Он посмотрел на меня глазами, в которых было столько преданности, что я не могла ему не поверить.
   - Больше Дато? - добавила я только.
   - Больше, Нина!
   - И сделаешь для меня все, что я ни прикажу?
   - Все, Нина, приказывайте! Ведь вы моя королева.
   - Хорошо, Юлико, ты добрый товарищ, - и я несколько покровительственно погладила его белокурые локоны. - Так вот завтра в эту пору мы пойдем в Башню смерти.
   Он вскинул на меня глаза, в которых отражался ужас, и задрожал как осиновый лист.
   - Нет, ни за что, это невозможно! - вырвалось у него.
   - Но ведь я буду с тобою!
   - Нет, ни за что! - повторил он.
   Я смерила его презрительным взглядом.
   - Князь Юлико! - гордо отчеканила я. - Отныне вы не будете моим пажом.
   Он заплакал, а я, не оглядываясь, пошла к дому.
   Не знаю, как мне пришло в голову идти узнавать, что делается в Башне смерти, но раз эта мысль вонзилась в мой мозг, отделаться от нее я уже не могла. Но мне было страшно идти туда одной, и я предложила разделить мой подвиг Юлико. Он отступил, как малодушный трус. Тогда я решила отправиться одна и даже обрадовалась этому, соображая, что вся слава этого "подвига" достанется в таком случае мне одной. В моих мыслях я уже слышала, как грузинские девушки спрашивают своих подруг: "Которая это - Нина Джаваха?" и как те отвечают: "Да та бесстрашная, которая ходила в Башню смерти". Или: "Кто эта девочка?" - "Как, вы не знаете? Ведь это - бесстрашная княжна Джаваха, ходившая одна ночью в таинственную башню!"
   И произнося мысленно эти фразы, я замирала от восторга удовлетворенной гордости и тщеславия. К Юлико я уже не чувствовала больше прежнего сожаления и симпатии. Он оказывался жалким трусом в моих глазах. Я перестала даже играть с ним в войну и рыцарей, как делала это вскоре по приезде из аула дедушки.
   Но заниматься много мыслью о Юлико я не могла. В моей душе созрело решение посетить Башню смерти во что бы то ни стало, и я вся отдалась моим мечтам.
   И вот страшная минута настала. Как-то вечером, простясь с отцом и бабушкой, чтобы идти спать, я, вместо того чтобы отправиться в мою комнату, свернула в каштановую аллею и одним духом домчалась до обрыва. Спуститься сквозь колючий кустарник к самому берегу Куры и, пробежав мост, подняться по скользким ступеням, поросшим мхом, к руинам крепости было делом нескольких минут. Сначала издали, потом все ближе и ближе, точно путеводной звездой, мелькал мне приветливо огонек в самом отдаленном углу крепости.
   То была Башня смерти...
   Я лезла к ней по ее каменистым уступам и странное дело! - почти не испытывала страха. Когда передо мною зачернели в сумерках наступающей ночи высокие, полуразрушенные местами стены, я оглянулась назад. Наш дом покоился сном на том берегу Куры, точно узник, плененный мохнатыми стражниками-чинарами. Нигде не видно было света. Только в кабинете отца горела лампа. "Если я крикну - там меня не услышат", - мелькнуло в моей голове, и на минуту мне сделалось так жутко, что захотелось повернуть назад.
   Однако любопытство и любовь к таинственному превозмогли чувство страха, и через минуту я уже храбро пробиралась по узким переулкам крепости к самому ее отдаленному пункту, откуда приветливо мигал огонек.
   Вот она - высокая, круглая башенка. Она как-то разом выросла передо мною. Я тихонько толкнула дверь и стала подниматься по шатким ступеням. Я шла бесшумно, чуть касаясь пятками земли и испуганно прислушиваясь к малейшему шороху.
   И вот я у цели. Прямо передо мною дверь, сквозь трещину которой проникала узкая полоса света.
   Осторожно прижавшись к сырой и скользкой от моха и плесени стене, я приложила глаз к дверям щели и чуть не вскрикнула во весь голос.
