Сам не зная почему, повинуясь некоему внутреннему порыву, поэт вытащил из мешка флягу со святой водой и принялся брызгать ею налево и направо. Ему казалось, что там, куда падала капля чудодейственной влаги, раздавалось злобное шипение, впрочем, мгновенно и обрывавшееся.
Так, передвигаясь посолонь, он наткнулся на большой кованый сундук с откинутой крышкой. Не тот ли это, в коем хранилась тайная вивлиофика опального святителя?
Быстренько сунул нос внутрь и разочарованно скривился. Огонь сожрал все внутренности короба, превратив все в слежавшийся от времени и почти окаменевший пепел. Поковыряв в нем прутом, Иван раскопал-таки два или три клочка пергамента, на которых едва можно было различить славянские письмена и фрагменты каких-то геометрических фигур. Не «рафлевые» ли чертежи? Теперь уже не разберешь.
Больше ничего любопытного обнаружить не удалось.
А чего он ждал, пытаясь унять разочарование, утешал сам себя Ваня. Думал, что в целости и сохранности найдет Никоновы богатства? Приоткрыл завесу над старой тайной – и то дело. Понятно же, что патриарх втихомолку занимался здесь волхвованием. За что и поплатился, едва не лишившись жизни.
Надо бы выбираться.
Подпрыгнув, молодой человек ухватился за веревку и стал подниматься вверх.
И тут что-то тяжелое ударило ему в лицо.
От неожиданности поэт разжал руки и грохнулся наземь, пребольно ушибив мягкое место. Отплевываясь от пыли, поднялся на ноги и выхватил пистолет.
– Кто здесь?! – крикнул дрожащим голосом.
В ответ раздалось зловещее бурчание и новый шлепок по лицу. На этот раз щеку расцарапало чем-то острым. Добро что вовремя отвернулся, а то остаться бы ему без глаза.
Уже не раздумывая, выстрелил в шарахнувшуюся под кровлю тень из пистолета. Тою, серебряной пулей. И не промахнулся.
– Гу-гу!
Прямо на голову, сбив треуголку, рухнуло нечто.
С отвращением отмахнулся и глянул, кого же это подстрелил.
На алтаре, обливая его кровью, трепыхался в агонии здоровенный филин.
Чтоб тебе пусто было, ночное пугало! Какого рожна ты выбрался из своего леса? Угукал бы там, пугая одиноких путников да охотясь за мышами.
Но, гм…
То ли ему показалось, то ли и впрямь вокруг светлее стало? Будто не от одного сиротливого факела лился свет, а сразу от нескольких.
И не побелели ль чуток прежде закопченные дочерна столбы-фаллосы?
Неужто все из-за того, что алтарь оросила жертвенная кровь? Так что ж, не до конца развеялись древние чары?
Нет, поскорее прочь из этого дьявольского места.
Выбравшись наружу, Иван постарался привести кровлю в прежний вид. Еле хватило сил заделать дыру и забросать все землей. Дрожали руки и подкашивались ноги.
Для верности он вылил остатки святой воды на столбец, некогда венчавший сгинувший вертеп.
Уже сидя верхом на своем флегматичном коньке, заставил того потоптаться по раскопу, приминая грунт.
Пора было возвращаться.
Marlbrough s'en va-t-en guerre,
Ne sait quand reviendra.
Мальбрук в поход собрался,
Вернется ли, бог весть…
Часть вторая
ВЕРНЕТСЯ ЛИ, БОГ ВЕСТЬ…
Глава 1
БАХУСУ
В-да, зима 1758 г.
– Пр-риходили тати добр-ро забир-рати! – возмущенно жаловался Прохор, не в силах унять справедливое негодование.
Иван и сам видел, что в его отсутствие в снимаемые им покои кто-то наведывался. Причем довольно наглый и бесцеремонный. Не пожелавший даже скрыть следов своего визита. Все вещи были перерыты и разбросаны по комнате.
Больше всего досталось бумагам. Исписанные и чистые листы валялись тут и там. Многие были безжалостно скомканы.
