Оставаться дольше в духане, куда каждую минуту могли приехать наши казаки, было опасно. Поэтому я воспользовалась тем временем, когда хозяева вышли провожать гостей, прыгнула в окно и исчезла в темноте наступающей ночи...
Глава XII
Ночь в горах. Обвал
Я шла наугад, потому что черные тучи крыли небо и ни зги не было видно кругом. Воздух, насыщенный электричеством, был душен тою нестерпимою духотою, которая саднит горло, кружит голову и мучит жаждой. Я шла, с ужасом прислушиваясь к отдаленным раскатам грома, гулко повторяемым горным эхом.
Гроза надвигалась... Вот-вот, казалось, ударит громовой молот, разверзнется небо, и золотые зигзаги молнии осветят угрюмо притаившихся горных великанов.
Идти я уже не могла из боязни упасть в пропасть. Тропинка становилась все уже и уже и вела все выше и выше на крутизну. Мне становилось так страшно теперь в этой горной стремнине один на один с мрачной природой, приготовившейся к встрече с грозой.
И вот она разразилась... Золотые змеи забегали по черным облакам, гром гремел так, что, казалось, сотрясались горы, и целый поток дождя лился на почву, делая ее мягкой и скользкой...
Я прижалась под навес громадного утеса и с ужасом вглядывалась в темноту ночи... Где-то дико ревели потоки, и горы стонали продолжительным, раскатистым стоном.
И вдруг я увидела то, чего никогда не забуду. Извилистая золотая стрела молнии, сорвавшись с неба, ударила в соседний утес, и громадный кусок глыбы оторвался от скалы и полетел в бездну, прямо в объятия ревущего горного потока. В ту же минуту отчаянный крик раздался по ту сторону утеса... Ответный крик вырвался из моей груди, и я потеряла сознание.
Я не могу отдать себе отчета, сколько времени прошло с тех пор, как я, напуганная горным обвалом, упала без чувств на скользкую тропинку: - может быть, мало, может быть, много...
Когда я открыла глаза, грозы уже не было. Я лежала у костра на разостланной бурке... Вокруг меня, фантастически освещенные ярким пламенем, сидели и стояли вооруженные кинжалами и винтовками горцы. Их было много, человек 20. Их лица были сумрачны и суровы. Речь отрывиста и груба.
"Это горные душманы", - вихрем пронеслось в моей голове, и холодный пот выступил у меня на лбу.
Я боялась пошевельнуться... Пусть лучше сочтут меня мертвой, - авось, уйдут... и оставят меня одну.
- Эге, да мальчонка-то отошел, - услышала я грубый голос над собою и, открыв глаза, встретилась взглядом с высоким, мрачного вида горцем.
Он был одет в простой коричневый бешмет и черную бурку; за поясом у него болтались нарядные с серебряными рукоятками кинжалы и тяжелые пистолеты, тоже украшенные серебром и чернью. Кривая шашка висела сбоку...
- Небось, душа ушла в пятки, признавайся, - продолжал горец, как бы забавляясь моим смущением, и потом спросил грозно: - Кто ты?
- Я - Беко, сазандар Беко... Я шел из Цвили и в горах заблудился... пролепетала я.
- Есть у тебя деньги?
- Нет, господин, всего два абаза, данные мне добрыми господами в духане.
- Не велико же твое мастерство, мальчуган, если ты имеешь только два абаза за душою!.. Ты грузин?
- Я алазанец.
- То-то... Ленивые животные эти грузины, а алазанцы и гурийцы особенно. Солнце и небо за них... И виноград и кукуруза... Верно ли я говорю? - обратился он неожиданно к остальным.
- Верно, ага*, - почтительно отвечали те.
______________
* Господин.
- Ну, ладно! Волею Аллаха, нашли мы тебя, мальчуган, на тропинке, взять с тебя нечего... Не душить же тебя из-за твоих лохмотьев. Давай два абаза и проваливай к шайтану.
Я вскочила на ноги и, положив в протянутую ладонь монету, готова была уже скрыться, как вдруг неожиданно к самому костру подскакал всадник. Он ехал на горной белой лошадке, а другую держал на поводу. Это была высокая вороная лошадь, дрожавшая всеми членами... Приехавший горец, весь укутанный с головой в бурку, привязал свою лошадь к дереву и подвел вороного коня к самому костру... Я замерла от удивления и страха... Это был он, мой Шалый, мой верный конь, я его узнала! И рванувшись вперед, я вскрикнула не своим голосом:
- Шалый!
Да, это был он - мой Шалый! Мой верный Шалый, мой друг и слуга незаменимый!
В ответ на мой отчаянный крик, он издал продолжительное ржание. В минуту забыв все: и горных душманов, и опасность быть открытой, и мой недавний обморок, происшедший от горного обвала, и адскую грозу, и все, что случилось со мной, я повисла на его тонкой, красивой шее, я целовала его морду, его умные карие глаза, шепча в каком-то упоении:
- Шалый мой! родненький мой! миленький!
Внезапно чей-то бешеный хохот, полный торжества и злобы, прервал мои излияния.
- Так вот где встретились! - услышала я между взрывами бешеного смеха.
Вскинув глазами на вновь прибывшего, я обомлела... Передо мной был Абрек!
Бурка упала с его головы. Яркое пламя костра освещало зловещим светом его торжествующее лицо.
С минуту он молчал, как бы наслаждаясь моим ужасом. Потом рассмеялся новым, уже тихим и торжествующим смехом, который еще мучительнее прежнего отдался в моем перепуганном сердце.
- Что ты, Абрек, - удивленно окликнул его высокий горец, - или шайтан вселился в тебя?
- Стой, ага! - внезапно оборвав смех, ответил тот и после короткой паузы спросил более спокойно высокого горца: - Знаешь ли ты, ага, кто этот сазандар?
- Нет, не знаю... Неужели ага-Бекир, ваш вождь и начальник, может интересоваться нищим сазандаром? - надменно ответил тот.
- Слушай же, - снова произнес, не сводя с меня горящих глаз, Абрек, это не сазандар, а дочь моего врага - русского генерала князя Джаваха-оглы-Джамата.
И, сказав это, он внезапно умолк, торжествующе обводя взглядом все собрание.
Настала зловещая тишина, такая тишина, что слышно было, как летучая мышь шелестела крыльями, да капли дождя гулко падали на размякший грунт.
- Так это правда? - спросил тот, которого называли ага-Бекиром, и мрачное лицо его еще больше нахмурилось.
- Не веришь! - рассмеялся Абрек и, неожиданно приблизившись ко мне, сорвал с моей головы папаху.
Пышные косы, прижатые крепко сидевшей на них шапкой, упали с темени и двумя черными змейками спустились вдоль стана.
В ту же минуту громкий и веселый смех нарушил тишину.
- Ай да мальчишка! Вот так сазандар! - хохотали душманы, оглядывая меня насмешливыми и зоркими глазами.
