______________
   * Музыкальный инструмент вроде волынки.
   ** Странствующий певец.
   Я и Юлико последовали туда за взрослыми.
   - Как вы хорошо плясали, Нина; куда лучше всех этих девушек, - шепнул мне восторженно мой двоюродный брат. - Я бы хотел научиться плясать так же.
   "Куда тебе, с твоими кривыми ногами!" - хотелось крикнуть мне, но, вспомня обещание, данное мною отцу, я сдержалась.
   Лезгины расселись по тахтам и подушкам. Слуги поставили между ними дымящиеся куски баранины, распространяющие вкусный аромат, блюда с пряными сладостями, кувшины с душистым щербетом* и с какою-то переливающеюся янтарною влагою, которую они пили, вспоминая Аллаха.
   ______________
   * Лакомство на Востоке.
   Девушки одна за другою выходили на середину и с пылающими лицами и блестящими глазами отплясывали лезгинку. К ним присоединялись юноши-лезгины, стараясь превзойти друг друга в искусстве танцев. Только юный бек Израил, жених Бэллы, сидел задумчивый между дедом Магометом и своим отцом наибом. Мне было почему-то жаль молоденького бека, жаль и Бэллу, связанных навеки друг с другом по желанию старших, и я искренно пожелала им счастья...
   Лезгинка кончилась, и выступил сазандар со своей чиунгури*.
   ______________
   * Род гитары.
   Он тихо провел рукой по струнам своего инструмента, и запели струны, которым вторил молодой и сочный голос сазандара.
   Он пел о недавнем прошлом, о могучем черном орле, побежденном белыми соколами, о кровавых войнах и грозных подвигах лихих джигитов... Мне казалось, что я слышала и вой пушек и ружейные выстрелы в сильных звуках чиунгури... Потом эти звуки заговорили иное... Струны запели о белом пленнике и любви к нему джигитской девушки. Тут была целая поэма с соловьиными трелями и розовым ароматом...
   И седые, важные лезгины, престарелые наибы соседних аулов, и гордые беки слушали, затаив дыхание, смуглого сазандара...
   Он кончил, и в его ветхую папаху, встретившую не одну непогоду под открытым небом, посыпались червонцы.
   Между тем наступал вечер. Запад заалел нежным заревом. Солнце пряталось в горы...
   Бек Израил первый встал и ушел с пира; через пять минут мы услышали ржание коней и он с десятком молодых джигитов умчался из аула в свое поместье, лежавшее недалеко в горах. Дед Магомет, взволнованный, но старавшийся не показывать своего волнения перед гостями, пошел на половину Бэллы. Я, Юлико и девушки - подруг невесты последовали за ним.
   Там он трогательно простился с дочерью. В первый раз я увидела слезы в глазах хорошенькой Бэллы.
   - Да будет благословенье Аллаха над моей голубкой, - тихим, растроганным голосом произнес старик и положил руку на черную головку молодой девушки, припав шей на его грудь.
   Потом мы провожали Бэллу, усадили ее в крытую арбу, всю закутанную от любопытных глаз непроницаемой чадрою. В один миг ее окружили полсотни всадников из лучших джигитов аула Бестуди.
   - Прощай, Нина, прощай, миленькая джаным, прощай, бирюзовая! - успела она шепнуть мне и наскоро прижалась мокрой от слез щекой к моему лицу.
   Лошади тронулись. Заскрипела арба, заскакали с диким гиканьем всадники, джигитуя всю дорогу от аула до поместья наиба.
   Вот она дальше, дальше эта тяжелая, скрипучая арба, окруженная гарцующими горцами. Вот еще раз мелькнула своим белым полотняным верхом и исчезла за горным утесом...
   Мы вернулись в саклю. Пустой и неуютной показалась мне она по отъезде Бэллы.
   - Да... да... - поймав мой тоскующий взор, произнес загрустивший, как-то разом осунувшийся дедушка, - двенадцати лет не минуло, как одна дочь упорхнула, а теперь опять, другая... Обе важные, обе княгини, обе в золоте и довольстве... А что толку? Что мне осталось?
