на исправление за склонность повеселиться и нелояльность к старшим начальникам. У обоих за спиной были десятки боевых операций и ранения. Взяв по штык - ножу, они вломились в ротную кладовку, где как раз прапорщик Панов кормил тушенкой крошечного щенка, ''кутенка'', как он его называл. "Кутеночка'' же кормить надо!'' - объяснил он через месяц пропажу ящика тушенки.
- Слушай, сука, мы ведь контуженные, нам все простят, - угрожающе начал замполит роты.
- Браточки, да что ж вы задумали? - заголосил, упав на колени, Панов.
- Мы решили избрать нового партийного секретаря, - голосом, не обещавшим ничего хорошего, продолжил замполит.
- А я здесь для кворума, от блока беспартийных, - политически грамотно добавил Бабенков, подбрасывая тяжелый нож на ладони.
- Все сделаю, как вы скажете!
- Забери, сука, письмо в политотделе, скажи, что пока считаешь себя недостойным медали. И попросись в другой полк, очень тебе советуем!
- Так вы же шутите! - озарило вдруг Панова, он облегченно заулыбался, но нож замполита в тоже мгновение воткнулся в дверь стенного шкафа у него над головой. А Бабенков схватил его за пуговицу на груди, притянул к себе и стал отпиливать ее вместе с тканью зазубренным ребром ножа.
- Они же контуженные!!! - с этим воплем Панов выскочил из кладовой и помчался к выходу...
После этого разбирательства командир полка похлопал по плечу Михал Михалыча и сказал:
- Это же нормальные ребята, а вот Панов - сволочь. Ничего, они извинятся, шума поднимать не будем.
...И вот нелепость, из дивизионного медсанбата приехали врачи брать анализы всем офицерам и солдатам полка. Обычно офицеров особого отдела не беспокоили, но на этот раз полковой врач нашел Гаврильцова и сказал, что старший группы медиков приглашает его в медпункт. Гаврильцову было досадно, в этом ему чудился подкоп под авторитет органов. Но слова врача о начавшейся вспышке холеры звучали убедительно.
- Ну, подумаешь, укол, укололи - и пошел, - балагурил медик, лицо и погоны которого были скрыты белой марлевой повязкой и белым халатом.
Еще через день полковой врач сказал Михал- Михалычу, что у него нашли брюшной тиф.
- Да что вы! Я себя отлично чувствую! - раздраженно ответил Гаврильцов. Однако еще через три дня он понял, что сопротивление бесполезно. Было досадно ложиться в госпиталь, не доведя дел до логического завершения, главврач медсанбата наотрез отказал в лечении на территории дивизии.
- Идиотизм, как будто нарочно! - стонал от боли в прямой кишке майор Гаврильцов, лежа на скрипучей койке в инфекционном госпитале. Нарочно или не нарочно, вряд ли смог бы докопаться до истины и более проницательный, чем он... А пока ему оставалось одно - лежать на койке и глядеть на унылые вершины перевала Паймунар, которые изредка вспыхивали огоньками взрывов, в те дни, когда там проводили занятия по огневой подготовке подразделения воздушно-десантной дивизии. За два месяца он до малейших деталей запомнит профиль и выступы этих невысоких горок, а через несколько лет, увидев в телефильме прыткого итальянца, который, с испуганнным лицом, прячась за гусеницами, снимает ожесточенную стрельбу, он со смехом узнает дивизионное стрельбище...
... Кого не ожидал встретить в инфекционном госпитале Тарасов, так это майора Гаврильцова. И хотя тот был в спортивном костюме, многие офицеры, лежавшие на излечении, щеголяли в финских спортивных костюмах, Тарасов сразу понял - Мих-Мих охотится за ним.
- Рвать, рвать когти...- бормотал себе под нос Славик Тарасов, быстрыми шагами направляясь в дальний угол инфекционного госпиталя, где размещался морг, и где ни на день не прекращалась работа по упаковке убитых и умерших в Кабульском гарнизоне в цинковые гробы.
Он нажал кнопку дверного звонка и затаил дыхание, зная, чем пахнет на него, когда откроется дверь. Дверь открылась и, щурясь, на солнечный свет вышел высокий широкоплечий солдат, почему-то в парадной форме, в которой обычно в Союзе ходят в увольнение.
- Чего тебе? - дохнул он на Тарасова сильным перегаром.
- Не узнаешь, что ли? - обиженно спросил Тарасов.
- А, ты... Закурить есть?
- Бери всю, - Тарасов щедро протянул непочатую пачку ''Моро''
- Что нужно, кореш?
- В Союз надо, срочно!
- Тебе до дембеля всего ничего осталось. Денег, что ли , не жалко?