Между тем Абрек приблизился ко мне. Его лицо сияло какой-то сатанинской радостью:
- Слышишь ты, княжна Нина Джаваха! Я узнал тебя... скажи же этому аге, моему начальнику, что Абрек говорит правду...
- Абрек говорит правду, - точно во сне пролепетала я, - Абрек говорит правду. Я - княжна Джаваха.
- Тем лучше, - вмешался ага-Бекир, - если ты дочь русского генерала, мы сорвем с него большой выкуп.
- Выкуп? - прервал его Абрек, и лицо его перекосилось от бешенства. Нет!.. Не вычеканили еще тех туманов, какими можно выкупить мою пленницу!.. У меня старые счеты с этой девчонкой.
И, обратившись ко мне, он проговорил торжественно:
- Помнишь ли ты, княжна, как ради драгоценностей старой княгини выдала ты верного слугу? Помнишь, как при всех назвала Абрека и предала его позору? Тогда он поклялся отомстить! Помнишь ты этот красный рубец на моей щеке? помнишь ли, княжна Нина?
Я молчала. Он был страшен. Перекошенное от бешенства лицо не носило ни малейшего следа сожаления.
- Мне страшно! - прошептала я и закрыла лицо руками. - Не смотри так на меня, Абрек, мне страшно!
- Страшно, - прокричал он в бешенстве, - теперь страшно? А не страшно было выдавать Абрека?.. Я говорил - попомню, и пришел час!..
- Полно, Абрек, пугать ребенка, - вмешался молодой статный горец, странно похожий на ага-Бекира. - Уж не думаешь ли ты сражаться с детьми?
- Молчи, Магома, - сказал Абрек, - не суйся туда, где тебя не спрашивают! Абрек большой слуга ага-Бекира. Абрек привозит своему начальнику и золото, и ткани, и драгоценности. Теперь Абрек привез ага-Бекиру коня, такого коня, какого давно хотел ага... Абрек чуть не попал в тюрьму из-за жалкой девчонки, Абрека ударили нагайкой... и кто же презренный урус, грузин! Сегодня Абрек увел коня от своего недруга... Никто не заметил, все искали пропавшую девчонку... Свадьбу не пировали... вина не пили... бросились в горы догонять ребенка... Абрек пробрался в конюшню и взял коня. Никто не видел, креме Андро... Да он блажной... одержим шайтаном... если и видел, то не скажет, а скажет, - Абрек уже далеко... что пользы? Бери коня, ага-Бекир, и награждай по обещанью верного слугу.
- Чем наградить тебя, Абрек? - спросил вождь душманов. - Бери деньги, вещи, что хочешь.
- Ничего не надо, ага! Одного хочу: отдай девчонку...
Я вздрогнула, зловещее лицо горца приводило меня в смертельный ужас... Он мог замучить и убить меня безнаказанно... Горы свято хранили тайны своих душманов...
Мое сердце уже больше не замирало. Оно было сковано тем ледяным ужасом, который трудно описать.
Моя жизнь зависела от ответа Бекира. Он стоял лицом к костру и, казалось, боролся. Богатый выкуп, очевидно, прельщал его, но в то же время он не хотел отступиться от слова, данного Абреку в присутствии своих подчиненных: он должен был сдержать это слово. Оттого-то лицо его носило следы борьбы и нерешительности.
- Брат, - снова вмешался в разговор юный и стройный Магома, - брат, неужели ты не вступишься за бедного ребенка?
Неожиданное вмешательство юноши погубило меня.
- Магома! - важно начал Бекир, - законами Корана запрещается младшим учить старших. Ты еще не воин, а ребенок. Помни... в Кабарде не нарушают данного слова... А мы оба с тобой, Магома, родом из Кабарды!
Потом, повернувшись в сторону моего врага, он сказал:
- Абрек, пленница - твоя.
- Харрабаджа!* - безумно крикнул Абрек, и его воинственный крик далеко раскатился зловещим эхо по горным теснинам. - Харрабаджа! Велик Аллах и Магомет, пророк его... Будь благословен на мудром решении, ага-Бекир!.. Теперь я насыщусь вполне моим мщением!.. Князь горийский попомнит, как он оскорбил вольного сына гор. Князь горийский - завтра же найдет в саду труп своей дочери! Харрабаджа!
______________
* Воинственный, восторженный крик у горцев.
Я помертвела... ужас сковал мои члены... Не помню, что было дальше... Пламя костра разрасталось все больше и больше и принимало чудовищные размеры... Казалось, точно горы сдвинулись надо мною, и я лечу в бездну...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда я пришла в себя, та же темная ночь стояла над окрестностями. Дождь перестал, но тучи еще не открывали неба. Костер потухал и тлеющие уголья, вспыхивая по временам, озаряли спящие фигуры душманов...
Все мои члены ныли... Я хотела расправить их и не могла поднять руки. К ужасу моему, я поняла, что была связана...
Страх перед близостью смерти холодил мои жилы. Запоздалое раскаяние в моем нелепом бегстве больно сосало мне сердце...
""Завтра князь горийский найдет в своем саду труп своей дочери!!" переливалось на тысячу ладов в моих ушах. - Завтра меня не будет! Ангел смерти прошел так близко, что его крыло едва не задело меня... Завтра оно меня накроет... Завтра я буду трупом... Мой бедный отец останется одиноким... И на горийском кладбище поднимется еще новый холмик... Живая я ушла с моей родины, мертвую судьба возвращает меня ей. Темный Ангел близко!.."
И никогда жизнь не казалась мне такой прекрасной, как теперь!.. Теперь, на краю могилы, я искренне раскаивалась в том, что сделала...
Бедный отец! бедный папа! ты не скажешь больше "чеми потара, сакварело" твоей маленькой Нине! Ты не услышишь больше никогда смеха твоей дочурки!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Уголья в костре еще раз вспыхнули и погасли... В ту же минуту странный шорох раздался вблизи меня...
"Это Абрек! - в смертной тоске подумала я. - Абрек идет покончить со мною..."
И странно: близкая смерть теперь уже не пугала меня. Я видела, как умирала мама, Юлико. В этом не было ничего страшного... Страшно только ожидание, а там... вечный покой. Это часто повторял дедушка Магомет; я вспомнила теперь его слова...
И я приготовилась и ждала... Вот кто-то приблизился ко мне... Маленькая серебристая лента, должно быть, лезвие кинжала, мелькнула в воздухе и... и в это самое время, когда я ожидала, что настал мой последний час, мои руки и ноги были внезапно освобождены от режущих их веревок, и кто-то сильный поднял меня на воздух и понес.
Опять отчаянный страх - не перед смертью, нет, а от неведения того, что хотят делать со мною, - сковал мою маленькую душу. Я не могла кричать... я задыхалась. Легкий стон вырвался из моей груди... но в ту же минуту на губы мои легла чья-то сильная рука и сжала мне рот, так что я не могла крикнуть... Где-то близко-близко послышалось конное ржание. Внезапно те же руки опустили меня на что-то твердое... Потом я ясно почувствовала, как меня привязали к седлу лошади, как обмотали повода туго-туго вокруг моих кистей... В эту самую минуту луна выглянула из-за тучи и осветила стоящего передо мною человека...
