Страница:
Венецианские улицы самым решительным образом напоминают мне Восток, видимо потому, что я никогда не был на Востоке, или еще - средневековье, вероятно, по той же причине. Зато на картинах Карпаччо[Карпаччо Витторе (ок. 1455-ок. 1525)-итальянский живописец венецианской школы; ярко отразил быт и нравы Венеции XV века.] Венеция-точно такая же, как и сегодня, только что без туристов. 4. Невыразимо приятно, что здесь нет ни одного автомобиля, ни одного велосипеда, ни одной пролетки, или экипажа, или линейки, но зато - 5. Очень много кошек, гораздо больше, чем голубей св. Марка, кошек огромных, таинственных, светлооких, которые иронически поглядывают на туристов из подъездов, а по ночам воют удивительным альтом. 6. Хороши итальянские королевские матросы, этакие миниатюрные голубые мальчики, и военные суда хороши, и вообще суда: парусники, пароходы, барки с шафрановыми парусами, серые торпедные катера с красивыми пушками, кряжистые транспорты; каждое судно по-своему прекрасно и заслуживает женского имени. Вот почему, вероятно, я мальчишкой так хотел стать моряком - и еще сегодня, с острова Лидо, я следил за белым парусом, удаляющимся куда-то в сторону Востока - и белые паруса манили меня вдаль бесконечно сильнее, чем белая бумага, на которой я все равно не открою новой земли.
Мне не хотелось бы много писать о Венеции; полагаю, она всем известна. Она на самом деле до невозможности похожа на всякого рода "souvenirs de Venice";[венецианские сувениры (франц.).] когда я впервые стоял на площади св. Марка, я был совсем сбит с толку и очень нескоро избавился от удручающего впечатления, что все это - не настоящее, что я просто-напросто в каком-нибудь Лунапарке, где собираются устроить праздник "венецианской ночи". Я ждал только, когда забренчат гитары, а гондольер запоет по меньшей мере как пан Шютц[Шютц Теодор - популярный чешский тенор, с большим успехом выступал в Национальном театре в Праге.].
К счастью, гондольер загадочно молчал, а под конец нашей прогулки безбожно обобрал меня, размахивая перед моими глазами каким-то тарифом. Что ж, хоть этот человек был бесспорно настоящий, неподдельный.
Зато канал Гранде вас, вероятно, разочарует.
Одни воспевают роскошь его дворцов, другие - меланхолию их умирания; я же нашел тут главным образом только достаточно скверную готику, которая принесла с собой для венецианских патрициев лишь пресловутое "каменное кружево", и они украсили им фасады своих жилищ, словно жабо. К сожалению, до меня не доходит смысл всей этой архитектурной вычурности, этого купеческого тряпичничества старой Венеции. Сюда постоянно что-нибудь ввозили: греческие колонны, восточную корицу, персидские ковры, византийские влияния, парчу, готику, ренессанс; все годилось венецианским купцам, было бы достаточно парадным. И вот посмотрите теперь на венецианский ренессанс, который вдруг почему-то начинается с коринфского стиля - балюстрады, балконы, мрамор,'-все это выставленное напоказ штукарство. Здесь ничего не было создано - правда, за исключением открытой лоджии в центре фасада; это, хотя и красиво, но недостаточно для хорошей архитектуры. Единственным своеобразным талантом обладает Венеция - талантом превращаться в барокко.
Ее ориентализм, ее декоративная готика, ее тяжеловесный ренессанс все это предопределило судьбу Венеции стать самым барочным городом нашей планеты; когда же начался настоящий барок, Венеция уже протянула ноги, если я разбираюсь в истории.
Теперь я понял, почему я так неприязненно отношусь к венецианской красоте. В Венеции - только дворцы и храмы; дом простого человека - ничто в архитектурном смысле. Голый, тесный и темный, не расчлененный ни карнизом, ни портиком, ни хоть крошечной колонной, дурно пахнущий, как испорченный зуб, дом, вся живописность которого заключается лишь в кроличьей тесноте, он не обнаруживает ни малейшей потребности в красоте. Проходя мимо него, вы не порадуетесь ни красивому профилю карниза, ни дверным украшениям, которые приветливо встретили бы вас у входа. Это - бедность, но бедность, лишенная добродетели. Да, сотня или две сотни дворцов - это не культура, это всего лишь богатство; не красота жизни, а просто парадность. И не говорите мне, что причиной всему - недостаток места; причина этого - сверхъестественное безразличие.
Воздух Венеции до наших дней остался ленивым, каким-то деморализующим, ибо он рождает сонливость и склонность к безделью.
Впрочем, конечно, и в этом есть своя прелесть: вы бродите по улочкам, как во сне; в каналах плещет вола, у собора св. Марка играет оркестр, двунадесятиязычный говор сливается в смутный гул; а у вас такое чувство, будто уши вам заткнули ватой или будто вас обнимает дурманящая нереальность. Но в один прекрасный день вы сойдете с пароходика на острове Лидо; и тут ваш слух поразит звонок трамвая, затренькает велосипедист, вы услышите цокот копыт - и чары исчезли: господи, ведь во всей Венеции нет ни одной живой лошади! И действительно, все волшебство Венеции-в звуках и запахах: тяжелый запах лагуны и слитный шум людских голосов.
ПАДУЯ, ФЕРРАРА
Если отличительным признаком Венеции служат каналы, гондолы и туристы, то Падую характеризуют аркады и велосипеды, Феррару же - велосипеды, кирпичные дворцы и романский стиль. Велосипеды я обойду; надеюсь, меня они тоже оставят в стороне.