Хорошо хоть, заветную тетрадку он всегда возил с собой. И еще не преуспел в книжных розысках. Не приведи господь оставить здесь какую-нибудь из отобранных для Академии монастырских рукописей! Что бы сталось с ними, попади они в руки сих новоявленных вандалов? А что бы тогда случилось с ним самим?! Подумать страшно! Не простили б ему святые отцы подобной конфузии.
– И кто бы это мог быть? – ломал голову поэт. – Кому я здесь успел толико насолить?
Ведь явное предупреждение. Не суй нос не в свои дела.
– Чер-рнецы, чер-рницы, Хр-ристовы девицы! – неожиданно каркнул ворон.
Господин копиист оторопел. Оно, конечно, Проша умница. Иногда и впопад говорит. Но большею частью просто повторяет некогда услышанные слова и фразы. А тут…
Как-то сразу в масть.
– Чернецы, говоришь? – недоверчиво покосился на питомца.
Ну это еще, положим, понятно. Варсонофьева стража не дремлет. Решила поинтересоваться, не раздобыл ли пришлец чего-либо этакого, чего ему знать не надобно.
Но монахини тут каким боком замешаны?
– Привираешь, небось, насчет черниц-то? – погрозил пальцем птице.
– Сестр-ра, гляди, панталоны! – презрительно передразнил кого-то ворон.
Взмахнул крылами и перелетел прямо на валяющийся на кровати названный предмет Иванова гардероба. Потыкал в него клювом.
– А воняют как, стр-рах! – затараторил. – Когда в последний раз стир-раны были?
Молодой человек густо покраснел. Его сомнения развеялись. Точно, были здесь бабы. Не стали бы парни к мужскому белью принюхиваться.
Но как же им всем удалось проникнуть в запертое помещение незаметно? Куда хозяин гостиницы смотрел? А прислуга? Точно поугорели все! Прямой разбой под крышей «Лондона» творится, а никому и дела нет!
Свои претензии он тут же изложил господину Селуянову.
Тот виновато шмыгал носом, недоуменно рылся пятерней в затылке, будто надеясь выскрести оттуда нахальных татей, учинивших безобразие в покоях уважаемого постояльца.
– Прощеньица просим, кормилец, – раз за разом повторял Никодим Карпович. – Недоглядели-с!
– Хорош гусь! – фыркнул Барков. – А ежели я скажу, что у меня украли сто целковых, что тогда? Ведь возвращать придется?
– Сто целковых? – вздохнул кабатчик и с сомнением огляделся по сторонам.
Гостевы пожитки по их виду и на два империала не тянули.
Иван понял, что дал маху, и тотчас поправился:
– Или важные бумаги, секретные и государственные? Вот как крикну сейчас слово и дело государевы, мигом на съезжую угодишь вместе со всеми чадами и домочадцами!
Эта угроза подействовала вернее.
Хозяин тут же побледнел и бухнулся поэту в ноги.
– Не погуби-и, батюшка! – завыл дурным голосом. – Заставь за себя век Богу моли-ить!
– Отчего допустил такое небреженье по службе?! – грозно сдвинул брови господин копиист. – Где были твои бесстыжие глаза?
– Так занят же был, – не вставая с колен, развел руками Селуянов. – Почитай, пять ден на хозяйстве никого и не было…
– Да ты, никак, и птицу мою не кормил?! – возмутился Ваня. – А коль она б издохла?
– Ой, нет-нет! – молитвенно сплел пальцы Никодим Карпович. – За ним моя младшенькая присматривала. Каждый божий день клетку чистила, зерна и водицы задавала!
– Зер-рно Пр-роше! – подтвердил ворон.
– Ну-ну! А сам где был с прислугой?
Сделал кабатчику знак, чтоб тот поднялся с пола. Селуянов, кряхтя и охая, стал на ноги.
– На том берегу обретались, – пояснил. – Помогали свояка моего хоронить, царствие ему небесное…
Троекратно перекрестился на образа.
