Затянувшись «Кэмелом», пояснил:
– Когда возникала необходимость, мы привлекали персонал из солидных охранных предприятий. Отто Янисович не терпел дармоедов на фирме.
– Особый отдел? – осведомился майор, понимающе глядя на собеседника.
– Пограничные войска. – Улыбка чуть тронула тонкие губы Белькова. – Прибалтийский округ, Вентспилская комендатура. Капитан. Но это все в прошлом.
– Ясно. Значит, у вас нет никаких соображений по доводу случившегося?
– Не знаю, что и сказать. Я уже говорил, что думаю это самоубийство. Впрочем, не знаю.
Или секьюрити покойника и в самом деле ограниченный вояка, «механизм, артикулом предусмотренный», как говорили в эпоху Павла Первого, или же ловко прикидывается.
Так ловко, что следователь не может это определить, несмотря на весь немалый опыт.
– Последний вопрос: в доме была прислуга, кроме гражданки Рыбчук? И если да, вы ее проверяли?
– Не имелась, – лапидарно ответил Бельков. – Приходили чистильщики ковров, мойщики стекол, пару раз, когда были проблемы с водопроводом… Но это все через фирмы.
– Ладно, вы свободны… пока. И позовите господина Толстунова.
Что конкретно спросить у этого господина, Вадим до конца не знал.
Но Толстунов, однако, повел себя странно. Заискивающе глядя в глаза, он что-то забормотал, а потом вкрадчиво сообщил:
– Э-э, Вадим Сергеевич, у меня к вам очень важный разговор – не сочтите его только обидным и противозаконным: я ничего такого не имею в виду… Дело в том, что у Отто Янисовича нет прямых наследников – по крайней мере, мне про них неизвестно. А фирма наша располагает филиалами во многих странах, и речь идет об огромных ценностях – художественных и материальных. Пока будет идти следствие, пока начнется розыск этих самых наследников – всякое может случиться, а спрос, если что, с меня. Так что не могли бы вы, так сказать, в частном порядке держать меня в курсе?.. Ничего противозаконного…
– И, конечно, размер вашей благодарности не будет иметь границ? – справился Вадим.
– Нет, отчего же – границы будут. В разумных пределах я готов компенсировать… Заметьте, я не предлагаю взятку – меня интересуют лишь вопросы, касающиеся имущества, – торопливо молвил Жан Демьянович.
– И сколько – для начала?
– Сейчас, видите ли, у меня нет нужной суммы, но в качестве задатка – тысяча долларов сойдет?
– Допустим, – неопределенно высказался Савельев.
Толстунов сунул было руку во внутренний карман пиджака…
И в следующую секунду сердце майора екнуло, потому что в комнату без стука ввалился Зайцев.
– Вадим Сергеевич. – Лейтенант был слегка взволнован. – Мы там нашли тайник!
Увидев сдвинувшуюся на шарнирах стенную панель, Вадим понял задумку неизвестного архитектора и не мог ею не восхититься.
При ремонте особняка строители чуть сдвинули внутренние перегородки, проведя новый коридорчик. В результате образовалось помещение, найти которое можно было или тщательно промерив все стены, или по чистой случайности – как это и произошло.
– Я просто случайно увидел, – взволнованно жестикулировал Зайцев. – Смотрю – щель. Думаю – вроде непорядок, может, что прятали внутри, а там целая комната.
В результате архитектурных ухищрений получился длинный и узкий, сходящийся на клин зал без окон с одной дверью, через которую и вошел Вадим. Стены были покрашены салатовой краской, а полы застелены зеленой, под малахит, плиткой. Освещался зал несколькими бра в зеленоватых же плафонах. Переступая порог, майор ожидал увидеть все что угодно.
Черный алтарь, залитый потеками крови и увенчанный рогатым черепом.
Склад нацистских мундиров и знамен, увенчанный портретом Гитлера в рост человека.
