Страница:
Часа через два вождения под руки деда закрыли в "Волгу" и повезли
дальше. Командование вздохнуло с облегчением: "Слава Богу, не помер"! Спустя
десять лет оказалось, что ни на каком Рейхстаге он не был, а знамя там
повесили, когда немцы капитулировали.
"Заря"- одно из гнуснейших мероприятий, пережиток митраизма. Смысл его
теряется в первых веках христианства, с введением юлианского календаря. Это
на Афоне солнце заходит в шесть часов вечера и объявляется "ночь". В
Казахстане отбой объявляли в одиннадцать часов вечера, потому что в десять -
еще видно. Мероприятие это, глубоко презираемое всем личным составом, у нас
в полку так и не прижилось. Горнист служил олицетворением армейской
мерзости.
Моя первая "Заря" была посвящена тридцатилетию Победы. Накануне наш
курс подняли часов в шесть утра, погрузили в машины, отвезли за город. Там
на складах выдали обмундирование старого образца: гимнастерки, стальные
шлемы, плащ-накидки, вооружили автоматами ППШ, чем мы были несказанно
удивлены. После чего вернули в город, построили на площади вокруг театра,
выстроенного в виде трактора. Стояли долго и нудно. Наконец отдали команду:
- Горнист, играй "Зарю"!
Прослушали. Сыграли Гимн.
- К торжественному маршу...
Изображая воинов - освободителей мы промаршировали перед толпой зевак и
обратным порядком - за город. Там сдали обмундирование, получили свое,
вернулись в училище около двух часов ночи. Никто ничего не понял.
Сообщения о строевом смотре расценивалось, как штормое предупреждение.
Новость повергала всех командиров в глубочайшее уныние, особенно узел связи,
третью команду, автороту, где все вещевое имущество было продано военным
строителям. "Парадка" шла по пятьдесят рублей, какой прапорщик устоит. Если
часть запускает ракеты, она не может быть небоеспособной из-за отсутствия
шинелей. Поэтому всю эту иноплеменную сволочь сперва нужно было одеть. Майор
Коробко с прапорщиком Смоляновым, промотавшие все вещевое имущество,
собирали на строевой смотр по крохам. Накануне смотра, даже лежачих больных
выкидывали из санчасти, вдруг проверят, а там лежачие. В санчасти должны
быть только фельдшера и желательно трезвые.
Можно было построить полк на плацу, но в нем на шестьсот человек
личного состава - триста офицеров. Будет идти "коробка" офицеров и сзади -
восемь калек. Поэтому всю вшивоту загоняли за склад, для хозвзвода -
восемьдесят человек, даже до прохождения не доходило. Показать их было
невозможно, их прятали за учебный корпус, откуда они разбегались по местам.
В день смотра сторонний наблюдатель мог видеть, как издали движется
колонна, но не "червяком", а "рывками" - не в ногу. Подбирают ногу,
получается - подпрыгивают. Потом доносится отдаленный лай, вблизи
различается:
- Заправщик, ты у мира на чеку!
Поют узбеки, таджики, азербайджанцы - рот на ширину приклада.
Проверяющие стоят, ни живые ни мертвые, они должны все это оценивать. Сунет
эта коробка, впереди лощеные офицеры управления, следом менее лощенные - из
боевых подразделений.
Закосить от строевого смотра приравнивалось к участию в сражении, на
человека смотрели, как на Героя Советского Союза, а если он еще и уволок
свое подразделение, это признавал даже командир части.
Трубный глас заменяла сирена. В роли архангела Михаила выступал помдеж,
прапорщик, который с остервенением крутил ручку. Собакам на площадке очень
нравилось, они дружно подвывали. В этот момент свора ангелов-посредников с
секундомерами влетела в казарму и, наученные опытом, чтобы не быть
затоптанными, прятались в канцелярию. Казарма на 10 минут превращалась в
дурдом для буйнопомешанных. Солдаты по тревоге хватали все подряд, чтобы
надеть на себя и побыстрее стать в строй. Больше всего страдали те, кто
отвечал за светомаскировку: они должны были завесить окна своими одеялами.
Окна в солдатских казармах были по размерам одеял. Выбегали в непарных
сапогах, двух касках на голове. Труднее всего было выдать оружие и записать
кому. Стояла невообразимая давка, мат, подзатыльники и пинки. Шли по
старшинству - от более заслуженных к менее, а не по взводам. Оружие, как и
снаряжение, хватали, не глядя, а номера записывали свои, потом в строю
менялись. Неразбериху усугубляла конструкция казарменных дверей. Чтобы не
воровали столы, тумбочки и кровати, старшины забивали одну половину. Так же
наглухо забивали и запасные выходы: не дай Бог дневальный ночью уснет -
соседи украдут шинели, потом нагло в них ходят. Потерпевший считался
опущенным, его называли "чайником". Украсть что-либо у соседа считалось
доблестью. Кралось все, начиная с телефона на тумбочке дневального. Было
особым шиком поставить его в канцелярии и пригласить командира потерпевшей
роты.
- Да это же мой телефон!
- Да пошел ты ...
В дверь можно было протиснуться только боком. Из всех обитателей трех
этажей хуже всего доставалось третьему. Им сваливались на головы, по ним шли
ногами, не дай Бог кому-нибудь упасть или не одеть шинель в рукава -
наступали и разрывали до воротника. С третьего этажа солдата сбрасывали на
второй и, затем, на первый. Трех последних сарбазов, по хивинской традиции,
били нещадно. За 10 минут рота должна была стоять на плацу. В это же время,
пока мы строились, авторота с гиканьем, свистом и улюлюканьем неслась в
автопарк. Ее, как тигр буйвола, гнали ротный и взводные. Особенно
доставалось "мазистам": им еще нужно было получить аккумуляторы, килограммов
по сорок. Несли их худосочные солдаты первого года службы, "деды" бежали к
машинам. Больше всего от этой системы выигрывали каптеры. Они оставались в
роте, закрывали все на замки и спали, обжираясь тушняком с маслом. На
просрочку норматива можно было набрать столько баллов, что учение могло
закончиться для ротного, не начавшись. Пока прибывала техника, рота
приходила в себя. Нужно было вывести всю технику, поэтому к каждой машине на
ходу прицепляли по две-три "несамоходных". Из автопарка выползала кишка
"зеленого змия".
За авторотой в облаке дыма, с дрожанием земли, гордо выезжали МАЗы, -
они всегда были на ходу. У них, сук, даже боксы были теплые - ракетная
техника. Следующий этап - разгрузка личного состава и провианта - также
превращался в кошмар. Следом за командой "По местам!", после того, как все
уселись по машинам, наступало неопределенное время ожидания, тянувшееся 6-7
часов кряду. Кормить никого не собирались. Солдаты нервно курили и тоскливо
смотрели в сторону столовой. Повара и кухонный наряд обжирались завтраком.
