Чандлер Рэймонд. Долгое прощание

   Войдя во дворик, я услышал, что со стороны кухни доносится перезвон курантов. Когда он раздался снова, я решил, что звонок-куранты может быть только у парадной двери. Я подошел к ней и открыл.
   На пороге стояла Эйлин Уэйд, глядя в другую сторону. Обернувшись, она сказала:
   – Прошу прощения, я забыла ключ. – Затем увидела, что это я. – Ах, я думала, это Роджер или Кэнди.
   – Кэнди нет. Сегодня четверг.
   Она вошла, и я закрыл дверь. Она поставила сумку на стол между диванами. Выглядела холодно и отчужденно. Сняла белые кожаные перчатки.
   – Что-нибудь случилось?
   – Ну, он слегка выпил. Ничего страшного. Спит на диване в кабинете.
   – Он вам сам позвонил?
   – Да, но не поэтому. Пригласил меня на ленч. К сожалению, мне пришлось есть одному.
   – Так. – Она медленно опустилась на диван. – Знаете, я совсем забыла, что сегодня четверг. Кухарка тоже выходная. Как глупо.
   – Кэнди перед уходом подал нам ленч. Ну, я, пожалуй, побегу. Надеюсь, моя машина вам не помешала подъехать? Она улыбнулась.
   – Нет, проезд широкий. Чаю хотите? Сейчас сделаю.
   – Хорошо. – Не знаю, почему я это сказал. Никакого чаю я не хотел.
   Сказал, и все.
   Она сбросила полотняный жакет. Шляпы на ней не было.
   – Только взгляну, как там Роджер.
   Я смотрел, как она идет к двери в кабинет и открывает ее. Постояв чуть-чуть на пороге, она закрыла дверь и вернулась.
   – Все еще спит. Очень крепко. Мне нужно на минутку наверх. Сейчас приду.
   Я смотрел, как она забрала жакет, перчатки и сумку, поднялась по лестнице и вошла к себе в комнату. Дверь закрылась. Я решил, что надо пойти в кабинет и убрать бутылку. Если он спит, она ему не нужна.

Глава 36

   От того, что стеклянные двери были закрыты, в комнате было душно, а от того, что опущены жалюзи – полутемно. В воздухе стоял едкий запах, а тишина была слишком неподвижной. От двери до дивана было не больше пяти метров, и не успел я пройти половину, как уже понял, что на диване лежит мертвец.
   Он лежал на боку, лицом к спинке, подвернув под себя согнутую руку, а другой словно прикрывая глаза от света. Между его грудью и спинкой дивана натекла лужица крови, а в ней лежал бескурковый револьвер Уэбли. Одна сторона его лица превратилась в кровавую массу.
   Я нагнулся, вглядываясь в уголок широко открытого глаза, в обнаженную руку, за сгибом которой виднелось почерневшее, вздувшееся отверстие в голове. Оттуда еще сочилась кровь.
   Я не стал его трогать. Кисть руки была еще теплая, но он был, несомненно, мертв. Я оглянулся в поисках записки, какого-нибудь клочка.
   Кроме рукописи на столе, ничего не было. Они не всегда оставляют записки.
   Машинка была открыта. В ней ничего не оказалось. В остальном все выглядело вполне нормально. Самоубийцы готовятся к смерти по-разному: кто напивается, кто устраивает роскошные обеды с шампанским. Кто умирает в вечернем костюме, кто вовсе без костюма. Люди убивают себя на крыше зданий, в ванных комнатах, в воде, под водой. Они вешаются в барах и травятся газом в гаражах. На этот раз все оказалось просто. Я не слышал выстрела, но он мог прозвучать, когда я был у озера и смотрел, как парень на акваплане делает поворот. Там было очень шумно. Почему так было нужно Роджеру Уэйду, я не знал. Может, он об этом и не думал. Роковой импульс просто совпал с тем, что моторист прибавил газу. Мне это не понравилось, но никому не было дела, что мне нравилось, а что нет.
