Страница:
И черт с вами, если вы съели больше, чем полезно для здоровья. Здесь речь идет не о желудке, а о другом, чего не измеришь деньгами: об уважении и доверии к гостю, пришедшему в дом, пусть он даже совершенно чужой вам человек.
Или вот дороги. В Швеции строят так много шоссе, что часто приходится пускаться в объезд, по узким проселкам. Вы встречаете грузовик - и он, чтобы пропустить вас, сворачивает в канаву. Встречный автомобилист, издалека завидев вашу машину, дает задний ход, чтобы вы могли проехать. И чужой шофер не клянет вас при этом, а здоровается, приложив руку к козырьку. Вообще человек за рулем всегда поздоровается со встречным коллегой; поздоровается он и с каждым велосипедистом и пешеходом, а те, в свою очередь, приветствуют автомобилиста, чья машина обдает их пылью.
Я знаю, все это мелочи. Но путник хранит их в памяти, как цветок, сорванный у обочины. И, пожалуй, вовсе не мелочь, если в этой чужой стране путник больше чувствует себя хозяином и человеком, чем в любом другом месте на свете.
ОКРЕСТНОСТИ СТОКГОЛЬМА
Окрестности Стокгольма - это главным образом море, Меларен и разные озера и озерки. Не сразу разберешься в том, что видишь: всюду островки, заливчики, бухточки, а кругом леса и леса. Разумеется, Меларен- самое большое из озер и встречается всюду, куда ни пойдешь. В какую бы сторону вы ни выехали из Стокгольма, обязательно увидите залив озера - и вам скажут, что это рукав Меларена. Будь я шведом, я бы считал все Балтийское море, Хардангер-фьорд, Зейдер-Зе, Ламанш, Атлантический океан, всю Атлантику, Женевское озеро, Магелланов пролив, Красное море, Мексиканский залив, Еванские пруды и все другие воды филиалами озера Меларен - такой это обширный и удивительный водный бассейн. Чтобы вы поняли, до чего оно прекрасно, я нарисовал разные его берега, островки и растительность, то есть ели, сосны, ивы, ольхи, дубы, камыш и осоку, кувшинки и гранитные валуны.
В некоторых местах, где случайно нет озера Меларен, расположены разные старинные замки, например, Ско-Клостер. Это огромное частное владение со старым парком, но туда открыт доступ для публики, ибо в замке хранятся всякие коллекции. Только перед самым замком для его владельца из рода Браге огорожено проволокой метров десять газона с надписью "Частное владение". Ниже, разумеется, - озеро Меларен.
Другой замок, Дротнингхольм, немного похож на Версаль, только поменьше. В парке бьют фонтаны и стоят скульптуры работы Адриена де Фриза[Адриен де Фриз (1560-1627) -голландский скульптор, был придворным мастером императора Рудольфа II (ум. 1612) в Праге.], которые, как известно, когда-то хранились в Вальдштейнском дворце в Праге. Триста лет назад шведы отобрали эти статуи у нас, а у шведов потом их оттягали датаане, но через некоторое время вынуждены были возвратить свои трофеи шведам[ ...возвратить свои трофеи шведам. - Имеются в виду события Тридцатилетней войны (1618-1648), в которой принимали участие шведские и датские войска и которая разворачивалась главным образом на территории Чехии.]. Таковы превратности истории.
Видел я еще старинный театр в стиле рококо. Его построил, сам играл в нем, писал для него пьесы и рисовал эскизы костюмов развеселый король Густав III[Густав III. - Шведский король Густав III (1771-1792); увлекался литературой, написал несколько драм, которые ставились в стокгольмском театре; был убит па балу участником заговора высшего офицерства, мстившего ему за ограничение дворянских вольностей.]. Но, как известно, наш брат, писатель и художник, редко стяжает признательность публики, а потому король Густав был заколот на балу каким-то придворным. В театре сохранились тогдашние декорации и театральные механизмы. Даже "морские волны" до сих пор функционируют безупречно и скрипят так же громко, как и самые современные наши театральные машины. Сохранились и уборные господ участников спектаклей, различный реквизит и подлинные костюмы того времени. Все это пахнет пылью, отдает затхлостью и мерзостью запустения, как всякий театр во время вакаций. Но удивительно, как все сохранилось! В зрительном зале - трон и ряды кресел, на каждом ряду табличка - для кого он: для дипломатов, придворных дам, камергеров, офицеров, пажей и так далее. Тогда еще люди делились на первых и последних, а не на правых и левых, как теперь.
В парке пасутся овечки, а перед замком, конечно, расстилается озеро Меларен...
Есть еще место под названием Сигтуна, оно славится руинами целых четырех храмов, народной высшей школой и... озером Меларен. Прежде тут была королевская резиденция. Таких мест в Швеции множество.
Упсала. Здесь нет озера Меларен, зато есть старинный замок с прекрасными залами, обшитыми дубом, и кафедральный собор упсальских архиепископов.
Здесь почитают Линней и Сведенборг[Здесь почитают Линней и Сведенборг... - Выдающийся шведский естествоиспытатель Карл Линней (1707-1778) и шведский теолог Эммануэль Сведенборг (1688-1772) - похоронены в кафедральном соборе т Упсалы.], здесь проповедовал д-р Содерблом[Содерблом Ларе (1866-1931) - профессор теологии и религии, архиепископ лютеранской церкви is Швеции, активный пацифист и сторонник дружбы между народами.] (и он уже покоится в земле, но я как сейчас его вижу: сидит у нас, в Словакии, на меже, поросшей тимьяном, и утверждает, что когда-нибудь человечество образумится, и будет один бог, одна церковь и мир между всеми народами); есть знаменитый университет со студенческими общежитиями для тринадцати "народов" - это всего лишь уроженцы разных областей Швеции, но, вероятно, они ведут себя как подлинно цивилизованные нации, то есть вечно не ладят, спорят, питают друг к другу вековую вражду и воюют не на жизнь, а на смерть. Здешняя университетская библиотека владеет одной из редчайших книг в мире, среднеготической библией Вульфила[Среднеготическая библия Вульфила -перевод библии, сделанный вестготским епископом Вульфилом (ок. 311-ок. 383), насаждавшим среди племен готов христианство; является главным памятником готского языка.], называемой Codex argenteus. Вся она написана серебряными буквами на пурпурном пергаменте и разрисована аркадами и колонками. Во времена императора Рудольфа эта библия также хранилась в пражском Граде, но потом шведы увезли ее как ценный трофей.