   Вместо мертвой девушки, вместо призрака горийской красавицы я увидела трех сидевших на полу горцев, которые при свете ручного фонаря рассматривали куски каких-то тканей. Они говорили тихим шепотом. Двоих из них я разглядела. У них были бородатые лица и рваные осетинские одежды. Третий сидел ко мне спиной и перебирал в руках крупные зерна великолепного жемчужного ожерелья. Тут же рядом лежали богатые, золотом расшитые седла, драгоценные уздечки и нарядные, камнями осыпанные дагестанские кинжалы.
   - Так не уступишь больше за штучку? - спросил один из сидящих того, который был ко мне спиною.
   - Ни одного тумана.
   - А лошадь?
   - Лошадь будет завтра.
   - Ну, делать нечего, получай десять туманов, и айда!
   И, говоря это, черноусый горец передал товарищу несколько золотых монет, ярко блеснувших при свете фонаря. Голос говорившего показался мне знакомым.
   В ту же минуту третий горец вскочил на ноги и повернулся лицом к двери. Вмиг узнала я его. Это был Абрек.
   Этого я не ожидала!..
   Предо мною совершалась неслыханно дерзкая мошенническая сделка.
   Очевидно, это были душманы, горные разбойники, не брезгавшие и простыми кражами. Абрек, без сомнения, играл между ними не последнюю роль. Он поставлял им краденые вещи и продавал их в этой комнатке Башни смерти, чудесно укрытой от любопытных глаз.
   Все эти соображения вихрем пронеслись в моей пылавшей голове.
   - Слушай, юноша, - произнес в эту минуту другой татарин с седой головою, - завтра последний срок, если не доставишь коня - берегись... Гоги не в раю Магомета, и мой кинжал достанет до тебя.
   - Слушай, старик: слово правоверного так же непоколебимо, как и закон Аллаха. Берегись оскорблять меня. Ведь и мой тюфенк (винтовка) бьет без промаха.
   И обменявшись этим запасом любезностей, они направились к выходу.
   Дверь скрипнула. Фонарь потух. Я прижалась к стене, боясь быть замеченной. Когда они прошли мимо меня - я стала ощупью впотьмах слезать с лестницы. У нижней двери я помедлила. Три фигуры неслышно скользнули по крепостной площади, носившей следы запустения более, чем другие места в этом мертвом царстве.
   Двое из горцев исчезли за стеною с той стороны, где крепость примыкает к горам, третий, в котором было не трудно узнать Абрека, направился к мосту.
   Я догнала его только у обрыва, куда он вскарабкался с ловкостью кошки, и, не отдавая себе отчета в том, что делаю, схватила его за рукав бешмета.
   - Абрек, я все знаю! - сказала я.
   Он вздрогнул от неожиданности и схватился за рукоятку кинжала. Потом, узнав во мне дочь своего господина, он опустил руку и спросил немного дрожащим голосом:
   - Что угодно княжне?
   - Я все знаю, - повторила я глухо, - слышишь ты это? Я была в Башне смерти и видела краденые вещи и слышала уговор увести одну из лошадей моего отца. Завтра же весь дом узнает обо всем. Это так же верно, как я ношу имя княжны Нины Джаваха...
   Абрек вскинул на меня глаза, в которых сквозил целый ад злобы, бессильной злобы и гнева, но сдержался и проговорил возможно спокойнее:
   - Не было случая, чтобы мужчина и горец побоялся угроз грузинской девочки!
   - Однако эти угрозы сбудутся, Абрек: завтра же я буду говорить с отцом.
   - О чем? - дерзко спросил он меня, нервно пощипывая рукав бешмета.
   - Обо всем, что слышала и видела и сегодня и в ту ночь в горах, когда ты уговаривался с этими же душманами.
   - Тебе не поверят, - дерзко засмеялся горец, - госпожа княгиня знает Абрека, знает, что Абрек верный нукер, и не выдаст его полиции по глупой выдумке ребенка.
   - Ну, посмотрим! - угрожающе проговорила я.
   Вероятно, по моему тону горец понял, что я не шучу, потому что круто переменил тон речи.