– Постой… – оторопел поэт. – Это какого такого свояка? Не Василья ль Иваныча Кандыбина?
– Его самого, – печально подтвердил кабатчик и снова перекрестился.
– Да когда ж он помереть-то успел? Ведь на прошлой еще неделе был здоров-здоровехонек?
– То-то и оно, – вздохнул Никодим Карпович. – Все под Богом ходим, не ведая, когда придет последний час и вздох наш…
– И что ж приключилось, объясни ты толком! – потребовал взволнованный Барков.
Весть о кончине гостеприимного пекаря неприятно поразила поэта.
– Утоп, – коротко молвил хозяин.
– Где? Как?
– Провалился в прорубь. Против самого своего дома.
– Спьяну, что ль?
Селуянов покачал головой.
– Лекарь сказал, что вроде как тверезый был. Будто бы головой о что-то ударимшись, потерял равновесие и упал в воду. Там и захлебнулся.
– Так его лекарь освидетельствовал? – заинтересовался Иван, прикидывая, что надо будет расспросить этого медика.
– Ага, вместе с нашим приставом. Немчином.
О, и барон тут как тут. Уже легче. Можно и у него сведения раздобыть по старой дружбе.
Неясно что-то с этой смертью. Утонул, а перед этим получил удар по голове. Ой, темно. Словно кто концы обрубает, устраняя ненужных свидетелей.
Уж не сам ли преосвященный Варсонофий руку приложил? Так грешно ведь душегубствовать. Или во имя веры не грех? Не так ли твердят инквизиторы?
– Добро, – подытожил господин копиист, обращаясь к кабатчику. – Розыск проводить не станем, а учиненный в комнате погром пойдет в уплату за мое здесь проживание…
Селуянов обреченно кивнул, в мыслях прикидывая убытки.
– И столование… – не дал ему опомниться поэт.
– Э-э-э… – попробовал восстать падший, но, уловив негромким шепотом произнесенное «слово и дело», кивнул и во второй раз.
Чудные дела сии следовало хорошенько обмозговать. И желательно не насухо, а в компании с полуштофом, а то, гляди, и с целым.
Поэту отчего-то всегда хорошо думалось не где-нибудь, а именно в кабаке. Чему дивиться, ведь он и был «кабацким певцом», как его презрительно величали собратья по перу.
Иному стихотворцу необходимо уединение, слияние с природой, полная тишина. Чтоб не слышать никого и ничего, кроме музы. Тогда вирши текут гладко, складно, словно песня.
А вот ему нужны были шум и гам. И непременно запах сивухи, лука и селедки. Иначе – беда. Иначе не выходило ничего, кроме хвалебных од в духе Михаилы Василича Ломоносова либо переводов. Тут да, тут нужен трезвый ум и безмолвие. А то напишешь что не так, навлечешь на себя гнев высокого адресата или насмешки ученых коллег. «Что ж это вы, любезный Иван Семенович? Ай-ай-ай, батенька, да как же можно было этак-то сей пассаж Горациев истолковать? Не о том пиит толкует». И прослывешь неучем, невеждой.
Те же потаенные вирши никак невозможно было сочинять в кабинетах. Душа рвалась на волю. Туда, где обитали герои его стихов.
Само собой, речи не могло быть, чтобы засесть в «лондонской» харчевне. Постная рожа господина Селуянова не будет способствовать мыслительному процессу. Нужно завалиться в какое-нибудь иное заведение.
Заодно и владыку Варсонофия навестить не мешает.
Пожаловаться вряд ли удастся. На кого он сошлется в своих подозрениях? На говорящего ворона? Смешно.
А вот просто напомнить о своем существовании, понюхать да присмотреться стоит. Глядишь, чего и прояснится.
Как повод для визита решил использовать привезенные из Белозерья рукописи. Дескать, после прискорбного происшествия с разгромом его комнаты неизвестными он не решается хранить у себя такие ценности. Пусть полежат до его отъезда в канцелярии преосвященного под присмотром. Чай, не откажут. Все-таки церковная собственность.
