Чандлер Рэймонд. Долгое прощание

   – Просто подарок. Знаете -"я случайно увидела эту штучку в витрине".
   Балуют меня.
   – Это приятно, – заметил я. – Если взамен ничего не требуют.
   Быстро взглянув на меня, он снова перевел глаза на мокрую мостовую.
   Дворники нежно шелестели по стеклу.
   – Взамен? Обязательно требуют, приятель. Может, вы думаете, что я несчастлив?
   – Прошу прощения, забылся.
   – Я богат. На кой черт нужно еще и счастье? – В голосе у него слышалась какая-то незнакомая грусть.
   – Как у вас со спиртным?
   – Шик-блеск, старина. По непонятной причине держусь. Пока что, во всяком случае.
   – Может быть, вы и не были настоящим алкоголиком. В баре Виктора мы сели в уголок и стали пить «лимонную корочку».
   – Не умеют здесь смешивать этот коктейль, – сказал он. – Просто берут джин, лимонный сок, добавляют сахара и горькой. А настоящая «лимонная корочка» – это джин пополам с соком зеленого лимона, и больше ничего. Дает мартини сто очков вперед.
   – Я по выпивке не большой специалист. Как вас принял Рэнди Старр? У нас он тут слывет крутым парнишкой.
   Он откинулся на спинку и задумался.
   – Наверное, так и есть. Наверное, все они такие. Но по нему этого не видно. Я знаю парочку таких же ребят в Голливуде, которые нарочно выпендриваются, Рэнди не дает себе этого труда. У себя в Лас-Вегасе он респектабельный бизнесмен. Будете там, зайдите к нему. Вы подружитесь.
   – Вряд ли. Не люблю бандитов.
   – Не придирайтесь к словам, Марлоу. Мы живем в таком мире. Таким он стал после двух войн, таким и останется. Мы с Рэнди и еще одним парнем однажды вместе попали в переделку. Это нас и связывает.
   – Тогда почему вы не попросили его помочь, когда вам было плохо?
   Он допил и помахал официанту.
   – Потому что он не смог бы мне отказать. Официант принес по второй порции, и я сказал:
   – Это все пустые разговоры. Если парень у вас в долгу, вы о нем подумайте. Надо же дать ему шанс расквитаться. Он медленно покачал головой.
   – Вы, конечно, правы. Я же попросил у него работу. Но это была работа.
   А просить одолжение или подачек – нет.
   – Но вы же приняли их от чужого человека. Он посмотрел мне прямо в глаза.
   – Чужой человек может притвориться, что не слышит, и пройти мимо.
   Мы выпили по три «лимонные корочки», и он был ни в одном глазу.
   Настоящего пьяницу уже развезло бы. Так что он, видно, вылечился.
   Петом он отвез меня обратно в контору.
   – Мы ужинаем в восемь пятнадцать, – сообщил он. – Только миллионеры могут себе это позволить. Только у миллионеров слуги сегодня такое терпят. Будет масса очаровательных гостей.
   С тех пор он вроде как привык заглядывать ко мне около пяти. Мы ходили в разные бары, но чаще всего к Виктору. Может быть, для него это место было с чем-то связано, не знаю. Пил он немного, и сам этому удивлялся.
   – Должно быть, это, как малярия, – заметил он. – Когда накатывает, кошмарное дело. Когда проходит, словно ничего и не было.
   – Не понимаю одного – зачем человеку вашего положения пить с простым сыщиком.
   – Скромничаете?
   – Просто удивляюсь. Я парень довольно приятный в общении, но вы-то живете в другом мире. Я даже не знаю точно – где, слышал только, что в Энсино. Семейная жизнь у вас должна быть вполне приличная.
   – У меня нет семейной жизни.
   Мы снова пили «лимонные корочки». В баре было почти пусто. Только у стойки на табуретках поодаль друг от друга сидело несколько пьяниц – из тех, что очень медленно тянутся за первой рюмкой, следя за руками, чтобы чего-нибудь не опрокинуть.
   – Не понял. Объяснять будете?
   – Большая постановка, сюжет не имеет значения, как говорят в кино.
