Чаковский Александр Борисович. Блокада. Книга 4

   Генерал внимательно поглядел на Суровцева, потом, обращаясь к комдиву, спросил:
   – Это и есть тот самый комбат?
   – Он, товарищ генерал. Отлично проявил себя под Пулковом.
   – Как, правду говорят комдив? – сощурившись, спросил генерал Суровцева, который стоял вытянувшись и молчал, смущаясь под пристальным взглядом широкоплечего, лысоватого, хотя еще совеем не старого генерала.
   – Садитесь, капитан, – пригласил генерал. – Не робейте, робким на нашей земле делать нечего. – И повторил уже тоном приказа: – Садитесь. И вы, подполковник, тоже.
   Суровцев снял фуражку в осторожно присел на свободный край скамьи. Командир полка сел рядом.
   Суровцев был несколько растерян. Все, что он видел здесь, в районе Невской Дубровки, было для него неожиданным: и такое скопление войск на сравнительно маленьком участке, и напоминающее большую пристань сосредоточение шлюпок, лодок, плотов и понтонов, и мрачные, дышащие холодом черные воды Невы, которую, видимо, предстояло форсировать. А теперь он вдруг оказался за одним столом с генералом и еще какими-то, судя по знакам различия, большими начальниками.
   – Боевую задачу комбату ставит обычно командир полка, – сказал генерал, постукивая карандашом по расстеленной перед ним карте, – но на этот раз мы решили сделать исключение из правила. Дело в том, что сегодня ночью начинается большая операция по прорыву блокады Ленинграда. Войскам, сосредоточенным здесь, предстоит переправиться на восточный берег Невы, чтобы, развивая наступление в направлении Синявино – Мга, соединиться с наступающими нам навстречу войсками пятьдесят четвертой армии. Важно, чтобы подразделение, высаживающееся первым, действовало смело и решительно, иначе атака может захлебнуться. Командир дивизии рекомендует в качестве такого головного подразделения ваш батальон, капитан Суровцев. Как смотрите на это?
   Суровцев хотел подняться, но генерал сделал ему знак оставаться на месте.
   – Готов выполнить любое задание, – сдавленным голосом произнес Суровцев. Облизал пересохшие губы и добавил: – Благодарю за доверие.
   – Погоди благодарить, – усмехнулся генерал. – Задание трудное. Ты не думай, конечно, что мы тут до тебя не воевали. Уже больше месяца бои на той стороне ведем – пехотинцы и моряки… Но сейчас задача – не просто удержать плацдарм, а погнать немца, погнать и соединиться с пятьдесят четвертой. Словом, прорвать блокаду?
   – Ясно, товарищ генерал, – сказал Суровцев.
   – Ясно? – переспросил генерал. – Ничего еще тебе не ясно. Ставьте перед ним задачу, полковник, – сказал он, обращаясь к командиру дивизии. – А вы, капитан, подойдите сюда, к карте.
   Суровцев подошел и встал у торца стола рядом с сидящим генералом.
   – Так вот, – сказал полковник, беря со стола карандаш, – ваш батальон расположен сейчас…
   Он вопросительно взглянул на командира полка. Тот поспешно поднялся, указал район на карте:
   – Здесь, в овраге.
   – Отлично, – одобрил полковник. – Значит, подготовленные для вас плавсредства – совсем рядом. Доставите их к Неве на руках – до берега метров двести, не больше. Переправитесь на тот берег. Наступать начнете утром. Направление атаки вашего полка, а следовательно, и головного батальона – вот сюда, на Арбузово. – Он провел на карте линию от берега Невы вправо, к нагромождению черных прямоугольников. – Это и есть деревня Арбузово.
   – Я видел ее на местности, товарищ полковник, – сказал Суровцев. – Налево – ГЭС, направо – Арбузово.