Все время нашего ожидания стратеги в штабе разрабатывали диспозицию вывода
части в запасной район. Все боялись принять решение, половина машин не на
ходу, а ехать надо - все сроки истекают. Поэтому все друг друга обманывали .
Командир смотрел на колонну длиной в несколько километров, дело шло к
вечеру, курево кончалось. По колонне сновала сытая тыловая сволочь: все эти
начпроды, писаря, и поддатые медики. У них в машине был харч и спирт,
больных бросали на фельдшера, который потом сожительствовал с бедными
солдатами в подвале. Санчасть была, как публичный дом, порядочные солдаты
боялись туда ложиться - сначала трудотерапия, потом голодная диета и, как
итог, насильственное мужеложество.
Дальше - больше... Особо жестокой была процедура мытья солдат в полевой
бане в пустыне зимой. Лично я категорически отказывался - лучше под
трибунал. Был у нас один садист, Белкин, он и изголялся. На ветру ставили
палатку и пытались нагреть несколько бочек воды до температуры человеческого
тела. Солдаты, спавшие у выхлопных труб МАЗов, были невообразимо грязными.
Грязь въедалась в тело, вода стекала с него, как с гуся. Отмыть их можно
было только бензином или стиральным порошком в стационарной бане. Когда эту
баню - крематорий топили, все прятались, солдаты начинали кашлять,
прикидываясь больными. В полевых условиях в санчасть никого не принимали
из-за престижности теплых мест для спанья. Инстинкт подсказывал:
расслабишься - пропадешь. Если некоторые подразделения приезжали в сапогах,
а другие в валенках, можно было проснуться в одних портянках. Откуда валенки
у узла связи? Прапорщик пропил их еще прошлой зимой. Люди, как звери в стае,
делились на своих и чужаков. Никто не выходил из своего района - вокруг
вертелись чужаки...
Хуже всего доставалось клубным работникам и писарям. В подразделениях
было тесно: мы спали в БМДС, в тепле, вповалку офицеры, прапорщики, солдаты.
Вокруг часовые, связь только по селектору. Штабная элита буквально за
несколько дней превращалась в чмуриков. Жили в утепленной байкой "зимней"
палатке или в клубной машине КУНГ-ГАЗ-66. С ними же обитали: секретарь
комсомольской организации полка и завклубом. Больше некуда было деться.
Завклубом даже пришел к моей машине:
- Нет ли у вас горячего чайку попить?
- Пошли его, старшина, на хуй.
Мой старшина срочной службы Галкин добавил сквозь зубы:
- Вам же сказали, командир роты, что идите на хуй. Ходят тут, чай
просят, и не стыдно вам?
Их еще заставляли оформлять наглядную агитацию, служившую солдатам на
подтирку. Даже повара ими брезговали, норовили зачерпнуть сверху, не
помешивая, и вылить, не глядя, на шинель. У меня был настолько толковый
старшина, что повара спали у нас, шеф-повару даже дали матрац. Харч все
равно был паршивый, зато набирали снизу, и ели мы в первую смену. Под конец,
когда приползала какая-нибудь четвертая команда, остатки разводили водой,
чтобы хватило всем.
Не было ни отбоя, ни подъема, солдатам нравилось - лежали спокойно. От
ночного безделья беспощадно резались в карты. Мы несли охрану позиционного
района, поэтому были вне всякого контроля. Полагалось ставить парные посты,
секреты, патрулировать... Зная нашего солдата, я не рисковал отпускать его
дальше десяти метров, мочились с машины.
Единственным офицером, к которому солдаты относились с уважением, был
майор Колпаков - начальник инженерной службы. У него с собой было ружье, он
брал солдат на охоту, и, как и я, жрал с солдатами из одного котла. Для
офицеров накрывали отдельно, даже масло давали. Я знал, что такое кончается
плохо, и не отделялся от личного состава. Командир должен сидеть с солдатами
в одном окопе и вместе с ними кормить вшей.
Прожив в таком блядстве несколько дней, я понял, что нужно решать
продовольственную проблему. Посоветовался с прапорщиком, склонив шеф-повара,
свез казахам мешок лука, который выгодно обменяли на пряники и вино. Те
были, как кирпич - долго жуешь, но питательные, рота ела два дня. Через два
дня мы свезли подсолнечное масло и обменяли на тот же ассортимент.
Приценились к складу картошки, но дали отбой. Мы бы продали и вермишель.
Ключи от продмашины были у нас, часовой тоже стоял "наш". Шеф-повар был
беспробудно пьян.
- Мы забыли, зачем сюда приехали... Так дальше нельзя...
Ему вновь наливали кружку вина и он вновь вырубался на несколько часов
под воздействием алкогольной интоксикации.
Постовые ведомости, как и полковые приказы, хранили вечно. Сейчас-то
их, конечно, сожгли. Ах, какие исторические документы пропали - бумагу
научились экономить! По ним можно было узнать, кто стоял в карауле, скажем,
в Свердловске в 1925г. такого-то числа. Пока человек был жив, могли найти и
наказать за открывшуюся нерадивость.
Труд военного социально не восстребуется, его нельзя овеществить. В
военное время страну защищают гражданские, в мирное - прикрываются
патриотическими фразами, вроде "высокой боевой готовности", что вызывает
необходимость всем друг другу врать.
Заставить часового делать ненужное (ходить по периметру) можно, но
сколько для этого необходимо проверяющих? На одного часового - разводящий,
помощник начальника караула и начальник караула. Ставят на два часа и за это
время дважды проверяют. Часовой охраняет печать, даже не зная, что за ней.
(Если бы знал - сам украл бы). Классический пример - автопарк:
противоугонные рвы, проволочные заборы. Солдаты каждый день засыпают рвы и
едут в самоволку. А что часовой? У него даже патронов нет, стоит на вышке,
как пугало. Все это придумано только для того, чтобы не дать ему поспать.
Сидел бы в каптерке, варил в плафоне чифирь.
У меня и мысли не возникало водить часового в автопарк. Главное
побыстрее выбить его из караула, чтобы помещение не выстуживал. Его задача -
пробежать два километра до огневого сооружения, постучать ногами и там
залечь.
- Сменили?
- Сменили!
На складе вооружений система безопасности была продумана до мелочей.
Командовал прапорщик, солдаты приходили на работы, переодевались.
Передвигались по складу и летом и зимой в одной обуви - обрезанных валенках.