   Наверно, Сильвия вполне счастлива, хотя и не обязательно со мной. В нашем кругу это не столь важно. Если не надо работать или думать о ценах, всегда найдешь чем заниматься. Веселого в этом мало, но богатые этого не знают. Им удовольствия неизвестны. У них нет никаких сильных желаний – разве, может быть, захочется переспать с чужой женой, но разве это можно сравнить с тем, как жене водопроводчика хочется новые занавески для гостиной?
   Я ничего не ответил. Решил послушать дальше.
   – В основном, я убиваю время, – продолжал он, – а умирает оно долго.
   Немножко тенниса, немножко гольфа, немножко плаванья и верховой езды, а также редкое удовольствие созерцать, как друзья Сильвии стараются продержаться до обеда, когда можно снова начать борьбу с похмельем.
   – В тот вечер, когда вы уехали в Вегас, она сказала, что не любит пьяниц.
   Он криво усмехнулся. Я уже так привык к его шрамам, что замечал их только, если у него вдруг менялось выражение, и становилось заметно, что с одной стороны лицо неподвижно.
   – Это она про пьяниц, у которых нет денег. Когда деньги есть, то это просто люди, которые не прочь выпить. Если их рвет на веранде, это забота дворецкого.
   – Вам не обязательно все это выносить. Он допил коктейль одним глотком и встал.
   – Мне пора бежать, Марлоу. Кроме того, я надоел и вам, и, видит бог, сам себе тоже.
   – Мне вы не надоели. Я привык слушать. Может, когда-нибудь до меня дойдет, почему вам нравится быть комнатной собачкой.
   Он осторожно потрогал свои шрамы кончиками пальцев и слегка улыбнулся.
   – Интересно не то, почему я сижу на шелковой подушке и терпеливо жду, когда меня погладят, – интересно, зачем я ей нужен, вот что.
   – Вам нравится шелковая подушка, – сказал я, вставая. – И шелковые простыни, и звонок, по которому входит дворецкий со своей холуйской улыбочкой.
   – Возможно. Я вырос в сиротском приюте в Солт Лейк Сити.
   Мы вышли на утомленную вечернюю улицу, и он заявил, что хочет пройтись.
   Приехали мы в моей машине, и на этот раз мне удалось первым схватить счет и заплатить. Я смотрел, как он уходит. Седые волосы на мгновение блеснули в полосе света от витрин, а потом он растворился в легком тумане.
   Он больше нравился мне пьяным, нищим, побитым жизнью, голодным и гордым. А может, мне просто нравилось смотреть на него сверху вниз? Понять его было трудно. В моей профессии иногда надо задать вопросы, а иногда ? дать человеку постепенно закипеть, чтобы он потом сразу выплеснулся. Любой хороший сыщик это знает, Похоже на шахматы или бокс. Некоторые нужно загнать в угол и не давать им обрести равновесие. А с другими побоксируешь, и, глядишь, они принимаются бить сами себя.
   Если бы я попросил, он рассказал бы мне всю свою жизнь. Но я ни разу даже не спросил, что случилось у него с лицом. Если бы я попросил, а он бы рассказал, то, возможно, это сберегло бы парочку жизней. Но не обязательно.

Глава 4

   В последний раз мы пили в баре в мае месяце, раньше обычного, часа в четыре. Он похудел, казался усталым, но оглядывался вокруг с тихой довольной улыбкой.
   – Люблю бары, когда они только что открылись. Когда внутри еще прохладно, воздух свежий, все сияет и бармен последний раз смотрится в зеркало – не сбился ли у него галстук и хорошо ли приглажены волосы. Люблю ровные ряды бутылок за стойкой, и сверкающие стаканы, и предвкушение. Люблю смотреть, как он смешивает самый первый коктейль и ставит его на соломенную подставку, а рядом кладет сложенную салфетку. Люблю потягивать питье медленно. Первая спокойная рюмка в тихом баре – это прекрасно.
   Я с ним согласился.
   – Спиртное как любовь, – сказал он. – Первый поцелуй – волшебство, второй – близкое знакомство, третий – обычное дело. После этого женщину раздевают.
