Страница:
— Расскажи нам о своей службе в армии, — предложил мне Бек таким тоном, словно не хотел вести разговор о деле.
Это было очевидно. Только не перед своей семьей. Яполагал, что Элизабет известно больше, чем хотелось бы Беку. Но Ричард, похоже, пребывал в полном неведении. Или, возможно, наглухо от всего отгородился. Как там он сказал? Если не вспоминать о плохом, значит, на самом деле его не было?
— Особенно рассказывать не о чем, — сказал я.
Мне действительно не хотелось об этом говорить. Плохое случилось, и я не хотел о нем вспоминать.
— И все же что-то наверняка было, — сказала Элизабет.
Все трое смотрели на меня, поэтому я, пожав плечами, поведал историю о том, как проверял бюджет Пентагона и наткнулся на счет на восемь тысяч долларов на закупку некоего приспособления РАЗКП. Рассказал о том, что от скуки у меня проснулось любопытство, и после пары телефонных звонков я установил, что под этой аббревиатурой скрывается «ротационный аппликатор для затяжки крепежных приспособлений». А копнув глубже, узнал, что на самом деле речь идет о трехдолларовой отвертке. Затем я вышел на молотки стоимостью три тысячи долларов, тысячедолларовые крышки для унитазов и так далее. История эта очень хорошая. Такая нравится любой аудитории. Большинство слушателей начинают возмущаться, а те, кто терпеть не может правительственных чиновников, просто кипят. Но только это была неправда. Наверное, что-нибудь подобное действительно имело место, но только не со мной. Такими делами занимается совсем другое ведомство.
— Тебе приходилось кого-нибудь убивать? — спросил Ричард.
«Четверых за последние трое суток», — подумал я.
— Не задавай такие вопросы, — одернула его мать.
— Суп очень вкусный, — заметил Бек. — Разве что сыра маловато.
— Папа! — сказал Ричард.
— Что?
— Ты должен помнить о своих сосудах. Они все забьются.
— Это мои сосуды.
— Но ты мой отец.
Они переглянулись. Застенчиво улыбнулись. Отец и сын, лучшие друзья. Раздвоение. Трапеза обещала быть долгой. Элизабет увела разговор от холестерина. Заговорила о портлендском музее искусств. Сказала, что музей размещается в здании, построенном по проекту архитектора И. М. Пея и обладает большой коллекцией картин американских художников и импрессионистов. Я не мог понять, то ли она пытается просветить меня, то ли хочет заставить Ричарда выйти из дома и что-то сделать. Тут я был с ней заодно. Мне хотелось как можно скорее добраться до «сааба». Но пока что я не мог. Поэтому я попытался предугадать, что именно я там найду. Затеял игру с самим собой. У меня в голове звучал голос Леона Гарбера: «Перебери все увиденное, все услышанное. Работай с уликами». Я почти ничего не слышал. Но видел многое. Наверное, все это было своего рода уликами. Например, обеденный стол. Весь особняк и вся обстановка. Машины. «Сааб» представлял из себя старую развалюху. «Кадиллак» и «линкольны» хорошие машины, но все же это не «роллс-ройсы» и «Бентли». Мебель была старая, массивная и скучная. Не дешевая, но, с другой стороны, покупали ее не сейчас. Заплатили за нее уже давно. Что сказал Элиот о том наркоторговце из Лос-Анджелеса? «Его доходы составляют несколько миллионов долларов в неделю. Он живет как султан». Бек предположительно стоит на иерархической лестнице на пару ступенек выше. Но он живет далеко не как султан. Почему? Потому что он осторожный янки и ему наплевать на показную роскошь?
— Посмотри! — вдруг вывел меня из размышлений голос Бека.
Вынырнув в реальность, я увидел, что он протягивает мне свой сотовый телефон. Взяв аппарат, я посмотрел на экран. Указатель мощности сигнала вернулся к четырем рискам.
— Ультракороткие волны, — заметил я. — Вероятно, они слишком медленно набирают мощность.
Я снова посмотрел на экран. Никаких конвертов, никаких катушечных магнитофонов. Значит, сообщений голосовой почты нет. Но аппарат был очень маленький, а у меня толстые пальцы, и я случайно нажал на кнопку со стрелкой вниз. На экране тотчас же появился какой-то список. Насколько я понял, электронная записная книжка. Экран был такой крошечный, что мне были видны лишь три строчки. Верхняя гласила: «Дом». Затем шло: «Ворота». Третьим в списке была фамилия «Ксавье». Я смотрел на эту строчку так пристально, что в зале наступила тишина, раздираемая лишь ревом крови у меня в ушах.
— Суп получился превосходным, — сказал Ричард.
Я вернул телефон Беку. Кухарка, перегнувшись через стол, забрала мою тарелку.
Впервые я услышал имя Ксавье во время шестой встречи с Доминик Коль. Это произошло через семнадцать дней после того, как мы с ней танцевали в баре в Балтиморе. Погода испортилась. Температура резко упала, и небо затянули беспросветные серые тучи. Коль была в полной парадной форме. У меня мелькнула мысль, что я, наверное, назначил ей служебную аттестацию, а затем начисто забыл об этом. Впрочем, о таких вещах мне бы напомнил ротный адъютант, а он ничего не сказал.
— Ты будешь в ужасе, — начала Коль.
— В чем дело? Ты получила повышение и зашла проститься?
Она улыбнулась. Я поймал себя на том, что комплимент получился чересчур личным.
— Я нашла нашего плохиша.
— Как?
— Безукоризненное применение подходящих талантов, — улыбнулась Коль.
Я окинул ее взглядом.
— Мы назначили служебную аттестацию?
— Нет, но, по-моему, уже пора.
— Почему?
— Потому что я вышла на негодяя. А аттестации всегда лучше устраивать после крупных прорывов в работе.
— Ты по-прежнему работаешь с Фраскони, так?
— Мы напарники, — сказала Коль, что нельзя было считать прямым ответом на мой вопрос.
— Он тебе помогает?
Коль нахмурилась.
— Можно начистоту?
Я кивнул.
— Он даром ест свой хлеб.
Я снова кивнул. Я сам придерживался того же мнения. Лейтенант Энтони Фраскони был хорошим малым, но назвать его блестящей головой нельзя было даже с большой натяжкой.
— Он хороший человек, — поспешила поправиться Коль. — Я хочу сказать, не пойми меня превратно.
— Но всю работу делаешь ты, — заметил я.
Она кивнула. У нее в руках была папка, та самая, которую я ей дал после того, как выяснил, что мне предстоит иметь дело не с уродливым верзилой из Техаса или Миннесоты. С тех пор папка значительно распухла.