   – Правильно, Восьмая ГЭС, – вмешался генерал. – Теперь учти, капитан, из деревни этой немцев надо выбить во что бы то ни стало. Это и есть твоя ближайшая задача. Справишься – получишь от командира полка последующую. И кто знает, может быть, именно твоему батальону суждено первым встретиться с пятьдесят четвертой!.. Разумеется, драться не один будешь. Соседи у тебя надежные – моряки. А теперь о переправе. Важно пересечь реку быстро, пока противник не обнаружил движения. Иначе откроет огонь. Отчаливаете в двадцать два ноль-ноль.
   – Ясно? – спросил комдив.
   – Ясно, товарищ полковник, – ответил Суровцев и повторил: – Переправиться на тот берег, направление атаки на Арбузово. Разрешите выполнять?
   – Подожди, – остановил его генерал. – Каков численный состав батальона?
   – Сто девяносто восемь человек, товарищ генерал.
   – Негусто. Вооружение?
   – Карабины, винтовки, пулеметы. Автоматов не хватает, всего по нескольку штук на роту.
   – Минометы?
   – Четыре миномета, товарищ генерал.
   – Негусто, – повторил генерал, подумал немного и сказал комдиву: – Придадите ему пару пушек. Противотанковых. – Он посмотрел на часы. – Сейчас двадцать сорок пять. На переброску плавсредств у вас остается час пятнадцать. Действуйте!
   Из землянки они вышли вдвоем: командир полка и Суровцев.
   – Ну как, все понял? – спросил подполковник.
   – Что ж здесь не понять? Переправа, а дальше – в бой.
   – Значит, мало что понял, капитан, – недовольно сказал комполка, на мгновение включая свой фонарик и тут же гася его. – По этим чертовым переправам немец бьет, говорят, не переставая…
   – Пока тихо.
   – Вот и я из этого исходил, да мне разъяснили: «Ты еще эту тишину запомнишь, подполковник…» Ладно. Повторим задачу. Лодки на руках перенесете. Спустите на воду – чем тише, тем лучше. А дальше – сил не жалейте, старайтесь переправиться поскорее. Следите, чтобы не снесло, пересекайте Неву точно по прямой. Там вас встретят. Я прибуду с последним батальоном. Все. Дорогу к себе найдешь?
   Суровцев попытался мысленно восстановить приметы, которые старался запомнить, когда шел сюда.
   – Найду.
   – Ну… тогда ни пуха ни пера. Скоро увидимся. Вопросов больше нет?
   – Нет. Впрочем, один. Это что за генерал был, товарищ подполковник?
   – Генерал-то? Командующий Невской оперативной группой Коньков.
   – Ясно, товарищ подполковник. Разрешите идти?
   – Как в старину говорили, с богом.
 
   К десяти часам вечера сорок пять лодок и два предназначенных для противотанковых пушек полупонтона были спущены на воду.
   По-прежнему стояла тишина, нарушаемая лишь всплесками воды, хлопаньем сапог, скрипом вставляемых в уключины весел. Стал накрапывать дождь.
   Суровцев переступил борт лодки. На веслах сидели двое саперов, уже не раз переправлявшихся в этом месте через Неву.
   – Командиры рот! – вполголоса позвал Суровцев. – Как с посадкой?
   Из темноты прозвучали три ответа, подтверждавшие готовность к переправе.
   – Вперед! – скомандовал Суровцев.
   Всплеснули воду десятки весел.
   Суровцев испытал необыкновенный душевный подъем. Слова Конькова о том, что, может быть, именно его батальону предстоит первым соединиться с войсками 54-й армии, окрылили комбата.
   По расчетам Суровцева, пересечь шестьсот метров, отделявшие правый берег реки от левого, они должны были максимум минут за двадцать. А там – на Арбузово!
   Разумеется, Суровцев понимал, что, захватив Арбузово – этот расположенный всего в нескольких сотнях метров от берега населенный пункт, точнее, те развалины, которые от него остались, – он будет еще почти так же далеко от передовых частей 54-й армии, как и сейчас. «Но Арбузово – это только начало, – думал Суровцев. – Овладев им, мы пойдем дальше. Да и части пятьдесят четвертой наверняка не стоят на месте. Они тоже рвутся вперед. И кто знает, может быть, уже скоро мы сможем соединиться».