   - Я тебе осталась, дедушка Магомет. Я, твоя Нина, осталась тебе! пылко вырвалось у меня, и я обвила сильную шею старика моими слабыми, детскими руками.
   Он заглянул мне в глаза внимательным и острым взглядом. Должно быть, много любви и беззаветной ласки отразилось в них, если вдруг теплый луч скользнул по его лицу и он, положив мне на лоб свою жесткую руку, прошептал умиленно:
   - Спасибо тебе, малютка. Храни тебя Аллах за это, белая птичка из садов рая!
   Глава VI
   У княгини. Хвастунишка.
   Паж и королева. Ночные страхи
   Гнездышко опустело... Выпорхнула пташка. Смолкли веселые песни в сакле Хаджи-Магомета, не слышно в ней больше веселого смеха Бэллы...
   Мы с Юлико и Анной навестили на другой день молодую княгиню в ее поместье. Настоящим земным раем показался нам уголок, где поселилась Бэлла. Поместье Израила и его отца лежало в чудесной лесистой долине, между двумя высокими склонами гор, образующими ущелье. Весь сад около дома был полон душистых и нежных азалий; кругом тянулись пастбища, где без призора паслись стада овец. Табун лучших горных лошадок гулял тут же.
   Новая родня Бэллы жила отдельно, в большом доме, в версте от сакли Израила.
   Мы застали Бэллу за рассматриванием подарков, присланных ей накануне моим отцом. Она была в расшитом серебром бешмете, с массою новых украшений и ожерелий на шее, и перебирала в руках золотые нити, украшенные камнями, тихо, радостно смеясь. Ее юный муж сидел подле на корточках и тоже смеялся весело и беспечно.
   - Они совсем точно дети, смотри! - шепнула я Юлико с важностью взрослой, чем несказанно насмешила молодую.
   - Здравствуй, джаным, здравствуй, княжич! - вскрикнула она, целуя нас и не переставая смеяться.
   По ее лицу я заметила, что она счастлива.
   Через пять минут она уже сорвалась с персидской тахты и с визгом гналась за мной по долине, начинавшейся за садом. Израил, забыв свое княжеское достоинство, следовал за нами, бегло оглядываясь, не видит ли кто-нибудь из нукеров дикую скачку своего бека. И Бэлла и Израил гораздо более походили на детей, нежели одиннадцатилетний Юлико, ушедший весь в презрительное созерцание нашей забавы. Я могла радоваться от души, что не теряю Бэллы, шалуньи Бэллы, горной козочки-попрыгуньи, незаменимого товарища моих детских проделок.
   Пред моим отъездом она неожиданно стала серьезной.
   - Скажи отцу, - произнесла она, и глаза ее в эту минуту были торжественны и горды, - что я и мой господин, - тут она метнула взором в сторону Израила, столь похожего на господина, сколько Юлико на горного оленя, - что мой господин ждет его к себе.
   - И что сказать еще, Бэлла?
   - Скажи ему то, что видела и... ну, - что счастлива Бэлла... скажи, что хочешь, маленькая джаным!
   - Прощайте, княгиня! - неожиданно расшаркался перед нею Юлико с грацией и важностью маленького маркиза.
   Она не поняла сначала, потом так и прыснула со смеху и, обхватив его за курчавую голову, вьюном закружилась по сакле.
   - Однако княгине Бэлле не мешает поучиться хорошим манерам! - говорил мне на обратном пути мой двоюродный братец.
   - Сиди смирно, а то ты скатишься в пропасть, - презрительно оборвала я его, обиженная за моего друга, отодвигаясь от Юлико в самый угол коляски.
   * * *
   - Ну, что Бэлла?
   - Что княгиня?
   - Много стада?
   - Большой табун?
   - Есть новые ожерелья?
   Этими вопросами забросали нас Еме, Зара, Салеме, Фатима и другие подруги Бэллы, ожидавшие нас при въезде в аул. Они проводили нас до сакли деда и с любопытством слушали мои рассказы о житье молодой княгини.