Это был Магома... А сама я сидела на спине моего Шалого... Верный конь тихо ржал и все его тело подергивалось дрожью нетерпения...
Безумная радость охватила меня... Я не умру под ударом Абрековой шашки! Магома избавил меня от смерти! Магома спас меня!
Что его заставило пойти против брата? Отвращение ли к крови или юношеская доброта, - но он избавил меня от смерти, от гибели...
- Ну, теперь, айда, - тихо зашептал он, - от быстроты коня зависит спасение!.. (Нагонят - убьют!..
Сказав это, Магома изо всей силы ударил Шалого нагайкой. Благородный конь, незнакомый до сих пор с таким приемом, рванулся, встал на дыбы и... понесся вперед, как безумный... Я не успела оглянуться назад, ни даже кивнуть в знак благодарности моему спасителю. Шалый, точно сознавая смертельную опасность, несся, как вихрь.
Гроза утихала... Отдаленные раскаты грома изредка нарушали торжественное безмолвие гор...
В моей душе тоже постепенно стихала гроза ужасов, потрясших ее так внезапно. Прямо надо мною темнел полог ночного неба... Я подняла к нему взор и самая горячая, самая жаркая молитва вырвалась из моего детского сердца и понеслась к престолу Всевышнего...
Глава XIII
Снова дома. Две клятвы
Луна пряталась и выходила снова, и снова пряталась за тучу, а Шалый все несся и несся вперед... Кругом, темнея, высились великаны-горы, точно призраки исполинских духов. Я скакала без мысли, без чувства... Голова моя не работала... Мне теперь не было ни страшно, ни жутко... Ужасное волнение сменилось полнейшим равнодушием... Сердце молчало... мозг тоже... Странная сонливость овладевала мной... Я уже начала склоняться к шее лошади, борясь последними силами с нежеланной дремотой, как вдруг совсем близко от меня прозвучали копыта коня.
- Погоня! - вихрем пронеслось в моем мозгу и я конвульсивно сжала ногами бока Шалого. Но погоня настигала... Вот она ближе... ближе... вот уже ясно слышится храп передовой лошади. Я зажмуриваю глаза. "Сейчас смерть... - реет в моей голове быстрая мысль... - Стоило Магоме спасать меня, для того чтобы судьба снова толкнула меня в холодные объятия смерти!"
- Ну, Шалый, ну, милый, скорее, скорее!.. - понукала и моего любимца, и он скакал так, как может только скакать волшебный конь в какой-нибудь сказке...
И все-таки не в его власти было спасти свою маленькую госпожу!.. Страшный всадник настигал меня!.. Его лошадь шла теперь вровень с моей. Он, я видела ясно, заглядывал на меня сбоку и вдруг, поравнявшись со мною, внезапно вскрикнул:
- Матушка! Княжна! Стойте, ведь свои же... Это я - Михако... Еле признал... Стойте!..
Вмиг все застлалось перед моими глазами розовым туманом. Будто ночь минула, будто солнечный свет одолел тьму... Я смеялась и рыдала, как безумная... Мне вторило далекое эхо гор: словно горные духи выказывали мне свое сочувствие.
Михако схватил поводья и остановил Шалого... Минута... и я уже была у него в седле... Нас окружали папины казаки, разосланные на поиски за мною... Я видела при свете месяца их загорелые радостные лица. Михако плакал от счастья вместе со мною... Потом, будучи не в силах одолеть подступившей дремоты, я обняла грубо солдатскую шею Михако и... заснула...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сон мой длился долго... Я слышала, однако, сквозь него, как мы ехали все быстрее и быстрее. Голова моя горела, как в огне, тело ныло... Я слышала, как мы выехали на берег, как шумела вода...
- Это Кура... - подсказывал мне сон, - значит, уже близко, значит, я уже скоро-скоро увижу папу!..
Вот мы поднимаемся в гору, вот опускаемся... еще... еще немного... и заскрипели ворота... забегали люди, что-то красное сверкнуло мне в глаза сквозь смежившиеся веки. Это огни... Слышны голоса, топот... Чей-то крик не то отчаянный, не то радостный... Это Барбале, я узнаю ее голос... Потом кто-то торопливо бежит по аллее, и я слышу мучительно-вопрошающий, полный страдания голос:
- Где она? Жива ли?
Я делаю невероятное усилие и открываю глаза. Их почти ослепляет свет. Но все-таки я отлично вижу его. Он протягивает руки... Его лицо полно невыразимого счастья.
- Папа! - отчаянно кричу я и, рыдая, бьюсь на его груди.
- Дитя мое! дорогое мое дитя! - шепчет он между поцелуями и слезами и, предшествуемый людьми, несет меня в дом.
Он сам раздевает меня, не подпуская Барбале, кладет в постель и вдруг из груди его рвется не то стон, не то мольба, полная отчаяния:
- Скажи мне! поклянись мне, что никогда, никогда больше ты этого не сделаешь!
Я только наклоняю голову в ответ, потому что слезы давят мне горло и не дают произнести слова.
- Нет, нет, - говорю я, наконец, - никогда, клянусь тебе дедой, отец, никогда!
Он видит глаза, красноречиво устремленные на портрет той, которую мы оба так любили, - на портрет моей дорогой матери - и вдруг, простерев к ней руки, он говорит глубоким, за душу хватающим голосом:
- А я клянусь тебе, Нина, что никогда другой деды не будет у тебя! Поняла ли ты меня, малютка?..
О, да, я поняла его, я поняла моего доброго, великодушного отца! Я поняла, что он догадался о причине моего бегства и решил искупить ее.
- А теперь расскажи мне все, - попросил он меня, - расскажи!
И я тотчас же исполнила желание моего дорогого. Все без утайки поведала я ему. Его глаза мрачно горели, когда дошла очередь до поступка Абрека.
- Ему не будет пощады, - проговорил он сквозь зубы и порывисто нежно обнял меня, как бы желая вознаградить этой лаской за все пережитые мною страхи.
- А Магома, папа! ведь если полиция поймает душманов, - они пощадят Магому?
- Ну, разумеется, дитя мое!.. Я сам буду хлопотать за твоего спасителя... А теперь усни... закрой свои глазки...
И ни одного упрека, ни одного, за все те мученья... которые я доставила ему. Сколько ласки, сколько любви, сколько нежности!.. О, мой отец, мой дорогой отец, мой любимый!.. Чем только искупить мне мою вину перед тобою, мой необдуманный поступок?.. И я бранила себя и целовала его руки, эти нежные руки, гладившие мои щеки, мокрые от детских, сладостных слез...
Я уснула в эту ночь примиренная, радостная, счастливая...