   На мгновение перед глазами Суровцева возникла картина бегущих навстречу друг другу бойцов с поднятыми в руках винтовками и автоматами, ему даже показалось, что он слышит ликующие крики «ура!».
   И вдруг где-то высоко над головой раздался глухой хлопок, и в то же мгновение все вокруг осветилось голубым призрачным светом.
   Суровцев увидел темную поверхность Невы, ряды лодок, рассекающих водную гладь, и противоположный берег – высокий, обрывистый, изрытый траншеями.
   Гребцы, которые и раньше энергично работали веслами, казалось, удвоили усилия.
   Несколько секунд было по-прежнему тихо… А затем заговорила немецкая артиллерия. Первый снаряд упал где-то между лодками, но, кажется, не повредил ни одной. Только черный фонтан взметнулся высоко над водой.
   Осветительная ракета погасла.
   Но тут же снова раздались глухие хлопки, точно по большим, наполненным воздухом бумажным пакетам наносил удары чей-то гигантский кулак, и несколько новых ярких фонарей повисли в небе. И снова открыла огонь вражеская артиллерия. Теперь било уже не одно орудие. Только что тихая и, казалось, невозмутимо спокойная невская вода закипела; на глазах у Суровцева разлетелась в щепы одна из лодок…
   До противоположного берега оставалось метров четыреста. Но теперь Суровцеву казалось, что его отделяет от цели бушующий океан. Шинель была уже насквозь мокра. Острые брызги били в лицо… А сидевшие на веслах бойцы неутомимо гребли.
   Суровцев еще раз взглянул на высокий, отчетливо видимый противоположный берег и во весь голос крикнул:
   – Вперед, товарищи, только вперед!
   Он понимал, что все лодки находятся сейчас в поле зрения противника и единственное для них спасение в том, чтобы как можно скорее достигнуть так называемого «мертвого пространства» – оказаться под защитой высокого противоположного берега. Но для этого надо еще было преодолеть как минимум двести метров…
   А вокруг ад. Казалось, что десятки подводных вулканов одновременно начали извергаться. В воздух летели обломки весел, доски разбитых лодок. Гром артиллерии, крики и ругань людей – все слилось воедино…
   Суровцев сидел на корме, вцепившись руками в борта. Он не думал сейчас о собственной жизни. Одна мысль владела им: спасти от гибели батальон, как можно скорее вывести лодки в безопасную зону…
   Были мгновения, когда Суровцеву казалось, что они не достигнут ее никогда, и вдруг он с радостью и облегчением увидел, что снаряды рвутся уже позади лодок. Еще несколько минут, теперь уже бесцельно, била по переправе вражеская артиллерия. Потом стрельба прекратилась. Одна за другой гасли в небе осветительные ракеты.
   И снова все погрузилось в мрак, в тишину, нарушаемую лишь перекличкой командиров рот и взводов, пытавшихся уточнить потери, а значит, и наличие находящихся в строю бойцов.
   Суровцев все еще конвульсивно сжимал пальцами борта и, когда почувствовал легкий толчок, не сразу отдал себе отчет в том, что лодка уткнулась в берег. Потом, поняв, что переправа закончена, выскочил на скользкую, размякшую от дождя землю.
   – Капитан Суровцев здесь? – раздался из темноты чей-то голос.
   – Здесь, здесь! – поспешно ответил он.
   Послышались хлюпающие шаги. Суровцев увидел, что к нему направляется какой-то моряк в черном бушлате.
   – Капитан-лейтенант Сухарев, – представился моряк, протягивая руку. У него был хриплый, простуженный голос. – Переправились точно. Потери большие?
   – Некогда было считать! – зло ответил Суровцев.
   – Ладно, – примирительно сказал Сухарев, – сосчитаешь потом. А сейчас идем со мной.
   – Никуда не пойду, пока не соберу батальон, – сказал моряку Суровцев и крикнул: – Комиссар и командиры рот, ко мне! – Он произнес эти слова со страхом, боясь, что ему не ответят, что, может быть, и Пастухов и командиры рот остались там, на дне этой страшной реки.
