Страница:
Портреты королевской фамилии: Карлос IV, одутловатый и флегматичный, похожий на тупого спесивого чиновника, королева Мария-Луиза со злобными колючими глазами, некрасивая, склочная и злая распутница; вся их семья, скучающая, наглая и противная. Монаршие портреты Гойи - всегда немного оскорбление. Веласкес не льстил - Гойя уже в глаза смеется над их величествами. Десять лет прошло со времени французской революции, а художник без церемоний разделывается с троном.
А через несколько лет - другое восстание: испанский народ зубами и когтями вцепился во французского завоевателя. Две потрясающие картины Гойи: отчаянное нападение испанцев на мамелюков Мюpara[Мамелюки Мюрата - здесь египетские войска, использованные Наполеоном Бонапартом; Мюрат Иоахим (1771/1815) один из военачальников Наполеона, маршал, командовал французской армией в Испании, жестоко подавлял сопротивление испанского народа.] и казнь испанских повстанцев. В истории живописи нет репортажа, равного им по гениальности и пафосу; при этом Гойя как бы мимоходом овладевает искусством той композиции модерн, которую Мане[Мане Эдуард (1832-1883)-выдающийся французский художник, один из основоположников импрессионизма.] постиг лишь через шестьдесят лет.
"Maja desnuda": ["Маха обнаженная" (исп.).] модернистское откровение в подаче секса. Еще нигде до этого не было в голой натуре столько секса и обнажения.
Конец эротической лжи.
Конец наготы аллегорической. Единственная nudita[нагая (исп.).] кисти Гойи, но обнажения в ней больше, чем в тоннах академического мяса.
Картины из дома Гойи: сценами этого жуткого шабаша украсил художник свой дом. Почти все это неистовой силы рисунок черным по белому полотну; сущий ад, озаренный синими молниями. Колдуньи, уродцы и чудища; человек во всем его мракобесии и скотстве. Гойя, я бы сказал, выворачивает человека наизнанку, смотрит ему в ноздри, в разинутый зев, в кривом зеркале изучает обезображивающую человеческую скверность. Это какой-то ночной кошмар, какой-то визг ужаса и протеста. Не думаю, что Гойя этим забавлялся, скорее - бешено сопротивлялся чему-то. У меня было тягостное ощущение, что из этой истерической преисподней выглядывают рожки католического дьявола и капюшон инквизиции. В Испании тогда отменена была конституция и восстановлена Святая Officium;[инквизиция (исп.).] в судорогах внутренних войн и с помощью обманутой фанатической черни началась кровавая черная реакция деспотизма. Кладовая ужасов Гойи - это исполненный ненависти крик сопротивления и гнева. Ни один революционный политик не швырял в лицо миру такой страстный и желчный протест.
Графические листы Гойи - фельетоны величайшего из журналистов. Сцены мадридской жизни, народные празднества и обычаи, chulas и нищие - сама жизнь, сам народ; "Los Toros" - бой быков во всей своей рыцарской куртуазности, живописности и кровавой жестокости; "Инквизиция" - адский маскарад религии, бичующие и язвительные листы патетического памфлета: "Desastros de la guerra"["Бедствия войны" -"Бедствия войны" (1810-1820),.(исп.).] - страшное обвинение войне, вечный документ, сострадание лютое и безжалостное в своей страстной прямоте; "Caprichos"["Капричос" -"Капричос" (1793-1803)-графические циклы сатирических рисунков Гойи (исп.).] - дикий смех и рыдания Гойи над несчастными, отвратительными и фантастическими созданьями, присвоившими себе бессмертие души.
Люди, слышите, мир еще не воздал должное этому великому художнику, художнику современнейшему из современных, еще не научился его понимать. Этот выкрик, грубый и воинствующий, эта пылкая и патетическая человечность; никакого академизма, никакого художнического штукарства; способность видеть сверху и с изнанки, видеть людей, видеть жизнь, видеть обстановку; слышите, так по-настоящему видеть- означает действовать, драться, выносить приговор и пробуждать. В Мадриде революция: Франсиско Гойя-и-Люсиентес возводит баррикады в Прадо.
Y LOS OTROS
[И другие (исп.).]
Меня уже ничто не может удивить: после Гойи я уж не останавливаюсь, как пораженный, перед творениями мастеров светлых или темных. Один из таких темных, строгих мастеров - Рибера; мне нравятся его костистые старцы и жилистые детины, которым он дает имена мучеников и святых; а вот другой, более светлый мастер, наполовину земной, наполовину спасенный, черный, как монашеская ряса, и белый, как наглаженный стихарь, - это Сурбаран[Сурбаран Франсиско (1598-1654)-выдающийся испанский художник-реалист.], имя у него широкое и плечистое, как и его творенья. Он всю жизнь рисовал монашествующую братию; это все парни кряжистые или же сухонькие, но всегда вытесанные из крепкого дерева, по ним чувствуется, сколько стойкой выдержки, сколько сдержанной мужественности заключалось когда-то в идее иночества. Хотите видеть торжество мужества в его неуклюжей ширококостной стати, в этом его суровом, нелепо обритом сословии? Не глядите на портреты полководцев и королей, а посмотрите на великих монахов благочестивого славного Сурбарана.
Если хотите понять Мурильо[Мурильо Бартоломео Эстеван (1618-1682)-выдающийся испанский живописец; в свои картины на религиозные темы вводил жанровые мотивы и сообщал своим произведениям лирический характер.], отправляйтесь в Севилью, вы увидите, что красота его благодатная нега Севильи. Святые девы Мурильо в теплом и мягком сиянье ведь это же кроткие нежные севильянки, девушки милые и достойные; и возвеличил любезный дон Эстебан небеса тем, что нашел свой рай в Андалузии. Рисовал он и прелестных кудрявых мальчиков из Трианы или какого-нибудь barrio;[предместья (исп.).] теперь эти мальчики рассеяны по всем музеям мира, но в Испании они и сейчас такие же, с невероятно шумной непосредственностью озоруют на всех paseos[проспектах (исп.).] и plazas; [площадях (исп.).] а как только завидят иностранца, желающего поглядеть на мальчиков Мурильо, бегут к нему отовсюду с воинственным криком и начинают выманивать pesetas[песеты (исп.).] и perros[перро (исп.).] по бесстыжей и искони свойственной ребятишкам юга привычке попрошайничать.
И когда я сейчас мысленно подвожу итог всему, что я видел в искусстве Испании, когда вспоминаю этих восковых Иисусов и пестро расцвеченные статуи со всеми аксессуарами замученного растерзанного тела, надгробия, от которых чуть ли не пахнет тлением, портреты, чудовищные и неумолимые - боже милостивый, какой это паноптикум! Испанское искусство словно дало обет показать человека таким, как он есть, с ужасающей убедительностью и почти с пафосом: вот Дон-Кихот! а вот король! вот уродец! Смотрите- вот человек! Быть может, в этом сказалось католическое непризнание нашей грешной и бренной земной оболочки, быть может...
