Де Ченси Джон. Автострада запредельности

   Роланд снова наполнил свою кружку.
   – Да, похоже на то, если посмотреть.
   Я откинулся назад и закурил большую глиняную трубку, которую кто-то мне протянул. Она была набита чем-то, но не табаком.
   – Так что все это означает?
   – Это означает, – сказал Роланд, – что, если ты путешествуешь по главной дороге между скоплениями галактик, то ты будешь скакать во времени назад прыжками в биллионы лет.
   – Угу. – Я затянулся и пустил клуб дыма из трубки. – Угу. Но можно ли быть в этом уверенным?
   – Нет. Но сложи вместе все то, что мы знаем о способах, какими действует Космострада, вместе с легендами, которые вокруг тебя сложились, и все это обретает свой смысл. – Роланд был еще пьянее, чем я думал. У него закружилась голова, и он помотал ею, чтобы прочистить мозги. – Но я же ни черта не знаю, – признался он жалобно заплетающимся языком.
   – Мне кажется, что во всем этом есть абсолютный смысл, – сказал Фитцгор. – И мне до чертиков хочется с вами поехать.
   – А куда я еду? – осведомился я.
   – К моменту сотворения мира, парень, – сказал один из лесорубов.
   Я кивнул на карту.
   – До конца этой дороги что-то уж больно долго.
   Один из листов я пододвинул Фитцгору и показал пальцем.
   – Посмотри на карту местной группы. На Андромеде надо выехать на большую дорогу. А вот отсюда это все должно означать, что надо выехать на галактическую опоясывающую Космостраду и проехать примерно 10000 световых лет до края Млечного пути. Сколько кликов дороги это должно занять?
   – А разве поэма-путеводитель Винни про это ничего не упоминает? – спросил Фитцгор.
   – Дарла все еще работает над переводом, – сказал я. – Как бы там ни было, вот отсюда надо выехать на трансгалактическое расширение вот до этой маленькой кляксы вон тут. Эй, Роланд! Как ты думаешь, что это может быть такое?
   – Э?
   – Проснись. Что такое вот это маленькое облачко?
   – А-а-а... это, скорее всего – ик! – неоткрытое галактическое звездное облако. Оно представляет собой миленький мостик для Андромеды.
   – Да, но даже с учетом этого, прыжок составит около миллиона световых лет.
   – Наверня... – ик! – ка... Дай-ка мне кувш-ш-шин, ладно?
   – Слушай, сосиска, ты сможешь все это выпить? – спросил лесоруб размером чуть не с гору.
   – Не называй меня сосиской, ты, лесоповальная балда.
   – Полегче, сынок. Я тебя не хотел обидеть.
   – Тогда заткнись... и дай мне этот... кувшин... а то я тебя научу застольным манерам...
   – Что ж, во мне ты найдешь весьма понятливого и усердного ученика, парень, в любой момент, когда ты найдешь время.
   – А по мне, – сказал Роланд, силясь подняться на ноги сейчас неплохое время... не хотите ли выйти со мной на воздух, сэр?
   – Куда, например?
   – Ой, а это рифмуется, – сказала Сьюзен, морща нос в улыбке. – «Выйти. Со мною, сэр – куда, например?..» – она словно пропела эти слова.
   – Ох, Роланд, – сказал Джон. – Сядь. Едва ли твоя честь была задета.
   Сьюзен рассмеялась.
   – Задета? – спросил я. – Интересно, почему говорят «задета», и не просто «побита»? – я затянулся из трубки и выдохнул дым. – Никогда не понимал такого высокого стиля.
   Роланд и лесоруб ушли.
   – Ну ладно, продолжим...
   В другой части бара кто-то упал или кого-то швырнули через стол. Фитцгор сказал:
   – Ты что-то начал говорить, Джейк?
   – А? А, конечно. Я хотел спросить – слышал ли кто-нибудь о портальном прыжке на такое расстояние?
   – Вряд ли. Но кто знает?