   Лишь когда в ответ прозвучали знакомые голоса всех четверых, Суровцев почувствовал облегчение и спросил моряка:
   – Где расположить батальон?
   – А вот здесь и располагай. Прямо на берегу. Под обрывом.
   – А там… наверху? – с недоумением спросил Суровцев.
   – Наверху? – переспросил Сухарев. – Наверх, значит, тебе не терпится? Подождешь до утра. Пошли. – И крикнул куда-то в темноту: – Приступить к погрузке раненых!
   – Ты о каких раненых говоришь? О моих? – неуверенно спросил Суровцев.
   – Нет, твоим еще очередь не подошла. Будут грузить тех, кто здесь со вчерашнего дня лежит и лодок твоих дожидается. Такой здесь у нас конвейер, – с недоброй усмешкой проговорил моряк. – А теперь двинулись.
   Отдав приказания командирам рот расположить бойцов тут же, на берегу, подсчитать потери и оказать первую помощь раненым, Суровцев направился за моряком.
   Идти пришлось недалеко. Землянка, куда привел его Сухарев, была крошечной – в ней едва помещались одноногий стол и два чурбана по сторонам. На столе горела коптилка.
   – Садись, комбат, – сказал, расстегивая бушлат, Сухарев и опустился на чурбан. – Сними шинель-то, в Неве, что ли, искупался? – В его манере говорить было что-то снисходительное и вместе с тем задиристое. – Снимай, снимай, – повторил он, видя, что Суровцев медлит, – печки нет, вон на гвоздь у притолоки повесь, к утру обсохнет.
   Суровцев молча снял шинель и повесил на гвоздь, вбитый в дверную раму.
   – Твой батальон наступает на Арбузово. Так? – спросил Сухарев.
   Суровцев кивнул.
   – Тебе сказали, что я у тебя на фланге буду?
   – Сказали только, что тут моряки дерутся, и все, – ответил Суровцев.
   – Значит, считай, что сказали точно. Вчера утром Арбузово было наше, днем стало немецкое. Дальше этой чертовой деревеньки продвинуться вообще не удавалось, – мрачно продолжал Сухарев. – Теперь слушай задачу.
   – Задачу передо мной поставили. А уточнит ее мой командир полка, когда переправится, – сухо прервал его Суровцев. Ни по званию, ни по возрасту этот моряк не был старше его.
   – Так вот, мне поручено ее уточнить, понял? Мне, командиру батальона морской пехоты Сухареву.
   – Кем поручено?
   – Тьфу ты черт! Командиром бригады поручено, а он с твоим комдивом связывался, понял? Комполка твой то ли переберется сюда до рассвета, то ли его немцы по дороге потопят – это еще неизвестно. А с рассветом нам наступать.
   – Я должен прежде всего ознакомиться с местностью, – угрюмо проговорил Суровцев.
   – Рекогносцировку, значит, провести? – язвительно спросил Сухарев. Он облокотился о стол, подпер голову ладонями и, щуря глаза, продолжал: – Ты понимаешь, куда попал, капитан? Про что говоришь? Наверху сейчас тьма египетская, только лампочки немец время от времени вешает. Высунешь башку – считай, что в последний раз. До немца тут не больше чем полкилометра. А с рассветом – в бой. Поднимешь батальон вверх по круче, прямо в траншеи и ползи. Впрочем, если так хочешь, попробуем сейчас подняться наверх.
   – Траншеи отрыты? – спросил Суровцев.
   – Немец их отрыл, – бомбами да снарядами. Ну, еще несколько карьеров есть, овражки, вот тебе и вся топография… Женат?
   – Нет, – машинально ответил Суровцев. И недоуменно спросил: – А при чем тут это?
   – А при том, – поучительно произнес Сухарев, – что раз на «пятачок» попал, то одна у тебя жена, одна мать, один отец: Ленинград. Только о нем и думай, иначе не выдержишь.