Но погодите, я еще буду говорить о маврах.
Нельзя себе представить даже, какие это были искусники: их tapisserie[шпалеры (франц.).], их краски, их архитектурные кружева и сводики, весь этот блеск и волшебство - какая изысканность, какая неистощимая творческая сила, какая пластическая культура! Но человек был для них по корану запретен; они не смели воспроизводить человека или создавать идолов по его образу и подобию. И только христианская вновь завоеванная Испания принесла с крестом и образ человека. И, должно быть, с этого времени, должно быть, оттого, что проклятье корана было, наконец, снято с образа человека, вошел он в испанское искусство с такой настойчивой и даже страшной силой. Страна, так непередаваемо живописная, Испания до самого девятнадцатого века не знала пейзажной живописи - только изображения человека: человека на дереве креста, человека, облеченного властью, человека урода, человека мертвого и разлагающегося... Вплоть до апокалиптического демократизма Франсиско де Гойя-и-Люсиентес.
АНДАЛУЗИЯ
Признаюсь честно, когда я проснулся в вагоне и прежде всего посмотрел в окно, я совсем забыл, где я: вдоль полотна тянулось что-то похожее на живую изгородь, а за ней ровное бурое поле, из которого там и сям торчали какие-то растрепанные деревья. У меня было ясное и успокоительное ощущение, что я где-то на пути между Братиславой и Новыми Замками[Новые замки - город в Словакии.], и я стал одеваться и умываться, громко насвистывая "Кисуца, Кисуца" ["Кисуца, Кисуца" - популярней словацкая народная песня.] и другие подобные песенки.
И только, исчерпав свой богатый запас народных песен, я разглядел, что живая изгородь - вовсе не изгородь, а густая поросль двухметровых опунций, тучных алоэ и каких-то чахлых пальмочек, скорее всего хамеропс, и что растрепаншле деревья - финиковые пальмы, а эта бурая распаханная равнина, судя по всему, - Андалузия.
Как видите, друзья, где б вы ни ехали: по распаханной пампе, по австралийской кукурузной плантации или по пшеничным полям Канады - везде это будет то же, что и под Колином или Бржецлавом[Бржецлав - город в Чехии.].
Нескончаемо разнообразие природы, и люди разнятся по языку, цвету волос и тысяче всяких обычаев, и только труд крестьянина - везде один и тот же, везде покрывает лицо земли одинаково ровными, аккуратными бороздами. Разными будут дома и церкви, и даже телеграфные столбы в каждой стране другие, но распаханное поле - везде одинаково: в Пардубице такое же, как и в Севилье. И в этом чтото великое и немножко однообразное.
Однако должен заметить, что андалузский крестьянин не шагает по земле, как наш, тяжело и размашисто, андалузский крестьянин едет на ослике, и вид у него невероятно библейский и комический.
CALLES SEVILLANAS
[Севильские улицы (исп.).]
Бьюсь об заклад на бутылку aljarafe[постного масла (оливкового) (исп.).] или чего угодно, что любой гид, любой журналист, даже любая путешествующая барышня не назовет Севилью иначе, как "нежно-ласковой". Есть фразы и определения с одним неприятным въедливым свойством: в них заключена правда. Вот хоть убейте меня или обзовите пустословом, дешевым краснобаем а Севилья всетаки нежно-ласковая. Тут уж ничего не поделаешь, по-другому это не назовешь. Нежно-ласковая - да и все тут; что-то веселое, нежное так и играет в уголках глаз и уст ее.
Оттого, может быть, что эта уличка такая узкая и беленькая, словно ее белят каждую субботу. Или, может быть, оттого, что из всех окон, сквозь все решетки так и лезут цветы, пеларгонии и фуксии, пальмочки и всякая цветущая и кудрявая зелень. Через улицу от крыши к крыше еще с лета протянуты парусиновые полотнища, прорезанные лазурью неба, как синим ножом, и вы идете будто и не по улице, а по уставленному цветами коридору дома, где ждут вас в гости; вот сейчас на углу кто-то пожмет вам руку и скажет: "Как это мшю, что вы пришли", или "Que tal"["Как поживаете" (исп.).], или еще что-нибудь такое же нежно-ласковое.
И так тут по-домашнему чисто, пахнет цветами и постным маслом, шипящим на сковородах, каждые решетчатые воротца ведут в маленький райский сад, который зовется патио, есть тут и собор с майоликовым куполом и с таким пышным порталом, словно всю жизнь не кончается великий праздник, и надо всем этим - светлый минарет Хиральды. А эта узкая петляющая уличка называется Sierpes, должно быть потому, что вьется, как змея; тягучей тоненькой струйкой вливается в нее севильская жизнь: клубы, распивочные, лавки, полные кружев и цветастых шелков, кабальеро в светлых андалузских сомбреро -уличка, куда не смеют заезжать повозки, потому что тут слишком много людей; они потягивают вино, разговаривают, заходят в лавки, смеются словом, под разными предлогами не делают ровно ничего. И еще тут есть кафедральный собор, вросший в старый квартал между домами и патио, так что откуда ни посмотри - видна только его часть, словно он так велик, что взгляд смертного не может его охватить целиком.
Потом еще какой-то изразцовый соборик, небольшие дворцы, со светлыми, веселящими глаз фасадами, аркады и балконы, чеканные решетки, зубчатая стена, за которой виднеются пальмы и широколистые музы - везде что-нибудь красивое, везде уголок, в котором тебе так хорошо и который ты бы хотел сохранить в памяти на всю жизнь. Вспомнишь когда-нибудь тот деревянный крест на маленькой площади, белой и тихой, как келья девы в монастыре, милые и кроткие barrios[предместья (исп.).], с самыми узкими уличками и самыми красивыми крошечными площадями на свете...
Да, все это было, был сумрак, и дети на улицах плясали севильяну под ангельские звуки шарманки; там где-то есть casa de Murillo[дом Мурильо (исп.).] - боже, если бы я жил там, я бы мог писать только вещи, полные радости, неги; и неподалеку красивейшее место на земле, называется оно Plaza de Dona Elvira[Площадь доньи Эльвиры (исп.).] или Plaza de Santa Cruz[Площадь св. Креста (исп.).], впрочем, это, кажется, два места, и уж не знаю, какое красивее, и не стыжусь признаться, что чуть не плакал там от восторга и от утомления.
Желтые и красные фасады, зеленый сад посередине - сад из фаянса, буксов, мирт, детей и олеандров, - чеканный крест, вечерний колокольный перезвон; и, потрясенный всем этим, я, недостойный, восклицаю: "Боже, ведь это сон! это сказка!.."