   – Кой черт сидит в этой траве, которой вы набиваете трубку? Если, конечно, можно спросить.
   – Травка путешествий, мы ее так называем.
   – Травка путешествий. Я такое дерьмо уже вдыхал.
   – Хорошая мысль.
   – Замечательное дерьмо, если быть точным.
   – Выпей еще пива, Джейк, – сказал Фитцгор, наливая пенистое пиво в мою кружку.
   – Не возражаю, спасибо, – я снова зажег трубку длинной кухонной спичкой. – Э-э-э... твой приятель-то... он, по крайней мере, на пять кило больше Роланда.
   – Лайем ему не причинит вреда. Он хороший парень, Джейк. Никогда еще никого не покалечил, насколько я знаю.
   – Ну ладно, тогда все в порядке, как мне кажется, – я как следует затянулся из трубки.
   Травка на свой лад была очень даже хороша. В горле от нее першило, но она доставляла удовольствие. Довольно, правда, перечного вкуса. Во всяком случае, я уже отправлялся от нее в путешествие.
   – Если вернуться к нашим вопросам, – продолжал я, – то мне кажется, что мы говорим о миллионах километров дороги, может быть, даже биллионах, чтобы добраться до большой Космострады – или как там можно ее назвать. Космострады красного предела.
   Глаза Фитцгора загорелись.
   – Замечательное для нее название! – тут он покачал головой. – Не так много, Джейк. Разумеется, это был бы долгий путь, наверняка, но мне сдается, что он зависит от расстояний, которые каждый раз будут покрываться прыжками по галактической опоясывающей трассе. – Он откинулся назад и подсунул большие пальцы под подтяжки. – Может быть, где-нибудь там есть и дороги покороче, чтобы срезать расстояние?
   Я кивнул.
   – Может, и так. И все же... – я вынул трубку изо рта и показал ею на один из рисунков Винни. – Как насчет самой Космострады красного предела? Сколько таких метаскоплений во вселенной?
   Фитцгор рассмеялся.
   – Космология – не моя епархия. Однако осмелюсь сказать, что считать эти галактики надо на биллионы.
   – Я слышал цифру в сто биллионов, – сказал я. – Где-то. Это было про галактики? Не знаю. Ну хорошо, скажем, двенадцать биллионов... сто биллионов.
   – Наверняка это заниженная цифра.
   – Да, ну скажем, сто гигагалактик. Пусть мы примем, что в составе такого скопления...
   – Ты имеешь в виду скопление или метаскопление?
   – Правильно, метаскопление. Ладно, решим, что в одном метаскоплении в среднем тысяча галактик.
   – Я понимаю, к чему ты клонишь, Джейк. Но рассмотри такую вещь. Космострада красного предела – это дорога обратно во времени, не обязательно дорога, которая соединяет все крупные структуры во вселенной.
   – А кто говорит, что она их не соединяет?
   – А кто говорит, что не может оказаться и какой-нибудь третий вариант? – вставил кто-то.
   – Хорошо сказано, – заметил я.
   Фитцгор выпустил дым из трубки и скрестил на груди свои мясистые лапы.
   – Ну что же, как дилетант, я полагаю, что все, что мы можем сделать – это строить гипотезы и контргипотезы, пока кто-нибудь, кто знает точно, не появится на нашем горизонте и не установит все, как есть.
   – Или пока Роланд не протрезвеет, – сказал я, – по-моему, он что-то про это знает.
   – А у него ученое образование?
   – Сьюзи, ты можешь ответить на этот вопрос?
   – Роланд знает все, – сказала Сьюзи. – Но мне кажется, он изучал в школе политическую что-то там... он член партии, понимаете.
   – Вот как? Интересно. Я так понял, что он где-то сменил свою политическую окраску по дороге.
   – Ага, – она хихикнула, – или, может быть, он шпион. Подсадная утка. Приманка. – Она снова хихикнула. – А может быть, и не птица он вовсе, а просто растение. – Эта собственная шутка ее тоже рассмешила. Потом она вдруг протрезвела, посерьезнела и сказала:
   – А тут можно даме курить трубку?