— И ты, конечно, здорово помог, — сказала Коль. — Ты оказался прав. Чертеж действительно был в газете. Горовский выбрасывает всю газету целиком в урну на выезде со стоянки. В одну и ту же урну, два воскресенья подряд.
— И?
— И два воскресенья подряд ее достает оттуда один и тот же человек.
Я задумался. План был замечательный, и все же необходимость рыться в урне делала его уязвимым. Была слабым местом. Осуществить это очень непросто, если нет желания идти до конца и переодеться бездомным. Но и это тоже достаточно сложно, если стремиться к достоверности. Бездомные проводят весь день на ногах, проходят многие мили, проверяют все встретившиеся по пути урны. Для того чтобы правдоподобно изобразить их поведение, требуется бесконечное мастерство.
— Что это за человек? — наконец спросил я.
— Я догадалась, о чем ты подумал, — сказала Коль. — Кто станет рыться в урнах кроме бродяг, так?
— Ну?
— Представь себе обычное воскресенье. Выходной, ты никуда не торопишься, не спеша прогуливаешься. Быть может, тот, с кем ты договорился о встрече, немного задерживается; быть может, прогулка уже начинает надоедать. Но светит солнце, рядом свободная скамейка, а воскресные газеты такие пухлые и интересные. Вот только ты с собой ничего не захватил.
— Хорошо, представил.
— Ты не обращал внимание, что прочитанная газета становится чем-то вроде общественной собственности? Например, ты не видел, что бывает в поезде? Или в метро? Человек читает газету, уходя, оставляет ее на сиденье, после чего газету тотчас же подхватывает кто-то другой? Этот другой человек скорее умрет с голода, чем подберет недоеденную булочку, но прочитанную газету он берет без тени стыда.
— Согласен.
— Итак, нашему другу лет сорок, — продолжала Коль. — Высокий, примерно шесть футов один дюйм, стройный, фунтов сто девяносто, короткие темные волосы, чуть тронутые сединой, очень импозантный. Одет с иголочки: белые брюки, тенниска, парусиновые туфли, и он фланирует через всю стоянку к урне.
— Фланирует?
— Другого слова не подберешь, — подтвердила она. — Он не спеша идет, погруженный в мысли, не замечая ничего вокруг. Как будто только что сытно пообедал. Вдруг он замечает газету, лежащую на урне, поднимает ее и пробегает взглядом заголовки, затем как бы кивает сам себе и засовывает газету под мышку. С таким видом, словно собирается ее прочесть. После чего идет дальше.
— Фланирует дальше, — поправил я.
— Все выглядит поразительно естественно, — подтвердила Коль. — Это произошло у меня на глазах, но я чуть было не отмахнулась от него. На подсознательном уровне.
Я задумался над ее словами. Она была права. Она замечательно разбирается в человеческом поведении. Именно это делает ее хорошим полицейским. Если дело Действительно дойдет до того, что я устрою ей служебную аттестацию, она получит только высшие отметки.
— Ты оказался прав еще в одном, — продолжала Коль, — Этот человек доходит до пристани и садится на яхту.
— Он на ней живет?
— Не думаю. То есть на яхте есть спальные места и все удобства, но по-моему это просто увлечение.
— Откуда ты знаешь, что на ней есть спальные места?
— Я была на борту.
— Когда?
— Во второе воскресенье. Не забывай, до этого я видела только то, что наш герой подбирает из урны газету. Мне еще не удалось идентифицировать документы. Но в тот день он ушел в море на другой яхте со своими знакомыми, поэтому я решила к нему заглянуть.
— Как?
— Безукоризненное применение подходящих талантов, — повторила Коль. — Я была в бикини.
— А носить бикини — это талант? — спросил я.
И тотчас же отвел взгляд. В данном случае речь шла о верхе актерского мастерства.
— Тогда еще стояла жара, — продолжала Коль. — Я смешалась с толпой пляжных красоток. Как ни в чем не бывало прошла по сходне на яхту. Никто не обратил на меня внимание. Вскрыв отмычкой замок, я около часа осматривала каюту.
Я не удержался от вопроса:
— И как тебе удалось спрятать отмычки в бикини?
— На мне были туфли.
— Ты нашла чертеж?
— Я нашла все чертежи.
— У этой яхты есть название?
Коль кивнула.
— Я ее вычислила. Есть специальный реестр всех катеров и яхт.
— Так кто этот тип?
— Вот это тебе не понравится, — сказала она. — Он высокопоставленный сотрудник военной разведки. Подполковник, специалист по Ближнему Востоку. Только что был награжден медалью за войну в Персидском заливе.
— Проклятье, — выругался я. — Но, быть может, существует какое-то безобидное объяснение?
— Возможно, но лично я в этом сомневаюсь. Час назад я встречалась с Горовским.
— Понятно, — сказал я. Вот и объяснение парадного мундира. Выглядит более устрашающе, чем бикини. — И?
— И я заставила его объяснить свою роль во всем этом. Дочерям Горовского одиннадцать месяцев и два года. Пару месяцев назад старшая исчезла, всего на один день. Она отказывается говорить о том, что с ней произошло. Только постоянно плачет. Через неделю после случившегося с Горовским связался наш друг из военной разведки. Намекнул на то, что если папаша не проявит сговорчивость, отсутствие ребенка продлится дольше. Я не могу найти этому безобидное объяснение.
— Ты права, — согласился я. — Я тоже не могу. Кто этот мерзавец?
— Его зовут Френсис Ксавье Куинн.
Кухарка принесла новое блюдо, жаркое на ребрах, но мне было не до него, потому что мысли мои были еще заняты Френсисом Ксавье Куинном. Судя по всему, он вышел из больницы в Калифорнии и оставил фамилию Куинн в мусорном ведре вместе со старым халатом, бинтами и бирками «Джон Доу». Просто вышел за ворота и шагнул прямо в новый, готовый образ. Образ, вкотором ему было уютно, о котором он всегда помнил в глубинах самого примитивного уровня сознания. Именно на этот уровень приходится полагаться тем, кто ведет двойную жизнь. Подполковник армии Соединенных Штатов Френсис Ксавье Куинн, сотрудник военной разведки, исчез. Остался Френсис Ксавье, простой американский гражданин.
— С кровью или прожаренный? — спросил Бек.
Он резал жаркое одним из ножей с черной ручкой, взятым на кухне. Они хранились в колоде, и в свое время я подумывал о том, чтобы убить Бека одним из них. Тот, который был сейчас у него в руке, подошел бы как нельзя лучше. Около десяти дюймов в длину, он был острый как бритва, если судить по тому, как легко им резалось мясо. Если только, конечно, мясо не было невероятно нежным.