А потом остается только молчать и раствориться во всей этой красоте. Быть бы тебе молодым и красивым, иметь прекрасный голос, ухаживать за красоткой в мантилье - большего, кажется, уж и не надо. Достаточно одной красоты. Красоты бывают разные; прелесть Севильи - особенно сладостная и роскошная, интимная, любовная, какая-то по-женски теплая, с крестиком на груди, благоухает миртой и табаком, блаженно раскинулась в сладострастной неге. Словно это не улички и площади, а коридоры и патио в доме счастливых людей; так и хочется идти на цыпочках, но никто вас не станет спрашивать: "Что вам здесь нужно, caballero indiscrete? [нескромный кабальеро (исп.).]"
(Есть там один большой коричневый дворец, богато изукрашенный, в стиле барокко; я думал, это королевский замок, а оказалось, что это государственная табачная фабрика - та самая, на которой крутила сигареты Кармен. Таких Кармен там и сейчас сколько угодно, за ухом у них цветок олеандра, и живут они в Триане, дон Хосе стал жандармом в треугольной шляпе, а испанские сигареты и теперь очень крепкие и черные, оттого, наверное, что их делают жгуче-черные девушки из Трианы.)
REJAS Y PATIOS
Если севильские улицы похожи на коридоры и дворики, то окна людских жилищ похожи на птичьи клетки, развешанные по стенам. Все они зарешечены и выдаются вперед; решетки называются rejas, и некоторые так изумительно выкованы спиралями, пальметтами и разными затейливо перегнутыми и перекрещенными прутьями, что действительно остается только петь под ними серенаду о sus ojitos negros или о mi triste corazon[о ее черных глазах или с моем печальном сердце (исп.).] (м-брум-брум, м-брум-брум,под аккомпанемент гитары).
Oiga, nina:
Para cantarte mis penas
hago ha-ablar mi guitarra;
Si no entiendes lo que dice-e
no digas que tienes alma (м-брум).
[Слушай же, девочка:
Чтобы спеть тебе о моих муках,
заставил я заговорить свою гитару;
если тебе непонятен язык ее,
не говори, что у тебя есть душа (исп.).]
Ибо вы даже не представляете себе, до чего выигрывает такая nina, когда она, как редкостная птичка, виднеется из-за решетки.
Вообще, кажется, кованые решетки - национальное испанское искусство; мне в жизни не выкрутить и не выплести из слов ничего, что могло бы сравниться с решеткою храма, а что касается светских решеток, то у каждого дома вместо дверей - красивая решетка, окна так и подмаргивают решетками, с решетчатых балконов свисают лианы цветов, из-за чего вся Севилья походит на мусульманский гарем, на клетку птицы, или нет, постойте: походит на музыкальный инструмент, обтянутый струнами, и их перебирают глаза ваши, аккомпанируя серенаде своего восхищения. Решетка в Севилье не загораживает - она обрамляет; это декоративная рамка, в которой виден дом. Ах, до чего же хорош вид на севильское патио, на беленькие сени, выложенные фаянсом, на открытый дворик, выстланный цветами и пальмами, этот маленький рай человеческих семей!
Дом за домом дышит на вас тенистой прохладой своего патио; и даже в самом бедном домике, пусть на кирпичной настилке, - крошечные зеленые джунгли цветочных горшков, всякие там аспидистры, олеандры, мирта, вероника, словно брызжущая из земли драцена и еще разная дешевенькая райская ботва, а на стенах вдобавок висят горшочки с традесканцией, аспарагусом, карделином и паникумом и клетки с птицами, а во дворике на соломенном кресле отдыхает какая-нибудь почтенная матушка; а ведь есть и патио, выложенные майоликой, окруженные прелестными аркадами, где журчит фаянсовый фонтанчик и раскрывают свои веера латания и хамеропс, раскидывают непомерно длинные листья музы, кокосы, кентии и фениксы из густой листвы филодендронов, аралии, кливии, юкки и эвонимуса, да еще папоротников, мезембриантемумов, бегонии, камелии и прочей кудрявой, перистой, саблевидной и буйной листвы потерянного рая. И все это размещено в горшочках во дворике величиной с ладошку, и каждый домик кажется вам дворцом, когда вы сквозь красивую решетку заглядываете в его патио, напоминающее рай и знаменующее семейный очаг.
Семья и семейный очаг. Везде на свете есть семьи и жилища, но лишь в двух уголках Европы люди создали семейный очаг в особенно полном, традиционном и поэтическом смысле слова. Один такой уголок - старая Англия, заросшая плющом, с ее каминами, мягкими креслами, книгами; другой уголок Испания с обрамленным решеткою видом на царство супруги, на средоточие жизни семьи, на цветущее сердце дома.
В этой пылкой и теплой стране нет семейного очага - есть семейное патио, в нем вы видите семейный уют, детей, каждодневный праздник человеческой жизни. И держу пари, что тут хорошо быть женщиной, ибо она коронована славою и величием семейного патио, венчана пальмами, лаврами и миртами. Я убежден, что красота дома - своего рода могучее прославленье жены; оно возглашает ее устав, возвеличивает достоинство и украшает трон ее. Я имею в виду не тебя, большеглазая muchacha, а твою матушку, почтенную даму с усиками, восседающую на соломенном кресле, в честь которой я и пишу эти строки.
ХИРАЛЬДА
Хиральда - опознавательный знак Севильи; она так высока, что видна отовсюду. Если, блуждая по свету, вы увидите высоко над крышами галерею и башенку Хиральды - знайте, что вы в Севилье, за что воздайте хвалу добрым джинам и святым угодникам.
Итак, Хиральда - это мавританский минарет с христианскими колоколами, увитый всякими красотами арабской орнаментации, на самом верху ее - статуя Веры, а низ ее сложен из римских и вестготских каменных плит. Это как во всей Испании: римский фундамент, мавританское великолепие и католический смысл. Рим почти не принес сюда своей городской цивилизации, но оставил тут нечто более долговечное: латинского земледельца, а следовательно, латинский язык. И вот в эту-то латинскую провинцию вторглась высокоразвитая блестящая, почти декадентская культура мавров. По манере своей это была культура парадоксальная: и в тончайшей своей изысканности сохраняла она кочевнический дух. По дворцам и замкам мавров всегда узнаете исконных обитателей шатра. Мавританское патио - это сладостный образ оазиса; журчащий фонтанчик испанского дворика и поднесь воплощает мечту кочевника о прохладных родниках; сад из цветочных горшков - сад переносный.