О, смотрите-ка, да ведь тут мы все равно что дома: в витринах выставлены собственноручные письма и документы Баннера и Торстенсона, Папенгейма и Вальдштейна, Густава Адольфа, Кристиана Ангальтского и Бернгарда Веймарского[...собственноручные письма и документы Баннера и Торстенсона, Папенгейма и Вальдштейна, Густава Адольфа, Кристиана Ангальтского и Бернгарда Веймарского. - Иоганн Баннер, Торстенсон, Бернгард Веймарский, Папенгейм, Вальдштейн (Валленштейн) - военачальники в Тридцатилетнюю войну. Густав II Адольф - шведский король (1611-1632), возглавлявший во время Тридцатилетней войны союз протестантских государств.]. Сплошь, так сказать, земляки по Тридцатилетней войне, старые, добрые знакомые, наши знаменитые враги; даже приятно встретиться с ними в чужой стране!
Чуть подальше расположена Гамла Упсала, Старая Упсала. В языческие времена там была резиденция свейских королей, но сейчас в этом здании ресторан, где все стилизовано под старину; здесь из воловьих рогов пьют мед, который шведы называют "mjod". На каждом роге - серебряная пластинка, на ней выгравированы имена тех, кто пил из этого рога. Из "моего" пил принц Уэльский и другие высочайшие особы. Может, потому этот мед так бросается в голову. Перед рестораном высятся три "королевских холма"; это курганы шестого века высотой с пятиэтажный дом.
Каждый турист обязательно взбирается на них, но тут же слезает обратно, потому что наверху ровно ничего нет: памятники давних веков, видимо, отправлены в стокгольмский музей.
А вот уже и Уплан, окрестность Упсалы. Здесь Линней разводил, собирал и классифицировал все земные растения. Красивая равнина - всюду пастбища и луга, огороженные деревянными заборчиками, всюду сушится сено на длинных "козьих хребтах". И повсюду, среди сена и полей, торчат островки гранита, гранитные плиты и валуны, черные гранитные пригорки, поросшие старыми деревьями и красными домиками. Здесь каждый домик строится на скале, как крепость, - видимо, люди берегут каждую пядь живой земли. Вечерами эти домики, запрятанные в мшистой зелени садов и лугов, освещены закатными лучами солнца и похожи на стручки красного перца.
Далеко в пространстве и времени разбросаны алеющие островки человеческого жилья. Говорю вам, мир прекрасен!
Но есть гранитные пригорки, над которыми, видимо, тяготеет какое-то заклятье: на них не видно красных домиков, а лишь страшным силуэтом торчит ветряк или толпятся карликовые кусты можжевельника довольно мрачного вида. Или стоит камень с рунами в память какого-нибудь Гаральда или Сигурда, жившего тысячелетие назад. Прекрасная страна Швеция, но местами жутковатая.
Едешь полями и лесами Швеции и часто замечаешь грубо сколоченный стол у самой дороги. Зачем он тут?
Оказывается, крестьяне с окрестных хуторов приносят сюда бидоны с молоком и оставляют на этом столе.
Из города им привозят муку или гвозди и тоже просто кладут на стол крестьянин придет за товаром, когда у него будет время. А иной раз в чаще леса, у дороги, висит на колу или на березовом стволе почтовый ящик. Люди с хуторов ходят сюда за почтой, которую для них оставляет почтальон. Нет, все-таки в Швеции не жутко. Может быть, у них есть и духи, и гномы, и прочая нечисть, но зато, я бы сказал, человек здесь доверяет человеку.
ПО ДОРОГЕ
Дорога из Стокгольма в Осло состоит главным образом из озер. Вот вам их перечень, если начать только от Лаксау: Тофте и Мёккельн, огромное гладкое Венерн, Вермельн и Чирквикен (это уже Вермланд, край йеста Берлинга.[Пест Берлина-герой популярного романа С. Лагерлеф "Сага о йесте Берлинге" (1891).]), потом Бергсёй, Флаган и Би-Сё.
Любопытно: такое громадное озеро, как Венерн, совсем не романтично; я бы сказал, оно выглядит както слишком современно: Видимо, дело в размерах.
Романтичное озеро должно быть маленьким; чем оно меньше, тем с виду как бы это сказать - стариннее, заброшеннее, сказочнее, что ли. Водяной в Венерн должен быть минимум в чине генерального директора или статс-секретаря - такое "крупное предприятие" это Венерн. Но есть тут и зеркально гладкие озера, отражающие синь небес, есть бездонные лесные озерца и длинные узкие приречные озера, встречаются и реки, или "эльвы"; медлительные, они текут, пробиваясь сквозь хвойные леса, и неторопливо, с каким-то извечным спокойствием несут стволы поваленных деревьев.
А лес смотрит, как по реке неспешно, бесконечно и неудержимо уплывают его деревья.
За "эльвами" и туннелями начинается Норвегия: там - горы и скалы и безрогие норвежские коровы.
Видывал я косматых шотландских коров, и огромных фиолетовых, сизых коров в Озерном Краю, и черных испанских быков, и бело-рыжих альпийских коровенок, и белых венгерских волов, и пятнистых, как фасоль, голландок. Но безрогих коров я впервые увидел где-то около Скоттеруда. Они низкорослые, бурые и костлявые. Без рогов они выглядят трогательно, беззащитными и даже несколько растерянными, а глаза у них еще более кроткие, чем у всех других священных коров, каких я когда-либо встречал.
Итак, мы уже в Норвегии. Леса здесь такие же, как по ту сторону границы, только больше исхлестаны ветрами и выстланы не мхом, а белесым лишайником; озера тоже, как на той стороне, только печальнее и страшнее: они словно врезаны в скалы; и горы здесь почти такие же, но выше и круче, и долины как там, только глубже. Такие же березы, но более косматые и приземистые. И такой же гранит, но словно тяжелее. Ну, да ведь мы в горах.
Деревянные домики тоже такие, как по ту сторону границы, но беднее, и построены они уже не из вертикальных досок, а из горизонтально уложенных бревен, и они такие же бурые и серые, как скалы. Стоят они не прямо на земле, а на каменных или деревянных подпорках, чтобы снизу не проникала влага, и крыты не черепицей, дранкой или соломой, а... чем, собственно, они крыты? Дерном или кусками торфа?
Я так и не узнал точно, но это был толстый слой чегото, густо поросшего мхом, травой, кустиками вербы и даже целыми елками и березками. Здесь и на крышах растет лес...
Всюду сыро, влага проступает из-под круглых островков травы и камыша. Где нет скал, там торфяные болота, всюду режут и сушат торф; люди научились обращать себе на пользу все, кроме гранита.
Безрогие коровыбродят по мокрым низинам, на жесткой траве пасется приземистый буланый черногривый конь - хвост и ноздри у него тоже черные. А людей не видно - странный край: .можно сказать, зеленая пустыня. Но вот поезд въезжает в широкую долину. Вон то озеро, широкое и тихое озеро, на котором, почти не шевелясь, плывут бревна, - это река Гломма.
