смешное положение генералов, которые до тех пор старались сдерживать его, и
бросил в то же время позорящую тень на их патриотизм.
Я все еще надеялся, что обращение Франции к Лиге Наций приведет к
международному нажиму на Германию, с тем чтобы она выполнила решения Лиги.
"Франция, -- писал я 13 марта 1936 года, -- обратилась к международному
суду и требует справедливости. Если суд сочтет ее жалобу справедливой, но не
сможет дать ей удовлетворение, окажется, что устав Лиги Наций -- это обман,
а коллективная безопасность -- фикция. Если нельзя будет обеспечить
законного удовлетворения обиженной стороны, вся доктрина международного
права и сотрудничества, на которой основаны надежды на будущее, позорным
образом рухнет. Она немедленно будет заменена системой союзов и группировок
стран, лишенных всяких гарантий, помимо тех, которые может обеспечить им их
сила. Если же Лига Наций могла бы заставить одну из самых могущественных
стран в мире, которая оказалась агрессором, выполнить свои решения, тогда
авторитет Лиги был бы поднят на такую высоту, что впредь Лига признавалась
бы всеми верховной властью, способной разрешать и регулировать все споры
между народами. В этом случае мы могли бы разом добиться осуществления наших
самых сокровенных мечтаний". Можно не сомневаться, что, если бы
правительство его величества решило действовать твердо и смело через Лигу
Наций, оно могло бы повести за собой объединенную Англию на решающую попытку
предотвратить войну.
Вопрос об оккупации Рейнской области не обсуждался вплоть до 26 марта.
Промежуток был частично заполнен сессией Совета Лиги Наций, проходившей в
Лондоне. В результате Германии предложили обратиться в Гаагский
международный суд и изложить свои доводы против франко-советского пакта, на
который жаловался Гитлер, а также дать обещание не увеличивать свои войска в
Рейнской области в ожидании дальнейших переговоров. Если Германия откажется
выполнить эту последнюю просьбу, английское и итальянское правительства
обязуются принять меры, вытекающие из их обязательств на основе Локарнского
договора. Обещанию Италии нельзя было придавать большого значения. Муссолини
уже установил тесный контакт с Гитлером. Германия чувствовала себя
достаточно сильной, чтобы отвергнуть всякие условия, ограничивающие ее
вооруженные силы в Рейнской области. Поэтому Иден настаивал на переговорах
штабов Великобритании, Франции и Бельгии для того, чтобы изучить и заранее
разработать любые совместные действия, которые могли бы оказаться
необходимыми в будущем в соответствии с Локарнским договором. Молодой
министр иностранных дел произнес смелую речь и увлек за собой палату. Сэр
Остин Чемберлен и я пространно выступили в его поддержку.
В своей речи я сказал:
"Занятие Рейнской области имеет серьезное значение, поскольку это
создает угрозу для Голландии, Бельгии и Франции. Я с тревогой слушал
выступление министра иностранных дел, сообщившего, что немцы отказались даже
воздержаться от строительства укреплений на время переговоров. Когда будет
создана линия укреплений -а я полагаю, что это произойдет довольно скоро, --
это бесспорно отразится на положении в Европе. Будет создан барьер,
прикрывающий парадную дверь Германии, и это даст Германии возможность
предпринимать вылазки на Восток и на Юг через другие двери".
Все эти предсказания быстро сбылись одно за другим.
После оккупации Рейнской области и создания линии укреплений против
Франции стало ясно, что следующим шагом будет включение Австрии в состав
германского рейха. История, начавшаяся с убийства канцлера Дольфуса в июле
1934 года, имела вскоре логическое продолжение. Как нам теперь известно,
германский министр иностранных дел Нейрат с поразительной откровенностью
заявил 18 мая 1936 года американскому послу в Москве Буллиту, что германское
правительство не предусматривает никаких активных действий во внешней
политике до тех пор, пока Рейнская область не будет освоена. Он заявил, что,
пока на французской и бельгийской границах не будет создана германская линия
обороны, германское правительство будет делать все возможное, чтобы
предотвратить выступление нацистов в Австрии, и во всяком случае не будет
это поощрять, и что оно будет вести себя спокойно в отношении Чехословакии.
"Как только будут возведены наши укрепления, -- сказал он, -- и страны
Центральной Европы поймут, что Франция не может вторгнуться на германскую
территорию, все эти страны начнут придерживаться совершенно иных взглядов на
свою внешнюю политику".
21 мая 1936 года Гитлер, выступая в рейхстаге, заявил, что "у Германии
нет никакого намерения или желания вмешиваться во внутренние дела Австрии,
аннексировать Австрию или заключить соглашение об аншлюсе". 11 июля 1936
года он подписал с австрийским правительством договор, обязавшись не
оказывать никакого влияния на внутренние дела Австрии и, в частности, не
оказывать активной поддержки австрийскому национал-социалистскому движению.
Через пять дней после подписания этого соглашения национал-социалистской
партии в Австрии были посланы секретные инструкции расширить и
активизировать свою деятельность. Тем временем германский генеральный штаб,
по приказу Гитлера, приступил к разработке военных планов оккупации Австрии,
когда пробьет час.
Здесь уместно изложить принципы английской политики в отношении Европы,
которых я придерживался в течение многих лет и все еще продолжаю
придерживаться. Я не мог лучше изложить их, чем я сделал это на заседании
консервативных членов комиссии по иностранным делам, которые пригласили меня
выступить перед ними на закрытом заседании в конце марта 1936 года.