На время работ склад закрывался изнутри. Выходить нельзя. Основной вид
работы на складе - перетаскивать ящики с патронами и гранатами. Все
опломбировано, ничего открытого нет. По окончании работ вновь раздевались и
дефилировали метров десять босиком по бетону. Летом в трусах, зимой в
кальсонах. Не любили солдаты туда ходить. Да и офицеры тоже. Хотя патроны и
легче получить, чем, скажем, спирт, но склад боеприпасов находился на
отшибе, и прапорщика редко удавалось застать на месте. А склонять его
отправиться по жаре на склад, означало "нарваться". Он мог заставить считать
стрелянные гильзы, сверять коды на их донцах и тут же демонстративно
приказать солдату тачкой свезти отсчитанные в металлолом.
На продскладе значительно лучше: его предусмотрительно не охраняли,
только закрывали на замок. Пусть лучше ограбят раз, чем часовые будут к
этому стремиться постоянно.
Заведующий закрывал солдат на время работ снаружи, предварительно
предупредив, какие дефицитные продукты для начальства есть нельзя.
Остальное, что видели, то и ели. Однако хитрец-прапорщик предусмотрительно
не оставлял в помещении ни хлебы, ни воды, а сухари хранились под замком в
отдельном помещении. Без хлеба масла много не съешь, разве что сухофрукты.
Прапорщик ничего не проигрывал от такой "свободы". Солдаты попадали в
зависимость: когда в обед он приносил хлеб, те уже наперехватывались. Что
касается тушенки, открыть ее без ножа можно энергичным трением крышки о
бетон, кирпич или даже асфальт. Первоначально такой "паек" в целях экономии
выдавали "губарям", но те весьма быстро научились добывать кашу трением.
Американцы старты не охраняли - кто может поднять стопятидесятитонную
плиту? Однажды генерал Галкин прицепился ко мне:
- Почему люк шахты открыт?
- Сейчас пошлю солдат, они закроют.
- Дурак, как они закроют?
- Вы же спрашиваете.
В СССР было принято охранять все. Старты были огорожены по периметру
сеткой под высоким напряжением. Внутри - караульное помещение с убежищем,
аппаратной, комнатой начальника караула, все миниатюрное, на 5 человек. Над
сооружением башня с бронеколпаком. В сооружениях нового типа башня
отсутствует, бронеколпак размещен низко, вход через потерну. Развитие
караульных помещений было вызвано изменением порядка службы, о чем ниже.
В караул заступали на неделю. Состав караула: начальник и дежурная
смена охраны и обороны. На шесть объектов - 32 человека, тридцать третий -
водитель. Поначалу, на плацу, в присутствии начальства, все выглядит
красиво: идет развод караулов, играет оркестр... После команды "По машинам"
начальство сматывается. Несчастный начальник караула остается один на один
со своими проблемами. Вместо четырех машин дают одну, хорошо еще, что
бортовую ГАЗ-66, а не бронеавтобус - "колун" на шасси ГАЗ 66.
Вместимость ГАЗ-66 - двадцать солдат с автоматами между ног. Теперь
попробуйте загрузить в нее тридцать человек с оружием и продуктами (а это 20
ящиков, мешков с картошкой, хлебом и говяжьими мослаками), еще 40 табуретов
и двадцать матрасов. Солдат при этом превращался в неизбежное зло. Старшина
вез какие-то вещи в нашу подпольную каптерку, мне нужно было доставить
домой, например, холодильник. Наконец всех утрамбовывали. Последних с
дичайшим матом забивали в машину пинками. Кузов сзади закрывали брезентом и
затягивали ремнями, чтобы добро не повыпадало. Иногда караулу перепадала и
машина БМДС, трехосный КАМАЗ с КУНГ. Старшине, при всем желании, не
удавалось забить ее матрацами и табуретками. Оставалось полно места,
некоторые солдаты могли даже сидеть.
Тяжело было добраться до первого старта - это километра два пути. Там
шесть человек высаживались, их места занимала предыдущая смена. На второй
площадке находилась наша каптерка, после нее становилось уже свободно. Если
в пустыне сломается машина, караулы будут меняться до ночи. Что любопытно,
назад тоже везли какие-то матрацы и одеяла. Еще в карауле наделают топчанов
из подручных средств... Украдут где-то картошки или поросенка с хоздвора...
Чавкающая, орущая, матерящаяся толпа цыган.
Когда смена возвращается назад, начальство уже ждет. Эти одичавшие за
неделю существа начинают отчитываться. Сначала начальники караулов
докладывают, что произошло за время несения службы. Потом редакторы боевого
листка и агитатор, комсгруппорги... Начальство с серьезным видом слушает
ахинею, которую они несут. Наконец дежурный по караулу сообщает, сколько
было вынесено взыскания, кто проспал световые сигналы. Старты находились в
пределах прямой видимости. Поэтому ночью использовали световую сигнализацию.
Если туман, то световой сигнал не виден, да и в хорошую погоду часовой может
забиться спать. Один караул находится в поле зрения другого, если кто-то
проспит или пропустит сигнал, дежурный начинает беспокоиться: может они там
уже и неживые. Едет проверять, все завершается избиением младенцев.
Выбиваются зубы, караульные плачут, падают на колени, умоляют, чтобы ротный
не узнал...
Я заступал в караул с обозом и личным поваром - узбеком. За машиной
караула скачками несся ГАЗ-69, груженный мешками с рисом и луком. Там, где я
останавливался, из машины выходил "сварщик" и варил "пльов". Рядовой
Сулейманов, он же каптер, готовил мне шурпу, лагман, плов. Верный человек,
лишь бы службу не нести. В своем рвении доходил до того, что рис для моего
плова перебирал по зернышку, жертвовал сном, отделяя мышиный помет, что в
армии большая редкость, . Узбеки нешкодные, только они могут дожить до
дембеля кладовщиком на складе, другие заедаются. У него ключи можно отнять
только у мертвого. Дорожат местом, боятся попасть в какую-нибудь третью
команду - в заправщики. В армии Каримова, наверное, нет проблем:
- Сварщики, выйти из строя!
Все узбеки выходят.
- Ты что варил?
- Пльов.
Хотя, если серьезно, в Вооруженных Силах среднеазиатских государств
сложилась парадоксальная ситуация: обучение происходит по-русски, а аскеры
общаются на национальных языках. Поэтому научить их чему-либо невозможно,
так как русский в школе давно не преподают. Отсюда взаимное презрение, а
пригласи они турецких офицеров, не надо было бы ничего придумывать, и вместо
троекратного "Ура!" кричать троекратное "Хош!"