Что же касается Падуи, то знайте: увидеть за одно утро прекраснейшие произведения Джотто[Джотто (1266/1267-1337) - выдающийся итальянский художник, один из родоначальников реализма в европейской живописи эпохи Возрождения. Одно из лучших его произведений - фрески в капелле дель Арена в Падуе (аллегории "Пороков" и "Добродетелей", фрески со сценами из легенд о жизни Христа и Марии и "Страшный суд").], Мантеньи[Мантенья Андреа (1431-1506). - выдающийся итальянский живописец. Его произведения - чаще всего на античные сюжеты - отличаются четкостью линий, некоторой сухостью в манере исполнения. Холодные краски образуют особую по своему металлическому блеску колористическую гамму.] и Донателло[Донателло (Донато ди Никколо ди Бетто Барди) (13861466) - выдающийся итальянский скульптор, глава реалистического направления в пластике раннего Возрождения. В своих поздних работах он достигает огромной реалистической силы в изображении человеческих страстей и страданий.] - величайшая милость, дар божий и радость, сходная с грезой. Это всего лишь маленькая, голая церквушка, эта Санта-Мария дель Арена; но Джотто расписал ее изнутри от пола до потолка, не оставив пустым ни кусочка, заполнив всю ее восхитительной, простой логикой художника и христианина - ибо Джотто был насквозь пронизан духом разумным, набожным и ясным. Мантенья же - стальной рисовальщик, жесткий, острый, не знаю, как это выразить; поразительно привержен форме, и в то же время окутан пеленой бог весть какой странной, прекрасной и строгой печали. А Донателло - сама страстная скорбь, некая молчаливая, замкнутая горечь слишком совершенного духа. Все трое - самые мужественные среди художников. Священ день, в который тебе даровано познать этих троих.
Завершив этот священный день точкой, а затем - ужином (только уже не в Падуе, а в Ферраре), я со времени написания последней фразы приобрел здесь опыт, которым и хочу поделиться с вами: путешествуя по Италии, остерегайтесь так называемого вина di paese[местного (итал.).]. Оно очень дешевое, на взгляд - невинное, и подают его в бутылках, емкость которых вы спервоначалу обязательно недооцените. Когда же вы истребите это вино, - а оно очень хорошо, - в душу вашу вступит некий задор, воинственность, желание петь, восторг и подобные ощущения. Так вот, окажись в эту минуту передо мной известный вам **, который там, у нас в Чехии, пишет невероятные глупости о театре, - я прирезал бы его на месте, в такой я вошел раж. И прирезал бы еще множество других, пишущих об искусстве, например ***, и прочих в общем-то уважаемых людей[В припадке преступной гордыни, в первом раже я их назвал; да простят они мне это. Теперь я исправляю содеянное - не для того, чтоб избежать суда божьего, а просто потому, что перечислил слишком немногих. Этим я только хочу сказать, что в искусстве нужно быть новатором или чем-нибудь в этом роде.], чтобы затем, обагрив свои руки их кровью и громко распевая, прославляя Джотто, Мантенью и Донателло, отправиться на покой и, засыпая, видеть еще духовным взором церквушку дель Арена, и алтарь в Сайта, и часовню в Эремитани, и, отрекшись от себя, я преклонился бы перед неувядаемым величием искусства и уснул бы с последним благодарным воспоминанием о вине di paese.
Но так как мне не добраться до крови этих далеких людей, то я не могу разрядить свое священное вдохновение и не в силах описать вам фрески, на которые сегодня молился. За сегодняшний день я обошел все храмы Падуи и Феррары; не спрашивайте, сколько их было. И теперь я утверждаю: христианство умерло здесь, на юге, вместе с романским стилем, с готикой на севере; Высокое Возрождение и главным образом барокко положили начало кое-чему новому и вовсе несимпатичному, а именно - католицизму. Христианство может говорить с нами только на языке ранних стилей - языке примитивном, строгом, праведном, оно - серьезное, чистое и в известной степени - простое. По сравнению с ним ренессанс - язычество, а барокко идолопоклонничество, фетишизм, одним словом - католицизм. Его культура заметно ниже культуры ранней религиозной чистоты.
Вся эта маниакальная помпезность, весь этот мрамор, парча, штукатурка, позолота, все эти башнеобразные алтари, этот холодный блеск не сообщат нам и крохотной частицы того религиозного чувства, о котором нам с такой безмерной серьезностью и чистотой говорит часовня Джотто.
Если сегодняшнее утро было для меня грезой в Эремитани или в часовне Джотто, то послеобеденные часы стали грезой в феррарских улицах. Говорят: увидеть Неаполь - и умереть. В Ферраре я хотел бы не умереть, а пожить с неделю; пожить в одном из ее кирпичных дворцов, которые снаружи несколько смахивают на неоштукатуренные амбары, но дворы которых открываются прелестными тихими лоджиями, через которые видны прекрасные феррарские сады.
Под чудесным вешним дождичком через кирпичную ограду перегибаются неизвестные мне деревья, цветущие фиолетовыми и желтыми цветами. Прямые улицы, дома с разноцветными ставнями: красными, желтыми, зелеными; романские пилястры, красно-кирпичные маленькие дворцы, красно-кирпичные церкви. И отовсюду выбивается, вырывается, ярко цветет свежая зелень теплой весны. Идешь без цели, ибо живешь, словно во сне; а во сне ведь ничего тебе не надо. Но стоит тебе увидеть через мраморную лоджию самый прекрасный сад из тех, которые ты когда-либо видел или увидишь, - и ты пожелаешь хоть ненадолго остановиться здесь, прервать свой бег сквозь пространство и время, побыть немного среди этой гргзы.
РАВЕННА, САН-МАРИНО
Равенна - сама по себе - полумертвый город без характерных черт; вдобавок тут происходит какой-то праздник фашистов, и по городу носятся эти чернорубашечники со своими карабинами и оркестрами, всюду-одни "fascio"[фашисты (итал.).], старички гарибальдийцы[ ...всюду - одни "fascia", старички-гарибальдийцы...- Чапек был в Италии вскоре после того, как в октябре 1922 года итальянские фашисты с помощью крупных капиталистов и королевского правительства захватили власть. Они демагогически объявили себя наследниками Гарибальди, якобы продолжающими его дело объединения Италии. Шествие чернорубашечников и всякого рода националистические демонстрации были в то время обычным явлением.], музыка, колонны и заторы. Между прочим, фашисты в своей форме удивительно похожи на наших трубочистов; такие же у них черные шапочки с кистью, н зубы так же сверкают. Курьезное ощущение. Впрочем, эта Равенна не имеет ничего общего с мертвой Равенной, с городом стариннейшей христианской архитектуры и прекраснейших в мире мозаик. Если я еще раз и более обстоятельно буду писать обо всем, что видел, - а я уверен, что не сделаю этого, - то глава о равеннских мозаиках будет самой трогательной.