Глава XIV
В путь-дорогу
Дни не шли, а бежали... Я замечала, что со времени моего побега из дому все как-то иначе стали относиться ко мне. Бабушка не бранилась, как бывало раньше, хотя недружелюбно поглядывала на меня. Расстроившаяся свадьба папы не давала ей покою. В этом она винила меня одну. Прислуга смотрела на меня теперь, как на взрослую. Барбале подолгу заглядывалась на меня не то с сожалением, не то с грустью. Я не могла понять, что это означало... Отец разговаривал со мною серьезно, не как с ребенком, с одиннадцатилетней девочкой, а как бы со взрослой девушкой.
- Ты мой друг, Нина, самый преданный и верный, - говорил он.
- Я твой друг, папа, и люблю тебя больше всего в мире, - пылко восклицала я.
Жизнь снова улыбалась мне, как в сказке... Исчезло малейшее облачко с моего горизонта, и счастье, полное и радостное, воцарилось в доме.
Но счастье не бывает продолжительно. Жизнь - не сказка, в которой розовые феи с золотыми посохами создают в один миг дворцы и замки для своих златокудрых принцесс...
Так бывает только в сказке. В жизни - иное...
Папа приехал как-то расстроенный и встревоженный из полка.
- Княжна дома? - послышался его взволнованный голос.
- Я здесь, папочка-радость! - крикнула я и повисла у него на шее.
- Нина-джаночка, я должен потолковать с тобою серьезно, - проговорил он.
Мы прошли в его кабинет и я, как вполне благовоспитанная девочка, уселась на тахте, сложила на коленях руки и приготовилась слушать.
- Дитя мое, - начал он, - тебе 11 лет. Через 5-6 лет ты будешь взрослая барышня. Настала пора серьезно заняться учением. Ты должна быть хорошо воспитана и образована. Тебе предстоит бывать в обществе, вращаться в лучших кругах... А чему ты здесь выучишься? Разве только верховой езде и джигитовке, которые знаешь и так в совершенстве. Ты сама понимаешь, что для княжны Джавахи этого недостаточно... А дальше что, Нина? Бабушка не хочет заняться твоим воспитанием, да она скоро оставляет Гори, мне же по службе придется теперь чаще отлучаться из дому. Сегодня в полку я получил об этом приказ. Оставлять тебя на попечение гувернанток и прислуги я не желал бы... У меня не было бы тогда ни одной спокойной минуты... И вот что я придумал, джаночка... не пугайся только, здесь нет ничего страшного... Я придумал отдать тебя в институт в Петербурге. Отправив тебя туда, я буду спокоен, зная, что ты находишься под опекою опытных людей... Там у тебя будет много подруг, много девочек одного возраста с тобою... К тому же начальница института, княгиня Б., сестра моего товарища и моя старинная приятельница... Она полюбит тебя, как родную... Зиму будешь проводить там, лето дома... Согласна ли ты на это, детка?
Согласна ли была я? Согласна ли теперь, когда малейшее его желание стало для меня законом! Да и потом, я твердо сознавала всю неизбежность подобного решения. Мне самой хотелось учиться... Я слишком мало знала для своих лет, а мой пытливый, всем интересующийся ум - жаждал знания.
- Да, папочка, - твердо произнесла я, - ты хорошо придумал... только... пиши мне почаще и бери в Гори каждое лето...
Он обнял меня и обещал исполнить все мои желания.
С этого же дня поднялась сутолока и возня в доме. Мы должны были уехать через месяц... Барбале плакала, Михако смотрел мне в глаза, даже бабушкины слуги сочувственно покачивали головами, глядя на меня. С отцом я была неразлучна... Мы ездили в горы, упиваясь нашим одиночеством, и наговаривались вдоволь во время этих чудесных прогулок.
А дни не шли, а летели... Как-то раз папа принес мне свежую новость. Шайку душманов окружили в горах и всех переловили. Они сидят в тюрьме и скоро их будут судить.
- А Магома? - вырвалось у меня.
- Магома будет свободен: я сам докажу его невинность, - успокоил меня отец.
Слова папы оправдались. Их судили и предали законной каре.
Магому освободили.
Он пришел к нам на следующий день и попросил вызвать отца.
Это было накануне нашего отъезда в далекую северную столицу. При виде нас он почтительно, по татарскому обычаю, приложил руку ко лбу и груди и весь бледный прошептал в волнении:
- Ага, будь добрым ко мне и возьми меня к себе... Магома будет тебе верным слугою.
- Как, Магома, разве ты не вернешься в Кабарду? - удивился отец.
- Нет, ага... Отроком ушел я оттуда и по желанию брата стал его помощником... Аллах видит, как тяжело мне было это... Ни одного пальца не обагрил Магома кровью... Теперь же мне нельзя вернуться в Кабарду... я освобожден, другие в тюрьме... может быть их уже казнили... С каким же лицом вернусь я один на родину?.. Скажут - не уберег брата...
- Твой брат был вождем душманов, Магома.
- Знаю, ага! но разве в Кабарде смотрят так же, как в Кахетии и Имеретии, на это дело? Там разбой - удаль, честь джигита... Его не осудят на родине. Им гордятся... а вот я...
- Что же ты хочешь, Магома? Я дал тебе, что мог, за спасенье дочери... Но ты вернул мне деньги обратно. Что ты хочешь? Для тебя все сделаю, что могу, - ласково говорил отец.
- Хочу, ага, служить тебе... и русскому царю, - сказал он просто, и глаза его с мольбою остановились на отце.
Отец, тронутый горячим порывом молодого кабардинца, обнял его и обещал исполнить его желание. Магома остался у нас помогать Михако до его определения в полк...
Наступил день отъезда.
Коляска стояла у крыльца. Барбале громко причитывала в кухне. Отец хмурился и молчал.
Я обежала весь дом и сад, спустилась к Куре, поднялась на гору, поклонилась дорогим могилкам и в десятый раз побежала в конюшню.
- Прощай, Шалый, прощай, мой верный друг! - шептала я, целуя лоснящуюся шею моего верного коня.
- Корми его хорошенько, - сказала я Михако, - чтоб будущее лето, к моему возвращению, вот у него какие бока были! Слышишь?
- Будьте покойны, княжна-матушка, будете довольны! - отвечал он, а у самого слезы стояли в глазах и подергивались губы.
К бабушке я пошла проститься тихо и чинно, но без всякого волнения. Единственное лицо на родине, которое я не жалела оставить, была бабушка. Зато с Барбале, благословившей меня образком святой Нины, с Родам, Анной, Михако и Брагимом я целовалась так искренне и крепко, что у меня распухли губы.
Я не плакала... Мою грудь теснило от слез, но они не выливались наружу.
- Прощай, Магома, прощай, мой спаситель, - улыбнулась я сквозь туман, застилавший зрение...
- Храни тебя Аллах, добрая госпожа!
Мы уже сели в коляску, когда впереди нас поднялось облако пыли и внезапно предстала верхом пред нами на лошади тоненькая баронесса в черной амазонке с длинным вуалем, окутывавшим белым облаком всю ее изящную фигуру.
- Я хотела проводить вас, Нина, и пожелать вам всего, всего лучшего, запыхавшись от быстрой езды, произнесла она, и потом, подъехав с моей стороны к коляске, быстро наклонилась, крепко обняла меня и прошептала смущенно: - и попросить вас, чтобы вы не сердились на меня и твердо верили, что я осталась вашим другом!