   – Прошу прощения, – сказал Фитцгор, снимая еще одну трубку из резной деревянной подставки и заряжая ее из стеклянного ящика. – Как грубо с моей стороны даже не предложить вам. Дарла, а тебе не хотелось бы?..
   – Нет, спасибо, Шон.
   Дарла и Джон были необыкновенно тихими. Они оказались меланхоличными пьяницами. Карл болтал с Лори, которая все это время пила изрядное количество пива. Однако она оставалась практически трезвой и на ногах. Никто во всем баре, казалось, не заметил, что она еще не достигла совершеннолетия, и поэтому по закону пить не может. Винни все еще рисовала – не карту, а примитивные фигурки животных. Что же это было – пещерные фрески с помощью новых художественных средств?
   Сьюзен продолжала издеваться над Роландом.
   – Морковка, – сказала она, смеясь собственной шутке. Потом она заметила, что я гляжу на нее. – Роланд мой друг. Он мне нравится. Но иногда...
   – Понимаю, – ответил я.
   Она поморгала своими влажными карими глазами на меня и улыбнулась.
   – И ты мне тоже нравишься, Джейк.
   Под столом она взяла мою руку и пожала ее. Нежное пожатие убедило меня, что оно выражает нечто большее, чем дружбу. Я даже не знал, как мне к этому отнестись. Я попробовал выпить еще кружку пива, а потом попробовать еще раз, и узнать, как я к этому отношусь. Оказалось, пожатие Сьюзен мне очень нравится.
   Лайем вернулся, таща по полу Роланда, словно мешок с грязным бельем.
   – Он мог доставить мне массу неприятных минут, – сказал он. – Если бы был наполовину трезвее. Он мне и так хорошо врезал по ребрам, если уж на то пошло.
   Лайем поднял Роланда на ноги одной рукой и бросил его на стул, потом вылил на него полкувшина пива.
   Роланд поднял голову со стола, поморгал и сказал:
   – Дайте пива, кто-нибудь, – он протер глаза. – Пожалуйста.
   Лайем взял еще кувшин (на столе их скопилось с дюжину) и налил ему кружку.
   – Спасибо, – сказал Роланд.
   Эта травка путешествия в конечном итоге меня доконала. Если от пива вещи кругом стали расплывчатыми, то травка, когда день растаял в пиве и превратился в вечер, обратила вечер в палимпсест полузапомнившихся событий, записанных поверх еще каких-то происшествий. Я вообще не мог вспомнить три четверти того, что происходило.
   Я все еще пытался представить себе буханку хлеба с изюмом в четырех измерениях. Естественно, это у меня так и не получилось, но я подумал о конусе, трехмерном, где пространство было представлено двумя измерениями, параллельными друг другу и перпендикулярными основанию, а время бежало по вертикальной оси, причем настоящее занимало острие. В основании было начало времени, начало всего сущего, великий взрыв, который породил вселенную. Там все было пронизано блестящим светом. Чистая энергия. Постепенно она тускнела до темноты, по мере того, как время шло к острию конуса. Все темно. Неожиданно вспыхивают блистательные лучи – это квазары, бурные ядра новых молодых галактик, которые переживают гравитационный коллапс. Еще дальше они начинают приобретать свою привычную форму колеса. Вселенная расширяется и охлаждается. Энтропия взимает свою пошлину по мере того, как уменьшается плотность. Мы приходим к острию конуса и к сегодняшнему дню. Оглядываясь назад из этого замечательного момента, можно увидеть прошлое в виде расширяющегося туннеля, чей дальний конец слабо светится эхом создания мира. Если посмотреть в направлении, перпендикулярном оси времени, то ничего не увидишь. Относительность нам говорит, что мы не имеем Никакого представления о вселенной в настоящем, поскольку к тому времени, когда световые волны добираются до нас с информацией – она становится вчерашним днем. Но можно посмотреть назад во времени, даже до первых секунд блистающей вспышки творения.