   – Слушай, моряк, – едва сдерживаясь, сказал Суровцев, – чего ты меня все учишь?
   – Я тебя не учу, – нахмурив свои белесые брови, ответил Сухарев. – Я… просто знать хочу, какой ты есть, с кем в бой пойду, что у меня за сосед будет.
   – Вот в бою и узнаешь!
   – В бою поздно узнавать!
   – Видно, до сих пор соседи тебе плохие попадались.
   – Нет, на это не жалуюсь.
   – Тоже морячки? – с едва заметной иронией спросил Суровцев, потому что знал традиционную морскую привычку несколько свысока смотреть на «сухопутных».
   – Морячки у меня только справа, а слева – царица полей, – каким-то отрешенным голосом ответил Сухарев. Потом подался к Суровцеву и с плохо скрываемым волнением добавил: – Я, капитан, там, наверху, комиссара своего оставил.
   – Где? В боевых порядках? – не понял Суровцев.
   – Нет. В земле. Даже вытащить сюда, вниз, не смог. Нечего было вытаскивать. И хоронить нечего. В клочья. Мы там вчера полбатальона положили. А ты знаешь, почем моряцкая жизнь?!
   Сухарев провел рукавом бушлата по лицу, тряхнул головой и уже подчеркнуто деловито спросил:
   – На той стороне войск много?
   – Много, – ответил Суровцев, чувствуя, что раздражение его против этого человека прошло. – И все прибывают. Я генерала видел. Конькова. Он говорит, что задача – прорвать блокаду.
   – Здесь эту задачу уже больше месяца выполняют. Каждый клочок земли кровью полит. На метр в глубину, наверное. Только сил у нас недостаточно.
   – Теперь сил хватит, – убежденно сказал Суровцев, – не завтра, так послезавтра прорвем блокаду. – Улыбнулся и добавил: – Может, мы с тобой ее первыми и прорвем!
   – Ладно, капитан, не заносись, – сдержанно прервал Сухарев, но чувствовалось, что слова Суровцева пришлись ему по душе. – Давай делом заниматься. Сейчас попробую показать тебе местность. Пошли.
   Следом за Сухаревым Суровцев вышел из землянки. Тьма, казалось, стала еще гуще.
   – Погоди, моряк! – сказал он Сухареву и крикнул: – Пастухов!
   – Здесь Пастухов, – откликнулся комиссар.
   Через две-три минуты он подошел к капитану.
   – Потери? – спросил Суровцев.
   – Семь бойцов.
   – Так. В бой еще не вступили, а семерых уже нет.
   – Здесь говорят, что бой с переправы начинается.
   – Кто говорит?
   – Люди. Тут полон берег людей. И штабы здесь, и раненые, полчаса пробудешь – все подробности узнаешь.
   – Как настроение бойцов?
   – Теперь, когда переправа позади осталась, ничего, бодрое. У всех одна мысль: в последний бой идем, не сегодня-завтра конец блокаде.
   Высоко над их головами зажглась осветительная ракета. К счастью, лодок на Неве в этот момент не было. Зато весь берег осветился призрачным, холодным светом.
   Ракета висела в небе минуты две-три, но и за это время Суровцев смог убедиться, что Пастухов прав: на берегу, под защитой высокого обрыва, и в самом деле скопились сотни людей. Здесь были и пехотинцы, и моряки, тускло отсвечивали стволы противотанковых пушек, минометов, пришвартованные к берегу металлические понтоны, горбились землянки, у самой воды на носилках и просто на расстеленных на земле плащ-палатках лежали раненые…
   Ракета погасла, и все опять погрузилось во тьму.
   – Значит, так, комиссар, – произнес Суровцев, – наступаем на деревню Арбузово. Драться будем вместе с моряками – они на правом фланге от нас. Рядом с ними – третья рота, там буду я. Потом – вторая. Туда, думаю, пойдешь ты. Слева – первая… Сейчас я с флотским комбатом попробую подняться наверх. Попытаюсь осмотреть плацдарм. А ты иди к бойцам. Надо в них эту мысль укрепить – что именно нам поручено блокаду прорвать.