Признаюсь, даже у могилы Данте[...у могилы Данте... - Данте Алигьери (1265-1321) - великий итальянский поэт, автор "Божественной комедии", похоронен в Равенне.] на меня не снизошло глубокое благоговение: но в Сан-Чельсо э Назарио мне хотелось склонить колена. А Сан-Витале - самое прекрасное из известных мне архитектурных пространств; Сан-Аполлинаре ин Классе - само благородство; но ротонда Галлы Плачиды, с темного свода которой сверкают священнейшие мозаики воистину небесной красоты,--эта ротонда несомненно одна из вершин христианского искусства. Но и о вас нельзя мне забыть, святые девы в Сан-Аполлинаре Нуово, и о вас, небесные овечки в Сан-Аполлинаре ин Классе фуори; никогда не забыть мне тебя, невыразимая прелесть христианства, что так порадовала меня в Равенне.
Ты же, Римини, ты - тоже не последний среди городов Италии. И если все прочее в тебе немногого стоит, то все же есть у тебя храм Малатесты работы Леона Баттисты Альберти[Леон Баттиста Альберта (1404-1472} - итальянский гуманист, писатель, музыкант, живописец, архитектор. Самый видный теоретик искусства в Италии до Леонардо да Винчи. Построил ряд зданий в Мантуе, Римини, Флоренции.]: незаконченный фасад и внутренность, наполовину опошленная барокко, - но то, что осталось от Альберти, стоит дорого; и эти остатки примиряют меня с Возрождением, которое так огорчило меня в Венеции. История называет Альберти "теоретиком Раннего Ренессанса"; но если вы умеете читать по следам, по памятникам рукотворным, то вы прочитаете по храму Малатесты такое огромное напряжение воли, такую совершенную, благородную строгость и чистоту стиля в каждой скульптурной детали, что будете жалкими Фомами неверными от искусства, если -не предпочтете эти великолепные руины лучшим Сансовино[Сансовино (Контуччи) Андреа (1460-1529) и Сансовино (Татти) Якопо (1486-1570)-два крупных итальянских скульптора и архитектора эпохи Возрождения.] и прочим барственным сооружениям блестящего ренессанса.
Стиль - прежде всего чистота стиля! - и подите прочь со всякой живописностью и пышностью, если вы творите архитектуру. Стиль! - это все, это больше, чем человек: ибо с помощью стиля устремляется человек прямо к абсолюту.
Но вот, пока я так рассуждал о стиле и живописности, судьба покарала меня за поношение последней. Вместительный автоэкипаж с надписью "Римини Сан-Марино" соблазнил меня съездить в эту, по слухам, самую маленькую республику в мире. Настоящие строки я пишу в самом ее сердце. Многие красоты этого почтенного государства ускользнули от меня, ибо по пути шел сильный дождь, клубились туман и тучи; знаю только, что ехали мы круто в гору, все время в гору, прямо в тучи, а теперь я сижу, окруженный облаками, в странном скалистом гнезде, со всех сторон зажатом тучами и дымящимися безднами.
Вместо улиц тут -сплошь лестницы, на самой вершине отвесного утеса-замок, и каждый дом здеськак бастион на каменистой террасе, а вокруг - пропасти неизвестной глубины, из которых курится мгла, - короче, самая дикая, орлиная живописность, какую только можно себе представить.
Пока я в самом фешенебельном отеле республики поглощал бифштекс на растительном масле и козий сыр, сбежалось все Сан-Марино, чтобы поглазеть на меня. Один туземец, инженер, пустился со мной в разговор; в результате титанического единоборства со словами (дело в том, что он единоборствовал с французским языком, а я - с итальянским, причем оба языка оказывали нам бешеное сопротивление), он объяснил мне, что Сан-Марино -действительно независимая республика, что во время войны она поставляла только добровольцев; что население ее насчитывает пять тысяч граждан, которыми спокойно и благодатно правит синьор Гоцци, хотя сам я видел на придорожных тумбах надписи, возглашающие "evviva"[да здравствует (итал.).] совсем иной личности, вероятно лидеру оппозиции. Упомянутый туземец попытался набросать для меня схему сан-маринской истории, но это было уж слишком трудно сделать при помощи рук. Чехов он считал племенем греческого происхождения. По причине названных трудностей мне не удалось завязать более тесных международных отношений; пусть кто-нибудь другой продолжит мое дело, только пусть он выберет для этого день, когда не будет лить бесконечный дождь, когда не будет закутан в тучи этот странный скалистый утес, эта отвесная круча, являющаяся одной из самых стабильных европейских республик.
ФЛОРЕНЦИЯ
Накануне я писал вам во время дождя, в тучах, сидя в единственном, а следовательно, и лучшем отеле республики Сан-Марино. А утром небо вдруг заулыбалось, тучи поднялись этажом выше, и открылась чудеснейшая панорама: море километрах в тридцати, горы, скалы, необозримая цепь гор искал, и дальше - вся Эмилия; и на каждой горе - крепость, или башня, или человеческое гнездо, теснящееся на клочке величиной с ладонь, а под ногами пропасть, из которой отвесно подымается сaн-маринская скала. Снизу она кажется диким, зубчатым гребнем, и еще за Фаэнцей я все оглядывался на нее, а потом уже приехал в Болонью.
Если Падуя - город аркад и галерей, то уж и не знаю, как назвать Болонью. Только каждая аркада здесь - высокая, высотой с наш двухэтажный дом; портал в центре здания ведет в колонную залу, в которой вполне уместился бы приличный вокзал, а из этой залы через новый портик - выход во двор.
Здесь - какая-то вакханалия колонн и арок; каждый дом - настоящий дворец с колоннадой: целые улицы, чуть ли не целый город - из одних дворцов, и даже в самых бедных кварталах все равно - аркады, ведущие хотя бы в улицы или во дворы, галереи, портики, и все - в тяжеловесном стиле ренессанс. Это - город парадный и несколько холодный; его слава - не в искусстве, а в учености и в деньгах. Какой-нибудь романский собор или готический замкообразный дворец подесты найдется в любом городе Италии; Болонья, кроме этого, обладает еще двумя падающими башнями, похожими на неудавшиеся четырехгранные заводские трубы.
Приехав же во Флоренцию, не стану говорить вам об искусстве. Его здесь слишком много, так что голова идет кругом; под конец до того обалдеваешь, что и на тротуарную тумбу, облюбованную собаками, смотришь, воображая, что это--какая-нибудь фреска. Из всего этого неизмеримого половодья бессмертной красоты опять приковывает внимание Джотто и Донателло, Мазаччо[Мазаччо (Томмазо ди Джованни ди Симоне Гвиди) (1401-1428), - выдающийся итальянский художник, один из крупнейших представителей реалистического направления во флорентийском искусстве эпохи Возрождения.] и благословенный брат Анджелико[Брат Анджелико - итальянский живописец, монах Джованни Анджелико (1387-1455); его кисти принадлежат фрески на тему о жизни Христа в монастыре Сан-Марко.] из Сан-Марко. На доме Джотто, магистра Jottus'a, есть мемориальная доска от 1490 года, на которой написано: "Hoc nomen longi carminis instar erat" - "Имя его равно длинной поэме". Да, это правда. И я записал его имя, как поэму, и заранее радуюсь, что встречусь с ним еще раз в Ассизах.