   Дорожные сны...
   Я не вполне уверен, когда Сьюзен и я занимались любовью. Где-то в ходе вечера, мне кажется, прежде чем меня приняли в братство Буджума. Это произошло где-то около английского обеденного времени, шести часов, и бар немного очистился. Мы более или менее одновременно извинились, вставая из-за стола, более или менее тем же самым путем поднялись наверх и там перехватили друг друга. Опять же говорю: более или менее. Мы нашли кровать и занялись любовью – пьяно, на ощупь, тихонько и заплетаясь. Но это было очень хорошо, так по-дружески, пусть и немного неуклюже.
   Когда Сьюзи вырубилась, я тоже едва не уснул. Но почему-то триумфально все ж таки протопал вниз. Мне хотелось пить.
   Именно тогда, как мне помнится, Шон объявил, что меня должны принять в братство. Меня спросили, не хочу ли я вступить. Я сказал, что, разумеется, хочу!
   Потом последовала церемония, из которой я практически ничего не помню. В канделябрах потрескивали и шипели свечи, горели благовония, бормотали заклинания, напевы и прочее шарлатанство. Я что-то прочел наизусть, потом прочел что-то из того, что мне подсунули. Написано это, как мне кажется, было на пергаменте из овечьей шкуры. Но с тем же успехом это мог быть ролик сортирной бумаги. Что же касается содержания, по-моему, оно было полнейшей чушью, даже если бы я ее читал на трезвую голову. Потом меня снова свели с бробдингнегской громовой чашей. Велели мне ее выпить. Я выпил.
   Потом, как помню, мы оказались в тех самых странных лесах. Из темноты раздавались странные крики, шорохи и встряхивание. Над деревьями огромные летучие силуэты хлопали крыльями. Что-то или кто-то явно подсматривал за нами, глядя из темного нутра леса. Мы пришли к просеке, и тут мне дали меч. Мои товарищи куда-то пропали. Они оставили меня, чтобы я наедине встретился со страшным Буджумом, когда пройдет полночи. Мне надо было тогда издать вопль, что-то вроде «аукаху-у-у-у!». Я попытался раза два изобразить этот звук, издал нечто приблизительно подобное, потом прекратил всякие попытки.
   Я уселся на пенек и попытался думать про конус времени который в действительности надо было бы называть конусом света, по причинам, которые я не мог вспомнить. И про дорогу. Дорогу, которая пронизывает тьму до самого сердца, до истоков, до невероятной скорости бытия или пустоты.
   Вот до какой степени я был пьян. Когда человек начинает мысленно писать с большой буквы слова самого обычного содержания или же те, у которых содержание не поддается точному определению, ты либо какой-нибудь философ девятнадцатого столетия с дикими глазами из Германии и в пенсне, либо ты крепко пьян. А может, и то, и другое сразу.
   Понятия не имею, сколько я так сидел. Я думал про Сьюзен, потом про Дарлу, про то расстояние, которое теперь нас разделяло. Потом мне в голову снова пришел парадокс, как это часто бывало с той поры, как началась вся эта петрушка.
   Но я не так много времени провел за этим занятием. Мозговые клеточки визжали в предсмертной агонии. Алкоголь, это существо, которое всегда представляется тебе под контролем и на коротком поводке, снова набрасывался на меня.
   Вдруг что-то продралось сквозь подлесок и с грохотом вылетело на просеку.
   Мне показалось, что я увидел животное, какую-то помесь жирафа с кенгуру, с головой очень странной собаки. Оно не напоминало мне никакой инопланетной фауны, которую я видел в жизни. Ну да, голова собаки... ну хорошо, на самом деле не собаки. Уши у него были как рога по форме. Рога в смысле музыкальные инструменты, а не рога, как у коровы. Они торчали по обеим сторонам маленькой головы. Наверное, в нем было восемь или девять футов росту. На его желтой, точно пластиковой шкуре, были раскиданы пятна, розовые и лиловые. Животное это ходило на двух ногах, а передние лапы у него были хватательные и свисали впереди, качаясь, когда животное передвигалось.