- Обстоятельства так сложились. Валентин, не тяни! Раз говорю срочно, значит - срочно!
- Ладно, - пожал плечами Валентин. - Напомни, как твоя фамилия?
- Тарасов, шестой корпус.
- В полшестого с деньгами возле аптеки... Не опаздывай.
Дверь захлопнулась. Тарасов повернулся, чтобы уйти, стараясь не смотреть на площадку за маскировочной сеткой, где вразброс лежало десятка два цинковых ящиков.
На следующий день все прошло, как '' по маслу''. За пятьдесят чеков рядовой Талашов из инженерно - саперного батальона, которого из-за тяжелой формы гепатита отправляли на лечение в Союз, согласился опоздать на построение для отправки и дать на денек свой военный билет.
- Талашов!
- Я...- усталым голосом выдохнул Тарасов из строя отправляемых.
- Ну-ну, не кисни, в Союз ведь летишь, - озабоченно сказал ему майор-медик, назначенный сопровождать больных до Ташкента.
Последняя проверка документов на пересыльном пункте, пограничники брезгливо за кончики держат документы больных. Побелевшего Тарасова под руки заносят в АН-24, который только разгрузился от кочанов капусты и хранит ее свежий запах, рампа захлопывается и ... прощай, Кабул!
ГЛАВА 27.
И опять Олегов не мог избавиться от ощущения, что он превратился в колесико какой-то машины, невидимой, но реально существующей. Чьи-то интересы, как зубья шестерни, крутят его, а он в свою очередь влияет еще на кого-то. Один оборот - и исчез американец, другой - исчез начальник особого отдела. И вот еще один оборот - перед ним сидела с растерянным и напуганным видом Гаури.
Убогость обстановки комнаты вызывала досаду у Олегова. Ему почему-то казалось, что если бы в этой комнатке были бы хотя бы стол, два стула и занавески на окнах, он бы нашел, что сказать девушке. Неловкости прибавило и поспешное исчезновение с виноватым видом деда Платона.
- Я сейчас, чайничек соображу...
Олегов еще раз скользнул взглядом по стенам, убожество которых лишь местами было прикрыто яркими пятнами вырезок из журналов.
- Что-то Платоныч долго не идет, - озабоченно произнес он, внимательно глядя на девушку, Гаури, сидевшая поджав ноги на коврике в соседнем углу, чуть шевельнула плечами. Олегов понял это, как нежелание отвечать и нежелание обидеть гостя молчанием. Он почувствовал себя еще более неловко за затянувшуюся паузу, как вдруг Гаури, не поднимая глаз, спросила:
- Зачем ты меня купил?
- Я тебя не покупал, я заплатил долг твоего деда, - торопливо, как бы оправдываясь, ответил Олегов. - Что, было бы лучше, чтобы тебя в публичный дом продал Маскуд?
- Зачем ты потратил так много денег? Я тебе нужна? - Гаури первый раз подняла на него глаза, видимо, на этот раз ей было интересно, что думает этот непонятно откуда взявшийся, как сказал дед, ''шурави- поручик''. Ей была непонятна его нерешительность, она знала, сколько был должен дед и знала, что человек, так легко разбрасывающийся сотнями тысяч, должен чувствовать себя более уверенно, чем этот парень в выгоревшей на солнце форме и неловко сидящий на циновке. Черные форменные ботинки с высокими голенищами явно мешали ему подогнуть ноги под себя.
Олегов смутился, любой из ответов - ''нужна'' или ''не нужна'' показался ему чрезмерно определенным, он не готов был ответить на этот вопрос даже себе. В конце концов, перед ним сидела подданная другой страны, хотя и довольно милая и с половиной русской крови.
- А что, разве это нормально, что человека можно продать? Двадцатый век , а тут, в Кабуле - все еще четырнадцатый, все еще калым платите...
- Махр.
- Чего?
- Махр. У нас калым махром называется, - Гаури улыбнулась.
- Пусть как угодно называется, все равно это несправедливо.
- Махр нужно платить, - убежденно сказала девушка.
- Почему? Коран велит?
- Если муж бросает жену, махр остается жене.
Олегов удивился:
- Так это что же, вроде алиментов? Вот уж не знал...
Беседа снова угасла, но теперь Олегов чувствовал себя более уверенно. В очередной раз скользнув взглядом по серым стенам, он спросил:
- Слушай, а кем ты себя сама считаешь? Русской или афганкой? Ты, к тому же, родилась в Пакистане?
- Я выросла с пуштунскими девочками, играла с ними, но совей они меня не считали. А Россия - это только дед и язык, которому он меня научил. Если дед умрет, я стану вообще ничья... Не надо было меня выкупать, женщине плохо никому не принадлежать...