   – Слушай, капитан, – взволнованно сказал Пастухов. – А вдруг действительно мы будем первыми? Ведь какое-то подразделение соединится же с пятьдесят четвертой первым? Почему не мы?..
   – Эй, комбат, где ты там? – позвал из темноты Сухарев.
   – Иду, – откликнулся Суровцев и поторопил Пастухова: – Давай, комиссар, к бойцам… Встретимся скоро. – И стал подниматься по скользкому от дождя высокому склону.
   Сухарев впереди шел уверенно. Видимо, каждый выступ был ему здесь знаком. Вдруг остановился и, обернувшись к Суровцеву, сказал:
   – Давай ложись.
   Суровцев опустился на влажную, холодную землю. Сухарев лег рядом.
   – Теперь слушай, – сказал он. – Мы почти что наверху. Как только немец лампочку повесит, поднимемся осторожно и поглядим. Понял?
   Пролежать пришлось не менее получаса. Наконец в небе снова раздался характерный звук – точно из огромной бутылки выбило пробку, и все озарилось светом.
   – Давай ползком кверху, – тихо сказал Сухарев. – Голову над бугром не высовывай. Фуражку надень козырьком назад, чтоб не блестел. Гляди из-за бугра сбоку. Двинулись!
   Они поднялись еще метра на два и снова залегли. Потом Суровцев осторожно приподнялся и выглянул. Перед ним был» все то же, что несколько часов назад он пристально разглядывал с правого берега. Но теперь и ГЭС и остатки Московской Дубровки оказались значительно ближе.
   Справа, метрах в пятистах, отчетливо виднелись развалины деревни Арбузово: одинокие печные трубы, обугленные остовы домов… Подступы к деревне были изрыты воронками. Чернели покореженные пушки, врытые в землю разбитые танки. Казалось, все вымерло.
   – А где же люди? – недоуменно спросил шепотом Суровцев.
   – В укрытиях, – буркнул Сухарев. – Вон там, справа от деревни, передовая позиция моего батальона. Так вот, слушай еще раз. Ночью тебе занимать исходное положение нельзя. С направления собьешься и под огонь попадешь – перебьют твой батальон за здорово живешь. Лучше выводить бойцов с рассветом. Дисциплина, порядок – это главное, здесь все простреливается, понял? Овражек видишь? Там и накапливайся. А на подходе к нему каждую воронку используй. В восемь пятнадцать ваши артналет произведут. Небольшой – снарядов мало. Сумей воспользоваться – быстрее двигайся к исходному рубежу под прикрытием огня. Ну и хватит разговоров… Давай спускаться вниз.
   …То, что произошло на рассвете, Суровцев вспоминал потом с трудом.
   Он помнил, как вывел батальон наверх, как тут же пришлось залечь, потому что в воздухе появились немецкие самолеты и началась бомбежка, сорвавшая, по существу, предполагаемую атаку. Тем не менее, хотя и несколько позже намеченного срока, бойцам удалось прорваться к передовым траншеям противника, забросать их гранатами и вступить в штыковой бой.
   Суровцев помнил также, как выбили немцев из первой траншеи, потом из второй. Бойцы его батальона вместе с моряками завязали бой в самом Арбузово… А что было потом? Этого он уже не мог вспомнить.
   Суровцев не знал, что взрывная волна с силой кинула его на землю, а осколок авиабомбы шваркнул в левую руку. Раненный и контуженный, он долго пролежал на сырой, холодной земле и потерял много крови.
   Фельдшер, оказавший Суровцеву первую помощь, решил отправить его в тыл, написав в сопроводительном листке все, что обеспечило бы капитану квалифицированную помощь в одном из ленинградских госпиталей.
   Очнувшись после наркоза, Суровцев не сразу сообразил, что с ним. Смотрел мутными глазами на склонившуюся над ним девушку в халате и белой шапочке и никак не мог понять, где он.
   – Шестьдесят два! – сказала девушка и опустила его руку.