"На протяжении 400 лет внешняя политика Англии состояла в том, чтобы
противостоять сильнейшей, самой агрессивной, самой влиятельной державе на
континенте и, в частности, не допустить захвата такой державой Бельгии,
Голландии и Люксембурга. Если подойти к вопросу с точки зрения истории, то
эту четырехсотлетнюю неизменность цели на фоне бесконечной смены имен и
событий, обстоятельств и условий следует отнести к самым примечательным
явлениям, которые когда-либо имели место в жизни какой-либо расы, страны,
государства или народа. Более того, во всех случаях Англия шла самым трудным
путем. При столкновениях с Филиппом II Испанским, с Людовиком XIV, с
Наполеоном, а затем с Вильгельмом II ей было бы легко и, безусловно, весьма
соблазнительно присоединиться к сильнейшему и разделить с ним плоды его
завоеваний. Однако мы всегда выбирали более трудный путь, объединялись с
менее сильными державами, создавали из них коалицию и, таким образом,
наносили поражение и срывали планы континентального военного тирана, кем бы
он ни был, во главе какой бы страны ни стоял.
Заметьте, что политика Англии совершенно не считается с тем, какая
именно страна стремится к господству в Европе. Дело не в том, Испания ли
это, французская монархия, Французская империя, Германская империя или
гитлеровский режим. Ей безразлично, о каких правителях или странах идет
речь; ее интересует лишь то, кто является самым сильным тираном или кто
может превратиться в такого тирана.
В связи с этим встает вопрос: какая держава в Европе является сейчас
сильнейшей и кто стремится установить свое деспотическое господство?
Сегодня, в нынешнем году, по-видимому, на известный период 1937 года
французская армия -- сильнейшая в Европе. Но никто не боится Франции. Все
знают, что Франция хочет, чтобы ее не трогали, и что она стремится только к
самосохранению. Все знают, что французы мирно настроены и охвачены страхом.
В то же время это храбрые, решительные, миролюбивые люди, которых гнетет
чувство тревоги. Это либеральная страна, имеющая свободные парламентские
институты.
Германия же никого не боится. Она вооружается в масштабах, еще
невиданных в истории этой страны. Во главе ее стоит кучка торжествующих
головорезов. При правлении этих деспотов денег не хватает, недовольство
растет. Очень скоро им придется сделать выбор между экономическим и
финансовым крахом или внутренним переворотом, с одной стороны, и войной, у
которой не может быть иной цели и которая, если она успешно закончится, не
может иметь иного результата, кроме германизации Европы под нацистским
контролем, с другой. Поэтому мне кажется, что сейчас снова создались все
прежние условия и что наше национальное спасение зависит от того, удастся ли
вновь собрать все силы Европы, чтобы сдержать, ограничить и, если
необходимо, расстроить планы установления германского господства. Наш долг
-- в первую очередь заботиться о жизни и способности Британской империи к
сопротивлению, а также о величии нашего острова и не предаваться иллюзиям,
мечтая об идеальном мире, который означает лишь, что вместо нас контроль
установила бы другая, худшая сила и что в будущем руководство принадлежало
бы ей.
Мои три основных положения состоят в следующем. Во-первых, мы должны
оказать сопротивление претенденту на роль властелина или потенциальному
агрессору. Во-вторых, Германия при ее нынешнем нацистском режиме, с ее
громадными вооружениями, созданными с такой быстротой, несомненно, играет
эту роль. В-третьих, Лига Наций самым действенным образом сплачивает многие
страны и объединяет наш собственный народ, позволяя обуздать возможного
агрессора. Прежде всего мы должны учитывать нашу действенную связь с
Францией. Это не означает, что мы должны создать излишне враждебное
отношение к Германии. Наш долг и наши интересы требуют, чтобы мы не
допускали накаливания отношений между этими двумя странами. Нам это будет
нетрудно в той мере, в какой это касается франции. Подобно нам, это --
парламентарная демократия, сильно настроенная против войны, и, подобно нам,
сталкивающаяся с серьезными трудностями при подготовке своей обороны.
Поэтому, говорю я, мы должны считать наш оборонительный союз с Францией
основой всего. Все остальное мы должны подчинить этому факту теперь, когда
наступили такие трудные и опасные времена. Самое главное -- это решить, в
каком направлении следует идти. Я лично стою за вооруженную Лигу всех наций
или стольких наций, сколько удастся привлечь к этому, Лигу, противостоящую
потенциальному агрессору, причем основой этой Лиги должны быть Англия и
Франция".
Между занятием Гитлером Рейнской области в марте 1936 года и захватом
им Австрии в марте 1938 года прошло целых два года. Интервал оказался более
продолжительным, чем я ожидал. Все произошло так, как предполагалось и
указывалось, но промежуток между ударами, следовавшими друг за другом, был
более длительным. В этот период Германия не теряла времени. Укрепление
Рейнской области, или Западного вала, шло быстрыми темпами, и постепенно
росла грандиозная линия постоянных и полупостоянных укреплений. Германская
армия, методически пополнявшаяся теперь на основе обязательной воинской
повинности и укрепленная за счет многочисленных добровольцев, с каждым
месяцем становилась все сильнее как по своей численности, так и по
боеспособности своих соединений. Германские военно-воздушные силы сохраняли
и неуклонно увеличивали свое превосходство над Великобританией. Германские
военные заводы работали с большой нагрузкой. В Германии день и ночь
крутились колеса и били молоты. Вся промышленность Германии превращалась в
арсенал, и все население сплачивалось в одну дисциплинированную военную
машину. Осенью 1936 года Гитлер приступил к осуществлению четырехлетнего
плана реорганизации германской экономики, с тем чтобы она была более
самообеспеченной на случай войны. За границей он заключил тот "сильный
союз", который, как он заявил в "Майн кампф", был необходим для внешней
политики Германии. Он Договорился с Муссолини, и была создана ось Рим --
Берлин.
До середины 1936 года агрессивная политика Гитлера и нарушение им
договора опирались не на силу Германии, а на разобщенность и робость Франции
и Англии, а также на изоляцию Соединенных Штатов. Каждый из его
предварительных шагов был рискованной игрой, и он знал, что в этой игре он
не сможет преодолеть серьезного противодействия. Захват Рейнской области и
ее последующее укрепление были самым рискованным ходом. Он увенчался
блестящим успехом. Противники Гитлера были слишком нерешительными и не могли
дать ему отпор. Когда в 1938 году он предпринял следующий шаг, его блеф уже
не был блефом. Агрессия опиралась на силу, и, весьма возможно, на
преобладающую силу. Когда правительства Франции и Англии поняли, какие
ужасные изменения произошли, было уже слишком поздно.