— С кровью, — сказал я. — Благодарю вас.
Бек отрезал мне два куска, и я тотчас же пожалел об этом. Мои мысли вернулись на семь часов назад к мешку с телом. Тогда я расстегнул молнию и увидел работу другого ножа. Образ у меня перед глазами был настолько живым, что я снова ощутил прикосновение холодной металлической застежки к пальцам. Затем память пронеслась назад на целых десять лет, к первому появлению Куинна, и петля замкнулась.
— Хрен? — предложила Элизабет.
Я помедлил. Затем зачерпнул полную ложку. Старинное армейское правило гласит: «Никогда не отказывайся от возможности поесть и возможности поспать», поскольку никто не знает, когда представится следующая возможность осуществить то или другое. Поэтому, выбросив из головы Куинна, я положил в тарелку гарнир и начал есть. Не переставая думать. «Все увиденное, все услышанное». Мои мысли упорно возвращались к набережной в Балтиморе, залитой ярким солнцем, к конверту и газете. Не это, а то. И к словам Даффи: «Ты не обнаружил ничего полезного. Абсолютно ничего. Никаких улик».
— Вы читали Пастернака? — спросила меня Элизабет.
— Что ты думаешь об Эдварде Хоппере? — спросил Ричард.
— Тебе не кажется, что М16 пора менять? — спросил Бек.
Я снова вынырнул в действительность. Все трое смотрели на меня. Похоже, Беки изголодались по живой беседе. Все трое были очень одиноки. Послушав шум волн, разбивающихся о скалы с трех сторон вокруг дома, я понял, что чувствуют эти люди. Они живут в полной изоляции. Но они сами сделали этот выбор. Я тоже люблю одиночество. Я могу прожить три недели, не обмолвившись словом ни с одной живой душой.
— Я видел кино «Доктор Живаго», — сказал я. — Мне нравится та картина Хоппера, где люди поздно вечером ужинают в дешевом ресторане.
— "Полуночники", — подхватил Ричард.
Я кивнул.
— Больше всего мне нравится тот, что сидит слева, в одиночестве.
— Помнишь название ресторана?
— "Филлис", — сказал я. — И я считаю, что М16 — отличная автоматическая винтовка.
— Вот как? — спросил Бек.
— Она делает все то, что должна делать автоматическая винтовка, — сказал я. — Большего от нее просить нечего.
— Хоппер гений, — сказал Ричард.
— Пастернак гений, — сказала Элизабет. — К сожалению, кино его сильно упростило. К тому же, нет хороших переводов Пастернака на английский. А вот Солженицина чересчур захвалили, и напрасно.
— Я считаю, что М16 следует усовершенствовать, — сказал Бек.
— Эдвард Хоппер подобен Раймонду Чандлеру, — сказал Ричард. — Ему удалось ухватить определенное время и определенное место. Конечно, Чандлер тоже гений. Хэммету с ним не сравниться.
— Подобно тому, как Солженицыну не сравниться с Пастернаком? — спросила его мать.
Завязался жаркий спор. День номер четырнадцать, пятница, подходил к концу. Я ужинал вместе с тремя обреченными, которые беседовали о книгах, картинах и автоматических винтовках. Не то, а это. Я отключился от разговора за столом и стал слушать сержанта первого класса Доминик Коль.
— Этот человек имеет доступ ко многим секретам Пентагона, — сказала мне Доминик Коль во время нашей седьмой встречи. — Живет неподалеку, в Вирджинии. Полагаю, вот почему его яхта стоит в Балтиморе.
— Сколько ему лет?
— Сорок.
— Ты видела его личное дело?
Коль покачала головой.
— Большая его часть засекречена.
Я кивнул. Попытался восстановить хронологию. Сорок лет — это значит, он попадал под призыв во время войны во Вьетнаме. Последние два года — в возрасте восемнадцать-девятнадцать лет. Однако человек, к сорока годам дослужившийся до звания подполковник военной разведки, практически наверняка должен был закончить колледж, быть может, далее защитить диссертацию, что автоматически давало ему отсрочку от армии, Значит, в Индокитае он не был, что при нормальном ходе вещей замедлило бы его служебный рост. Ни кровопролитных войн, ни смертельных болезней. Однако этот тип поднимался по служебной лестнице быстро и уже к сорока годам стал подполковником.
— Догадываюсь, о чем ты думаешь, — сказала Коль. — Как получилось, что у него на погонах уже на две звездочки больше, чем у тебя?
— На самом деле я пытался представить тебя в бикини.
Она покачала головой.
— Неправда.
— Куинн старше меня.
— Он взлетел по служебной лестнице быстрее ракеты.
— Быть может, он очень умный, — предположил я.
— Несомненно. Но даже в этом случае он поднялся слишком высоко за слишком короткий срок.
Я кивнул.
— Замечательно. Значит, нам предстоит иметь дело с яркой интеллектуальной звездой.
— У Куинна много контактов с иностранцами, — продолжала Коль. — Я видела, как он встречается с самыми разными людьми. С израильтянами, ливанцами, иракцами, сирийцами.
— Это неизбежно при его роде деятельности, — заметил я. — Он ведь специалист по Ближнему Востоку.
— Куинн родом из Калифорнии. Его отец работал на железной дороге. Мать сидела дома. Семья жила в небольшом домике на севере штата. Дом достался Куинну в наследство, и это его единственное состояние. А насколько мы можем предположить, с тех пор как он окончил колледж, он живет исключительно на военный оклад.
— И что?
— Он бедняк, Ричер. Так на какие же деньги он снимает огромный особняк в Маклене, штат Вирджиния? На какие деньги купил яхту?
— Так это все же яхта?
— Большая лодка с парусом, со спальными каютами. Это ведь яхта, так?
— АЛС?
— Новенький «лексус».
Я промолчал.
— Почему эти вопросы не задают люди из его конторы? — спросила Коль.
— И никогда не зададут. Разве ты с этим не сталкивалась? Что-то ясно как день, а они могут пройти мимо и ничего не заметить.
— Не понимаю, как такое возможно.
Я пожал плечами.
— Они люди. Нельзя требовать от них невозможного. К тому же, у них на пути стоят предубеждения. Никто не спрашивает, насколько Куинн плохой; всех интересует только, насколько он хороший.
Коль кивнула.
— Вот и я также потратила впустую два дня, наблюдая за конвертом, а не за газетой.
— И все-таки им нельзя допускать подобные ошибки. Как-никак, они из военной разведки.