Вот только возникала проблема: до этого посещения идти в кабак или после? Негоже вроде как навеселе к владыке на подворье переться. Но душа горела, требовала своего. А голова без подогреву так вовсе работать отказывалась.
В любом случае, шкалик для храбрости пропустить никогда не лишне. Да закусить получше – ни один нос не унюхает. А ужо после можно и заветный полуштоф приговорить.
Решено.
Отраду шумного народа,
Красу дражайшия толпы
Воспой в крыльях и губнах, ода,
Внемлите, блохи, вши, клопы,
Рассейтесь ныне, мысли пьяны.
О! ты, что рюмки и стаканы,
Все плошки, бочки, ендовы
Великою объемлешь властью,
Даешь путь пьяницам ко щастью
Из буйной гонишь страх главы.
Кабак был не очень. Так себе. Даже дрянной.
Или это Ивану просто показалось от дурного настроения и заведение было самым что ни на есть обычным? Может, и так, да поди ж теперь разберись, когда на душе сделалось гадко.
А ведь всего-то и увидал, что двух собак, неспешно трусивших вслед за ним вдоль по улице. Эка невидаль – собаки. Но вот в чем загвоздка. Псы были рыжей масти. Точь-в-точь такие, как и на постоялом дворе Клопа. И до жути напоминали тех, что напали на его кибитку под Фарафонтовым монастырем.
Цыкнул на них, чтоб отвязались. Да где там. Ощерились, окаянные, и глазами посверкивают. И снова непривычно молчат, будто кто им языки урезал. Поднял со снегу палку, погрозил зверюгам, а потом и кинул. Не попал. Им же все едино. Бегут себе и бегут, не приближаясь вплотную, Но и не отставая.
Поэт и шастнул в первый попавшийся трактир.
Грязно, неуютно и не людно. Совсем не то, что ему было надобно.
Однако ж идти назад, на улицу, не хотелось. Так что пришлось довольствоваться синицей в жмене.
Уселся за дубовый стол у стены.
Тут же подлетел слуга и спросил, чего господин хороший изволит. Услышав, что всего-навсего косушку с соленым огурцом, паренек сделался скучным. Невелик навар будет. И все же поторопился принести испрошенное. Поставил перед посетителем и, отойдя шага на два, хмыкнул себе под нос. Не мужской заказ. Такому здоровому детине да какой-то шкалик. Полчарки – это ж на один, много на два глотка. Сей же фертик вертит рюмку в руке, нюхает, зачем-то на свет смотрит. Будто какое дорогое заморское вино пьет. Или кофей. Странный барин.
У Ивана же просто пропал аппетит на выпивку. Раз – и отрезало. Больше того, самый запах оковитой вызывал отвращение и тошноту. Он раз за разом подносил водку к устам и снова и снова ставил шкалик обратно на стол.
Надо бы чего порезче, чтоб прочистило, а не задурило ум.
Щелкнул перстами, подзывая полового.
– Нет ли квасу?
– Как не быть? – изобиделся малый. – Какого изволите?
– Мне бы остренького такого, смекаешь? Больно голову ломит…
– Клюквенный… – прищурив глаз, порылся в памяти юноша, – с хреном. В нос так и шибает. Не хуже какого венгерского.
– Давай!
Пригубив из немалой кружки напиток, Барков блаженно крякнул. Самое то. Стал жадно пить большими глотками, ощущая внезапный прилив сил и бодрости. Вот же чудодейное зелье! И кто его только придумал на радость людям?
На душе полегчало. Теперь можно и водочке уважение оказать.
Только взялся за стеклянную тонкую ножку рюмки, как кто-то загородил ему свет. Вот некстати!
Резко повернулся, чтобы дать нахалу отпор, да так и замер с открытым ртом.
У стола, переминаясь с ноги на ногу, угрюмыми черными стражами стояли Козьма с Дамианом. Ох, воронье поганое! Сами на рожон полезли.
Оно, конечно, куражу для не мешало бы пару чарок пропустить. А то с кружки квасу какой боевой пыл? Ну да ничего.