А поезд несет нас дальше, вдоль Гломмы, мимо пастбищ и людей, мимо островерхих церквушек, мимо зеленых гор и низин, мимо красных домиков - и вот, наконец, вдалеке среди горных хребтов блеснул серебром Осло-фьорд.
НОРВЕГИЯ
ОСЛО
В нынешней Европе дела обстоят так, что путешественнику, прежде чем ехать в какую-нибудь страну, не мешает осведомиться, не происходит ли там гражданская война, государственный переворот или какой-нибудь конгресс. Когда мы приехали в Стокгольм, там как раз грянул международный конгресс Армии спасения. По улицам косяками носились довольно полные, но здоровые с виду мужчины и старые девы в соломенных шляпках, высматривая, кого бы спасти. Мы ретировались в Норвегию; но едва мы добрались до Осло, как там разразилось воскресенье, а сверх того еще всемирный конгресс учителей воскресных школ. Вы и понятия не имеете, сколько их на белом свете!
Все Осло было заполнено благостной суетой и щебетом; каждую минуту кто-нибудь улыбался мне и с христианским смирением осведомлялся по-английски, не иду ли я на богослужение. На Карл Иоганс Гате веял дух не Ибсена и не Бьёрнсона, а англосаксонской церковной конгрегации. Я даже опасался, что хмурый Ибсен на пьедестале у театра поднимет голову и начнет проповедовать действенную любовь к ближнему или что-нибудь в этом роде. Но Ибсен не поднял головы, и вообще вид у него был сердитый.
Бьёрнсон, кажется, легче сносил все происходящее.
В Осло я попытался найти ответ на вопрос: как получилось, что такой малочисленный и, насколько я мог судить, бедный народ, как норвежцы, и такой небольшой и довольно заурядный город, как Осло, дали миру столь великую, замечательную литературу. Тогда, в тех обстоятельствах я не нашел ответа и сейчас удивляюсь этому даже больше, чем раньше.
И еще один вопрос сверлил мне голову, - тоже из области литературы, вернее языка. Заметьте: всех норвежцев меньше трех миллионов. Пишут же они на двух или трех языках, причем ни один из них нельзя с полным правом назвать живым языком.
В городах говорят на "riksmal", это стародатский язык, исторический, официальный и литературный.
Язык крестьян-старонорвежский, "landsmal", но и на нем говорит только сельское население юго-запада страны, к тому же он еще искусственно обработан.
Фактически же в деревнях говорят на полудюжине разных "лансмолей", в каждой долине есть свой.
Кроме того, существует движение за "bymal", его приверженцы стремятся слить воедино оба эти языка;[ ...слить воедино оба эти языка... - В настоящее время в Норвегии два практически близких друг другу государственных языка: "ригсмол", берущий начало от датско-норвежского, и "лансмол", основанный на собственно норвежских диалектах, преобладающим языком литературы является "ригсмол".] создан проект реформы правописания, по которому "ригсмол" писался бы "по-лансмольски". В школах учат на "лансмоле" или на "ригсмоле", в зависимости от решения общин. Писатели пишут на "ригсмоле", как Гамсун и Унсет, или на "лансмоле", как Олаф Дуун, а то и еще как-нибудь. Согласитесь, что для трехмиллионного народа все это довольно-таки сложно. У меня впечатление, что, несмотря на замечательную терпимость норвежцев в вопросах языка, этот .отважный и сильный маленький народ чувствует себя тут как-то неуверенно. Правда, и в моей стране есть в какой-то мере сходные проблемы; только у нас различие языков и наречий любят обосновывать принципиально- национальными и политическими причинами.
Литература, мне кажется, может извлечь из языковой путаницы в Норвегии один урок: она должна создаваться так, чтобы стать родной речью живого народа, на которой он говорит и мыслит в данную эпоху, стать речью всей нации - народа и знати, города и деревни. Я знаю, это не легко, но за то литературу и называют искусством, что она должна быть волшебником, должна творить чудеса, кормить толпу в пустыне хлебами познания, слов и чувств.
А чтобы говорить со многими, ей нужно говорить на многих языках и диалектах. И да снизойдет на литературу пламенная речь всех лансмолей и древних памятников письменности, всего, что когда-либо было написано и сказано для всех людей. Ибо для того она и создана, чтобы силою слова раскрывать сокровищницы мира, аминь. В этой проповеди повинны учителя воскресных школ. В жизни я не видел такого количества людей, томимых необходимостью подавлять свою страсть ораторствовать и проповедовать: их там стояло тысячи четыре, а разглагольствовал только один. Что поделаешь, это заразительно, невольно сам начинаешь поучать и проповедовать.
Тем не менее благодаря этим самым богослужениям в Осло нашлось несколько мест, где нам не встретился ни один учитель воскресной школы. Например, на Хольменколлене, где зимой устраивают прыжки с трамплина и откуда открывается один из самых красивых видов в мире: длинный, извилистый Осло-фьорд с его островами, пароходами и гребнями гор, подернутый туманной серебристой дымкой. Не встретили мы участников учительского конгресса и в тихой загородной уличке, где в доме за высокой оградой живет и никого к себе не пускает Эдвард Мунк - как видите, так поступает не только Гамсун.
И странно, откуда в душе великих художников столько горечи к людям?
В Норвежском музее я нашел, помимо прочего, прекрасное старинное полотно, на котором Иоанн Креститель крестит Иисуса Христа в студеных водах норвежского фьорда. Жаль, нет там картины, изображающей бегство евреев из Египта на лыжах... Зато лицо у Распятого на норвежских народных иконах спокойное, почти довольное, - как это не похоже на католический культ мук и смерти!
И еще одно место было безлюдно, почти священное место: большой бетонный сарай, где покоится "Фрам".
Правда, я осмотрел еще древние челны викингов, вырытые из курганов. Они превосходно сохранились и очень красивы. Норвежцы чуть ли не молятся на них. Я далеко не моряк, для меня даже поездка через Ламанш - незаурядное приключение. Но глядя на эти черные, хищные, великолепно изогнутые челны без единой железной заклепки, я где-то в самой глубине своей сухопутной души почувствовал, что мореплавание все-таки, в сущности, мужское дело даже более мужское, чем политика или попытки перестроить мир.
Сесть в эту черную, дерзновенную осебергскую скорлупку[Осебергская скорлупка. - Чапек имеет в виду лодку викингов.] и пуститься в море, во мрак и туман... Смотри, девушка, какие смельчаки мы, мужчины! Да, я зашел посмотреть и поклониться им; но что они по сравнению с "Фрамом"!
Кто бы сказал, что это прославленный корабль!