— Величайший оксюморон в мире, — ответила она старой шуткой. — Все равно как безопасная опасность.
— Или сухая вода, — подхватил я.
— Вам понравилось? — десять лет спустя спросила меня Элизабет Бек.
Я молчал. На пути стоят предубеждения.
— Вам понравилось? — повторила она.
Я непонимающе смотрел на нее. Предубеждения.
— Извините? — сказал я.
Все услышанное.
— Я говорю об ужине. Вам понравилось?
Я опустил взгляд. Моя тарелка была чиста.
— Просто объедение.
Все увиденное.
— Правда?
— Честное слово, — заверил ее я.
Ты не обнаружил ничего полезного.
— Я очень рада, — сказала Элизабет.
— Забудьте Хоппера и Пастернака, — сказал я. — А также Раймонда Чандлера. Ваша кухарка — вот кто настоящий гений.
— С тобой все в порядке? — спросил Бек.
Жаркое у него на тарелке осталось почти нетронутым.
— Лучше не бывает.
Абсолютно ничего.
— Точно?
Я помолчал.
Никаких улик.
— Да, я действительно чувствую себя превосходно.
И я говорил правду. Потому что я знал, что находится в «саабе». Знал наверняка. В этом можно было не сомневаться. Поэтому я чувствовал себя превосходно. Но в то же время мне было немного стыдно. Потому что я шел к этому долго, очень долго. Ужасно долго. Позорно долго. У меня ушло на это восемьдесят шесть часов. Больше, чем трое с половиной суток. Я был также туп, как и бывшие сослуживцы Куинна. Что-то ясно как день, а они могут пройти мимо и ничего не заметить. Повернувшись к Беку, я посмотрел на него так, словно видел впервые в жизни.
Глава 11
Это было очевидно. Только не перед своей семьей. Яполагал, что Элизабет известно больше, чем хотелось бы Беку. Но Ричард, похоже, пребывал в полном неведении. Или, возможно, наглухо от всего отгородился. Как там он сказал? Если не вспоминать о плохом, значит, на самом деле его не было?
— Особенно рассказывать не о чем, — сказал я.
Мне действительно не хотелось об этом говорить. Плохое случилось, и я не хотел о нем вспоминать.
— И все же что-то наверняка было, — сказала Элизабет.
Все трое смотрели на меня, поэтому я, пожав плечами, поведал историю о том, как проверял бюджет Пентагона и наткнулся на счет на восемь тысяч долларов на закупку некоего приспособления РАЗКП. Рассказал о том, что от скуки у меня проснулось любопытство, и после пары телефонных звонков я установил, что под этой аббревиатурой скрывается «ротационный аппликатор для затяжки крепежных приспособлений». А копнув глубже, узнал, что на самом деле речь идет о трехдолларовой отвертке. Затем я вышел на молотки стоимостью три тысячи долларов, тысячедолларовые крышки для унитазов и так далее. История эта очень хорошая. Такая нравится любой аудитории. Большинство слушателей начинают возмущаться, а те, кто терпеть не может правительственных чиновников, просто кипят. Но только это была неправда. Наверное, что-нибудь подобное действительно имело место, но только не со мной. Такими делами занимается совсем другое ведомство.
— Тебе приходилось кого-нибудь убивать? — спросил Ричард.
«Четверых за последние трое суток», — подумал я.
— Не задавай такие вопросы, — одернула его мать.
— Суп очень вкусный, — заметил Бек. — Разве что сыра маловато.
— Папа! — сказал Ричард.
— Что?
— Ты должен помнить о своих сосудах. Они все забьются.
— Это мои сосуды.
— Но ты мой отец.
Они переглянулись. Застенчиво улыбнулись. Отец и сын, лучшие друзья. Раздвоение. Трапеза обещала быть долгой. Элизабет увела разговор от холестерина. Заговорила о портлендском музее искусств. Сказала, что музей размещается в здании, построенном по проекту архитектора И. М. Пея и обладает большой коллекцией картин американских художников и импрессионистов. Я не мог понять, то ли она пытается просветить меня, то ли хочет заставить Ричарда выйти из дома и что-то сделать. Тут я был с ней заодно. Мне хотелось как можно скорее добраться до «сааба». Но пока что я не мог. Поэтому я попытался предугадать, что именно я там найду. Затеял игру с самим собой. У меня в голове звучал голос Леона Гарбера: «Перебери все увиденное, все услышанное. Работай с уликами». Я почти ничего не слышал. Но видел многое. Наверное, все это было своего рода уликами. Например, обеденный стол. Весь особняк и вся обстановка. Машины. «Сааб» представлял из себя старую развалюху. «Кадиллак» и «линкольны» хорошие машины, но все же это не «роллс-ройсы» и «Бентли». Мебель была старая, массивная и скучная. Не дешевая, но, с другой стороны, покупали ее не сейчас. Заплатили за нее уже давно. Что сказал Элиот о том наркоторговце из Лос-Анджелеса? «Его доходы составляют несколько миллионов долларов в неделю. Он живет как султан». Бек предположительно стоит на иерархической лестнице на пару ступенек выше. Но он живет далеко не как султан. Почему? Потому что он осторожный янки и ему наплевать на показную роскошь?
— Посмотри! — вдруг вывел меня из размышлений голос Бека.
Вынырнув в реальность, я увидел, что он протягивает мне свой сотовый телефон. Взяв аппарат, я посмотрел на экран. Указатель мощности сигнала вернулся к четырем рискам.
— Ультракороткие волны, — заметил я. — Вероятно, они слишком медленно набирают мощность.
Я снова посмотрел на экран. Никаких конвертов, никаких катушечных магнитофонов. Значит, сообщений голосовой почты нет. Но аппарат был очень маленький, а у меня толстые пальцы, и я случайно нажал на кнопку со стрелкой вниз. На экране тотчас же появился какой-то список. Насколько я понял, электронная записная книжка. Экран был такой крошечный, что мне были видны лишь три строчки. Верхняя гласила: «Дом». Затем шло: «Ворота». Третьим в списке была фамилия «Ксавье». Я смотрел на эту строчку так пристально, что в зале наступила тишина, раздираемая лишь ревом крови у меня в ушах.
— Суп получился превосходным, — сказал Ричард.
Я вернул телефон Беку. Кухарка, перегнувшись через стол, забрала мою тарелку.
Впервые я услышал имя Ксавье во время шестой встречи с Доминик Коль. Это произошло через семнадцать дней после того, как мы с ней танцевали в баре в Балтиморе. Погода испортилась. Температура резко упала, и небо затянули беспросветные серые тучи. Коль была в полной парадной форме. У меня мелькнула мысль, что я, наверное, назначил ей служебную аттестацию, а затем начисто забыл об этом. Впрочем, о таких вещах мне бы напомнил ротный адъютант, а он ничего не сказал.