   – Разве это плохо? – спросил я.
   – Это волнение порядка, но это нечистое чувство – нечистое в эстетическом смысле. Я не против секса. Он необходим и далеко не всегда безобразен. Но над ним все время надо работать. Чтобы придать ему обаяние, создана миллиардная индустрия, и все миллиарды идут в дело.
   Он огляделся и зевнул.
   – Я стал плохо спать. Хорошо здесь. Но скоро сюда набьется пьянь, с громкими разговорами, со смехом, и эти чертовы бабы станут махать руками, кривляться, звенеть своими чертовыми браслетами и демонстрировать свой стандартный шарм, который вскоре начнет ощутимо попахивать потом.
   – Спокойно, – сказал я. – Да, они живые люди, они потеют, покрываются грязью, ходят в уборную. А вам чего нужно – золотых бабочек, порхающих в розовом тумане?
   Он допил, перевернул стакан и стал смотреть, как на краю медленно собралась капля, задрожала и упала.
   – Жаль мне ее, – медленно произнес он. – Она такая законченная сука.
   Может быть, я даже по-своему хорошо к ней отношусь. Когда-нибудь я ей понадоблюсь. Ведь я единственный, кто не старается ее как-то употребить. А меня-то, может, и не окажется под рукой.
   Я молча смотрел на него. Потом сказал:
   – Здорово вы собой торгуете.
   – Знаю. Я слабак – ни характера, ни самолюбия. Поймал на карусели медное колечко и потрясен, что оно, оказывается, не золотое. У таких, как я, бывает один главный момент в жизни, один взлет на трапеции. А дальше только и стараешься не свалиться с тротуара в канаву.
   – О чем речь-то? – Я извлек трубку и начал ее набивать.
   – Она напугана. Жутко боится.
   – Чего?
   – Не знаю. Мы теперь почти не разговариваем. Может быть, своего старика. Харлан Поттер – жестокий сукин сын. Снаружи – сплошная викторианская добродетель. Внутри – настоящий гестаповец. Сильвия ? потаскуха. Он это знает, возмущен и ничего не может поделать. Но он выжидает, следит, и если Сильвия вляпается в крупный скандал, он ее сломает пополам, а половинки закопает за тысячу миль друг от друга.
   – Но вы ее муж.
   Он приподнял пустой стакан и стукнул им по краю стола. Стакан разбился с резким звоном. Бармен пристально поглядел на нас, но промолчал.
   – Вот так, приятель. Вот так. Я ее муж, это точно. Записано в брачном свидетельстве. Я – это три белые ступеньки, и большая зеленая дверь, и медный молоток, которым надо постучать – один длинный, два коротких, – и тогда горничная пустит вас в стодолларовый бордель.
   Я встал и бросил на стол деньги.
   – Болтаете слишком много, – сказал я, – черт бы вас побрал. Больше вас ни на что не хватает. Пока.
   Я ушел, оставив его за столом. Он был потрясен и бледен – насколько это можно разобрать при освещении в баре. Он что-то сказал мне вслед, но я не остановился.
   Через десять минут я уже жалел об этом. Но через десять минут fe уже был далеко. В контору он больше не приходил. Совсем, ни разу. Видно, я попал ему в самое больное место.
   После этого я не видел его целый месяц. А когда увидел снова, было пять часов утра, едва начинало светать. Настойчивый звонок в дверь выдернул меня из постели. Я протащился по коридору, по гостиной и открыл дверь. Он стоял на пороге, и вид у него был такой, словно он не спал неделю. На нем было легкое пальто с поднятым воротником, он дрожал. На глаза была надвинута темная шляпа.
   В руке у него был револьвер.

Глава 5

   Револьвер не был направлен на меня, Терри Леннокс просто держал его в руке. Это было иностранное оружие, среднего калибра, наверняка не «кольт» и не «сэвидж». Все это вместе – бледное изможденное лицо, шрамы, поднятый воротник, нахлобученная шляпа, револьвер – было словно взято напрокат из старомодного зубодробительного гангстерского фильма.