   - Княжна, - начал он вкрадчиво, - зачем ссоришься с Абреком? Или забыла, как Абрек ухаживал за твоим Шалым? как учил тебя джигитовке?.. А теперь я узнал в горах такие места, такие!.. - и он даже прищелкнул языком и сверкнул своими восточными глазами. - Лань, газель не проберется, а мы проскочим! Трава - изумруд, потоки из серебра... туры бродят... А сверху орлы... Хочешь, завтра поскачем? Хочешь? - и он заглядывал мне в глаза и вкладывал необычайную нежность в нотки своего грубого голоса.
   - Нет, нет! - твердила я, затыкая уши, чтобы помимо воли не соблазниться его речами, - я не поеду с тобой никуда больше. Ты душман, разбойник, и завтра же я все расскажу отцу...
   - А-а! - дико, по-азиатски взвизгнул он, - берегись, княжна! Плохи шутки с Абреком. Так отомстит Абрек, что всколыхнутся горы и застынут реки. Берегись! - и еще раз гикнув, он скрылся в кустах.
   Я стояла ошеломленная, взволнованная, не зная, что предпринять, на что решиться...
   Глава VIII
   Обличительница
   Утром я была разбужена отчаянными криками и суматохой в доме. Я плохо спала эту ночь. Меня преследовали страшные сновидения, и только на заре я забылась...
   Разбуженная криками и шумом, еще вся под влиянием вчерашних ужасов, я не могла долго понять - сплю я или нет. Но крики делались все громче и яснее. В них выделялся голос старой княгини, пронзительный и резкий, каким я привыкла его слышать в минуту гнева.
   - Вай-ме, - кричала бабушка, - украли мое старинное драгоценное ожерелье! Вай-ме! его украли из-под замка, и кольца, и серьги - все украли. Вчера еще они были в шкатулке. Мы с Родам перебирали их. А сегодня их нет! Украли! вай-ме, украли!
   Я быстро оделась... Выйдя из моей комнаты, я столкнулась с отцом.
   - Покража в доме. Какая гадость! - сказал он и по обыкновению передернул плечами.
   Потом он прошел в кабинет, и я слышала, как он отдавал приказание Михако немедленно скакать в Гори и дать знать полиции обо всем случившемся.
   Прибежала Родам и с плачем упала в ноги отцу.
   - Батоно-князь! - кричала она, вся извиваясь в судорожных рыданьях, я хранила бриллианты княгини, я и моя тетка, старая Анна. Нас обвиняют в воровстве и посадят в тюрьму. Батоно-князь! я не крала, я не виновата, клянусь св. Ниной - просветительницей Грузии!
   Да, она не крала. Это видно было по ее прекрасным глазам, честным и ясным, как у ребенка. Она не могла, хорошенькая Родам, украсть бриллианты моей бабушки.
   Ни она, ни Анна...
   Но кто же вор в таком случае?
   И вдруг острая, как кинжал, мысль прорезала мой мозг:
   "Вор - Абрек!"
   Да, да, вор - Абрек! В этом не было сомнения. Он украл бриллианты бабушки. Я видела драгоценные нити жемчуга и камней в Башне смерти. Я присутствовала при его позорном торге. И быстро обняв плачущую Родам, я воскликнула:
   - Утри свои слезы! Я знаю и назову вора... Папа, папа, вели созвать людей в залу, только скорее, скорее, ради Бога.
   - Что с тобой, Нина? - удивился моему возбуждению отец.
   Но я вся горела от нетерпения. С моих губ срывались бессвязные рассказы о Башне смерти, о драгоценностях, о двух душманах и Абреке-предателе, но все так скоро и непонятно, точно в бреду.
   - Иди, Родам, прикажи всем людям собраться в зале, - приказал отец.
   Когда она вышла, он запер дверь за нею.
   - Ну, Нина-радость, чеми-патара, - ласково произнес он, - расскажи мне все по порядку толково, что случилось?
   И он усадил меня на колени, как сажал в детстве, и старался успокоить меня насколько мог.