Такое обычное, небольшое судно - правда, из прочного дерева, и широкие борта его укреплены балками и бревнами. Камбуз - просто коробочка, машинное отделение - курам на смех, трапы и двери такие низкие и узкие, что лоб расшибешь. Вот каютка, как для ребенка, и на ней надпись: Свердруп;[Свердруп Отто (1850-1930)-норвежский полярный исследователь, в 1893-1896 годы сопровождал Нансена в его путешествиях.] и другая, с койкой, где не смог бы вытянуться даже наш Франя Шрамек, а над дверью надпись "Нансен". И третья каюта, еще поменьше-"Амундсен". В каждой из этих дощатых каморок висит на крючке меховая доха с капюшоном и сапоги из тюленьей кожи; здесь грустно и пахнет нафталином. Вот секстант, бинокль и еще какие-то навигационные приборы - ими пользовались Нансен, Свердруп и Амундсен. Вот зубоврачебные щипцы, хирургические ножницы, скальпели, бинты, маленькая аптечка - и больше ничего. Да, вот так встреча! Опять я почувствовал себя дома, на родине, в дни своего детства. Помнишь, как мы играли в Нансена и Свердрупа? Помнишь, как ты зимовал на "Фраме"?
Это было в отцовском саду, среди роз и жасмина.
Мы тогда застрелили белого медведя и в санях, на собаках, тронулись в путь по снежной равнине. "На север, на север!" Но льды и непогода заставили нас вернуться. Ух, как труден был этот обратный путь, вспомни только! Ничего не поделаешь, надо было вернуться до наступления полярной ночи. Наконец на горизонте показался наш "Фрам" - и мы приветствовали его ликующими возгласами! Да, наш "Фрам"; ибо он принадлежал всем нам, читающим мальчишкам всего мира. Не спорьте, это наш корабль, и мы вправе почтительно и нежно потрогать на нем любой секстант, бухту каната или зубоврачебные щипцы. Но вот на этой каюте - табличка "Амундсен"; это уже другая глава, мы читали ее в другое время и по-иному.
Здесь мы ни к чему не потянемся детским пальцем - здесь мы по-мужски снимем шляпу. (Отчего тут так душно - или это нафталин?) Значит, на этой койке спал человек по имени Амундсен; наверно, ему приходилось поджимать ноги... Человек, который видел оба полюса. Человек, погибший в снежной пустыне, куда он полетел, чтобы спасти какого-то хвастуна, сунувшегося в его Арктику[Человек, погибший в снежной пустыне, куда он полетел, чтобы спасти какого-то хвастуна, сунувшегося в его Арктику. - Руальд Амундсен (1872-1928)-известный норвежский полярный исследователь, организатор ряда арктических экспедиций, первым достигший в 1911 году Южного полюса, погиб во время попытки оказать помощь итальянской экспедиции Нобиле, потерпевшей катастрофу на дирижабле "Италия" в льдах полярного бассейна. Экспедиция, возглавляемая Нобиле, была организована весьма легкомысленно, организаторы ее больше заботились о рекламе. Экспедиция .была спасена советскими полярниками.]. Да, все это запечатлелось в нашей памяти куда глубже, чем воспоминания детских лет.
А вечером, поздно вечером, вокруг нас уже не было никаких учителей воскресных школ, только белая северная ночь. Над Карл Иоганс Гате витал холодный дух Ибсена, а местные жители наслаждались летним воскресеньем. Норвежская толпа как-то плечистее и кряжистее, чем шведская; вид у нее более мужицкий, не такой степенный. В толпе царит развеселое настроение, как у всех наций, склонных к выпивке и политике; но, судя по лицам норвежцев, их можно не бояться.
БЕРГЕНСКАЯ МАГИСТРАЛЬ
Бергенская горная железная дорога принадлежит к числу так называемых чудес техники. По большей части такие чудеса - это туннели и виадуки: особенность бергенской магистрали в том, что ее туннели, так сказать, возведены, а не прорыты - они построены на земле, из бревен и досок. Защищенные от лавин и заносов, целыми милями тянутся они вдоль самых интересных мест. Там же, где нет туннелей, путь огорожен высокими дощатыми заборами. Впрочем, терпеливый наблюдатель все же дождется местечка, где, как говорится, плотник оставил дыру, и сможет с минуту изумляться красоте и величию мира, - а поезд тем временем въезжает в новый деревянный туннель.
Но буду рассказывать все по порядку. Прежде всего скажу, что чудо техники начинается только от Устедаля, около Устеквейки, сначала же поезд проезжает обычные подземные туннели или мчится по зеленому краю, мимо лесов и пастбищ, рек и озер. Все время есть на что поглядеть: деревянные усадьбы и безрогие коровы, горы и долы. Так мы добрались до Хёнефосса, который славится своим водопадом, затем оказались в прелестной долине Сокны, среди прекрасных свежих лугов и черных лесов. По зеленеющим склонам рассеяны коричневые бревенчатые домики на сваях, напоминающие избушку на курьих ножках...
...И вдруг перед вами внезапно открывается Крёдерен, - озеро Крёдерен, лежащее среди гранитных куполов, на которые надеты курчавые парики лиственного леса. Какие они головастые, круглые, эти горы, слрвно обточены на станке! Здесь на все надо смотреть глазами геолога: вот, например, гранитные купола под Нурефьеллем наглядно свидетельствуют о том, что мир не был вылеплен из какой-нибудь полужидкой горячей массы - нет, он был тщательнейше обработан, выпилен, обточен, отшлифован и отполирован, а под конец какой-нибудь ледник с удовлетворением знатока провел ладонью по горам над озером Крёдерен, любуясь, как славно он их сгладил. И правда, хороша работа; есть ли на свете другой такой ледяной мастер!
Есть и другие горы, - они не обточены, а расколоты вдоль или поперек, расщеплены ледовыми клиньями, наслоены, уложены штабелями, как доски, сцеплены друг с другом, как черепица, сжаты, согнуты, изломаны, изрезаны исполинская работа была совершена над этим гранитом. Легко сказать "геологические напластования", а сколько на них положено труда! Не спорьте, ведь ледниковый период был громадной мастерской: взгляните, чего ту только нет, какие чудеса техники! Кто не понимает камня - тот мало знает о красоте и величии мира.
А вот и Халлингдаль, долина, где много старых селений, славящихся художественными изделиями. Когда-то здесь рисовали знаменитые халлингдальские розочки. И по сей день видно, с какой любовью украшал здешний народ срубы своих домов, сложенные из толстенных бревен, просторные сеновалы на узких бревенчатых подпорках, старинные церкви, построенные ярусами, как деревянные пагоды, резные окна, коньки крыш и столбики крылец - всюду видна красивая добротная старинная работа. Кто не умеет оценить дерево, для того останется незамеченным многое из сочной, смолистой, народной красоты мира.