   – Вы везете меня в Тихуану к самолету в десять пятнадцать, – сказал он.?
   Паспорт и виза у меня есть, все в порядке, кроме транспорта. По некоторым причинам я не могу сесть на поезд, ни в автобус, ни в самолет в Лос-Анджелесе. Пятьсот долларов достаточно за проезд? Я стоял в дверях и не пускал его.
   – Пятьсот плюс эта пушка? – спросил я. Он рассеянно взглянул на револьвер. Потом уронил его в карман.
   – Это мера предосторожности, – сообщил он. – Для вас. Не для меня.
   – Тогда входите. – Я шагнул в сторону, он вошел и рухнул в кресло.
   В гостиной было еще темно, потому что у хозяйки под окном разросся густой кустарник. Я зажег лампу и вытащил сигарету. Прикурил. Поглядел на него. Взъерошил себе волосы, которые и так были взъерошены. Изобразил усталую ухмылку.
   – Какого черта не даете поспать в такое прекрасное утро? Десять пятнадцать, говорите? Времени полно. Пошли на кухню, я сварю кофе.
   – Вы, ищейка! Я попал в беду. – «Ищейка». Впервые он меня так назвал. Но это шло к тому, как он явился, как был одет, к револьверу и всему прочему.
   – Денек будет – пальчики оближешь. Теплый ветерок. Слышно, как на той стороне шепчутся старые добрые эвкалипты. Вспоминают славные времена в Австралии, когда под ними резвились кенгуру, а медвежата коала играли в чехарду. Да, до меня дошло, что у вас неприятности. Поговорим об этом после кофе. Я туго соображаю с утра. Обратимся к мистеру Хиггинсу и мистеру Янгу.
   – Слушайте, Марлоу, сейчас не время для...
   – Чего вы испугались, старина? Лучше мистера Хиггинса и мистера Янга на свете нет. Они делают кофе «Хигтинс-Янг». Это дело их жизни, их гордость и услада. Когда-нибудь я добьюсь для них почета и уважения. Пока что они получают от нас только деньги. Разве в этом счастье?
   Продолжая болтать, я направился на кухню. Включил горячую воду и снял с полки кофеварку. Отмерил и насыпал кофе в ее верхнюю часть. От воды уже шел пар. Я залил ее в нижнюю колбу хитроумного аппарата и поставил на огонь.
   Сверху водрузил кофе и прикрутил крышку, чтобы держалась.
   Тут и он пришел. На секунду прислонился к косяку, потом пролез в уголок и шлепнулся на стул. Его все еще трясло. Я достал с полки бутылку брэнди «Старик-дедушка» и налил ему порцию в большой стакан. Я понимал, что нужен именно большой. И то ему потребовались обе руки, чтобы поднести его к губам.
   Он глотнул, со стуком поставил стакан и откинулся назад, так что спинка затрещала.
   – Чуть в обморок не свалился, – пробормотал он. – Как будто неделю глаз не смыкал. Сегодня ночью не спал совсем.
   Кофе уже почти закипал. Я прикрутил пламя. Вода поднялась и зависла на миг у основания стеклянной трубки. Я прибавил огонь, чтобы трубку залило, а затем снова быстро убавил. Помешал кофе, прикрыл его. Поставил таймер на три минуты. Педантичный парень, этот Марлоу. Когда варит кофе, ничто его не должно отвлекать. Даже револьвер в руке полубезумного человека.
   Я налил ему еще брэнди.
   – Сидите, сидите, – посоветовал я. – Просто посидите молча.
   Со второй порцией он уже справился одной рукой. Я быстро сполоснулся в ванной. Тут как раз зазвонил таймер. Я выключил газ и поставил кофеварку на соломенную подставку. Почему я так скрупулезно все отмечал? Потому что в этой напряженной атмосфере каждая мелочь превращалась в событие, каждый шаг приобретал значение. Это был один из тех сверхнеустойчивых моментов, когда все автоматические жесты, такие давние и привычные, становятся отдельными волевыми актами. Словно учишься заново ходить после полиомиелита. Ничего не получается само собой, абсолютно ничего.