По прибытии, я сразу же отключал все телефоны, пульт управления
связисты оттаскивали за три комнаты. Общаться с помощником начальника
караула я тоже брезговал. Дадут какого-нибудь перепуганного лейтенанта - ест
печенье и конфеты, ходит к солдатам питаться. Те сразу раскусывают: раз не
ест с барского стола, ему дадут то, что останется. Паек, по крайней мере,
точно съедят. Дадут первое:
- А мы второе не готовим.
Прапорщик из роты за такое убил бы, утопил в кастрюле. Есть свои нюансы
и во взаимоотношениях офицеров со сверхсрочниками. Если лейтенант заступает
начальником караула, а прапорщик - помощником, он с ним есть не будет,
пойдет к своим солдатам, чтобы лейтенант не видел какие разносолы тому
подают. Это считалось нормой, лейтенант чувствовал себя сбоку припеку. Да он
и не стремился к чему-то большему, молил Бога дотянуть неделю без ЧП.
Когда я заступал со своими прапорщиками, Козятинским или Калигиным -
"Анчуткой", мы жили душа в душу. Караулы я тоже не проверял, они и без этого
не рисковали плохо нести службу. Если поймают какую-то живность: овцу или
собаку - немедленно звонят. Солдаты в карауле ели все, что движется, даже
ежиков и черепах. Ежики мне не понравились - вонючие, а черепахи - те
ничего. Охотились и на более крупных животных, патроны добывали во время
тактических занятий. Солдатам выдавали по десять холостых патронов, пяток
солдат отщелкивал в карман, а остальными палил. В карауле у холостых
патронов отпиливали головки, вставляли стрелянные пули. Жах! - и верблюда
как ни бывало.
- Что ели?
- Курицу выдали.
А на крыше - мосол в пол человеческого роста. Можете представить себе
берцовую кость верблюда? Собак прикармливали и ели - вреда от них намного
больше, чем предписанной в Уставе гарнизонной и караульной службы пользы.
Приедет проверяющий, Тобик хвостом замашет, в великой радости притащит из-за
кинобудки конскую ногу. Его самого не успели съесть, вот он и отплатил за
добро. Начальником того несчастного караула был сержант Конев. Шутили: "Конь
убил коня". Я солдат потом спрашивал:
- Что с собакой сделали?
- Конев приказал содрать шкуру с живого и жарить на медленном огне.
лейтенант Гена Арбузов до службы в армии, грабил проходящие товарные
поезда, научил солдат ловить овец, обрезал участок внешнего периметра
ограждения между двумя столбами и устанавливал съемный забор. Снизу
приподнимал палкой, к палке привязан шнур метров десять-пятнадцать. Солдат
прятался в яме или за ракетным оголовьем. Овцы проходили внутрь, и ловушка
захлопывалась. Овцы:
- Бе-е-е...
Казах подъезжает на коне:
- Вах - вах- вах!
Офицер выходит, посылает кочевника матом. На заборе написано: "Шикни
пиниздер", в данном случае это означает: "Стой, стрелять буду". Поехал
искать правду, да где ее найдешь в пустыне, кто тебя пустит в чапане к
военной власти?
Правда, когда на станции съели корову, я разобрался, и стребовал с
виновных восемьсот рублей. Мое великодушие не знало пределов. Корове той
цена рублей двести. Солдаты опять попались на том, что все несъеденное
зарыли в песок, правда глубоко, метра на полтора, но не учли мух. Я был
беспощаден:
- Или дисбат, или восемьсот рублей!
Казах мне потом руки целовал.
Случись в карауле какое-нибудь ЧП, например, стрельба, не спеши, жди,
может у соседа что-то похуже случится или помоги ему. Помню, что-то такое
произошло. Прапорщик Козятинский предложил:
- Давайте в соседнюю роту спирт подкинем.
Утром идешь к начальнику штаба, видишь, как командира роты пинками
гонят в штаб. Вопрос "Кому первому идти?" решается сам собой.
- Да иди ты на хуй, не до тебя!
Пинками же пригнали и дневального. Тот в слезах объясняет:
- Нашли (спирт - Ред.) в бытовке.
Кто ему поверит? А сказал бы что-нибудь невероятное, мол, на
спиртохранилище взяли - перекинул бы на начальство тыла или нерадивого
начальника ГСМ капитана - пропойцу Маленького. Он никогда бы не доказал, что
караул выставил.
В армии к проштрафившемуся коллеге относятся с "сочувствием".
- У Лукшина солдат повесился!
Все к нему. С ехидством интересуются, даже те, кто ни Лукшина, ни
солдата не знал:
- А что, у тебя солдат повесился?
- Да идите вы...
Все знают, теперь можно учений месяц не проводить, все начальники там
будут, в комиссии по повешению..
Однажды мы заступали в караул. В суматохе сборов дневальные поставили
железный ящик с шестью автоматами, хорошо еще без патронов, не в свою
машину. Им все равно, тем более, что оружие не их. У КПП стояли две ГАЗ-66.
Одна вскоре отъехала. Я хватился:
- Где оружие?!
Бегом в роту.
- Кто выносил, куда ставил?
Солдаты злобно не сознаются, что было две машины и поставили "не в ту".
"Главного подозреваемого" - водителя, били ногами, пока тот не упомянул о
второй ГАЗ-66.
- Откуда машина, какие номера?
- Не знаю.
Наконец один солдатик радостно возвопил:
- Это мой зема с 32-й площадки!
Я прыгнул в машину - и туда.
- Машина только что уехала на 10-ю площадку.
Ну, думаю, пропал. Это поедут в город на ТЗБ, там точно просекут, что в
ящике и или выбросят со страху или продадут промышленникам.. Помчались за
ними, догнали на третьем подъеме. Остановили. В кабине прапорщик узнал что
случилось, побелел.
- Я и не видел, что они туда поставили.
- Смотреть сука надо, что тебе в машиу ложат , гандон штопаный!
Из случившегося извлекли выводы, перестали оставлять машину для караула
на КПП, подъезжали к казарме.
Без подобных эксцессов жизнь на посту протекает монотонно. Прежде
часовой ходил по периметру, что само по себе было чревато многими
опасностями - может и сбежать. Хуже всего, если солдат сбежит из караула.
Начинается "ловля блох" в пустыне. Шансы поймать минимальные: прыгнул в
товарняк - и домой. Потом родители его привозят, начинает гнусавить: "били".
Кто его там бил, ну так маленько. Можно подумать его на гражданке не
были?...
Наконец додумались ставить в караул на вышку по два человека и запирать
снаружи. Разводящий ведет его на вышку, запирает на ключ, ключ несет в
караульное помещение. Службу несли по очереди, по пять-шесть часов, на
протяжении трех-четырех дней. Караульный сидит в кресле, пулемет на замке,
ключ в сейфе. Основная задача - заранее засечь машину начальника караула. С
дальше. Командование вздохнуло с облегчением: "Слава Богу, не помер"! Спустя
десять лет оказалось, что ни на каком Рейхстаге он не был, а знамя там
повесили, когда немцы капитулировали.