   Я в какие-нибудь пять минут поведала ему все, захлебываясь и торопясь от волнения.
   - И ты уверена, что это тебе не приснилось? - спросил отец.
   - Приснилось? - пылко вырвалось у меня, - приснилось? Но если ты не веришь мне, спроси Юлико, он тоже видел огоньки в башне и следил за ними.
   - Юлико дурно. Он заболел от испуга. Но если б даже он был здоров, я не обратился бы к нему. Я верю моей девочке больше, чем кому-либо другому.
   - Спасибо, папа! - ответила я ему и об руку с ним вошла в залу.
   Там собрались все люди, за исключением Михако, ускакавшего в Гори.
   Я взглянула на Абрека. Он был белее своего белого бешмета.
   - Абрек! - смело подошла я к нему. - Ты украл вещи бабушки! Слышишь, я не боюсь твоих угроз и твоего мщения и повторяю тебе, что ты вор!
   - Княжна шутит, - криво усмехнулся горец и незаметно пододвинулся к двери.
   Но отец поймал его движение и, схватив за плечо, поставил его прямо перед собою. Лицо отца горело. Глаза метали искры. Я не узнавала моего спокойного, всегда сдержанного отца. В нем проснулся один из тех ужасных порывов гнева, которые делали его неузнаваемым.
   - Молчать! - прогремел он так, что, казалось, задрожали своды нашего дома, и все присутствующие в страхе переглянулись между собой. - Молчать, говорят тебе! Всякое запирательство только увеличит вину. Куда дел ты фамильные драгоценности княгини?
   - Я не брал их, батоно-князь. Аллах знает, что не брал.
   - Ты лжешь, Абрек! - выступила я снова. - Я видела у тебя в башне много драгоценных вещей, но ты все их передал тем двум душманам, и они отнесли все в горы.
   - Назови мне сейчас же имена твоих сообщников, укажи место, где они скрываются! - снова проговорил отец.
   - Не знаю, батоно-князь, никаких душманов. Верно, княжне привиделся дурной сон про Абрека. Не верь, батоно, ребенку.
   Но слова горца, очевидно, истощили последнее терпение отца. Он сорвал со стены нагайку и взмахнул ею. Раздался пронзительный крик. Вслед за этим, прежде чем кто-либо успел опомниться, в руках Абрека что-то блеснуло. Он бросился на отца с поднятым кинжалом, но в ту же минуту сильные руки Брагима схватили его сзади.
   - Потише, орленок, не доросли еще крылья! - крикнул с недобрым смехом Брагим, закручивая на спине руки Абреку.
   Тот дрожал с головы до ног, его глаза горели бешенством, багрово-красный рубец - след нагайки - бороздил щеку.
   В ту же минуту дверь широко распахнулась и полиция, предшествуемая Михако, вошла в зал.
   При виде вооруженных людей Абрек сделал невероятное усилие и, вырвавшись из сильных рук Брагима, бросился к окну. С быстротой молнии вскочил он на подоконник и, крикнув "айда", спрыгнул вниз, с высоты нескольких саженей прямо в тихо плещущие волны Куры...
   Это был отчаянно-смелый прыжок, которому мог бы позавидовать любой джигит Кавказа...
   Я долго не могла забыть стройную фигуру разбойника-горца, стоящую на подоконнике, его дикий взгляд и короткую, полную злобной ненависти фразу: "Еще свидимся - тогда попомните душмана Абрека!" К кому относилась эта угроза - ко мне ли, за то, что я выдала его, или к моему отцу, оскорбившему вольного сына гор ударом нагайки, - я не знаю. Но его взгляд скользнул по нас обоих, и невольно опустились мои глаза, встретив его сверкающие бешеным огнем зрачки, а сердце мое болезненно сжалось предчувствием и страхом.
   - Исчез мошенник, - сказал отец, подойдя к окну и вперив глаза в пространство.
   - Отчаянный прыжок, - сказал старый военный пристав, друг отца, - этот негодяй, должно быть, разбился на смерть.
   - Нет, я уверен, что бездельник остался жив, он ловок, как кошка, ответил отец и, в несколько приемов разломав свою казацкую нагайку, отшвырнул ее далеко в сторону.