   Кофе осел, в колбу ворвался воздух, жидкость забулькала и успокоилась.
   Я отвинтил вертушку и поставил ее в углубление на раковину.
   Налив две чашки, я добавил ему брэнди.
   – Вам черный, Терри. – Себе я положил два куска сахару и плеснул сливок.
   Я уже выходил из штопора. Открыл холодильник и достал пакет сливок я уже бессознательно.
   Я сел напротив него. Он не двигался. Застыл в своем углу, словно кол проглотил. Затем без всякого предупреждения упал головой на стол и зарыдал.
   Он не прореагировал, когда я перегнулся через стол и выудил револьвер у него из кармана. Это был маузер – 7,65, настоящий красавчик. Я понюхал дуло.
   Открыл магазин. Все патроны на месте.
   Терри поднял голову, увидел кофе и начал медленно пить, не глядя на меня.
   – Я никого не застрелил, – сообщил он.
   – Если и застрелили, то давно. Здесь следов нету. Из этого вы вряд ли кого прикончили.
   – Я вам все расскажу, – начал он.
   – Минуточку. – Я быстро, обжигаясь, допил кофе и налил себе еще.?
   Слушайте внимательно. Будьте очень осторожны со своими рассказами. Если действительно хотите, чтобы я отвез вас в Тихуану, вам нельзя касаться двух вещей. Первое... да вы слушаете?
   Он еле заметно кивнул, бесстрастно глядя в стену у меня над головой.
   Шрамы сегодня были очень заметны. Кожа у него была мертвенно-белая, и все равно шрамы выделялись.
   – Первое, – медленно повторил я. – Если вы совершили преступление или то, что считается преступлением по закону, – я имею в виду что-то серьезное, – мне этого говорить нельзя. Второе. Если вы знаете, что такое преступление совершил кто-то другой, то и про это мне нельзя говорить. Если хотите, чтобы я отвез вас в Тихуану. Ясно?
   Он посмотрел мне в глаза. Взгляд был твердый, но безжизненный. Кофе ему помог. Лицо еще не порозовело, но он уже пришел в себя. Я налил ему еще чашку и опять плеснул спиртного.
   – Я же сказал, что попал в передрягу, – произнес он.
   – Это я слышал. Не хочу знать, в какую. Мне надо зарабатывать на жизнь.
   Лицензию на частный сыск могут и отобрать.
   – А если бы я вас силой заставил, под прицелом? – осведомился он.
   Я усмехнулся и подтолкнул к нему пистолет по столу. Он посмотрел на него, но трогать не стал.
   – До самой Тихуаны, Терри, вы бы меня под прицелом не довезли. Да еще надо пересечь границу, потом подняться в самолет. А ведь мне иногда приходилось иметь дело с оружием. Забудем этот вариант. Хорош бы я был, объясняя полиции, как вы меня до того напугали, что я послушался. Конечно, если тут вообще есть о чем объясняться с полицией – мне ведь неизвестно.
   – Слушайте, – сказал он. – В дверь постучат только в полночь, а то и позже. Прислуга побоится ее беспокоить, когда она спит. Но часов в двенадцать горничная все-таки постучит и войдет. А ее в комнате не будет.
   Я отхлебнул кофе и промолчал.
   – Горничная увидит, что постель не тронута, – продолжал он. – Тогда она сообразит, где надо искать. За главным особняком, в глубине, есть дом для гостей. Со своим гаражом и всем прочим. Сильвия провела ночь там. И там ее найдет горничная. Я нахмурился.
   – Мне надо осторожно выбирать, о чем вас можно спрашивать, Терри. А не могла она провести ночь где-то еще?
   – Все ее вещи будут разбросаны по комнате. Никогда ничего не вешает.
   Горничная поймет, что она накинула на пижаму халат и пошла в дом для гостей.
   Больше некуда.
   – Не обязательно, – заметил я.
   – Говорю вам, в дом для гостей. Черт побери, неужели вы думаете, они не знают, что там происходит? Прислуга всегда знает.
   – Ладно, замнем это, – решил я. Он провел пальцем по здоровой щеке, оставив на ней красную полоску.