Об остальном можно сказать, что Флоренция до ужаса заражена иностранцами. Местный люд главным образом ездит на велосипедах и меньше, чем в других городах, марает стены надписями: "Viva il lascio"[Да здравствует фашизм (тал.).]. Что касается фашистов, то их крик звучит: "эйяэйяэйя", а приветствие заменяет этакий взмах руки, до того резкий, что прямо пугаешься. Но, поскольку я, слава богу, не политик, то могу снова вернуться к иностранцам. Больше всего мне жаль тех, которых платный гид гоняет по церквам и музеям. Гид или бормочет свои пояснения по-итальянски, и иностранцы его не понимают, или кричит им в уши какую-то тарабарщину, которую сам он считает французским или английским языком, и тогда они его и подавно не понимают. При всем том он по непостижимой причине всегда страшно спешит, будто дома у него рожает жена; он мчится, сдвинув шляпу на затылок, три четверти всех достопримечательностей пропускает и питает особую склонность к Канове[Канава Антонио (1757-1822) - выдающийся итальянский скульптор, представитель классицизма.].
Другая разновидность иностранцев держится за бедекер, как утопающий за соломинку или как искатела клада - за волшебную палочку. Они неустанно носят его раскрытым перед глазами; и когда они приближаются к какому-нибудь шедевру, бедекер в их руках, вероятно, как-то начинает трепетать, ибо тут они быстро вскидывают голову, бросают мимолетный взгляд на шедевр и потом вполголоса прочитывают, что цитирует бедекер об этом произведении искусства из Кроу и Кавальказеллы[...из Кроу и Кавальказеллы. - Джозеф Артур Кроу (18251896) - английский художник и историк искусства и Джованни Кавальказелла (1820-1897) - итальянский историк искусства, авторы книги-справочника "История итальянской живописи".].
Третья разновидность -молодожены, игнорировать которых я твердо решил еще в Венеции.
Четвертая разновидность - "high-life"[Здесь: богатые туристы (англ.).], которые без конца всюду ездят в автомобилях; как они ухитряются это делать, я не знаю, потому что всю Флоренцию можно обойти за десять минут.
Пятый сорт - это копиисты. Они сидят в Питти или в Уффици и копируют наиболее пышные картины. Им почему-то не нравится, когда вы бесстыдно начнете рассматривать "их" мастера: видимо, это кажется им посягательством на их частную собственность. Они изготовляют миниатюры с картин Фра Бартоломео[Фра Бартоломео (Баччо делла Порта) (1475-1517)флорентийский художник, мастер монументальной живописи.] и открыточки с Боттичелли[Боттичелли Сандро (Александр Филиппепи) (1444-1510) -" один из крупнейших итальянских художников эпохи Возрождения.]. Обладают чудесным талантом перевирать все цвета и до того замасливать свои работы, что они лоснятся, как пончик в сале.
В большинстве своем это - пожилые мужчины, безобразные барышни. Бог весть отчего, но ни одна копия и ни одна копиистка не обладали красотой хотя бы в малой степени. Вот сегодня, в Фьезоле, сразу три таких барышни срисовывали амбит монастыря и кипарисы; а в двух шагах от них валялся в траве ребенок со щенком, и было это до того прекрасно, что я и смотреть забыл на задумчивый амбит или на "превосходную панораму Флоренции и долины Арно", как выражается Бедекер; но три копиистки с важным видом продолжали мазать свои задумчивые амбиты и кипарисы, и ни одна не сняла очки, чтобы взглянуть на ребенка с собачкой или протереть глаза.
СИЕНА, ОРВИЕТО
Сиена - это такой необычайно милый маленький городок, он сидит на трех пригорках и улыбается, все равно - стекает ли по его спине теплый дождик, или светит солнце; в нем есть несколько прославленных памятников старины, но он и сам по себе, весь целиком - уютный старый памятник. Его строения добрая, степенная кирпичная готика, лишь с редкими изюминками ренессанса. Но это - не насупленная, воинственная готика и не крепостной, гордый, недоступный ренессанс, как, например, ренессанс дворца Строцци. Все здесь как-то интимнее, веселее, пригожее, чем в других местах. В Сиену я поехал, собственно, ради Дуччо ди Буонинсенья[Дуччо ди Буонинсенья (ок. 1255-1319) - крупный итальянский художник, основатель сиенской школы живописи. Его искусство сочетает черты средневековья и тенденции Возрождения. , сиенского Джотто; но - странное дело - мирный, сладостный, монументальный Джотто лучше подошел бы Сиене, чем более натуралистичный и трезвый Дуччо.
Приятнее всего бродить по улицам, взбегающим вверх и сбегающим вниз, словно расшалившаяся катальная горка, да глядеть на полоску синего неба над алыми коньками старинных домов, на зеленые волны тосканских холмов, обступивших город. Строго говоря, тосканский край очень похож на красивый чешский пейзаж - только вместо картофеля здесь произрастает виноградная лоза, а каждый холмик чудесно коронован каким-нибудь городишком с башнями или старинной замковой твердыней. Отсюда, из Сиены, был родом Энеа Сильвио Пикколомини[ ...Энеа Сильвио Пикколомини, у которого в свое время были кое-какие делишки с Иржи Подебрадским... - Энеа Сильвио Пикколомини (1405-1464)-итальянский ученый и дипломат, с 1458 года - папа римский под именем Пия II; враждовал с чешским королем Иржи из Подебрад (1420-1471), представителем умеренного крыла гуситов, способствовавшим подрыву привилегий католической церкви в Чехии.], у которого в свое время были кое-какие делишки с Иржи Подебрадским и который впоследствии сделался папой.