— Ты будешь в ужасе, — начала Коль.
— В чем дело? Ты получила повышение и зашла проститься?
Она улыбнулась. Я поймал себя на том, что комплимент получился чересчур личным.
— Я нашла нашего плохиша.
— Как?
— Безукоризненное применение подходящих талантов, — улыбнулась Коль.
Я окинул ее взглядом.
— Мы назначили служебную аттестацию?
— Нет, но, по-моему, уже пора.
— Почему?
— Потому что я вышла на негодяя. А аттестации всегда лучше устраивать после крупных прорывов в работе.
— Ты по-прежнему работаешь с Фраскони, так?
— Мы напарники, — сказала Коль, что нельзя было считать прямым ответом на мой вопрос.
— Он тебе помогает?
Коль нахмурилась.
— Можно начистоту?
Я кивнул.
— Он даром ест свой хлеб.
Я снова кивнул. Я сам придерживался того же мнения. Лейтенант Энтони Фраскони был хорошим малым, но назвать его блестящей головой нельзя было даже с большой натяжкой.
— Он хороший человек, — поспешила поправиться Коль. — Я хочу сказать, не пойми меня превратно.
— Но всю работу делаешь ты, — заметил я.
Она кивнула. У нее в руках была папка, та самая, которую я ей дал после того, как выяснил, что мне предстоит иметь дело не с уродливым верзилой из Техаса или Миннесоты. С тех пор папка значительно распухла.
— И ты, конечно, здорово помог, — сказала Коль. — Ты оказался прав. Чертеж действительно был в газете. Горовский выбрасывает всю газету целиком в урну на выезде со стоянки. В одну и ту же урну, два воскресенья подряд.
— И?
— И два воскресенья подряд ее достает оттуда один и тот же человек.
Я задумался. План был замечательный, и все же необходимость рыться в урне делала его уязвимым. Была слабым местом. Осуществить это очень непросто, если нет желания идти до конца и переодеться бездомным. Но и это тоже достаточно сложно, если стремиться к достоверности. Бездомные проводят весь день на ногах, проходят многие мили, проверяют все встретившиеся по пути урны. Для того чтобы правдоподобно изобразить их поведение, требуется бесконечное мастерство.
— Что это за человек? — наконец спросил я.
— Я догадалась, о чем ты подумал, — сказала Коль. — Кто станет рыться в урнах кроме бродяг, так?
— Ну?
— Представь себе обычное воскресенье. Выходной, ты никуда не торопишься, не спеша прогуливаешься. Быть может, тот, с кем ты договорился о встрече, немного задерживается; быть может, прогулка уже начинает надоедать. Но светит солнце, рядом свободная скамейка, а воскресные газеты такие пухлые и интересные. Вот только ты с собой ничего не захватил.
— Хорошо, представил.
— Ты не обращал внимание, что прочитанная газета становится чем-то вроде общественной собственности? Например, ты не видел, что бывает в поезде? Или в метро? Человек читает газету, уходя, оставляет ее на сиденье, после чего газету тотчас же подхватывает кто-то другой? Этот другой человек скорее умрет с голода, чем подберет недоеденную булочку, но прочитанную газету он берет без тени стыда.
— Согласен.
— Итак, нашему другу лет сорок, — продолжала Коль. — Высокий, примерно шесть футов один дюйм, стройный, фунтов сто девяносто, короткие темные волосы, чуть тронутые сединой, очень импозантный. Одет с иголочки: белые брюки, тенниска, парусиновые туфли, и он фланирует через всю стоянку к урне.
— Фланирует?
— Другого слова не подберешь, — подтвердила она. — Он не спеша идет, погруженный в мысли, не замечая ничего вокруг. Как будто только что сытно пообедал. Вдруг он замечает газету, лежащую на урне, поднимает ее и пробегает взглядом заголовки, затем как бы кивает сам себе и засовывает газету под мышку. С таким видом, словно собирается ее прочесть. После чего идет дальше.
— Фланирует дальше, — поправил я.
— Все выглядит поразительно естественно, — подтвердила Коль. — Это произошло у меня на глазах, но я чуть было не отмахнулась от него. На подсознательном уровне.
Я задумался над ее словами. Она была права. Она замечательно разбирается в человеческом поведении. Именно это делает ее хорошим полицейским. Если дело Действительно дойдет до того, что я устрою ей служебную аттестацию, она получит только высшие отметки.
— Ты оказался прав еще в одном, — продолжала Коль, — Этот человек доходит до пристани и садится на яхту.
— Он на ней живет?
— Не думаю. То есть на яхте есть спальные места и все удобства, но по-моему это просто увлечение.
— Откуда ты знаешь, что на ней есть спальные места?
— Я была на борту.
— Когда?
— Во второе воскресенье. Не забывай, до этого я видела только то, что наш герой подбирает из урны газету. Мне еще не удалось идентифицировать документы. Но в тот день он ушел в море на другой яхте со своими знакомыми, поэтому я решила к нему заглянуть.
— Как?
— Безукоризненное применение подходящих талантов, — повторила Коль. — Я была в бикини.
— А носить бикини — это талант? — спросил я.
И тотчас же отвел взгляд. В данном случае речь шла о верхе актерского мастерства.
— Тогда еще стояла жара, — продолжала Коль. — Я смешалась с толпой пляжных красоток. Как ни в чем не бывало прошла по сходне на яхту. Никто не обратил на меня внимание. Вскрыв отмычкой замок, я около часа осматривала каюту.
Я не удержался от вопроса:
— И как тебе удалось спрятать отмычки в бикини?
— На мне были туфли.
— Ты нашла чертеж?
— Я нашла все чертежи.
— У этой яхты есть название?
Коль кивнула.
— Я ее вычислила. Есть специальный реестр всех катеров и яхт.
— Так кто этот тип?
— Вот это тебе не понравится, — сказала она. — Он высокопоставленный сотрудник военной разведки. Подполковник, специалист по Ближнему Востоку. Только что был награжден медалью за войну в Персидском заливе.
— Проклятье, — выругался я. — Но, быть может, существует какое-то безобидное объяснение?
— Возможно, но лично я в этом сомневаюсь. Час назад я встречалась с Горовским.
— Понятно, — сказал я. Вот и объяснение парадного мундира. Выглядит более устрашающе, чем бикини. — И?