   Суровцев наконец постиг, что он в госпитале, и почувствовал себя совершенно беспомощным.
   – Я ранен? Тяжело? – лихорадочно спросил он, пытаясь подняться. Голова его закружилась, перед глазами поплыли черные мухи, и он обессиленно откинулся на подушку.
   – Лежи, лежи, милый, – успокаивающе ответила девушка и погладила по плечу.
   Отдышавшись, Суровцев снова приподнял показавшуюся ему очень тяжелой голову, перевел взгляд вниз, увидел свою грудь и на ней необычно большую и толстую, загипсованную руку. В испуге закрыл глаза. Мелькнула страшная мысль, что это уже не рука, а обрубок. Он поднял глаза и с трудом выговорил:
   – А рука?!
   – Рука твоя на месте. В гипсе. Все хорошо.
   – А почему не болит?
   – Наркоз не отошел. Еще наболится, не страдай, – улыбнулась девушка.
   – А… усыпляли зачем?
   – А затем, чтобы осколки вынуть. Знаешь, сколько их в твоей руке было?..
   – Как тебя зовут?
   – Вера.
   – А давно я здесь? Как там наши? Прорвали блокаду? – Суровцев опять попытался подняться. Но в глазах все помутилось, к горлу подступила тошнота.
   – Ну вот, – услышал он будто издалека голос Веры…
 
   Когда Суровцев пришел в себя, медсестры уже не было. Повернув все еще тяжелую, точно чужую голову, он увидел рядом другую кровать. На ней кто-то спал, укрывшись серым армейским одеялом.
   Суровцев попробовал приподнять огромную, тяжелую, как бревно, руку, и все его тело вдруг пронзила такая острая боль, что он застонал. Человек на соседней кровати откинул одеяло, протер глаза и повернулся к Суровцеву. Это был совсем еще молодой парень – лет двадцати, не больше, с белесыми, всклокоченными волосами и васильковыми глазами.
   – Привет соседу! – сказал парень звонким мальчишеским голосом.
   – Привет, – хмуро ответил Суровцев.
   – Военный или мирное население?
   – Военный.
   – Ясно, – удовлетворенно ответил парень и добавил, как показалось Суровцеву, ни к селу ни к городу: – Меня Андреем звать. А тебя?
   – Капитан Суровцев.
   – Ясно, товарищ капитан, – уже иным тоном, точно извиняясь, что обратился так фамильярно к начальству, произнес Андрей.
   Но все-таки не угомонился.
   – С какого года будете, товарищ капитан? – спросил он через минуту.
   Несмотря на боль, Суровцев улыбнулся. Он вспомнил, как преподаватель военного училища не без ехидства поучал, что надо говорить не «с какого года», а «какого года», в отличие от «с какой цепи сорвался».
   – Семнадцатого, – ответил он.
   – А-а, – как-то разочарованно протянул Андрей. – На вид постарше кажетесь. – И добавил: – Я с девятнадцатого.
   Наступило молчание.
   Но, видимо, парень хорошо выспался, и теперь его одолевало желание поговорить.
   – В руку, значит, садануло? – спросил он, хотя загипсованная рука Суровцева лежала поверх одеяла и, следовательно, было ясно, что ранен он именно в руку.
   Суровцев промолчал.
   – А меня в бедро, – продолжал Андрей. – Осколком ка-ак хватит! – произнес он будто даже с удовольствием. – Сначала, правда, и не почувствовал. Потом вижу: кровь хлещет… А вам, товарищ капитан, больно было?
   – Ты давно здесь? – спросил, не поворачивая головы, Суровцев. – Не знаешь, как там, блокаду прорвали?
   – Не слыхать пока. Ждем все, но не слыхать.
   Только теперь Суровцев понял, что начисто отрезан от своего батальона, что кто-то другой ведет его бойцов в бой, а сам он уже не комбат, а просто раненый. «Но как же так? – с недоумением думал он. – Ведь именно в эти часы должно произойти соединение войск, а я здесь?!»