В его доме есть библиотека, стены которой расписал Пинтуриккьо[Пинтуриккьо (Бернардино ди Бетто) (1454-1513) --итальянский живописец, мастер фресковой живописи.] эпизодами из его деятельности. Благословенный сиенский воздух сохранил эти фрески в такой свежести, словно старый Пинтуриккьо только вчера наложил последний мазок на красочную арабеску вокруг окна. А еще есть тут готическая ратуша, вся внутренность которой, с головы до пят, расшита фресками, и собор, изнутри и снаружи выложенный цветным мрамором; фасад его переобременен украшениями, весь пол в мозаичных узорах. И еще - красивая огромная площадь, и Понте Гайя, и "Мир" Лоренцетти[
"Мир" Лоренцетти - имеется в виду женская фигура "Мир" на фресках итальянского художника Амброджо Лоренцегти (ок. 1280-1348) в сиенском Палаццо Публике.], и уйма других приятных, радующих сердце предметов; да, есть здесь все это и еще многое другое.
Мне не хотелось бы много писать о Венеции; полагаю, она всем известна. Она на самом деле до невозможности похожа на всякого рода "souvenirs de Venice";[венецианские сувениры (франц.).] когда я впервые стоял на площади св. Марка, я был совсем сбит с толку и очень нескоро избавился от удручающего впечатления, что все это - не настоящее, что я просто-напросто в каком-нибудь Лунапарке, где собираются устроить праздник "венецианской ночи". Я ждал только, когда забренчат гитары, а гондольер запоет по меньшей мере как пан Шютц[Шютц Теодор - популярный чешский тенор, с большим успехом выступал в Национальном театре в Праге.].
К счастью, гондольер загадочно молчал, а под конец нашей прогулки безбожно обобрал меня, размахивая перед моими глазами каким-то тарифом. Что ж, хоть этот человек был бесспорно настоящий, неподдельный.
Зато канал Гранде вас, вероятно, разочарует.
Одни воспевают роскошь его дворцов, другие - меланхолию их умирания; я же нашел тут главным образом только достаточно скверную готику, которая принесла с собой для венецианских патрициев лишь пресловутое "каменное кружево", и они украсили им фасады своих жилищ, словно жабо. К сожалению, до меня не доходит смысл всей этой архитектурной вычурности, этого купеческого тряпичничества старой Венеции. Сюда постоянно что-нибудь ввозили: греческие колонны, восточную корицу, персидские ковры, византийские влияния, парчу, готику, ренессанс; все годилось венецианским купцам, было бы достаточно парадным. И вот посмотрите теперь на венецианский ренессанс, который вдруг почему-то начинается с коринфского стиля - балюстрады, балконы, мрамор,'-все это выставленное напоказ штукарство. Здесь ничего не было создано - правда, за исключением открытой лоджии в центре фасада; это, хотя и красиво, но недостаточно для хорошей архитектуры. Единственным своеобразным талантом обладает Венеция - талантом превращаться в барокко.
Ее ориентализм, ее декоративная готика, ее тяжеловесный ренессанс все это предопределило судьбу Венеции стать самым барочным городом нашей планеты; когда же начался настоящий барок, Венеция уже протянула ноги, если я разбираюсь в истории.
Теперь я понял, почему я так неприязненно отношусь к венецианской красоте. В Венеции - только дворцы и храмы; дом простого человека - ничто в архитектурном смысле. Голый, тесный и темный, не расчлененный ни карнизом, ни портиком, ни хоть крошечной колонной, дурно пахнущий, как испорченный зуб, дом, вся живописность которого заключается лишь в кроличьей тесноте, он не обнаруживает ни малейшей потребности в красоте. Проходя мимо него, вы не порадуетесь ни красивому профилю карниза, ни дверным украшениям, которые приветливо встретили бы вас у входа. Это - бедность, но бедность, лишенная добродетели. Да, сотня или две сотни дворцов - это не культура, это всего лишь богатство; не красота жизни, а просто парадность. И не говорите мне, что причиной всему - недостаток места; причина этого - сверхъестественное безразличие.
Воздух Венеции до наших дней остался ленивым, каким-то деморализующим, ибо он рождает сонливость и склонность к безделью.
Впрочем, конечно, и в этом есть своя прелесть: вы бродите по улочкам, как во сне; в каналах плещет вола, у собора св. Марка играет оркестр, двунадесятиязычный говор сливается в смутный гул; а у вас такое чувство, будто уши вам заткнули ватой или будто вас обнимает дурманящая нереальность. Но в один прекрасный день вы сойдете с пароходика на острове Лидо; и тут ваш слух поразит звонок трамвая, затренькает велосипедист, вы услышите цокот копыт - и чары исчезли: господи, ведь во всей Венеции нет ни одной живой лошади! И действительно, все волшебство Венеции-в звуках и запахах: тяжелый запах лагуны и слитный шум людских голосов.
ПАДУЯ, ФЕРРАРА
Если отличительным признаком Венеции служат каналы, гондолы и туристы, то Падую характеризуют аркады и велосипеды, Феррару же - велосипеды, кирпичные дворцы и романский стиль. Велосипеды я обойду; надеюсь, меня они тоже оставят в стороне.
Что же касается Падуи, то знайте: увидеть за одно утро прекраснейшие произведения Джотто[Джотто (1266/1267-1337) - выдающийся итальянский художник, один из родоначальников реализма в европейской живописи эпохи Возрождения. Одно из лучших его произведений - фрески в капелле дель Арена в Падуе (аллегории "Пороков" и "Добродетелей", фрески со сценами из легенд о жизни Христа и Марии и "Страшный суд").], Мантеньи[Мантенья Андреа (1431-1506). - выдающийся итальянский живописец. Его произведения - чаще всего на античные сюжеты - отличаются четкостью линий, некоторой сухостью в манере исполнения. Холодные краски образуют особую по своему металлическому блеску колористическую гамму.] и Донателло[Донателло (Донато ди Никколо ди Бетто Барди) (13861466) - выдающийся итальянский скульптор, глава реалистического направления в пластике раннего Возрождения. В своих поздних работах он достигает огромной реалистической силы в изображении человеческих страстей и страданий.] - величайшая милость, дар божий и радость, сходная с грезой. Это всего лишь маленькая, голая церквушка, эта Санта-Мария дель Арена; но Джотто расписал ее изнутри от пола до потолка, не оставив пустым ни кусочка, заполнив всю ее восхитительной, простой логикой художника и христианина - ибо Джотто был насквозь пронизан духом разумным, набожным и ясным. Мантенья же - стальной рисовальщик, жесткий, острый, не знаю, как это выразить; поразительно привержен форме, и в то же время окутан пеленой бог весть какой странной, прекрасной и строгой печали. А Донателло - сама страстная скорбь, некая молчаливая, замкнутая горечь слишком совершенного духа. Все трое - самые мужественные среди художников. Священ день, в который тебе даровано познать этих троих.