   - Слава Аллаху, если дочь моя счастлива... - сказал дед Магомет, направляясь к своему приятелю-мулле, которому он сообщал все свои и радости и невзгоды.
   С его уходом опять посыпались на мою голову расспросы юных джигиток.
   - А велика ли сакля бека?
   - Много оружия?
   - А нукеров много?
   Я еле успевала отвечать на вопросы молодых татарок.
   - О, как бы я хотела, волею Аллаха, быть на месте Бэллы! - искренно воскликнула миловидная, розовенькая Салеме, всплеснув руками.
   - Что она говорит? - спросил Юлико, который не понимал языка лезгинов.
   Я перевела ему слова девушки.
   - Есть чему завидовать! - презрительно сказал он. - Вот у бабушки моей в Тифлисе действительно несметные богатства. У нас там дом в три этажа, сплошь засыпанный разными драгоценностями! Мы ели на золотых блюдах, а за одну только рукоятку дедушкиного кинжала можно получить целый миллион туманов*. А сколько слуг было у бабушки... В саду били фонтаны сладкого вина, а вокруг них лежали груды конфет...
   ______________
   * Туман - 10 рублей.
   - Вино запрещено Кораном*, - вмешалась Зара, прерывая вранье моего кузена.
   ______________
   * Священный завет мусульман.
   - Грузинам оно не запрещено. Только глупые магометане могут верить подобным запретам.
   - Не смей оскорблять веру наших отцов! - крикнула Зара, и глаза ее загорелись злыми огоньками.
   - Кто смеет говорить это мне, князю Юлико Джаваха? - ответил он и надменно обвел маленькими мышиными глазками собрание девушек.
   - Перестань, Юлико, - шепнула я ему, - перестань, это может дурно кончиться для тебя!
   - Да как же она смеет так относиться ко мне, природному грузинскому князю!
   - Да какой ты князь! - недобро рассмеялась Зара. - Разве такие князья бывают? Вот наиб - князь... видный, высокий, усы в палец, глаза, как у орла... А ты маленький, потешный, точно безрогий горный козел с переломанными ногами.
   И все три девушки, довольные остротой подруги, залились громким, бесцеремонным смехом.
   Что-то кольнуло мне в сердце. Жалость ли то была, или просто родовитая гордость, не позволяющая оскорблять в моем присутствии члена семьи Джаваха, но, не отдавая себе отчета, я близко подошла к Заре и крикнула ей, заглушая ее обидный смех:
   - Стыдись, Зара! Или в лезгинском ауле забыли обычаи гостеприимства Дагестанской страны?
   Зара вся вспыхнула и смерила меня взглядом. На минуту воцарилось молчание. Потом она подхватила со злым смехом:
   - А ты чего заступаешься за этого ощипанного козленка?.. Или он уделяет тебе от своего богатства? Или ты служишь унаиткой* в сакле его бабки?
   ______________
   * Крепостная служанка, рабыня.
   Это было уже слишком... Моя рука невольно схватилась за рукоятку кинжала, висевшего на поясе. Однако я сдержалась и, чувствуя, как бледнею от оскорбленной гордости и гнева, твердо произнесла:
   - Знай, что никогда ничем нельзя подкупить княжну Нину Джаваха!
   - Княжну Нину Джаваха, - как эхо, повторил за мною чей-то голос.
   Живо обернувшись, я увидела маленького, сгорбленного, желтого старика в белой чалме* и длинной мантии, стоявшего неподалеку.
   ______________
   * Головной убор мусульман.
   Что-то жуткое было в выражении его острых глаз, скользивших по нашим лицам.
   - Это мулла... - шепнула мне Еме, и все девушки разом встрепенулись и опустили головы в знак уважения к его священной особе.
   Мулла приблизился. Я не без тайного волнения смотрела на заклятого врага моего отца, на человека, громившего мою мать за то, что она перешла в христианскую веру, несмотря на его запрещение.
   - Приблизься, христианская девушка... - чуть внятным от старости голосом произнес мулла.