— И я заставила его объяснить свою роль во всем этом. Дочерям Горовского одиннадцать месяцев и два года. Пару месяцев назад старшая исчезла, всего на один день. Она отказывается говорить о том, что с ней произошло. Только постоянно плачет. Через неделю после случившегося с Горовским связался наш друг из военной разведки. Намекнул на то, что если папаша не проявит сговорчивость, отсутствие ребенка продлится дольше. Я не могу найти этому безобидное объяснение.
— Ты права, — согласился я. — Я тоже не могу. Кто этот мерзавец?
— Его зовут Френсис Ксавье Куинн.
Кухарка принесла новое блюдо, жаркое на ребрах, но мне было не до него, потому что мысли мои были еще заняты Френсисом Ксавье Куинном. Судя по всему, он вышел из больницы в Калифорнии и оставил фамилию Куинн в мусорном ведре вместе со старым халатом, бинтами и бирками «Джон Доу». Просто вышел за ворота и шагнул прямо в новый, готовый образ. Образ, вкотором ему было уютно, о котором он всегда помнил в глубинах самого примитивного уровня сознания. Именно на этот уровень приходится полагаться тем, кто ведет двойную жизнь. Подполковник армии Соединенных Штатов Френсис Ксавье Куинн, сотрудник военной разведки, исчез. Остался Френсис Ксавье, простой американский гражданин.
— С кровью или прожаренный? — спросил Бек.
Он резал жаркое одним из ножей с черной ручкой, взятым на кухне. Они хранились в колоде, и в свое время я подумывал о том, чтобы убить Бека одним из них. Тот, который был сейчас у него в руке, подошел бы как нельзя лучше. Около десяти дюймов в длину, он был острый как бритва, если судить по тому, как легко им резалось мясо. Если только, конечно, мясо не было невероятно нежным.
— С кровью, — сказал я. — Благодарю вас.
Бек отрезал мне два куска, и я тотчас же пожалел об этом. Мои мысли вернулись на семь часов назад к мешку с телом. Тогда я расстегнул молнию и увидел работу другого ножа. Образ у меня перед глазами был настолько живым, что я снова ощутил прикосновение холодной металлической застежки к пальцам. Затем память пронеслась назад на целых десять лет, к первому появлению Куинна, и петля замкнулась.
— Хрен? — предложила Элизабет.
Я помедлил. Затем зачерпнул полную ложку. Старинное армейское правило гласит: «Никогда не отказывайся от возможности поесть и возможности поспать», поскольку никто не знает, когда представится следующая возможность осуществить то или другое. Поэтому, выбросив из головы Куинна, я положил в тарелку гарнир и начал есть. Не переставая думать. «Все увиденное, все услышанное». Мои мысли упорно возвращались к набережной в Балтиморе, залитой ярким солнцем, к конверту и газете. Не это, а то. И к словам Даффи: «Ты не обнаружил ничего полезного. Абсолютно ничего. Никаких улик».
— Вы читали Пастернака? — спросила меня Элизабет.
— Что ты думаешь об Эдварде Хоппере? — спросил Ричард.
— Тебе не кажется, что М16 пора менять? — спросил Бек.
Я снова вынырнул в действительность. Все трое смотрели на меня. Похоже, Беки изголодались по живой беседе. Все трое были очень одиноки. Послушав шум волн, разбивающихся о скалы с трех сторон вокруг дома, я понял, что чувствуют эти люди. Они живут в полной изоляции. Но они сами сделали этот выбор. Я тоже люблю одиночество. Я могу прожить три недели, не обмолвившись словом ни с одной живой душой.
— Я видел кино «Доктор Живаго», — сказал я. — Мне нравится та картина Хоппера, где люди поздно вечером ужинают в дешевом ресторане.
— "Полуночники", — подхватил Ричард.
Я кивнул.
— Больше всего мне нравится тот, что сидит слева, в одиночестве.
— Помнишь название ресторана?
— "Филлис", — сказал я. — И я считаю, что М16 — отличная автоматическая винтовка.
— Вот как? — спросил Бек.
— Она делает все то, что должна делать автоматическая винтовка, — сказал я. — Большего от нее просить нечего.
— Хоппер гений, — сказал Ричард.
— Пастернак гений, — сказала Элизабет. — К сожалению, кино его сильно упростило. К тому же, нет хороших переводов Пастернака на английский. А вот Солженицина чересчур захвалили, и напрасно.
— Я считаю, что М16 следует усовершенствовать, — сказал Бек.
— Эдвард Хоппер подобен Раймонду Чандлеру, — сказал Ричард. — Ему удалось ухватить определенное время и определенное место. Конечно, Чандлер тоже гений. Хэммету с ним не сравниться.
— Подобно тому, как Солженицыну не сравниться с Пастернаком? — спросила его мать.
Завязался жаркий спор. День номер четырнадцать, пятница, подходил к концу. Я ужинал вместе с тремя обреченными, которые беседовали о книгах, картинах и автоматических винтовках. Не то, а это. Я отключился от разговора за столом и стал слушать сержанта первого класса Доминик Коль.
— Этот человек имеет доступ ко многим секретам Пентагона, — сказала мне Доминик Коль во время нашей седьмой встречи. — Живет неподалеку, в Вирджинии. Полагаю, вот почему его яхта стоит в Балтиморе.
— Сколько ему лет?
— Сорок.
— Ты видела его личное дело?
Коль покачала головой.
— Большая его часть засекречена.
Я кивнул. Попытался восстановить хронологию. Сорок лет — это значит, он попадал под призыв во время войны во Вьетнаме. Последние два года — в возрасте восемнадцать-девятнадцать лет. Однако человек, к сорока годам дослужившийся до звания подполковник военной разведки, практически наверняка должен был закончить колледж, быть может, далее защитить диссертацию, что автоматически давало ему отсрочку от армии, Значит, в Индокитае он не был, что при нормальном ходе вещей замедлило бы его служебный рост. Ни кровопролитных войн, ни смертельных болезней. Однако этот тип поднимался по служебной лестнице быстро и уже к сорока годам стал подполковником.
— Догадываюсь, о чем ты думаешь, — сказала Коль. — Как получилось, что у него на погонах уже на две звездочки больше, чем у тебя?
— На самом деле я пытался представить тебя в бикини.
Она покачала головой.
— Неправда.
— Куинн старше меня.
— Он взлетел по служебной лестнице быстрее ракеты.
— Быть может, он очень умный, — предположил я.
— Несомненно. Но даже в этом случае он поднялся слишком высоко за слишком короткий срок.
Я кивнул.
— Замечательно. Значит, нам предстоит иметь дело с яркой интеллектуальной звездой.