Груду ворованного антиквариата ему по пояс. Наконец, камеру пыток, увешанную разнообразной садомазохистской атрибутикой.
Но ничего этого не было.
Узкая койка у стены с надувным матрасом.
Простой стол, на котором стояли огарки разноцветных свечей и какие-то лампадки. Табурет. И больше ничего.
Непонятно.
Вадим подошел к столу.
Свечи. Судя по виду, самодельные; синие, красные, черные… Черных было особенно много. В чашечках лампадок на дне оставалась пахучая жидкость, в которой плавали полусгоревшие фитили. Ароматические курения, догадался Вадим.
Он что, медитировал тут или молился?
Савельев взял лампадку, принюхался – запах был острый и тяжелый, похожий на церковный ладан. От запаха засвербело в носу, как от шампанского.
Тут он заметил стоящее на краю стола маленькое зеркальце странного черного цвета.
Майор прикоснулся к тонкой каменной пластинке, взвесил ее на ладони…
Посмотрел в антрацитовую глубину.
И… словно что-то непонятное обрушилось на него, нахлынуло со всех сторон…
Из-за блестящей черной грани на него смотрел он сам, Вадим. Но почему-то был не в пиджаке, а в форме подполковника ВДВ, да еще старого образца. Потом – он в гражданской одежде, у какого-то коттеджа. Потом – страх ожег его неробкую душу – сгнивший труп, пролежавший многие месяцы под дождем и солнцем, в истлевшей камуфляжной форме, в каких-то горных зарослях. И он почему-то откуда-то знал, чей это труп.
Все три картинки промелькнули в глубине черного камня, кроме которого, казалось, в мире ничего не было.
– Вадим, Вадим, что с тобой?! – Борисыч тряс его за плечо. – Ты как неживой стал!
– Да нет, ничего. – Следователь поставил зеркало на место, изо всех сил делая вид, что с ним все в порядке.
– Ладно, ждем труповозку, опечатываем помещение и по домам.
Когда, сдав покойника, они разошлись, было уже сумеречно.
Сыщик доехал до станции метро «Красные Ворота» и переулками направился к дому. Он любил этот район, где жил и вырос. Когда-то знал каждый двор и каждый дом от Садового до Бульварного кольца…
Здесь жили его друзья и знакомые. Тут прошло его детство – старая шестиэтажная школа с небольшим сквериком, где на переменах они лазали по деревьям, изображая индейцев.
А вон там стояло двухэтажное здание военного комиссариата, откуда Вадим уходил в армию.
Странно все же: ведь скажи ему тогда – даже во дворе того самого военкомата, что он будет расследовать убийство миллионера, да еще гомосека – не поверил бы ни в жизнь.
Но как же он сегодня оплошал, чуть ведь не влип! Хорошо Зайцев не застал шефа, которому жирный бизнесмен протягивает взятку в штуку баксов.
Вадим и сам теперь не знал – взял бы он деньги или нет.
По нынешним временам безгрешность милиционеру не только не нужна, но даже и где-то вредна. Не для карьеры, а для работы.
«Нетрадиционные методы защиты законности», как выражаются американские коллеги.
А Вадим был все-таки человеком своего времени.
Хотя, пожалуй, какой-другой коллега посмеялся бы над тем, что он получил от щедрот публики.
Замдиректора медицинского центра подарил ему пожизненную семейную страховку на лечение от всех болезней.
Этого талантливого онколога он, вопреки убеждению и подчиненных, и начальства, спас от камеры пожизненного заключения, куда тот должен был попасть как маньяк-расчленитель. (И попутно задержал настоящего маньяка – санитара морга этого самого центра, получив ножевую рану в бедро.)
Работник всероссийского музейного центра предложил Савельеву бесплатный пропуск в любой музей страны – его он подарил тетке и племяннице.
А бизнесмен, чью дочку он вытащил из «коммуны» хиппи-наркоманов – при этом слегка погрешив против УПК и сломав несколько ребер и носов, подарил Вадиму «тойоту».