   Я подошла к нему не без тайного волнения и смело взглянула в его глаза.
   - Хороший, открытый взгляд... - произнес он, кладя мне на лоб свою тяжелую руку. - Да останется он, волею Аллаха, таким же честным и правдивым во всю жизнь... Благодаренье Аллаху и пророку, что милосердие их не отвернулось от дочери той, которая преступила их священные законы... А ты, Леила-Зара, - обратился он к девушке, - забыла, должно быть, что гость должен быть принят в нашем ауле, как посол великого Аллаха!
   И, сказав это, он кивнул мне едва заметно головою я пошел, опираясь на палку.
   Когда вечером я спросила дедушку Магомета, что значит эта любезность старого муллы, - он сказал тихим, грустным голосом:
   - Я говорил, дитя мое, с муллою. Он слышал твой разговор и остался доволен твоими мудрыми речами в споре с нашими девушками. Он нашел в тебе большое сходство с твоею матерью, которую очень любил за набожную кротость в ее раннем детстве. Ради твоих честных, открытых глазок и твоего мудрого сердечка простил он моей дорогой Марием... Много грехов отпускается той матери, которая сумела сделать своего ребенка таким, как ты, моя внучка-джаным, моя горная козочка, моя ясная звездочка с восточного неба!
   И целый поток ласкательных слов полился из уст деда, и казалось, никогда еще не была так дорога ему его маленькая внучка Нина!
   В тот же вечер мы уехали. Все население Бестуди высыпало нас провожать. Бек-наиб дал нам двух нукеров в провожатые, но Абрек смело заявил, что дорога спокойна и что на нем одном лежит забота доставить маленькую княжну и княжича его начальнику.
   - Прощай, деда, прощай, милый! - еще раз обняла я старика на пороге сакли и вскочила в коляску между Анной и Юлико.
   - Прощай, милая пташка из садов Магомета! - ласково ответил дед, и коляска затряслась по кривым улицам аула.
   Из поместья бека Израила нам навстречу неслись два всадника, сверкая в лучах заходящего солнца серебряными рукоятками поясного оружия. Когда они приблизились, мы узнали в них Бэллу и Израила.
   - Прощай, джанночка, не могла не проводить тебя.
   И свесившись со своего расшитого шелками и золотом седла, Бэлла звонко чмокнула меня в обе щеки.
   - Бэлла! душечка, спасибо!
   - Чего спасибо! не тебе радость... мне радость, - быстро затараторила она по своему обыкновению. - Говорю сегодня Израилу - едем: Нина уезжает, проводим на конях... Он боится... коней взять из табуна боится без отцова спросу... "Ну, я возьму", - говорю... И взяла... Чего бояться... не укусит отец...
   И оба звонко расхохотались, сами не зная чему - тому ли, что отец их не может кусаться, или что оба они молоды, счастливы и что вся жизнь улыбается им, как интересная сказка с чудесным началом.
   Они долго провожали нас... Солнце уже село, когда Бэлла еще раз обняла меня и погнала лошадей назад.
   Я привстала в коляске, несмотря на воркотню Анны, и смотрела на удаляющиеся силуэты двух юных и стройных всадников.
   Между тем надвигалась ночь, и Анна, при помощи молчаливого Андро, постлала нам постели в коляске. Я зарылась в подушки и готовилась уже заснуть, как вдруг почувствовала прикосновение чьих-то тоненьких пальчиков к моей руке.
   - Нина, - послышался мне тихий шепот, - ах, Нина, не засыпайте, пожалуйста, мне так много надо поговорить с вами!
   - Ну, что еще? - высунулась я из-под покрывавшей меня теплой бурки, все еще сердитая на своего двоюродного братца.
   - Ради Бога, не засыпайте, Нина! - продолжал умоляющий голос. - Вы на меня сердитесь? - добавил Юлико торопливо.
   - Я не люблю лгунишек! - гордо бросила я.
   - Я больше не буду... Ниночка, клянусь вам... - горячо залепетал мальчик, - я сам не знаю, что сделалось со мною... Мне просто хотелось подурачить глупых девочек... а они оказались умнее, чем я думал! Не сердитесь на меня... Если б вы знали, до чего я несчастлив!