   - Молодец, барышня, - обратился ко мне пристав. - Не ожидал от вас такой прыти.
   - Да, она у меня храбрая! - ласково скользнул по мне взглядом отец и потом, с серьезным лицом, взял мою руку и поцеловал ее, как у взрослой.
   Я была в восторге. Мне казалось, что поцелуй такого героя, такого бесстрашного джигита, каким я считала отца, должен превратить мою нежную детскую руку в сильную и твердую, как у воина.
   Ликуя и беснуясь, я вихрем помчалась к Юлико - рассказать ему о случившемся. Он лежал бледный, как труп, в своей нарядной постельке и, увидя меня, протянул мне руки. Андро успел его предупредить обо всем, и теперь глаза его выражали неподдельное восхищение перед моим геройством.
   - О, Нина! - мог только выговорить он, - если у престола Бога есть Ангелы-воители, вы будете между ними!
   Не могу сказать, чтобы восторженный лепет моего кузена я пропустила мимо ушей. Напротив, я готова была теперь простить ему его вчерашнюю трусость.
   - Уйди, Андро! - приказала я мальчику.
   Как только маленький слуга вышел, я рассказала Юлико все, что случилось со мною.
   - Вы настоящая героиня! - прошептал мой двоюродный брат. - Как жаль, что вы не родились мальчиком!
   - Это ничего не значит, - спокойно возразила я, и вдруг совершенно безжалостно добавила: - ведь между мальчиками найдется и не одна такая тряпка, как ты.
   Но когда я увидела, как он беспокойно заметался в своей постельке среди подушек, украшенных тончайшими кружевами и княжескими гербами, я словно спохватилась и сказала:
   - Успокойся, Юлико, ведь я понимаю, что твоя робость происходит от болезненности, и уверена, что она пройдет с годами.
   - Да, да, она пройдет, наверное, пройдет, только вы не презирайте меня, Нина. О, я вырасту и буду храбрым. Я пойду в горы, найду Абрека, если он не погиб в реке, и убью его из винтовки дяди. Вы увидите, что я это исполню... Только это будет не скоро!
   Потом он тихо прибавил:
   - Как бы мне хотелось, чтобы вы снова возвратили мне звание пажа. Я постараюсь быть храбрым насколько могу!
   Я посмотрела в его глаза. В них были слезы. Тогда, жалея его, я сказала торжественно:
   - Князь Юлико! Возвращаю вам звание пажа вашей королевы.
   И дав ему поцеловать мою руку, я с подобающей важностью вышла из комнаты.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Проходили дни, недели - фамильных бриллиантов бабушки так и не нашли, хотя подняли на ноги всю полицию Гори. Не нашли и Абрека, хотя искали его усердно. Он исчез, как исчезает камень, брошенный в воду.
   Таинственные огоньки, мерцавшие по вечерам в Башне смерти и пленявшие меня своей таинственностью, также исчезли. Там снова воцарилась прежняя тьма...
   Глава IX
   Пир. Демон. Подслушанная тайна
   Наступил июль, пышный и знойный, с ароматом подоспевших плодов и частыми ночными грозами, разрежающими воздух, насыщенный электричеством.
   В нашем винограднике зрели и наливались изумрудные лозы. Ягоды, наполненные соком, горевшим янтарем на солнце под тонкой пленкой кожицы, манили к себе уже одним своим видом.
   Приближался день рождения отца, который всегда особенно праздновался у нас в доме.
   Приехал дедушка Магомет из аула, примчались Бэлла с мужем на своих горных скакунах, и дом огласился веселыми звуками их голосов и смеха. Только двое людей не принимали участия в общем веселье. Бабушка, которая не могла примириться с мыслью о пропаже драгоценностей, и князек Юлико, захваченный недугом, от которого он таял не по дням, а по часам, приводя этим бабушку в новое волнение.