Завершив этот священный день точкой, а затем - ужином (только уже не в Падуе, а в Ферраре), я со времени написания последней фразы приобрел здесь опыт, которым и хочу поделиться с вами: путешествуя по Италии, остерегайтесь так называемого вина di paese[местного (итал.).]. Оно очень дешевое, на взгляд - невинное, и подают его в бутылках, емкость которых вы спервоначалу обязательно недооцените. Когда же вы истребите это вино, - а оно очень хорошо, - в душу вашу вступит некий задор, воинственность, желание петь, восторг и подобные ощущения. Так вот, окажись в эту минуту передо мной известный вам **, который там, у нас в Чехии, пишет невероятные глупости о театре, - я прирезал бы его на месте, в такой я вошел раж. И прирезал бы еще множество других, пишущих об искусстве, например ***, и прочих в общем-то уважаемых людей[В припадке преступной гордыни, в первом раже я их назвал; да простят они мне это. Теперь я исправляю содеянное - не для того, чтоб избежать суда божьего, а просто потому, что перечислил слишком немногих. Этим я только хочу сказать, что в искусстве нужно быть новатором или чем-нибудь в этом роде.], чтобы затем, обагрив свои руки их кровью и громко распевая, прославляя Джотто, Мантенью и Донателло, отправиться на покой и, засыпая, видеть еще духовным взором церквушку дель Арена, и алтарь в Сайта, и часовню в Эремитани, и, отрекшись от себя, я преклонился бы перед неувядаемым величием искусства и уснул бы с последним благодарным воспоминанием о вине di paese.
Но так как мне не добраться до крови этих далеких людей, то я не могу разрядить свое священное вдохновение и не в силах описать вам фрески, на которые сегодня молился. За сегодняшний день я обошел все храмы Падуи и Феррары; не спрашивайте, сколько их было. И теперь я утверждаю: христианство умерло здесь, на юге, вместе с романским стилем, с готикой на севере; Высокое Возрождение и главным образом барокко положили начало кое-чему новому и вовсе несимпатичному, а именно - католицизму. Христианство может говорить с нами только на языке ранних стилей - языке примитивном, строгом, праведном, оно - серьезное, чистое и в известной степени - простое. По сравнению с ним ренессанс - язычество, а барокко идолопоклонничество, фетишизм, одним словом - католицизм. Его культура заметно ниже культуры ранней религиозной чистоты.
Вся эта маниакальная помпезность, весь этот мрамор, парча, штукатурка, позолота, все эти башнеобразные алтари, этот холодный блеск не сообщат нам и крохотной частицы того религиозного чувства, о котором нам с такой безмерной серьезностью и чистотой говорит часовня Джотто.
Если сегодняшнее утро было для меня грезой в Эремитани или в часовне Джотто, то послеобеденные часы стали грезой в феррарских улицах. Говорят: увидеть Неаполь - и умереть. В Ферраре я хотел бы не умереть, а пожить с неделю; пожить в одном из ее кирпичных дворцов, которые снаружи несколько смахивают на неоштукатуренные амбары, но дворы которых открываются прелестными тихими лоджиями, через которые видны прекрасные феррарские сады.
Под чудесным вешним дождичком через кирпичную ограду перегибаются неизвестные мне деревья, цветущие фиолетовыми и желтыми цветами. Прямые улицы, дома с разноцветными ставнями: красными, желтыми, зелеными; романские пилястры, красно-кирпичные маленькие дворцы, красно-кирпичные церкви. И отовсюду выбивается, вырывается, ярко цветет свежая зелень теплой весны. Идешь без цели, ибо живешь, словно во сне; а во сне ведь ничего тебе не надо. Но стоит тебе увидеть через мраморную лоджию самый прекрасный сад из тех, которые ты когда-либо видел или увидишь, - и ты пожелаешь хоть ненадолго остановиться здесь, прервать свой бег сквозь пространство и время, побыть немного среди этой гргзы.
РАВЕННА, САН-МАРИНО
Равенна - сама по себе - полумертвый город без характерных черт; вдобавок тут происходит какой-то праздник фашистов, и по городу носятся эти чернорубашечники со своими карабинами и оркестрами, всюду-одни "fascio"[фашисты (итал.).], старички гарибальдийцы[ ...всюду - одни "fascia", старички-гарибальдийцы...- Чапек был в Италии вскоре после того, как в октябре 1922 года итальянские фашисты с помощью крупных капиталистов и королевского правительства захватили власть. Они демагогически объявили себя наследниками Гарибальди, якобы продолжающими его дело объединения Италии. Шествие чернорубашечников и всякого рода националистические демонстрации были в то время обычным явлением.], музыка, колонны и заторы. Между прочим, фашисты в своей форме удивительно похожи на наших трубочистов; такие же у них черные шапочки с кистью, н зубы так же сверкают. Курьезное ощущение. Впрочем, эта Равенна не имеет ничего общего с мертвой Равенной, с городом стариннейшей христианской архитектуры и прекраснейших в мире мозаик. Если я еще раз и более обстоятельно буду писать обо всем, что видел, - а я уверен, что не сделаю этого, - то глава о равеннских мозаиках будет самой трогательной.
Признаюсь, даже у могилы Данте[...у могилы Данте... - Данте Алигьери (1265-1321) - великий итальянский поэт, автор "Божественной комедии", похоронен в Равенне.] на меня не снизошло глубокое благоговение: но в Сан-Чельсо э Назарио мне хотелось склонить колена. А Сан-Витале - самое прекрасное из известных мне архитектурных пространств; Сан-Аполлинаре ин Классе - само благородство; но ротонда Галлы Плачиды, с темного свода которой сверкают священнейшие мозаики воистину небесной красоты,--эта ротонда несомненно одна из вершин христианского искусства. Но и о вас нельзя мне забыть, святые девы в Сан-Аполлинаре Нуово, и о вас, небесные овечки в Сан-Аполлинаре ин Классе фуори; никогда не забыть мне тебя, невыразимая прелесть христианства, что так порадовала меня в Равенне.