В конце июля 1936 года все большее ослабление парламентарного режима в
Испании и рост сил, выступавших за коммунистическую или анархистскую
революцию, привели к уже давно подготовлявшемуся военному восстанию. В
прошлом Испания не раз бывала свидетелем заговоров военных руководителей.
Когда генерал Санхурхо погиб во время авиационной катастрофы, генерал Франко
поднял знамя восстания и был поддержан всей армией, включая и солдат.
Церковь, за примечательным исключением доминиканской церкви, и почти все
представители правого крыла и центра присоединились к нему, и он сразу же
стал хозяином нескольких важных провинций. Испанские моряки, перебив своих
офицеров, присоединились к тем, кого вскоре стали называть коммунистической
стороной. Началась ожесточенная гражданская война. Франция предложила план
невмешательства, на основе которого обеим сторонам предоставлено было вести
войну без всякой помощи извне. Английское, германское, итальянское и русское
правительства приняли этот план. В результате испанское правительство,
оказавшееся теперь в руках самых крайних революционеров, было лишено права
даже купить оружие, заказанное на золото, которым оно фактически владело.
Соглашение это строго соблюдалось Великобританией; но Италия и Германия, с
одной стороны, и Советская Россия, с другой, постоянно нарушали свои
обязательства и вмешивались в борьбу одна против другой. Германия, в
частности, применила свою авиацию, совершая такие ужасные эксперименты, как
бомбардировка беззащитного городка Герника.
В это время произошло еще одно событие, о котором необходимо здесь
упомянуть. 25 ноября 1936 года послы всех держав, аккредитованные в Берлине,
были вызваны в министерство иностранных дел, где фон Нейрат сообщил им
детали антикоминтерновского пакта, который был заключен с японским
правительством. Целью пакта была совместная борьба с международной
деятельностью Коминтерна как в пределах границ договаривающихся государств,
так и вне их.
28 мая 1937 года, после коронации короля Георга VI, Болдуин вышел в
отставку. Его долгая государственная служба была должным образом
вознаграждена пожалованием ему графского титула и ордена Подвязки. Он сложил
с себя свою огромную власть, которую так тщательно накапливал и сохранял, но
использовал как можно меньше. Он ушел с поста в ореоле народной
благодарности и уважения. Не было никаких сомнений в том, кто станет его
преемником. На посту министра финансов Невилл Чемберлен не только выполнял в
последние пять лет основную работу в правительстве, но и был самым способным
и энергичным министром, человеком высокоталантливым и принадлежавшим к
семье, прославленной в истории. За год до этого, выступая в Бирмингеме, я
охарактеризовал его словами Шекспира, как "вьючную лошадь в наших великих
делах", и он принял эту характеристику как комплимент. Наши отношения, как
общественные, так и личные, продолжали оставаться холодными, но в то же
время ровными и корректными.
Я позволю себе сделать отступление, чтобы сравнить двух
премьер-министров -- Болдуина и Чемберлена, которых я знал очень давно и при
которых я служил или намеревался служить. Стенли Болдуин был более
рассудительным человеком, обладал более широким кругозором, но неспособен
был охватить организационные детали работы. Он был очень далек от вопросов
внешней политики и военных дел. Он мало знал Европу, а то, что он знал о
ней, ему не нравилось. Болдуин отлично разбирался в вопросах партийной
политики в Англии и олицетворял собой, в широком смысле слова, и ту силу, и
те слабости, которые присущи нашему островному народу. Как лидер
консервативной партии он пять раз вел борьбу на всеобщих выборах и трижды
вышел победителем. У него была необычайная способность выжидать развития
событий и сохранять невозмутимость перед лицом враждебной критики. Он
обладал исключительной способностью заставлять время работать на себя и
вовремя пользоваться подходящей возможностью. Мне казалось, что в нем были
воскрешены черты сэра Роберта Уолпола, но, конечно, без того разложения,
которое было характерным для XVIII столетия. Болдуин почти столь же долго,
как Уолпол, был властелином на английской политической арене.
Невилл Чемберлен, с другой стороны, был подвижным человеком, в высшей
степени упрямым и самоуверенным. В отличие от Болдуина, он считал себя
способным понять все проблемы Европы и даже всего мира. Вместо смутной, но,
тем не менее, глубокой интуиции, присущей Болдуину, нашим премьер-министром
стал человек очень деловитый и целеустремленный, но только в той мере, в
какой это отвечало политическому курсу, в который он верил сам. Как министр
финансов, а теперь и как премьер-министр Чемберлен строжайшим образом
ограничивал расходы на военные цели. На протяжении всего этого периода он
выступал решительным противником всевозможных чрезвычайных мероприятий. У
него было свое законченное мнение обо всех политических деятелях того
времени в Англии и в других странах, и он считал, что может иметь дело с
любым из них. Но больше всего он надеялся войти в историю как "великий
миротворец". Во имя этого он всегда был готов оспаривать очевидные факты и
идти на огромный риск для себя лично и страны. К несчастью, на него
обрушились волны, силу которых он не мог измерить, и ураган, перед которым
он не согнулся, однако устоять против которого не смог. В последние перед
войной годы мне легче было бы работать с Болдуином, каким я его знал, чем с
Чемберленом. Впрочем, ни один из них не пожелал бы работать со мной, пока не
возникла в том крайняя необходимость.