   А вот дальше начинается нечто, в чем я не совсем уверен.
   Животное остановилось, как вкопанное, когда меня увидело. Оно как-то испуганно тявкнуло и сказало:
   – Ой! Господи, господи помилуй! Ой-ой-ой! Батюшки светы!
   Потом зверюга повернулась и удрала в лес.
   Я подумал про увиденное. Этот Буджум, решил я про себя, оказался на самом деле Снарком.
   Потом кто-то шарахнул меня по голове чем-то твердым и тяжелым.

5

   Я проснулся и почувствовал, что где-то в недрах моей головы зарыт кусок раскаленного докрасна металла. Я лежал на низкой койке в маленькой хижине, в которой была только одна комнатка. Надо мной было крохотное окошко. Снаружи было темно. Я очень медленно повернул голову и увидел двух лесорубов, – тут, похоже, все мужчины одеваются одинаково, – которые вяло играли в карты на грубом деревянном столе посередине комнаты. Их сонные и скучающие лица были освещены чем-то вроде масляной лампы, которая стояла почти на середине стола. Один из них был тощий и высокий, с цинично вздернутыми темными бровями и прилизанными назад волосами. Он посмотрел на меня и прикупил карту.
   – Он пришел в себя.
   Второй был светлый, жирный, и вообще – полная противоположность первого, только еще хуже. Он посмотрел на меня.
   – Может, его привязать?
   – Не-а. Он и так полудохлый.
   Это верно. Я попытался подняться. Осколок раскаленного металла запульсировал в мозгу, и я со стоном повалился обратно.
   Тощий хохотнул.
   – Травка и алкоголь. Ай-яй-яй. Плохое сочетание, очень плохое.
   Я курил травку, напивался в течение всего вечера, и еще вдобавок меня угостили чем-то твердым по башке. Для такого сочетания есть только одно определение – смертельное. Мой рот... о боже, мой рот. В нем витали зловонные миазмы, которые исходили из какой-то медного вкуса гадости, накопившейся где-то в глотке. Огромный ком ваты занимал то место, где когда-то был мой язык. Я сглотнул слюну, и меня чуть не вырвало.
   – Одно могу про него сказать: хорошо держит в себе выпивку.
   – Счастливчик. Иначе задохнулся бы собственной блевотиной.
   Ничего, такой шанс у меня еще был. Это было не похмелье. Это была катастрофическая болезнь. Глаза мои вращались в глазницах словно на подшипниках. Казалось, они пощелкивали, когда я ими вертел. Я прикрыл веки, и мне показалось, что их внутреннюю сторону кто-то покрыл наждаком.
   Это, очевидно, был просто плохой сон. Это травка. Я не мог принять тот факт, что за одну неделю я раз в восьмидесятый становился пленником. Мне очень не нравится, когда такие вещи происходят в регулярные промежутки времени. В первый раз за очень долгое время я постепенно становился очень и очень злым.
   Черт побери, не настолько же я болен. Я со скрипом уселся и скинул ноги на пол. Горячий кусок металла в башке превратился в ацетиленовую горелку, которой производили выжигание в моем черепе. Я уперся головой в ладони, поставив локти на колени. Массируя лоб, я дождался, пока боль превратилась просто в адскую, но не больше, и посмотрел вокруг. Двое за столом рассматривали меня, как клинический случай.
   – Чем бы ни кончилось теперешнее положение, я вас обоих убью, – прохрипел я.
   – Полегче, – предостерег тощий.
   Пухленький блондин рассмеялся.
   – Плохо по утрам, а?