Глава XII
Ночь в горах. Обвал
Я шла наугад, потому что черные тучи крыли небо и ни зги не было видно кругом. Воздух, насыщенный электричеством, был душен тою нестерпимою духотою, которая саднит горло, кружит голову и мучит жаждой. Я шла, с ужасом прислушиваясь к отдаленным раскатам грома, гулко повторяемым горным эхом.
Гроза надвигалась... Вот-вот, казалось, ударит громовой молот, разверзнется небо, и золотые зигзаги молнии осветят угрюмо притаившихся горных великанов.
Идти я уже не могла из боязни упасть в пропасть. Тропинка становилась все уже и уже и вела все выше и выше на крутизну. Мне становилось так страшно теперь в этой горной стремнине один на один с мрачной природой, приготовившейся к встрече с грозой.
И вот она разразилась... Золотые змеи забегали по черным облакам, гром гремел так, что, казалось, сотрясались горы, и целый поток дождя лился на почву, делая ее мягкой и скользкой...
Я прижалась под навес громадного утеса и с ужасом вглядывалась в темноту ночи... Где-то дико ревели потоки, и горы стонали продолжительным, раскатистым стоном.
И вдруг я увидела то, чего никогда не забуду. Извилистая золотая стрела молнии, сорвавшись с неба, ударила в соседний утес, и громадный кусок глыбы оторвался от скалы и полетел в бездну, прямо в объятия ревущего горного потока. В ту же минуту отчаянный крик раздался по ту сторону утеса... Ответный крик вырвался из моей груди, и я потеряла сознание.
Я не могу отдать себе отчета, сколько времени прошло с тех пор, как я, напуганная горным обвалом, упала без чувств на скользкую тропинку: - может быть, мало, может быть, много...
Когда я открыла глаза, грозы уже не было. Я лежала у костра на разостланной бурке... Вокруг меня, фантастически освещенные ярким пламенем, сидели и стояли вооруженные кинжалами и винтовками горцы. Их было много, человек 20. Их лица были сумрачны и суровы. Речь отрывиста и груба.
"Это горные душманы", - вихрем пронеслось в моей голове, и холодный пот выступил у меня на лбу.
Я боялась пошевельнуться... Пусть лучше сочтут меня мертвой, - авось, уйдут... и оставят меня одну.
- Эге, да мальчонка-то отошел, - услышала я грубый голос над собою и, открыв глаза, встретилась взглядом с высоким, мрачного вида горцем.
Он был одет в простой коричневый бешмет и черную бурку; за поясом у него болтались нарядные с серебряными рукоятками кинжалы и тяжелые пистолеты, тоже украшенные серебром и чернью. Кривая шашка висела сбоку...
- Небось, душа ушла в пятки, признавайся, - продолжал горец, как бы забавляясь моим смущением, и потом спросил грозно: - Кто ты?
- Я - Беко, сазандар Беко... Я шел из Цвили и в горах заблудился... пролепетала я.
- Есть у тебя деньги?
- Нет, господин, всего два абаза, данные мне добрыми господами в духане.
- Не велико же твое мастерство, мальчуган, если ты имеешь только два абаза за душою!.. Ты грузин?
- Я алазанец.
- То-то... Ленивые животные эти грузины, а алазанцы и гурийцы особенно. Солнце и небо за них... И виноград и кукуруза... Верно ли я говорю? - обратился он неожиданно к остальным.
- Верно, ага*, - почтительно отвечали те.
______________
* Господин.
- Ну, ладно! Волею Аллаха, нашли мы тебя, мальчуган, на тропинке, взять с тебя нечего... Не душить же тебя из-за твоих лохмотьев. Давай два абаза и проваливай к шайтану.
Я вскочила на ноги и, положив в протянутую ладонь монету, готова была уже скрыться, как вдруг неожиданно к самому костру подскакал всадник. Он ехал на горной белой лошадке, а другую держал на поводу. Это была высокая вороная лошадь, дрожавшая всеми членами... Приехавший горец, весь укутанный с головой в бурку, привязал свою лошадь к дереву и подвел вороного коня к самому костру... Я замерла от удивления и страха... Это был он, мой Шалый, мой верный конь, я его узнала! И рванувшись вперед, я вскрикнула не своим голосом:
- Шалый!
Да, это был он - мой Шалый! Мой верный Шалый, мой друг и слуга незаменимый!
В ответ на мой отчаянный крик, он издал продолжительное ржание. В минуту забыв все: и горных душманов, и опасность быть открытой, и мой недавний обморок, происшедший от горного обвала, и адскую грозу, и все, что случилось со мной, я повисла на его тонкой, красивой шее, я целовала его морду, его умные карие глаза, шепча в каком-то упоении:
- Шалый мой! родненький мой! миленький!
Внезапно чей-то бешеный хохот, полный торжества и злобы, прервал мои излияния.
- Так вот где встретились! - услышала я между взрывами бешеного смеха.
Вскинув глазами на вновь прибывшего, я обомлела... Передо мной был Абрек!
Бурка упала с его головы. Яркое пламя костра освещало зловещим светом его торжествующее лицо.
С минуту он молчал, как бы наслаждаясь моим ужасом. Потом рассмеялся новым, уже тихим и торжествующим смехом, который еще мучительнее прежнего отдался в моем перепуганном сердце.
- Что ты, Абрек, - удивленно окликнул его высокий горец, - или шайтан вселился в тебя?
- Стой, ага! - внезапно оборвав смех, ответил тот и после короткой паузы спросил более спокойно высокого горца: - Знаешь ли ты, ага, кто этот сазандар?
- Нет, не знаю... Неужели ага-Бекир, ваш вождь и начальник, может интересоваться нищим сазандаром? - надменно ответил тот.
- Слушай же, - снова произнес, не сводя с меня горящих глаз, Абрек, это не сазандар, а дочь моего врага - русского генерала князя Джаваха-оглы-Джамата.
И, сказав это, он внезапно умолк, торжествующе обводя взглядом все собрание.
Настала зловещая тишина, такая тишина, что слышно было, как летучая мышь шелестела крыльями, да капли дождя гулко падали на размякший грунт.
- Так это правда? - спросил тот, которого называли ага-Бекиром, и мрачное лицо его еще больше нахмурилось.
- Не веришь! - рассмеялся Абрек и, неожиданно приблизившись ко мне, сорвал с моей головы папаху.
Пышные косы, прижатые крепко сидевшей на них шапкой, упали с темени и двумя черными змейками спустились вдоль стана.
В ту же минуту громкий и веселый смех нарушил тишину.
- Ай да мальчишка! Вот так сазандар! - хохотали душманы, оглядывая меня насмешливыми и зоркими глазами.
Между тем Абрек приблизился ко мне. Его лицо сияло какой-то сатанинской радостью:
- Слышишь ты, княжна Нина Джаваха! Я узнал тебя... скажи же этому аге, моему начальнику, что Абрек говорит правду...