Однажды в 1937 году я встретился с германским послом в Англии фон
Риббентропом. В одной из своих очередных статей, публиковавшихся два раза в
месяц, я отметил, что одна из его речей была неправильно истолкована. Мы,
конечно, и раньше встречались с ним несколько раз в обществе. Теперь он
пригласил меня к себе в гости для беседы. Риббентроп принял меня в
просторной комнате верхнего этажа здания германского посольства. Наша беседа
продолжалась более двух часов. Риббентроп был чрезвычайно учтив, и мы
прошлись с ним по всей европейской арене, обсуждая вопросы военного и
политического характера. Суть его речей сводилась к тому, что Германия хочет
дружбы с Англией. Он сказал мне, что ему предлагали пост министра
иностранных дел Германии, но что он просил Гитлера отпустить его в Лондон,
чтобы добиться англо-германского союза. Германия оберегала бы все величие
Британской империи. Немцы, быть может, и попросят вернуть им немецкие
колонии, но это, конечно, не кардинальный вопрос. Важнее было, чтобы Англия
предоставила Германии свободу рук на востоке Европы. Германии нужен
лебенсраум, или жизненное пространство, для ее все возрастающего населения.
Поэтому она вынуждена поглотить Польшу и Данцигский коридор. Что касается
Белоруссии и Украины, то эти территории абсолютно необходимы для обеспечения
будущего существования германского рейха, насчитывающего свыше 70 миллионов
душ. На меньшее согласиться нельзя. Таким образом, единственное, чего немцы
просили от Британского содружества и империи, -- это не вмешиваться. На
стене комнаты, в которой мы беседовали, висела большая карта, к которой
посол несколько раз подводил меня, чтобы наглядно проиллюстрировать свои
планы.
Выслушав все это, я сразу же выразил уверенность в том, что английское
правительство не согласится предоставить Германии свободу рук в Восточной
Европе. Хотя мы и в самом деле находились в плохих отношениях с Советской
Россией и ненавидели коммунизм не меньше, чем его ненавидел Гитлер,
Риббентропу следует твердо знать, что, если бы даже Франция была в полной
безопасности, Великобритания никогда не утратила бы интереса к судьбам
континента настолько, чтобы позволить Германии установить свое господство
над Центральной и Восточной Европой. Мы стояли перед картой, когда я сказал
это. Риббентроп резко отвернулся от карты и потом сказал: "В таком случае
война неизбежна. Иного выхода нет. Фюрер на это решился. Ничто его не
остановит и ничто не остановит нас". Затем мы снова сели в кресла. Я был
лишь рядовым членом парламента, но в известной мере видным человеком. Я счел
необходимым заявить германскому послу следующее (я отлично помню слова,
какие я произнес): "Когда вы говорите о войне, которая, несомненно, стала бы
всеобщей войной, вы не должны недооценивать Англию. Это удивительная страна,
и мало кто из иностранцев способен понять ее образ мышления. Не судите по
настроениям нынешнего правительства. Достаточно призвать народ к защите
великого дела, как само правительство и английский народ предпримут самые
неожиданные действия". Я еще раз повторил: "Не следует недооценивать Англию.
Она очень умна. Если вы ввергнете всех нас в новую великую войну, Англия
сплотит весь мир против вас так же, как и в прошлый раз". Услышав эти слова,
посол встал и раздраженно сказал: "Англия, быть может, очень умна, но на
этот раз ей не удастся сплотить весь мир против Германии". Мы перешли на
более безобидные темы, и больше ничего примечательного не произошло. Этот
инцидент, однако, запечатлелся в моей памяти, и, поскольку я в свое время
докладывал о нем министерству иностранных дел, я счел себя вправе
воспроизвести эту беседу здесь.
Когда победители предали Риббентропа суду, грозя ему смертной казнью,
он изложил эту беседу в извращенном виде и требовал, чтобы меня вызвали в
качестве свидетеля. Если бы я был вызван, я рассказал бы об этом разговоре
именно так, как изложено здесь.
В войне, как и во внешней политике и прочих делах, преимуществ
добиваются, выбрав из многих привлекательных или непривлекательных
возможностей самую главную. Американская военная мысль родила формулу
"главной стратегической цели". Услышав о ней впервые, наши офицеры
расхохотались, но впоследствии мудрость этой формулы стала очевидной и ее
признали. Это, бесспорно, должно быть правилом, все же остальные большие
дела должны быть соответствующим образом подчинены этому соображению.
Несоблюдение этого простого правила приводит к путанице и к бесплодности
действий, и впоследствии положение почти всегда оказывается значительно
хуже, чем оно могло бы быть.
Лично мне не стоило особого труда придерживаться этого правила еще
задолго до того, как оно было провозглашено. Я все время Думал о той
страшной Германии, которую я видел в действии в 1914 -- 1918 годы и которая
неожиданно вновь обрела свою военную мощь, тогда как союзники, едва
уцелевшие в то время, ныне ошеломленно сидели сложа руки. Поэтому я всеми
способами и при любом удобном случае старался использовать свое влияние на
палату общин, а также на отдельных министров, призывая активизировать наши
военные приготовления и привлечь к себе союзников в интересах того, что
вскоре Должно было стать общим делом.
Разными способами я старался добиться ясного понимания соотношения
английских и немецких вооружений. Я потребовал созыва специального закрытого
заседания парламента. На это последовал отказ под тем предлогом, что это
"вызвало бы излишнюю тревогу". Я почти не получил никакой поддержки. Печать
всегда неприязненно относится к закрытым парламентским заседаниям. Затем 20
июля 1936 года я спросил премьер-министра, не согласится ли он принять
делегацию членов Тайного совета и еще нескольких лиц, чтобы выслушать их
мнение о сложившейся обстановке. Лорд Солсбери потребовал, чтобы на это
совещание была также допущена делегация от палаты лордов. Согласие было
получено. Хотя я лично обратился к Эттли и сэру Арчибальду Синклеру,
лейбористская и либеральная партии отказались выделить своих представителей.
28 июля мы были приняты Болдуином, лордом Галифаксом и сэром Томасом
Инскипом 1 в кабинете премьер-министра в здании палаты общин.
Вместе со мной были видные деятели консервативной партии и беспартийные
деятели. Нас представил сэр Остин Чемберлен. Наше совещание продолжалось два
дня, по три-четыре часа в день. Я всегда говорил, что Болдуин умел хорошо
слушать. Казалось, он слушал нас с величайшим интересом и вниманием. С ним
было несколько членов Комитета имперской обороны. В первый день я открыл
обсуждение, выступив с речью, продолжавшейся час с четвертью.