Гаури захотелось плакать, она вдруг поняла, какой бедой грозит ей нелепая доброта этого парня. От жалости к себе уже готовы были проступить слезы, как вдруг он спросил:
- Хочешь принадлежать Маскуду?
Она вспомнила щетину черных волос на груди и спине Маскуда, как он требовал их гладить, и она гладила и мечтала о том, что хорошо бы поднести к этой шерсти зажигалку, чтобы огонек, весело потрескивая, разбежался по всей груди...
... Если чего-то очень хочешь, желание обязательно сбывается. Пройдет немного времени, и пронесутся над Кабулом слухи о том, что русские снимают с должности Бабрака Кармаля. Смена лидера - это смена команды. Маскуд окажется в толпе коммунистов, то есть членов НДПА, которые ворвутся во дворец, громко скандируя: '' Да здравствует Бабрак! Шурави - домой! '' Умрет Маскуд через три дня после этих событий, после того, как его живота коснется язычок пламени, вырывавшегося из паяльной лампы, и огоньки, весело потрескивая, разбегутся в разные стороны. Умрет он не от этого, от этого не умирают, просто раздуется и лопнет в самом тонком месте крохотный сосудик в головном мозге...
- Нет! - голос девушки дрогнул.
Если бы в этот момент Олегов спросил: '' А кому?'', Гаури бы ответила:'' Тебе...''
Однако он не спросил, а она не ответила. Вместо этого за дверью послышалось кряхтение, дверь распахнулась, и на пороге появился дед Платон с чайником и балалайкой.
- Ну-ка, Горяша, давай гостя чаем поить. Без чая у нас в Азиях никакой беседы быть не может, - улыбаясь, прошепелявил дед и подмигнул Олегову.
Гаури вскочила со своего места, перехватила из рук деда чайник с кипятком, наклонилась к его уху и что-то сердито шепнула. Дед насупился, махнул рукой, досадуя на что-то, и уселся рядом с Олеговым.
- Ладно, поручик, пока Горяша накрывает, ты хотя бы рассказал, кто ты, откуда. А то по-русски я только с таким старичьем, как я, и могу поговорить.
- И что, много в Кабуле таких, как вы ,служивших до гражданской?
- Теперь-то почти ничего, а еще лет двадцать назад, как соберемся в ''Питере'', так мы свой трактирчик называли, да за чайком и вспомним, и споем... А скажи, правда, что Буденного кто-то из наших...?
- Знаешь, дед, я не интересовался. Слышал, что кто-то в окно из обреза шарахнул, - пожал плечами Олегов.
- Вот те на, не интересовался, - обиженно удивился дед Платон. - Ну да ладно, у вас другие войны на уме. Сам - то ты откуда родом будешь?
Олегов искоса глянул на Гаури, которая расставляла перед ними пиалы и раскладывала по жестяным тарелочкам сладости , делала она это тихо, явно прислушиваясь к разговору.
- Отец живет в Усть-Каменогорске в Казахстане, с матерью - в разводе, где она - не знаю, про дедов своих ничего особенного и не упомню. Как говориться, жили - были...
- Не густо, - пожевал губами дед Платон. - Стало быть, поручик, родословной у тебя нет, и начальником тебе не быть.
- Ну, это ты, дед, напрасно, у нас всем дорога открыта, - возразил Олегов и, улыбнувшись, подумал, что замполит роты Найденов сейчас бы порадовался за него, слушая, как Олегов то против калыма агитирует, то за равные возможности для всех классов.
- Вот тут-то ты не прав, - убежденно сказал дед. - В Самарканде мой командир полка, когда слышал, что у большевиков из крестьян в генералы выходят, говаривал, что сын вора должен быть вором, а сын генерала генералом.
- Довольно мудрый был у вас командир, как в воду глядел, - ухмыльнулся Олегов, - а что с ним потом сделалось, с командиром полка?
Чашки и тарелки были уже расставлены, Гаури стояла у окна, дед жестом велел ей сесть, но она отрицательно качнула головой.
- Подстрелили его, за один переход до того кишлака, где я Варю оставил. Ночью в горах в засаду попали, а кто стрелял , даже и не знаю, за нами по пятам отряд шел, останавливаться нельзя было.
- А что за кишлак, как назывался?
Дед Платон с досадой махнул рукой.
- Они там все одинаково называются, я и не упомню, а как туда пройтипомню. Недалеко от границы, кишлачок, как кишлачок: в котловине, ручей там есть, а дальше, за перевалом - пустыня, граница...
Олегов взял с блюдечка щепоть грецких орехов, пропитанных медом, пожевал.