Был, правда, полуанекдотический случай, когда хозяйка модельного агентства – сама бывшая модель – предложила майору расплатиться «натурой», но он отказался.
Может, и зря – она была вполне милой дамой, чем-то похожей на Варвару…
Мысли его внезапно вернулись к эпизоду с зеркалом.
Он мог бы решить, что это ему почудилось. Будь он другим человеком, он бы себя убедил в этом. Но знал, что ему не почудилось.
Что-то было…
И с этим тоже нужно будет разбираться.
Глава 14
ИГРАЯ, МАЛЬЧИКИ ЖЕЛАЮТ ЯСНА ВЕДРА
Сиверское озеро, зима 1758 г.
И снова дорога.
Ездить поэт жутко не любил, хотя странствовать ему нравилось. Новые места, новые люди – это всегда любопытно и полезно для сочинителя. Но необходимость долго и нудно добираться из одного места в иное, но вечная тряска и бесконечные пейзажи за окошком, перебранки со станционными смотрителями из-за лошадей… Эх, мать-перемать!
Вот если бы, мечталось часто, заполучить чудесный ковер-самолет, чтоб в один миг домчал из Петербурга в любой конец империи, а то и за ее пределы. Ох, и напутешествовался бы он тогда. Или вот так, по-другому. Закрыл глаза, вообразил себе то место, в которое хотел бы попасть, – и раз! – уже там.
Мечты, мечты.
Покамест же, до тех пор, покуда какой-нибудь разумный ломоносов не придумает таковую дивную механику, приходится по старинке трястись в кибитке, меряя бесконечные русские версты.
А что делать, коли Мефодиево-Белозерский да Фарафонтов монастыри обосновались столь далече от губернского города?
Иван решил начать с дальних обителей, а уже после них осмотреть книжные собрания тех, что находились в городской черте или поблизости от В-ды. Так удобнее, а то пообыкнешь среди людей, разнежишься, а потом тащиться Бог знает куда. В даль неведомую, глушь неслыханную.
Marlbrough s'en va-t-en guerre,
Mironton, mironton, mirontaine…
Первым делом посетил знаменитую «Северную лавру», как ее гордо именовали в-жане.
Что есть, то есть. Величия Белозерскому монастырю не занимать. Хотя, на Иванов вкус, обитель больше походила на хорошо укрепленную крепость, чем на пристанище смиренных иноков, ищущих покоя и благодати.
Десятисаженные стены протяженностью больше версты и толщиной семь сажен, мощные угловые башни. Зачем? Оно понятно было полтораста лет назад, во времена Смуты, когда сия твердыня веры выдержала натиск польских интервентов во главе с кровожадным паном Песоцким. Но нынче, когда уже полвека неприятель не забирался столь глубоко в русские земли? Попробовал поинтересоваться у самих святых братьев, но те лишь смотрели на поэта словно на зачумленного: ужель сам не разумеет?
И ладно. Ему-то какое дело? Ведь сам никогда не помышлял пойти по стопам покойного батюшки.
А вот монастырская вивлиофика поразила его в самое сердце. Будь его воля, так мигом перетащил бы это все в столицу, в университетское книгохранилище. То-то работы прибавилось бы господам академикам с адъюнктами. Не одну сотню статей и исследований написали бы.
Это ж надо! Две с лишним тысячи древних манускриптов, среди которых древнейший список «Задонщины», Летописные своды XV–XVI веков. Начало собранию положили семнадцать рукописных книг, принесенных сюда еще основателем монастыря, а упорядочил его знаменитый духовный писатель старец Ефросин, живший во времена Иоанна III. Здесь над своими сочинениями трудился и один из выдающихся религиозных писателей старой Руси Пахомий Серб, создавший житие первого игумена Белозерской обители.
Не испытывай господин копиист недостатка во времени, ей-богу, поселился бы тут на месячишко-другой. Не убояшася строгих монастырских правил и полного отсутствия хмельного.