   Клочки чека по-прежнему валялись на полу, но я не стал их подымать.
   Разорванные в полоски листы, исписанные им в ту знаменитую ночь, лежали в корзине. Вот это я забрал. Достал их, убедился, что они все на месте, и спрятал в карман. Корзина была почти пуста, что облегчило Задачу.
   Допытываться, где же он взял револьвер, не имело смысла. Он мог лежать в любом укромном месте. В кресле или на диване, под подушкой. Мог быть на полу, за книгами, где угодно.
   Я вышел и закрыл дверь. Прислушался. Из кухни что-то доносилось. Я пошел туда. На Эйлин был синий передник, а чайник только что засвистел. Она прикрутила пламя и взглянула на меня мельком и равнодушно.
   – С чем будете пить чай, м-р Марлоу?
   – Ни с чем, прямо так.
   Я прислонился к стене и достал сигарету, просто, чтобы занять чем-то руки. Размял, скрутил ее, сломал пополам и бросил половинку на пол. Она проводила ее глазами. Я нагнулся и поднял ее. Обе половинки скатал в шарик.
   Она заварила чай.
   – Всегда пью со сливками и с сахаром, – сообщила она через плечо.?
   Странно, потому что кофе я люблю черный. Научилась пить чай в Англии. Там вместо сахара был сахарин. Когда началась война, сливки, конечно, исчезли.
   – Вы жили в Англии?
   – Работала. Прожила там все время блитца. Познакомилась с одним человеком... но это я вам рассказывала.
   – Где вы познакомились с Роджером?
   – В Нью-Йорке.
   – И поженились там же? Она обернулась, наморщив лоб.
   – Нет, поженились мы не в Нью-Йорке. А что?
   – Просто беседую, пока чай настаивается.
   Она посмотрела на окно над раковиной. Отсюда было видно озеро. Она прислонилась к раковине и стала вертеть сложенное в руках полотенце.
   – Это необходимо прекратить, – сказала она, – но я не знаю как. Может быть, его надо отправить на лечение. Но я вряд ли смогу. Ведь придется подписывать какие-то бумаги, да?
   С этим вопросом она повернулась ко мне.
   – Он и сам мог бы это сделать, – ответил я. – То есть раньше мог бы.
   Зазвонил таймер. Она повернулась обратно к раковине и перелила чай из одного чайника в другой. Потом поставила его на поднос, где уже стояли чашки. Я подошел, взял поднос и отнес его в гостиную, на столик между диванами. Она села напротив и налила нам чаю. Я взял чашку и поставил перед собой, остудить. Смотрел, как она кладет себе два куска сахару и сливки.
   Потом пробует.
   – Что значат ваши последние слова? – внезапно спросила она. – Что он мог сделать раньше – лечь куда-то на лечение?
   – Это я просто так, наобум. Вы спрятали револьвер, как я вас просил?
   Помните, утром, после того, как он разыграл наверху эту сцену.
   – Спрятала? – повторила она, нахмурившись. – Нет. Я этого никогда не делаю. Это не помогает. Почему вы спрашиваете?
   – А сегодня вы забыли ключи от дома?
   – Я же сказала, что да.
   – Но ключ от гаража не забыли. В таких домах, как ваш, ключи от гаража и парадной двери обычно одинаковые.
   – Я не брала с собой никакого ключа от гаража, – сказала она резко.?
   Гараж открывается отсюда. У входной двери есть переключатель. Мы часто оставляем гараж открытым. Или Кэнди идет и закрывает его.
   – Понятно.
   – Вы говорите что-то странное, – заметила она с явным раздражением. – Так же, как в то утро.
   – В этом доме я все время сталкиваюсь со странными вещами. По ночам раздаются выстрелы, пьяные валяются на лужайке, приезжают врачи, которые не оказывают помощи. Прелестные женщины обнимают меня так, словно приняли за кого-то другого, слуги мексиканцы бросаются ножами. Жаль, что так вышло с револьвером. Но вы ведь на самом деле не любите мужа, правда? Кажется, я это уже говорил.