Обитатель шатра свернет свой дом со всем его убранством и роскошью и взвалит на осла, поэтому дом его из текстиля, а роскошь его филигранная. Шатер - вот его замок; он устлан всяческим великолепием и славою, но великолепие это такое, что его можно вынести на спине: оно тканое, оно вышитое, оно вязанное из козьей или бараньей шерсти. Дворцы кочевников - из крашеных нитей, и мавританская архитектура сохраняла изысканнейшую красоту и плоскость ткани. Вот и возводил такой мавр кружевные аркады и вышитые своды и стены, затканные орнаментом. И хоть не мог он скатать Хиральду и вывезти на вьючных мулах, покрыл ее стены ковровым узором и тонким плетеньем, словно сидел, поджав под себя ноги, и всю ее выткал и вышил. И когда потом латинский земледелец с вестготским рыцарем мечом и крестом выгнали восточного кудесника, никто уже не мог стряхнуть с себя этот роскошно вытканный сон; готический estilo florido[стиль флоридо - Флорида направление в испанском готическом искусстве средневековья. (исп.).], ренессансный estilo plateresco, барочный estilo churriguerresco[стиль чурригерреско (исп.).] - все это сплошь архитектурное изукрашивание и вышивание, филигранные позументы и кружева, которые обволакивали, словно в волшебном сне окутывали камень стен, превращая их в причудливо переливающиеся драпировки. Исчез народ, по живет его культура. Страна, самая что ни на есть католическая, так и не перестала быть мавританской.
Все это и еще многое другое вы увидели бы своими глазами на севильской Хиральде.
С Хиральды вам открывается вся Севилья, белая и ясная, так что глазам больно, розовеющая плоскими черепичными крышами, прошитая фаянсовыми куполами и колокольнями, зубчатыми стенами, пальмами и кипарисами, а прямо под вами - огромный, почти чудовищный кров собора: каскады колонн, шпплей, круто изогнутых арок, контрфорсов и башенок, а вокруг неоглядная зеленая и золотая равнина Андалузии, искрящаяся белизной человеческих домиков.
Если глаз у вас зоркий, вы увидите больше того: увидите семьи на дне патио, увидите садики на балконах, на террасах, на плоских крышах - везде, где только можно поставить цветочный горшочек, увидите женщин, . которые поливают цветы или белят беленькой известью белоснежный кубик своего дома, словно весь смысл этой жизни в ее красоте.
Теперь, когда перед нами весь город, заглянем в два места, особенно почитаемых и изукрашенных всеми дарами искусства. Одно из них кафедральный собор. У каждого порядочного кафедрального собора - две функции. Во-первых, он так велик, что порывает все связи с окружающими его домами людей; он стоит среди них, как священный слон среди овец, одинокий и чужеродный - божий утес в гуще людского муравейника. Во-вторых, войти туда-значит сразу же очутиться среди широкого простора, свободно раскинувшегося в утробе города; он шире городской площади, больше базара; из узких улочек, двориков и чуланчиков человеческого жилья вы словно всходите на вершину горы; все эти своды, колонны простор не стесняют, наоборот, еще раздвигают его вдохновенным размахом, оставляя широкую, уходящую в небо пробоину в тесноте средневекового города.
Тут уж дыши полной грудью, вот где тебе раздолье, душа. Вот где во имя божие вздохни с облегчением.
Что там внутри, об этом я уже не буду говорить. Алебастровые алтари и грандиозные решетки, гробница Колумба, резьба, Мурильо, золото и инкрустации, мрамор, барок, ретабло, пюпитры и еще много всяких католических вещей, которые я даже не видел, потому что смотрел на то, что над всем этим - на пять огромных, круто уходящих вверх нефов, на эти божьи корабли, на этот величавый флот, плывущий по сверкающей Севилье; какой груз искусства и культа отягощает борта их, и, несмотря на это, сколько там еще священного и вольного простора!
Второе место - ayuntamiento, то есть - ратуша.
Севильская ратуша снаружи вся расшита рельефами, фестонами и медальонами, гирляндами, колоннами, кариатидами, гербами и масками, а внутри от потолка до пола сплошь покрыта резьбою, балдахинами, позолотой, фаянсом, лепными завитушками и всем добром, какое только могут изготовить мастера всех цехов. Есть что-то помпезное и немного наивное в этом самолюбованье городской общины, в нем что-то от добродушной спесивости бубнового или червонного короля. Эти старые ратуши всегда умиляют меня своим откровенным провозглашением славы и блеска общины; в них, я бы сказал, старая городская демократия воздвигала себе самой трон и украшала его, как алтарь; или - как резиденцию короля.
В наши дни демократия, если и разорится на какойнибудь дворец, то обязательно построит банк или торговый дом. В эпохи менее передовые строили храм и ратушу.
АЛЬКАСАР
Снаружи это средневековая зубчатая стена из голых каменных плит, а внутри - мавританский замок, исписанный стихами из корана и от потолка до пола изукрашенный невообразимыми причудами и чарами Востока. Знайте же, что этот замок из тысячи и одной ночи мавританские зодчие построили для христианских королей. В лето тысяча двести сорок восьмое от рождества Христова (если говорить стилем исторических романов) христианнейший король Фердинанд[Фердинанд II - Арагонский, он же Фердинанд V Католик (1452-1516)-король Арагона с 1472 года. В результате его брака с Изабеллой Кастильской была заключена уния Арагона и Кастилии (1479). Являясь фактически первым королем объединенной Испании, Фердинанд стремился к установлению королевского абсолютизма и опирался на католическую церковь.] в день св. Климента вступил в отвоеванную у мавров Севилью; но совершить этот христианский подвиг помог ему некий Ион аль Ахмар, султан Гренадский, из чего явствует, что религия издавна заключала контракты с политикой. После этого христианский король изгнал из Севильи триста тысяч богом проклятых мусульман по соображениям, разумеется, религиозным и просветительским; но еще целых триста лет потом продолжали мавританские искусники строить христианским королям и идальго дворцы и расписывать стены их своей нежной орнаментикой и куфическими сурами[Куфические суры - главы корана, написанные так называемым куфическим письмом - арабским орнаментальным письмом.] корана, что проливает некоторый свет на вековую борьбу христиан с маврами.
Ну, а если бы мне пришлось описать словами залы, покои и патио Алькасара, я бы взялся за это, как каменщик- сначала навез бы строительный материал: камень, майолику, алебастр, мрамор, драгоценное дерево и целые фуры красивейших слов, чтобы замешать из них стилистический раствор, потом, по-строительски, начал бы снизу, от фаянсовых полов, на которые поставил бы тонкие мраморные колонны, потрудившись больше всего над их основанием и капителью, но особенное внимание обратил бы на стены, облицованные чудесными майоликовыми изразцами, окутанные кружевом алебастра, покрытые нежными, переливчатыми многоцветными арабесками, прорезанные окнами, аркадами, ажурами, павильонами, ахимезами, галереями - целым набором изысканно вычерченных подков, ломаных дуг, кругов и провесов; а надо всем этим раскинул бы потолки, сводики, перекрытия из сталактитов, алебастровых кружев, сеток, звезд, ячеек резьбы, золота и росписи и, проделав все это, устыдился бы своей грубой халтурной работы, ибо так, как это сделано, нельзя описать словами.