Ты же, Римини, ты - тоже не последний среди городов Италии. И если все прочее в тебе немногого стоит, то все же есть у тебя храм Малатесты работы Леона Баттисты Альберти[Леон Баттиста Альберта (1404-1472} - итальянский гуманист, писатель, музыкант, живописец, архитектор. Самый видный теоретик искусства в Италии до Леонардо да Винчи. Построил ряд зданий в Мантуе, Римини, Флоренции.]: незаконченный фасад и внутренность, наполовину опошленная барокко, - но то, что осталось от Альберти, стоит дорого; и эти остатки примиряют меня с Возрождением, которое так огорчило меня в Венеции. История называет Альберти "теоретиком Раннего Ренессанса"; но если вы умеете читать по следам, по памятникам рукотворным, то вы прочитаете по храму Малатесты такое огромное напряжение воли, такую совершенную, благородную строгость и чистоту стиля в каждой скульптурной детали, что будете жалкими Фомами неверными от искусства, если -не предпочтете эти великолепные руины лучшим Сансовино[Сансовино (Контуччи) Андреа (1460-1529) и Сансовино (Татти) Якопо (1486-1570)-два крупных итальянских скульптора и архитектора эпохи Возрождения.] и прочим барственным сооружениям блестящего ренессанса.
Стиль - прежде всего чистота стиля! - и подите прочь со всякой живописностью и пышностью, если вы творите архитектуру. Стиль! - это все, это больше, чем человек: ибо с помощью стиля устремляется человек прямо к абсолюту.
Но вот, пока я так рассуждал о стиле и живописности, судьба покарала меня за поношение последней. Вместительный автоэкипаж с надписью "Римини Сан-Марино" соблазнил меня съездить в эту, по слухам, самую маленькую республику в мире. Настоящие строки я пишу в самом ее сердце. Многие красоты этого почтенного государства ускользнули от меня, ибо по пути шел сильный дождь, клубились туман и тучи; знаю только, что ехали мы круто в гору, все время в гору, прямо в тучи, а теперь я сижу, окруженный облаками, в странном скалистом гнезде, со всех сторон зажатом тучами и дымящимися безднами.
Вместо улиц тут -сплошь лестницы, на самой вершине отвесного утеса-замок, и каждый дом здеськак бастион на каменистой террасе, а вокруг - пропасти неизвестной глубины, из которых курится мгла, - короче, самая дикая, орлиная живописность, какую только можно себе представить.
Пока я в самом фешенебельном отеле республики поглощал бифштекс на растительном масле и козий сыр, сбежалось все Сан-Марино, чтобы поглазеть на меня. Один туземец, инженер, пустился со мной в разговор; в результате титанического единоборства со словами (дело в том, что он единоборствовал с французским языком, а я - с итальянским, причем оба языка оказывали нам бешеное сопротивление), он объяснил мне, что Сан-Марино -действительно независимая республика, что во время войны она поставляла только добровольцев; что население ее насчитывает пять тысяч граждан, которыми спокойно и благодатно правит синьор Гоцци, хотя сам я видел на придорожных тумбах надписи, возглашающие "evviva"[да здравствует (итал.).] совсем иной личности, вероятно лидеру оппозиции. Упомянутый туземец попытался набросать для меня схему сан-маринской истории, но это было уж слишком трудно сделать при помощи рук. Чехов он считал племенем греческого происхождения. По причине названных трудностей мне не удалось завязать более тесных международных отношений; пусть кто-нибудь другой продолжит мое дело, только пусть он выберет для этого день, когда не будет лить бесконечный дождь, когда не будет закутан в тучи этот странный скалистый утес, эта отвесная круча, являющаяся одной из самых стабильных европейских республик.
ФЛОРЕНЦИЯ
Накануне я писал вам во время дождя, в тучах, сидя в единственном, а следовательно, и лучшем отеле республики Сан-Марино. А утром небо вдруг заулыбалось, тучи поднялись этажом выше, и открылась чудеснейшая панорама: море километрах в тридцати, горы, скалы, необозримая цепь гор искал, и дальше - вся Эмилия; и на каждой горе - крепость, или башня, или человеческое гнездо, теснящееся на клочке величиной с ладонь, а под ногами пропасть, из которой отвесно подымается сaн-маринская скала. Снизу она кажется диким, зубчатым гребнем, и еще за Фаэнцей я все оглядывался на нее, а потом уже приехал в Болонью.
Если Падуя - город аркад и галерей, то уж и не знаю, как назвать Болонью. Только каждая аркада здесь - высокая, высотой с наш двухэтажный дом; портал в центре здания ведет в колонную залу, в которой вполне уместился бы приличный вокзал, а из этой залы через новый портик - выход во двор.
Здесь - какая-то вакханалия колонн и арок; каждый дом - настоящий дворец с колоннадой: целые улицы, чуть ли не целый город - из одних дворцов, и даже в самых бедных кварталах все равно - аркады, ведущие хотя бы в улицы или во дворы, галереи, портики, и все - в тяжеловесном стиле ренессанс. Это - город парадный и несколько холодный; его слава - не в искусстве, а в учености и в деньгах. Какой-нибудь романский собор или готический замкообразный дворец подесты найдется в любом городе Италии; Болонья, кроме этого, обладает еще двумя падающими башнями, похожими на неудавшиеся четырехгранные заводские трубы.
Приехав же во Флоренцию, не стану говорить вам об искусстве. Его здесь слишком много, так что голова идет кругом; под конец до того обалдеваешь, что и на тротуарную тумбу, облюбованную собаками, смотришь, воображая, что это--какая-нибудь фреска. Из всего этого неизмеримого половодья бессмертной красоты опять приковывает внимание Джотто и Донателло, Мазаччо[Мазаччо (Томмазо ди Джованни ди Симоне Гвиди) (1401-1428), - выдающийся итальянский художник, один из крупнейших представителей реалистического направления во флорентийском искусстве эпохи Возрождения.] и благословенный брат Анджелико[Брат Анджелико - итальянский живописец, монах Джованни Анджелико (1387-1455); его кисти принадлежат фрески на тему о жизни Христа в монастыре Сан-Марко.] из Сан-Марко. На доме Джотто, магистра Jottus'a, есть мемориальная доска от 1490 года, на которой написано: "Hoc nomen longi carminis instar erat" - "Имя его равно длинной поэме". Да, это правда. И я записал его имя, как поэму, и заранее радуюсь, что встречусь с ним еще раз в Ассизах.