бросил в то же время позорящую тень на их патриотизм.
Я все еще надеялся, что обращение Франции к Лиге Наций приведет к
международному нажиму на Германию, с тем чтобы она выполнила решения Лиги.
"Франция, -- писал я 13 марта 1936 года, -- обратилась к международному
суду и требует справедливости. Если суд сочтет ее жалобу справедливой, но не
сможет дать ей удовлетворение, окажется, что устав Лиги Наций -- это обман,
а коллективная безопасность -- фикция. Если нельзя будет обеспечить
законного удовлетворения обиженной стороны, вся доктрина международного
права и сотрудничества, на которой основаны надежды на будущее, позорным
образом рухнет. Она немедленно будет заменена системой союзов и группировок
стран, лишенных всяких гарантий, помимо тех, которые может обеспечить им их
сила. Если же Лига Наций могла бы заставить одну из самых могущественных
стран в мире, которая оказалась агрессором, выполнить свои решения, тогда
авторитет Лиги был бы поднят на такую высоту, что впредь Лига признавалась
бы всеми верховной властью, способной разрешать и регулировать все споры
между народами. В этом случае мы могли бы разом добиться осуществления наших
самых сокровенных мечтаний". Можно не сомневаться, что, если бы
правительство его величества решило действовать твердо и смело через Лигу
Наций, оно могло бы повести за собой объединенную Англию на решающую попытку
предотвратить войну.
Вопрос об оккупации Рейнской области не обсуждался вплоть до 26 марта.
Промежуток был частично заполнен сессией Совета Лиги Наций, проходившей в
Лондоне. В результате Германии предложили обратиться в Гаагский
международный суд и изложить свои доводы против франко-советского пакта, на
который жаловался Гитлер, а также дать обещание не увеличивать свои войска в
Рейнской области в ожидании дальнейших переговоров. Если Германия откажется
выполнить эту последнюю просьбу, английское и итальянское правительства
обязуются принять меры, вытекающие из их обязательств на основе Локарнского
договора. Обещанию Италии нельзя было придавать большого значения. Муссолини
уже установил тесный контакт с Гитлером. Германия чувствовала себя
достаточно сильной, чтобы отвергнуть всякие условия, ограничивающие ее
вооруженные силы в Рейнской области. Поэтому Иден настаивал на переговорах
штабов Великобритании, Франции и Бельгии для того, чтобы изучить и заранее
разработать любые совместные действия, которые могли бы оказаться
необходимыми в будущем в соответствии с Локарнским договором. Молодой
министр иностранных дел произнес смелую речь и увлек за собой палату. Сэр
Остин Чемберлен и я пространно выступили в его поддержку.
В своей речи я сказал:
"Занятие Рейнской области имеет серьезное значение, поскольку это
создает угрозу для Голландии, Бельгии и Франции. Я с тревогой слушал
выступление министра иностранных дел, сообщившего, что немцы отказались даже
воздержаться от строительства укреплений на время переговоров. Когда будет
создана линия укреплений -а я полагаю, что это произойдет довольно скоро, --
это бесспорно отразится на положении в Европе. Будет создан барьер,
прикрывающий парадную дверь Германии, и это даст Германии возможность
предпринимать вылазки на Восток и на Юг через другие двери".
Все эти предсказания быстро сбылись одно за другим.
После оккупации Рейнской области и создания линии укреплений против
Франции стало ясно, что следующим шагом будет включение Австрии в состав
германского рейха. История, начавшаяся с убийства канцлера Дольфуса в июле
1934 года, имела вскоре логическое продолжение. Как нам теперь известно,
германский министр иностранных дел Нейрат с поразительной откровенностью
заявил 18 мая 1936 года американскому послу в Москве Буллиту, что германское
правительство не предусматривает никаких активных действий во внешней
политике до тех пор, пока Рейнская область не будет освоена. Он заявил, что,
пока на французской и бельгийской границах не будет создана германская линия
обороны, германское правительство будет делать все возможное, чтобы
предотвратить выступление нацистов в Австрии, и во всяком случае не будет
это поощрять, и что оно будет вести себя спокойно в отношении Чехословакии.
"Как только будут возведены наши укрепления, -- сказал он, -- и страны
Центральной Европы поймут, что Франция не может вторгнуться на германскую
территорию, все эти страны начнут придерживаться совершенно иных взглядов на
свою внешнюю политику".
21 мая 1936 года Гитлер, выступая в рейхстаге, заявил, что "у Германии
нет никакого намерения или желания вмешиваться во внутренние дела Австрии,
аннексировать Австрию или заключить соглашение об аншлюсе". 11 июля 1936
года он подписал с австрийским правительством договор, обязавшись не
оказывать никакого влияния на внутренние дела Австрии и, в частности, не
оказывать активной поддержки австрийскому национал-социалистскому движению.
Через пять дней после подписания этого соглашения национал-социалистской
партии в Австрии были посланы секретные инструкции расширить и
активизировать свою деятельность. Тем временем германский генеральный штаб,
по приказу Гитлера, приступил к разработке военных планов оккупации Австрии,
когда пробьет час.
Здесь уместно изложить принципы английской политики в отношении Европы,
которых я придерживался в течение многих лет и все еще продолжаю
придерживаться. Я не мог лучше изложить их, чем я сделал это на заседании
консервативных членов комиссии по иностранным делам, которые пригласили меня
выступить перед ними на закрытом заседании в конце марта 1936 года.
"На протяжении 400 лет внешняя политика Англии состояла в том, чтобы
противостоять сильнейшей, самой агрессивной, самой влиятельной державе на
континенте и, в частности, не допустить захвата такой державой Бельгии,
Голландии и Люксембурга. Если подойти к вопросу с точки зрения истории, то
эту четырехсотлетнюю неизменность цели на фоне бесконечной смены имен и
событий, обстоятельств и условий следует отнести к самым примечательным
явлениям, которые когда-либо имели место в жизни какой-либо расы, страны,
государства или народа. Более того, во всех случаях Англия шла самым трудным
путем. При столкновениях с Филиппом II Испанским, с Людовиком XIV, с
Наполеоном, а затем с Вильгельмом II ей было бы легко и, безусловно, весьма
соблазнительно присоединиться к сильнейшему и разделить с ним плоды его
завоеваний. Однако мы всегда выбирали более трудный путь, объединялись с
менее сильными державами, создавали из них коалицию и, таким образом,
наносили поражение и срывали планы континентального военного тирана, кем бы
он ни был, во главе какой бы страны ни стоял.