"Заря"- одно из гнуснейших мероприятий, пережиток митраизма. Смысл его
теряется в первых веках христианства, с введением юлианского календаря. Это
на Афоне солнце заходит в шесть часов вечера и объявляется "ночь". В
Казахстане отбой объявляли в одиннадцать часов вечера, потому что в десять -
еще видно. Мероприятие это, глубоко презираемое всем личным составом, у нас
в полку так и не прижилось. Горнист служил олицетворением армейской
мерзости.
Моя первая "Заря" была посвящена тридцатилетию Победы. Накануне наш
курс подняли часов в шесть утра, погрузили в машины, отвезли за город. Там
на складах выдали обмундирование старого образца: гимнастерки, стальные
шлемы, плащ-накидки, вооружили автоматами ППШ, чем мы были несказанно
удивлены. После чего вернули в город, построили на площади вокруг театра,
выстроенного в виде трактора. Стояли долго и нудно. Наконец отдали команду:
- Горнист, играй "Зарю"!
Прослушали. Сыграли Гимн.
- К торжественному маршу...
Изображая воинов - освободителей мы промаршировали перед толпой зевак и
обратным порядком - за город. Там сдали обмундирование, получили свое,
вернулись в училище около двух часов ночи. Никто ничего не понял.
Сообщения о строевом смотре расценивалось, как штормое предупреждение.
Новость повергала всех командиров в глубочайшее уныние, особенно узел связи,
третью команду, автороту, где все вещевое имущество было продано военным
строителям. "Парадка" шла по пятьдесят рублей, какой прапорщик устоит. Если
часть запускает ракеты, она не может быть небоеспособной из-за отсутствия
шинелей. Поэтому всю эту иноплеменную сволочь сперва нужно было одеть. Майор
Коробко с прапорщиком Смоляновым, промотавшие все вещевое имущество,
собирали на строевой смотр по крохам. Накануне смотра, даже лежачих больных
выкидывали из санчасти, вдруг проверят, а там лежачие. В санчасти должны
быть только фельдшера и желательно трезвые.
Можно было построить полк на плацу, но в нем на шестьсот человек
личного состава - триста офицеров. Будет идти "коробка" офицеров и сзади -
восемь калек. Поэтому всю вшивоту загоняли за склад, для хозвзвода -
восемьдесят человек, даже до прохождения не доходило. Показать их было
невозможно, их прятали за учебный корпус, откуда они разбегались по местам.
В день смотра сторонний наблюдатель мог видеть, как издали движется
колонна, но не "червяком", а "рывками" - не в ногу. Подбирают ногу,
получается - подпрыгивают. Потом доносится отдаленный лай, вблизи
различается:
- Заправщик, ты у мира на чеку!
Поют узбеки, таджики, азербайджанцы - рот на ширину приклада.
Проверяющие стоят, ни живые ни мертвые, они должны все это оценивать. Сунет
эта коробка, впереди лощеные офицеры управления, следом менее лощенные - из
боевых подразделений.
Закосить от строевого смотра приравнивалось к участию в сражении, на
человека смотрели, как на Героя Советского Союза, а если он еще и уволок
свое подразделение, это признавал даже командир части.
Трубный глас заменяла сирена. В роли архангела Михаила выступал помдеж,
прапорщик, который с остервенением крутил ручку. Собакам на площадке очень
нравилось, они дружно подвывали. В этот момент свора ангелов-посредников с
секундомерами влетела в казарму и, наученные опытом, чтобы не быть
затоптанными, прятались в канцелярию. Казарма на 10 минут превращалась в
дурдом для буйнопомешанных. Солдаты по тревоге хватали все подряд, чтобы
надеть на себя и побыстрее стать в строй. Больше всего страдали те, кто
отвечал за светомаскировку: они должны были завесить окна своими одеялами.
Окна в солдатских казармах были по размерам одеял. Выбегали в непарных
сапогах, двух касках на голове. Труднее всего было выдать оружие и записать
кому. Стояла невообразимая давка, мат, подзатыльники и пинки. Шли по
старшинству - от более заслуженных к менее, а не по взводам. Оружие, как и
снаряжение, хватали, не глядя, а номера записывали свои, потом в строю
менялись. Неразбериху усугубляла конструкция казарменных дверей. Чтобы не
воровали столы, тумбочки и кровати, старшины забивали одну половину. Так же
наглухо забивали и запасные выходы: не дай Бог дневальный ночью уснет -
соседи украдут шинели, потом нагло в них ходят. Потерпевший считался
опущенным, его называли "чайником". Украсть что-либо у соседа считалось
доблестью. Кралось все, начиная с телефона на тумбочке дневального. Было
особым шиком поставить его в канцелярии и пригласить командира потерпевшей
роты.
- Да это же мой телефон!
- Да пошел ты ...
В дверь можно было протиснуться только боком. Из всех обитателей трех
этажей хуже всего доставалось третьему. Им сваливались на головы, по ним шли
ногами, не дай Бог кому-нибудь упасть или не одеть шинель в рукава -
наступали и разрывали до воротника. С третьего этажа солдата сбрасывали на
второй и, затем, на первый. Трех последних сарбазов, по хивинской традиции,
били нещадно. За 10 минут рота должна была стоять на плацу. В это же время,
пока мы строились, авторота с гиканьем, свистом и улюлюканьем неслась в
автопарк. Ее, как тигр буйвола, гнали ротный и взводные. Особенно
доставалось "мазистам": им еще нужно было получить аккумуляторы, килограммов
по сорок. Несли их худосочные солдаты первого года службы, "деды" бежали к
машинам. Больше всего от этой системы выигрывали каптеры. Они оставались в
роте, закрывали все на замки и спали, обжираясь тушняком с маслом. На
просрочку норматива можно было набрать столько баллов, что учение могло
закончиться для ротного, не начавшись. Пока прибывала техника, рота
приходила в себя. Нужно было вывести всю технику, поэтому к каждой машине на
ходу прицепляли по две-три "несамоходных". Из автопарка выползала кишка
"зеленого змия".
За авторотой в облаке дыма, с дрожанием земли, гордо выезжали МАЗы, -
они всегда были на ходу. У них, сук, даже боксы были теплые - ракетная
техника. Следующий этап - разгрузка личного состава и провианта - также
превращался в кошмар. Следом за командой "По местам!", после того, как все
уселись по машинам, наступало неопределенное время ожидания, тянувшееся 6-7
часов кряду. Кормить никого не собирались. Солдаты нервно курили и тоскливо
смотрели в сторону столовой. Повара и кухонный наряд обжирались завтраком.