Или вот дороги. В Швеции строят так много шоссе, что часто приходится пускаться в объезд, по узким проселкам. Вы встречаете грузовик - и он, чтобы пропустить вас, сворачивает в канаву. Встречный автомобилист, издалека завидев вашу машину, дает задний ход, чтобы вы могли проехать. И чужой шофер не клянет вас при этом, а здоровается, приложив руку к козырьку. Вообще человек за рулем всегда поздоровается со встречным коллегой; поздоровается он и с каждым велосипедистом и пешеходом, а те, в свою очередь, приветствуют автомобилиста, чья машина обдает их пылью.
Я знаю, все это мелочи. Но путник хранит их в памяти, как цветок, сорванный у обочины. И, пожалуй, вовсе не мелочь, если в этой чужой стране путник больше чувствует себя хозяином и человеком, чем в любом другом месте на свете.
ОКРЕСТНОСТИ СТОКГОЛЬМА
Окрестности Стокгольма - это главным образом море, Меларен и разные озера и озерки. Не сразу разберешься в том, что видишь: всюду островки, заливчики, бухточки, а кругом леса и леса. Разумеется, Меларен- самое большое из озер и встречается всюду, куда ни пойдешь. В какую бы сторону вы ни выехали из Стокгольма, обязательно увидите залив озера - и вам скажут, что это рукав Меларена. Будь я шведом, я бы считал все Балтийское море, Хардангер-фьорд, Зейдер-Зе, Ламанш, Атлантический океан, всю Атлантику, Женевское озеро, Магелланов пролив, Красное море, Мексиканский залив, Еванские пруды и все другие воды филиалами озера Меларен - такой это обширный и удивительный водный бассейн. Чтобы вы поняли, до чего оно прекрасно, я нарисовал разные его берега, островки и растительность, то есть ели, сосны, ивы, ольхи, дубы, камыш и осоку, кувшинки и гранитные валуны.
В некоторых местах, где случайно нет озера Меларен, расположены разные старинные замки, например, Ско-Клостер. Это огромное частное владение со старым парком, но туда открыт доступ для публики, ибо в замке хранятся всякие коллекции. Только перед самым замком для его владельца из рода Браге огорожено проволокой метров десять газона с надписью "Частное владение". Ниже, разумеется, - озеро Меларен.
Другой замок, Дротнингхольм, немного похож на Версаль, только поменьше. В парке бьют фонтаны и стоят скульптуры работы Адриена де Фриза[Адриен де Фриз (1560-1627) -голландский скульптор, был придворным мастером императора Рудольфа II (ум. 1612) в Праге.], которые, как известно, когда-то хранились в Вальдштейнском дворце в Праге. Триста лет назад шведы отобрали эти статуи у нас, а у шведов потом их оттягали датаане, но через некоторое время вынуждены были возвратить свои трофеи шведам[ ...возвратить свои трофеи шведам. - Имеются в виду события Тридцатилетней войны (1618-1648), в которой принимали участие шведские и датские войска и которая разворачивалась главным образом на территории Чехии.]. Таковы превратности истории.
Видел я еще старинный театр в стиле рококо. Его построил, сам играл в нем, писал для него пьесы и рисовал эскизы костюмов развеселый король Густав III[Густав III. - Шведский король Густав III (1771-1792); увлекался литературой, написал несколько драм, которые ставились в стокгольмском театре; был убит па балу участником заговора высшего офицерства, мстившего ему за ограничение дворянских вольностей.]. Но, как известно, наш брат, писатель и художник, редко стяжает признательность публики, а потому король Густав был заколот на балу каким-то придворным. В театре сохранились тогдашние декорации и театральные механизмы. Даже "морские волны" до сих пор функционируют безупречно и скрипят так же громко, как и самые современные наши театральные машины. Сохранились и уборные господ участников спектаклей, различный реквизит и подлинные костюмы того времени. Все это пахнет пылью, отдает затхлостью и мерзостью запустения, как всякий театр во время вакаций. Но удивительно, как все сохранилось! В зрительном зале - трон и ряды кресел, на каждом ряду табличка - для кого он: для дипломатов, придворных дам, камергеров, офицеров, пажей и так далее. Тогда еще люди делились на первых и последних, а не на правых и левых, как теперь.
В парке пасутся овечки, а перед замком, конечно, расстилается озеро Меларен...
Есть еще место под названием Сигтуна, оно славится руинами целых четырех храмов, народной высшей школой и... озером Меларен. Прежде тут была королевская резиденция. Таких мест в Швеции множество.
Упсала. Здесь нет озера Меларен, зато есть старинный замок с прекрасными залами, обшитыми дубом, и кафедральный собор упсальских архиепископов.
Здесь почитают Линней и Сведенборг[Здесь почитают Линней и Сведенборг... - Выдающийся шведский естествоиспытатель Карл Линней (1707-1778) и шведский теолог Эммануэль Сведенборг (1688-1772) - похоронены в кафедральном соборе т Упсалы.], здесь проповедовал д-р Содерблом[Содерблом Ларе (1866-1931) - профессор теологии и религии, архиепископ лютеранской церкви is Швеции, активный пацифист и сторонник дружбы между народами.] (и он уже покоится в земле, но я как сейчас его вижу: сидит у нас, в Словакии, на меже, поросшей тимьяном, и утверждает, что когда-нибудь человечество образумится, и будет один бог, одна церковь и мир между всеми народами); есть знаменитый университет со студенческими общежитиями для тринадцати "народов" - это всего лишь уроженцы разных областей Швеции, но, вероятно, они ведут себя как подлинно цивилизованные нации, то есть вечно не ладят, спорят, питают друг к другу вековую вражду и воюют не на жизнь, а на смерть. Здешняя университетская библиотека владеет одной из редчайших книг в мире, среднеготической библией Вульфила[Среднеготическая библия Вульфила -перевод библии, сделанный вестготским епископом Вульфилом (ок. 311-ок. 383), насаждавшим среди племен готов христианство; является главным памятником готского языка.], называемой Codex argenteus. Вся она написана серебряными буквами на пурпурном пергаменте и разрисована аркадами и колонками. Во времена императора Рудольфа эта библия также хранилась в пражском Граде, но потом шведы увезли ее как ценный трофей.