А через несколько лет - другое восстание: испанский народ зубами и когтями вцепился во французского завоевателя. Две потрясающие картины Гойи: отчаянное нападение испанцев на мамелюков Мюpara[Мамелюки Мюрата - здесь египетские войска, использованные Наполеоном Бонапартом; Мюрат Иоахим (1771/1815) один из военачальников Наполеона, маршал, командовал французской армией в Испании, жестоко подавлял сопротивление испанского народа.] и казнь испанских повстанцев. В истории живописи нет репортажа, равного им по гениальности и пафосу; при этом Гойя как бы мимоходом овладевает искусством той композиции модерн, которую Мане[Мане Эдуард (1832-1883)-выдающийся французский художник, один из основоположников импрессионизма.] постиг лишь через шестьдесят лет.
"Maja desnuda": ["Маха обнаженная" (исп.).] модернистское откровение в подаче секса. Еще нигде до этого не было в голой натуре столько секса и обнажения.
Конец эротической лжи.
Конец наготы аллегорической. Единственная nudita[нагая (исп.).] кисти Гойи, но обнажения в ней больше, чем в тоннах академического мяса.
Картины из дома Гойи: сценами этого жуткого шабаша украсил художник свой дом. Почти все это неистовой силы рисунок черным по белому полотну; сущий ад, озаренный синими молниями. Колдуньи, уродцы и чудища; человек во всем его мракобесии и скотстве. Гойя, я бы сказал, выворачивает человека наизнанку, смотрит ему в ноздри, в разинутый зев, в кривом зеркале изучает обезображивающую человеческую скверность. Это какой-то ночной кошмар, какой-то визг ужаса и протеста. Не думаю, что Гойя этим забавлялся, скорее - бешено сопротивлялся чему-то. У меня было тягостное ощущение, что из этой истерической преисподней выглядывают рожки католического дьявола и капюшон инквизиции. В Испании тогда отменена была конституция и восстановлена Святая Officium;[инквизиция (исп.).] в судорогах внутренних войн и с помощью обманутой фанатической черни началась кровавая черная реакция деспотизма. Кладовая ужасов Гойи - это исполненный ненависти крик сопротивления и гнева. Ни один революционный политик не швырял в лицо миру такой страстный и желчный протест.
Графические листы Гойи - фельетоны величайшего из журналистов. Сцены мадридской жизни, народные празднества и обычаи, chulas и нищие - сама жизнь, сам народ; "Los Toros" - бой быков во всей своей рыцарской куртуазности, живописности и кровавой жестокости; "Инквизиция" - адский маскарад религии, бичующие и язвительные листы патетического памфлета: "Desastros de la guerra"["Бедствия войны" -"Бедствия войны" (1810-1820),.(исп.).] - страшное обвинение войне, вечный документ, сострадание лютое и безжалостное в своей страстной прямоте; "Caprichos"["Капричос" -"Капричос" (1793-1803)-графические циклы сатирических рисунков Гойи (исп.).] - дикий смех и рыдания Гойи над несчастными, отвратительными и фантастическими созданьями, присвоившими себе бессмертие души.
Люди, слышите, мир еще не воздал должное этому великому художнику, художнику современнейшему из современных, еще не научился его понимать. Этот выкрик, грубый и воинствующий, эта пылкая и патетическая человечность; никакого академизма, никакого художнического штукарства; способность видеть сверху и с изнанки, видеть людей, видеть жизнь, видеть обстановку; слышите, так по-настоящему видеть- означает действовать, драться, выносить приговор и пробуждать. В Мадриде революция: Франсиско Гойя-и-Люсиентес возводит баррикады в Прадо.
Y LOS OTROS
[И другие (исп.).]
Меня уже ничто не может удивить: после Гойи я уж не останавливаюсь, как пораженный, перед творениями мастеров светлых или темных. Один из таких темных, строгих мастеров - Рибера; мне нравятся его костистые старцы и жилистые детины, которым он дает имена мучеников и святых; а вот другой, более светлый мастер, наполовину земной, наполовину спасенный, черный, как монашеская ряса, и белый, как наглаженный стихарь, - это Сурбаран[Сурбаран Франсиско (1598-1654)-выдающийся испанский художник-реалист.], имя у него широкое и плечистое, как и его творенья. Он всю жизнь рисовал монашествующую братию; это все парни кряжистые или же сухонькие, но всегда вытесанные из крепкого дерева, по ним чувствуется, сколько стойкой выдержки, сколько сдержанной мужественности заключалось когда-то в идее иночества. Хотите видеть торжество мужества в его неуклюжей ширококостной стати, в этом его суровом, нелепо обритом сословии? Не глядите на портреты полководцев и королей, а посмотрите на великих монахов благочестивого славного Сурбарана.
Если хотите понять Мурильо[Мурильо Бартоломео Эстеван (1618-1682)-выдающийся испанский живописец; в свои картины на религиозные темы вводил жанровые мотивы и сообщал своим произведениям лирический характер.], отправляйтесь в Севилью, вы увидите, что красота его благодатная нега Севильи. Святые девы Мурильо в теплом и мягком сиянье ведь это же кроткие нежные севильянки, девушки милые и достойные; и возвеличил любезный дон Эстебан небеса тем, что нашел свой рай в Андалузии. Рисовал он и прелестных кудрявых мальчиков из Трианы или какого-нибудь barrio;[предместья (исп.).] теперь эти мальчики рассеяны по всем музеям мира, но в Испании они и сейчас такие же, с невероятно шумной непосредственностью озоруют на всех paseos[проспектах (исп.).] и plazas; [площадях (исп.).] а как только завидят иностранца, желающего поглядеть на мальчиков Мурильо, бегут к нему отовсюду с воинственным криком и начинают выманивать pesetas[песеты (исп.).] и perros[перро (исп.).] по бесстыжей и искони свойственной ребятишкам юга привычке попрошайничать.
И когда я сейчас мысленно подвожу итог всему, что я видел в искусстве Испании, когда вспоминаю этих восковых Иисусов и пестро расцвеченные статуи со всеми аксессуарами замученного растерзанного тела, надгробия, от которых чуть ли не пахнет тлением, портреты, чудовищные и неумолимые - боже милостивый, какой это паноптикум! Испанское искусство словно дало обет показать человека таким, как он есть, с ужасающей убедительностью и почти с пафосом: вот Дон-Кихот! а вот король! вот уродец! Смотрите- вот человек! Быть может, в этом сказалось католическое непризнание нашей грешной и бренной земной оболочки, быть может...
Но погодите, я еще буду говорить о маврах.