   Наш дом разделился на две половины: печальную - в апартаментах княгини, которая поминутно заходила в комнату Юлико, надоедая ему вопросами и микстурами, и беспечную - где слышался веселый смех Бэллы, ее пронзительные взвизгивания, которым я вторила с особенным наслаждением, да детски-добродушный хохот Израила. Там были тоска и дума, здесь беззаботное веселье и смех. Часто к нам присоединялся отец, и тогда нашему веселью не было конца.
   - Тише! - иногда останавливал он Бэллу, - там больной.
   - Он выздоровеет, - отвечала она беспечно, - и будет еще джигитовать, вот увидишь!
   В день рождения отца мы вскочили спозаранку с Бэллой и украсили наш дом венками из каштановых ветвей и лип вперемежку с белыми и пурпуровыми розами.
   - Как хорошо! - прыгали мы и хлопали в ладоши, любуясь своей работой.
   Отец, тронутый сюрпризом, расцеловал нас обеих.
   К обеду ожидали гостей. Бабушка приказала мне надеть белое кисейное платье и собственноручно пригладила мои черные, в беспорядке разбросанные вдоль спины, косы.
   - Разве так не лучше, девочка? - спросила она и подвела меня к зеркалу.
   Я заметила, что с некоторых пор бабушка относилась много ласковее и добрее ко мне. Я заглянула в зеркало и ахнула.
   В белом платье, воздушном облаком окутывающем мои худенькие плечи, руки и стан, с туго заплетенными иссиня-черными косами, я страшно походила на мою покойную маму.
   - Красоточка, джаным, хорошенькая! - бросилась ко мне на шею Бэлла, когда я вышла к моим друзьям. Потом она сорвала с куста розу и воткнула мне ее в косы со словами: - Так будет еще краше.
   Отец взглянул на меня с грустной улыбкой и сказал:
   - Совсем большая выросла! совсем большая!
   - И глупая! правда, папочка, глупая? - приставала я к нему, тормоша его и хохоча, как безумная.
   - Ну и глупая! - улыбнулся он, и сейчас же лицо его стало снова серьезным. - Надо будет эту зиму начать серьезно учиться, Нина. Тебе одиннадцать лет.
   Я заявила ему, что я отлично читаю по-русски и по-французски, знаю историю и географию, словом, учительница довольна мною, и мое время еще не ушло.
   - Ведь Бэлла не ученая, а как она счастлива, - добавила я серьезно, тоном взрослой.
   - Бэлла дикарка, она выросла в горах и всю жизнь проживет так, сказал отец и стал подробно объяснять мне разницу между мной и Бэллой.
   Но в этот день я была не менее дикая, нежели она, - я и хохотала и визжала, как безумная, бегая с нею от преследовавшего нас Израила. Я вполне оправдывала название "дели акыз"*, данное мне горийскими татарчатами.
   ______________
   * Сумасшедшая девчонка.
   Отец, куря папиросу, сидел на террасе в ожидании гостей. Вдруг он неожиданно вздрогнул. Послышался шум колес, и к нашему дому подъехал небольшой шарабанчик, в котором сидели две дамы: одна пожилая, другая молоденькая в белом платье - нежное белокурое создание с мечтательными глазами и тоненькой, как стебель, талией. Она легко выпрыгнула из шарабана и, ловко подобрав шлейф своего нарядного шелкового платья, пошла навстречу отцу. Он подал ей руку и поманил меня.
   - Вот, баронесса, моя дочь Нина. Прошу любить и жаловать.
   Потом он помог пожилой женщине с величественной осанкой выйти из экипажа и тоже представил меня ей:
   - Моя дочь Нина.
   Я не знала, что делать, и смотрела на них обеих с любопытством маленького зверька.
   - Какая прелестная девочка, - проговорила молодая дама в белом и, нагнувшись ко мне, поцеловала меня в щеку.
   Губы у нее были мягкие, розовые, и от всей ее фигурки, эфирной и хрупкой, пахло очень нежными и очень приятными духами.
   - Будем друзьями! - проговорила она мне и ласково еще раз улыбнулась.
   - У-у! какая красавица! - прошептала Бэлла, когда молодая дама в белом скрылась в доме вместе со своей старой спутницею и отцом, - лучше нас с тобою, правда, Израил?