О, смотрите-ка, да ведь тут мы все равно что дома: в витринах выставлены собственноручные письма и документы Баннера и Торстенсона, Папенгейма и Вальдштейна, Густава Адольфа, Кристиана Ангальтского и Бернгарда Веймарского[...собственноручные письма и документы Баннера и Торстенсона, Папенгейма и Вальдштейна, Густава Адольфа, Кристиана Ангальтского и Бернгарда Веймарского. - Иоганн Баннер, Торстенсон, Бернгард Веймарский, Папенгейм, Вальдштейн (Валленштейн) - военачальники в Тридцатилетнюю войну. Густав II Адольф - шведский король (1611-1632), возглавлявший во время Тридцатилетней войны союз протестантских государств.]. Сплошь, так сказать, земляки по Тридцатилетней войне, старые, добрые знакомые, наши знаменитые враги; даже приятно встретиться с ними в чужой стране!
Чуть подальше расположена Гамла Упсала, Старая Упсала. В языческие времена там была резиденция свейских королей, но сейчас в этом здании ресторан, где все стилизовано под старину; здесь из воловьих рогов пьют мед, который шведы называют "mjod". На каждом роге - серебряная пластинка, на ней выгравированы имена тех, кто пил из этого рога. Из "моего" пил принц Уэльский и другие высочайшие особы. Может, потому этот мед так бросается в голову. Перед рестораном высятся три "королевских холма"; это курганы шестого века высотой с пятиэтажный дом.
Каждый турист обязательно взбирается на них, но тут же слезает обратно, потому что наверху ровно ничего нет: памятники давних веков, видимо, отправлены в стокгольмский музей.
А вот уже и Уплан, окрестность Упсалы. Здесь Линней разводил, собирал и классифицировал все земные растения. Красивая равнина - всюду пастбища и луга, огороженные деревянными заборчиками, всюду сушится сено на длинных "козьих хребтах". И повсюду, среди сена и полей, торчат островки гранита, гранитные плиты и валуны, черные гранитные пригорки, поросшие старыми деревьями и красными домиками. Здесь каждый домик строится на скале, как крепость, - видимо, люди берегут каждую пядь живой земли. Вечерами эти домики, запрятанные в мшистой зелени садов и лугов, освещены закатными лучами солнца и похожи на стручки красного перца.
Далеко в пространстве и времени разбросаны алеющие островки человеческого жилья. Говорю вам, мир прекрасен!
Но есть гранитные пригорки, над которыми, видимо, тяготеет какое-то заклятье: на них не видно красных домиков, а лишь страшным силуэтом торчит ветряк или толпятся карликовые кусты можжевельника довольно мрачного вида. Или стоит камень с рунами в память какого-нибудь Гаральда или Сигурда, жившего тысячелетие назад. Прекрасная страна Швеция, но местами жутковатая.
Едешь полями и лесами Швеции и часто замечаешь грубо сколоченный стол у самой дороги. Зачем он тут?
Оказывается, крестьяне с окрестных хуторов приносят сюда бидоны с молоком и оставляют на этом столе.
Из города им привозят муку или гвозди и тоже просто кладут на стол крестьянин придет за товаром, когда у него будет время. А иной раз в чаще леса, у дороги, висит на колу или на березовом стволе почтовый ящик. Люди с хуторов ходят сюда за почтой, которую для них оставляет почтальон. Нет, все-таки в Швеции не жутко. Может быть, у них есть и духи, и гномы, и прочая нечисть, но зато, я бы сказал, человек здесь доверяет человеку.
ПО ДОРОГЕ
Дорога из Стокгольма в Осло состоит главным образом из озер. Вот вам их перечень, если начать только от Лаксау: Тофте и Мёккельн, огромное гладкое Венерн, Вермельн и Чирквикен (это уже Вермланд, край йеста Берлинга.[Пест Берлина-герой популярного романа С. Лагерлеф "Сага о йесте Берлинге" (1891).]), потом Бергсёй, Флаган и Би-Сё.
Любопытно: такое громадное озеро, как Венерн, совсем не романтично; я бы сказал, оно выглядит както слишком современно: Видимо, дело в размерах.
Романтичное озеро должно быть маленьким; чем оно меньше, тем с виду как бы это сказать - стариннее, заброшеннее, сказочнее, что ли. Водяной в Венерн должен быть минимум в чине генерального директора или статс-секретаря - такое "крупное предприятие" это Венерн. Но есть тут и зеркально гладкие озера, отражающие синь небес, есть бездонные лесные озерца и длинные узкие приречные озера, встречаются и реки, или "эльвы"; медлительные, они текут, пробиваясь сквозь хвойные леса, и неторопливо, с каким-то извечным спокойствием несут стволы поваленных деревьев.
А лес смотрит, как по реке неспешно, бесконечно и неудержимо уплывают его деревья.
За "эльвами" и туннелями начинается Норвегия: там - горы и скалы и безрогие норвежские коровы.
Видывал я косматых шотландских коров, и огромных фиолетовых, сизых коров в Озерном Краю, и черных испанских быков, и бело-рыжих альпийских коровенок, и белых венгерских волов, и пятнистых, как фасоль, голландок. Но безрогих коров я впервые увидел где-то около Скоттеруда. Они низкорослые, бурые и костлявые. Без рогов они выглядят трогательно, беззащитными и даже несколько растерянными, а глаза у них еще более кроткие, чем у всех других священных коров, каких я когда-либо встречал.
Итак, мы уже в Норвегии. Леса здесь такие же, как по ту сторону границы, только больше исхлестаны ветрами и выстланы не мхом, а белесым лишайником; озера тоже, как на той стороне, только печальнее и страшнее: они словно врезаны в скалы; и горы здесь почти такие же, но выше и круче, и долины как там, только глубже. Такие же березы, но более косматые и приземистые. И такой же гранит, но словно тяжелее. Ну, да ведь мы в горах.
Деревянные домики тоже такие, как по ту сторону границы, но беднее, и построены они уже не из вертикальных досок, а из горизонтально уложенных бревен, и они такие же бурые и серые, как скалы. Стоят они не прямо на земле, а на каменных или деревянных подпорках, чтобы снизу не проникала влага, и крыты не черепицей, дранкой или соломой, а... чем, собственно, они крыты? Дерном или кусками торфа?
Я так и не узнал точно, но это был толстый слой чегото, густо поросшего мхом, травой, кустиками вербы и даже целыми елками и березками. Здесь и на крышах растет лес...
Всюду сыро, влага проступает из-под круглых островков травы и камыша. Где нет скал, там торфяные болота, всюду режут и сушат торф; люди научились обращать себе на пользу все, кроме гранита.
Безрогие коровыбродят по мокрым низинам, на жесткой траве пасется приземистый буланый черногривый конь - хвост и ноздри у него тоже черные. А людей не видно - странный край: .можно сказать, зеленая пустыня. Но вот поезд въезжает в широкую долину. Вон то озеро, широкое и тихое озеро, на котором, почти не шевелясь, плывут бревна, - это река Гломма.