- Абрек говорит правду, - точно во сне пролепетала я, - Абрек говорит правду. Я - княжна Джаваха.
- Тем лучше, - вмешался ага-Бекир, - если ты дочь русского генерала, мы сорвем с него большой выкуп.
- Выкуп? - прервал его Абрек, и лицо его перекосилось от бешенства. Нет!.. Не вычеканили еще тех туманов, какими можно выкупить мою пленницу!.. У меня старые счеты с этой девчонкой.
И, обратившись ко мне, он проговорил торжественно:
- Помнишь ли ты, княжна, как ради драгоценностей старой княгини выдала ты верного слугу? Помнишь, как при всех назвала Абрека и предала его позору? Тогда он поклялся отомстить! Помнишь ты этот красный рубец на моей щеке? помнишь ли, княжна Нина?
Я молчала. Он был страшен. Перекошенное от бешенства лицо не носило ни малейшего следа сожаления.
- Мне страшно! - прошептала я и закрыла лицо руками. - Не смотри так на меня, Абрек, мне страшно!
- Страшно, - прокричал он в бешенстве, - теперь страшно? А не страшно было выдавать Абрека?.. Я говорил - попомню, и пришел час!..
- Полно, Абрек, пугать ребенка, - вмешался молодой статный горец, странно похожий на ага-Бекира. - Уж не думаешь ли ты сражаться с детьми?
- Молчи, Магома, - сказал Абрек, - не суйся туда, где тебя не спрашивают! Абрек большой слуга ага-Бекира. Абрек привозит своему начальнику и золото, и ткани, и драгоценности. Теперь Абрек привез ага-Бекиру коня, такого коня, какого давно хотел ага... Абрек чуть не попал в тюрьму из-за жалкой девчонки, Абрека ударили нагайкой... и кто же презренный урус, грузин! Сегодня Абрек увел коня от своего недруга... Никто не заметил, все искали пропавшую девчонку... Свадьбу не пировали... вина не пили... бросились в горы догонять ребенка... Абрек пробрался в конюшню и взял коня. Никто не видел, креме Андро... Да он блажной... одержим шайтаном... если и видел, то не скажет, а скажет, - Абрек уже далеко... что пользы? Бери коня, ага-Бекир, и награждай по обещанью верного слугу.
- Чем наградить тебя, Абрек? - спросил вождь душманов. - Бери деньги, вещи, что хочешь.
- Ничего не надо, ага! Одного хочу: отдай девчонку...
Я вздрогнула, зловещее лицо горца приводило меня в смертельный ужас... Он мог замучить и убить меня безнаказанно... Горы свято хранили тайны своих душманов...
Мое сердце уже больше не замирало. Оно было сковано тем ледяным ужасом, который трудно описать.
Моя жизнь зависела от ответа Бекира. Он стоял лицом к костру и, казалось, боролся. Богатый выкуп, очевидно, прельщал его, но в то же время он не хотел отступиться от слова, данного Абреку в присутствии своих подчиненных: он должен был сдержать это слово. Оттого-то лицо его носило следы борьбы и нерешительности.
- Брат, - снова вмешался в разговор юный и стройный Магома, - брат, неужели ты не вступишься за бедного ребенка?
Неожиданное вмешательство юноши погубило меня.
- Магома! - важно начал Бекир, - законами Корана запрещается младшим учить старших. Ты еще не воин, а ребенок. Помни... в Кабарде не нарушают данного слова... А мы оба с тобой, Магома, родом из Кабарды!
Потом, повернувшись в сторону моего врага, он сказал:
- Абрек, пленница - твоя.
- Харрабаджа!* - безумно крикнул Абрек, и его воинственный крик далеко раскатился зловещим эхо по горным теснинам. - Харрабаджа! Велик Аллах и Магомет, пророк его... Будь благословен на мудром решении, ага-Бекир!.. Теперь я насыщусь вполне моим мщением!.. Князь горийский попомнит, как он оскорбил вольного сына гор. Князь горийский - завтра же найдет в саду труп своей дочери! Харрабаджа!
______________
* Воинственный, восторженный крик у горцев.
Я помертвела... ужас сковал мои члены... Не помню, что было дальше... Пламя костра разрасталось все больше и больше и принимало чудовищные размеры... Казалось, точно горы сдвинулись надо мною, и я лечу в бездну...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда я пришла в себя, та же темная ночь стояла над окрестностями. Дождь перестал, но тучи еще не открывали неба. Костер потухал и тлеющие уголья, вспыхивая по временам, озаряли спящие фигуры душманов...
Все мои члены ныли... Я хотела расправить их и не могла поднять руки. К ужасу моему, я поняла, что была связана...
Страх перед близостью смерти холодил мои жилы. Запоздалое раскаяние в моем нелепом бегстве больно сосало мне сердце...
""Завтра князь горийский найдет в своем саду труп своей дочери!!" переливалось на тысячу ладов в моих ушах. - Завтра меня не будет! Ангел смерти прошел так близко, что его крыло едва не задело меня... Завтра оно меня накроет... Завтра я буду трупом... Мой бедный отец останется одиноким... И на горийском кладбище поднимется еще новый холмик... Живая я ушла с моей родины, мертвую судьба возвращает меня ей. Темный Ангел близко!.."
И никогда жизнь не казалась мне такой прекрасной, как теперь!.. Теперь, на краю могилы, я искренне раскаивалась в том, что сделала...
Бедный отец! бедный папа! ты не скажешь больше "чеми потара, сакварело" твоей маленькой Нине! Ты не услышишь больше никогда смеха твоей дочурки!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Уголья в костре еще раз вспыхнули и погасли... В ту же минуту странный шорох раздался вблизи меня...
"Это Абрек! - в смертной тоске подумала я. - Абрек идет покончить со мною..."
И странно: близкая смерть теперь уже не пугала меня. Я видела, как умирала мама, Юлико. В этом не было ничего страшного... Страшно только ожидание, а там... вечный покой. Это часто повторял дедушка Магомет; я вспомнила теперь его слова...
И я приготовилась и ждала... Вот кто-то приблизился ко мне... Маленькая серебристая лента, должно быть, лезвие кинжала, мелькнула в воздухе и... и в это самое время, когда я ожидала, что настал мой последний час, мои руки и ноги были внезапно освобождены от режущих их веревок, и кто-то сильный поднял меня на воздух и понес.
Опять отчаянный страх - не перед смертью, нет, а от неведения того, что хотят делать со мною, - сковал мою маленькую душу. Я не могла кричать... я задыхалась. Легкий стон вырвался из моей груди... но в ту же минуту на губы мои легла чья-то сильная рука и сжала мне рот, так что я не могла крикнуть... Где-то близко-близко послышалось конное ржание. Внезапно те же руки опустили меня на что-то твердое... Потом я ясно почувствовала, как меня привязали к седлу лошади, как обмотали повода туго-туго вокруг моих кистей... В эту самую минуту луна выглянула из-за тучи и осветила стоящего передо мною человека...