   – А в доме для гостей, – продолжал он медленно, – горничная увидит...
   – Вдрызг пьяную Сильвию, в полном отпаде, в отключке, – резко подсказал я.
   – Да? – Он задумался над этим. Долго шевелил мозгами. – Конечно,? произнес он, – так и будет. Сильвия не алкоголичка. Когда она хватит лишнего, вырубается надолго.
   – Тут и поставим точку, – сказал я. – Только вот что еще. Выдаю экспромт.
   В последний раз, когда мы вместе выпивали, я был с вами грубоват, бросил вас в баре, если помните. Очень уж я на вас разозлился. Потом, все обдумав, я сообразил, что вы просто пытались шутовством заглушить дурное предчувствие.
   Вы говорите, что у вас есть паспорт и виза. Визу в Мексику так сразу не получишь. Они не всех к себе пускают. Значит, вы не сегодня надумали удрать.
   Я и то думал, сколько вы еще продержитесь.
   – Наверное, меня удерживали какие-то обязательства – вдруг я ей и вправду понадоблюсь, а не только как прикрытие от старика. Кстати, я вам ночью звонил.
   – Не слышал, я сплю крепко.
   – Потом я пошел в турецкие бани. Пробыл там пару часов, принял паровую ванну, холодный душ Шарко, массаж и кое-кому оттуда позвонил. Машину оставил на углу Ла Бреа и Фаунтен. Оттуда шел пешком. Никто не видел, как я сворачивал к вам на улицу.
   – Нужно ли мне знать, кому вы звонили?
   – Во-первых, Харлану Поттеру. Старик улетел вчера в Пасадену по делам.
   Так что дома его не было. Еле разыскали. Но в конце концов соединили. Я сказал, что прошу извинения, но уезжаю. – Излагая это, он смотрел вбок, в окно, где куст жасмина старался пробиться сквозь проволочную сетку.
   – Как он это принял?
   – Сказал, что ему очень жаль. Пожелал удачи. Спросил, нужны ли деньги.?
   Терри хрипло засмеялся. – Деньги. Первое слово у него в букваре. Я сказал, что денег у меня полно. Потом я позвонил сестре Сильвии. Поговорил почти так же. Вот и все.
   – Вот что мне надо вас спросить. Вы когда-нибудь в этом доме для гостей заставали ее с мужчиной? Он покачал головой.
   – И не пытался. Но это было бы нетрудно. Обычное дело.
   – У вас кофе стынет.
   – Больше не хочу.
   – Значит, у нее было много мужчин? И все-таки вы женились на ней снова.
   Я понимаю, что она дамочка хоть куда, но все-таки...
   – Говорил же я вам – я ничтожество. Черт побери, почему я ушел от нее в первый раз? Почему после этого, каждый раз при виде ее, я напивался вдрызг?
   Почему, валяясь в канаве, не просил у нее денег? У нее до меня было пять мужей. И каждый вернулся бы, стоило пальчиком поманить. И дела тут не только в ее миллионах.
   – Да, она хоть куда, – сказал я, взглянув на часы. – Почему обязательно в десять пятнадцать из Тихуаны?
   – На этот рейс всегда есть места. В Лос-Анджелесе никто не хочет лететь на ?Дугласе? над горами, когда можно прямо здесь сесть в поезд и через семь часов быть в Мехико-сити. Но там, куда мне нужно, поезд не останавливается.
   Я встал и прислонился к раковине.
   – Теперь подобьем баланс, только не перебивайте. Сегодня утром вы явились ко мне в сильном волнении и попросили отвезти в Тихуану к раннему рейсу. У вас в кармане был револьвер, но этого я мог и не знать. Вы сказали, что терпели, сколько могли, но вчера вечером ваше терпение лопнуло. Вы застали свою жену мертвецки пьяной, с мужчиной. Вы ушли, направились в турецкие бани, где пробыли до утра, позвонили оттуда двум ближайшим родственникам жены и поставили их в известность. Куда вы хотели уехать, меня не касается. У вас были законные документы на въезд в Мексику. Мы друзья, и я пошел вам навстречу без особых раздумий. Почему бы и нет? Денег за это вы мне не платили. Машина у вас была, но в таком состоянии вы не могли сесть за руль. Это тоже ваше дело. Вы человек эмоциональный, в войну были тяжело ранены. Наверно, надо бы мне забрать вашу машину и приткнуть куда-нибудь в гараж для сохранности.