Восторженно копался в пыльных харатьях, вдыхая запахи минувших веков. Сличал имеющееся в наличии с описями.
То, что могло пригодиться для работы Ломоносова и академика Тауберта, отобрал практически сразу. Два летописных свода. Уже этого было достаточно для того, чтобы полностью оправдать поездку Баркова в такую даль. Цельных два варианта изначальной летописи! А ведь под рукой у профессоров для сличения пока и имелась всего-то одна копия списка Радзивилловской летописи, подлинник которой хранился в Кенигсберге и все никак не мог попасть в Петербург. Велись переговоры, и немцы обещали к лету свой список прислать.
Дальше же удовлетворял преимущественно собственное любопытство. Его заинтересовали три или четыре книги, упомянутые в описи, однако не найденные поэтом на полках. Против их названий в реестре чьей-то нетвердой рукой было нацарапано: «Передано в ГП».
– Это что? – вопросил у местного библиотекаря, брата Зосимы.
Инок, прищурив подслеповатые глаза, поднес харатью чуть ли не к самому носу.
– Гэ-пэ, – задумался, прочитав. – А! Верно! О прошлом годе книжицы сии переданы были сестрам Горней Покровской обители!
– Как, насовсем? – поразился Иван.
– А чего? – пожал плечами Зосима. – Матушка-игуменья попросила, и наш отец-архимандрит отдал.
– Вот так просто и отдал? – усомнился копиист, вспомнив, с какими трудностями столкнулся он сам, получая разрешение на временное изъятие книг из монастырских книгохранилищ.
А тут так просто взяли и передали из одной обители в другую.
– Зачем же сестрам понадобились «Рафли» и «Аристотелевы врата»? – озадачился парень.
Книги эти были самого что ни есть сомнительного с точки зрения официальной православной церкви содержания. «Врата» так вообще при тишайшем Алексее Михайловиче угодили под запрет.
– Кто ж его знает? – почесал лысую макушку инок. – Сказывали, что вроде приютилась в Покровской одна девица, зело знатная и ученая. Внесла богатый вклад в обитель. Вот для нее будто бы матушка и постаралась.
Вот тебе и на!
Что ж это за девица такая, которую заинтересовали «отреченные книги»? Не его ль Брюнета часом? Да нет, она ведь только недавно приехала в В-ду.
– А у вас они откуда взялись? – не унимался копиист.
– Эфти-то? – нахмурил лоб библиотекарь. – А от патриарха Никона остались, кажись. Ну-кось, дай взглянуть, где они расписаны.
Пошел вдоль полок, ведя заскорузлым пальцем по корешкам книг. Остановился в одном месте и поцокал языком.
– Во, вишь как, – похвалился. – Стар уже, а все помню, будто молодой. Вот здесь и хранились. Все Никоново собрание и есть. «Требник», «Молитвослов», «Минеи». И эти, Рафлевы книжицы тож. Помню, была среди них еще одна. «Семизвездник», что ли? Но та уже давно пропала, еще при государыне Анне Иоанновне. Вон, даже вымарана начисто.
Никон?
Ну да, все верно. Именно здесь опальный патриарх провел самые тяжелые пять лет своей ссылки – с 1676 по 1681 год. А до этого десять лет томился в заточении в соседнем, Фарафонтовом монастыре. Хотя назвать это «заточением» вряд ли можно.
Не смирившись с утратой своего влияния, капризный и властный Никон не переставал надеяться на скорое возвращение государевой милости и требовал от монахов патриарших почестей и привилегий. Монастырские власти не вполне уверенные в том, что бывший патриарх не окажется снова в Москве, покорно выполняли все его требования. По указанию Никона для него были выстроены особые хоромы – «кельи многие житей с двадцать пять» а посреди Бородавского озера из камней насыпали остров в виде креста, где Никон водрузил деревянный крест и подолгу проводил там время в молитвах и уединении. На кресте была вырезана надпись: «Животворящий крест Христов поставил смиренный патриарх Никон, Божию милостию патриарх, будучи в заточении за слово Божие и за Св. Церковь на Белоозере в Фарафонтове монастыре в тюрьме».