Это был Магома... А сама я сидела на спине моего Шалого... Верный конь тихо ржал и все его тело подергивалось дрожью нетерпения...
Безумная радость охватила меня... Я не умру под ударом Абрековой шашки! Магома избавил меня от смерти! Магома спас меня!
Что его заставило пойти против брата? Отвращение ли к крови или юношеская доброта, - но он избавил меня от смерти, от гибели...
- Ну, теперь, айда, - тихо зашептал он, - от быстроты коня зависит спасение!.. (Нагонят - убьют!..
Сказав это, Магома изо всей силы ударил Шалого нагайкой. Благородный конь, незнакомый до сих пор с таким приемом, рванулся, встал на дыбы и... понесся вперед, как безумный... Я не успела оглянуться назад, ни даже кивнуть в знак благодарности моему спасителю. Шалый, точно сознавая смертельную опасность, несся, как вихрь.
Гроза утихала... Отдаленные раскаты грома изредка нарушали торжественное безмолвие гор...
В моей душе тоже постепенно стихала гроза ужасов, потрясших ее так внезапно. Прямо надо мною темнел полог ночного неба... Я подняла к нему взор и самая горячая, самая жаркая молитва вырвалась из моего детского сердца и понеслась к престолу Всевышнего...
Глава XIII
Снова дома. Две клятвы
Луна пряталась и выходила снова, и снова пряталась за тучу, а Шалый все несся и несся вперед... Кругом, темнея, высились великаны-горы, точно призраки исполинских духов. Я скакала без мысли, без чувства... Голова моя не работала... Мне теперь не было ни страшно, ни жутко... Ужасное волнение сменилось полнейшим равнодушием... Сердце молчало... мозг тоже... Странная сонливость овладевала мной... Я уже начала склоняться к шее лошади, борясь последними силами с нежеланной дремотой, как вдруг совсем близко от меня прозвучали копыта коня.
- Погоня! - вихрем пронеслось в моем мозгу и я конвульсивно сжала ногами бока Шалого. Но погоня настигала... Вот она ближе... ближе... вот уже ясно слышится храп передовой лошади. Я зажмуриваю глаза. "Сейчас смерть... - реет в моей голове быстрая мысль... - Стоило Магоме спасать меня, для того чтобы судьба снова толкнула меня в холодные объятия смерти!"
- Ну, Шалый, ну, милый, скорее, скорее!.. - понукала и моего любимца, и он скакал так, как может только скакать волшебный конь в какой-нибудь сказке...
И все-таки не в его власти было спасти свою маленькую госпожу!.. Страшный всадник настигал меня!.. Его лошадь шла теперь вровень с моей. Он, я видела ясно, заглядывал на меня сбоку и вдруг, поравнявшись со мною, внезапно вскрикнул:
- Матушка! Княжна! Стойте, ведь свои же... Это я - Михако... Еле признал... Стойте!..
Вмиг все застлалось перед моими глазами розовым туманом. Будто ночь минула, будто солнечный свет одолел тьму... Я смеялась и рыдала, как безумная... Мне вторило далекое эхо гор: словно горные духи выказывали мне свое сочувствие.
Михако схватил поводья и остановил Шалого... Минута... и я уже была у него в седле... Нас окружали папины казаки, разосланные на поиски за мною... Я видела при свете месяца их загорелые радостные лица. Михако плакал от счастья вместе со мною... Потом, будучи не в силах одолеть подступившей дремоты, я обняла грубо солдатскую шею Михако и... заснула...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сон мой длился долго... Я слышала, однако, сквозь него, как мы ехали все быстрее и быстрее. Голова моя горела, как в огне, тело ныло... Я слышала, как мы выехали на берег, как шумела вода...
- Это Кура... - подсказывал мне сон, - значит, уже близко, значит, я уже скоро-скоро увижу папу!..
Вот мы поднимаемся в гору, вот опускаемся... еще... еще немного... и заскрипели ворота... забегали люди, что-то красное сверкнуло мне в глаза сквозь смежившиеся веки. Это огни... Слышны голоса, топот... Чей-то крик не то отчаянный, не то радостный... Это Барбале, я узнаю ее голос... Потом кто-то торопливо бежит по аллее, и я слышу мучительно-вопрошающий, полный страдания голос:
- Где она? Жива ли?
Я делаю невероятное усилие и открываю глаза. Их почти ослепляет свет. Но все-таки я отлично вижу его. Он протягивает руки... Его лицо полно невыразимого счастья.
- Папа! - отчаянно кричу я и, рыдая, бьюсь на его груди.
- Дитя мое! дорогое мое дитя! - шепчет он между поцелуями и слезами и, предшествуемый людьми, несет меня в дом.
Он сам раздевает меня, не подпуская Барбале, кладет в постель и вдруг из груди его рвется не то стон, не то мольба, полная отчаяния:
- Скажи мне! поклянись мне, что никогда, никогда больше ты этого не сделаешь!
Я только наклоняю голову в ответ, потому что слезы давят мне горло и не дают произнести слова.
- Нет, нет, - говорю я, наконец, - никогда, клянусь тебе дедой, отец, никогда!
Он видит глаза, красноречиво устремленные на портрет той, которую мы оба так любили, - на портрет моей дорогой матери - и вдруг, простерев к ней руки, он говорит глубоким, за душу хватающим голосом:
- А я клянусь тебе, Нина, что никогда другой деды не будет у тебя! Поняла ли ты меня, малютка?..
О, да, я поняла его, я поняла моего доброго, великодушного отца! Я поняла, что он догадался о причине моего бегства и решил искупить ее.
- А теперь расскажи мне все, - попросил он меня, - расскажи!
И я тотчас же исполнила желание моего дорогого. Все без утайки поведала я ему. Его глаза мрачно горели, когда дошла очередь до поступка Абрека.
- Ему не будет пощады, - проговорил он сквозь зубы и порывисто нежно обнял меня, как бы желая вознаградить этой лаской за все пережитые мною страхи.
- А Магома, папа! ведь если полиция поймает душманов, - они пощадят Магому?
- Ну, разумеется, дитя мое!.. Я сам буду хлопотать за твоего спасителя... А теперь усни... закрой свои глазки...
И ни одного упрека, ни одного, за все те мученья... которые я доставила ему. Сколько ласки, сколько любви, сколько нежности!.. О, мой отец, мой дорогой отец, мой любимый!.. Чем только искупить мне мою вину перед тобою, мой необдуманный поступок?.. И я бранила себя и целовала его руки, эти нежные руки, гладившие мои щеки, мокрые от детских, сладостных слез...
Я уснула в эту ночь примиренная, радостная, счастливая...
Глава XIV
В путь-дорогу
Дни не шли, а бежали... Я замечала, что со времени моего побега из дому все как-то иначе стали относиться ко мне. Бабушка не бранилась, как бывало раньше, хотя недружелюбно поглядывала на меня. Расстроившаяся свадьба папы не давала ей покою. В этом она винила меня одну. Прислуга смотрела на меня теперь, как на взрослую. Барбале подолгу заглядывалась на меня не то с сожалением, не то с грустью. Я не могла понять, что это означало... Отец разговаривал со мною серьезно, не как с ребенком, с одиннадцатилетней девочкой, а как бы со взрослой девушкой.