   Она медленно поднялась с места, спокойная, как ни в чем не бывало, но цвет лиловых глаз изменился, из них исчезло выражение любезности. Потом у нее задрожали губы.
   – Там что-нибудь... что-нибудь случилось? – спросила она очень медленно и посмотрела в сторону кабинета.
   Не успел я кивнуть, как она сорвалась с места. Мгновенно очутилась у двери, распахнула ее и вбежала в кабинет. Если я ожидал дикого вопля, то просчитался. Ничего не было слышно. Чувствовал я себя паршиво. Надо было не пускать ее туда и начать с обычной болтовни насчет дурных новостей: приготовьтесь, сядьте, пожалуйста, боюсь, что произошло нечто серьезное.
   Чушь собачья. Когда, наконец, покончишь с этим ритуалом, выясняется, что ни от чего не уберег человека. Иногда сделал даже хуже.
   Я встал и пошел за ней в кабинет. Она стояла у дивана на коленях, прижима к груди его голову, запачканная его кровью. Она не издавала ни звука. Глаза у нее были закрыты. Не выпуская его головы, она раскачивалась на коленях, далеко откидываясь назад.
   Я вышел, нашел телефон и справочник. Позвонил шерифу в ближайший участок. Не важно было в какой, они все равно передают такие вещи по радио.
   Потом я пошел в кухню, открыл кран и бросил желтые разорванные листки, спрятанные у меня в кармане, в электрический измельчитель мусора. За ними выбросил туда же заварку из другого чайника. Через несколько секунд все исчезло. Я закрыл воду и выключил мотор. Вернулся в гостиную, распахнул входную дверь и вышел из дома.
   Должно быть, полицейская машина курсировала поблизости, потому что помощник шерифа прибыл через шесть минут. Когда я провел его в кабинет, она все еще стояла на коленях у дивана. Он сразу направился к ней.
   – Простите, мэм, понимаю ваше состояние, но не надо его трогать.
   Она повернула голову, с трудом поднялась на ноги.
   – Это мой муж. Его застрелили. Он снял фуражку и положил на стол.
   Потянулся к телефону.
   – Его зовут Роджер Уэйд, – сказала она высоким ломким голосом. – Он знаменитый писатель.
   – Я знаю, кто он такой, мэм, – ответил помощник шерифа? и набрал номер.
   Она посмотрела на свою кофточку.
   – Можно пойти наверх переодеться?
   – Конечно. – Он кивнул ей, поговорил по телефону, повесил трубку и обернулся. – Вы говорите, его застрелили. Значит, его кто-то застрелил?
   – Я думаю, что его убил этот человек, – сказала она, не взглянув на меня, и быстро вышла из комнаты.
   Полицейский на меня посмотрел. Вынул записную книжку. Что-то в ней пометил.
   – Давайте вашу фамилию, – небрежно произнес он, – и адрес. Это вы звонили?
   – Да, – я сообщил ему фамилию и адрес.
   – Ладно, подождите лейтенанта Олза.
   – Берни Олза?
   – Ara. Знаете его?
   – Конечно. Давно. Он работал в прокуратуре.
   – Это уж когда было, – сказал полицейский. – Теперь он заместитель начальника отдела по расследованию убийств при шерифе Лос-Анджелеса. Вы друг семьи, м-р Марлоу?
   – Судя по словам м-с Уэйд, вряд ли. Он пожал плечами и слегка улыбнулся.
   – Не волнуйтесь, м-р Марлоу. Оружие при себе имеете?
   – Сегодня – нет.
   – Я лучше проверю. – Он проверил. Потом поглядел в сторону дивана. – В таких случаях жены иногда теряют голову. Подождем лучше на улице.

Глава 37

   Олз был плотный, среднего роста, с коротко стриженными выцветшими волосами и выцветшими синими глазами. У него были жесткие светлые брови, и раньше, пока он еще не бросил носить шляпу, многие удивлялись, когда он ее снимал – насколько выше оказывался лоб, чем можно было предположить. Крутой суровый полисмен с мрачным взглядом на жизнь, но по сути очень порядочный парень. Капитанский чин он заслужил давным-давно. Раз пять сдавал экзамены и оказывался в тройке лучших. Но шериф не любил его, а он не любил шерифа.