Заметьте, что политика Англии совершенно не считается с тем, какая
именно страна стремится к господству в Европе. Дело не в том, Испания ли
это, французская монархия, Французская империя, Германская империя или
гитлеровский режим. Ей безразлично, о каких правителях или странах идет
речь; ее интересует лишь то, кто является самым сильным тираном или кто
может превратиться в такого тирана.
В связи с этим встает вопрос: какая держава в Европе является сейчас
сильнейшей и кто стремится установить свое деспотическое господство?
Сегодня, в нынешнем году, по-видимому, на известный период 1937 года
французская армия -- сильнейшая в Европе. Но никто не боится Франции. Все
знают, что Франция хочет, чтобы ее не трогали, и что она стремится только к
самосохранению. Все знают, что французы мирно настроены и охвачены страхом.
В то же время это храбрые, решительные, миролюбивые люди, которых гнетет
чувство тревоги. Это либеральная страна, имеющая свободные парламентские
институты.
Германия же никого не боится. Она вооружается в масштабах, еще
невиданных в истории этой страны. Во главе ее стоит кучка торжествующих
головорезов. При правлении этих деспотов денег не хватает, недовольство
растет. Очень скоро им придется сделать выбор между экономическим и
финансовым крахом или внутренним переворотом, с одной стороны, и войной, у
которой не может быть иной цели и которая, если она успешно закончится, не
может иметь иного результата, кроме германизации Европы под нацистским
контролем, с другой. Поэтому мне кажется, что сейчас снова создались все
прежние условия и что наше национальное спасение зависит от того, удастся ли
вновь собрать все силы Европы, чтобы сдержать, ограничить и, если
необходимо, расстроить планы установления германского господства. Наш долг
-- в первую очередь заботиться о жизни и способности Британской империи к
сопротивлению, а также о величии нашего острова и не предаваться иллюзиям,
мечтая об идеальном мире, который означает лишь, что вместо нас контроль
установила бы другая, худшая сила и что в будущем руководство принадлежало
бы ей.
Мои три основных положения состоят в следующем. Во-первых, мы должны
оказать сопротивление претенденту на роль властелина или потенциальному
агрессору. Во-вторых, Германия при ее нынешнем нацистском режиме, с ее
громадными вооружениями, созданными с такой быстротой, несомненно, играет
эту роль. В-третьих, Лига Наций самым действенным образом сплачивает многие
страны и объединяет наш собственный народ, позволяя обуздать возможного
агрессора. Прежде всего мы должны учитывать нашу действенную связь с
Францией. Это не означает, что мы должны создать излишне враждебное
отношение к Германии. Наш долг и наши интересы требуют, чтобы мы не
допускали накаливания отношений между этими двумя странами. Нам это будет
нетрудно в той мере, в какой это касается франции. Подобно нам, это --
парламентарная демократия, сильно настроенная против войны, и, подобно нам,
сталкивающаяся с серьезными трудностями при подготовке своей обороны.
Поэтому, говорю я, мы должны считать наш оборонительный союз с Францией
основой всего. Все остальное мы должны подчинить этому факту теперь, когда
наступили такие трудные и опасные времена. Самое главное -- это решить, в
каком направлении следует идти. Я лично стою за вооруженную Лигу всех наций
или стольких наций, сколько удастся привлечь к этому, Лигу, противостоящую
потенциальному агрессору, причем основой этой Лиги должны быть Англия и
Франция".
Между занятием Гитлером Рейнской области в марте 1936 года и захватом
им Австрии в марте 1938 года прошло целых два года. Интервал оказался более
продолжительным, чем я ожидал. Все произошло так, как предполагалось и
указывалось, но промежуток между ударами, следовавшими друг за другом, был
более длительным. В этот период Германия не теряла времени. Укрепление
Рейнской области, или Западного вала, шло быстрыми темпами, и постепенно
росла грандиозная линия постоянных и полупостоянных укреплений. Германская
армия, методически пополнявшаяся теперь на основе обязательной воинской
повинности и укрепленная за счет многочисленных добровольцев, с каждым
месяцем становилась все сильнее как по своей численности, так и по
боеспособности своих соединений. Германские военно-воздушные силы сохраняли
и неуклонно увеличивали свое превосходство над Великобританией. Германские
военные заводы работали с большой нагрузкой. В Германии день и ночь
крутились колеса и били молоты. Вся промышленность Германии превращалась в
арсенал, и все население сплачивалось в одну дисциплинированную военную
машину. Осенью 1936 года Гитлер приступил к осуществлению четырехлетнего
плана реорганизации германской экономики, с тем чтобы она была более
самообеспеченной на случай войны. За границей он заключил тот "сильный
союз", который, как он заявил в "Майн кампф", был необходим для внешней
политики Германии. Он Договорился с Муссолини, и была создана ось Рим --
Берлин.
До середины 1936 года агрессивная политика Гитлера и нарушение им
договора опирались не на силу Германии, а на разобщенность и робость Франции
и Англии, а также на изоляцию Соединенных Штатов. Каждый из его
предварительных шагов был рискованной игрой, и он знал, что в этой игре он
не сможет преодолеть серьезного противодействия. Захват Рейнской области и
ее последующее укрепление были самым рискованным ходом. Он увенчался
блестящим успехом. Противники Гитлера были слишком нерешительными и не могли
дать ему отпор. Когда в 1938 году он предпринял следующий шаг, его блеф уже
не был блефом. Агрессия опиралась на силу, и, весьма возможно, на
преобладающую силу. Когда правительства Франции и Англии поняли, какие
ужасные изменения произошли, было уже слишком поздно.