   Но Израил не согласился с нею. Лучше Бэллы, по его мнению, никого не было на свете. Она погрозила ему пальцем, и снова мы пустились бегать и визжать, забыв о прибывших гостях.
   Хотя отец мой много лет состоял на службе русского царя и в нашем доме все было на русскую ногу, но по торжественным семейным праздникам у нас невольно возвращались к старым грузинским обычаям. Неизменный обед с выбором тулунгуши*, бочки вина, поставленные под чинарами, шумные тосты, порою сазандары, нанятые на время пира, удалая джигитовка, стрельба из ружей и, наконец, милая родная лезгинка под стон зурны и жалобные струны чиунгури - все это сопровождало каждое семейное торжество. В этот день праздник обещал быть особенно интересным.
   ______________
   * Распорядитель пира.
   Из полка ожидались товарищи отца с их женами и другие гости. Мне было как-то неловко: по свойственной мне дикости, я не любила общества, и вот почему Бэлле много надо было труда, чтобы уговорить меня выйти к столу, приготовленному на вольном воздухе в тени вековых лип и густолиственных чинар.
   Когда мы вышли к гостям, все уже были в сборе. Бабушка торжественно восседала на почетном месте в конце стола; против нее, на другом конце стола, поместился избранный тулунгуши - в лице дедушки Магомета. Справа от бабушки сидела баронесса, а подле нее молодая дама в белом, около которой поместился мой отец. Появление Бэллы и Израила в богатых туземных нарядах, блещущих красками и серебром, произвело легкое смятение между гостями. Их встретили шепотом одобрения. Дедушка Магомет не мог не порадоваться тому приему, который сделали его детям.
   - Какая чудесная пара! - слышалось кругом на татарском, русском и грузинском языке.
   И Бэлла принимала все эти похвалы как должную дань.
   Она скоро привыкла к своей новой роли, эта маленькая княгиня!
   Анна, Барбале и Родам разносили куски жареной баранины и дичи, а Михако, Андро и Брагим разливали вино по кувшинам и обносили ими гостей, причем Михако не упускал случая подшутить над старым мусульманином, которому вино было запрещено Кораном.
   Я сидела между Бэллой и молоденьким казачьим хорунжием, подчиненным отца, который весь обед смешил нас, забавляя самыми невероятными рассказами.
   Мы так и покатывались со смеху, слушая его. Бабушка приходила в ужас от моего громкого смеха и делала мне отчаянные знаки успокоиться.
   Между тем дедушка Магомет поднял заздравный кубок в честь моего отца и стал славить его по старому кавказскому обычаю. Он сравнивал его силу с силой горного орла Дагестана, его смелость - со смелостью ангела-меченосца, его красоту и породу - с красотою горного оленя, царя гор.
   И мой отец слушал, и все слушали в глубоком молчании маститого старца, видевшего на своем веку много храбрых.
   Потом, когда он кончил, все подняли бокалы в честь моего отца. Мне было дивно хорошо в эту минуту. Я готова была прыгать и смеяться и целовать деда Магомета за то, что он так хвалит моего умного, доброго, прекрасного папу!
   После каждого блюда, заедаемого по обыкновению лавашами и чади* или солоноварным вкусным квели, деда поднимался с места и с полной чашей в руке восхвалял того или другого гостя. Вина как верующий магометанин он не пил, и каждый раз передавал свой кубок кому-либо из почетнейших гостей.
   ______________
   * Густая каша кусками вместо хлеба.
   Восхваление присутствующих шло по очереди. После блюда вкусного шашлыка, мастерски приготовленного Барбале, дедушка поднял чашу в честь Бэллы, называя ее княгиней Израил. Он обращался к ней немного напыщенно и важно, точно к совершенно посторонней. Бэлла, потупясь смотрела в тарелку. Я же, прикрыв лицо концом скатерти, еле сдерживалась, чтобы не фыркнуть на весь стол. Верно глаза мои красноречиво смеялись, потому что бабушка не менее красноречиво погрозила мне пальцем через весь стол.