   Я посидел так какое-то время, опустив голову на руки. Постепенно из глубины моего существа поднималась тошнота, словно ехала на медленном грузовом лифте. Когда она стала доходить до уровня груди, у меня начался кашель. Это был такой кашель, который говорил, что сейчас из меня что-то вылетит, что уже не остановить. Высокий показывал куда-то вправо от меня.
   – Чтоб все – только в ведро. Хоть одна капля упадет на пол – языком подлизывать будешь.
   На полу стояло деревянное ведро возле ножки кровати. Я подтянул его к себе в самый последний момент. Вылетело из меня море пива вместе с остатками ленча, но этого оказалось мало, чтобы изгнать из меня демона. Начались сухие спазмы, которые уже не могли прополоскать меня и разве что мучительно выворачивали мне кишки.
   Хихиканье.
   – Все-таки выпивку в себе не удержал.
   Толстяк скорчил рожу.
   – Меня от него тошнит.
   – Погоди, а?
   – Что-то в этих звуках такое гадостное... понимаешь? Когда я слышу, как с кем-нибудь такое происходит, я...
   – Стоп!
   Меня по-прежнему тошнило, но я преувеличивал все это, не зная, каким образом, но пытаясь повлиять на толстяка, чтобы и его затошнило. Это был единственный козырь, который у меня был.
   – Господи! – застонал я. – Мое брюхо... как в огне...
   – Дай ему водички, – предложил толстяк.
   – Мы тут чего, в больницу красного креста играем?
   – Дайте воды, – умолял я. – Пожалуйста.
   Они еще поиграли в карты. Потом толстяк снова поглядел на меня.
   – Да ладно, Джофф, давай дадим ему воды.
   Я до тех пор имитировал тошноту, пока Джофф не сжалился. Толстяк встал и подошел к раковине возле противоположной стены. На ней была древняя помпа с длинной ручкой, которая страшно скрипела, пока он ее качал. Потом он прошел через комнату с металлической кружкой, полной воды. Он осторожно подошел ко мне, ожидая внезапного движения с моей стороны. Мне было не до неожиданных движений. Он поставил чашку с водой примерно в метре от меня и, пятясь, отошел назад.
   Я неуверенно поднялся на ноги, прошлепал вперед, нагнулся и поднял чашку. Когда я выпрямился, то увидел, что Джофф целится в меня из ствола.
   – Спасибо, – прохрипел я толстяку.
   – Не стоит благодарностей.
   Я уселся обратно на койку и выпил несколько глотков. Потом вылил немного воды в сложенные руки и плеснул себе в лицо. Ощущение было замечательное. Я осушил чашку и поставил ее на маленький столик возле кровати.
   – Ляг-ка снова, – сказал мне Джофф, все еще целясь в меня. – Тебе станет лучше. Кроме того, мне тогда не понадобится в тебе проделывать дырку.
   Я послушался.
   – Отлично, – сказал Джофф, положил пистолет на стол. – Так и лежи.
   Они продолжали играть, пока я лежал и думал. Мне постепенно становилось лучше, но я все еще прикидывался совсем больным. Минут через десять я сел.
   – Мне надо пописать, – объявил я.
   Последовал еще один спор. Джофф сказал, что ему плевать, если я напущу в штаны. Толстяк запротестовал, что это его койка и что ему совсем не хочется терять замечательный новый матрас.
   Они препирались и препирались.
   Наконец Джофф бросил колоду карт на стол.
   – Ну и ладно, если тебе хочется выступить в роли сиделки, то и выводи его.
   Толстяк поднялся из-за стола и вытащил из кармана маленький биолюмовый фонарик.
   – Погоди, – сказал Джофф. – Если он тебя попросит открыть ему сортир, ты, чего доброго, дашь ему пистолет, чтобы двумя руками поскорее открыть сортир.
   Он поднялся и направил на меня ствол.
   – Выйди из двери, встань на крыльце и дуй оттуда.
   – Мне надо побольше сделать, чем просто это, – ответил я.
   Джофф нахмурился, думая, как ему быть. Невозможно спорить с природой.