А поезд несет нас дальше, вдоль Гломмы, мимо пастбищ и людей, мимо островерхих церквушек, мимо зеленых гор и низин, мимо красных домиков - и вот, наконец, вдалеке среди горных хребтов блеснул серебром Осло-фьорд.
НОРВЕГИЯ
ОСЛО
В нынешней Европе дела обстоят так, что путешественнику, прежде чем ехать в какую-нибудь страну, не мешает осведомиться, не происходит ли там гражданская война, государственный переворот или какой-нибудь конгресс. Когда мы приехали в Стокгольм, там как раз грянул международный конгресс Армии спасения. По улицам косяками носились довольно полные, но здоровые с виду мужчины и старые девы в соломенных шляпках, высматривая, кого бы спасти. Мы ретировались в Норвегию; но едва мы добрались до Осло, как там разразилось воскресенье, а сверх того еще всемирный конгресс учителей воскресных школ. Вы и понятия не имеете, сколько их на белом свете!
Все Осло было заполнено благостной суетой и щебетом; каждую минуту кто-нибудь улыбался мне и с христианским смирением осведомлялся по-английски, не иду ли я на богослужение. На Карл Иоганс Гате веял дух не Ибсена и не Бьёрнсона, а англосаксонской церковной конгрегации. Я даже опасался, что хмурый Ибсен на пьедестале у театра поднимет голову и начнет проповедовать действенную любовь к ближнему или что-нибудь в этом роде. Но Ибсен не поднял головы, и вообще вид у него был сердитый.
Бьёрнсон, кажется, легче сносил все происходящее.
В Осло я попытался найти ответ на вопрос: как получилось, что такой малочисленный и, насколько я мог судить, бедный народ, как норвежцы, и такой небольшой и довольно заурядный город, как Осло, дали миру столь великую, замечательную литературу. Тогда, в тех обстоятельствах я не нашел ответа и сейчас удивляюсь этому даже больше, чем раньше.
И еще один вопрос сверлил мне голову, - тоже из области литературы, вернее языка. Заметьте: всех норвежцев меньше трех миллионов. Пишут же они на двух или трех языках, причем ни один из них нельзя с полным правом назвать живым языком.
В городах говорят на "riksmal", это стародатский язык, исторический, официальный и литературный.
Язык крестьян-старонорвежский, "landsmal", но и на нем говорит только сельское население юго-запада страны, к тому же он еще искусственно обработан.
Фактически же в деревнях говорят на полудюжине разных "лансмолей", в каждой долине есть свой.
Кроме того, существует движение за "bymal", его приверженцы стремятся слить воедино оба эти языка;[ ...слить воедино оба эти языка... - В настоящее время в Норвегии два практически близких друг другу государственных языка: "ригсмол", берущий начало от датско-норвежского, и "лансмол", основанный на собственно норвежских диалектах, преобладающим языком литературы является "ригсмол".] создан проект реформы правописания, по которому "ригсмол" писался бы "по-лансмольски". В школах учат на "лансмоле" или на "ригсмоле", в зависимости от решения общин. Писатели пишут на "ригсмоле", как Гамсун и Унсет, или на "лансмоле", как Олаф Дуун, а то и еще как-нибудь. Согласитесь, что для трехмиллионного народа все это довольно-таки сложно. У меня впечатление, что, несмотря на замечательную терпимость норвежцев в вопросах языка, этот .отважный и сильный маленький народ чувствует себя тут как-то неуверенно. Правда, и в моей стране есть в какой-то мере сходные проблемы; только у нас различие языков и наречий любят обосновывать принципиально- национальными и политическими причинами.
Литература, мне кажется, может извлечь из языковой путаницы в Норвегии один урок: она должна создаваться так, чтобы стать родной речью живого народа, на которой он говорит и мыслит в данную эпоху, стать речью всей нации - народа и знати, города и деревни. Я знаю, это не легко, но за то литературу и называют искусством, что она должна быть волшебником, должна творить чудеса, кормить толпу в пустыне хлебами познания, слов и чувств.
А чтобы говорить со многими, ей нужно говорить на многих языках и диалектах. И да снизойдет на литературу пламенная речь всех лансмолей и древних памятников письменности, всего, что когда-либо было написано и сказано для всех людей. Ибо для того она и создана, чтобы силою слова раскрывать сокровищницы мира, аминь. В этой проповеди повинны учителя воскресных школ. В жизни я не видел такого количества людей, томимых необходимостью подавлять свою страсть ораторствовать и проповедовать: их там стояло тысячи четыре, а разглагольствовал только один. Что поделаешь, это заразительно, невольно сам начинаешь поучать и проповедовать.
Тем не менее благодаря этим самым богослужениям в Осло нашлось несколько мест, где нам не встретился ни один учитель воскресной школы. Например, на Хольменколлене, где зимой устраивают прыжки с трамплина и откуда открывается один из самых красивых видов в мире: длинный, извилистый Осло-фьорд с его островами, пароходами и гребнями гор, подернутый туманной серебристой дымкой. Не встретили мы участников учительского конгресса и в тихой загородной уличке, где в доме за высокой оградой живет и никого к себе не пускает Эдвард Мунк - как видите, так поступает не только Гамсун.
И странно, откуда в душе великих художников столько горечи к людям?
В Норвежском музее я нашел, помимо прочего, прекрасное старинное полотно, на котором Иоанн Креститель крестит Иисуса Христа в студеных водах норвежского фьорда. Жаль, нет там картины, изображающей бегство евреев из Египта на лыжах... Зато лицо у Распятого на норвежских народных иконах спокойное, почти довольное, - как это не похоже на католический культ мук и смерти!
И еще одно место было безлюдно, почти священное место: большой бетонный сарай, где покоится "Фрам".
Правда, я осмотрел еще древние челны викингов, вырытые из курганов. Они превосходно сохранились и очень красивы. Норвежцы чуть ли не молятся на них. Я далеко не моряк, для меня даже поездка через Ламанш - незаурядное приключение. Но глядя на эти черные, хищные, великолепно изогнутые челны без единой железной заклепки, я где-то в самой глубине своей сухопутной души почувствовал, что мореплавание все-таки, в сущности, мужское дело даже более мужское, чем политика или попытки перестроить мир.
Сесть в эту черную, дерзновенную осебергскую скорлупку[Осебергская скорлупка. - Чапек имеет в виду лодку викингов.] и пуститься в море, во мрак и туман... Смотри, девушка, какие смельчаки мы, мужчины! Да, я зашел посмотреть и поклониться им; но что они по сравнению с "Фрамом"!
Кто бы сказал, что это прославленный корабль!