   Он пошарил в карманах и подтолкнул через стол кожаный футляр для ключей.
   – Как звучит? – осведомился он.
   – Смотря кто слушает. Это еще не все. Вы не взяли ничего, кроме одежды, что на вас, и некой суммы, полученной вами от тестя. Все остальные ее подарки вы бросили, в том числе и то роскошное сооружение, что стоит на углу Ла Бреа и Фаунтен. Вы хотели уйти чистым и как можно дальше. Ладно. Годится.
   Бреюсь и одеваюсь.
   – Почему вы это делаете, Марлоу?
   – Можете пропустить стаканчик, пока я бреюсь.
   Я вышел, а он остался сидеть, сгорбившись, в углу. Пальто и шляпу так и не снял. Но заметно ожил.
   Я пошел в ванную и побрился. Когда я завязывал галстук в спальне, он вошел и остановился в дверях.
   – Вымыл чашки на всякий случай, – сообщил он. – Но я вот что подумал.
   Может быть, лучше вам позвонить в полицию.
   – Сами звоните. Мне им рассказывать нечего.
   – Хотите позвоню?
   Я резко обернулся и свирепо уставился на него.
   – Черт бы вас побрал! – закричал я почти в голос. – Угомонитесь вы или нет?
   – Извините.
   – Вот-вот. Такие, как вы, всегда извиняются и всегда слишком поздно.
   Он повернулся и ушел обратно в гостиную.
   Я оделся и запер дверь, ведущую в глубину дома. Войдя в гостиную, я увидел, что он заснул в кресле, уронив голову набок, в лице ни кровинки, весь обмякший от усталости. Вид у него был жалкий. Когда я тронул его за плечо, он открыл глаза медленно, словно возвращаясь откуда-то очень издалека.
   Когда он пришел в себя, я спросил:
   – Как быть с чемоданом? С тем, из свиной кожи? Он все еще у меня в шкафу.
   – Он пустой, – ответил он равнодушно. – И слишком бросается в глаза.
   – Вы будете еще больше бросаться в глаза без багажа.
   Я пошел в спальню и достал эту кремовую штуку с верхней полки. Прямо у меня над головой, на потолке, была откидная дверца на чердак. Я открыл ее, дотянулся как можно дальше, и забросил футляр для ключей за пыльную балку, или стропило, или как их там.
   Я слез с чемоданом в руках, обтер его от пыли и запихал в него ненадеванную пижаму, зубную пасту, новую зубную щетку, пару дешевых полотенец, губку, набор носовых платков, дешевый тюбик крема для бритья и бритву – из тех, что дают даром в придачу к пакетику лезвий. Все новое, обыкновенное, незаметное, хотя, конечно, лучше бы там лежало его собственное барахло. Добавил бутылку виски, прямо в обертке. Закрыв чемодан, я оставил ключ в замке и понес в гостиную. Терри опять спал. Я не стал его будить, открыл дверь, отнес чемодан в гараж и положил в машину перед задним сиденьем. Вывел машину, запер гараж и поднялся обратно по лестнице, чтобы разбудить его. Потом запер дом, и мы двинулись в путь.
   Я ехал быстро, но без превышения скорости. В дороге мы почти не разговаривали. И поесть не остановились. Времени было не так уж много.
   У пограничников не оказалось к нам никаких вопросов.
   На ветреном поле возле тихуанского аэропорта я подрулил поближе к кассе и стал ждать, пока Терри возьмет билет. Пропеллеры ?Дугласа? уже медленно вращались, разогревая моторы. Статный красавец-пилот в серой форме болтал с группой из четырех человек. Один был двухметрового роста и держал в руке охотничье ружье в футляре. Возле него стояли девушка в брюках, пожилой коротышка и седая женщина, такая высокая, что рядом с ней он совсем исчезал.