— У Куинна много контактов с иностранцами, — продолжала Коль. — Я видела, как он встречается с самыми разными людьми. С израильтянами, ливанцами, иракцами, сирийцами.
— Это неизбежно при его роде деятельности, — заметил я. — Он ведь специалист по Ближнему Востоку.
— Куинн родом из Калифорнии. Его отец работал на железной дороге. Мать сидела дома. Семья жила в небольшом домике на севере штата. Дом достался Куинну в наследство, и это его единственное состояние. А насколько мы можем предположить, с тех пор как он окончил колледж, он живет исключительно на военный оклад.
— И что?
— Он бедняк, Ричер. Так на какие же деньги он снимает огромный особняк в Маклене, штат Вирджиния? На какие деньги купил яхту?
— Так это все же яхта?
— Большая лодка с парусом, со спальными каютами. Это ведь яхта, так?
— АЛС?
— Новенький «лексус».
Я промолчал.
— Почему эти вопросы не задают люди из его конторы? — спросила Коль.
— И никогда не зададут. Разве ты с этим не сталкивалась? Что-то ясно как день, а они могут пройти мимо и ничего не заметить.
— Не понимаю, как такое возможно.
Я пожал плечами.
— Они люди. Нельзя требовать от них невозможного. К тому же, у них на пути стоят предубеждения. Никто не спрашивает, насколько Куинн плохой; всех интересует только, насколько он хороший.
Коль кивнула.
— Вот и я также потратила впустую два дня, наблюдая за конвертом, а не за газетой.
— И все-таки им нельзя допускать подобные ошибки. Как-никак, они из военной разведки.
— Величайший оксюморон в мире, — ответила она старой шуткой. — Все равно как безопасная опасность.
— Или сухая вода, — подхватил я.
— Вам понравилось? — десять лет спустя спросила меня Элизабет Бек.
Я молчал. На пути стоят предубеждения.
— Вам понравилось? — повторила она.
Я непонимающе смотрел на нее. Предубеждения.
— Извините? — сказал я.
Все услышанное.
— Я говорю об ужине. Вам понравилось?
Я опустил взгляд. Моя тарелка была чиста.
— Просто объедение.
Все увиденное.
— Правда?
— Честное слово, — заверил ее я.
Ты не обнаружил ничего полезного.
— Я очень рада, — сказала Элизабет.
— Забудьте Хоппера и Пастернака, — сказал я. — А также Раймонда Чандлера. Ваша кухарка — вот кто настоящий гений.
— С тобой все в порядке? — спросил Бек.
Жаркое у него на тарелке осталось почти нетронутым.
— Лучше не бывает.
Абсолютно ничего.
— Точно?
Я помолчал.
Никаких улик.
— Да, я действительно чувствую себя превосходно.
И я говорил правду. Потому что я знал, что находится в «саабе». Знал наверняка. В этом можно было не сомневаться. Поэтому я чувствовал себя превосходно. Но в то же время мне было немного стыдно. Потому что я шел к этому долго, очень долго. Ужасно долго. Позорно долго. У меня ушло на это восемьдесят шесть часов. Больше, чем трое с половиной суток. Я был также туп, как и бывшие сослуживцы Куинна. Что-то ясно как день, а они могут пройти мимо и ничего не заметить. Повернувшись к Беку, я посмотрел на него так, словно видел впервые в жизни.
Глава 11
Я знал, но быстро успокоился за десертом и кофе. Перестал переживать. Перестал злиться на себя. Эти эмоции отступили под напором других чувств. Вместо этого меня охватило беспокойство. Потому что только сейчас я начал представлять себе истинные масштабы проблемы. А они оказались огромными. Понятие «работать в одиночку» приобретало совершенно новый смысл.
Ужин закончился, и все, с шумом отодвинув стулья, встали. Я остался в обеденном зале. Не стал трогать «сааб». Я никуда не торопился. Машиной можно было заняться позже. Зачем рисковать, ища подтверждения тому, что я и так уже знал наверняка? Вместо этого я помог кухарке убрать со стола. На мой взгляд, этого требовала обыкновенная вежливость. Возможно, от меня этого ждали. Беки ушли, и я принялся относить посуду на кухню. Там как раз находился механик, расправлявшийся с огромной порцией жаркого. Я увидел его, и мне снова стало стыдно. До сих пор я не обращал на него никакого внимания. Не думал о нем. Не задавался вопросом, зачем он здесь. Но теперь я это знал.
Я загрузил посуду в посудомоечную машину. Кухарка убрала недоеденные блюда и вытерла столы, и минут за двадцать мы навели полный порядок. После этого кухарка сказала мне, что ложится спать. Пожелав ей спокойной ночи, я вышел на улицу через черный вход и пошел к скалам. Мне хотелось посмотреть на море. Оценить высоту прилива. У меня не было никакого опыта общения с океаном. Я знал, что прилив бывает два раза в день, а потом его сменяет отлив. Я не помнил, чем это вызывается и когда именно происходит. Кажется, приливы и отливы как-то связаны с притяжением Луны. Вероятно, она превращает Атлантический океан в гигантскую ванну, в которой плещется волна, с запада на восток и обратно, между Европой и Америкой. Возможно, когда в Португалии прилив, в Мэне отлив и наоборот. Я понятия не имел. Но сейчас, кажется, начинался отлив. Вода спадала. Посмотрев на волны еще минут пять, я вернулся на кухню. Механик уже ушел. Воспользовавшись связкой ключей, которую мне дал Бек, я запер внутреннюю дверь, оставив наружную отпертой. Затем прошел по коридору и проверил дверь парадного входа. Наверное, теперь это входило в мои обязанности. Она была заперта и закрыта на цепочку. В доме царила тишина. Тогда я поднялся в комнату Дьюка и стал обдумывать эндшпиль.
В ботинке меня ждало сообщение от Даффи: «Все в порядке?» Я ответил: «Огромное спасибо за телефоны. Ты спасла мою шкуру».
Она прислала: «И свою тоже. Инстинкт самосохранения».
Я не стал отвечать на это. Не нашел, что ответить. Некоторое время я сидел в полной тишине. Даффи удалось выиграть лишь небольшую отсрочку — и только. Что бы ни было дальше, ее поджарят на медленном огне. И я ничем не мог этому помешать.
Через какое-то время Даффи прислала: «Проверила все файлы и не смогла, повторяю, не смогла найти ничего на второго агента».
Я ответил: «Знаю».
Она ограничилась всего двумя символами: «??»
Я послал: «Надо встретиться. Я или позвоню или просто заеду. Жди».