   И вдруг самым неожиданным образом мой кузен, этот надменный маленький гордец с манерами маркиза, разрыдался совсем по-детски, вытирая слезы бархатными рукавами своей щегольской курточки.
   Вмиг бурка, укутывавшая меня, полетела в угол коляски на колени сладко храпевшей Анны, и я, усевшись подле плакавшего мальчика, гладила его спутанные кудри и говорила задыхающимся шепотом:
   - Что ты? что ты? тише, разбудишь Анну... Перестань, Юлико, что с тобою? Ну, я не сержусь на тебя, ну, право же не сержусь! Ах, какой ты...
   - Не сердитесь, правда? - спросил он, всхлипывая.
   - Я всегда говорю одну только правду! - гордо ответила я. - Да что с тобою? О чем ты плакал?
   - Ах, Нина! - порывисто вырвалось у него, - если б вы знали, как мне тяжело, когда вы на меня сердитесь... Сначала я вас не любил... ненавидел... ну, а теперь, когда я вижу, какая вы храбрая, умная, насколько вы лучше меня, я так хотел бы, чтобы вы меня полюбили! Так бы хотел! Вы такая чудная, смелая, вы лучше всех девочек, которых я когда-нибудь видел. Вы заступились за меня сегодня, не дали в обиду этим скверным татарским девчонкам, и я вам никогда этого не забуду. Меня ведь никогда никто не любил! - добавил он с грустью.
   - Как? а бабушка? - удивилась я.
   - Бабушка... - и Юлико с горькой улыбкой посмотрел на меня. - Бабушка меня совсем не любит. Когда был жив мой старший брат Дато, она и внимания не обращала на меня. Ах, Нина! если б вы знали, что это был за красавец! Какие гордые, прекрасные глаза были у него! И сам он был такой сильный и стройный! Я его очень любил и очень боялся... Он командовал мною, как командуют вельможи своими слугами... И я его слушался, потому что его все слушались - и мать, и бабушка, и слуги... У него был тон и голос настоящего принца. Когда он был жив, обо мне забывали... но когда он умер от какой-то тяжелой грудной болезни, все попечения родных обратились на меня... Дато не стало... остался Юлико, последний представитель нашего рода. Вот почему так полюбила меня бабушка... Поняли вы меня, Нина?
   Да, я его поняла, этого бедного маленького князя, и мне было бесконечно жаль его!
   - Юлико! - совсем уже ласково обратилась я к нему, - а твоя мама, разве она тебя не любила?
   - Моя мама любила Дато... очень любила, а когда Дато умер, мама все грустила и ничего не кушала долго, долго... Потом и она умерла. Но при жизни она редко меня ласкала... Да я и не обижался за это. Я с удовольствием уступал все ее ласки моему чудесному брату. Я так любил его!
   - Бедный Юлико! бедный Юлико! - прошептала я и вдруг неожиданно обняла его за тонкую шею и поцеловала в белый, не детски серьезный лоб.
   Он весь как-то задохнулся от радости.
   - Нина! - заговорил он, чуть не плача, - вы больше не сердитесь на меня? О, я так же буду вас любить за вашу доброту, как любил Дато!.. Ах, Нина! теперь я так счастлив, что у меня есть друг! Так счастлив!.. Хотите, я что-нибудь серьезное большое сделаю для вас? Хотите, я буду прислуживать вам, как прислуживал Дато? буду вашим пажом... а вы будете моей королевой?
   Я посмотрела на его воодушевленное лицо, слабо освещенное бледными лучами месяца, и произнесла торжественно и важно:
   - Хорошо, будь моим пажом, я буду твоей королевой!
   Мы долго еще болтали, пока сон не смежил усталые веки моего пажа, и он уснул, прислонясь к плечу своей королевы.
   Я не могла спать. Меня грызло раскаяние за мое прошлое недоброе отношение к Юлико... Бедный мальчик, не видевший до сих пор участия и дружеской ласки, стал мне вдруг жалким и близким. Я обещала мысленно искупить мои злые выходки заботами о бедном, слабом ребенке.