Все время нашего ожидания стратеги в штабе разрабатывали диспозицию вывода
части в запасной район. Все боялись принять решение, половина машин не на
ходу, а ехать надо - все сроки истекают. Поэтому все друг друга обманывали .
Командир смотрел на колонну длиной в несколько километров, дело шло к
вечеру, курево кончалось. По колонне сновала сытая тыловая сволочь: все эти
начпроды, писаря, и поддатые медики. У них в машине был харч и спирт,
больных бросали на фельдшера, который потом сожительствовал с бедными
солдатами в подвале. Санчасть была, как публичный дом, порядочные солдаты
боялись туда ложиться - сначала трудотерапия, потом голодная диета и, как
итог, насильственное мужеложество.
Дальше - больше... Особо жестокой была процедура мытья солдат в полевой
бане в пустыне зимой. Лично я категорически отказывался - лучше под
трибунал. Был у нас один садист, Белкин, он и изголялся. На ветру ставили
палатку и пытались нагреть несколько бочек воды до температуры человеческого
тела. Солдаты, спавшие у выхлопных труб МАЗов, были невообразимо грязными.
Грязь въедалась в тело, вода стекала с него, как с гуся. Отмыть их можно
было только бензином или стиральным порошком в стационарной бане. Когда эту
баню - крематорий топили, все прятались, солдаты начинали кашлять,
прикидываясь больными. В полевых условиях в санчасть никого не принимали
из-за престижности теплых мест для спанья. Инстинкт подсказывал:
расслабишься - пропадешь. Если некоторые подразделения приезжали в сапогах,
а другие в валенках, можно было проснуться в одних портянках. Откуда валенки
у узла связи? Прапорщик пропил их еще прошлой зимой. Люди, как звери в стае,
делились на своих и чужаков. Никто не выходил из своего района - вокруг
вертелись чужаки...
Хуже всего доставалось клубным работникам и писарям. В подразделениях
было тесно: мы спали в БМДС, в тепле, вповалку офицеры, прапорщики, солдаты.
Вокруг часовые, связь только по селектору. Штабная элита буквально за
несколько дней превращалась в чмуриков. Жили в утепленной байкой "зимней"
палатке или в клубной машине КУНГ-ГАЗ-66. С ними же обитали: секретарь
комсомольской организации полка и завклубом. Больше некуда было деться.
Завклубом даже пришел к моей машине:
- Нет ли у вас горячего чайку попить?
- Пошли его, старшина, на хуй.
Мой старшина срочной службы Галкин добавил сквозь зубы:
- Вам же сказали, командир роты, что идите на хуй. Ходят тут, чай
просят, и не стыдно вам?
Их еще заставляли оформлять наглядную агитацию, служившую солдатам на
подтирку. Даже повара ими брезговали, норовили зачерпнуть сверху, не
помешивая, и вылить, не глядя, на шинель. У меня был настолько толковый
старшина, что повара спали у нас, шеф-повару даже дали матрац. Харч все
равно был паршивый, зато набирали снизу, и ели мы в первую смену. Под конец,
когда приползала какая-нибудь четвертая команда, остатки разводили водой,
чтобы хватило всем.
Не было ни отбоя, ни подъема, солдатам нравилось - лежали спокойно. От
ночного безделья беспощадно резались в карты. Мы несли охрану позиционного
района, поэтому были вне всякого контроля. Полагалось ставить парные посты,
секреты, патрулировать... Зная нашего солдата, я не рисковал отпускать его
дальше десяти метров, мочились с машины.
Единственным офицером, к которому солдаты относились с уважением, был
майор Колпаков - начальник инженерной службы. У него с собой было ружье, он
брал солдат на охоту, и, как и я, жрал с солдатами из одного котла. Для
офицеров накрывали отдельно, даже масло давали. Я знал, что такое кончается
плохо, и не отделялся от личного состава. Командир должен сидеть с солдатами
в одном окопе и вместе с ними кормить вшей.
Прожив в таком блядстве несколько дней, я понял, что нужно решать
продовольственную проблему. Посоветовался с прапорщиком, склонив шеф-повара,
свез казахам мешок лука, который выгодно обменяли на пряники и вино. Те
были, как кирпич - долго жуешь, но питательные, рота ела два дня. Через два
дня мы свезли подсолнечное масло и обменяли на тот же ассортимент.
Приценились к складу картошки, но дали отбой. Мы бы продали и вермишель.
Ключи от продмашины были у нас, часовой тоже стоял "наш". Шеф-повар был
беспробудно пьян.
- Мы забыли, зачем сюда приехали... Так дальше нельзя...
Ему вновь наливали кружку вина и он вновь вырубался на несколько часов
под воздействием алкогольной интоксикации.
Постовые ведомости, как и полковые приказы, хранили вечно. Сейчас-то
их, конечно, сожгли. Ах, какие исторические документы пропали - бумагу
научились экономить! По ним можно было узнать, кто стоял в карауле, скажем,
в Свердловске в 1925г. такого-то числа. Пока человек был жив, могли найти и
наказать за открывшуюся нерадивость.
Труд военного социально не восстребуется, его нельзя овеществить. В
военное время страну защищают гражданские, в мирное - прикрываются
патриотическими фразами, вроде "высокой боевой готовности", что вызывает
необходимость всем друг другу врать.
Заставить часового делать ненужное (ходить по периметру) можно, но
сколько для этого необходимо проверяющих? На одного часового - разводящий,
помощник начальника караула и начальник караула. Ставят на два часа и за это
время дважды проверяют. Часовой охраняет печать, даже не зная, что за ней.
(Если бы знал - сам украл бы). Классический пример - автопарк:
противоугонные рвы, проволочные заборы. Солдаты каждый день засыпают рвы и
едут в самоволку. А что часовой? У него даже патронов нет, стоит на вышке,
как пугало. Все это придумано только для того, чтобы не дать ему поспать.
Сидел бы в каптерке, варил в плафоне чифирь.
У меня и мысли не возникало водить часового в автопарк. Главное
побыстрее выбить его из караула, чтобы помещение не выстуживал. Его задача -
пробежать два километра до огневого сооружения, постучать ногами и там
залечь.
- Сменили?
- Сменили!
На складе вооружений система безопасности была продумана до мелочей.
Командовал прапорщик, солдаты приходили на работы, переодевались.
Передвигались по складу и летом и зимой в одной обуви - обрезанных валенках.