- Ты мой друг, Нина, самый преданный и верный, - говорил он.
- Я твой друг, папа, и люблю тебя больше всего в мире, - пылко восклицала я.
Жизнь снова улыбалась мне, как в сказке... Исчезло малейшее облачко с моего горизонта, и счастье, полное и радостное, воцарилось в доме.
Но счастье не бывает продолжительно. Жизнь - не сказка, в которой розовые феи с золотыми посохами создают в один миг дворцы и замки для своих златокудрых принцесс...
Так бывает только в сказке. В жизни - иное...
Папа приехал как-то расстроенный и встревоженный из полка.
- Княжна дома? - послышался его взволнованный голос.
- Я здесь, папочка-радость! - крикнула я и повисла у него на шее.
- Нина-джаночка, я должен потолковать с тобою серьезно, - проговорил он.
Мы прошли в его кабинет и я, как вполне благовоспитанная девочка, уселась на тахте, сложила на коленях руки и приготовилась слушать.
- Дитя мое, - начал он, - тебе 11 лет. Через 5-6 лет ты будешь взрослая барышня. Настала пора серьезно заняться учением. Ты должна быть хорошо воспитана и образована. Тебе предстоит бывать в обществе, вращаться в лучших кругах... А чему ты здесь выучишься? Разве только верховой езде и джигитовке, которые знаешь и так в совершенстве. Ты сама понимаешь, что для княжны Джавахи этого недостаточно... А дальше что, Нина? Бабушка не хочет заняться твоим воспитанием, да она скоро оставляет Гори, мне же по службе придется теперь чаще отлучаться из дому. Сегодня в полку я получил об этом приказ. Оставлять тебя на попечение гувернанток и прислуги я не желал бы... У меня не было бы тогда ни одной спокойной минуты... И вот что я придумал, джаночка... не пугайся только, здесь нет ничего страшного... Я придумал отдать тебя в институт в Петербурге. Отправив тебя туда, я буду спокоен, зная, что ты находишься под опекою опытных людей... Там у тебя будет много подруг, много девочек одного возраста с тобою... К тому же начальница института, княгиня Б., сестра моего товарища и моя старинная приятельница... Она полюбит тебя, как родную... Зиму будешь проводить там, лето дома... Согласна ли ты на это, детка?
Согласна ли была я? Согласна ли теперь, когда малейшее его желание стало для меня законом! Да и потом, я твердо сознавала всю неизбежность подобного решения. Мне самой хотелось учиться... Я слишком мало знала для своих лет, а мой пытливый, всем интересующийся ум - жаждал знания.
- Да, папочка, - твердо произнесла я, - ты хорошо придумал... только... пиши мне почаще и бери в Гори каждое лето...
Он обнял меня и обещал исполнить все мои желания.
С этого же дня поднялась сутолока и возня в доме. Мы должны были уехать через месяц... Барбале плакала, Михако смотрел мне в глаза, даже бабушкины слуги сочувственно покачивали головами, глядя на меня. С отцом я была неразлучна... Мы ездили в горы, упиваясь нашим одиночеством, и наговаривались вдоволь во время этих чудесных прогулок.
А дни не шли, а летели... Как-то раз папа принес мне свежую новость. Шайку душманов окружили в горах и всех переловили. Они сидят в тюрьме и скоро их будут судить.
- А Магома? - вырвалось у меня.
- Магома будет свободен: я сам докажу его невинность, - успокоил меня отец.
Слова папы оправдались. Их судили и предали законной каре.
Магому освободили.
Он пришел к нам на следующий день и попросил вызвать отца.
Это было накануне нашего отъезда в далекую северную столицу. При виде нас он почтительно, по татарскому обычаю, приложил руку ко лбу и груди и весь бледный прошептал в волнении:
- Ага, будь добрым ко мне и возьми меня к себе... Магома будет тебе верным слугою.
- Как, Магома, разве ты не вернешься в Кабарду? - удивился отец.
- Нет, ага... Отроком ушел я оттуда и по желанию брата стал его помощником... Аллах видит, как тяжело мне было это... Ни одного пальца не обагрил Магома кровью... Теперь же мне нельзя вернуться в Кабарду... я освобожден, другие в тюрьме... может быть их уже казнили... С каким же лицом вернусь я один на родину?.. Скажут - не уберег брата...
- Твой брат был вождем душманов, Магома.
- Знаю, ага! но разве в Кабарде смотрят так же, как в Кахетии и Имеретии, на это дело? Там разбой - удаль, честь джигита... Его не осудят на родине. Им гордятся... а вот я...
- Что же ты хочешь, Магома? Я дал тебе, что мог, за спасенье дочери... Но ты вернул мне деньги обратно. Что ты хочешь? Для тебя все сделаю, что могу, - ласково говорил отец.
- Хочу, ага, служить тебе... и русскому царю, - сказал он просто, и глаза его с мольбою остановились на отце.
Отец, тронутый горячим порывом молодого кабардинца, обнял его и обещал исполнить его желание. Магома остался у нас помогать Михако до его определения в полк...
Наступил день отъезда.
Коляска стояла у крыльца. Барбале громко причитывала в кухне. Отец хмурился и молчал.
Я обежала весь дом и сад, спустилась к Куре, поднялась на гору, поклонилась дорогим могилкам и в десятый раз побежала в конюшню.
- Прощай, Шалый, прощай, мой верный друг! - шептала я, целуя лоснящуюся шею моего верного коня.
- Корми его хорошенько, - сказала я Михако, - чтоб будущее лето, к моему возвращению, вот у него какие бока были! Слышишь?
- Будьте покойны, княжна-матушка, будете довольны! - отвечал он, а у самого слезы стояли в глазах и подергивались губы.
К бабушке я пошла проститься тихо и чинно, но без всякого волнения. Единственное лицо на родине, которое я не жалела оставить, была бабушка. Зато с Барбале, благословившей меня образком святой Нины, с Родам, Анной, Михако и Брагимом я целовалась так искренне и крепко, что у меня распухли губы.
Я не плакала... Мою грудь теснило от слез, но они не выливались наружу.
- Прощай, Магома, прощай, мой спаситель, - улыбнулась я сквозь туман, застилавший зрение...
- Храни тебя Аллах, добрая госпожа!
Мы уже сели в коляску, когда впереди нас поднялось облако пыли и внезапно предстала верхом пред нами на лошади тоненькая баронесса в черной амазонке с длинным вуалем, окутывавшим белым облаком всю ее изящную фигуру.
- Я хотела проводить вас, Нина, и пожелать вам всего, всего лучшего, запыхавшись от быстрой езды, произнесла она, и потом, подъехав с моей стороны к коляске, быстро наклонилась, крепко обняла меня и прошептала смущенно: - и попросить вас, чтобы вы не сердились на меня и твердо верили, что я осталась вашим другом!