– Пойдем, выйдем, – кивнул головой на дверь Дамиан. – Поговорить надо.
Вот охальники! Вот рожи бесстыдные!
– Надо так надо! – полез из-за стола Иван.
Вина и пива покровитель,
К тебе стремится шум гудка,
Трактиров, кабаков правитель.
И ты, что борешься с носка,
Боец кулашной, и подьячий
Все купно с алчностью горячей,
Разбитой кулаками в пух;
К сей красной песне преклоните
И громкой похвале внемлите,
Что мой воображает дух.
– Ну-ка, робяты, бросьте свои цепки, – едва выйдя на порог, потребовал от монахов поэт. – Давайте по-честному, на кулаках.
Юноши переглянулись.
– Кому говорю? Наземь, живо! Не заставляйте меня обнажать оружие противу лиц духовного звания!
Иноческие посохи полетели на снег. Вслед за ними отправилась и Иванова шпага.
– Ух! – ажио заколотило петербуржца от лихой удали. – Держись, братие!
С разгону налетел на того паренька, что был к нему поближе, и пребольно стукнул его рукой по загривку. Противник, даром что хлипок на вид, на ногах устоял и ответил нападающему приличным ударом под дых.
– Хек! – крякнул Барков. – Силен, ворюга!
И ногой под зад. Да кулаком в ухо. Так-то, полежи малость. А мы пока со вторым погуторим.
– Что, тати, это вам не в чужих шкафах с сундуками рыться!
В глаз, в глаз ему!
Да ты что ж, морда долгополая, царапаешься, словно баба? Или драться по-мужски не обучен? Ой, нет, ошибочка вышла. Таки что-то умеешь.
В ушах зазвенело, кровь закапала из рассеченной губы. Господин копиист сплюнул.
Тут и первый монашек очунял. Зашел со спины и обхватил Ивана ручищами, не давая пошевелиться. А его собрат принялся охаживать поэта. Да все чудно как-то. Несильными пощечинами. Как будто пытался в чувство привести.
И привел! В еще больший раж и задор.
– Береги-ись! – взвыл лесным зверем Ваня, вырываясь из тисков.
Его руки заработали мельничными лопастями, нанося удары налево и направо. Какой там кистень! Оно и кулачьем справиться не хуже любой гирьки можно.
Хрясь, бац, шмяк!
Шальная сила так и перла наружу. Вместе с ней выходили лютые думы, невеселые мысли. Так скоро и весь запал улетучился, словно пар из остывшего самовара.
Тяжело дыша, Иван Семенович оперся спиной о стену кабака.
Странно. Бил, колотил, а этим как с гуся вода. Утерли разгоряченные лица снежком и глядят исподлобья. Но не с гневом, а с жалостью.
– Отошел малость? – тихо вопросил Козьма. – Тогда следуй за нами.
– Владыка тебя кличет, – добавил Дамиан.
Источник благостей толиких,
Вдруг составляя брань и мир,
Из малых делаешь великих,
Меняешь с рубищем мундир;
Дородством иногда и туком
Или по ребрам чистым стуком
Снабжаешь всех, кто чтит тебя:
В сей краткой песне долг последний
Тебе отдавши всяк безвредный,
Да будет Бахуса любя…
– А я как раз к вам направлялся, владыка, – приняв архипастырское благословение, более походившее на попытку оттолкнуть его прочь, разулыбался Ваня.
– Видишь, каково у нас мысли-то сошлись, – деланно удивился Варсонофий. – С чего бы это? – Вздохнул. – Ты лучше скажи, зачем моих парней отходил, злыдень? – прищурил хитро око.
Несмотря на сердитые слова, в его голосе не было гнева или упрека. Так, одно веселое любопытство.
– А чего они?.. – боднул головой Иван. – В моих вещах рылись, следят…
– По моему слову то было сделано, – не стал ни от чего отпираться архиепископ. – Послушание у них такое.
– Хорошо послушание! – фыркнул поэт. – И главное, за что?