Нельзя себе представить даже, какие это были искусники: их tapisserie[шпалеры (франц.).], их краски, их архитектурные кружева и сводики, весь этот блеск и волшебство - какая изысканность, какая неистощимая творческая сила, какая пластическая культура! Но человек был для них по корану запретен; они не смели воспроизводить человека или создавать идолов по его образу и подобию. И только христианская вновь завоеванная Испания принесла с крестом и образ человека. И, должно быть, с этого времени, должно быть, оттого, что проклятье корана было, наконец, снято с образа человека, вошел он в испанское искусство с такой настойчивой и даже страшной силой. Страна, так непередаваемо живописная, Испания до самого девятнадцатого века не знала пейзажной живописи - только изображения человека: человека на дереве креста, человека, облеченного властью, человека урода, человека мертвого и разлагающегося... Вплоть до апокалиптического демократизма Франсиско де Гойя-и-Люсиентес.
АНДАЛУЗИЯ
Признаюсь честно, когда я проснулся в вагоне и прежде всего посмотрел в окно, я совсем забыл, где я: вдоль полотна тянулось что-то похожее на живую изгородь, а за ней ровное бурое поле, из которого там и сям торчали какие-то растрепанные деревья. У меня было ясное и успокоительное ощущение, что я где-то на пути между Братиславой и Новыми Замками[Новые замки - город в Словакии.], и я стал одеваться и умываться, громко насвистывая "Кисуца, Кисуца" ["Кисуца, Кисуца" - популярней словацкая народная песня.] и другие подобные песенки.
И только, исчерпав свой богатый запас народных песен, я разглядел, что живая изгородь - вовсе не изгородь, а густая поросль двухметровых опунций, тучных алоэ и каких-то чахлых пальмочек, скорее всего хамеропс, и что растрепаншле деревья - финиковые пальмы, а эта бурая распаханная равнина, судя по всему, - Андалузия.
Как видите, друзья, где б вы ни ехали: по распаханной пампе, по австралийской кукурузной плантации или по пшеничным полям Канады - везде это будет то же, что и под Колином или Бржецлавом[Бржецлав - город в Чехии.].
Нескончаемо разнообразие природы, и люди разнятся по языку, цвету волос и тысяче всяких обычаев, и только труд крестьянина - везде один и тот же, везде покрывает лицо земли одинаково ровными, аккуратными бороздами. Разными будут дома и церкви, и даже телеграфные столбы в каждой стране другие, но распаханное поле - везде одинаково: в Пардубице такое же, как и в Севилье. И в этом чтото великое и немножко однообразное.
Однако должен заметить, что андалузский крестьянин не шагает по земле, как наш, тяжело и размашисто, андалузский крестьянин едет на ослике, и вид у него невероятно библейский и комический.
CALLES SEVILLANAS
[Севильские улицы (исп.).]
Бьюсь об заклад на бутылку aljarafe[постного масла (оливкового) (исп.).] или чего угодно, что любой гид, любой журналист, даже любая путешествующая барышня не назовет Севилью иначе, как "нежно-ласковой". Есть фразы и определения с одним неприятным въедливым свойством: в них заключена правда. Вот хоть убейте меня или обзовите пустословом, дешевым краснобаем а Севилья всетаки нежно-ласковая. Тут уж ничего не поделаешь, по-другому это не назовешь. Нежно-ласковая - да и все тут; что-то веселое, нежное так и играет в уголках глаз и уст ее.
Оттого, может быть, что эта уличка такая узкая и беленькая, словно ее белят каждую субботу. Или, может быть, оттого, что из всех окон, сквозь все решетки так и лезут цветы, пеларгонии и фуксии, пальмочки и всякая цветущая и кудрявая зелень. Через улицу от крыши к крыше еще с лета протянуты парусиновые полотнища, прорезанные лазурью неба, как синим ножом, и вы идете будто и не по улице, а по уставленному цветами коридору дома, где ждут вас в гости; вот сейчас на углу кто-то пожмет вам руку и скажет: "Как это мшю, что вы пришли", или "Que tal"["Как поживаете" (исп.).], или еще что-нибудь такое же нежно-ласковое.
И так тут по-домашнему чисто, пахнет цветами и постным маслом, шипящим на сковородах, каждые решетчатые воротца ведут в маленький райский сад, который зовется патио, есть тут и собор с майоликовым куполом и с таким пышным порталом, словно всю жизнь не кончается великий праздник, и надо всем этим - светлый минарет Хиральды. А эта узкая петляющая уличка называется Sierpes, должно быть потому, что вьется, как змея; тягучей тоненькой струйкой вливается в нее севильская жизнь: клубы, распивочные, лавки, полные кружев и цветастых шелков, кабальеро в светлых андалузских сомбреро -уличка, куда не смеют заезжать повозки, потому что тут слишком много людей; они потягивают вино, разговаривают, заходят в лавки, смеются словом, под разными предлогами не делают ровно ничего. И еще тут есть кафедральный собор, вросший в старый квартал между домами и патио, так что откуда ни посмотри - видна только его часть, словно он так велик, что взгляд смертного не может его охватить целиком.
Потом еще какой-то изразцовый соборик, небольшие дворцы, со светлыми, веселящими глаз фасадами, аркады и балконы, чеканные решетки, зубчатая стена, за которой виднеются пальмы и широколистые музы - везде что-нибудь красивое, везде уголок, в котором тебе так хорошо и который ты бы хотел сохранить в памяти на всю жизнь. Вспомнишь когда-нибудь тот деревянный крест на маленькой площади, белой и тихой, как келья девы в монастыре, милые и кроткие barrios[предместья (исп.).], с самыми узкими уличками и самыми красивыми крошечными площадями на свете...
Да, все это было, был сумрак, и дети на улицах плясали севильяну под ангельские звуки шарманки; там где-то есть casa de Murillo[дом Мурильо (исп.).] - боже, если бы я жил там, я бы мог писать только вещи, полные радости, неги; и неподалеку красивейшее место на земле, называется оно Plaza de Dona Elvira[Площадь доньи Эльвиры (исп.).] или Plaza de Santa Cruz[Площадь св. Креста (исп.).], впрочем, это, кажется, два места, и уж не знаю, какое красивее, и не стыжусь признаться, что чуть не плакал там от восторга и от утомления.
Желтые и красные фасады, зеленый сад посередине - сад из фаянса, буксов, мирт, детей и олеандров, - чеканный крест, вечерний колокольный перезвон; и, потрясенный всем этим, я, недостойный, восклицаю: "Боже, ведь это сон! это сказка!.."