В конце июля 1936 года все большее ослабление парламентарного режима в
Испании и рост сил, выступавших за коммунистическую или анархистскую
революцию, привели к уже давно подготовлявшемуся военному восстанию. В
прошлом Испания не раз бывала свидетелем заговоров военных руководителей.
Когда генерал Санхурхо погиб во время авиационной катастрофы, генерал Франко
поднял знамя восстания и был поддержан всей армией, включая и солдат.
Церковь, за примечательным исключением доминиканской церкви, и почти все
представители правого крыла и центра присоединились к нему, и он сразу же
стал хозяином нескольких важных провинций. Испанские моряки, перебив своих
офицеров, присоединились к тем, кого вскоре стали называть коммунистической
стороной. Началась ожесточенная гражданская война. Франция предложила план
невмешательства, на основе которого обеим сторонам предоставлено было вести
войну без всякой помощи извне. Английское, германское, итальянское и русское
правительства приняли этот план. В результате испанское правительство,
оказавшееся теперь в руках самых крайних революционеров, было лишено права
даже купить оружие, заказанное на золото, которым оно фактически владело.
Соглашение это строго соблюдалось Великобританией; но Италия и Германия, с
одной стороны, и Советская Россия, с другой, постоянно нарушали свои
обязательства и вмешивались в борьбу одна против другой. Германия, в
частности, применила свою авиацию, совершая такие ужасные эксперименты, как
бомбардировка беззащитного городка Герника.
В это время произошло еще одно событие, о котором необходимо здесь
упомянуть. 25 ноября 1936 года послы всех держав, аккредитованные в Берлине,
были вызваны в министерство иностранных дел, где фон Нейрат сообщил им
детали антикоминтерновского пакта, который был заключен с японским
правительством. Целью пакта была совместная борьба с международной
деятельностью Коминтерна как в пределах границ договаривающихся государств,
так и вне их.
28 мая 1937 года, после коронации короля Георга VI, Болдуин вышел в
отставку. Его долгая государственная служба была должным образом
вознаграждена пожалованием ему графского титула и ордена Подвязки. Он сложил
с себя свою огромную власть, которую так тщательно накапливал и сохранял, но
использовал как можно меньше. Он ушел с поста в ореоле народной
благодарности и уважения. Не было никаких сомнений в том, кто станет его
преемником. На посту министра финансов Невилл Чемберлен не только выполнял в
последние пять лет основную работу в правительстве, но и был самым способным
и энергичным министром, человеком высокоталантливым и принадлежавшим к
семье, прославленной в истории. За год до этого, выступая в Бирмингеме, я
охарактеризовал его словами Шекспира, как "вьючную лошадь в наших великих
делах", и он принял эту характеристику как комплимент. Наши отношения, как
общественные, так и личные, продолжали оставаться холодными, но в то же
время ровными и корректными.
Я позволю себе сделать отступление, чтобы сравнить двух
премьер-министров -- Болдуина и Чемберлена, которых я знал очень давно и при
которых я служил или намеревался служить. Стенли Болдуин был более
рассудительным человеком, обладал более широким кругозором, но неспособен
был охватить организационные детали работы. Он был очень далек от вопросов
внешней политики и военных дел. Он мало знал Европу, а то, что он знал о
ней, ему не нравилось. Болдуин отлично разбирался в вопросах партийной
политики в Англии и олицетворял собой, в широком смысле слова, и ту силу, и
те слабости, которые присущи нашему островному народу. Как лидер
консервативной партии он пять раз вел борьбу на всеобщих выборах и трижды
вышел победителем. У него была необычайная способность выжидать развития
событий и сохранять невозмутимость перед лицом враждебной критики. Он
обладал исключительной способностью заставлять время работать на себя и
вовремя пользоваться подходящей возможностью. Мне казалось, что в нем были
воскрешены черты сэра Роберта Уолпола, но, конечно, без того разложения,
которое было характерным для XVIII столетия. Болдуин почти столь же долго,
как Уолпол, был властелином на английской политической арене.
Невилл Чемберлен, с другой стороны, был подвижным человеком, в высшей
степени упрямым и самоуверенным. В отличие от Болдуина, он считал себя
способным понять все проблемы Европы и даже всего мира. Вместо смутной, но,
тем не менее, глубокой интуиции, присущей Болдуину, нашим премьер-министром
стал человек очень деловитый и целеустремленный, но только в той мере, в
какой это отвечало политическому курсу, в который он верил сам. Как министр
финансов, а теперь и как премьер-министр Чемберлен строжайшим образом
ограничивал расходы на военные цели. На протяжении всего этого периода он
выступал решительным противником всевозможных чрезвычайных мероприятий. У
него было свое законченное мнение обо всех политических деятелях того
времени в Англии и в других странах, и он считал, что может иметь дело с
любым из них. Но больше всего он надеялся войти в историю как "великий
миротворец". Во имя этого он всегда был готов оспаривать очевидные факты и
идти на огромный риск для себя лично и страны. К несчастью, на него
обрушились волны, силу которых он не мог измерить, и ураган, перед которым
он не согнулся, однако устоять против которого не смог. В последние перед
войной годы мне легче было бы работать с Болдуином, каким я его знал, чем с
Чемберленом. Впрочем, ни один из них не пожелал бы работать со мной, пока не
возникла в том крайняя необходимость.
Однажды в 1937 году я встретился с германским послом в Англии фон
Риббентропом. В одной из своих очередных статей, публиковавшихся два раза в
месяц, я отметил, что одна из его речей была неправильно истолкована. Мы,
конечно, и раньше встречались с ним несколько раз в обществе. Теперь он
пригласил меня к себе в гости для беседы. Риббентроп принял меня в
просторной комнате верхнего этажа здания германского посольства. Наша беседа
продолжалась более двух часов. Риббентроп был чрезвычайно учтив, и мы
прошлись с ним по всей европейской арене, обсуждая вопросы военного и
политического характера. Суть его речей сводилась к тому, что Германия хочет
дружбы с Англией. Он сказал мне, что ему предлагали пост министра
иностранных дел Германии, но что он просил Гитлера отпустить его в Лондон,
чтобы добиться англо-германского союза. Германия оберегала бы все величие
Британской империи. Немцы, быть может, и попросят вернуть им немецкие
колонии, но это, конечно, не кардинальный вопрос. Важнее было, чтобы Англия
предоставила Германии свободу рук на востоке Европы. Германии нужен
лебенсраум, или жизненное пространство, для ее все возрастающего населения.