   Уже ночь окутала окрестности, когда я уснула. Но мой сон почему-то был тревожен. Это скорее была какая-то тяжелая дремота.
   Я проснулась очень скоро и выглянула из коляски. Ночь совсем овладела окрестностями, и туча, застилавшая золотой шар месяца, мешала видеть в двух шагах расстояния. Коляска стояла. Я уже хотела снова залезть под бурку, как слух мой был внезапно прикован тихой татарской речью. Голосов было несколько, в одном из них я узнала Абрека.
   Он говорил что-то на кабардинском наречии, которое я едва понимала.
   Речь шла о лошади: татары упрашивали Абрека доставить им лошадь князя. Абрек просил за нее много туманов, и они, забыв о спящих в коляске, уговаривали его не скупиться. Тогда, насколько я поняла, Абрек сбавил цену. И они поладили.
   - Так через три дня... ждать? - спросил хриплый и грубый голос.
   - Через три дня ждите, - обещал Абрек и добавил: - останетесь довольны Абреком... жалко княжну - любит коня; набавь еще, Бекир, два тумана.
   Я похолодела... Они говорили о моей лошади, о моем Шалом!.. Абрек обещал выкрасть Шалого и продать его душманам!..
   Мне хотелось крикнуть во все горло им - этим верам, что я знаю их замысел и пожалуюсь отцу, что Шалый принадлежит мне и что я ни за что в мире не расстанусь с моим сокровищем. Но я одумалась: ведь он не называл Шалого. Может быть, речь идет о другой лошади, которую хочет продать бабушка и поручила это дело Абреку?.. Но почему тогда Абреку жаль княжну?.. Я путалась в моих мыслях, не допуская, однако, чтобы мой любимец Абрек мог быть предателем. Абрек, охотно выучивший меня джигитовке и лихой езде, Абрек, холивший моего коня, не мог быть вором!.. И успокоившись на этой мысли, я уснула.
   На утренней заре следующего дня мы въехали в Гори.
   Отец, бабушка, старая Барбале, Михако и хорошенькая Родам встретили нас, довольные нашим возвращением. Я и Юлико наперерыв рассказывали им впечатления по ездки.
   От глаз старших не укрылись новые отношения мои к Юлико. Молчаливая, восторженная покорность с его стороны и покровительственное дружелюбие с моей не могли не удивить домашних.
   - Спасибо, девочка, - поймав меня за руку, сказал отец и поцеловал особенно продолжительно и нежно.
   Я поняла, что он благодарит меня за Юлико, и вся вспыхнула от удовольствия.
   О ночном разговоре Абрека с татарами я промолчала и только, на всякий случай, решила удвоить мой надзор над моим конем и подозрительным конюхом.
   Глава VII
   Таинственные огоньки. Башня смерти.
   - Нина, Нина, подите сюда!
   Я стояла у розового куста, когда услышала зов моего пажа - Юлико.
   Стоял вечер - чудесный, ароматный, на которые так щедр благодатный климат Грузии. Было одиннадцать часов; мы уже собирались спать и на минутку вышли подышать ночной прохладой.
   - Да идите же сюда, Нина! - звал меня мой двоюродный брат.
   Он стоял на самом краю обрыва и пристально взглядывал по направлению развалин старой крепости.
   - Скорее! Скорее!
   В один прыжок я очутилась подле Юлико и взглянула туда, куда он указывал рукою. Я увидела действительно что-то странное, из ряда вон выходящее. В одной из башенок давно позабытых, поросших мхом и дикой травою развалин, мелькал огонек. Он то гас, то опять светился неровным желтым пламенем, точно светляк, спрятанный в траве.
   В первую минуту я испугалась. "Убежим!" - хотелось мне крикнуть моему двоюродному брату. Но вспомнив, что я королева, а королевы должны быть храбрыми, по крайней мере в присутствии своих пажей, я сдержалась. Да и мой страх начинал проходить и мало-помалу заменяться жгучим любопытством.