Что ж, самое время поспешить в Фарафонтов. Возможно, там еще сохранились какие-нибудь следы.
Сердце, однако, подсказывало, что вряд ли. Уж больно прыткими были святые сестрицы. Куда за ними угнаться на санях, пусть и запряженных тройкой с колокольцем?
Колоколец печально звенел в такт его мыслям.
Чем же могут быть заняты думы молодого и здорового парня?
Уж, верно, не пыльными харатьями да пергаментными книгами. И даже не чарой зелена вина.
Все так.
Иван думал о ней, о Брюнете.
Играя, мальчики желают ясна ведра,
Прекрасно дав тебе лице природа щедра,
В меня влияла страсть желать твои красы,
Те после солнца ждут прохладныя росы,
Я после, как бы твой взор узрел, свет мой милый,
Тот час бы мысли все откинул прочь унылы
И милости росы твоих бы ожидал…
Никак не мог взять в толк, что с ним, собственно, происходит.
Мало ль в его жизни было смазливых бабенок? Да пруд пруди!
Стоило ему лишь выйти на Невскую першпективу, как девчонки так и зачинали виться вокруг него змейками. Ему даже приходило на ум сравнение себя с неким индейским факиром, играющим на дуде и своею музыкой заставляющим кобру выделывать па в такт завораживающим звукам. Видел как-то таковое представление в ярмарочном балагане, и оно навсегда запало ему в память.
И чего они в нем находят? Ну не урод, положим. Даже можно сказать, красавец, хотя и не писаный. Густые русые волосы до плеч, румянец во всю щеку, серо-зеленые глаза. Стать не богатырская, в гвардию не возьмут, а и не хилый недоросток. Руками подкову согнуть может. И в фехтовальных забавах часа два простоит без одышки. Да ведь девицам не того надобно.
Краса и крепость телесная – это еще полдела. Надобно же и в деле доказать, что ты не лыком шит. Ну продержался в любовной возне молодцом полчаса-час, а что дале? Конфузия после недолгой баталии? Чтоб закончить все великой викторией, следует поболе постараться.
Защитницы тех крепостей, кои довелось брать Ивану штурмом, в конце концов, всегда вывешивали белые флаги и кричали победителю виваты. Кто этак тихонечко, едва слышно, уткнув ему в разгоряченное плечо зареванный носик, а кто и в полный голос, по-звериному рыча и царапаясь.
Однако то все был лишь зов естества, молодой плоти. Душа же молчала.
Но ныне, знай и верь, что дух мой воспылал,
Зажженной красотой твоей, зажженной взглядом.
Как в жаркой день к ключам бежит пастушка с стадом,
Или в кустарниках спешит себя укрыть,
Отраду там себе желая получить,
Так тщусь и я себя скрыть от любовна зною,
В твоих красах ищу прохладного покою.
Нет, положим, раз или два его таки доставал Амур своими стрелами. Но предметы его воздыханий были столь недосягаемыми, что через месячишко-другой любовная тоска улетучивалась.
Так, например, случилось у него с Лизаветой Михайловной.
Когда стал вхож в дом Ломоносова, втрескался в профессорскую дочку по уши. Одно время даже перестал являться к Михаиле Василичу, чтобы не встречаться с «ангелом неземным» (академик же отчего-то все звал ее «кузнечиком»), за что получил немедленную взбучку от тяжелого на руку наставника: тот явился к нему в дортуар и едва ли не за шкирку отволок нерадивого помощника к месту службы. Не желая слушать никаких оправданий. Это отеческое наставление и привело Ивана в память. Он стал смотреть на Лизу другими глазами. Словно на младшую сестрицу, что ли.
Другой раз это произошло год назад.