Поэтому она вынуждена поглотить Польшу и Данцигский коридор. Что касается
Белоруссии и Украины, то эти территории абсолютно необходимы для обеспечения
будущего существования германского рейха, насчитывающего свыше 70 миллионов
душ. На меньшее согласиться нельзя. Таким образом, единственное, чего немцы
просили от Британского содружества и империи, -- это не вмешиваться. На
стене комнаты, в которой мы беседовали, висела большая карта, к которой
посол несколько раз подводил меня, чтобы наглядно проиллюстрировать свои
планы.
Выслушав все это, я сразу же выразил уверенность в том, что английское
правительство не согласится предоставить Германии свободу рук в Восточной
Европе. Хотя мы и в самом деле находились в плохих отношениях с Советской
Россией и ненавидели коммунизм не меньше, чем его ненавидел Гитлер,
Риббентропу следует твердо знать, что, если бы даже Франция была в полной
безопасности, Великобритания никогда не утратила бы интереса к судьбам
континента настолько, чтобы позволить Германии установить свое господство
над Центральной и Восточной Европой. Мы стояли перед картой, когда я сказал
это. Риббентроп резко отвернулся от карты и потом сказал: "В таком случае
война неизбежна. Иного выхода нет. Фюрер на это решился. Ничто его не
остановит и ничто не остановит нас". Затем мы снова сели в кресла. Я был
лишь рядовым членом парламента, но в известной мере видным человеком. Я счел
необходимым заявить германскому послу следующее (я отлично помню слова,
какие я произнес): "Когда вы говорите о войне, которая, несомненно, стала бы
всеобщей войной, вы не должны недооценивать Англию. Это удивительная страна,
и мало кто из иностранцев способен понять ее образ мышления. Не судите по
настроениям нынешнего правительства. Достаточно призвать народ к защите
великого дела, как само правительство и английский народ предпримут самые
неожиданные действия". Я еще раз повторил: "Не следует недооценивать Англию.
Она очень умна. Если вы ввергнете всех нас в новую великую войну, Англия
сплотит весь мир против вас так же, как и в прошлый раз". Услышав эти слова,
посол встал и раздраженно сказал: "Англия, быть может, очень умна, но на
этот раз ей не удастся сплотить весь мир против Германии". Мы перешли на
более безобидные темы, и больше ничего примечательного не произошло. Этот
инцидент, однако, запечатлелся в моей памяти, и, поскольку я в свое время
докладывал о нем министерству иностранных дел, я счел себя вправе
воспроизвести эту беседу здесь.
Когда победители предали Риббентропа суду, грозя ему смертной казнью,
он изложил эту беседу в извращенном виде и требовал, чтобы меня вызвали в
качестве свидетеля. Если бы я был вызван, я рассказал бы об этом разговоре
именно так, как изложено здесь.
В войне, как и во внешней политике и прочих делах, преимуществ
добиваются, выбрав из многих привлекательных или непривлекательных
возможностей самую главную. Американская военная мысль родила формулу
"главной стратегической цели". Услышав о ней впервые, наши офицеры
расхохотались, но впоследствии мудрость этой формулы стала очевидной и ее
признали. Это, бесспорно, должно быть правилом, все же остальные большие
дела должны быть соответствующим образом подчинены этому соображению.
Несоблюдение этого простого правила приводит к путанице и к бесплодности
действий, и впоследствии положение почти всегда оказывается значительно
хуже, чем оно могло бы быть.
Лично мне не стоило особого труда придерживаться этого правила еще
задолго до того, как оно было провозглашено. Я все время Думал о той
страшной Германии, которую я видел в действии в 1914 -- 1918 годы и которая
неожиданно вновь обрела свою военную мощь, тогда как союзники, едва
уцелевшие в то время, ныне ошеломленно сидели сложа руки. Поэтому я всеми
способами и при любом удобном случае старался использовать свое влияние на
палату общин, а также на отдельных министров, призывая активизировать наши
военные приготовления и привлечь к себе союзников в интересах того, что
вскоре Должно было стать общим делом.
Разными способами я старался добиться ясного понимания соотношения
английских и немецких вооружений. Я потребовал созыва специального закрытого
заседания парламента. На это последовал отказ под тем предлогом, что это
"вызвало бы излишнюю тревогу". Я почти не получил никакой поддержки. Печать
всегда неприязненно относится к закрытым парламентским заседаниям. Затем 20
июля 1936 года я спросил премьер-министра, не согласится ли он принять
делегацию членов Тайного совета и еще нескольких лиц, чтобы выслушать их
мнение о сложившейся обстановке. Лорд Солсбери потребовал, чтобы на это
совещание была также допущена делегация от палаты лордов. Согласие было
получено. Хотя я лично обратился к Эттли и сэру Арчибальду Синклеру,
лейбористская и либеральная партии отказались выделить своих представителей.
28 июля мы были приняты Болдуином, лордом Галифаксом и сэром Томасом
Инскипом 1 в кабинете премьер-министра в здании палаты общин.
Вместе со мной были видные деятели консервативной партии и беспартийные
деятели. Нас представил сэр Остин Чемберлен. Наше совещание продолжалось два
дня, по три-четыре часа в день. Я всегда говорил, что Болдуин умел хорошо
слушать. Казалось, он слушал нас с величайшим интересом и вниманием. С ним
было несколько членов Комитета имперской обороны. В первый день я открыл
обсуждение, выступив с речью, продолжавшейся час с четвертью.