   - Юлико, - спросила я моего пажа, - как ты думаешь, что бы это могло быть?
   - Я думаю, что это злые духи, - без запинки отвечал мальчик.
   Я видела, что он весь дрожал, как в лихорадке.
   - Какой же ты трус! - откровенно заметила я и добавила уверенно: Огонек светится из Башни смерти.
   - Башни смерти? Почему эта башня называется Башнею смерти? - со страхом в голосе спросил он.
   Тогда, присев на краю обрыва и не спуская глаз с таинственного огонька, я передала ему следующую историю, которую рассказывала мне Барбалэ.
   "Давно-давно, когда мусульмане бросились в Гори и предприняли ужаснейшую резню в его улицах, несколько христианских девушек-грузинок заперлись в крепости в одной из башен. Храбрая и предприимчивая грузинка Тамара Бербуджи вошла последней в башню и остановилась у закрытой двери с острым кинжалом в руках. Дверь была очень узка и могла пропустить только по одному турку. Через несколько времени девушки услышали, что их осаждают. Дверь задрожала под ударами турецких ятаганов.
   - Сдавайтесь! - кричали им враги.
   Но Тамара объяснила полумертвым от страха девушкам, что смерть лучше плена, и, когда дверь уступила напору турецкого оружия, она вонзила свой кинжал в первого ворвавшегося воина. Враги перерезали всех девушек своими кривыми саблями, Тамару они заживо схоронили в башне.
   До самой смерти слышался ее голос из заточения; своими песнями она прощалась с родиной и жизнью"...
   - Значит, этот огонек ее душа, не нашедшая могильного покоя! - с суеверным ужасом решил Юлико и, дико вскрикнув от страха, пустился к дому.
   В тот же миг огонек в башне потух...
   Вечером, ложась спать, я долго расспрашивала Барбалэ о юной грузинке, умершей в башне. Мое детское любопытство, моя любовь к таинственному были затронуты необычайным явлением. Однако я ничего не сказала Барбалэ о таинственных огоньках в башне и решила хорошенько проследить за ними.
   В эту ночь мне плохо спалось... Мне снились какие-то страшные лица в фесках и с кривыми ятаганами в руках. Мне слышались и дикие крики, и стоны, и голос, нежный, как волшебная свирель, голос девушки, заточенной на смерть...
   Несколько вечеров подряд я отправлялась к обрыву в сопровождении моего пажа, которому строго-настрого запретила говорить о появлении света в Башне смерти. Мы садились на краю обрыва и, свесив ноги над бегущей далеко внизу, потемневшей в вечернем сумраке Курой, предавались созерцанию. Случалось, что огонек потухал или переходил с места на место, и мы с ужасом переглядывались с Юлико, но все-таки не уходили с нашего поста.
   Любопытство мое было разожжено. Начитавшись средневековых рассказов, которыми изобиловали шкафы моего отца, я жаждала постоянно чего-то фантастического, чудесного. Теперь же благодаря таинственному огоньку мой по-детски пытливый ум нашел себе пищу.
   - Юлико, - говорила я ему шепотом, - как ты думаешь: бродит там умершая девушка?
   И встретив его глаза, расширенные ужасом, я добавила, охваченная каким-то жгучим, но почти приятным ощущением страха:
   - Да, да, бродит и просит могилы.
   - Не говорите так, мне страшно, - молил меня Юлико чуть не плача.
   - А вдруг она выйдет оттуда, - продолжала я пугать его, чувствуя сама, как трепет ужаса пронизывает меня всю, - вдруг она перейдет обрыв и утащит нас за собою?
   Это было уже слишком. Храбрый паж, забывая об охране королевы, с ревом понесся к дому по каштановой аллее, а за ним, как на крыльях, понеслась и сама королева, испытывая скорее чувство сладкого и острого волнения, нежели испуга...
   - Юлико! - сказала я ему как-то, сидя на том же неизменном обрыве и не сводя глаз с таинственно мерцающего огонька, - ты меня очень любишь?