На машкераде в доме у президента Академии, куда привел его Ломоносов, поэт встретил прелестную Маску. Сказать, что все было при ней, – значит, ничего не сказать. Это было само совершенство. Идеал женской прелести. Ожившая Венус.
Господин копиист мгновенно потерял голову. Стал столбом возле стены и принялся пожирать свою прелестницу жадным взором. К нему подходили знакомцы, пытаясь расшевелить. Приглашали на партию в фараон, на чашу вина. Перед носом томного молодого человека вились стайки красавиц, стараясь обратить на себя его внимание. А он стоял и стоял, пожирая несытым взором темные вьющиеся пряди, ниспадающие на белоснежные плечи.
Вывел его из такового полусонного состояния все тот же Михаила Васильевич.
– Что, друг Ваньша, гляжу, понравилась тебе канцлерова племянница?
Словно ушатом холодной воды окатил.
– Канцлера?
– Ну да, его сиятельства, графа Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, сенатора и кавалера. Только намедни откуда-то из провинции приехала. Это ее первый выход в свет. Хороша Маша, да не наша!
То-то и оно, что «не наша». И не будет таковой, как Иван не тужься. Все верно, надобно рубить сук по себе. Не суйся с суконным рылом в калашный ряд.
Почти тут же и забыл о Маске…
С Брюнетой, получается, у него третий случай. А ведь Бог любит троицу. Ужель и в этот раз все обернется ничем? Нет, невозможно. Никак нельзя этого допустить.
К которому влечет мысль токмо естество,
Сладчайший бы покой явило вещество,
Когда бы только нам был общий, а с любезной,
Без коей одному быть может ли полезной,
Мы будем жить в одном веселии с тобой,
Счастливым я с тобой, ты чтима будешь мной…
Мечты, мечты…
Протяжный заунывный вой спугнул сладкие грезы.
– Беда, барин! – ойкнул с облучка кучер. – Никак, волки настигают!
Господи, этого еще только недоставало.
Тревожно пошарил под сиденьем. К счастью, коробка с пистолетами была на месте. Равно как и пороховой припас. Поправил и шпагу. Хотя, конечно, не доведи бог, чтоб пришлось пустить ее в ход. Вряд ли он продержится Долго один против целой стаи. Пусть даже и небольшой. С серыми лучше держаться на расстоянии.
Но с чего бы волкам нападать средь бела дня? Да еще почти вплотную к людским поселениям.
До Фарафонтова монастыря оставалось верст шесть или семь. Авось и удастся уйти от погони.
– Поддай, голубчик! – крикнул Иван вознице. – Только на тебя вся надежда. И на твоих лошадок.
– Да я что ж? И лошадушки, слава богу, справные. Дивно, что даже не брыкаются и не всхрапывают. А ить волки гонят.
Точно, удивительно. Обычно лошади, учуяв серого разбойника, ведут себя не так спокойно.
Господин копиист высунулся в окошко.
Кибитка мчалась вдоль заледенелого озера. По левую руку темнел лес.
Четвероногих преследователей не прослеживалось.
Полно, да не померещился ли им с мужичком вой-то?
Ага, если бы да кабы! Вот снова заскулило, заукало.
«А-у-у-у! А-у-у-у!»
И следом… лай. Обычный, собачий. Но какой-то тихий и несмелый. Как бы сомневался зверь – брехать или нет.
Что за чертовщина?! Откуда здесь взяться собакам? Разве что свора одичавших обнаружилась.
Однако час от часу не легче. Что дикий волк, что дикая собака – один хрен.
– К лесу гонят! – встревожился мужик.
– Что-то я ничего не вижу! – нахмурился молодой человек, да и взглянул окрест по-особому…
Вот и погоня, словно из преисподней, объявилась.
Десятка два или и того больше крупных псов рыжего окраса бежали по обе стороны кибитки. Держась на расстоянии в пол собачьего прыжка. Острые морды со злобно ощеренными клыками повернуты к саням, на которых притаились испуганные люди.