   Он спустился со второго этажа, потирая скулу. В кабинете уже давно мелькали вспышки фотоаппарата. Люди входили и выходили. А я сидел в гостиной с детективом в штатском и ждал.
   Олз присел на краешек стула, свесив руки по бокам. Он жевал незажженную сигарету. Задумчиво посмотрел на меня.
   – Помните старые времена, когда в Беспечной Долине была сторожевая будка и частная полиция? Я кивнул.
   – И игорные дома.
   – Конечно. Это уж обязательно. Вся эта долина по-прежнему в частных руках. Как раньше Эрроухед и Изумрудный залив. Давненько у меня не случалось, чтобы репортеры так прыгали вокруг. Кто-то, должно быть, замолвил словечко шерифу Петерсону. По телетайпу не стали сообщать.
   – Да уж, позаботились, – заметил я. – Как м-с Уэйд?
   – Слишком спокойна. Наверно, наглоталась таблеток. У нее их целая аптека – даже демерол. Скверная штука. Не везет вашим друзьям в последнее время, а? Умирают один за другим.
   На это я не стал отвечать.
   – Самоубийство из огнестрельного оружия – это всегда интересно,? небрежно сообщил Олз. – Так легко их инсценировать. Жена говорит, что его убили вы. Почему она так считает?
   – Это она не в буквальном смысле.
   – Больше здесь никого не было. Она говорит – вы знали, где лежал револьвер, знали, что Уэйд пьет, знали, что недавно ночью он выстрелил, и ей пришлось силой отнимать оружие. Да и сами вы здесь были в ту ночь.
   – Сегодня днем я обыскал его письменный стол, оружия там не было. Я ее предупреждал, чтобы она его убрала из стола. Теперь она говорит, что это все равно не помогает.
   – А когда это «теперь»? – осведомился Олз.
   – После ее возвращения домой и до моего звонка в полицию.
   – Вы обыскали стол. Зачем? – Олз поднял руки и положил их на колени. На меня он посмотрел равнодушно, словно ответ его не интересовал.
   – Он опять начал пить. И я решил, пусть лучше револьвер лежит где-нибудь подальше. Но в ту ночь он не пытался покончить с собой. Это был просто спектакль.
   Олз кивнул. Вынул изо рта изжеванную сигарету, бросил в пепельницу и взял другую.
   – Я бросил курить, – сказал он. – Кашель одолел. Но не отпускает проклятая привычка. Обязательно должен держать сигарету в зубах. Вам что, поручали за ним присматривать, когда он один оставался?
   – Ничего подобного. Сегодня он пригласил меня на ленч. Мы поговорили, настроение у него было неважное – не клеилось с работой. Решил приложиться к бутылке. Считаете, мне надо было ее отнять?
   – Пока что ничего не считаю. Пытаюсь понять. Вы сколько выпили?
   – Я пил пиво.
   – В неудачный день вы сюда попали, Марлоу. За что был выписан чек? Тот, что он подписал, а потом разорвал?
   – Все хотели, чтобы я переехал сюда жить и держал его в узде. Все – это он сам, его жена и его издатель по имени Говард Спенсер. Он, наверное, в Нью-Йорке. Можете у него проверить. Я отказался. Тогда м-с Уэйд приехала ко мне, сказала, что ее муж сбежал во время запоя, она волнуется, просит его найти и доставить домой. Это я сделал. Дальше – больше. Скоро мне пришлось тащить его в дом вон с той лужайки и укладывать в постель. Я ничего этого не хотел, Берни. Просто как-то все само раскручивалось.
   – С делом Леннокса это не связано?
   – О господи. Дела Леннокса больше нет.
   – Это уж точно, – сухо заметил Олз, потирая себе колени. С улицы вошел сыщик и что-то сказал другому. Потом подошел к Олзу.