Затем я выключил питание устройства и засунул его обратно в каблук, гадал, суждено ли мне будет достать его еще раз. Я взглянул на часы. Почти полночь. День номер четырнадцать, пятница, подходил к концу. Вот-вот должен был начаться день номер пятнадцать, суббота. Прошло уже две недели с тех пор, как я пробирался сквозь толпу у симфонического зала в Бостоне, направляясь в бар, до которого так и не добрался.
Я лег на кровать, полностью одетый. По моим расчетам, следующие сутки или двое должны были стать решающими, и мне хотелось хотя бы пять-шесть часов из них поспать. Мой опыт говорил, что усталостью обусловлено больше провалов, чем невнимательностью и глупостью вместе взятыми. Возможно, потому что усталость приводит и к невнимательности, и к глупости. Поэтому я устроился поудобнее и закрыл глаза. Поставил мысленный будильник у себя в голове на два часа ночи. Будильник, как всегда, не подвел. Я проснулся после двух часов сна, отдохнувший и бодрый.
Встав с кровати, я крадучись спустился вниз. Прошел по коридору на кухню и отпер дверь черного входа. Все свое железо я оставил на столе, так как не хотел, чтобы металлодетектор поднимал шум. Я вышел на улицу. Было очень темно. На небе ни луны, ни звезд. Море громко шумело. Воздух был холодный. Дул ветер, приносивший запах сырости. Пройдя к четвертому гаражу, я открыл ворота. «Сааб» стоял там, куда я его поставил. Открыв заднюю дверь, я достал свой сверток. Отнес его к забору и спрятал в яму. Затем вернулся за первым телохранителем. Он был мертв уже несколько часов, и низкая температура окружающего воздуха лишь ускорила трупное окоченение. Вытащив труп, я взвалил его на плечо. Это было все равно что нести двухсотфунтовое бревно. Закоченевшие руки торчали словно ветви.
Ужин закончился, и все, с шумом отодвинув стулья, встали. Я остался в обеденном зале. Не стал трогать «сааб». Я никуда не торопился. Машиной можно было заняться позже. Зачем рисковать, ища подтверждения тому, что я и так уже знал наверняка? Вместо этого я помог кухарке убрать со стола. На мой взгляд, этого требовала обыкновенная вежливость. Возможно, от меня этого ждали. Беки ушли, и я принялся относить посуду на кухню. Там как раз находился механик, расправлявшийся с огромной порцией жаркого. Я увидел его, и мне снова стало стыдно. До сих пор я не обращал на него никакого внимания. Не думал о нем. Не задавался вопросом, зачем он здесь. Но теперь я это знал.
Я загрузил посуду в посудомоечную машину. Кухарка убрала недоеденные блюда и вытерла столы, и минут за двадцать мы навели полный порядок. После этого кухарка сказала мне, что ложится спать. Пожелав ей спокойной ночи, я вышел на улицу через черный вход и пошел к скалам. Мне хотелось посмотреть на море. Оценить высоту прилива. У меня не было никакого опыта общения с океаном. Я знал, что прилив бывает два раза в день, а потом его сменяет отлив. Я не помнил, чем это вызывается и когда именно происходит. Кажется, приливы и отливы как-то связаны с притяжением Луны. Вероятно, она превращает Атлантический океан в гигантскую ванну, в которой плещется волна, с запада на восток и обратно, между Европой и Америкой. Возможно, когда в Португалии прилив, в Мэне отлив и наоборот. Я понятия не имел. Но сейчас, кажется, начинался отлив. Вода спадала. Посмотрев на волны еще минут пять, я вернулся на кухню. Механик уже ушел. Воспользовавшись связкой ключей, которую мне дал Бек, я запер внутреннюю дверь, оставив наружную отпертой. Затем прошел по коридору и проверил дверь парадного входа. Наверное, теперь это входило в мои обязанности. Она была заперта и закрыта на цепочку. В доме царила тишина. Тогда я поднялся в комнату Дьюка и стал обдумывать эндшпиль.
В ботинке меня ждало сообщение от Даффи: «Все в порядке?» Я ответил: «Огромное спасибо за телефоны. Ты спасла мою шкуру».
Она прислала: «И свою тоже. Инстинкт самосохранения».
Я не стал отвечать на это. Не нашел, что ответить. Некоторое время я сидел в полной тишине. Даффи удалось выиграть лишь небольшую отсрочку — и только. Что бы ни было дальше, ее поджарят на медленном огне. И я ничем не мог этому помешать.
Через какое-то время Даффи прислала: «Проверила все файлы и не смогла, повторяю, не смогла найти ничего на второго агента».
Я ответил: «Знаю».
Она ограничилась всего двумя символами: «??»
Я послал: «Надо встретиться. Я или позвоню или просто заеду. Жди».
Затем я выключил питание устройства и засунул его обратно в каблук, гадал, суждено ли мне будет достать его еще раз. Я взглянул на часы. Почти полночь. День номер четырнадцать, пятница, подходил к концу. Вот-вот должен был начаться день номер пятнадцать, суббота. Прошло уже две недели с тех пор, как я пробирался сквозь толпу у симфонического зала в Бостоне, направляясь в бар, до которого так и не добрался.
Я лег на кровать, полностью одетый. По моим расчетам, следующие сутки или двое должны были стать решающими, и мне хотелось хотя бы пять-шесть часов из них поспать. Мой опыт говорил, что усталостью обусловлено больше провалов, чем невнимательностью и глупостью вместе взятыми. Возможно, потому что усталость приводит и к невнимательности, и к глупости. Поэтому я устроился поудобнее и закрыл глаза. Поставил мысленный будильник у себя в голове на два часа ночи. Будильник, как всегда, не подвел. Я проснулся после двух часов сна, отдохнувший и бодрый.
Встав с кровати, я крадучись спустился вниз. Прошел по коридору на кухню и отпер дверь черного входа. Все свое железо я оставил на столе, так как не хотел, чтобы металлодетектор поднимал шум. Я вышел на улицу. Было очень темно. На небе ни луны, ни звезд. Море громко шумело. Воздух был холодный. Дул ветер, приносивший запах сырости. Пройдя к четвертому гаражу, я открыл ворота. «Сааб» стоял там, куда я его поставил. Открыв заднюю дверь, я достал свой сверток. Отнес его к забору и спрятал в яму. Затем вернулся за первым телохранителем. Он был мертв уже несколько часов, и низкая температура окружающего воздуха лишь ускорила трупное окоченение. Вытащив труп, я взвалил его на плечо. Это было все равно что нести двухсотфунтовое бревно. Закоченевшие руки торчали словно ветви.