   – Ладно, – пробормотал он. Он взял фонарик у толстяка, подошел к двери, открыл ее и показал мне выходить жестом.
   – Марш, – сказал он.
   Я сделал вид, что мне страшно трудно подняться, что до определенной степени было правдой. Я прохромал к двери и вышел.
   За дверью Джофф фонариком осветил мне тропинку между деревьями. Я пошел по этой тропинке. Джофф шел буквально за мной по пятам, так что он шел даже слишком близко, что его и погубило. Тропинка кончалась в маленькой рощице, где стояли удобства того типа, который мне больше не попадался с тех пор, когда мы сломали такой же сортир на нашей ферме на Вишну. Этот образчик был еще примитивнее. Наш-то был построен так, чтобы накопившуюся биомассу было легко использовать и извлекать для удобрений.
   Я остановился, как вкопанный, притворяясь возмущенным.
   – И мне придется воспользоваться этим?!
   – Ах, извините, ваше королевское высочество, давай давай, двигай, – он толкнул меня дулом пистолета, потом пошел почти рядом со мной, держа пистолет на прицеле, по мере того, как мы все подходили к будке.
   Джофф был крутой парень, но не слишком умный. Собственно говоря, казалось, что он буквально нарочно облегчает мне мою задачу. Он встал под таким углом к двери, что... грех было не попробовать.
   Он держал дуло пистолета почти у моего виска.
   – Ну-ка, открой дверь пошире.
   Я схватился за грубую деревянную ручку и потянул на себя. Дверь легко открылась.
   – Хорошо, – сказал я и дернул дверь так, что она ударила его по другой руке и вышибла из нее фонарик.
   Отвлечь его на мгновение – это все, что мне было нужно. Я вытянул вперед левую руку, одновременно отскочив вправо, и выкрутил пистолет у него из руки, почти вырвав ему и указательный палец в придачу. К счастью, оружие не выстрелило. Не было даже потасовки за пистолет. За секунду-две я оказался владельцем пистолета, а Джофф стоял в полном обалдении, баюкая свой покрасневший указательный палец. Я остановился, поднял фонарик и направил свет ему на лицо.
   – Ну что, Джофф, на кого ты работаешь?
   Он ничего не сказал, только заслонял лицо.
   – Я хочу знать, на кого ты работаешь, а если ты мне не скажешь, то я тебя немедленно пристрелю.
   – Мур, – ответил он быстро. – Зейк Мур. Я не...
   – Это все, что я хотел знать.
   – Пожалуйста, не убивайте меня.
   – Я еще подумаю. Я встречал таких типов, как ты... Иисусе Христе, трудно даже вспомнить, сколько раз. – Я покачал головой и поискал языком. – Почему такие, как ты, существуете? Меня это всегда поражало и озадачивало.
   Он не стал мне на это отвечать.
   – В корне всех великих тайн, – продолжал я, – вечно лежит молчание, они покрыты мраком неизвестности. – Я вздохнул. – Ладно, Джофф, заходи внутрь.
   Он не двинулся.
   – Заходи.
   Он вошел в сортир и повернулся ко мне.
   – Лезь в дыру.
   – Что?!
   – Еще одна тайна, Джофф. Мне всегда хотелось увидеть, можно ли это сделать.
   – Ты с ума сошел!
   – Возможно. Лезь в дыру. Сию секунду.
   – Я никогда туда не смогу пролезть!
   – Попробуй.
   – Не стану!
   – Джофф, помнишь, что я сказал там, в хижине? Я могу убить тебя сей момент и потом затолкать тебя вниз в мертвом виде. Лезь в дыру, и я могу еще подумать и не пристреливать тебя.
   – Тебе придется меня застрелить.
   – На здоровье, – я подошел поближе, чтобы как следует прицелиться.
   – Погоди! – он дико озирался по сторонам. – Она слишком маленькая.
   – Постарайся как следует.
   Он, ей-богу, постарался. После примерно пятиминутных попыток он был в дыре уже по грудь.