- Да ты угощайся, - спохватился дед, плеснув Олегову в пиалу чуть-чуть чая. - Давай по-нашему, без умывания...
Олегов кивнул головой, поднял пиалу, отхлебнул. Гаури по-прежнему стояла у окна, опустив голову. ''Что я здесь делаю,'' - подумал Олегов. Зачем я здесь? Он глянул на часы.
- Спасибо за гостеприимство. Мне пора!
- Пора, значит, пора, тебе виднее, - вслед за Олеговым поднялся , покряхтывая, дед Платон. - Ты уж извини, провожать тебя нам нельзя.
Олегов понимающе кивнул головой, нерешительно глянул на Гаури, поцеловать, что ли? Нет, не решился и, махнув рукой, вышел за дверь. Он бежал вниз по грязной узкой лесенке, выбежал во двор и широкими шагами, на ходу нацепив темные очки, через подворотню вышел в переулок. Люди в переулке останавливались и недоуменно смотрели вслед офицеру, неизвестно откуда взявшемуся в этом старом квартале. Под этими взглядами Олегов чувствовал себя голым, чувство досады и неуместности своего нахождения лишь усилилось, когда из окна третьего этажа высунулось несколько физиономий и что-то восторженно закричали ему вслед.
Идиот, зачем я здесь, не надо соваться не в свое дело, тут свои законы, - ругал он себя, - выберусь благополучно - ни разу больше сюда не сунусь...
Обернувшись, он увидел, что следом за ним уже увязалась стайка подростков, оживленно обсуждавшая на ходу явно, его, Олегова. Заприметив впереди за поворотом переулка широкую улицу, заполненную машинами, Олегов прибавил ходу, стараясь не переходить на бег, и выскочил на проезжую часть.
- Дриш! - махнул он рукой, останавливая такси. Он облегченно плюхнулся на заднее сиденье обшарпанной '' Тойоты''. На переднем сиденье, рядом с водителем, сидел мальчик, вероятно, сын водителя. С жадным любопытством он поглядывал на Олегова, пока отец не дал ему оплеуху. Вырулив на площадь Пуштунистан, водитель отрицательно покачал головой, когда Олегов жестом показал на дорогу к дворцу. Олегов вспомнил, что частным машинам запрещено ездить мимо дворца.
- Поехали кругом. Раунд, - попытался он объяснить водителю. Тот понял. Пацаненок всю дорогу разглядывал Олегова в зеркало заднего вида, пока его внимание, да и всех остальных, не привлекла сцена на тихой объездной улочке. Их обогнало другое такси, в котором на заднем сиденье сидела красивая девушка без чадры и испуганно оглядывалась, а следом за ним гналась другая машина, набитая веселыми молодыми парнями, одетыми почти по-европейски. Они что-то весело кричали девушке и угрожающе - водителю такси. Поняв, что ее догоняют, девушка что-то крикнула водителю. Тот резко развернул машину в противоположную сторону, преследователи, потрясая кулаками и что-то выкрикивая, повторили маневр. Такси снова развернулось, оказавшись опять впереди машины, где ехал Олегов. Преследователи не отставали. Олегов понял, что водитель такси, в котором едет девушка, лишь имитирует бегство от преследователей, решив не рисковать своим здоровьем и исправностью машины ради пассажирки.
Охотники и их жертва остались за поворотом, до полка оставалось двести метров.
- Стоп!
Куда деваться, - думал Олегов на ходу, - Я столько нагородил, что и деться некуда. Сверхсрочник из оркестра, одетый в афганскую форму, приветственно махнул ему на воротах. Олегов кивнул головой и устало пошел по дороге.
- Товарищ старший лейтенант, дежурный по части вас искал, спрашивал, не выезжали ли вы. Я сказал, что в штаб дивизии...
- Ладно, - махнул рукой Олегов, соображая, кто и какую неприятность ему приготовил.
Дежурный по части пододвинул к нему телефон ВЧ связи со штабом дивизии:
- Какой-то майор Орлов тебя спрашивал, позвони.
- ...В Фергану не желаешь слетать? На пару недель? Отвезешь дембелей, первая отправка, и еще кое-что...
...Вот и выход, хотя бы на две недели, но выход...
ГЛАВА 28 .
- Думайте, парни, думайте... Фамилии у меня есть, чека все видит, чека все знает. И время до самолета у нас еще есть. А вычеркнуть из списка никаких проблем. Но вот потом снова вписать...
Начальник строевой части полка сочувственно улыбнулся. Перед ним в две шеренги угрюмо стояла почти сотня дембелей: голубые береты, загорелые лица и черные индийские кейсы почти у каждого.