   – Приехал какой-то д-р Лоринг, лейтенант. Говорит, его вызывали. Он врач хозяйки.
   – Впустите его.
   Сыщик вышел, появился д-р Лоринг со своим аккуратным черным саквояжем, облаченный в костюм из легкой ткани. Он был холоден и элегантен. Прошел мимо меня не глядя.
   – Она наверху? – осведомился он у Олза.
   – Ara, в спальне. – Олз встал. – От чего вы лечите ее демеролом, док?
   Д-р Лоринг нахмурился.
   – Я прописываю своим пациентам то, что считаю нужным, – холодно сказал он. – Объяснять не обязан. Кто говорит, что я даю м-с Уэйд демерол?
   – Я. Там наверху флакон с вашей фамилией на этикетке. У нее в ванной настоящая аптека. Может, вы не знаете, док, но у нас в участке целая выставка этих таблеточек. Снегири, краснушки, желтки, балдейки – полный набор. Демерол, пожалуй, хуже всех. Говорят, на нем жил Геринг. Когда его поймали, принимал по восемнадцать штук в день. Армейские врачи отучали его три месяца.
   – Я не знаю, что означают эти слова, – надменно заявил д-р Лоринг.
   – Не знаете? Жаль. Снегири – амитал натрия. Краснушки – секонал. Желтки – нембутал. Балдейки – барбитурат с добавкой бензедрина. Демерол ? синтетический наркотик, образует очень стойкое привыкание. Вы их так легко раздаете налево и направо? У этой дамы разве что-нибудь серьезное?
   – Для ранимой женщины муж-пьяница – весьма серьезное несчастье, – сказал д-р Лоринг.
   – Но его вы не стали лечить? Жаль. М-с Уэйд наверху, док. Простите, что задержал.
   – Вы ведете себя вызывающе, сэр. Я буду жаловаться.
   – Жалуйтесь, – согласился Олз. – Но до этого сделайте вот что.
   Обеспечьте, чтобы у дамы была ясная голова. У меня к ней ряд вопросов.
   – Я сделаю то, что ей будет показано по состоянию здоровья. Вы что, разве не знаете, кто я такой? И чтобы все было ясно – м-р Уэйд не являлся моим пациентом. Я не лечу алкоголиков.
   – Зато их жен лечите, – огрызнулся на него Олз. – Да, я знаю, кто вы такой, док. У меня уже душа в пятках. Меня зовут Олз, лейтенант Олз.
   Д-р Лоринг пошел наверх. Олз снова сел и ухмыльнулся мне.
   – С таким требуется деликатное обхождение, – сообщил он.
   Из кабинета появился человек и подошел к Олзу. Худой, серьезный, в очках, с высоким лбом.
   – Лейтенант.
   – Выкладывайте.
   – Ранение контактное, типичное для самоубийства, с большим расширением от давления глаз. Глазные яблоки выпячены по той же причине. Не думаю, что с наружной стороны на револьвере остались отпечатки. На него попало слишком много крови.
   – Могли его убить во сне или в беспамятстве? – спросил Олз.
   – Конечно, но показаний к этому нет. Револьвер – бескурковый Уэбли. Что характерно, очень туго взводится, но очень легко разряжается. Отлетел в сторону в результате отдачи. Пока что согласен с версией самоубийства.
   Ожидаю высокого процента алкоголя в крови. Если он достаточно высок...? человек замолчал и выразительно пожал плечами... – может быть, начну сомневаться в этой версии.
   – Спасибо. Судебному следователю позвонили? Человек кивнул и удалился.
   Олз зевнул и посмотрел на часы. Потом на меня.
   – Хотите смыться?
   – Конечно, если вы разрешите. Я думал, что нахожусь под подозрением.
   – Это удовольствие у вас еще впереди. Околачивайтесь поблизости, где вас легко найти, вот пока и все. Вы когда-то у нас служили, знаете, как бывает. Иногда приходится работать быстро, пока улики на месте. На этот раз все наоборот. Если это убийство, кому это выгодно? Жене? Ее здесь не было.