Отчего ж не нападают? Каков у них план? И почему их не видно обычным зрением?
С минуту поколебавшись, Барков решил пустить в ход пистолеты. Однажды не подвели, помогут и во второй раз.
После происшествия с лесными разбойниками он немного поупражнялся в снаряжении своего огнестрельного оружия. Научился довольно быстро его перезаряжать. Но это если будет хоть малейшая возможность передышки. Здесь же, как он чуял, таковая может и не представиться.
Раскрыл окошко и прицелился в одного из псов. Хорошо бы попасть в вожака, да поди ж тут разберись, кто из них предводительствует стаей.
Громыхнул выстрел.
Ух ты, попал! Рыжая тень, не издав ни звука, повалилась в снег.
И на ее месте тут же возникла другая.
Как головы гидры, подумалось поэту.
Разрядил и второй пистолет. С тем же результатом.
Ничего, ничего. Не мытьем, так катаньем. Двумя-то все едино меньше стало. А пуль и пороху у него станет. Спасибо графу Шувалову! Ровно знал, с чем Ивану столкнуться придется.
А пожалуй, что и догадывался. С его сиятельства станется. Одним словом – Приап!
Еще два выстрела – и еще два рыжих призрака долой.
Размыслили, наверное, и псы, что так-то их перещелкают одного за другим. Недаром же собака – самый смышленый на земле зверь после человека.
Разом оставив свой прежний план, они начали сжимать кольцо вокруг кибитки.
Промчав по инерции еще пару саженей, лошади стали на месте, будто вкопанные. А псам того и надо было.
Вот один из них, сначала присев на задние лапы, устремился в прыжке, нацеливаясь прямо на лошадиную холку. И упал, кровеня снег, сбитый метким кнутовищем возницы.
– Да ты, брат, мастак! – похвалил Барков.
– Могем малость, – скромно ответствовал мужичок, доставая откуда-то увесистый кистень. – Ты уж в случае чего не выдай, барин!
Хитро подмигнул седоку, поигрывая запретным оружием.
– Чего там! – перемигнулся в свой черед Иван. – Держись!
Еле успели поддеть следующего нападающего.
Так вот еще ничего. Когда нападают поодиночке. Нежели им взбредет в головы кинуться всем разом? Задавят же своей массой.
Ну вот, что называется, накликал.
– Давай спина к спине! – Вылез на облучок. Приготовил и пистолеты, и шпагу. – У тебя там еще одного кистеня часом не припасено? – пошутил невесело.
– Токмо дубина, – ощерился возница. – О, сейчас все скопом пойдут! Держись, барин!
Бах! Бах! – отгрохотали пистолеты.
Вжик! Вжик! – запела юркая шпага.
Гух! Гух! – забасил кистень.
Брызги крови, ошметки мяса летели в разные стороны.
Крупный кобель уставился прямо в глаза поэту. Тяжелый, пристальный и какой-то глумливый взгляд. Точно оценивающий. Стоит ли с тобой вообще связываться? Достойный ли ты противник или так, одно недоразумение, мелкая и надоедливая блошица, которую можно запросто вычесать из шерсти?
Этот обмен взорами с псом, тянувшийся не более мига, показался Баркову долгим, как час.
Что-то такое мелькнуло в собачьих глазах. Узнавание? Страх? Ненависть?
Кобель прыгнул вперед.
«Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного, и прими…»
– Готовсь! Одиночными – пли! Да цельтесь исправно, чтоб в людей не попасть!
Глас архангельский?
Бах! Бух! Бах! Бац!
Тяжелая рыжая туша сбила Ивана с ног и придавила к земле. Смрадное дыхание обожгло щеку.
– Не дайте им уйти! – командовал все тот же, показавшийся поэту ангельским пением, бравый звонкий голос. – Уничтожить всех тварей до единой! Господин копиист, вы там целы или как?!