Об остальном можно сказать, что Флоренция до ужаса заражена иностранцами. Местный люд главным образом ездит на велосипедах и меньше, чем в других городах, марает стены надписями: "Viva il lascio"[Да здравствует фашизм (тал.).]. Что касается фашистов, то их крик звучит: "эйяэйяэйя", а приветствие заменяет этакий взмах руки, до того резкий, что прямо пугаешься. Но, поскольку я, слава богу, не политик, то могу снова вернуться к иностранцам. Больше всего мне жаль тех, которых платный гид гоняет по церквам и музеям. Гид или бормочет свои пояснения по-итальянски, и иностранцы его не понимают, или кричит им в уши какую-то тарабарщину, которую сам он считает французским или английским языком, и тогда они его и подавно не понимают. При всем том он по непостижимой причине всегда страшно спешит, будто дома у него рожает жена; он мчится, сдвинув шляпу на затылок, три четверти всех достопримечательностей пропускает и питает особую склонность к Канове[Канава Антонио (1757-1822) - выдающийся итальянский скульптор, представитель классицизма.].
Другая разновидность иностранцев держится за бедекер, как утопающий за соломинку или как искатела клада - за волшебную палочку. Они неустанно носят его раскрытым перед глазами; и когда они приближаются к какому-нибудь шедевру, бедекер в их руках, вероятно, как-то начинает трепетать, ибо тут они быстро вскидывают голову, бросают мимолетный взгляд на шедевр и потом вполголоса прочитывают, что цитирует бедекер об этом произведении искусства из Кроу и Кавальказеллы[...из Кроу и Кавальказеллы. - Джозеф Артур Кроу (18251896) - английский художник и историк искусства и Джованни Кавальказелла (1820-1897) - итальянский историк искусства, авторы книги-справочника "История итальянской живописи".].
Третья разновидность -молодожены, игнорировать которых я твердо решил еще в Венеции.
Четвертая разновидность - "high-life"[Здесь: богатые туристы (англ.).], которые без конца всюду ездят в автомобилях; как они ухитряются это делать, я не знаю, потому что всю Флоренцию можно обойти за десять минут.
Пятый сорт - это копиисты. Они сидят в Питти или в Уффици и копируют наиболее пышные картины. Им почему-то не нравится, когда вы бесстыдно начнете рассматривать "их" мастера: видимо, это кажется им посягательством на их частную собственность. Они изготовляют миниатюры с картин Фра Бартоломео[Фра Бартоломео (Баччо делла Порта) (1475-1517)флорентийский художник, мастер монументальной живописи.] и открыточки с Боттичелли[Боттичелли Сандро (Александр Филиппепи) (1444-1510) -" один из крупнейших итальянских художников эпохи Возрождения.]. Обладают чудесным талантом перевирать все цвета и до того замасливать свои работы, что они лоснятся, как пончик в сале.
В большинстве своем это - пожилые мужчины, безобразные барышни. Бог весть отчего, но ни одна копия и ни одна копиистка не обладали красотой хотя бы в малой степени. Вот сегодня, в Фьезоле, сразу три таких барышни срисовывали амбит монастыря и кипарисы; а в двух шагах от них валялся в траве ребенок со щенком, и было это до того прекрасно, что я и смотреть забыл на задумчивый амбит или на "превосходную панораму Флоренции и долины Арно", как выражается Бедекер; но три копиистки с важным видом продолжали мазать свои задумчивые амбиты и кипарисы, и ни одна не сняла очки, чтобы взглянуть на ребенка с собачкой или протереть глаза.
СИЕНА, ОРВИЕТО
Сиена - это такой необычайно милый маленький городок, он сидит на трех пригорках и улыбается, все равно - стекает ли по его спине теплый дождик, или светит солнце; в нем есть несколько прославленных памятников старины, но он и сам по себе, весь целиком - уютный старый памятник. Его строения добрая, степенная кирпичная готика, лишь с редкими изюминками ренессанса. Но это - не насупленная, воинственная готика и не крепостной, гордый, недоступный ренессанс, как, например, ренессанс дворца Строцци. Все здесь как-то интимнее, веселее, пригожее, чем в других местах. В Сиену я поехал, собственно, ради Дуччо ди Буонинсенья[Дуччо ди Буонинсенья (ок. 1255-1319) - крупный итальянский художник, основатель сиенской школы живописи. Его искусство сочетает черты средневековья и тенденции Возрождения. , сиенского Джотто; но - странное дело - мирный, сладостный, монументальный Джотто лучше подошел бы Сиене, чем более натуралистичный и трезвый Дуччо.
Приятнее всего бродить по улицам, взбегающим вверх и сбегающим вниз, словно расшалившаяся катальная горка, да глядеть на полоску синего неба над алыми коньками старинных домов, на зеленые волны тосканских холмов, обступивших город. Строго говоря, тосканский край очень похож на красивый чешский пейзаж - только вместо картофеля здесь произрастает виноградная лоза, а каждый холмик чудесно коронован каким-нибудь городишком с башнями или старинной замковой твердыней. Отсюда, из Сиены, был родом Энеа Сильвио Пикколомини[ ...Энеа Сильвио Пикколомини, у которого в свое время были кое-какие делишки с Иржи Подебрадским... - Энеа Сильвио Пикколомини (1405-1464)-итальянский ученый и дипломат, с 1458 года - папа римский под именем Пия II; враждовал с чешским королем Иржи из Подебрад (1420-1471), представителем умеренного крыла гуситов, способствовавшим подрыву привилегий католической церкви в Чехии.], у которого в свое время были кое-какие делишки с Иржи Подебрадским и который впоследствии сделался папой.
В его доме есть библиотека, стены которой расписал Пинтуриккьо[Пинтуриккьо (Бернардино ди Бетто) (1454-1513) --итальянский живописец, мастер фресковой живописи.] эпизодами из его деятельности. Благословенный сиенский воздух сохранил эти фрески в такой свежести, словно старый Пинтуриккьо только вчера наложил последний мазок на красочную арабеску вокруг окна. А еще есть тут готическая ратуша, вся внутренность которой, с головы до пят, расшита фресками, и собор, изнутри и снаружи выложенный цветным мрамором; фасад его переобременен украшениями, весь пол в мозаичных узорах. И еще - красивая огромная площадь, и Понте Гайя, и "Мир" Лоренцетти[
"Мир" Лоренцетти - имеется в виду женская фигура "Мир" на фресках итальянского художника Амброджо Лоренцегти (ок. 1280-1348) в сиенском Палаццо Публике.], и уйма других приятных, радующих сердце предметов; да, есть здесь все это и еще многое другое.