– В проклятую часовню за каким… почто лазал? – выстрелил вопросом владыка.
Тон уже был сердитый.
Иван напрягся. Откуда про то преосвященному ведомо стало? Уж не сорока ли на хвосте принесла?
Попробовал отмолчаться. Потупился, заковырял носком сапога пол.
– Экий неумный, – подпер полную щеку рукою Варсонофий. – И зачем нос суешь, куда не надобно? Впрочем, не один ты таков…
И вдруг к вящему изумлению молодого человека прочел с выражением:
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих,
О, ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне ободрены
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
Вот это да! Князь православной церкви читает наизусть оду Ломоносова. И впрямь новые, небывалые времена! Просто нет слов.
Варсонофий заметил удивление визитера и усмехнулся себе в бороду. То-то, милок.
– Значит, не уймешься? – не то спросил, не то констатировал архиепископ. – Ну добро. Тогда садись и слушай. Дела у нас здесь творятся дивные и обычному разуму недоступные…
Вдруг он насторожился, что-то заслышав.
– Эй, битые, полно уши-то напрягать! – крикнул. – Заходите ужо! Не помешаете.
В покои бочком протиснулись Дамиан с Козьмою. По знаку преосвященного примостились на скамье у стеночки.
– Стало быть, так…
ПСЫ ГЕКАТЫ
Вне времени и пространства
А вот эта жертва как раз по ИХ вкусу.
Подходит по всем статям.
И храбра, и сильна, и смекалиста. И подступиться ни с какой стороны нельзя. Нет в ней ни изъяна, ни малейшей червоточины.
Как только заинтересовала Госпожу? Обычно такие не попадают в ее сети.
Но, конечно, Хозяйке виднее. Неисповедимы ее пути. А ИХ планида покорно выполнять команды повелительницы. Скажет «Фас!», и ОНИ прыгнут и сделают свое дело.
И все же такой защиты, которая поставлена вокруг цели, ИМ давненько встречать не приходилось.
Ладно бы еще щит или заклинания какие. Так нет же!
Здесь Те вмешались, Иные.
Чем таким угодила им жертва? Пусть и без порока, так ведь и без праведности!
Доводилось, доводилось брать след таких, которые угодили под Ту охрану. Обычно такая гонитва заканчивалась худо. Хорошо еще, коли ничем. Побегают ОНИ вокруг да около, раздразненные ловлей, да и уберутся восвояси. Чаще же Те уничтожали всю свору. Так что Хозяйке приходилось набирать новых слуг. В достойных на такое место недостатка нет. Ибо велико ИХ племя, а власть Госпожи безмерна. На кого обратит внимание, тот и становится годным к службе…
За этой целью шли долго.
Нужно было, наверное, напасть сразу. Как только стали на след. Само собой, большая часть силы была бы потеряна. Зато и своих бы сохранили. А так…
Первая попытка атаковать окончилась ИХ конфузней.
Только изготовились к последнему прыжку, только жертва открылась, как откуда ни возьмись появился щит. Не тот, не настоящий, а вроде как от самой Хозяйки полученный. Что за диво? Блажит Госпожа, что ли? Или передумала? С нею такое иногда случается. Отзовет свору в самый неподходящий момент, в разгар гона. ОНИ лишь зубами щелкнут, а поделать ничего не могут. На все ее, хозяйская, воля.
Не передумала. Сама удивилась. И даже в гнев пришла. Так, что разрешила ИМ растерзать своих нерасторопных двуногих слуг. От такой поживы проку мало. Всего-то пару мгновений жизни и прибавится. Ибо не дает Хозяйка рабам таким большой силы, чтоб не приключилось от них какой беды. Душа двуногих – потемки. Так и норовят укусить руку, их же кормящую и ласкающую. ОНИ не такие, ОНИ свое место знают и никогда не дерзают занять то положение, которое не ИМ предназначено.
В другой раз вроде все должно было получиться.
Выбрали для атаки место подходящее, пустынное. А рядом еще и священное место в честь Госпожи. Возле такого щит выставить весьма трудно.