На время работ склад закрывался изнутри. Выходить нельзя. Основной вид
работы на складе - перетаскивать ящики с патронами и гранатами. Все
опломбировано, ничего открытого нет. По окончании работ вновь раздевались и
дефилировали метров десять босиком по бетону. Летом в трусах, зимой в
кальсонах. Не любили солдаты туда ходить. Да и офицеры тоже. Хотя патроны и
легче получить, чем, скажем, спирт, но склад боеприпасов находился на
отшибе, и прапорщика редко удавалось застать на месте. А склонять его
отправиться по жаре на склад, означало "нарваться". Он мог заставить считать
стрелянные гильзы, сверять коды на их донцах и тут же демонстративно
приказать солдату тачкой свезти отсчитанные в металлолом.
На продскладе значительно лучше: его предусмотрительно не охраняли,
только закрывали на замок. Пусть лучше ограбят раз, чем часовые будут к
этому стремиться постоянно.
Заведующий закрывал солдат на время работ снаружи, предварительно
предупредив, какие дефицитные продукты для начальства есть нельзя.
Остальное, что видели, то и ели. Однако хитрец-прапорщик предусмотрительно
не оставлял в помещении ни хлебы, ни воды, а сухари хранились под замком в
отдельном помещении. Без хлеба масла много не съешь, разве что сухофрукты.
Прапорщик ничего не проигрывал от такой "свободы". Солдаты попадали в
зависимость: когда в обед он приносил хлеб, те уже наперехватывались. Что
касается тушенки, открыть ее без ножа можно энергичным трением крышки о
бетон, кирпич или даже асфальт. Первоначально такой "паек" в целях экономии
выдавали "губарям", но те весьма быстро научились добывать кашу трением.
Американцы старты не охраняли - кто может поднять стопятидесятитонную
плиту? Однажды генерал Галкин прицепился ко мне:
- Почему люк шахты открыт?
- Сейчас пошлю солдат, они закроют.
- Дурак, как они закроют?
- Вы же спрашиваете.
В СССР было принято охранять все. Старты были огорожены по периметру
сеткой под высоким напряжением. Внутри - караульное помещение с убежищем,
аппаратной, комнатой начальника караула, все миниатюрное, на 5 человек. Над
сооружением башня с бронеколпаком. В сооружениях нового типа башня
отсутствует, бронеколпак размещен низко, вход через потерну. Развитие
караульных помещений было вызвано изменением порядка службы, о чем ниже.
В караул заступали на неделю. Состав караула: начальник и дежурная
смена охраны и обороны. На шесть объектов - 32 человека, тридцать третий -
водитель. Поначалу, на плацу, в присутствии начальства, все выглядит
красиво: идет развод караулов, играет оркестр... После команды "По машинам"
начальство сматывается. Несчастный начальник караула остается один на один
со своими проблемами. Вместо четырех машин дают одну, хорошо еще, что
бортовую ГАЗ-66, а не бронеавтобус - "колун" на шасси ГАЗ 66.
Вместимость ГАЗ-66 - двадцать солдат с автоматами между ног. Теперь
попробуйте загрузить в нее тридцать человек с оружием и продуктами (а это 20
ящиков, мешков с картошкой, хлебом и говяжьими мослаками), еще 40 табуретов
и двадцать матрасов. Солдат при этом превращался в неизбежное зло. Старшина
вез какие-то вещи в нашу подпольную каптерку, мне нужно было доставить
домой, например, холодильник. Наконец всех утрамбовывали. Последних с
дичайшим матом забивали в машину пинками. Кузов сзади закрывали брезентом и
затягивали ремнями, чтобы добро не повыпадало. Иногда караулу перепадала и
машина БМДС, трехосный КАМАЗ с КУНГ. Старшине, при всем желании, не
удавалось забить ее матрацами и табуретками. Оставалось полно места,
некоторые солдаты могли даже сидеть.
Тяжело было добраться до первого старта - это километра два пути. Там
шесть человек высаживались, их места занимала предыдущая смена. На второй
площадке находилась наша каптерка, после нее становилось уже свободно. Если
в пустыне сломается машина, караулы будут меняться до ночи. Что любопытно,
назад тоже везли какие-то матрацы и одеяла. Еще в карауле наделают топчанов
из подручных средств... Украдут где-то картошки или поросенка с хоздвора...
Чавкающая, орущая, матерящаяся толпа цыган.
Когда смена возвращается назад, начальство уже ждет. Эти одичавшие за
неделю существа начинают отчитываться. Сначала начальники караулов
докладывают, что произошло за время несения службы. Потом редакторы боевого
листка и агитатор, комсгруппорги... Начальство с серьезным видом слушает
ахинею, которую они несут. Наконец дежурный по караулу сообщает, сколько
было вынесено взыскания, кто проспал световые сигналы. Старты находились в
пределах прямой видимости. Поэтому ночью использовали световую сигнализацию.
Если туман, то световой сигнал не виден, да и в хорошую погоду часовой может
забиться спать. Один караул находится в поле зрения другого, если кто-то
проспит или пропустит сигнал, дежурный начинает беспокоиться: может они там
уже и неживые. Едет проверять, все завершается избиением младенцев.
Выбиваются зубы, караульные плачут, падают на колени, умоляют, чтобы ротный
не узнал...
Я заступал в караул с обозом и личным поваром - узбеком. За машиной
караула скачками несся ГАЗ-69, груженный мешками с рисом и луком. Там, где я
останавливался, из машины выходил "сварщик" и варил "пльов". Рядовой
Сулейманов, он же каптер, готовил мне шурпу, лагман, плов. Верный человек,
лишь бы службу не нести. В своем рвении доходил до того, что рис для моего
плова перебирал по зернышку, жертвовал сном, отделяя мышиный помет, что в
армии большая редкость, . Узбеки нешкодные, только они могут дожить до
дембеля кладовщиком на складе, другие заедаются. У него ключи можно отнять
только у мертвого. Дорожат местом, боятся попасть в какую-нибудь третью
команду - в заправщики. В армии Каримова, наверное, нет проблем:
- Сварщики, выйти из строя!
Все узбеки выходят.
- Ты что варил?
- Пльов.
Хотя, если серьезно, в Вооруженных Силах среднеазиатских государств
сложилась парадоксальная ситуация: обучение происходит по-русски, а аскеры
общаются на национальных языках. Поэтому научить их чему-либо невозможно,
так как русский в школе давно не преподают. Отсюда взаимное презрение, а
пригласи они турецких офицеров, не надо было бы ничего придумывать, и вместо
троекратного "Ура!" кричать троекратное "Хош!"