А потом остается только молчать и раствориться во всей этой красоте. Быть бы тебе молодым и красивым, иметь прекрасный голос, ухаживать за красоткой в мантилье - большего, кажется, уж и не надо. Достаточно одной красоты. Красоты бывают разные; прелесть Севильи - особенно сладостная и роскошная, интимная, любовная, какая-то по-женски теплая, с крестиком на груди, благоухает миртой и табаком, блаженно раскинулась в сладострастной неге. Словно это не улички и площади, а коридоры и патио в доме счастливых людей; так и хочется идти на цыпочках, но никто вас не станет спрашивать: "Что вам здесь нужно, caballero indiscrete? [нескромный кабальеро (исп.).]"
(Есть там один большой коричневый дворец, богато изукрашенный, в стиле барокко; я думал, это королевский замок, а оказалось, что это государственная табачная фабрика - та самая, на которой крутила сигареты Кармен. Таких Кармен там и сейчас сколько угодно, за ухом у них цветок олеандра, и живут они в Триане, дон Хосе стал жандармом в треугольной шляпе, а испанские сигареты и теперь очень крепкие и черные, оттого, наверное, что их делают жгуче-черные девушки из Трианы.)
REJAS Y PATIOS
Если севильские улицы похожи на коридоры и дворики, то окна людских жилищ похожи на птичьи клетки, развешанные по стенам. Все они зарешечены и выдаются вперед; решетки называются rejas, и некоторые так изумительно выкованы спиралями, пальметтами и разными затейливо перегнутыми и перекрещенными прутьями, что действительно остается только петь под ними серенаду о sus ojitos negros или о mi triste corazon[о ее черных глазах или с моем печальном сердце (исп.).] (м-брум-брум, м-брум-брум,под аккомпанемент гитары).
Oiga, nina:
Para cantarte mis penas
hago ha-ablar mi guitarra;
Si no entiendes lo que dice-e
no digas que tienes alma (м-брум).
[Слушай же, девочка:
Чтобы спеть тебе о моих муках,
заставил я заговорить свою гитару;
если тебе непонятен язык ее,
не говори, что у тебя есть душа (исп.).]
Ибо вы даже не представляете себе, до чего выигрывает такая nina, когда она, как редкостная птичка, виднеется из-за решетки.
Вообще, кажется, кованые решетки - национальное испанское искусство; мне в жизни не выкрутить и не выплести из слов ничего, что могло бы сравниться с решеткою храма, а что касается светских решеток, то у каждого дома вместо дверей - красивая решетка, окна так и подмаргивают решетками, с решетчатых балконов свисают лианы цветов, из-за чего вся Севилья походит на мусульманский гарем, на клетку птицы, или нет, постойте: походит на музыкальный инструмент, обтянутый струнами, и их перебирают глаза ваши, аккомпанируя серенаде своего восхищения. Решетка в Севилье не загораживает - она обрамляет; это декоративная рамка, в которой виден дом. Ах, до чего же хорош вид на севильское патио, на беленькие сени, выложенные фаянсом, на открытый дворик, выстланный цветами и пальмами, этот маленький рай человеческих семей!
Дом за домом дышит на вас тенистой прохладой своего патио; и даже в самом бедном домике, пусть на кирпичной настилке, - крошечные зеленые джунгли цветочных горшков, всякие там аспидистры, олеандры, мирта, вероника, словно брызжущая из земли драцена и еще разная дешевенькая райская ботва, а на стенах вдобавок висят горшочки с традесканцией, аспарагусом, карделином и паникумом и клетки с птицами, а во дворике на соломенном кресле отдыхает какая-нибудь почтенная матушка; а ведь есть и патио, выложенные майоликой, окруженные прелестными аркадами, где журчит фаянсовый фонтанчик и раскрывают свои веера латания и хамеропс, раскидывают непомерно длинные листья музы, кокосы, кентии и фениксы из густой листвы филодендронов, аралии, кливии, юкки и эвонимуса, да еще папоротников, мезембриантемумов, бегонии, камелии и прочей кудрявой, перистой, саблевидной и буйной листвы потерянного рая. И все это размещено в горшочках во дворике величиной с ладошку, и каждый домик кажется вам дворцом, когда вы сквозь красивую решетку заглядываете в его патио, напоминающее рай и знаменующее семейный очаг.
Семья и семейный очаг. Везде на свете есть семьи и жилища, но лишь в двух уголках Европы люди создали семейный очаг в особенно полном, традиционном и поэтическом смысле слова. Один такой уголок - старая Англия, заросшая плющом, с ее каминами, мягкими креслами, книгами; другой уголок Испания с обрамленным решеткою видом на царство супруги, на средоточие жизни семьи, на цветущее сердце дома.
В этой пылкой и теплой стране нет семейного очага - есть семейное патио, в нем вы видите семейный уют, детей, каждодневный праздник человеческой жизни. И держу пари, что тут хорошо быть женщиной, ибо она коронована славою и величием семейного патио, венчана пальмами, лаврами и миртами. Я убежден, что красота дома - своего рода могучее прославленье жены; оно возглашает ее устав, возвеличивает достоинство и украшает трон ее. Я имею в виду не тебя, большеглазая muchacha, а твою матушку, почтенную даму с усиками, восседающую на соломенном кресле, в честь которой я и пишу эти строки.
ХИРАЛЬДА
Хиральда - опознавательный знак Севильи; она так высока, что видна отовсюду. Если, блуждая по свету, вы увидите высоко над крышами галерею и башенку Хиральды - знайте, что вы в Севилье, за что воздайте хвалу добрым джинам и святым угодникам.
Итак, Хиральда - это мавританский минарет с христианскими колоколами, увитый всякими красотами арабской орнаментации, на самом верху ее - статуя Веры, а низ ее сложен из римских и вестготских каменных плит. Это как во всей Испании: римский фундамент, мавританское великолепие и католический смысл. Рим почти не принес сюда своей городской цивилизации, но оставил тут нечто более долговечное: латинского земледельца, а следовательно, латинский язык. И вот в эту-то латинскую провинцию вторглась высокоразвитая блестящая, почти декадентская культура мавров. По манере своей это была культура парадоксальная: и в тончайшей своей изысканности сохраняла она кочевнический дух. По дворцам и замкам мавров всегда узнаете исконных обитателей шатра. Мавританское патио - это сладостный образ оазиса; журчащий фонтанчик испанского дворика и поднесь воплощает мечту кочевника о прохладных родниках; сад из цветочных горшков - сад переносный.