   Вам? Конечно, вы были один в доме и знали, где револьвер. Идеальная раскладка. Только мотива нет, но тут, возможно, надо учесть, что жы человек опытный. На мой взгляд, если бы вам пришло в голову кого-нибудь убить, вы могли бы это сделать не так явно.
   – Спасибо, Берни. Вообще-то, мог бы.
   – Прислуги не было. У них выходной. Остается вариант случайного посетителя. Но он должен был знать, где у Уэйда револьвер; появиться как раз, когда тот был так пьян, что заснул и отключился; спустить курок, когда шум моторки заглушил выстрел, и удрать до вашего возвращения. Судя по тому, что мне пока известно, такой вариант не проходит. Единственный, у кого были средства и возможность, вряд ли пустил бы их в ход – по той простой причине, что он единственный. Я встал, собираясь уходить.
   – О'кей, Берии. Я буду дома весь вечер.
   – Только вот еще что, – задумчиво произнес Олз. Этот самый Уэйд был знаменитый писатель. Большие деньги, большая слава. Мне-то самому его дерьмовые книжки не по душе. В бардаке и то попадаются люди приятнее, чем его персонажи. Это вопрос вкуса, я полицейский, не мне судить. У него был прекрасный дом в одном из лучших мест в стране. Красивая жена, полно друзей, никаких забот. Интересно, что же его так достало, если он пустил себе пулю в лоб? А ведь что-то достало, черт побери. Если вы знаете, то имейте в виду ? придется это выложить. Ну, пока.
   Я подошел к двери. Охранявший ее человек оглянулся на Олза, тот сделал знак и меня выпустили. Я сел в машину. Разные служебные автомобили перекрыли всю подъездную дорогу, и мне пришлось выехать на лужайку, чтобы их обогнуть.
   У ворот меня осмотрел другой полицейский, но ничего не сказал. Я надел темные очки и поехал к шоссе. Дорога была пустая и тихая. Вечернее солнце освещало вылизанные лужайки и просторные дорогие дома.
   В одном из таких домов, в луже крови умер человек, имевший кое-какую известность, но ленивая тишина Беспечной Долины ничем не была нарушена.
   Газеты проявили столько же интереса, сколько к событиям в Тибете.
   На повороте, где заборы двух участков подходили к самой обочине, стояла темно-зеленая машина. Из нее вышел еще один помощник шерифа и поднял руку. Я остановился. Он подошел к окну.
   – Будьте добры, ваши права.
   Я достал бумажник и подал ему в раскрытом виде.
   – Только права, пожалуйста. Мне не разрешается трогать ваш бумажник.
   Я вынул права и вручил ему.
   – Что случилось? Он заглянул в машину и отдал права обратно.
   – Ничего, – сказал он. – Обычная проверка. Простите, что побеспокоил.
   Он махнул, чтобы я проезжал, и пошел к своей машине. Полицейские дела.
   Никогда не говорят, в чем дело. А то вы догадаетесь, что они и сами не знают.
   Я доехал до дому, угостился парой холодных стаканчиков, съездил пообедать, вернулся, распахнул окна, расстегнул рубашку и стал ждать, что произойдет. Ждал я долго. Было уже девять часов, когда Берни Олз позвонил, велел мне приехать и по пути не прохлаждаться, цветочков не собирать.