Такое обычное, небольшое судно - правда, из прочного дерева, и широкие борта его укреплены балками и бревнами. Камбуз - просто коробочка, машинное отделение - курам на смех, трапы и двери такие низкие и узкие, что лоб расшибешь. Вот каютка, как для ребенка, и на ней надпись: Свердруп;[Свердруп Отто (1850-1930)-норвежский полярный исследователь, в 1893-1896 годы сопровождал Нансена в его путешествиях.] и другая, с койкой, где не смог бы вытянуться даже наш Франя Шрамек, а над дверью надпись "Нансен". И третья каюта, еще поменьше-"Амундсен". В каждой из этих дощатых каморок висит на крючке меховая доха с капюшоном и сапоги из тюленьей кожи; здесь грустно и пахнет нафталином. Вот секстант, бинокль и еще какие-то навигационные приборы - ими пользовались Нансен, Свердруп и Амундсен. Вот зубоврачебные щипцы, хирургические ножницы, скальпели, бинты, маленькая аптечка - и больше ничего. Да, вот так встреча! Опять я почувствовал себя дома, на родине, в дни своего детства. Помнишь, как мы играли в Нансена и Свердрупа? Помнишь, как ты зимовал на "Фраме"?
Это было в отцовском саду, среди роз и жасмина.
Мы тогда застрелили белого медведя и в санях, на собаках, тронулись в путь по снежной равнине. "На север, на север!" Но льды и непогода заставили нас вернуться. Ух, как труден был этот обратный путь, вспомни только! Ничего не поделаешь, надо было вернуться до наступления полярной ночи. Наконец на горизонте показался наш "Фрам" - и мы приветствовали его ликующими возгласами! Да, наш "Фрам"; ибо он принадлежал всем нам, читающим мальчишкам всего мира. Не спорьте, это наш корабль, и мы вправе почтительно и нежно потрогать на нем любой секстант, бухту каната или зубоврачебные щипцы. Но вот на этой каюте - табличка "Амундсен"; это уже другая глава, мы читали ее в другое время и по-иному.
Здесь мы ни к чему не потянемся детским пальцем - здесь мы по-мужски снимем шляпу. (Отчего тут так душно - или это нафталин?) Значит, на этой койке спал человек по имени Амундсен; наверно, ему приходилось поджимать ноги... Человек, который видел оба полюса. Человек, погибший в снежной пустыне, куда он полетел, чтобы спасти какого-то хвастуна, сунувшегося в его Арктику[Человек, погибший в снежной пустыне, куда он полетел, чтобы спасти какого-то хвастуна, сунувшегося в его Арктику. - Руальд Амундсен (1872-1928)-известный норвежский полярный исследователь, организатор ряда арктических экспедиций, первым достигший в 1911 году Южного полюса, погиб во время попытки оказать помощь итальянской экспедиции Нобиле, потерпевшей катастрофу на дирижабле "Италия" в льдах полярного бассейна. Экспедиция, возглавляемая Нобиле, была организована весьма легкомысленно, организаторы ее больше заботились о рекламе. Экспедиция .была спасена советскими полярниками.]. Да, все это запечатлелось в нашей памяти куда глубже, чем воспоминания детских лет.
А вечером, поздно вечером, вокруг нас уже не было никаких учителей воскресных школ, только белая северная ночь. Над Карл Иоганс Гате витал холодный дух Ибсена, а местные жители наслаждались летним воскресеньем. Норвежская толпа как-то плечистее и кряжистее, чем шведская; вид у нее более мужицкий, не такой степенный. В толпе царит развеселое настроение, как у всех наций, склонных к выпивке и политике; но, судя по лицам норвежцев, их можно не бояться.
БЕРГЕНСКАЯ МАГИСТРАЛЬ
Бергенская горная железная дорога принадлежит к числу так называемых чудес техники. По большей части такие чудеса - это туннели и виадуки: особенность бергенской магистрали в том, что ее туннели, так сказать, возведены, а не прорыты - они построены на земле, из бревен и досок. Защищенные от лавин и заносов, целыми милями тянутся они вдоль самых интересных мест. Там же, где нет туннелей, путь огорожен высокими дощатыми заборами. Впрочем, терпеливый наблюдатель все же дождется местечка, где, как говорится, плотник оставил дыру, и сможет с минуту изумляться красоте и величию мира, - а поезд тем временем въезжает в новый деревянный туннель.
Но буду рассказывать все по порядку. Прежде всего скажу, что чудо техники начинается только от Устедаля, около Устеквейки, сначала же поезд проезжает обычные подземные туннели или мчится по зеленому краю, мимо лесов и пастбищ, рек и озер. Все время есть на что поглядеть: деревянные усадьбы и безрогие коровы, горы и долы. Так мы добрались до Хёнефосса, который славится своим водопадом, затем оказались в прелестной долине Сокны, среди прекрасных свежих лугов и черных лесов. По зеленеющим склонам рассеяны коричневые бревенчатые домики на сваях, напоминающие избушку на курьих ножках...
...И вдруг перед вами внезапно открывается Крёдерен, - озеро Крёдерен, лежащее среди гранитных куполов, на которые надеты курчавые парики лиственного леса. Какие они головастые, круглые, эти горы, слрвно обточены на станке! Здесь на все надо смотреть глазами геолога: вот, например, гранитные купола под Нурефьеллем наглядно свидетельствуют о том, что мир не был вылеплен из какой-нибудь полужидкой горячей массы - нет, он был тщательнейше обработан, выпилен, обточен, отшлифован и отполирован, а под конец какой-нибудь ледник с удовлетворением знатока провел ладонью по горам над озером Крёдерен, любуясь, как славно он их сгладил. И правда, хороша работа; есть ли на свете другой такой ледяной мастер!
Есть и другие горы, - они не обточены, а расколоты вдоль или поперек, расщеплены ледовыми клиньями, наслоены, уложены штабелями, как доски, сцеплены друг с другом, как черепица, сжаты, согнуты, изломаны, изрезаны исполинская работа была совершена над этим гранитом. Легко сказать "геологические напластования", а сколько на них положено труда! Не спорьте, ведь ледниковый период был громадной мастерской: взгляните, чего ту только нет, какие чудеса техники! Кто не понимает камня - тот мало знает о красоте и величии мира.
А вот и Халлингдаль, долина, где много старых селений, славящихся художественными изделиями. Когда-то здесь рисовали знаменитые халлингдальские розочки. И по сей день видно, с какой любовью украшал здешний народ срубы своих домов, сложенные из толстенных бревен, просторные сеновалы на узких бревенчатых подпорках, старинные церкви, построенные ярусами, как деревянные пагоды, резные окна, коньки крыш и столбики крылец - всюду видна красивая добротная старинная работа. Кто не умеет оценить дерево, для того останется незамеченным многое из сочной, смолистой, народной красоты мира.