Обитатель шатра свернет свой дом со всем его убранством и роскошью и взвалит на осла, поэтому дом его из текстиля, а роскошь его филигранная. Шатер - вот его замок; он устлан всяческим великолепием и славою, но великолепие это такое, что его можно вынести на спине: оно тканое, оно вышитое, оно вязанное из козьей или бараньей шерсти. Дворцы кочевников - из крашеных нитей, и мавританская архитектура сохраняла изысканнейшую красоту и плоскость ткани. Вот и возводил такой мавр кружевные аркады и вышитые своды и стены, затканные орнаментом. И хоть не мог он скатать Хиральду и вывезти на вьючных мулах, покрыл ее стены ковровым узором и тонким плетеньем, словно сидел, поджав под себя ноги, и всю ее выткал и вышил. И когда потом латинский земледелец с вестготским рыцарем мечом и крестом выгнали восточного кудесника, никто уже не мог стряхнуть с себя этот роскошно вытканный сон; готический estilo florido[стиль флоридо - Флорида направление в испанском готическом искусстве средневековья. (исп.).], ренессансный estilo plateresco, барочный estilo churriguerresco[стиль чурригерреско (исп.).] - все это сплошь архитектурное изукрашивание и вышивание, филигранные позументы и кружева, которые обволакивали, словно в волшебном сне окутывали камень стен, превращая их в причудливо переливающиеся драпировки. Исчез народ, по живет его культура. Страна, самая что ни на есть католическая, так и не перестала быть мавританской.
Все это и еще многое другое вы увидели бы своими глазами на севильской Хиральде.
С Хиральды вам открывается вся Севилья, белая и ясная, так что глазам больно, розовеющая плоскими черепичными крышами, прошитая фаянсовыми куполами и колокольнями, зубчатыми стенами, пальмами и кипарисами, а прямо под вами - огромный, почти чудовищный кров собора: каскады колонн, шпплей, круто изогнутых арок, контрфорсов и башенок, а вокруг неоглядная зеленая и золотая равнина Андалузии, искрящаяся белизной человеческих домиков.
Если глаз у вас зоркий, вы увидите больше того: увидите семьи на дне патио, увидите садики на балконах, на террасах, на плоских крышах - везде, где только можно поставить цветочный горшочек, увидите женщин, . которые поливают цветы или белят беленькой известью белоснежный кубик своего дома, словно весь смысл этой жизни в ее красоте.
Теперь, когда перед нами весь город, заглянем в два места, особенно почитаемых и изукрашенных всеми дарами искусства. Одно из них кафедральный собор. У каждого порядочного кафедрального собора - две функции. Во-первых, он так велик, что порывает все связи с окружающими его домами людей; он стоит среди них, как священный слон среди овец, одинокий и чужеродный - божий утес в гуще людского муравейника. Во-вторых, войти туда-значит сразу же очутиться среди широкого простора, свободно раскинувшегося в утробе города; он шире городской площади, больше базара; из узких улочек, двориков и чуланчиков человеческого жилья вы словно всходите на вершину горы; все эти своды, колонны простор не стесняют, наоборот, еще раздвигают его вдохновенным размахом, оставляя широкую, уходящую в небо пробоину в тесноте средневекового города.
Тут уж дыши полной грудью, вот где тебе раздолье, душа. Вот где во имя божие вздохни с облегчением.
Что там внутри, об этом я уже не буду говорить. Алебастровые алтари и грандиозные решетки, гробница Колумба, резьба, Мурильо, золото и инкрустации, мрамор, барок, ретабло, пюпитры и еще много всяких католических вещей, которые я даже не видел, потому что смотрел на то, что над всем этим - на пять огромных, круто уходящих вверх нефов, на эти божьи корабли, на этот величавый флот, плывущий по сверкающей Севилье; какой груз искусства и культа отягощает борта их, и, несмотря на это, сколько там еще священного и вольного простора!
Второе место - ayuntamiento, то есть - ратуша.
Севильская ратуша снаружи вся расшита рельефами, фестонами и медальонами, гирляндами, колоннами, кариатидами, гербами и масками, а внутри от потолка до пола сплошь покрыта резьбою, балдахинами, позолотой, фаянсом, лепными завитушками и всем добром, какое только могут изготовить мастера всех цехов. Есть что-то помпезное и немного наивное в этом самолюбованье городской общины, в нем что-то от добродушной спесивости бубнового или червонного короля. Эти старые ратуши всегда умиляют меня своим откровенным провозглашением славы и блеска общины; в них, я бы сказал, старая городская демократия воздвигала себе самой трон и украшала его, как алтарь; или - как резиденцию короля.
В наши дни демократия, если и разорится на какойнибудь дворец, то обязательно построит банк или торговый дом. В эпохи менее передовые строили храм и ратушу.
АЛЬКАСАР
Снаружи это средневековая зубчатая стена из голых каменных плит, а внутри - мавританский замок, исписанный стихами из корана и от потолка до пола изукрашенный невообразимыми причудами и чарами Востока. Знайте же, что этот замок из тысячи и одной ночи мавританские зодчие построили для христианских королей. В лето тысяча двести сорок восьмое от рождества Христова (если говорить стилем исторических романов) христианнейший король Фердинанд[Фердинанд II - Арагонский, он же Фердинанд V Католик (1452-1516)-король Арагона с 1472 года. В результате его брака с Изабеллой Кастильской была заключена уния Арагона и Кастилии (1479). Являясь фактически первым королем объединенной Испании, Фердинанд стремился к установлению королевского абсолютизма и опирался на католическую церковь.] в день св. Климента вступил в отвоеванную у мавров Севилью; но совершить этот христианский подвиг помог ему некий Ион аль Ахмар, султан Гренадский, из чего явствует, что религия издавна заключала контракты с политикой. После этого христианский король изгнал из Севильи триста тысяч богом проклятых мусульман по соображениям, разумеется, религиозным и просветительским; но еще целых триста лет потом продолжали мавританские искусники строить христианским королям и идальго дворцы и расписывать стены их своей нежной орнаментикой и куфическими сурами[Куфические суры - главы корана, написанные так называемым куфическим письмом - арабским орнаментальным письмом.] корана, что проливает некоторый свет на вековую борьбу христиан с маврами.
Ну, а если бы мне пришлось описать словами залы, покои и патио Алькасара, я бы взялся за это, как каменщик- сначала навез бы строительный материал: камень, майолику, алебастр, мрамор, драгоценное дерево и целые фуры красивейших слов, чтобы замешать из них стилистический раствор, потом, по-строительски, начал бы снизу, от фаянсовых полов, на которые поставил бы тонкие мраморные колонны, потрудившись больше всего над их основанием и капителью, но особенное внимание обратил бы на стены, облицованные чудесными майоликовыми изразцами, окутанные кружевом алебастра, покрытые нежными, переливчатыми многоцветными арабесками, прорезанные окнами, аркадами, ажурами, павильонами, ахимезами, галереями - целым набором изысканно вычерченных подков, ломаных дуг, кругов и провесов; а надо всем этим раскинул бы потолки, сводики, перекрытия из сталактитов, алебастровых кружев, сеток, звезд, ячеек резьбы, золота и росписи и, проделав все это, устыдился бы своей грубой халтурной работы, ибо так, как это сделано, нельзя описать словами.