По прибытии, я сразу же отключал все телефоны, пульт управления
связисты оттаскивали за три комнаты. Общаться с помощником начальника
караула я тоже брезговал. Дадут какого-нибудь перепуганного лейтенанта - ест
печенье и конфеты, ходит к солдатам питаться. Те сразу раскусывают: раз не
ест с барского стола, ему дадут то, что останется. Паек, по крайней мере,
точно съедят. Дадут первое:
- А мы второе не готовим.
Прапорщик из роты за такое убил бы, утопил в кастрюле. Есть свои нюансы
и во взаимоотношениях офицеров со сверхсрочниками. Если лейтенант заступает
начальником караула, а прапорщик - помощником, он с ним есть не будет,
пойдет к своим солдатам, чтобы лейтенант не видел какие разносолы тому
подают. Это считалось нормой, лейтенант чувствовал себя сбоку припеку. Да он
и не стремился к чему-то большему, молил Бога дотянуть неделю без ЧП.
Когда я заступал со своими прапорщиками, Козятинским или Калигиным -
"Анчуткой", мы жили душа в душу. Караулы я тоже не проверял, они и без этого
не рисковали плохо нести службу. Если поймают какую-то живность: овцу или
собаку - немедленно звонят. Солдаты в карауле ели все, что движется, даже
ежиков и черепах. Ежики мне не понравились - вонючие, а черепахи - те
ничего. Охотились и на более крупных животных, патроны добывали во время
тактических занятий. Солдатам выдавали по десять холостых патронов, пяток
солдат отщелкивал в карман, а остальными палил. В карауле у холостых
патронов отпиливали головки, вставляли стрелянные пули. Жах! - и верблюда
как ни бывало.
- Что ели?
- Курицу выдали.
А на крыше - мосол в пол человеческого роста. Можете представить себе
берцовую кость верблюда? Собак прикармливали и ели - вреда от них намного
больше, чем предписанной в Уставе гарнизонной и караульной службы пользы.
Приедет проверяющий, Тобик хвостом замашет, в великой радости притащит из-за
кинобудки конскую ногу. Его самого не успели съесть, вот он и отплатил за
добро. Начальником того несчастного караула был сержант Конев. Шутили: "Конь
убил коня". Я солдат потом спрашивал:
- Что с собакой сделали?
- Конев приказал содрать шкуру с живого и жарить на медленном огне.
лейтенант Гена Арбузов до службы в армии, грабил проходящие товарные
поезда, научил солдат ловить овец, обрезал участок внешнего периметра
ограждения между двумя столбами и устанавливал съемный забор. Снизу
приподнимал палкой, к палке привязан шнур метров десять-пятнадцать. Солдат
прятался в яме или за ракетным оголовьем. Овцы проходили внутрь, и ловушка
захлопывалась. Овцы:
- Бе-е-е...
Казах подъезжает на коне:
- Вах - вах- вах!
Офицер выходит, посылает кочевника матом. На заборе написано: "Шикни
пиниздер", в данном случае это означает: "Стой, стрелять буду". Поехал
искать правду, да где ее найдешь в пустыне, кто тебя пустит в чапане к
военной власти?
Правда, когда на станции съели корову, я разобрался, и стребовал с
виновных восемьсот рублей. Мое великодушие не знало пределов. Корове той
цена рублей двести. Солдаты опять попались на том, что все несъеденное
зарыли в песок, правда глубоко, метра на полтора, но не учли мух. Я был
беспощаден:
- Или дисбат, или восемьсот рублей!
Казах мне потом руки целовал.
Случись в карауле какое-нибудь ЧП, например, стрельба, не спеши, жди,
может у соседа что-то похуже случится или помоги ему. Помню, что-то такое
произошло. Прапорщик Козятинский предложил:
- Давайте в соседнюю роту спирт подкинем.
Утром идешь к начальнику штаба, видишь, как командира роты пинками
гонят в штаб. Вопрос "Кому первому идти?" решается сам собой.
- Да иди ты на хуй, не до тебя!
Пинками же пригнали и дневального. Тот в слезах объясняет:
- Нашли (спирт - Ред.) в бытовке.
Кто ему поверит? А сказал бы что-нибудь невероятное, мол, на
спиртохранилище взяли - перекинул бы на начальство тыла или нерадивого
начальника ГСМ капитана - пропойцу Маленького. Он никогда бы не доказал, что
караул выставил.
В армии к проштрафившемуся коллеге относятся с "сочувствием".
- У Лукшина солдат повесился!
Все к нему. С ехидством интересуются, даже те, кто ни Лукшина, ни
солдата не знал:
- А что, у тебя солдат повесился?
- Да идите вы...
Все знают, теперь можно учений месяц не проводить, все начальники там
будут, в комиссии по повешению..
Однажды мы заступали в караул. В суматохе сборов дневальные поставили
железный ящик с шестью автоматами, хорошо еще без патронов, не в свою
машину. Им все равно, тем более, что оружие не их. У КПП стояли две ГАЗ-66.
Одна вскоре отъехала. Я хватился:
- Где оружие?!
Бегом в роту.
- Кто выносил, куда ставил?
Солдаты злобно не сознаются, что было две машины и поставили "не в ту".
"Главного подозреваемого" - водителя, били ногами, пока тот не упомянул о
второй ГАЗ-66.
- Откуда машина, какие номера?
- Не знаю.
Наконец один солдатик радостно возвопил:
- Это мой зема с 32-й площадки!
Я прыгнул в машину - и туда.
- Машина только что уехала на 10-ю площадку.
Ну, думаю, пропал. Это поедут в город на ТЗБ, там точно просекут, что в
ящике и или выбросят со страху или продадут промышленникам.. Помчались за
ними, догнали на третьем подъеме. Остановили. В кабине прапорщик узнал что
случилось, побелел.
- Я и не видел, что они туда поставили.
- Смотреть сука надо, что тебе в машиу ложат , гандон штопаный!
Из случившегося извлекли выводы, перестали оставлять машину для караула
на КПП, подъезжали к казарме.
Без подобных эксцессов жизнь на посту протекает монотонно. Прежде
часовой ходил по периметру, что само по себе было чревато многими
опасностями - может и сбежать. Хуже всего, если солдат сбежит из караула.
Начинается "ловля блох" в пустыне. Шансы поймать минимальные: прыгнул в
товарняк - и домой. Потом родители его привозят, начинает гнусавить: "били".
Кто его там бил, ну так маленько. Можно подумать его на гражданке не
были?...
Наконец додумались ставить в караул на вышку по два человека и запирать
снаружи. Разводящий ведет его на вышку, запирает на ключ, ключ несет в
караульное помещение. Службу несли по очереди, по пять-шесть часов, на
протяжении трех-четырех дней. Караульный сидит в кресле, пулемет на замке,
ключ в сейфе. Основная задача - заранее засечь машину начальника караула. С