Следовало дождаться сумерек. Хозяйка выпустила ИХ раньше обычного.
Не оттого ли и не учуяли вовремя опасности?
Вожак как раз изготовился к последнему прыжку…
Гр-р-р…
И… промахнулся.
Такое случилось с ним впервые с тех пор, как он возглавил стаю.
Ошеломленный промахом, не сразу сориентировался и подставился под удар Иных. Став свидетелями гибели предводителя, ОНИ поняли, что в этот раз проиграли. Оттого и не противились шибко, когда двуногие начали их истреблять.
Двуногие ли? Наивные. Думают, что им улыбнулась удача.
Но на деле ИХ истребляли Те.
Ладно. Пусть тешатся.
Сила Хозяйки безмерна, равно как и власть и воля ее.
ОНИ еще получат свое.
Глава 2
ГОРОД, ГДЕ СУДЬБА МЕНЯ ЖДЕТ
В-да, апрель 2006 г.
Итого, что мы имеем на руках?
Тетрадь в твердом, обтянутом кожей переплете. Бумага плотная, без водяных знаков, изрядно пожелтевшая от времени. На титульном листе черными чернилами выведен заголовок – «Девическая игрушка». Состоит из пятидесяти пяти пронумерованных листов, из которых двадцать пустые. На остальных тридцати пяти тем же почерком, что и в заглавии, разными чернилами записано двадцать стихотворений.
Открывает сборник посвящение «Приношение Белинде», за ним следуют разнообразные в жанровом отношении произведения – оды, загадки, эпитафии, надписи, эпиграммы. Последним, заключающим сочинением является «Ода Семи звездам».
Да, самое главное! На авантитуле красными чернилами сделана дарственная надпись: «Брюнете от Ивана Баркова, В-да, зима 1758 г.».
Вот она-то и привела Варвару Озерскую в этот милый губернский городок, все население которого едва составляет полмиллиона, но при этом на территории области, им возглавляемой, можно свободно разместить несколько мелких европейских государств.
Вокруг густые, непроходимые леса, полные грибов и ягод, среди которых первенствующее место занимает клюква, растущая здесь в изобилии. И чего только из нее не готовят тутошние жители. И компоты, и варенья, и желе, и соки, и морсы, и наливки, и настойки… Клюкву мочат, солят, маринуют, замораживают. Ею лечат от многих болезней, начиная от тривиальной простуды и заканчивая похмельным синдромом.
Варя, ярая любительница всевозможных ягод, не удержалась и прямо на вокзале купила баночку клюквы, протертой с сахаром. Потом в гостинице чайку попьет. Вот бы еще раздобыть некогда знаменитого на весь мир в-ского масла, так вообще пир горой устроить можно. Но, как тут же услужливо пояснили ей аборигены, все маслице уплывает прямиком в столицу, и сами они его практически не видят.
Что ж, вздохнула, на нет и суда нет.
А приличные отели тут имеются?
Отелей нет, а две-три гостиницы найдутся. В «Север» лучше не соваться. После реконструкции там так цены вздули, что мама дорогая. Почитай, тыща рублей в сутки! Где ж такое видано, люди добрые. У иных месячной зарплаты еле-еле на пару суток хватит! А вот недавно открывшийся «Лондон» – самое то. И нечего обращать внимание на громкое название. На самом деле там никакой Англией и не пахнет. Кухня нашенская, русская, и очень даже приличная. Цены тоже божеские. Максимум пять сотен за номер. Но это уж совсем крутой люкс. Администрация, опять же таки, порядочная. Блюдет марку. Нынешний хозяин, Матвей Петрович Селуянов, прямой потомок того самого Селуянова, который триста лет назад держал на том же месте постоялый двор с аналогичным названием.
Журналистка прислушалась к гласу народа, который, как известно, глас Божий.
«Лондон», естественно, оказался далеко не «Хилтоном» и не «Мариоттом», но отнюдь и не «Домом колхозника». Двухэтажное здание, стилизованное снаружи под старину а внутри напичканное современной техникой.