Глава 38

   В приемной шерифа, на жестком стуле у стены, уже сидел Кэнди. Под его ненавидящим взглядом я прошел в большую квадратную комнату, где шериф Петерсен вершил правый суд, окруженный подношениями благодарной общественности за двадцать лет беспорочной службы. Стены сплошь были увешаны фотографиями лошадей, и на каждой фотографии шериф Петерсен присутствовал лично. Углы его резного письменного стола были сделаны в форме лошадиных голов. Отполированное копыто в оправе служило чернильцей, в другое такое же был насыпан белый песок и воткнуты ручки. На обоих – золотые пластинки с надписями каких-то памятных дат. На девственно чистом блокноте лежал пакет табака «Билл Дерхэм» и пачка коричневой папиросной бумаги. Петерсен курил самокрутки. Он мог свернуть сигарету одной рукой, сидя верхом на лошади, что часто и делал, особенно когда выезжал перед парадом на большой белой кобыле, в мексиканском седле, красиво изукрашенном мексиканским серебром. В этих случаях он надевал плоское мексиканское сомбреро. Наездник он был прекрасный, и лошадь всегда точно знала, где трусить смирно, где взбрыкнуть, чтобы шериф, величественно улыбаясь, привел ее в чувство одной рукой. Этот номер был отработан что надо. У шерифа был красивый ястребиный профиль, и хотя под подбородком слегка обозначалась дряблость, он знал, как держать голову, чтобы не было слишком заметно. В каждый свой фотопортрет он вкладывал много труда. Ему шел уже шестой десяток, и отец его, родом из Дании, оставил ему в наследство кучу денег. Шериф не был похож на датчанина – волосы темные, кожа смуглая. Бесстрастной величавостью он скорее напоминал деревянную фигуру индейца – рекламу табачной лавки, и по уму немногим от него отличался. Но мошенником его не называли ни разу. Под его началом служили мошенники, и они дурачили его так же, как всех остальных, но к шерифу Петерсену ничего такого не приставало. Его просто снова и снова избирали шерифом без всяких усилий с его стороны, он гарцевал на парадах на белой лошади и допрашивал подозреваемых под взглядом фотокамер. Так гласили надписи под фотографиями. На самом деле он никогда никого не допрашивал, потому что не умел. Просто садился за стол, сурово глядя на подозреваемого и демонстрируя камере свой профиль. Сверкали вспышки, фотографы подобострастно благодарили шерифа, подозреваемого уводили, так и не дав ему рта открыть, а шериф уезжал на свое ранчо в долине Сан-Фернандо. Туда ему легко было дозвониться. Если не удавалось связаться с ним лично, ты мог побеседовать с кем-нибудь из его лошадей. Время от времени, поближе к выборам, какой-нибудь неопытный политик, пытаясь отобрать у шерифа Петерсена его пост, начинал называть его «Цирковым наездником», или «Репутацией, построенной на профиле», но из этого ничего не получалось. Шерифа Петерсена все равно избирали опять – как живое свидетельство, что у нас в стране можно вечно занимать крупный выгодный пост, если у тебя рыльце не в пушку, фотогеничная внешность и язык держится за зубами. А уж если хорошо смотришься на лошади, цены тебе нет.
   Когда мы с Олзом вошли, шериф Петерсен стоял у окна, а фотографы гуськом удалялись через другую дверь. На шерифе была белая шляпа «стетсон».
   Он свертывал сигарету. Уже намылился домой. Он сурово взглянул на нас.
   – Кто это? – осведомился он густым баритоном.
   – Это Филип Марлоу, шеф, – ответил Олз. – Тот, что был в доме Уэйдов; когда застрелился хозяин. Будете с ним фотографироваться?
   Шериф внимательно изучил меня.
   – Не стоит, – изрек он, поворачиваясь к высокому мужчине с усталым лицом и с седеющими стальными волосами. – Если понадобится, я буду на ранчо, капитан Эрнандес.
   – Слушаюсь, сэр.
   Петерсен прикурил сигарету от кухонной спички. Чиркнул ее об ноготь.
   Шериф Петерсен зажигалок не признает. Мы такие: сами крутим, одной рукой прикуриваем.
   Он попрощался и отбыл. За ним вышел тип с бесстрастным лицом и жесткими черными глазами – его личный телохранитель. Капитан Эрнандес подошел к столу, сел в огромное шерифское кресло, а стенографист в углу отодвинул столик от стены, чтобы не тыкаться в нее локтем. Олз присел к столу, вид у него был вполне довольный.
   – Ну, Марлоу, – отрывисто произнес Эрнандес. – Выкладывайте.
   – А почему меня не сфотографировали?
   – Вы же слышали, шериф не захотел.